Как длиннопалая рука, отхваченная гильотиной - лежала ветка у ствола
старушкой сухонькой остылой.
Такую схожесть трудно вообразить, но, вдруг увидев, глаз отвесть не сможешь:
как жест протянутой руки - изгиб;
цвет бересты – прозрачность стариковской кожи;
морщинкой поперек – надлом соединенья с кистью, а рядом - бугорок запястья;
и пальцев точно пять. И даже черными порезами штрихи – следы фаланг, припухших от подагры пальцев.
У речки, средь немой листвы, припавшей поцелуем к амальгаме
начало Жизни пели соловьи.
Под птичьи трели, их мотивы - плело парчу из облаков,
на луч закатный щук блеснило - скатившись с неба, солнца колесо.
И нежным соком исходили – трава и сердце;
попавшая в капкан,
волчицей – дико, но бессильно - билась,
царапалась страдалица-душа.
Был выбор невелик – остаться здесь, где участь очевидна - на поругание и, без достоинств, смерть;
или уйти – как в неизвестность сгинуть - без лапы, но не предавши - пропитанное кровью, Знамя Предков - честь.
...
Береза же, казалось, всё забыла: и казнь, и боль.
С сиротством примирясь,
за жизнь хваталась из последней силы, культю закУпорив печатью сургуча.
И верила опять, пытала счастья вновь.
Весна явилась в те же сутки –
Как Чудо, как награда, как Любовь.