В далёком и, в общем-то, счастливом детстве остались места огромной притягательной силы, посетить которые я сейчас не могу. Может и хорошо, что не могу - детские впечатления не очень надёжны, время приукрасит всё что угодно. Это с высоты прожитых лет воспоминания невыразимо прекрасны, хотя и размыты, как цвета на вытцвевшем акварельном рисунке; тогда же было всё по-другому, по-настоящему.
Но как это было на самом деле? Да было ли вообще?..
Город Джамбул ныне снова Тараз.
Радуюсь при любом упоминании о нём.
Перечитывая роман Домбровского «Хранитель древностей», нахожу там пару строчек:
«…Тараз. Раскопки 35-го года. Баня. Раскоп 3-й. Слой 4-й. Раскопу вёл Бернштам».
«…Кошка может бежать от города Тараз до Самарканда по крышам и ни разу не коснуться земли».
Тараз... Это ведь тот самый Джамбул из детства!
Тот самый, отмеченный фразой фильма «Джентльмены удачи»: «Хочу в Джамбул. Там тепло, там мама моя».
Наверное, для тысяч благодарных джамбульцев фильм стал знаковым ещё и по причине такого человечного упоминания: «…там мама моя».
В Джамбуле я побывал в 1966 и 67 годах, ещё в дошкольное детство. Там жил дядя Вася – младший брата отца.
Меня обещали свозить в этот загадочный южный город при условии беспрекословного подчинения старшим. Ожидание поездки растянулось почти на год и заставляло быть послушнее.
- А как там, в Джамбуле? – спрашивал я время от времени.
-У-у-у-у!.. Там хорошо. Там есть горы, степи и пустыни, в садах растут разные фрукты, виноград. …В степях бродят верблюды!
- А тигры? Там водятся тигры?
-Нет! …Но раньше водились.
Так говорили взрослые, но в общем, не особенно распространялись.
И вот мы едем туда с бабушкой.
Поезд бежит на юг. Из окна любуемся на бескрайние серо-зелёные степи, цветущие вдали поля маков, тушканчиков, вытягивающих шеи.
Короткие остановки на маленьких станциях удивили обилием продававшейся снеди: малосольные огурцы и аппетитная, посыпанная красным перцем отварная картошка, квас и сушёная рыба, выпечка и домашняя сметана, и что-то ещё вкусно пахнущее…
Уже не Россия, не Сибирь, а другая южная страна.
Быстро меняющиеся картинки в окне как подарок судьбы. Лучше телевизора, только шея устаёт…
Вот промелькнул маневровый паровоз – солидно пыхтящий труженик железной дороги. Один вид этого закопченного ветерана внушает уважение – куда там до него всем этим тепловозам, электровозам. Хотя и на них я бы посмотрел поближе, но паровоз всё же это как парусный корабль – такое же романтичное средство передвижения. Сколько на нём всяких труб, клапанов, ручек, цилиндров! Как интересно смотреть на его рычаги, толкающие ведущие колёса…
Но, разве на ходу всё это разглядишь, как следует?
А, однажды, я увидел отцепленный железнодорожный вагон (старый такой, плоский, как в фильмах о гражданской войне). Он стоял на запасных путях где-то в степи между станциями и в нём жили люди… Ветер трепал занавески на окнах, какая-то женщина на улице у крыльца стирала в корыте бельё, рядом играли с мячом дети. И там же стоял ослик, жующий сено…
Всё это пронеслось в одно мгновение, но запомнилось на всю жизнь. Помню, долго терзал бабушку вопросами: кто эти люди, почему живут отдельно от всех, да ещё в вагоне… Жизнь их показалась мне слишком уж убогой для нашей славной страны, хотя и сами мы жили тогда в деревянном бараке. Как-то тоскливо было за людей этих…
Вот и первые горы появились на горизонте. Далёкие, как облака…
А под вечер я впервые увидел цепочку верблюдов на холме – их куда-то вели два погонщика.
Но не горы и верблюды поразили меня больше всего. В поле зрения стали попадаться глинобитные мусульманские кладбища - целые города мёртвых, особенно жуткие в лучах заката; кажущиеся издали очень древними, такими же, как сама степь. Они манили к себе, близко не подпуская, и может, не было в них ничего интересного, и разочаровали бы они вблизи, но тогда они казались, чуть ли не ровесниками египетских пирамид, о которых я кое-что слышал от отца. …Эх, так хотелось, чтобы поезд подошёл к ним поближе!..
Мы всё ближе к месту назначения. В вагоне становится жарко, приоткрываем окно - тёплый воздух степи смешанный с запахом шпал заполняет купе. Горы то подступают, то удаляются; иногда поезд ныряет в тоннель, потом мчится по мосту над горной речкой.
Волнуюсь: как нас встретят в Джамбуле, как там будет у незнакомых мне людей? Ведь я никого не знаю: ни сестрёнок своих, ни их маму - тётю Галю, ни бабушку Феню.
Только дядю Васю знаю – самого весёлого и деятельного из всей родни по отцу.
За год до этой поездки он гостил у нас в Новосибирске. Меня он увидел впервые: схватил на руки, стал подбрасывать, кружить, а потом, в порыве восторга посадил на шифоньер. Между прочим, на жёсткую одёжную щётку, лежавшую щетиной вверх. Я на него не обиделся – мне было радостно, как и всем. Бабушка, – та, вся так и светилась от счастья - приехал младший сынок!
На следующий день после семейного застолья дядя проявил себя, как умелый опытный строитель, чем заслужил ещё большое моё уважение.
За забором нашего двора на пустыре с самого утра натужно работал бульдозер. Дядя, с обнажённым торсом, задумчиво курил на завалинке, наблюдая за неуверенными действиями бульдозериста. Потом он подошёл поближе и во время перекура разговорился с рабочим. Молодой парень охотно воспринял советы дяди, увидев в нём человека бывалого. Докурив, бульдозерист за час вырыл небольшой котлован под фундамент трансформаторной будки, а потом долго тряс руку дяде.
Все дома в том месте давно снесены, а трансформаторная будка стоит до сих пор - как метка памяти о дяде Васе и о том беззаботном времени. Единственное строение, уцелевшее на месте наших бараков – сейчас она мне дороже любых мавзолеев; я даже побывал недавно на том месте, чтобы сфотографировать её.
Поезд в Джамбул пришёл глубокой ночью. Дядя встретил нас на такси.
Я пытался рассмотреть город, но не видел ничего, кроме участка шоссе, выхваченного из темноты светом фар, да силуэтов пирамидальных тополей, казавшихся мне кипарисами. Сон сморил меня, когда машина, шурша колёсами по округлой гальке, остановилась у небольшого домика на почти деревенской улице. Лаяли разбуженные шумом собаки, громко квакали жабы, трещали сверчки - такой была тогда улица Щусева.
Сквозь сон я слышал голос дяди:
- А знаешь мам, какая здесь земля?! Палку воткни, поливай её и она прорастёт!
«Завтра же найду какую-нибудь палочку, посажу её и буду каждый день поливать! Посмотрим, что из этого выйдет!» - подумал засыпая.
Утро было чудесным. Я проснулся, готовый удивляться, и удивлялся потом весь день, так что не вспомнил про намеченные ботанические эксперименты.
Какие просторы открывались сразу же за калиткой!
Это была окраина города. Глянешь в одну сторону - за редкими частными домами начинается голая степь, а вдали у горизонта синеют горы. Глянешь в другую – та же серо-зелёная степь; далеко-далеко в сизой дымке шатры у горизонта - как игрушечные; рядом пасутся кони – издали не больше мухи. Один из шатров был с цветным верхом; в нём, наверное, могла бы жить Шамаханская царица.
Что-то нереальное, почти сказочное было в этих далёких шатрах.
Про шатры я сразу же спросил у дяди, и он объяснил мне, что там живут курды – кочующий народ, вроде цыган.
- Туда не ходи, украдут, - на всякий случай сказал он.
Да я и не собирался – очень уж далеко, их разглядеть-то можно с трудом.
Встретили нас, конечно же, хорошо, мои волнения быстро рассеялись. Небольшой чисто выбеленный одноэтажный дом, где жила семья дяди, мало чем отличался от других почти таких же на этой просторной улице; у каждого свой сад-огород с плодовыми деревьями и виноградником в задней части двора. И там же за огородами вдоль длины улицы находился арык с водой для полива. Не широкий - метра два, глубиной не больше полметра, с берегами заросшими бурьяном и камышом. Это там квакали лягушки (или жабы). По вечерам, когда заходило солнце, они устраивали громкие «успокаивающие» концерты, под которые прекрасно спалось. Лягушек было много и в саду, они попадались на тропинках меж грядок, у крыльца, во дворе у колодца. По вечерам, если дверь в дом или на веранду была открыта, они проникали в комнаты; всегда нужно смотреть под ноги, чтобы не наступить. Свет старались не зажигать из-за комаров.
Перед домом дяди Васи, который считался «времянкой», уже стоял выложенный из крупных камней фундамент нового большого дома. На этих камнях местные девчонки играли в дочки-матери, раскладывали кукол и всякие там игрушечные кастрюльки. Среди них была одна из моих двоюродных сестёр; она хотела привлечь меня к игре, и я даже некоторое время таскал для девочек песок. Всё это быстро наскучило.
Я пошёл осмотреть сад. У задней стены дома - небольшой молодой виноградник, вдоль забора много знакомых и незнакомых растений. Плодовые деревья почти все низкие, молодые, зелени, дававшей тень, тут немного. Кажется, что кукуруза, растущая вдоль забора, была значительно выше деревьев.
Сразу за садом начинался арык. Я пролез сквозь дыру в заборе, чтобы рассмотреть поближе заросли, и то, что скрывалось за ними. Радостные детские голоса подогревали любопытство. С небольшого пригорка открылась чудесная картина: среди почти заросшего канала с медленно текущей водой два мальчика, как бурлаки волокли за собой на верёвке оцинкованное корыто, в котором сидел третий мальчишка, размахивающий прутом, с привязанной к нему грязной тряпкой. Они тащили самодельный корабль против течения, чтобы потом отпустить его в свободное плавание.
Среди буйной зелени кипела настоящая жизнь: пели птицы, жужжали мухи и пчёлы, бирюзовые тонюсенькие стрекозы шуршали своими крыльями. Рай! В некоторых местах камыш разросся так, что канала с моего места не было видно. Мальчишки скоро скрылись за стеной растений; я только слышал, как они спорят, чья очередь кататься в корыте.
«Эх, познакомиться бы с ними, подружиться. Может и поплавать дадут…»
Вернувшись в сад, я услышал детский плач. Похоже, что плакала младшая из моих джамбульских сестрёнок – очаровательная трехлетняя девочка с веснушками на круглой мордашке и огромными строгими глазами.
«Брось! Брось!» - кричала она кому-то, не переставая реветь.
Я увидел, как Света бежит за огромным пушистым котом и слёзы градом льются по её конопатому лицу. Кот важно шёл впереди, время от времени останавливаясь и недоумённо поглядывая на девочку. В зубах у него только что испустившая дух водяная крыса, беспомощно свесившая лапки; кровь струйкой стекала с надкушенной крысиной шеи.
Кот никак не мог понять: зачем он, прирождённый хищник, должен бросать еду, которую выследил с таким трудом? Ещё раз, удивлённо взглянув на свою маленькую хозяйку, он решительно исчез в зарослях.
Сестрёнке было очень жалко крысу, она рыдала, и успокоить её выбежала вся семья, моя бабушка и даже соседка, случайно оказавшаяся на месте трагедии.
Жалко и напуганную девочку, и крысу - защипало в носу…
Днём было жарко - не хотелось даже обедать, а ведь я не страдал отсутствием аппетита. Меня пытались заманить к столу невиданно острой приправой из помидоров и хрена. Её добавляли почти во все блюда, можно было ложкой накладывать на хлеб. Сейчас эта закуска называется «хренодёр», а тогда, мне кажется, она имела какое-то другое название…
Закуска придавала силы и бодрила дух, но после неё хотелось пить.
После обеда жизнь замирала; я прилёг на кушетку с журналом «Мурзилка» и тут же уснул. А когда проснулся, жара уже спадала.
Дядя Вася и тётя Галя вернулись с работы. В домике пахло свежей сдобой – оказывается, пока я спал, бабушка поставила тесто на пироги.
За ужином взрослые весело смеялись, вспоминая что-то из прошлой жизни…
Тётя Галя рассказала, между прочим, что соседка наказала сегодня своего сына Ваню, отхлестав его ремнём.
- Он орал так - я думала, его истязают!.. – рассказывала она. - Я говорю: Люда, что случилось? За что ты его так?
Оказалось, что Ваня помял новое оцинкованное корыто, используя его как лодку для катания по арыку.
«Ну вот. Кажется, кататься мне не придётся» -загрустил я.
Так оно и случилось, но зато через день-другой мы с ребятами ловили в арыке головастиков и пускали бумажные кораблики…
Второй раз я был в Джамбуле с отцом в 1968, и ту вторую поездку запомнил лучше.
Первые дни было как-то скучновато. Отец взялся помогать дяде Васе по хозяйству, а чтобы я не путался под ногами, смастерил мне лук и две стрелы к нему. Одну из стрел я сразу же потерял, стрельнув зачем-то в арык; царевну-лягушку, что ли хотел найти? На другой стреле был прикреплён острый наконечник из жести для стрельбы по картонной мишени. Стрелять в мишень быстро надоело...
Отец строго предупредил: «Не вздумай в птиц стрелять. И в котов…» В глазах моих он прочитал охотничий инстинкт.
«А в жабу? Или в крысу?»
«Ну, вряд ли попадёшь…»
Всё-таки я дал ему слово не стрелять по живым тварям.
Мальчишек на улице не было. Сестрёнки с соседскими девочками играли в продуктовый магазин. Стрельба из лука их не интересовала. Серьёзные, как маленькие тётеньки, они важно надували щёки, насыпая песок в чашку детских весов. Расчёт шёл фантиками от конфет. Скукота.
Схватив лук и единственную стрелу, улюлюкая как индеец, я промчался к зарослям на берегу арыка. Вспорхнула какая-то птица, испуганно бросились в сторону кошки, попрыгали в воду жабы…
Замер, присев в осоке. Высматриваю «добычу».
Тихо. Жужжат, шуршат, стрекочут насекомые. Из-за дома чуть слышны приглушённые удары по металлу: там дядя с соседом и отцом забивали трубу водяного насоса…
Раздался всплеск. Я увидел, как прямо передо мной в воде проплыл, задрав над водой голову, небольшой зверёк, похожий на выдру. Забыв про лук, я выскочил на берег, но сразу же потерял зверя из виду. Может у него где-то тут нора?
Бегу через сад за дом - скорее рассказать взрослым и слышу оглушительный взрыв смеха, весёлую ругань. Оказалось, что труба, которую забивали уже больше часа, уперлась под землёй в скалу, изогнулась и вышла на поверхность за спинами работающих...
На эту трубу приходило смотреть пол улицы: все давали советы. Колонку позже пробили всё-таки, но в другом месте.
А про увиденного в арыке зверька я так ничего и не узнал – взрослые только плечами пожимали. Дядя Вася сказал, что ничего подобного никогда не видел.
Жаль, но Джамбул той поры я почти не запомнил. Было желание попытаться описать город в том же ключе, как это сделал Ю. Домбровский, писавший про Алма-Ату в «Хранителе древностей».
Какие-то отдельные обрывки воспоминаний: дороги, обсаженные пирамидальными тополями, колхозный рынок, пахнущий чем-то незнакомым и очень вкусным, площадь возле колхозного рынка с памятником поэту Джамбулу и видимые с неё в синеватой дымке горы.
………………………………………………………………………………...
За арбузами и дынями на рынок этот ездили всегда с дядей Васей – непревзойдённым мастером по выбору этих бахчевых. Арбузы он проверял «по треску», а дыни долго и тщательно осматривал. И никогда не вступал в разговоры с продавцами, не слушал их советы, всем своим видом показывая - «сами с усами».
Вернувшись с рынка, дядя сбрасывал их в колодец, чтобы охладились немного – в холодильник они не влезали. Это был не глубокий колодец – воду для питья оттуда уже не брали. Арбуз и дыня плавали там, в полумраке, чуть-чуть показывая на поверхности мокрые спины, как какие-то морские животные.
Были и другие джамбульские радости: поездка вечером в центральный парк, кино под открытым небом («Бей первым, Фредди»), что для меня казалось невероятным; были шашлыки и сахарная вата, плов и купание в горной речке Талас. Но главным событием той поездки была, конечно, рыбалка на озере Биликуль.
Само ожидание рыбалки, с того момента, когда было обещано взять меня с собой, тот нервно-счастливый трепет был редким радостным ощущением, о котором не думалось в детстве, как о счастье. А ведь это оно и было. Это ведь и те моменты в ожидании чуда приключения; то о чём быстро забывается, что не может быть оценено сразу.
Накануне дядя и отец во дворе дома пересматривали удочки, крючки, блёсны, а я мешался у них под ногами. Я впервые увидел пластиковых рыбацких мух разной величины. Дядя, известный шутник, как-то подбросил такую вот мушку тёще в борщ, но она не обиделась. Привыкла, наверное.
Ехать надо было на электричке рано утром, потому все отправились спать пораньше. Я был горд тем, что берут на рыбалку только меня, а младшие сестрёнки остаются дома.
«А рыба-то клюет?.. Клёв там будет?..» - спросил отец у дяди.
«Клёв?.. Клёв будет, какой вы в Сибири уже забыли давно. Червей не будем успевать менять...»
Дядя Вася сказал это так уверенно, будто бы знал какую-то рыбацкую тайну.
От перевозбуждения долго не мог уснуть. Мне снилось, что я проспал и взрослые уехали на озеро без меня.
Когда утром отец тронул меня за плечо, я подскочил как ошпаренный. Рыбалка! Настоящее приключение!.. Но почему так темно?
На улице ещё не рассвело, ещё даже не пели петухи, кое-где хрипло лаяли разбуженные собаки. Звёзды, яркие, неподвижные, висели в тёмно-синем небе, слушая густой, настоянный стрёкот сверчков. Когда мы доехали до вокзала небо на востоке чуть-чуть порозовело. В вагоне я уснул…
Ехали больше часа, может часа два. Было уже светло, когда мы шли по деревне, спускаясь к озеру в лёгкой дымке, своей огромной гладью напоминавшее «Обское море». Деревня была обычной, с такими же невзрачными избами, как и в наших сибирских сёлах.
Дядя сказал, что рыбачить с берега толку мало – глубина небольшая и камыши, - надо раздобыть лодку. Он обратился к какому-то деревенскому деду, который нёс в руках косу-литовку.
«А что ж так поздно?.. Лодку отдал уже. Есть другая, похуже. Три рубля за день».
«Сказал бы уж сразу, дед, - три шестьдесят две» - хохотнул довольный дядя.
Лодка оказалось старой, дырявой, в ней воды по щиколотку. Дед сказал, что она «маненько» протекает и достал из-под лодочной скамейки ржавый ковшик.
«Будете отчерпывать – не утопните…»
Лезть в такую лодку мне страшно, только уверенность взрослых немного успокоила.
Озеро дохнуло прохладой и слабым запахом ухи. Неужели так пахнет вода, или это рыбаки с утра сварили себе завтрак? На берегу много оставленных костровищ, чешуи, мелкой и крупной, всякого рыбацкого мусора.
На глади озера вдали виднелись рыбацкие лодки; издалека слышны лодочные моторы. Противоположного берега почти не видно – узенькая серо-зелёная полоска камышей. Вода зеленоватая, непрозрачная, действительно пахла свежей рыбой.
Мы выгребаем подальше от берега. Отец забрасывает свою удочку, потом показывает мне, как надеть червя на крючок и как следить за поплавком. Дядя Вася тоже забрасывает две свои удочки, предупреждает: говорить надо тихо.
Я смотрю на пузатый красно-белый поплавок: он, то медленно погружается в воду, то снова всплывает. Дядя сказал, что это ещё не клёв - дёргать удочку рано.
Блеск воды уже слепит глаза, а я всё-таки без конца выдёргиваю удилище, проверяя червя; он действительно оказался объеденным рыбками.
Первую рыбёшку поймал дядя – небольшого, с детскую ладонь, окунька. Рыбка была такой красивой, так отчаянно трепыхалась - как она не сорвалась с крючка? Её бросили в воду на дне лодки. Я только хотел посмотреть окунька поближе, как на меня вполголоса зашипел отец: «Смотри! Смотри за своей удочкой!»
Ого! Поплавок мой вообще скрылся под воду, леска натянулась струной. Потянул удилище и почувствовал упругую живую силу существа. Потянул сильнее - поплавок только чуть показался; как только я ослабил усилие, он снова ушёл в глубину. Дёрнул изо всех сил - на крючке оказалась… рыбина в длину книги! Она смачно плюхнулась в воду перед самой нашей лодкой.
Жаль! Она показалась мне настоящей крупной рыбиной, во всяком случае, крупнее тех, что поймали к этому времени отец и дядя. Теперь у них клевало по сумасшедшему, особенно у дяди. Отец быстро нацепил на крючок моей удочки червя, и я забросил её, как меня учили. Ждать пришлось недолго; первая моя рыбка была стройным желтоглазым чебаком – серебристым, пахнущим свежестью и скошенной травой. Клевало и у отца, и у дяди, и у меня, но взрослые ловили на две удочки каждый, а я на одну. Я всё время просил отца нацепить червя на крючок, это ему быстро надоело: «Сам учись! Я тебе показал – пробуй!..»
Пробовал. Дождевой червяк, скользкий и живой, извиваясь, никак не хотел стать наживкой; боролся за жизнь не меньше, чем чебаки и окуни, которых мы ловили. Присмиревшие, они вяло плескались на дне лодки, где воды становилось всё больше и больше…
Азарт рыбной ловли трудно сравнить с чем-нибудь, с каким-то другим видом азарта. Перехитрить рыбёшку, даже голодную, мне было не просто – не хватало терпения; я слишком рано выдёргивал удочку. Как только я понял это и стал проявлять больше выдержки, ловля пошла почти как у взрослых. Но такой большой рыбки, как моя первая сорвавшаяся с крючка, поймать не удалось.
Мы так увлеклись, что не заметили, как от набравшейся воды потяжелело наше судно. Ковшик был один; взрослые, бросив удочки, отчерпывали по очереди. И я помогал им, сложив ладошки вместе, только получалось не очень.
Мимо нас на новенькой вёсельной лодке проплыли две девушки в купальниках и широких соломенных шляпах. Дядя Вася, не преминул крикнуть им: «Девчонки, дайте хоть шляпу! Воду нечем отчерпывать…» Они весело послали его куда-то, и все остались довольны друг другом…
К полудню клёв уменьшился. Мы высадились на берегу, чтобы сварить уху и пообедать. Было довольно жарко, но всё равно хотелось есть. Я бегал по берегу, собирая сушняк для костра, а отец и дядя чистили рыбу.
Надо ли говорить какая получилась восхитительная уха! Свежая рыба, немного картошки и луку, перца и, конечно же, дымок костра!..
После обеда рыба ловилась хуже, но всё же её было поймано очень много. Мне так казалось.
А вот дядя расстроился, когда проезжавшие мимо на моторке рыбаки показали ему огромного, килограмма на три, сазана… Сазаны нам вообще не попадались.
Время пролетело незаметно. В сумерках мы причалили к берегу и тяжело нагруженные плотвой отправились через деревню к остановочной платформе, чтобы вернуться в город на последней электричке.
Эту самую первую мою джамбульскую рыбалку я запомнил на всю жизнь. Такого клёва как там, на Биликуле у меня больше не было. Правда и рыбак я никудышный, пальцев одной руки хватит пересчитать все случаи моей рыбной ловли.
Зато, сколько было разговоров об этом в Новосибирске! Я фантазировал, точнее, просто врал, как мощные биликульские сазаны тянули нашу лодку на буксире, и раскачивали её, и чуть не перевернули однажды. В лице дворовых мальчишек я нашёл благодарных слушателей, которые вряд ли верили, но внимали, кажется, с интересом…
В гостях хорошо, а дома… всё родное, привычное. И, кажется, нет лучше наших пыльных пустырей, уютного двора и деревянного барака на 20 квартир, и вонючей речки Каменка, и летнего кинотеатра «Салют», больше похожего на сарай...