Папанечка с выходом
светлой памяти Михаила Нестеровича
Это было в девяносто лохматом году. Перестройка, и всё, с нею связанное. Я тогда прозы не писала, да ничего не писала, кроме стишков. Зато, когда в очередной газетёнке, купленной ради програмки и кроссвордов, объявлялся какой-нибудь конкурс, посылала туда байки, и, случалось, выигрывала призы в виде 50, 100, 200 и даже 250 рублей!
Однажды послала на какой-то конкурс байку «Сувенир от Тефаля», с нетерпением дожидаюсь номера, где объявлены победители, вижу своё творение и… под ним – чужое имя. Потом байка отсвечивала в разных местах уже как анекдот. Если честно, мне не жаль, что, действительно, смешная история, произошедшая в нашей семье, стала анекдотом. Мне жаль гонорара. Я б на него купила что-нибудь бесполезное или неполезное, зато приятное.
Больше в подобных конкурсах не участвовала, а папаня так и живёт-здравствует ходячим анекдотом.
Когда папа выдаёт своё коронное: «Чем тебе помочь? Давай, я сделаю!», я, фальшиво улыбаясь, начинаю петь: «Что ты, папочка! Спасибо! Иди, телевизор посмотри!» Однажды сдуру пожаловалась, что в ванной течёт кран. Папа, как настоящий пожарный, решил, что воды много не бывает, и, не перекрыв трубы, храбро занялся ремонтом. Было круто. Фонтан кипятка бил прямо в дверь, папа блажил, спрятавшись под раковину, а в ванную никто не мог войти.
Ещё круче было, когда я свалилась с очередной ангиной, и папа решил побаловать меня морошкой. Он взял мой велосипед и поехал в лес. Вернулся пешком. Таскать велик по болоту было тяжело, он оставил его «под деревом, над которым было большое облако». Я поблагодарила папу за ягоды, а сама ела морошку, и в горле застревали то педаль, то багажник, то целое колесо – за мой новый складной велосипед можно было купить машину морошки.
И вот у меня заболел зуб. Я вызвала папу, посидеть с детьми. Папа приехал и с порога спросил: «Что сделать надо?» Я оставила в кухне недомытую посуду и, одеваясь, умоляла родителя просто смотреть телевизор вместе с внуками.
Я рассчитывала, что вернусь через 20 минут (стоматология во дворе), но задержалась на час. Папа встретил меня в дверях, сияя как… как то, что он победно держал в руке, и сообщил: «Я посуду вымыл! У тебя, дочка, конечно, везде порядок, только вот сковородка такая грязная была, что еле отодрал – зато теперь – вон какая!!!» Гордость семьи – настоящая тефлоновая сковорода, ещё ни разу не использованная, зато показываемая каждому гостю как заморское чудо – светилась мёртвой луной. Я сказала папе: «Бысто оделся и исчез! Сейчас муж придёт, я за тебя грудью не встану!»
Как, как этот ударник социалистического труда умудрился содрать с дорогой сковороды ВСЁ покрытие, с обеих сторон, всего за час?!
Я наглоталась валерьянки, достала краски, уселась за рисование. Когда муж приехал с работы, я вбивала в стенку над холодильником гвоздь, чтобы повесить рядом с часами произведение коллективного творчества: рамка «а ля тефаль», блеск «от пожарной части Апраксина двора» и картинка «Депрессия в стиле ню», навеянная диаметрально противоположными мыслями многодетной матери о законах Римской империи и грехе отцеубийства.
Муж орал так, что соседи явились поинтересоваться, в чем дело. Сковорода без покрытия произвела на них мощное впечатление. Воспрянувший духом муж смыл невысохшие ещё краски, и неделю мы не успевали принимать посетителей, желающих взглянуть на гимн идиотизму. Потом муж забрал сковородку на работу и звездил сней на весь завод, пока какие-то завистники её не спёрли.
Папа приехал к нам в следующий раз с новой сковородкой. Я велела ему смотреть телевизор и ничего не трогать. Через минуту в гостиной что-то взорвалось. Мы ринулись на звук. Папа, держа в руке лампочку, ещё ловил равновесие на стуле. На паркете лежало то, что осталось от люстры.
Из экономии электричества мы слегка открутили несколько лампочек в светильнике, потому что дети постоянно включали весь свет. Папа, подумав, что лампочки перегорели, решил их заменить. Он взял новую лампочку, встал на стул, но крутанул «перегоревшую» не в ту сторону. Она зажглась, папе стало больно, а рука застряла в рожке. Он вырвал кисть из ловушки, заодно - и люстру из потолка.
Я сказала: «Ничего страшного. Мне эта люстра давно надоела!» Муж приладил на шнур уцелевшую лампочку, до покупки новой люстры абажуром служил детский зонтик, на который я налепила силуэтики зверюшек и машинок.
Не то чтобы наглость – второе счастье, и даже не то счастье, что дуракам, однако… Папаня как-то на работу пришёл, а над ним другие пожарные подшутили, говорят: «Михаил Нестерович, Вас начальник вызывал, в часть продуктовые наборы привезли, в подарок только ветеранам труда. У нас ветеран – Вы один!» Время карточное, всё нормировано, дефицит – для избранных, остальным – по талончикам чай со слоном и консервы поштучно. Только папа мой юмора не понимает, простой, как сибирский валенок. Пошёл прямиком к начальнику, у того на столе – мечта любого переживающего перестройку: чай в большой металлической красивой банке, вкусности разные… Папа говорит: «Вот здорово! Спасибо, что о ветеранах заботитесь! Это – всё мне? А, как внуки-то обрадуются! Сегодня же им гостинцы свезу!» То ли начальнику стало неудобно перед пожилым человеком, то ли он решил наказать молодых наглецов, но папа получил подарок, и когда вышел – все попадали от зависти.
Как-то папа пошёл в магазин и, раскрывая кошелёк, возле кассы нашёл купюру. Отличаясь исключительной честностью, он отдал кассирше деньги со словами: «Потерял кто-то, Вы отложите, пока хозяин не вернулся!» В следующий момент папа понял, что это была его купюра, упавшая на пол быстрее, чем успел её заметить. Купить ничего не смог, прибежал домой. Мама, ругаясь на ходу, помчалась в магазин с причитаниями: «Деньги где-то здесь потеряла!» Отдали, слава богу.
А как-то папа стал глохнуть. Расстраивался очень. И мы расстраивались. Он орёт, мы орём в ответ. Наконец, мне это надоело, я послала его к лору, проверить слух, и, по необходимости, заказать слуховой аппарат. От врача папа вернулся, умирая от смеха. Оказывается, у него в ушах были пробки… из ваты!
На даче папа подпростыл, у него заболели уши. Как раз перед банным днём. Папа засунул поглубже в уши кусочки ватки, чтоб вода не попала, а после бани принял на грудь, завалился спать, и наутро не вспомнил, что в ушах осталась вата. Зато понял, что стал слышать хуже. Но испугался заниматься самолечением и не стал чистить уши. Сера скапливалась, пробки крепчали, зато боль прошла. Эх, жаль, не было меня в кабинете на тот момент, когда лор эти пробки выбил!
Так же, приняв для сугреву студёной зимой, папа, поднимаясь на лифте к нам, нажал не ту кнопку. На этаже ему открыла дверь моя знакомая. Удивилась, конечно, что папаня по-свойски заходит в их квартиру, раздевается и топает смотреть телевизор. Она позвонила мне и попросила забрать папу, который на все объяснения, что «Наташи здесь нет», благосклонно отвечал: «Ничего, я подожду!» Уже у нас, привычно расположившись в кресле, папа спросил: «Что ж вы мебель-то по сто раз на дню передвигаете?»
Вот тут я подумала, что папанина простота – юмор на иной лад, а сам юморист, хоть через раз, да ведает, что творит.
Однажды на даче папа ворвался в дом с дикими криками: «Все! Быстро! Бегом на улицу!» Мы подхватились, выскочили во двор, стоим толпой, озираемся растерянно: «Что? Где?», а папа задрал голову в небо и сказал: «Смотрите – лебеди!»
Как они летели!..
Ни один фильм, ни по какому супернавороченному телевизору не передаст этой красоты, открывшей мозг для восхищения четырёхмерным пространством-временем, заставившем одновременно заработать на всю катушку и умереть от перегрузки пять чувств, но выжить, уцепившись за шестое.
Мы застыли, а папа пытался оправдаться: «Ну, а как я вас ещё от игр-сериалов-музыки оторвал бы?» Станиславский поставил ему «зачёт».
На фото: Папаня после бани.