Медноволосая

Олег Юрасов
      
       Приехали затемно – и, пока разыскали Петькину бабу – наступила недолгая светлая летняя ночь. Баба обрадовалась гостям – невысокая, титястая, курносая – она сразу приглянулась мне, но Петька ткнул меня острым локоточком в бок и показал на другую. Мы познакомились. «Медноволосая, вот кто она!» - с удовольствием я разглядывал жёсткие медно-красные волосы. И не долго думал! – как только Петька со своей вышли в другую комнату – подкрался-подсел к медноволосой и поцеловал её – она ответила охотно и сразу…
       В комнату – минут через пятнадцать – вошли Петька с бабой – красные распаренные лица, тяжёлое дыхание, влажные блестящие глаза.
       Выпили, закусили. Петька сыграл на гитаре, - запел, раскрыл-ощерил широкую скуластую пасть, взвыл – задрожали прочные оконные стёкла – «прямо Карузо!» - с удивлением отметил я. – У него евстахиева труба, горло то есть, как у негра, - довольно пояснила Петькина баба, когда тот, открыв безумные цыганские глаза, наконец, замолчал. – Давайте, други, водку пить! – он широко рассмеялся. – А вот я сейчас картошечки поджарю,– спохватилась Петькина баба, но тот не стал ждать – по-хозяйски – уверенно – достал из холодильника консервы, ловко взрезал кухонным ножом промасленную жесть, вывалил ржавую рыбу на тарелку, безжалостно вскрыл и баночку домашних маринованных огурчиков, поднял глубокую рюмку с водкой: - Люблю я вас! – и, всё же, закатил лупатые глаза под небеса и затянул заунывный цыганский романс. – Водка стынет! – весело крикнул я – и Петька не допел – опрокинул рюмку в себя – крякнули все, как один, с удовольствием захрустели холодными упругими огурцами. – Друг! Спасибо тебе! – обратился Петька ко мне. – Спасибо тебе, что ты есть, а то я думал, ты – в страну обетованную… - он обвёл счастливым обволакивающим взглядом своих собутыльников. – Я вам про друга моего скажу. Он – музыкант!.. Он – мой ученик!.. – Ну, повело тебя, Петь, какой же я – твой ученик? – шутливо изумился я. – Тебя из музучилища за пьянку со второго курса хильнули, а я столичную консу закончил! – Необидчивый Петька уже наполнил пустые рюмки и не слушал меня. – Ну, други будем! – уже без песни, он забросил в огромную пасть содержимое рюмки, а я посмотрел на медноволосую, та медлила – и был поражён – загипнотизирован – не её обещающим сладким взглядом – а памятью о долгом затяжном взаимном поцелуе – похорошевшая от вина – она закинула голову – тряхнула тяжестью меди! – и вылила водку в себя – медь из мгновенного хаоса вернулась в симпатичную банальную причёску – выпив своё, я забрал гитару у Петьки – и незатейливо спел – как мог – старинный русский романс – не хватало свечей!  - Петькина баба всплакнула – а медноволосая прикрыла лицо руками и сидела так несколько недолгих – счастливых? – минут – и я – опьянённый еле уловимой исчезающей Джокондовой улыбкой медноволосой – заиграл весёлую плясовую частушечную песню. Петька выскочил из-за стола и засеменил кавалерийскими ножками по некрашеному полу избы. – Эх! – вот и медноволосая пустилась в пляс и русоволосая – наконец, я разглядел её пушистые лёгкие волосы – схватились за руки – втроём! – давай кружить, пьяно-весело, счастливо беззаботно смеясь, по маленькой пятиугольной комнатёнке деревенской избы. – Решительно отбросил гитару! – я игриво присоседился к ним – разорвал непрочную пьяную ручную человеческую цепь – и давай кружить – улучив удобный тактический момент – целуя медноволосую…
       Подсели к столу, наполнили чары – каково! – вот мой восторг! – а то засох в кринолине! – Боже ты мой! – Раскрутиться!.. Гулять… - я выпил рюмку и, не закусывая, выхватил из цыганских ловких рук гитару – запел пронзительно-грустную песню о подростковом беспризорнике-воре – лица благодарных друзей плаксиво-жалостливо скуксились – и я поднажал – трагическим рефреном!: - «Стра-а-ажа, ой, стража!.. Не могу я больше ждать!..» - Господи!.. Слёзы-то ручьём, ручьём! – «Дверь в темницу малость приоткройте, стража, дайте луч свободы увида-ать!» - Петька наливал себе уже не в рюмку, а в безразмерный гранёный стакан - русоволосая лихорадочно поедала грибы – а хмельная медноволосая откровенно рыдала – хлопнул по гитаре! – песня закончилась! – сжал сурово губы – артист! артист! – лениво – по-царски – прислонил уставшую гитару к столу – налил в рюмку водки – предложил и медноволосой – она отказалась – с печатью выпетой трагедии на лице, я ловко выпил водку, обречённо вздохнул: - Да-а… - Ну что, ещё по чарочке? - медноволосая прикрыла рюмку рукой – но Петька, смеясь, плеснул ей в другую, побольше, - волоокий цыганский взгляд уже не скользил – блуждал по друзьям - Петька склонился в сторону – впал в оцепенение и крепко продремал минут пятнадцать – затем взбодрился и тут же махнул, не глядя, невыпитую медноволосой глубокую полную рюмку – свежий, румяно-смуглый! - Мне бы поправиться, братцы! – неловко-щедро плеснул себе водки в гранёный стакан – Что приуныли? – схватил гитару за бок, не жалея выщипывал медные струны, с надрывом запел про цыгана Яна - русоволосая прижалась к нему – и в энергичном припеве неумело задрожала плечами…
       Я вздремнул…
       И вот – уже попрощались с Петькой и русоволосой – идём по тропинке - затяжные поцелуи – у резной калитки – дом медноволосой – в глубокой предрассветной мёртвой спячке – Я хочу с тобой! – мягко-настойчиво. – А может не надо? - лукавый опытный ход? – нарастающая семимильными шагами похоть! – Ну что ты говоришь! – голос хрипло-тих. – Ну, проходи! – шлагбаум-калитка открылась – в мансардном этаже летнего домика – среди благоухающего деревенского сада – света в домике сексуально-заманчиво не было! – чарующая интрига! – не медноволосая! – в лунных, проникающих сквозь окна бликах! – сама Нефертити!!! – мертвенный лунный свет! – её египетский древний профиль! Красавица грядёт! – её голос был уже тих – Клеопатра, не меньше! – каков чарующий абрис её молодого лица! - Дыши!.. Наслаждайся!.. Это тебе не в городе!.. – она распахнула настежь окно в парную пахнущую вызревшими яблоками ночь – истерично завыла собака – я наклонился к ней – Царице Ночи! – медноволосой! – но она увернулась и уверенно-ловко застелила постель. Я разделся первым, с восторгом сексуального неофита-юнца – нырнул в прохладные простыни – медноволосая, ай!.. приди!.. приди!.. – та бесшумно, по-кошачьи, разделась в молочной лунной темноте, - её нагое бесстыдное тело рядом!  - невесомые пугающие ледяные касания кончиков пальцев! – всё ниже и ниже – она повернулась ко мне – я почти задыхался! – поцеловала – невесомо-нежно, по-матерински бережно…- я бестолково шарил по даровому женскому телу – временный импотент? – и опять – резко! – гнетуще! – телом здесь – а душой там – неизвестно где! – два одиночества?.. – стыдно?!. – откуда он – стыд?!! – чужое голое тело!- тошнотворный душный запах постельной любви – беззащитный, голый перед звёздами, перед Вселенной, а годы идут – и опять – у разбитого корыта - неопределённость – микроб одиночества – он в медноволосой? – завтра прощаться – и что – она  – до первого другого мужика?!. – так незатейливо-просто?.. – повернулся к холодной фанерной стене и заснул глубоким нечестным сном – лёг возбуждённым распутным юнцом – а заснул великовозрастным селадоном-грешником! – и вдруг! - сквозь грешный сон! – нежданный вопрос – медноволосая! – ненавязчиво! – молодец! – Не хочешь секса, не надо… Я не прошу… - Вожделея, со сна, напал на неё: - Как зовут тебя? – Рита… - Боже мой!.. – и заплакал – стыдливым ребёнком прижался к Рите – к женщине?.. к матери?..