На днях мой приятель, известный московский юрист яростно убеждал меня в том, что первые концлагеря в истории были созданы по приказу Ленина. А ведь умный человек...
В своем кратком обзоре я не буду затрагивать историю советских и германских концентрационных лагерей. Нет нужды. Все СМИ забиты информацией о них. Тоталитаризм вывернул всю подноготную. Демократия же, тщательно укутавшись в покрывало, скромно ковыряет землю туфелькой. Исправим это упущение.
Первый "настоящий" лагерь (правда, без газовых камер и крематориев), был создан в США в годы Гражданской войны 1861-65 гг. Его организовали южане в местечке Андерсонвилл для пленных солдат федеральной армии. Всего в лагере погибло от голода и плохого обращения до 10 тысяч пленных северян. Не менее 300 заключенных были застрелены только за то, что перешагнули за проведенную черту. (Вот видимо когда родилось присловье конвоиров - шаг влево, шаг в право считается побег). В Андерсонвилле заключенных пытали даже не для того, что бы выяснить военные сведения, а так, из чистого садизма. После войны комендант лагеря Генрих Виртц, немец по происхождению, был казнен северянами как военный преступник. Фотографии (кстати, одни из первых фотоснимков в истории) показывают нам уцелевших узников Андерсонвилла, более похожих на живые скелеты. Если сравнить фотографии освобожденных из Андерсонвилла и Освенцима, то невозможно найти между ними никакой разницы. Кстати, северяне также создавали концлагеря для пленных южан, в которых также процветали зверства, но поскольку именно северяне победили в войне, свидетельств о лагерях правительства Линкольна почти не осталось.
По некоторым свидетельствам, авторство создания первого концлагеря принадлежит колониальным властям Испании в Латинской Америке. В частности, американская исследовательница Энн Эпплбаум утверждает, что первое подобие концлагерей появилось на Кубе ещё в 1895 г., во времена войны испанцев против кубинских партизан. Организация лагерей для военнопленных гораздо старше.
Во время англо-бурской войны демократия потребовала массовых жертв мирного населения.
К весне 1901 года концентрационные лагеря уже покрывали всю территорию бурских республик — их можно было увидеть в Барбертоне, Хейделбурге, Йоганнесбурге, Клнрксдорпе, Мидделбурге, Почефстроме, Стандертоне, Ференигипге, Фолксрюсе, Мафекинге, Айрине и других местах.
В концентрационные лагеря англичане загнали более 200 тысяч человек, в основном женщин и детей, надеясь таким образом лишить партизан поддержки. Условия содержания в концлагерях ни в чем не повинных людей были ужасными — по самым скромным подсчетам, от голода и болезней в них погибло более 26 тысяч человек.
В течение только одного года — с января 1901 по январь 1902 года — в концлагерях от голода и болезней умерли 2484 взрослых и 14284 ребенка. Только в лагере Мафекинг осенью 1901 года погибло около 500 человек, в апреле того же года в Йоганнесбургском лагере умерло почти 70% находившихся там детей в возрасте до восьми лет. Англичане не постеснялись даже опубликовать официальное извещение о смерти сына бурского комманданта Д. Герцога, гласившее: «В Порт-Элизабет умер военнопленный Д. Герцог в возрасте восьми лет».
Английское правительство публично заявляло, что целью создания концентрационных лагерей является обеспечение безопасности мирного населения бурских республик, на что президент Оранжевой Республики М. Т. Штейн заявил:
«Утверждение, что женщины добровольно остаются в концентрационных лагерях — ложно.
Военный министр, говорят, заявил парламенту, что женщины отводятся в концентрационные лагеря потому, что буры не хотят, будто бы, заботиться о поддержании своих семей. Это клевета, позор, которой падает на самого клеветника».
Создание концлагерей вызвало ярость у буров, не смирившихся с британской оккупацией. Генерал Девет с возмущением писал:
«Сколько милых, образованных, достойных другого, лучшего занятия, девушек делалось погонщиками быков, только бы не быть схваченными преследователями, только бы по возможности дольше не быть уведенными в концентрационные лагеря, называвшиеся англичанами «Refugee» (место спасения).
Как это ужасно! Могли бы кто-нибудь и когда-нибудь думать до этой войны, чтобы в XX веке допускаемы были подобные варварства? Конечно, нет! (Наивному бурскому генералу не дано было узнать, что в середине XX века человечеству предстоит ужаснуться от еще более массового и жестокого варварства тоталитарных режимов, родовым признаком которых станут концентрационные лагеря, превратившиеся в настоящие фабрики смерти, а число невинных жертв пойдет уже на миллионы. Британские лагеря были лишь первым опытом массовых репрессий, у которого, к сожалению, нашлось много последователей. — И. Д.)
Я и каждый из нас знаем, что во время всякой войны происходят ужасные смертоубийства! Но сознательно совершаемое, прямо или косвенно, убийство беззащитных женщин и детей превосходит всякое вероятие! Уверяю, я бы голову дал на отсечение до войны, что цивилизованная английская нация не способна допустить подобное дело даже во время войны.
В лагерях, где не было никого, кроме женщин, детей и престарелых старцев, пушками и ружьями принуждать к молчанию!! Я мог бы привести здесь сотни случаев, засвидетельствованных мною лично. Но я этого не делаю, так как не в этом моя цель. Я только слегка, мимоходом, касаюсь этого. В Южной Африке, да и в самой Англии найдется достаточное количество людей, которые сумеют и без меня вынести подобные дела к позорному столбу и сообщат о них миру для того, чтобы они остались увековеченными на все времена».
В начале Первой мировой войны австро-венгерскими властями были созданы концентрационные лагеря, так как тюрьмы оказались переполненными. Основными были лагеря в Талергофе в Штирии и в Терезине в Северной Чехии. С началом войны в Австро-Венгрии была с новой силой развязана борьба с Русским движением в Прикарпатской Руси среди русинов. Борьба против русинской интеллигенции и крестьян, заподозренных в симпатиях к Российской Империи или просто считающих себя русскими, проводилась и раньше, но с началом войны она обрела массовые масштабы. Русинов стали помещать под стражу, а иногда и расстреливать без суда и следствия.
Несколько тысяч русинов содержались в Терезинской крепости, где их использовали на тяжёлых работах, и затем этапировали в Талергоф. Заключённые в Талергофском лагере находились в ужасных условиях. Так, до зимы 1915 года там не хватало на всех бараков и минимальных санитарных условий, для жилья отводились ангары, сараи и палатки. Узники подвергались издевательствам и побоям. В официальном рапорте фельдмаршала Шлеера (Schleier) от 9 ноября 1914 года сообщалось, что в Талергофе в то время находилось 5700 русинов. Всего через Талергоф с 4 сентября 1914 до 10 мая 1917 прошло не менее 20 тысяч галичан и буковинцев. Только в первые полтора года погибло около 3 тысяч заключенных. Всего же, по некоторым оценкам, во время Первой мировой войны было уничтожено не меньше 60 тысяч русинов.
Кроме всего прочего интернированию в Талергоф были подвергнуты граждане стран Антанты, на момент объявления войны находившиеся на австрийской территории (туристы, студенты, коммерсанты и т. д.)
Заключению в концентрационные лагеря подвергались также сербы. Так, именно в Терезинской крепости содержался Гаврило Принцип. Сербское гражданское население находилось в концлагерях Добож (46 тысяч), Арад, Нежидер, Дьор.
75 лет назад правительство Польши приняло решение о создании трагически известного в истории концентрационного лагеря в местечке Береза-Картузская (Ob;z koncentracyjny w Berezie Kartuskiej, The Bereza Kartuska detention camp) в 95 километрах к северо-востоку от Бреста.
Решение последовало на третий день после убийства 15 июня 1934 года боевиком Организации украинских националистов Григорием Мацейко министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого. В организации покушения участвовал 25-летний выпускник агрономического факультета Львовской высшей политехнической школы, будущий лидер ОУН Степан Бандера.
Лагерь разместили в бывших казармах старой русской армии в западнобелорусском местечке Береза-Картузская (ныне город Береза). Изначально он был предназначен для внесудебной «пацификации» (усмирения) политических радикалов Западной Украины.
Понятно, что карательный лагерь для украинцев опасно было устраивать на этнической украинской территории. Также посчитали нежелательным «загрязнять» подобным учреждением центральную Польшу.
По-своему рациональный выход власти нашли в том, что лагерь для украинских бунтовщиков разместили на восточных окраинах Польши — «Кресах Всходних». Однако «кресы» выбрали не собственно украинские, а смежные — белорусские.
Польская карикатура 1934 года изображает террористов-украинцев в Березе-Картузской (для ясности за проволокой изображены нож и бомба). Диалог следующий:
— Ну, наши сепаратистские мечты наконец-то сбылись! ОУН всегда стремилась отгородиться от поляков… хотя бы колючей проволокой.
— Да, но кто бы подумал, что это наступит столь скоро и в таких условиях!
(Из книги: Wojciech Sleszynski. Ob;z odosobnienia w Berezie Kartuskiej 1934–1939)
Также оказалось удобным загонять в Березу-Картузскую — подальше от Лиги Наций, от глаз международных тюремных инспекций — всевозможных радикалов «вообще», в том числе представителей ряда польских политических группировок и партий.
Позже добавились и заключенные «нетрадиционной ориентации» — криминальной. Узниками становились дельцы черного финансового рынка Польши — нарушители экономического законодательства из представителей преимущественно еврейской буржуазии. Зачем их «прессовали» в политическом концентрационном лагере? Может быть, ради того, чтобы выдавали тайные банковские счета?..
Изначальная «идея» этого концлагеря состояла в проведении кратковременного (стандартный срок заключения составлял 3 месяца, хотя очень многим его затем продлевали), но весьма интенсивного «курса дубинкотерапии». Целью ставилось за короткое время так «застрашить» человека, так сломать его морально и физически, чтобы он вышел на волю с квадратными от ужаса глазами и полной неспособностью противодействовать властям Великой Польши.
Практиковались публичные, посредством газет, саморазоблачения и покаяния узников. Таких отпускали довольно быстро.
В отличие от Гулага, который, как известно, был отраслью советской экономики, лагерь в Березе-Картузской не имел производственных заданий. Работы, на которые выгоняли узников, носили преимущественно обслуживающий характер и так же, как и издевательские «физические упражнения», имели целью изнурение.
Приведем фрагменты статьи Сергея Кричильского «Союз нацистской Германии и диктаторской Польши» из львовской газеты «Народний Оглядач» от 2 марта 2003 года:
«Первые дни лета 1934 года были отличительны для диктаторской Польши тем, что в Варшаву зачастили с дружескими визитами видные бонзы нацистской Германии. Частым гостем диктатора Пилсудского, а позже диктаторов Мосьцицкого и Рыдз-Смиглы был Геринг. Эта компания часто любила возить Геринга в Беловежскую Пущу на охоту, выслушивая рекомендации относительно создания концлагерей.
Удовлетворенным от визита Геббельса в Варшаву в июне 1934 года был тогдашний министр внутренних дел Польши, крайний украинофоб, «герой борьбы» за украинский город Львов Бронислав Перацкий. Именно ему принадлежит идея и воплощение в жизнь при непосредственных консультациях немецких нацистов сооружения концентрационных лагерей в польском государстве. <…>
Береза-Картузская была построена как точная копия первого нацистского концлагеря Ориенбург: 5 защитных рядов изгороди из колючей проволоки, широкий ров с водой, проволочная изгородь под высоковольтным напряжением. Углы высокой (около 7 метров) изгороди венчали деревянные сторожевые башни с пулеметными гнездами; масса польской полиции с немецкими овчарками. <…>
Кто же находился в концентрационном лагере Береза-Картузская? Это были в основном сознательные украинцы и некоторые белорусы. Среди известных украинцев были: Тарас Бульба-Боровец, Геннадий Янкевич (Клевань), Александр Кудра (Степань), Андрей Кисель, Ростислав Волошин (Дубенщина), Павел Данилюк, Роман Бжеский, Ярослав Гоцкий, Евген Серветник, Евген Епик, Александр Куц, Иван Дзюмюк, Трофим Лисюк, инженер Токарный, Иван Левчук, Василь Лоханок, Антон Небожук, Иван Митринга, Михаил и Богдан Кравцивы, Владимир Янив, Богдан Старух, Антон и Ярослав Романюки, Роман Шухевич, Григорий Клымив, доктор Горбовый, Владимир Тимчий, Емельян Матла, Василь Колодий, Гарамбура, Михайлишин, Пантелеймон Либак (Ривне), Адам Остапчук (Тучин) и многие другие. Среди белорусов — Виктор Еремейчик (Лунинец) и многие другие».
Прибытие в лагерь и «посвящение» в узники
Самойлович:
— Мы подошли к Березе: с правой стороны был парк, а среди парка виднелось белое здание. Слева — высокий, плотный деревянный забор, наверху обтянут колючей проволокой. На углу этого забора со стороны города и улицы, по которой мы шли, увидели два красных здания. Стало ясно — это лагерь. Кругом с наружной стороны забора ездят конные полицейские и, завидев издалека, кто в этом направлении едет в Березу, встречают и, завернув, бьют резиновыми дубинками. Нам пришлось видеть, когда шли, как была завернута конным полицейским подвода, на которой сидели мужчина и женщина. Полицейский их километра два гнал обратно и, сидя верхом, беспрерывно бил палкой.
Андреюк:
— Со мной везли скованных комсомольцев Панасюка из деревни Радваничи и Куприянюка из деревни Щебрынь. В Березу-Картузскую приехали к вечеру. Издали было видно два больших двухэтажных здания, обнесенных высоким серым кирпичным забором — это и был концлагерь. У ворот лагеря нас ожидала толпа полицейских. Один из них открыл калитку и приказал стать на колени и ползти на территорию концлагеря. «Это священные ворота и пройти их нужно только на коленях», — пояснил он. Мы молча стояли. Тогда нас начали избивать резиновыми дубинками, требуя стать на колени. Куприянюк не выдержал первого испытания и стал на колени, а я с Панасюком продолжал стоять на ногах. Тогда палачи начали бить нас не только резиновыми дубинками, но и прикладами винтовок, кулаками в зубы и, свалив нас с ног, били каблуками и носками сапог. Окровавленные, мы лежали на земле и, как сговорившись, не подымались на ноги. Тогда они схватили нас за волосы и потащили на территорию концлагеря.
Очутились в небольшой комнатушке, где стояли стол, лавка и два табурета. За столом сидел красномордый полицейский. Это был комендант арестантского блока Ковальский. «Раздевайтесь!» — скомандовал он. Мы стали раздеваться. Куприянюк был уже раздетый и стоял возле стола, отвечая на вопросы Ковальского, который заполнял анкетные данные, а полицейские обыскивали его одежду, тщательно ощупывая каждый рубец. После Куприянюка отвечал я. Все было без задержек, пока дело не дошло до вопроса вероисповедания.
— Белорус, — ответил я.
— Нет такой веры! — заорал Ковальский. — Есть только католическая, православная, лютеранская, еврейская и мусульманская вера. Ты, наверное, православный?
— Нет, я неверующий.
— Как, неверующий, курва твоя мать! — заорали одним голосом полицейские и начали бить меня дубинками по голому телу…
Бурак:
— Расстояние от ворот лагеря до казармы около 150–200 метров. Если два узника были скованы одними наручниками, то таким доставалось ударов намного больше, чем тем, кто был скован в одиночку. Прибывшим дали номер, который каждый должен был пришить сзади и на правом рукаве. В камере, куда сажали по 30 человек, сверху поперек нар прикреплялись те же номера.
Новоприбывший помещался в одиночную изолированную комнату, где в течение шести-семи дней подряд подвергался избиению. При этом узник должен был стоять лицом к стенке и не шевелиться, не падать на пол без команды. Делалось это для того, чтобы сразу ошеломить узника, измотать его, деморализовать. И действительно: кто характером был неустойчив, здоровьем слаб, то он мог дрогнуть, подписать декларацию об отказе от своих убеждений. Новичков, когда их оставляли полуживыми на полу, «старики» старались поддержать такими словами: «Товарищи, мужайтесь. Надо выдержать не более семи дней. Потом будет легче, останетесь людьми».
Лагерный режим
Новик:
— Фамилия заключенного упразднялась, он фигурировал только под номером. Специальный полицейский, назначенный для «учения», первым делом заставлял вытвердить слова: «Господин комендант, заключенный такой-то просит покорно пройти туда-то». Если заключенный ошибался, получал палки.
Самойлович:
— За невыполнение приказов комендант (так тут называют надзирателей) имеет право наказать арестованного физически (дубинкой). Если приказ не выполняется при повторении, арестованный подлежит наказанию карцером на семь суток, а если после принятия указанных мер арестованный по-прежнему не выполняет тот же приказ, то комендант имеет право расстрелять «с брони» (из огнестрельного оружия) или «заклуць багнетом» (заколоть штыком).
Бурак:
— Разговора между узниками никакого не допускалось, даже взглядом нельзя было передавать ничего. Всякое передвижение было только по команде «Бегом марш». За малейшее нарушение — битье резиновыми палками до полусмерти.
Новик:
— В столовой, кто первый получил пищу, тот, спеша, кое-как мог потребить ее, а кто получал последний, тому приходилось выбрасывать пищу в канаву, потому что давалось очень мало времени, звучала команда кончать обед и бежать к умывальнику мыть котелки.
Андреюк:
— В уборную запускали на пять минут сразу всю камеру, человек 20–30, а так как очков было всего 4, то люди оправлялись прямо на пол. Полицейские били их по голове дубинками и толкали в кал, а потом голыми руками заставляли убирать кал с пола уборной.
Живлюк:
— В лагере было запрещено получать посылки с продуктами. Если кому приходили посылки, то их надзиратели выбрасывали свиньям. Можно было получить только иголку, нитки и что-нибудь из одежды.
Ганецкий:
— Не разрешали никакого и ни с кем свидания даже при самых тяжелых заболеваниях. Когда узник освобождался из лагеря, он давал подписку о неразглашении секретов лагерного режима и обо всем, что ему тут стало известно.
Ситковец:
— Среди заключенных есть свидетели того, как в предвоенное время из фашистской Германии в Картуз-Березу приезжала специальная делегация для ознакомления с опытом работы здешних палачей.
Кадры администрации
Ситковец:
— Вдохновителем создания лагеря на белорусской земле был палач украинского и белорусского народов воевода Полесского воеводства Костек-Бернацкий.
Волосюк:
— Начальником лагеря был полицейский подполковник Камаля-Курганский, человек внешне напоминающий крука — черного ворона. Именно так его звали заключенные. Особой жестокостью отличались полицейские Пытель, Прухневич, Надольский, Солецкий…
Ситковец:
— В концлагерь были подобраны настоящие палачи-садисты, которые, избивая человека, смеялись, чувствуя в этом дикое наслаждение. Всех этих негодяев называли в концлагере комендантами. Однако ж из них еще выделялся особый негодяй над негодяями, палач над палачами, своего рода какой-то палачиссимус, настоящий чистопородный расовый палач — пан Надольский. Это было настолько озверевшее существо, потерявшее последние признаки всякой человечности, что даже вся остальная концлагерная полиция сама его побаивалась, с затаенным страхом посматривая на своего пана-коллегу.
Работы в лагере
Новик:
— Работа часто заключалась в том, что на носилки накладывали столько камней, чтобы тяжело было поднять, и заставляли переносить с одного места на другое и обратно. Если с гружеными носилками надо было идти быстрым шагом, то с пустыми — обязательно бегом. Мерным шагом здесь ходить вообще запрещалось. Часто заключенных запрягали в телегу, насыпали полную песка и заставляли везти в указанное место или на стройку дороги. Каждый день несколько человек ездили с бочками за водой. Один заключенный впрягался в оглобли двуколки с бочкой, другой подталкивал сзади.
Живлюк:
— Меня и украинца Казачука запрягли в борону. Борона была большая деревянная с железными зубьями, на которую положили два больших камня. Мы боронили рожь, посеянную по картофлянищу. Нас запрягли так, как лошадей в постромки, и перепоясали через грудь. Мы думали, что над нами сделают короткую пробу. Оказалось, что мы бороновали весь первый день. У нас дрожали руки и ноги, а потом мы начали падать. Следовавший за бороной полицейский, вооруженный автоматом и резиновой палкой, начал нас избивать.
Волосюк:
— За лето заключенные раскопали и разобрали фундаменты от зданий сожженного военного городка. Кирпич, камни — все вытаскивалось наверх и носилками относилось в бурты. Тяжелые камни до полутонны весом откатывались, а малые — до центнера — относились носилками. Часто носилки ломались от тяжести, и за это «вредительство» полицаи секли дубинками. С пустыми носилками должны были возвращаться бегом.
Фантазии палачей
Новик:
— По команде надо было быстро падать и вставать по нескольку десятков раз — в грязь или в воду, ползать на животе, ходить «по-утиному», прыгать лягушкой, целыми часами бегать бегом и быстро строиться в колонны, падать «штурмово». Это «штурмовое» падание состояло в том, чтобы, не сгибая колен, падать на землю. Многое зависело от того, какой полицейский дежурит. Некоторые не давали покоя и в выходные дни или после работы, гоняли заключенных под нары бегом и обратно. Ну а кто отставал, избивали палками. Вечером перед отбоем заключенные должны были быстро по команде раздеться и уложить в так называемые «костки» (кубики) одежду, поставить «на смирно» обувь, опять стать на свое место и ждать проверки. После проверки полицейские часто для своего удовольствия гоняли под нары и обратно, и, по обыкновению, никогда не обходилось без палок. Потом поступала команда ложиться спать и «отставить» — так по нескольку раз.
Ситковец:
— Беда была тем, кто не знал польского языка. Горе и смех! Хуже всех доставалось украинцам. Кто не мог докладывать начальству или же не так выражался, того беспощадно дубасили.
Самойлович:
— После обеда к нам подошла группа полицейских из резервной смены. Один из них, Надольский, дал команду: «539-й ко мне». Я думал, что этот кат пришел почесать об меня руки. Привели меня к месту, где лежал большой камень, возле которого стоял новый товарищ. Видно, недавно прибывший в лагерь, он оглядывался со страхом в глазах. На камне сидел карауливший его полицейский. Я подошел, и мне скомандовали «кругом». Таким образом я оказался спиной к новичку. Надольский скомандовал мне: «Спустить кальсоны». Я подумал, что хотят побить дубинкой по голому телу, чтобы навести ужас на новичка, чтобы он растерялся и с испугу подписал декларацию об отречении от компартии. Я решил, что как только дадут команду наклониться, то я наклонюсь так, чтобы между своих ног поймать глазами глаза новичка, и буду всячески подавать знаки ободрения, чтобы он держался. Я так и сделал. Нагнулся, голову опустил между ног и увидел его перепуганный взгляд. Я попробовал улыбнуться и моргать глазами. Он смотрел на меня остолбенело, а я ждал ударов дубинки, по привычке подергивались мышцы, напрягаясь в отпор ударам. Но этому товарищу дали команду: «Цалуй его в дупу» — целуй его в зад. Новичок в недоумении переводил взгляд с одного полицейского на другого и команды не выполнял. Тогда полицейские, девять человек, остервенело замолотили дубинками, и товарищ упал и потерял сознание. Его подтянули и оперли о камень. Мне скомандовали «поднять кальсоны, повернуться кругом». Я оказался против этого товарища, который был без сознания и очень страшный — сине-желтый. Один из полицейских стал лить воду на голову товарища. Когда тот открыл глаза и стал хватать воздух, мне дали команду: «Бей его в морду за то, что он не целовал тебя в дупу»…
Живлюк:
— С коммунистом Лившицем меня запрягли в телегу и заставили вывозить из уборной кал. Полицейский кричал: «Я вам покажу советскую власть!» Лившиц ответил: «Мы бы эту телегу провели из Картуз-Березы через Варшаву и — в Лигу наций, чтобы показать ваше бессилие». После работы вечером Лившиц был избит и брошен в карцер, а на второй день и я тоже попал в карцер.
Здесь прервем повествование узников. Рассказывать о здешних ужасах можно долго, а современного читателя трудно удивить жестоко-натуралистическими подробностями в описаниях разного рода мест лишения свободы. Поразмыслим же вот о чем.
Верно то, что в Березе-Картузской людей не травили газом, не сжигали в печах. Здесь не расстреливали из пулеметов во рвах, не топили в шахтных забоях. Очевидно, поэтому современная польская общественная мысль иногда обращает к миру призыв не ставить на одну доску, не сравнивать Березу-Картузскую с гитлеровскими концлагерями, с лагерями Гулага. Мол, то был лагерь не уничтожения, а подавления.
Ну, а с чем тогда сравнивать?
С чем сравнить изуверское изобретение, которое сделал комендант лагеря, бывший служащий львовской полиции Юзеф Камаля-Курганский? По его приказу была устроена так называемая «Сталинская аллея» — дорога из вмурованных остриями вверх осколков камней, по которой узников заставляли ползать на коленях, чтобы мясо сдиралось до костей…
Отличие Березы-Картузской заключалось в искренне-страстной ненависти к узникам со стороны полицейских надзирателей. Но откуда же она происходила?
Ненависть — весьма сильное чувство, требующее больших затрат душевной энергии. Сравним: могли ли позволить себе подобные «траты» служащие гитлеровских концлагерей или лагерей Гулага? Едва ли. Масштабы не те. Когда узников миллионы, то отношение к ним, как к материалу. Разве забойщик скота на конвейере мясокомбината всякий раз наливается злобой, когда лишает жизни животное?..
Имелась одна особенность польского концлагеря, которая отражена в разных источниках. Поляки почему-то делали акцент на человеческих экскрементах в качестве средства «усмирения». Читаем в документе НАРБ:
«Обычным развлечением охранников была команда совершить дефекацию на счет вслух до четырех. Если за эти секунды узник не успевал оправиться и подняться с корточек, то его били по голове и человек падал в кал. Причем хуже всех бывало арестованным евреям-биржевикам — людям как правило немолодым. По причине возраста они обычно страдали хроническими запорами, и лишение оправки приводило у них к серьезным поражениям внутренних органов».
Невозможно представить лощеного эсэсовца или вертухая НКВД в шевиотовой гимнастерке, которые бы самозабвенно пачкались в зековском дерьме. Тогда почему надзиратели в Березе-Картузской столь исступленно глумились над узниками? Здесь требуется одно пояснение.
Значительную часть охраны составляли полицейские, которых за служебные провинности командировали сюда «на исправление» из разных частей Польши. Жили они, что необычно для подобных учреждений, на лагерной территории. Лишь внутренняя улица имени Тадеуша Костюшко (!) разделяла казармы узников и обиталище палачей. Выход рядовых охранников за колючую проволоку без разрешения коменданта был запрещен. Естественно, эти полицейские находились тут без семей и так же естественно проводили время в отупляющем и озлобляющем пьянстве. К тому же наблюдался явный кадровый избыток в полицейском «дисбате». В январе 1939 года на 502 узников приходился 131 рядовой полицейский.
Продолжим цитирование свидетельств:
Смерть в лагере
Бурак:
— Первые год-два старались избегать физической смерти в границах концлагеря. Умирающих выписывали из лагеря для того, чтобы формально соблюсти статистику.
Ситковец:
— Одно время в концлагере загостил тиф. Куда девали заболевших людей, никто не знал. Народ лишь догадывался, и эта жуткая догадка была точной и справедливой: заболевших тифом узников бросали еще живыми в ямы, присыпали известью и зарывали.
Ганецкий:
— Умирающих хоронили во дворе лагеря без гроба, а только в нательной одежде. Сколько в день умирало, столько и закапывали в одну яму. Мне пришлось участвовать в похоронах. Дали нам телегу, мы подъехали к санчасти и получили команду, как они выражались, «убрать дохлых собак». Было сказано: «Скоро и вам так будет». И тогда один из узников по фамилии Шмидт, рабочий с ткацкой фабрики Лодзи, сказал надзирателям, что это не собаки, а наши товарищи, и что смерти всякому человеку не избежать, и они умерли как герои, а вот вы как умрете — это не известно. Нас за это избили до такого состояния, что мы не могли с пятью заключенными тянуть телегу, на которой было четыре трупа. Изнемогая от боли, мы все же их привезли к забору, где была приготовлена яма. Перевернули телегу, и трупы упали в яму. Узнать нам узников не удалось, поскольку у них на голову были завернуты рубахи и завязаны. Голые их тела были расцвечены следами побоев.
Бурак:
— Помню, накануне освобождения 17 сентября 1939 года в камеры приходили полицейские и спрашивали фамилии узников. Были слухи, что тогда расстреливали по особому списку.
Король:
— За три дня перед нашим освобождением начали по отдельному списку вызывать узников на площадь — всего около 150 человек. Что с ними было, мы не установили, после ходили слухи, что их всех расстреляли.
Начало войны
Ситковец:
— С первого сентября 1939 года, когда гитлеровские войска напали на Польшу, власти взялись за массовые аресты неблагонадежных элементов. Кроме коммунистов, поступали в лагерь и украинские националисты, и православные священники. Питание у них в лагере было еще хуже нашего.
Новик:
— Если в 1937 году количество заключенных, по моим наблюдениям, не превышало 700–800 человек, то после гитлеровского нападения на Польшу в концлагерь было согнано около 15 тысяч человек. Была группа из Закарпатской Украины, а также немцы, проживавшие в Польше. Но основная часть, свыше 10 тысяч, были коммунисты. Применить полностью все старые приемы и издевательства полицейские уже не могли ввиду огромной массы народа. Разделили заключенных на группы и к каждой определили специального «инструктора» из среды профессионалов-воров, которые неистовствовали, били, издевались над политическими заключенными, но это уже была не основная проблема. Основной проблемой был голод. В день заключенному давали кусочек хлеба весом около 200 граммов, утром — так называемого кофе и один раз — мутной баланды около пол-литра. Люди пухли с голода, умирали. Если бы такое положение продлилось еще 2–3 месяца, то страшная трагедия голодной смерти сотен и тысяч заключенных была бы неминуема.
Король:
— Хотя мы вестей с фронта не получали, но по поведению администрации видели, что близится конец Польши, и очень опасались какой-либо провокации, чтобы всех нас не перестреляли или не погубили удушливыми газами. Поэтому было решено до последних возможностей избегать каких-либо провокаций.
Адамчик:
— В первых сентябрьских числах появились два пленных гитлеровских летчика, сбитые с самолетами. Эти летчики себя в концлагере чувствовали как в гостях. Они ходили, гуляя по дорожкам свободно, в полном своем отличии. Пролетают немецкие самолеты — они им махают платочками и улыбаются. И никто из надзирателей им ничего не говорит.
Освобождение
Адамчик:
— В то утро человек тридцать немцев из числа интернированных стали в дверях и не пускают нас на волю. Тогда мы как крикнем: «Прочь с дороги, гитлеровские прихвостни, горла вам перегрызем!» Товарищ Крупник приказал нам всем держаться вместе, не расходиться. В это время заключенные громили хлебный склад, кто-то через окно выбрасывал буханки, их ловили на лету. Нам удалось достать две буханки. Зашли мы в контору. Там были перевернуты все столы, и лишь ненужные бумаги валялись на полу. Главные ворота были заперты на большой замок. Мы вернулись к общей толпе, чтобы провести митинг. Однако никто не знал обстановки, что Советское правительство издало приказ Красной Армии перейти границу и освободить Западную Белоруссию, а в большинстве поговаривали, что из-под Бреста идут немцы. Поэтому каждый старался уйти из этого проклятого лагеря подальше. Подойдя опять к воротам, ломом свернули замок и открыли дверь. На улице снаружи стояли четыре польских немца с ломами в руках и один с дробовиком. Кричали не выходить, а то будут стрелять. Но толпа так хлынула на них, что если бы эти молодчики не убежали, то были бы толпой заключенных разорваны на клочья.
Король:
— Чтобы рассеять всю ложь, всю пропаганду о нас среди населения как об отъявленных бандитах, мы решили в дома местечка Береза не заходить и предупреждали всех наших, что если кто-то вздумает заняться насилием, то будем расправляться с ним сами. Выйдя за ворота и вступив в местечко, мы увидели, что все окна закрыты ставнями, ворота заперты, однако в щелочки выглядывают жители. Когда они увидели, что идут колонна за колонной узники, то сперва несмело стали выходить из ворот и предлагать кто хлеба, кто огурца. И так на всем пути из лагеря каждый крестьянин, каждый дом приглашал нас зайти…
Ситковец:
— Люди кормили нас и перевозили от деревни до деревни. Встречались по дороге партизанские отряды, обезоруживавшие полицию. Командовать польскими войсками уже было некому, солдаты шли без всякой команды, направляясь каждый к себе домой. Через некоторое время я узнал, что бывшие узники Картуз-Березы поймали в Бресте несколько своих палачей и там же их повесили…
Обратим внимание на точные детали в рассказе Иосифа Адамчика про события 18 сентября 1939 года: «На улице снаружи стояли четыре польских немца с ломами в руках и один с дробовиком… заключенные поговаривали, что из-под Бреста идут немцы».
Дело в том, что свободу узникам Березы-Картузской принесла не героическая Красная Армия (сюда она еще не успела дойти), а еще более героический Вермахт. В сентябре 1939 года передовые германские части успели продвинуться на сотню километров восточнее Бреста, и лишь затем эту территорию немцы отдали Советскому Союзу — согласно пакту Молотова-Риббентропа. В те дни и часы власть в некоторых западнобелорусских местечках пыталась захватить «народная полиция» из числа здешних фольксдойче. Вот как странно все перемешалось…
И в чем абсолютно не приходится сомневаться, так это свидетельство Григория Ситковца про самосуды над польскими полицейскими: «Бывшие узники Картуз-Березы поймали в Бресте несколько своих палачей и там же их повесили».
…Советские исследователи утверждали, что за пять лет существования лагеря (до 18 сентября 1939 г.) через него прошло свыше 10 тысяч узников. Польский историк Войцех Слешиньски писал, что до 1 сентября 1939 года, то есть до момента массового интернирования, связанного с началом Второй мировой войны, в Березе-Картузской всего побывало немногим более трех тысяч заключенных: «Арестованный Тадеуш Бешчиньски, который прибыл 29 августа 1939 г., имел лагерный номер 3091, и это наибольший номер во всех сохранившихся папках личных дел».
Конечно, это немного, если сравнивать, например, с Карагандалагом, Воркуталагом, Магаданлагом, Севураллагом…
Но если заниматься не количественным, а качественным анализом, то параллель от Березы-Картузской можно провести в современность.
На наш взгляд, концлагерь в Березе-Картузской явил собой предшествующий аналог тюрьмы в Гуантанамо (Guantanamo Bay detention camp) — лагеря для лиц, обвиняемых властями США в различных преступлениях, в частности, в ведении войны на стороне противника, на бессрочно арендуемой США военно-морской базе в кубинском заливе Гуантанамо. В американском примере использована близкая по сути уловка: Гуантанамо находится не на территории США и поэтому тут «можно» позабыть о конституционных правах заключенных, отменить habeas corpus.
Польский концлагерь на Кресах Всходних был следствием известного в истории эффекта: «страна не по размеру». В 1919–1922 годах амбициозные правители Польши сумели, образно говоря, откусить и проглотить смежные территоррии Западной Украины, Западной Белоруссии, Средней Литвы. Однако «переварить» их не смогли.
В результате наступило «государственное несварение», которое выразилось в брутальном терроре на землях с оккупационным режимом. И страшно даже говорить о том, чем «отрыгнулась» Береза-Картузская людям в польской военной форме…
70 лет назад была организована система лагерей для американцев японского происхождения. Администрация Ф.Д. Рузвельта начала преследовать своих граждан за их этническую принадлежность значительно позже Гитлера.
Официально эти учреждения назывались не концлагерями , а "лагерями перемещенных лиц" или "лагерями для заключения граждан вражеских государств" (такой находился, например, в г. Миссула, штат Монтана). Всего в Соединенных Штатах их создали 10, и в первой половине 1942 года туда поместили американцев, в чьих жилах текла японская кровь (иногда лишь незначительная ее доля), не делая принципиальных различий между эмигрантами, поселившимися в стране за месяц до нападения японской авиации на Перл-Харбор, и американскими гражданами, родившимися уже на территории США. Всего через эти лагеря прошло около 120 тысяч человек.
Разумеется, условия содержания в этих лагерях ничуть не походили на то, что творилось в Освенциме. Взрослым была оставлена возможность скудного заработка, дети посещали школу, в которой перед началом нового учебного года присягали американскому флагу. Были в США во время войны и общественные организации, которые, например, помогали самым талантливым молодым ребятам японского происхождения поступать из-за колючей проволоки в университеты. Трудно сказать, чего здесь было больше: человеколюбия или здорового прагматизма. Война войной, а качественные мозги всегда пригодятся.
Но все это еще не дает ответа на вопрос: как же получилось, что американское правительство пошло на столь явное нарушение демократических норм, бросив без суда за колючую проволоку тысячи своих граждан?
Дело в том, что и до того оно поглядывало на выходцев из азиатских стран не слишком дружелюбно. В 1922 году Верховный Суд постановил, что иммигранты монголоидной расы не имеют права просить американского гражданства. Это совсем не значит, что до того они могли его получить: изначально гражданами США могли становиться только белые, а после Гражданской войны это право было даровано и черным. Желтые и красные такого права не имели, и в 20-е годы это было лишь подтверждено на официальном уровне. Только в 1943 году возможность получения гражданства была даровано китайцам, выходцам из союзной державы, и была установлена не слишком щедрая квота: 105 китайцев в год могли получить орластый паспорт.
Иммиграция, тем не менее, текла полным ходом, легальным или нелегальным, еще со второй половины XIX века. Китайцы, японцы и многие, многие другие добирались до тихоокеанского берега Америки в битком набитых трюмах грузовых судов, привлеченные рассказами о баснословных заработках, которые, конечно, оказывались сильно преувеличенными. В результате когда в 1900 году США аннексировали Гавайские острова, перепись населения показала, что там проживало 37 тысяч аборигенов, 28 тысяч белых, 5 тысяч китайцев и 61 тысяча японцев. Пожалуй, уже в ту пору у Японии было гораздо больше оснований отбирать у американцев Перл-Харбор, нежели у русских - Порт-Артур.
Работодатели нещадно эксплуатировали азиатов, полиция в лучшем случае не обращала на них никакого внимания, а политики вполне всерьез называли их "желтыми дьяволами". Момент, когда разбогатевший японец мог вернуться на родные острова, отодвигался в неопределенное будущее. Чтобы легче было выстоять, эмигранты собирались вместе - так возникали знаменитые "чайна-тауны" и "маленькие Токио", наглухо изолированные от остальной Америки. В этих поселениях рождались дети, которые по закону автоматически становились гражданами США, но на деле не воспринимали себя полноценными членами "общества равных возможностей". Что-то в этой ситуации очень хорошо нам знакомо и сегодня, не так ли?
В результате, когда противостояние Америки и Японии на Тихом океане вылилось в полномасштабную войну, американцы японского происхождения оказались в глазах остальной Америки потенциальными врагами. Действительно, за что им было любить новую родину? Но, справедливости ради, отметим, что из этих лагерей молодые японские ребята шли добровольцами в армию США и сражались на итальянском фронте ничуть не хуже своих белых товарищей.
В 1945 году заключенные, остававшиеся в лагерях, были отпущены домой. Америка начинала свой долгий путь к политкорректности.
Впрочем, важна и поучительна не только способность власти творить преступления и злоупотребления, но и ее умение их признавать. Федеральная комиссия, созданная в 1980 году, официально назвала меры, принятые против жителей США японского происхождения, неоправданной жестокостью, а основные их причины очень точно определила как "военную истерию" и "бессилие правительства". В 1988 году президент Р. Рейган подписал билль, предусматривавший материальную компенсацию жертвам этого переселения. Как сказал президент, "речь идет не столько о собственности, сколько о чести. Теперь мы признаем, что поступили дурно. Теперь мы подтверждаем, что хотим видеть нашу нацию сообществом людей, равных перед законом".
Британцы, сколотившие в свое время крупнейшую колониальную империю, а потом утратившие почти все свои заморские владения, оставили о себе недобрую память, в частности на Черном континенте.
Бывшие участники народного восстания в Кении, жестоко подавленного британцами в 1950-х гг., которым сейчас уже по 70 и 80 лет, требуют от Лондона компенсации за перенесенные ими мучения в концлагерях, а также справедливого суда над своими истязателями.
Четверо престарелых кенийцев, являющихся жертвами британского ГУЛАГа, прибыли в Лондон и устроили демонстрацию протеста перед зданием верховного суда. В концлагере их подвергли зверским пыткам и кастрировали. Однако, несмотря на все издевательства и невыносимые условия содержания, эти люди хотя бы остались в живых. Между тем 90 тыс. участников восстания были казнены в отместку за убийство 32 белых переселенцев, 160 тыс. кенийцев отправили в лагеря.
Британский верховный суд огласил засекреченные прежде документы из архива министерства иностранных дел о преступлениях британской армии в Кении. Из них следует, что восставших истребляли всеми возможными средствами. Основной удар был нанесен по мятежному племени кикуйя. Как и во времена завоевания Южной Африки, британские войска расстреливали фактически безоружных людей.
Требования компенсации готовы выдвинуть к Великобритании тысячи репрессированных кенийцев. К суду могут быть привлечены и те британцы, которые участвовали в кенийской кампании, длившейся вплоть до 1960 г., когда мятеж удалось подавить. Юристы считают, что у иска узников кенийского ГУЛАГа против их мучителей-британцев хорошая судебная перспектива.
Индокитаю тоже досталось от "свободного мира".
Французы умело поделили Вьетнам напополам, а потом руками южных вьетнамцев начали убивать северных. Ибо зачем жечь белорусские хутора самому, когда это отлично могут делать украинцы и латыши? Композиция номер один наглядно показывает, как лагерных охранник порет заключённого плёткой из хвоста ската – воздействие данной плётки наиболее эффективно.
Вместо плётки применялся лист рифлёного железа (это кусок аэродромного покрытия). На нём раздетых заключённых заставляли кувыркаться. Кожа с голой спины слезала на раз.
Другой способ воспитания недовольных – сдавливание грудной клетки. Заключённого клали на одну доску, сверху – другую, а потом стягивали доски болтами. Люди со сломанными рёбрами без медицинской помощи долго не живут.
Следующая композиция – пытка утоплением. Это когда человека кладут на спину, на лицо ему кладут тряпку, а потом начинают лить из ведра воду, чтобы пытуемый захлёбывался. Не так давно данная пытка была одной из самых жестоких в арсенале изуверских диктатур Латинской Америки. А сегодня данная пытка узаконена в цитадели демократии – США. Есть надежда, что демократический опыт будут перенимать и в российской полиции, где пытка «слоник» (это когда на жертву надевают противогаз и закрывают клапан, через который поступает воздух) наконец-то станет законной.
Склонным к побегам с помощью стамески вырубали коленные чашечки.
Злостным нарушителям режима забивали в тело гвозди – в руки, в ноги, в туловище, в голову. Они так и лежали в могилах с гвоздями, пока недавно не выкопали и не похоронили как следует.
Ну и кроме этого жалующимся на отвратительное питание заключённым заливали в рот кипящий рыбный соус, а особо недовольным – обжигали факелом рот изнутри. После этого заключённый не мог ни пить, ни есть и умирал от голода.
Недовольных режимом содержания заставляли сесть на корточки, а сверху надевали пустую бочку. После чего изо всех сил лупили по бочке дубинами, в результате чего заключённый терял слух. Усиленный вариант – сажали в бочку с водой и били по ней, отбивая внутренние органы.
Имелась специальная скамейка с отверстием. На неё сажали связанного и раздетого догола заключённого, а через отверстие жгли паяльной лампой половые органы.
На дворе стояла середина двадцатого века. От лица французской нации выступали ветераны второй мировой, принимавшие активное участие в войне против Гитлера. От лица США, понятно, выступали главные носители демократии на планете Земля. И никаких тебе международных комиссий, никаких расследований, никаких компенсаций жертвам. Известное дело – цивилизованные люди. Собственно, и Гитлер для них – свой парень, только выступил неудачно.
Не прибежал в концлагерь на острове Фукуок предлагать свои услуги мега-скульптор Эрнст Неизвестный. Поэт Бродский не сочинил в Венеции обжигающие стихи. Творцам нет дела до такой ерунды, потому высоко художественных произведений в музее нет.
Концлагерь на острове Фукуок вьетнамцы зачем-то называют тюрьмой. И напрасно – ведь это самый что ни на есть концлагерь. Если действовать по-европейски, надо было немедленно создать комиссию и опросить всех заключённых – что и как было. Кто где сидел, кто и что видел, кого и как пытали, кого и как убили. Всё это следует фиксировать, делать копии, а потом засылать в горячо любимый трибунал в Гаагу – пусть ответят, как же такое получилось.
Американцы сюда не приезжают никогда.
Продолжение следует...