Я выбрался из кабины вертолета, и опьяненный чистотой воздуха чуть не упал кубарем вниз. После дождя природа умылась и улыбнулась. Трава была скользкая, солнце светило прямо в глаза, и на мохнатых елях блестели капли дождя, словно россыпи бриллиантов. Пока я справил нужду на муравейник, эвенки толпились на вертолетной площадке и терпеливо ждали моего облегчения. Они прибыли за мной на оленях, чтобы отвезти меня на проект. Я поблагодарил пилота за доставку и подал ему руку, но он лишь поправил свои модные очки, в которых отражалось тусклое колымское солнце, и дал команду на взлет. Эвенки сразу подхватили меня за руки и за ноги, и как дикого кабана на вертеле понесли к упряжкам.
- Шешекон-Кулу…- повторяли они странные слова и смотрели на меня, словно на идола.
- Не забудьте мое барахло! – говорил я им, но аборигены объяснили мне с помощью знаков, что Шешекон-Кулу не нужен багаж.
На краю леса они опустили меня и стали вокруг водить хоровод. Под бой барабанов и гортанное пение мне порезали ладонь, и каждый из танцующих разрисовал свое тело моей кровью.
- Шешекон-Кулу, – слышал я их заклинания и боялся, что крови моей на всех не хватит.
Затем меня повели за руки в чащу леса. Эвенки все время шептались между собой, почтительно пригибали головы. Лица их были умиротворенными. Раскосые глаза улыбались мне теплотой и заботой, словно я был для них непутевый ребенок, и когда я наступил на шишку и вскрикнул от боли, эти странные люди весело засмеялись. Их ладони были настолько горячими, что казалось, будто перед тем, как взять меня за руки, они держали раскаленный уголь. В чаще леса стояла оленья упряжка, украшенная по последнему слову эвенской моды. Перед тем, как сесть, я посмотрел на небо. Вертолет уже терялся под самой шапкой седого вулкана. Пилот в черных очках сообщал по рации, что задание выполнено и груз доставлен благополучно.
Наш путь пролегал вдоль бурной реки. Перейти ее можно было через поваленное ураганом дерево. Эвенки называли эту реку Кулу. Говорили, что раньше в ней водился страшный-престрашный змей, в глазах которого сверкал огонь.
- Ты далеко не ходи, ай-ай будет, - сказал мне Гулахан, крепкий юноша, ловко управляющий моей упряжкой.
На случай опасности мне дали свисток, если вдруг попадется медведь. На реке шел нерест лосося. Гулахан проинструктировал меня, как вести себя в подобной ситуации. Я едва понимал его ядреную смесь эвенского языка и русского, но все же уловил, что нельзя визжать и бежать от зверя, так как подобное поведение может спровоцировать его нападение. Вид у моего возчика был счастливый. Иногда он останавливал упряжку и нюхал цветущие шишки, срывал молодые побеги и жевал их, как жвачку.
- Сколько тебе лет? – спросил я его, когда мы сделали привал у реки.
Юноша показал на пальцах два раза по две пятерни. Он объяснил мне, что везет меня до Царства колючей проволоки, что довольно часто он возит туда людей, но преимущественно лысых женщин. За это хорошо платят. Я хотел расспросить об этом Царстве, но эвенк поднес палец к губам и дал понять, что все разговоры об этом с приезжими табу. Поэтому остальную часть пути мы ехали молча, лишь иногда останавливаясь, чтобы покормить и напоить оленей. Уличив момент, я взобрался на высокий камень, чтобы оглядеться. Вдруг я увидел неуклюжее, приземистое тело, похожее на барсука, крадущееся ко мне на коротких лапах. Животное фыркало, даже тявкало, виляя длинным хвостом. Я испугался, так как оно стало царапать скрюченными когтями камни у моих ног, и сунул себе свисток в рот. Но свист не удался: то ли свисток был испорчен, то ли мне просто не хватало духу. Зверя спугнул случайно проходивший Гулахан, и он долго смеялся надо мной, как я робко свищу и бледнею. В негодовании я даже бросил в эвенка свистком, но тот поймал его так легко и непринужденно, словно всегда ловил свистки в подобных ситуациях. Только потом из разговоров эвенков я понял, что это была старая росомаха.
К вечеру стало прохладнее. Вулканы скрылись за горизонтом, и мы вошли в бескрайнюю долину. Душистый запах высокой травы так опьянил меня, что остальную часть дороги я словно бредил. Мне все казалось, что из этой травы выскочит медведь или выползет тот древний змей. Внезапно я уловил очертания Тишины. Ее худенькое тельце в грубой рубахе манило меня за собой. Она шла не спеша, оглядывалась, и только перед тем, как скрыться за горизонтом, я понял, что Тишина шла поверху травы, не касаясь земли. Она словно скользила, как парус, гонимый ветром. Мне стало грустно на душе, и чтобы не думать о ней, я стал давить на порез ладони. Из незажившей раны хлынула кровь, как полноводная река поглотила всю эту долину. Мне казалось, что и наши упряжки с оленями не идут, а плывут в этом океане крови. Во мне пробуждалось неизведанное прежде чувство. Страх, что на проекте мое сердце может занять другая женщина, усиливался. И чем больше я боялся, тем сильнее волновалось кровавое море. Наконец волна поднялась до самого неба, и только сейчас я понял, что солнце заходит. Закат был столь впечатляющим, что даже эвенки, привыкшие к таким явлениям, остановили оленей и молча наблюдали за алым заревом. В последних лучах заходящего солнца показались древние постройки ГУЛАГа, разобранные железные дороги, разрушенные бараки, поросшие бурьяном, оставленная много лет назад техника с разбитыми гусеницами. На ходу я спрыгнул из упряжки и подошел к колючей проволоке. Эвенки не решались приблизиться к этому месту. По их глазам, полным ужаса, я понял, что мы пришли. Над нами сверкнула ракетница, и разноцветные искры развеяли пелену надвигающейся ночи. Эвенки повернули оленей, и Гулахан попрощался со мной, нежно обнюхав мой кончик носа.
- Шешекон-Кулу. – сказал он. – Ты пахнешь сомнениями. Надеюсь, твоя кровь принесет нашему народу удачу в охоте.
По его грустной улыбке я понял, что мы прощаемся навсегда.
- В знак нашей короткой встречи на Хэбденэке я вырежу твою фигурку из кости этого оленя. – Крикнул мне он на прощание и хлопнул упряжку плетью.
Олени вздрогнули, почуяв волю хозяина, и понеслись в долину.