Николай Ефимыч ехал в Сырые Грязи. Настроение соответствовало названию пункта назначения. Успокаивало одно – брезентовый верх «газончика». Иначе не вернуть бы Райкому рядовых инструкторских мозгов. С их пополнением у Райкома было туговато, вот и притормаживали проверенные, битые околопенсионные кадры. Баранку крутил Степаныч, в седых усах, в тех же возрастных пределах, интеллигентный на язык только до околицы районного центра. Конечно – зависимо от статуса пассажиров. Короче, матом нашим владел беспредельно. Оно и было зачем – выручал среди дорожных колдобин среднерусского захолустья.
От большака и подобия цивилизации в центр захолустья, деревню Сырые Грязи, сквозь леса и болота вела ухабистая булыжная каменка, сложенная местными мастерами еще в разгар коллективизации. Время и рывок технического прогресса источили гранит булыжника, а в последние годы, задолго ещё до перестроечной смуты, камень стал просто исчезать с дороги десятками метров, обычно в ночное время. Электричества в Грязях временно не было – лет шесть-семь назад накрылся трансформатор. Кинщик привозил кино велосипедом и крутил от движка, а тусовался поседевший сохранившийся остаток деревенского бомонда под привычную надёжную гармозу.
После затяжных дождей колдобины заровняло густой липкой жижей, и когда передок «газика» нырял в очередную, Ефимыч со Степанычем громко рявкали на два голоса отчаянно-злобное, начинающееся на «Ё..». Ефимыч, пытаясь не вырвать с мясом ручку-скобу, от которой не мог отцепить себя, как съехали с большака, а Степаныч, не оторвать, к едрене фене, баранку. Пару раз, переобувшись в резиновые сапоги, Ефимыч уже толкал машину из грязи – и за голяшки нахлебал, и костюмчик командировочный устряпал основательно. Поэтому и натуживался весь, когда влетали в очередную колдобину, помогая машине и не желая опять толкать.
Так вот и рулили с первой на вторую и назад, на первую передачу. Грязи в настроение добавляли остатки электролинии, телефонной и радиосвязи. Аккуратные пеньки от столбов сменялись повисшими на обрывках проводов, сгнившими у основания столбами. А возвращаться Ефимыч планировал сегодня же. Степаныч понимал – в ночь. Выть хотелось уже сейчас, обоим. Они знали своё захолустье.
А всего-то делов – выяснить выполнение плана уборочной в третьем отделении колхоза «Красный Колос», в деревне Сырые Грязи, связи с которым у правления колхоза тоже не было.
Взбудораженный неожиданным приездом начальства колченогий сторож в конторке отделения доложился по форме – Зав. Поликарп с людями на току, конбайн досбирает валки на дальних лобках. Вчерась, как начал. – Где-то на току глухо бубнила молотилка и визгливый бабий гомон определял напряженность коллективного труда. Поликарп, обтирая лицо кепкой, уже спешил через деревенскую площадь, вынимая из кармана тетрадь с показателями. Районный транспорт они усекли издаля, ещё на подъезде, чего уж тут хорошего.
Степаныч, битый конь, дело знал туго – запил домашние пирожки тёплым квасом, и на боковую, на заднем сиденьи. Руки ломило от трёх часов этих гадючих колдо..бин. – А назад, да в ночь! – И захрапел. Ну а Ефимыч – сразу за дела. С Поликарпом Иванычем выясняют показатели. Поликарп рад, светится весь – обжались на все сто процентов, не ударились в грязь лицом, не подвели родной колхоз. Ефимыч тоже рад – проверка не огорчит начальство. А вот по району-то худы дела, подкосили уборку дожди – грязь на полях. – А вы вот в Сырых-то Грязях. Молодцы, мужики. – Поликарп грустно улыбнулся.
– Какие мужики, Ефимыч? Были мужики, и бабы с имя. Так утекли все. И в район, а кто и подале от Грязей от наших. Видать, где посуше да посытнее. Осталось бабьё, да мужиков с десяток. Всего-то шестьдесят душ, это на сотню дворов. Каково? Да и те, что в трудовом строю пока, крепко молью побитые. Почтарку с пенсией выглядают, на работу не сгонишь. А ты говоришь – мужики! Одна надёга у нас – Колюня Трошкин, механизатор наш. Молодой ещё, только за сорок перевалило, и на все руки мужик у нас. Этот не сбежит – баба у него покалеченная, на костыле. Дома, на огороде, да при свиньях потихоньку. А двое детишек? Куда ему из деревни сунешься. Вот и тянет на себе всю технику. Да ты в прошлый раз любовался – какая без колёс, какая без движков. Да и бензин мы уж забыли как пахнет. Солярку-то я под личными замками на уборку сберёг. Ближе положишь, как говорится… А Колюню мы уж раза три на награду подавали. В прошлом году ваши грамотку дали, ему и в радость. Заслужил. Вот и нынче, на дальнем клину, видать, уж управился.
Тут-то и клюнул Ефимыч – лично убедиться в успехах коллективного труда, а заодно и первым пожать руку победителя соцсоревнования.
А до дальнего клина, слава Богу, версты три-четыре, да всё расквашенной колеёй, да и ехать нечем. Свой-то райкомовский бензин Ефимыч берёг – хватило бы назад. Вот и запряг Поликарп в древнюю одноколку, Варьку, крепкую кобылу. Лошадей в отделении берегли. Надёжная тварь, никогда в жизни не подводила. Никого. Так и выехали. Тянет Варька, на колдобинах покряхтывает, попукивает, без претензий, без недовольства. Деревенская – всё понимает. Надо, так надо – потом овсецом побалуют. Так за разговорами и доехали. Вон уж на горбочке и комбайн открылся – корабль хлебных нив. Так он и назывался – «Нива».
Стоит «корабль» молчком, ни рабочего звука какого, ни движения – полный штиль. Слава Богу, мужики в резиновых сапогах. Ну и двинули напрямки, на рандеву с комбайнёром-победителем. Поликарп за Колюню был спокоен – не трепач какой, всё начальству делово изложит. А что с речью небольшой дефект, так не его вина, да и дефекту-то – ну шепелявит слегка, присюсюкивает.
Как дошли по расквашенному полю, чего толковать – ежу понятно. Вдвоём сподручней – один другого выручали, сапоги из багнюки вытягивали. Догребли мокрые – упрели вконец. Стали, слегка не дойдя до комбайна, сапоги в болоте на пол-голяшек, а картина настораживает.
Ни Колюни вокруг, но и валков не видать, грязь одна. Пригляделись – а из незакрытой кабины две ноги босые торчат, давно видать не мытые. К пяткам чёрным солома налипла. Поликарп сразу определился – свой, Колькины пятки, его размер. Прислушались – храпит из кабины. А сапоги-то они под лесенкой не приметили, Колькины – почти по голяшки в грязь ушли. Дело понятное – комбайн сидел в грязи по ступицы. Поликарп негромко осведомился – Колюня, живой? – Потом настойчивее. – Колюня-а-а-а.
Пятки молча потёрлись одна об другую, потом перевернулись пальцами вверх, и над ногами возникло Колюнино лицо, которое в этот момент можно было назвать только рожей. Поликарпу даже стыдно стало за передовика. И было от чего. Рожа была немытая, как и пятки, только что без прилипшей соломы, и вроде прикопчёная, а поверх неё, как мужикам попервости показалось, венок из колосьев, вроде нимба. Только Поликарп-то сразу признал рыжие Колюнины патлы – не до стрижки, уборочная. А Колюня лыбится во весь рот и на нимб свой кепарь прилаживает.
Ловко так задом к начальству обернулся и давай по лесенке вниз сходить, босиком – сапоги-то внизу, в грязь воткнуты. Голяшки ногами отыскал и вскользнул в них. Так и стоит к начальству задом – сапоги-то в другую сторону от начальства повёрнуты, в грязь всосало. Ситуация. Голову назад скручивает, а и рукИ задом-то не подать для приветствия. Да и начальство в грязь влипло – никак Колюне помочь не в силах. Изогнулись друг к другу – держит грязь сапоги мёртвым хватом. Коллективом только и справились. Коллектив – сила. Повернулись глаза в глаза, вот тебе и радость общения. Руки жмут, представились. Поликарп Колюню подвигает рассказать о трудовых победах.
Сопит Колюня, припоминает, с чего начать. На комбайн оглядывается. Стоит его «Нива» рваными приводами за шкивы стянута, чтобы не развалилась. Да в копоти от пожара – соломы тогда в жару под шкив намотало, да и «босая» считай. Повернулся к начальству, а уж лицом злой. Снял кепку с нимба своего, в руках теребит, волнуется. Да и начал доклад.
Спокойно так начал. – Знаситсься так. – И тут его прорвало. Покраснел весь и повизгивая продолжил. – Только, бля, наладимсьси косьсить – досьщ. Только, бля, наладимсьси косьсить – позьзяр. Косьсили, косьсили, пока бабы всьсё косами не повыкосьсили. Давай, Поликарп, коней с музьзиками снарязяй – пусьсяй вытянут. В бункере цьсьентнеров с тридьсьцять наберетсься. – И заулыбался. – Ну цсё, Поликарп, схватили план?
После увиденного и услышанного Поликарп стоял молча понурившись, разводя руками, будто старый линялый гусь. А потрёпанный временем «ФЭД» так и остался у Ефимыча за спиной. Какой уж тут ракурс? Обойдётся редакция, а ещё и заметку просили.
До брички добирались тем же путём, «держа и вздымая друг друга». Поликарп рулил, грустно излагая героику законченной, мать её, страды, а Варька бежала весело, не заботясь о матчасти, брички которой, на колдобинах. Она даже ржала, и срывалась на лёгкий аллюр – дома её ждал овёс.
Обратно в район вырулили уже в сумерках, начав с привычного «Ё..» на первой колдобине, сразу за околицей Сырых Грязей. Свет фар, то прожекторным лучом таял в хмуром небе, то возвращал на землю, высвечивая щербатую линию уцелевших столбов. На душе у Ефимыча было мерзопакостно.
– Заметку,заметку! Щас. Про то как бабы серпами да косами, да в снопы вязали. Как на поле развалился колхозный раритет – пароконная жнейка, чуть мужика не угрохали. Или взять, да Колюнин доклад им продекламировать. Скачки и ужимки на колдобинах позитива мыслям не добавляли.
На большаке Ефимыч блаженно откинулся на спинку сиденья. А вон уж и яркие огни районного центра. Он прикрыл глаза, и от наплывшего видения зашумело в ушах и, слегка, кругом пошла голова – перед ним под шёлковым абажуром верная жена, тарелка горячих щей и полный стакан водки.