Июль 1931 года с первых же дней выдался необычайно жарким. Те москвичи, кому положен был летний отпуск, уже подумывали о дачах и курортах, а остальные, смирившись, пытались хоть как-то укрыться от знойного солнца. Небольшой сквер одного из переулков Тверской был переполнен многоголосицей детворы и домохозяек, чьи мужья собрались субботним вечером в баню попариться. Женщины, временами поглядывая за детьми, уже перестали окриками призывать их к спокойствию, и были увлечены делом более интересным и естественным для их натуры. Трое из них присели на лавочку, поодаль от других, но так, чтоб в поле зрения удерживать и улицу, и скверик. Посудачив о том, кто, с кем, когда и в чём был замечен, из-за галдежа ребятишек им пришлось поднапрячь слух и склонить головы поближе к губам Маруси Бедняковой, перешедшей на полушёпот:
-Говорю я вам, девки, всё правительство нынче у нас еврейское. Вот и тянут они своих в тёпленькие места. Глянь: на нашей улочке я до тридцати жидовских семей насчитала, и у всех мужья в наркоматах и разных трестах работают, все – начальники, денег у них – куры не клюют. А наши русские только ишачат и на них пашут! К примеру, Коля Комин, с первой квартиры – столяром работает, а твой Серега, - обратилась она к Люде Быковой, - глаза свои портит, день и ночь корпя над корректурой в типографии. А посмотри на евреев?! Вот, в соседнем доме, шестнадцатом: Бендерский-начальник цеха в счётной фабрике Внешторга, Вова Берлин - полковой комиссар, Aбрам Киссин - начальник “Главпива”, а Сташевского аж торгпредом СССР назначили в Испании. Те двое, сами знаете, «чекисты», - тут Маруся и вовсе на шёпот перешла, лишь пальцем указывая на окна, где жили семьи офицеров Абрама Лимана и Якова Мулярова, работавших в Объединенном Государственном Политическом Управлении - ОГПУ, - Разве что Иван Благов, который в Греции торгпредом, - из русских, и то, сдаётся мне, что мать у него еврейка. Жиды то национальность по материнской линии считают! Tак что, сами судите…
-Ой, Маруся, да откуда ты столько про евреев знаешь? - Поправляя длинные светло-русые волосы, наивно спросила Ольга, супруга инженера Саши Лахтина. Маруся многозначительно промолчала. Признаваться в том, что будучи маленькой девчонкой, её даже разговору на идише пыталась научить бабушка с материнской стороны, Сарра Абрамовна, ей конечно не хотелось. Комплексовала она даже от того, что у неё не курносый нос, как у других русских, а большой и «жидовский», тёмные волосы и брови старательно просветляла, только вот с ресницами ничего не могла поделать и всем говорила, что специально подкрашивает их «для контраста». Вроде бы и жаловаться ей на новую власть было незачем: её муж Вова, тридцатитрёхлетний сельский парень из Томской глуши, недавно был назначен директором московского предприятия «Теплоэнергомонтаж», а там ведь работали инженеры и постарше, и поопытнее, но партия большевиков выдвинула именно его. Мозги Маруси были затуманены ненавистью ко всему нерусскому, а особенно – к евреям, которую привила ей другая бабка - мать отца, симпатизирующая «черносотенцам» и, к тому же, недолюбливающая невестку и её родителей.
-Не верите, да? – вспылила Маруся,- A я вот вам чего скажу: настоящая фамилия Каменева – Розенфельд, Григорий Зиновьев – это Герш Радомысльский, а Генрих Ягода, - при упоминании имени заместителя председателя ОГПУ, в то время уже реально заведовавшего этим страшным ведомством, Маруся вновь зашептала, – Енох Гершевич Иегуда… Только вот Льва Троцкого, то есть, Лейбу Бронштейна прогнал Великий Сталин! - последние слова были произнесены с определенной торжественностью, и, конечно, во всеуслышание.
Внимание обсуждавших национальный состав вождей большевистской партии внезапно переключилось на высокого мужчину, вышедшего с подъезда и медленным шагом идущего мимо сквера.
- Ого, красавчик пошёл гулять! – прокомментировала Люда.
- Надо же, весь в белом! Никак, на свиданьице собрался молодчик?! – поддакнула Ольга.
Яссе Андроникову было тридцать восемь, но, по природной красоте, он выглядел на десять-пятнадцать лет моложе. Удачная смесь кровей: статность и орлиный взор - от отца, грузинского князя, милые черты лица и белизна кожи, с лёгким румянцем на щеках - от матери, русской дворянки.
- Вот и наш театрал: вроде-бы грузин, а имя-то у него еврейское – Яссе, то есть Иессе, Иешуа… -продолжала своё Маруся, но по виду соседок было видно, что их уже не интересовали вопросы происхождения предков.
Яссе работал режиссером и экономистом в Центральном Театре Рабочей Молодежи, коротко называемым по аббревиатуре – ТРАМ. Всецело отдавался творческой работе, с виду нисколько не заботясь о политических переменах. Жил свободно, говорил и писал то, что считал правильным, без оглядки на страх ОГПУ, который, подобно раковой опухоли, метастазами распространялся в душах людей. Пять лет назад чекисты, расследовавшие тогда дела «масонов-контрреволюционеров», схватили его и около двух недель держали в Тобольском политизоляторе, пытаясь вменить ему участие в «Ордене Рыцарей Святого Грааля». Но никакого француза Гошерона-Делафоса Яссе не знал, и только в лицо смеялся следователю, строившего свою версию лишь на том, что он «принадлежит к дворянам и богеме», а также имеет семью, эмигрировавшую во Францию в 1920-ом, как и «замеченная в масонстве» Шляхтина-Адамсон, дочь полковника-эмигранта. Убедившись, что Андроников никаких связей с подозреваемыми не имел и даже краем уха не слышал о таких «рыцарях», его отпустили и, вроде бы, оставили в покое.
Проводив взглядами удалившегося князя-красавца, соседки занялись обсуждением новейших сплетен об амурных делах актрис и актёров и так увлеклись, что не заметили человека, вошедшего в подъезд. Одетый не по тогдашней московской моде, тот некоторое время стучал в дверь квартиры №3. Убедившись, что хозяина нет дома, молодой человек вышел и с озабоченным видом начал озираться по сторонам. Тут то и подметили его наши героини.
- Это ещё что за франт объявился?!
Заметив пристальные взгляды, незнакомец неуверенной походкой направился в их сторону.
- Это улица Станкевича, дом пятнадцать? – Явным иностранным акцентом спросил он.
Женщины утвердительно закивали.
- Вы знаете Андроникофф Яссе?- Произношение звука «р» выдало в нём француза.
- Конечно! Его нет дома!- Чуть ли не хором ответили загоревшие интересом соседки.
- У меня есть письмо к нему. От сестры. Может быть…
- Да, да, конечно, оставьте нам его, мы передадим!
- О, мерси, спасибо!- обрадовался француз, передал конверт Марусе и, откланявшись, удалился. Не мог, конечно, приехавший на несколько дней в Страну Советов журналист знать, что делать этого не стоило.
Обсуждая новость, что у соседа оказалась сестричка за границей, Маруся вертела в руках конверт.
- Смотрите-ка, а письмо-то не запечатано!
Любопытство взяло верх над приличием, и женщины решили заглянуть вовнутрь. Листочки оказались исписанными изящным женским почерком, но латиницей. Старшая сестра Яссе, Саломея («Соломинка», которая блистала в дореволюционной русской элите своей красотой), написала брату тихое, скромное, семейное письмо на французском языке, которым отлично владела, наряду с русским, грузинским и английским. Не запечатав конверт, этим она, скорее всего, убедила французского журналиста в безопасности её просьбы. По тогдашним же простодушно-жестоким советским нравам ко всему иностранному было принято относиться с опаской, так что не удивительной была мысль, пришедшая домохозяйкам в голову и полушутя высказанная грудастой Ольгой:
- Ты смотри, Марусь, если это письмо шпионское, загремишь в тюрьму вместе с красавчиком, за сокрытие и способствование… - и, подозвав сынишку, она вдруг пошла домой, что-то невнятно пробормотав про неотложные дела. Люда тоже начала ёрзать на лавочке, пытаясь наспех что-то придумать в оправдание желания быть подальше от злополучного письма. Она даже обрадовалась, когда её трёхлетняя дочурка споткнулась в песочнице и, плача, стала звать маму на помощь.
Маруся взволновалась не на шутку, даже кисти рук у неё похолодели, несмотря на духоту, стоящую вокруг. Встав с лавочки, она злобно пнула ногой дворняжку, подбежавшую к ней и виляющую хвостом. А направилась она к дому №16/4, где в 58-ой квартире проживал помощник начальника отделения контрразведки.
-Яков Абрамович, - почтительно обратилась она к открывшему дверь ровеснику (им тогда было двадцать восемь), - У меня к вам дело по вашей части…
Худощавый темноволосый парень пригласил её войти. Маруся стеснительно заколебалась, но деваться уже было некуда, и ей пришлось войти и рассказать всё по-порядку. А стеснялась она не того, что полчаса назад охаивала евреев, и не того, что чужое письмо отнесла чекистам, а просто боялась кривотолков, если кто вдруг заметит, что она находится наедине с малознакомым соседом в его квартире,.
- Спасибо за сотрудничество, товарищ Беднякова! – Сказал на прощанье Яков, который письмо из Франции оставил при себе. Спускаясь по лестнице, Маруся слегка переживала о том, как взглянуть в глаза Яссе, если тот узнает насчёт письма, но зря: ни в последующие дни, ни в будущие месяцы ей уже не суждено было встретиться с красавчиком-князём, а с годами она и вовсе позабыла про этот случай. Молодая женщина не могла тогда себе представить, что приложила руку к рукоятке страшной мясорубки, которая вскоре должна была перемолоть жизни её соседей: русских, евреев, латышей, белорусов … В числе жертв этой невидимой адской машины будут и мужья её соседок, и её супруг, и многие миллионы ни в чём не повинных людей. Даже сами создатели и служители этого ненасытного идола, подобно Якову Мулярову, попадут в жернова требующего всё больше и больше крови незримого Молоха.
Тем временем Яссе вышел с Вознесенского переулка (переименованного большевиками улицей Станкевича) на Никитскую, прогулялся по Бульвару и Арбату и, дойдя до Садового Кольца, вскочил на трамвай. Сошёл на перекрёстке и продолжил свой путь, шагая в тенях тополей, удлинившихся к заходу солнца. Сделав передышку в сквере Девичьего Поля, вновь направился по широкой, но немноголюдной Большой Пироговской к дому бывшего сослуживца, навестить и подбодрить которого считал своим долгом. Тут, в трёхкомнатной квартире дома №35/6, жил выдающийся человек, затравленный завистниками и сплетниками, которые умело пользовались духом времени, чтоб загубить своими интригами таланты.
Яссе был знаком с ним ещё со времён Гражданской Войны, когда воевал в армии Деникина. Но тогда их встреча была мимолётной: штабс-ротмистру Андроникову однажды пришлось обратиться по поводу пустякового ранения к полковому врачу, который в то время писал свой первый в жизни рассказ. Когда уже известного писателя и драматурга, отвергнутого новой властью за гражданское мужество и жившего впроголодь, приняли в ТРАМ, Яссе удалось поближе познакомиться с Михаилом Булгаковым, который был на два года старше него.
В то время запретили постановку всех его пьес, перестали печатать, на его письма с просьбой выпустить его из страны правительство отвечало упорным молчанием, и Булгаков был в таком отчаянии, что собственноручно сжёг рукописи: пьесу «Блаженство», романы «Театр» и «Роман о Дьяволе». В такой момент работа в молодёжном театре на небольшое жалованье консультанта была для него той отдушиной, которая не дала этому великому Мастеру Слова задохнуться от смрада, царившего в обществе.
Не прошло и двух недель, как поэт Маяковский покончил жизнь самоубийством и в западной прессе поднялся шум о том, как губят Советы интеллигенцию. Тут вспомнили о письме писателя двухнедельной давности и показали его вождю. 18 апреля Сталин лично позвонил Булгакову, даже Политбюро собрали и порешили не хоронить его заживо, а «перевоспитать». На следующий день после телефонного разговора Михаил Афанасьевич сходил во МХАТ и не удивился, что его встретили лестью и с распростёртыми объятиями, а вскоре предложили написать заявление о приёме на работу ассистентом режиссёра.
Впоследствии Булгаков годами долго ждал, когда же соизволит вождь народов исполнить обещание и встретится с ним, но этого не произошло: клеветникам легко удалось убедить Сталина, которому всюду мерещились враги, что не стоит обращать внимания на «психопата и морфиниста» но, зная непредсказуемый характер этого хитрого грузина, на всякий случай предприняли меры, чтоб впредь такого не произошло, и сняли телефон у писателя. Так любой правитель, имеющий даже неограниченную власть тирана, постепенно становится заложником своего окружения, которое пытается отрезать его от обыкновенных людей и заставить жить в виртуальном мирке, где глазами и ушами, а подчас – и мозгами для него становится приближённая элита.
Яссе застал Булгаковых в сборах к поездке на дачу, куда их пригласила Наташа Венкстерн, драматург МХАТа, с которой супруга Булгакова, Люба, была в приятельских отношениях. Он в душе обрадовался, что ещё полностью не перевелись люди, ценящие в жизни талант и дружбу, и не отвернувшиеся от опального Мастера.
- Вот, завтра уезжаем на Волгу, в маленький городишко Зубцов, недельки на две, - пояснил Михаил,- подальше от столичной суматохи и духоты.
- Вы уж извините меня, после вашего ухода из нашего театра я всё собирался зайти к вам, но не смог, не нашёл свободной минутки,- сказал Яссе, для которого были не до конца ясны причины, почему увольнился Булгаков, не проработав и года.
- Да ничего, ничего…- успокоил его Михаил, - Знаете ли, атмосфера постоянной слежки до того давила, что не стоило уже мотать нервы из-за копеек. Во МХАТе, вроде бы, просторнее… Это только Вы, Яссе, умудряетесь смотреть сквозь пальцы на низость людишек и относитесь к этому снисходительно, - усмехнулся Булгаков.
- Ну, как сказать… Порой и мне бывает туго.
Любовь Евгеньевна перестала собирать вещи в чемоданы и пригласила гостя к чаю. Яссе поинтересовался творческими планами Булгакова. Писатель раскурил сигарету без фильтра, воткнутую в длинный мундштук, и, выпуская клубы табачьего дыма, без утайки рассказал:
- На днях заключил договора с Ленинградским Красным и Вахтанговским театрами, на пьесу о будущей войне. Думаю назвать «Адам и Ева». Поработаю над ней на даче. Не знаю, поставят ли, или опять запретят, как бывало… – с досадой заключил Михаил.
- Да, ещё вот, Люба настаивает заново писать роман о дьяволе. Говорит, что в сожжённом варианте женских персонажей не хватало. Вот возьму себя и её прототипами главных героев,
- с улыбкой взглянул писатель на супругу,- и назову роман так: «Мастер и Маргарита»!
- Видимо, у Вас новый материал появился для «Дьявола»?
- А как же, в наши смутные времена его всё больше и больше. Недавно знакомые рассказали: Глеб Бокий, который секретным отделом ОГПУ заведует – это тот, который всеми арестами и расстрелами руководит, - оказывается, по выходным на своей даче языческие оргии устраивает, что-то типа шабаша ведьм. Они от его соседей по даче слышали страшные истории о Бокиевских делах. Не знаю, сколько в этих россказнях правды и сколько – вымысла, но черновик главы «Бал у Сатаны» уже созрел в голове.
В ястребином взгляде этого человека с волевым подбородком, высоким лбом и аккуратно зачёсанными назад редеющими волосами, чувствовалась неутомимая воля к продолжению творческой работы, которую большевики не давали современникам оценить по достоинству. Но его крылатая фраза «Рукописи не горят!» оказалась пророчеством в отношении произведений самого гения, увидевших свет через полвека после смерти автора и превративших миллионы читателей в поклонников его неоценимого таланта.
Супруги с большим интересом отнеслись к тетрадке стихов Андроникова, которую принёс он с собой. Михаил открыл её, надел очки с подтреснувшей линзой, и начал вслух читать с первой страницы. Любовь же, соответственно её дворянским манерам, подперла кулачком подбородок и слушала, полуприкрыв большие изумрудные глаза.
- Меня пленил твой голос нежный,
твой гордый стих.
Я уловил огонь мятежный
в словах твоих.
Сквозь ножны видит блеск мёртвой стали
привычный глаз.
Напрасно страсть твою скрывали
узоры фраз.
Ты нижешь жемчуг на шёлк кручёный,
ты бьёшь хрусталь.
Меня влечёт твой стих точёный
куда-то вдаль.
- Во времена моего студенчества этот стих я посвятил Анне Ахматовой, подружке моей сестрёнки,- сказал Яссе.
Булгаков, посмотрев в глаза князю, улыбнулся:
- Гадать не надо: Вас не только к стихам влекло, но и к самой поэтессе…
- Ну, Вы - настоящий Шерлок Холмс! – отшутился Яссе, - Видимо, не только Конан-Дойль, но и все врачи-писатели обладаете удивительной проницательностью.
- Не знаю, не знаю… Какой из меня детектив?! Я, всего лишь, - писатель мистический.
- А вы попробуйте,- смеялся Яссе.
- Прямо сейчас? Давайте! – поддержал игру Михаил,- Возьмём, к примеру, Вас: Если охарактеризовать одним словом, Вы – Рыцарь Свободы, который неподвластен ни злому времени, ни козням выскочек-плебеев, пытающихся опутать оковами не только наши тела, но и души. В то время как другие ищут истину, Вы ведёте себя так, как будто не только с младенчества познали, но ещё и охраняете её тайну, своей жизнью распространяя вокруг себя Свободу, как величайшую ценность, данную Творцом Человеку. Ну, а сейчас, перейдём к дедукции: Для чего в этот жаркий вечер, без намёка на предстоящий дождь, такому рыцарю понадобилась куртка, которую Вы не по-богемному бережно повесили на вешалку в прихожей? Значит, кроме этой тетрадки Вы с дому прихватили ещё кое-что ценное для Вас, которое поместилось в её карманах, дабы уберечь его от участившихся в последнее время краж.
От неожиданности Яссе слегка вздрогнул.
- Браво, браво, Михаил! Признаюсь: куртка мне понадобилась для укрытия фамильной реликвии – это средневековая рукопись, передающаяся в моём роде по-наследству, в надежде, что когда-нибудь наступит время разгадки её таинственных письмён.
Посидев ещё некоторое время с гостеприимными хозяевами, Яссе попрощался и пожелал удачного отдыха. Булгаков попросил оставить тетрадку со стихами у него, чтоб почитать на досуге, и легко бранил коллегу за то, что тот, по скромности, не желает их публиковать.
Возвращаясь домой, Андроников долго бродил по ночной Москве. Как-то спать расхотелось, и идти в пустую квартиру не тянуло. Город постепенно умолкал и отходил ко сну. Посидев в одном из ночных кабаков до его закрытия и выпив рюмку коньяка, Яссе даже не вскочил на проезжавший мимо последний трамвай и не спеша шёл домой, любуясь причудливыми очертаниями домов и деревьев, изменивших свою привычную окраску и формы при серебристом лунном свете.
Зло почему-то любит ночь и тьму, а днём скрывается под маской. Было за полночь, так что из храпевших и стонущих во сне соседей никто не заметил, как из поставленной у обочины машины, прозванной впоследствии «Чёрным Вороном», вышли двое мужчин в гимнастёрках и с портупеями. На их нагрудных значках блестел меч, а поверх него - перекрещённые серп и молот. Чеканя шаг, они пошли навстречу Андроникову, остановили его у самого подъезда и вежливо, но строго попросили следовать вместе с ними в то заведение на Лубянке, откуда никто не возвращался ни живым, ни мёртвым.
До прихода следователя Яссе продержали в маленькой комнатушке без окон. Потом последовали бесконечные допросы, когда ему направляли в лицо лампу с ярким электрическим светом и требовали признаться в том, что он – японский шпион. Яссе, конечно, отрицал это абсурдное обвинение, следователь злился, и допрос заканчивался беспощадным избиением.
Почему требовали от него признания именно в японском шпионаже, а не в пользу какой-либо другой страны, стало ясно на одном из допросов, которым Яссе уже потерял счёт.
- Признавайся, гад! Мы у тебя при обыске нашли шифровку с иероглифами! – следователь помахал перед его глазами древним фамильным манускриптом.
- Эта рукопись столетиями передаётся в моей фамилии от отца – сыну, какая к чёрту Япония?! – усмехнулся Яссе.
- Хватит врать! Наши пока не смогли её прочесть! Если эта бумага не шифровка, давно прочли бы. Говори, где припрятал шифр!
- Да не знаю я, на каком она языке написана! Просто, это древняя реликвия…
Следователь вновь взбесился и подсоединил пальцы Яссе к проводам полевого телефона. Со злорадством крутил он ручку аппарата и при каждой судорожной боли, пронизывающей электричеством тело мученика, изливал ругательства. Яссе потерял сознание и рухнул на пол.
Через три с лишним месяца судьи, которых было трое, - так называемая «Тройка при ОГПУ», - даже не удосужились прочесть заведённое на Яссе «Дело». Одним из этой сатанинской троицы был Глеб Бокий, упомянутый во время беседы Булгаковым.
-Ого, земляк! – без особого интереса заметил он, вспомнив, что сам также рождён в Тифлисе полвека назад. Высокий лоб и слегка оттопыренные небольшие уши выделяли его среди других чекистов.
-Ну, и что-же натворил наш князь? – надув мясистую нижнюю губу Бокий своим пронзительным взглядом хищника так вперился в следователя, что тот потерял ощущение собственного тела, чувствуя только, что его нутро насквозь просматривает какое-то чудовище, готовое растерзать любого, вставшего на его пути.
-Уличён в шпионаже…- с трудом, не своим голосом выдавил тот слова из онемевших челюстей.
Глеба заинтересовал манускрипт. Покрутив её, он с разных сторон всматривался в незнакомые знаки. Воцарившуюся вдруг могильную тишину никто даже скрипом стула не смел нарушить, все превратились в окаменевшие фигуры,
- Так значит, не признаётся, что это – шифровка и говорит о какой-то фамильной реликвии? – даже не взглянув в сторону Яссе, вновь осведомился Бокий.
- Так точно, гражданин начальник! – слегка осмелел следователь.
- Десять лет исправительно-трудовых работ в Карлаге! – объявил Бокий, - А дело для расшифровки рукописи отправьте в четвёртое отделение спецотдела, моему помощнику Гусеву.
Через несколько дней Яссе, вместе с другими заключёнными, потерявшими лица, втолкнули в товарный вагон поезда, направлявшегося в Среднюю Азию, где пахло соломой и мазутом и стояла вонь пота и мочи. Но это было уже лучше, чем сырость и глухость подвалов Лубянки. Под перестук колёс стихи сами поднялись из глубин сознания:
«Опять вагон и запах гари,
Пытаюсь обмануть судьбу,
И суетня как на базаре,
И отчуждённость как в гробу.
…Приятно слышать грохот стали,
И мчаться, мчаться через мир,
Должно быть, правду мне сказали:
Я в жизни вечный пассажир…»
Несколько лет, проведённых в лагере, где рабский труд заключённых был отяжелён ещё и зноем среднеазиатского климата, серьезно подорвали здоровье Яссе. Люди падали под лучами жгучего солнца, или под конец замученные, валились на нары, засыпая последним сном. Никто не заботился об освидетельствовании смерти, так что порой, наспех закапывая их в общую могилу, Яссе из-под песка слышал стоны захоронённых заживо. В такие минуты заключённые с болью глотали подступивший к горлу комок, и взглядом на направленные в их спины винтовки охранников предупреждали друзей по несчастью, что цена молчанья тут не золото, а жизнь.
За эти годы страна все больше погружалась во мрак ночных страхов перед визгом шин «чёрных воронков», вслед за которыми в дома врывалась Смерть - уже не старуха с косой, а молоденькие офицеры в голубых фуражках. Молох ненасытен, и воздвигнутый большевиками в виде системы правления, он стал пожирать своих же слуг и созидателей…
* * *
Сын пьяницы-сапожника, избивающего свою жену-прачку, с обезображенным от оспы лицом, стал Вождём миллионов, пресмыкающихся в рабской покорности ему. Неудержимая, маниакальная жажда власти привела его на этот Олимп, но и сам он стал её рабом. Лишь изредка, оставаясь наедине с самим собой, ему мерещились воспоминания детства, когда он ещё был грузинским мальчуганом Сосо Джугашвили, а не деспотом с грозным именем «Сталин», и никак не мог объяснить с точки зрения повсеместно насаждаемого им же самим атеизма, каким чудом ему удалось два раза спастись от наехавшего на него экипажа? Что представляет собой потусторонняя сила, которая спасала его не раз и не два, не подчинявшаяся никакой логике, и для чего, с какой целью она его защищала? Образ Бога, некоего Отца, седого старца, бывший семинарист духовного училища давно победил в себе, но что есть в этом мире многое непознанное, и превыше его людской власти, понимал и признавал.
Когда Сталину доложили, что Нарком Внутренних Дел Ягода скрывает от него, что спецотдел Бокия, занимавшийся не только вопросами шифрования, но и исследованием всякой мистики и непознанного, достал некий жезл, которым можно править бездной подземелья, Иосиф Виссарионович лишь усмехнулся. В душе же его довольно взволновало вскользь сказанное о некоем Кубическом Камне, возможно, даже о самом мистическом Граале, о местонахождении в горах Кавказа которого должно было говориться в не до конца расшифрованном средневековом манускрипте, изъятом у потомка грузинских князей. Сталин сделал вывод, что Ягода и Бокий, снаряжающие секретные экспедиции то в Крым, то в Заполярье, а теперь заинтересовавшиеся Кавказом, пытаются найти этот артефакт, дающий, по преданиям, власть над Миром. Сам-то он ещё в молодости слышал эти легенды, но большого значения не придавал, пока мистик, Георгий Гюрджиев, не обмолвился словом о Граале.
С Гюрджиевым он был знаком ещё с семинарийских времён, когда называл себя первой партийной кличкой «Князь Нижарадзе», которую сменил в последствии на более простую: «Коба». Посещая эзотерический кружок Георгия в Тифлисе, его молодой мозг впитал в себя всю информацию о мистике Востока и Запада, но, осмысливая всё услышанное своей природной прагматической критикой, не сделался приверженцем и учеником этого удивительного грека. В 1919-ом Коба в последний раз встретился с ним. Тогда они оба вместе бежали из Баку, где его преследовали мусаваты, взявшие власть в Азербайджане, а Гюрджиев помог ему выбраться ночными тропами. Во время этого путешествия, полного приключений, будущий Вождь Народов воочию убедился в удивительных возможностях Георгия, который обладал умением психического воздействия на людей.
«Жаль, что этого человека не интересует политика, в революционном деле его способности пригодились бы», - думал Коба, засыпая у костра, разведённого в ночной прохладе гор, - «Но, с другой стороны, неплохо, - со временем он из друга может превратиться и в соперника». Гюрджиев тогда разговорился и утверждал, что мистический Грааль спрятан в пещерах Кавказских гор, и что эту тайну, по его мнению, хранят потомки Византийских императоров. В полудрёме Коба ещё успел подумать, что даже у такого мистика есть националистические наклонности, но шутить по этому поводу и обижать приятеля не стал, и погрузился в сон.
Теперь же, услышав фамилию – Андроников, Сталин связал историю манускрипта со своими воспоминаниями. Он прекрасно знал историю Грузии, и хорошо помнил, что именно князья Андроникашвили были потомками Византийской династии Комнинов, свержённых Ангелами. Последний из этой династии, царствовавший в Константинополе, Андроник, был сыном Каты, дочери Давида Строителя. После его смерти четверо детей бежали в Грузию, и нашли приют при дворе своей троюродной сестры - Царицы Тамар, которая, отвоевав у Ангелов Трапезунд, посадила там на трон внука павшего императора - Алексея. Остальные Комнины поселились в кахетинских имениях, дарованных Андронику отцом Тамары– Георгием III, который гостил у двоюродного брата в Грузии ещё до того, как взошёл на престол. Таким образом, другой внук, также Андроник, стал родоначальником грузинских князей, образовавших свою фамилию от его имени – Андроникашвили.
Сталин был беспощаден к любому, в ком мог заподозрить своёго противника. Вскоре Ягода был взят под арест и расстрелян. Глеба Бокия вызвал к себе его преемник, Николай Ежов, и потребовал от него компроматы на высокопоставленных коммунистов, которые тот собирал ещё с 1921 года по личному распоряжению Ленина.
- Это приказ товарища Сталина!
Бокий вспылил:
- А что мне Сталин?! Меня Ленин на это место поставил!
Не мудрено, что после этих слов Бокий домой не вернулся и присоединился к списку тех, кого до сих пор сам отправлял в лагеря и на расстрелы. Спецотдел расформировали и многих его сотрудников также отправили вслед за начальником – на расстрел. Документы этого секретного ведомства «пропали».
Глубокой ночью лета 1937 года, Сталин на своей даче вчитывался в отрывки, а точнее, несколько слов начала древней рукописи, которые помощник Бокия, Гусев, смог расшифровать. Говорилось что-то об Ордене Храма, тех же Тамплиерах, рыцари которого вверили потомкам Багратионов и Комнинов тайну чего-то драгоценного. Дальше же, где, вероятно, должна была идти речь о местонахождении этого клада, предки Яссе использовали другие символы и шифр, который оказался не по зубам ученым спецотдела.
Иосиф Виссарионович всматривался в герб князей Андроникашвили, изображённый на перстне Яссе, сравнивал его с рисунком в рукописи «Кавказского Гербовника» Цихинского, и припоминал сказанное историками-геральдиками: Двуглавый орёл – от династии Комниных; Корабль, отходящий от берега, - символ отплытия семьи из Константинополя в Грузию…
- А может, это «Арго», направляющийся за Золотым Руном?– подумал Коба.
Но больше всего его заинтересовало изображение башни, сходное с таковым на гербе Тамплиеров, символизирующее Замок Стражей.
- Надо найти шифр! – решил вождь, и утром распорядился искать его у потомков всех ветвей этого древнего рода, которые ещё числились в живых. Сталин знал, что многие из них были расстреляны во время захвата Грузии Красной Армией в 1921 году, после восстания Чолокашвили в 1924-ом, а некоторые и по той простой причине, что новая рабоче-крестьянская власть решила уменьшить количество грузинской аристократии, доля которой – 4% - большевикам казалась слишком большой для такого маленького народа.
* * *
Исхудавшего Яссе, страдающего приступами удушающего кашля, вызвали к комиссару лагеря. Тот вернул ему родовой перстень, изъятый у него при аресте, и пытался поговорить «по душам», но увидев, что Яссе не расположен к откровению, скоро отпустил его.
«Опять вагон и запах гари…» - под перестук колёс товарняка Яссе размышлял, почему его вдруг решили отправить из среднеазиатской пустыни на север, Соловецкие острова, и с какой стати вернули перстень с фамильным гербом, но объяснить причуды коммунистов, он, конечно же, был не в силах.
После жаркого климата, сменённого на влажный и холодный «Соловков», Яссе стало ещё хуже – приступы удушья участились. Этот лагерь на островах был организован Глебом Бокием в помещениях бывшего монастыря по приказу Ленина, как своеобразная резервация для интеллигенции, так что среди заключённых были также и врачи, которых то и дело приводил слушать Яссе его земляк, Георгий Вачнадзе, но проку было мало.
-Эх, все говорят, что тебе нужно нормальное питание да ещё климат нашего Абастумани…- с горестью говорил этот старый князь, который был капитаном в царской армии, командовал батареей. По вечерам он вспоминал былые времена, и сетовал, что не смог во время гражданской уничтожить достаточно красных гадов. Он не скрывал своей ненависти к большевикам, осудивших его к смертной казни в 1932 году, впоследствии замененных на 10 лет лагерей.
- В конце концов, меня всё равно расстреляют, - говорил Вачнадзе, точно предсказывая свою судьбу, - Но если удастся каким-то чудом убежать отсюда, я ещё покажу кровопийцам большевикам, несмотря на то, что уже стар!
На возражения Яссе, что может, по-старости, и освободят досрочно, Георгий угрюмо отвечал:
- Я непримиримый враг Советской власти и от идолов освобождения не жду. Вот за тебя переживаю, молод ещё… Я краем уха слышал разговор надзирателя с сексотом и, кажется мне, они от тебя какой-то секрет хотят выманить. Не верь им и не говори никому, чтоб это ни было! Не скажешь - сгинешь здесь, но если скажешь, то лишь укоротишь свои дни – не станешь нужным и расстреляют, поверь мне, знаю я этих змеёнышей.
Настала осень и ударили ранние морозы, предвещая суровую зиму. Яссе решил отправить перстень с письмом матери, живущей в Тбилиси и не теряющей надежды на возвращение сына.
«…Каждый день вечером с Большого Острова по льду ко мне бегает красавица лиса. Я зову её Лидочка. Она аккуратно садится на приступочку моей хибарки и терпеливо ждёт, чтобы я ей вынес кусочек сахару. Кормлю её прямо с рук. Ещё немного – и прямо Франциск Ассизский. Святым, оказывается, быть совсем не трудно»,- писал Яссе в своём последнем письме.
Было ещё темно, когда его разбудили и вместе с несколькими другими заключёнными переправили на один из островов. Согнав всех в сырой подвал, их приставили к стене, где некогда висели иконы. Недалекий шум прибоя казался шепотом молитв проживающих здесь когда-то монахов.
За спиной вдруг раздались громкие хлопки выстрелов, так что Яссе не успел осознать их значение. Лёгкий свист, и сразу же треск в затылке, и удар кувалдой изнутри по лбу...
Затуманенный взор прояснился, показались контуры покрытого сединой черепа с зияющей позади дырой, залитой полузапекшей кровью. Голоса слышались довольно отчётливо, даже громче, чем обычно:
-Так, пиши: приговор приведён в исполнение 27 октября 1937 года!
Яссе приподнялся над пока ещё тёплыми телами расстрелянных, всего минуту назад всё ещё не веривших, что это уже Конец. Среди них, должно быть, валялось и его собственное, но рассматривать его, и прощаться с ним, не было никакого желания. Хотелось только побыстрее выбраться из этого тускло освещённого электрической лампочкой адского подвала, где одни из людей, считающие своё бешенство «справедливостью», без упрёка со стороны совести умерщвляли других, которым также хотелось жить и радоваться восходу солнца.
Яссе захотелось прогуляться по улицам Москвы, и через мгновение сквозь него, бесшумно качаясь на волнах прохладного осеннего ветерка, упал на мостовую пожелтевший тополиный листик. Город просыпался, как обычно, пытаясь скорее позабыть тех, кто недавно ходил по его улицам, целовал возлюбленных, или ласкал детишек перед сном.
14.06.2011