Белоснежный песок пурги, соединяя небо с землей, все силился ослепить единственный фонарь, что как гордое и странное изваяние освещал покрытую снежными заносами пригородную платформу и небольшой участок рельс, уже практически скрывшийся под снегом. Людно не было, ведь не было совсем никого. Да и можно ли употребить это слово. Встав посреди этого буйства стихий, можно было с уверенностью сказать, что людей нет. Совсем нет. Нет, не здесь. А вообще. В округе или даже на всей земле. Было уныло и по-зимнему тоскливо.
Секунду и среди порывов безумного ветра, возник новый звук.
Вдали загрохотало и железная змея электрички, на секунду замерев, выпустила из своего чрева пассажира. Одного. Одного, в эту белую порошу. К этому странному изваянию, фонарю. Природа, словно пытаясь изгнать человека, с дикой яростью, бросала ему в лицо снежный песок. Буйство стихии.
Человек был тих. Одетый в длинное черное пальто и старую поношенную шапку, он был словно отстранен от мира и словно не чувствовал холода и злой январской метели. Он медленно подошел к фонарю и, погладив холодный деревянный столб, прикоснулся к нему щекой, закрыв глаза. Казалось, прошла вечность. Человек, стал частью пейзажа. Частью странного фонаря с тусклым желтым глазом лампы на фоне долгой зимы.
Тишину разорвал волчий вой. В этой дикой вьюге, он звучал особенно страшно и пронзительно. Волк завыл снова. Жуткие отзвуки эха, разносились над лесом и тут же тонули в музыке вьюги.
Человек открыл глаза и словно очнувшись, огляделся вокруг. Постоял. Достав папиросу, долго пытался прикурить, чиркая спичками на ветру. Глубоко вздохнул и, задрав голову, выпустил белые клубы дыма, навстречу снежной пороше. Вот он и дома. Дома.
Как долго, он унылыми барачными ночами, мечтал о доме. О том доме, где мама, обняв теплыми руками, уткнется в шею, и будет по-стариковски беззвучно плакать.
Январские снега, намели глубокие сугробы. Снег попадал в ботинки и своим холодом щекотал ноги изувеченные ревматизмом. Левее разбитой молнией сосны, между белыми столбами берез, по занесенной полудороге полутропке, чьей извилистой линии не касались в эту зиму ни колесо машины, ни нога человека. Утопая в снегу, он брел домой.
Старый и покосившийся столбик. Даже сейчас он помнил надпись, скрытую снегом. Деревня Большие Крутцы. Большие.
Волк выл и выл, пытаясь заглушить звуки пурги. Жилистые мачтовые сосны, раскачиваясь в такт ветру, содрогались всем своим существом. Казалось еще секунда, и они всей своей тяжестью обрушаться на одиноко бредущего по снежной целине путника.
Еще поворот и вдали замаячили черные пятна домов. Черные, не живые вороны, в белоснежной пороше. Зимний лес, кашляя, словно старик, выталкивал путника за свои пределы, словно исторгая из себя что-то чужеродное.
Борода человека, была покрыта слоем инея. Холод, заставлял путника периодически оглаживать ее и щеки, создавая собственной рукой, секундное убежище нижней половины лица от вьюги и оставляя под сучковатыми, грубыми пальцами холодные капли воды.
-Уж к дяде Лене зайду только, скажу привет дед, я вернулся, уж не ждали? А потом сразу домой - слова то выскакивали наружу сразу же уносимые пургой, то пропадали влекомые внутренним голосом, где-то внутри.
-Хозяева живы ли?! А чего занесло то все? Чего не чистите?
Темное нутро, давно покинутого помещения, глухо молчало в ответ, шелестя обрывками бумаги или сухих листьев где-то за входом.
-Вернулся дядь Лень, вернулся. Чего? Да нет, извини, мне к матери…ведь глаза поди, проглядела.
И он, резко развернувшись, побрел по снежной целине, вдоль старых, покосившихся домов. Сердце защемило. Дом. Мама сидела у окна. На фоне яркого света лампы было четко видно, как шевелятся ее старческие губы. Словно она пела что-то. Казалось, он даже разбирает слова.
-Но нельзя рябине, к дубу перебраться…
-Мамочка, я вернулся.
Одинокий человек в черном пальто, стоял на фоне дома, с провалившейся под снежной тяжестью крышей и словно обнимал кого-то. По щекам текли слезы, своим теплом согревая замерзшее лицо.
Метель стихла лишь под утро, оставив в покое растревоженную природу. А человек спал.
Спал, в стенах дома с провалившейся крышей, прямо на снегу, укутавшись в черное, видавшее виды пальто. А может, не спал.
Собака, осторожно обнюхав свой неожиданный завтрак, вдруг фыркнула и, задрав большелобую голову к небу, словно волк завыла. Долго и пристально смотрела на лежащего в снегу человека. Потом вдруг резко дернулась и, проваливаясь поджарым брюхом в белую целину, бросилась прочь. Человек был мертв. Человек был дома.