Хроники

ХР-001
20.09.2001

Родился 04.11.1923г. в г.Спасске-Дальнем, Приморского края (ДВК -Дальневосточный край на то время).


Отец - Анкудинов Петр Никитович, военнослужащий, авиатехник. Родился в г.Саратове (Затон) в 1893г. До призыва в армию работал на заводе (Гарднера?), Саратов, машинистом дизелей. Призван в армию в 1915г.. Прошел обучение в Брянской школе авиамотористов. Проходил службу в авиапарках: 3-м, 26-м. В 3-м авиапарке проходил службу в г.Киеве. Участвовал в событиях 1917г. на киевском Арсенале. Прошел Гражданскую войну с 26-м Авиапарком в том числе. Их самолет фигурирует в книге Фурманова "Чапаев" - летел к Чапаеву и не долетел. Мотор забарахлил. Отец вылез на крыло, пытался наладить карбюратор. Не налаживался, самолет терял высоту и, в конце концов, зацепившись колесами за телеграфные провода, упал на землю. Остались живы. С войной дошел до Владивостока. Затем продолжал службу в авиагарнизоне г.Спасска-Дальнего.

Мать - Анкудинова (в девичестве - Мокринская) Зоя Николаевна, домохозяйка. Успела закончить гимназию (в Хабаровске?). Родилась в 1904г., скорее всего в г.Благовещенске или Хабаровске.

Ее дед (мой прадед) - Мокринский Александр. Поляк, шляхтич. Служил в русской армии, в Варшаве, в чине полковника. За какие-то провинности ссылался в действующие части на Кавказ. После "помилования" вернулся в СПб, умкнув в качестве жены "черкешенку младую" - княжну. Она родила ему двух сыновей. После двух лет жизни в СПб, умерла.

Один из сыновей - Мокринский Николай Александрович - мой дед по матери. Есть обрывочная информация, что оба сына были до революции офицерами. Один капитан 1-го ранга, второй - полковник. Во времена "диктатуры пролетариата" о таких родственниках упоминать было "чревато". Отсюда такая скудная информация. Деда я видел урывками и помню слабо. Вроде бы прадед был вторично сослан за что-то (скорее всего за связи с польскими революционерами) в Благовещенск на Амуре.

ХР-002
21.09.2001

У отца, кроме него, было еще 13 братьев и сестер.

У матери был брат Мокринский Анатолий Николаевич. Родился в 1900 году в г. Хабаровске. Известно, что он на Амуре при советской власти плавал капитаном пассажирского парохода "Ф.Дзержинский". В 30-х годах работал инспектором-диспетчером при начальнике Управления канала Москва - Волга (г. Москва).

Был в те времена в СССР "символ" (один из многих) - речной дизель-электроход "И.Сталин" (кинофильм "Волга - Волга", в конце фильма он занимал много места). Капитаном на нем был друг дяди по прошлой работе на Амуре. Где-то в 36 или 37-м годах этот теплоход в тумане носом выскочил на песчаный берег канала Москва-Волга. Происшествие не было бы замечено из-за своей незначительности, если бы не имя теплохода! Дядю послали на расследование, дав понять, что И.Сталин даже в качестве судна на мель садиться не может, поэтому происшествие следует рассматривать как "вредительство". Дядя, как старый интеллигент, провел расследование и установил в действиях капитана "небрежение обязанностями", достойное дисциплинарного наказания и не более. И дядю и капитана в одну из ночей 1937 г. года (точно - 27.10.37 г.) арестовали. 22 марта 1938 г. Военной Коллегией Верховного Суда (ВКВС) СССР дядя был обвинен в участии в контрреволюционной террористической организации (вот так-то!) и приговорен к расстрелу. Расстрелян в тот же день. Похоронен на полигоне НКВД "Коммунарка" (бывшая дача Ягоды). Реабилитирован 30.05.1956 г. В реабилитационном документе было указано, что он "умер в 1942 г., место захоронения неизвестно".

Сестра матери - Нина Николаевна, в замужестве Булина. Родилась в 1902г. Умерла в 1993г.(?). Два друга авиамеханика одновременно женились на двух сестрах.

Мой дядя Алексей Михайлович Булин в 1926г. демобилизовался и поселился в Москве. Сколько я его знал, он работал мастером испытательной станции у конструктора авиадвигателей А.А.Микулина (на его заводах в Москве). Непосредственно участвовал в доводке авиадвигателей (М-34) для рекордных перелетов в тридцатые годы ХХ в. летчиков Чкалова, Громова и других (самолет АНТ-25).

После ареста дяди Анатолия все связи между родственниками, чтобы не расширять круг репрессий, были прекращены. Нас, детей об этих событиях не информировали. Боялись, наверное, утечки нежелательной информации. Жили в непрерывном страхе и ожидании арестов.

Нас было трое братьев: я, Владимир (1926г. рожд.), Юрий (1938г. рожд.). Есть сведения, что я не старший. Старшим был брат, родившийся и умерший при рождении в 1922году.

В авиагородке Спасска мы прожили до 1928г. В этом году отца перевели в г.Читу (Чита-1). Жили в пристанционном поселке с названием Колония. В Чите изредка у нас появлялся дед по матери. В 1930г. отца вновь перевели в Спасск. Жили снова в авиагородке (Хвалынка).

ХР-003.
22.09.2001

В 1931г. ездили всем семейством в отпуск в Москву (к Булиным). Опоздали со школой. 1-е классы уже были укомплектованы. Меня отдали в "нулевой" класс (подготовительный). Читать я научился лет в 6, а может и раньше. Считать до 100 и писать (печатными буквами) тоже умел. Поэтому учиться было легко. Видно, при первой же вакансии (примерно через 2 м-ца), меня перевели в 1-й класс. Родители не препятствовали развитию нашей самостоятельности, и не очень нас опекали и контролировали. Узнали с удивлением к концу учебного года о моем переходе во 2-й класс. И, вообще, до окончания 10-го класса, никогда не интересовались моими школьными делами. Правда, отец обещал "примерное" наказание за любые школьные проступки. Поэтому, приходилось соразмерять свои поступки и надеяться только на себя.

Дисциплина дома была военная в смысле беспрекословного исполнения родительских поручений (принести воду, напилить и поколоть дров, сбегать - именно "сбегать" - за хлебом и т.д.). Никаких возражений и хныканий не допускалось. Правда, такое положение дел не угнетало. Например, отцом был заведен такой порядок: если он уже сел за стол, а мы не успели - "гуляем" до следующего срока приема пищи. Никаких, при этом нотаций и увещеваний. Матери было запрещено кормить нас в неположенные сроки. Приходилось соответственно планировать свои дела. Голодные - успевали попасть за стол раньше отца. Сытые или дела "важные" - спокойно пропускаем очередной прием пищи. Это не было наказуемым.

В Спасске отец был начальником САМ (Стационарные Авиационные Мастерские). В 1935г. его посылают в Ленинград на 2-х годичные курсы усовершенствования инженерного состава при авиатехническом училище им. Ворошилова (ныне Академия им. Можайского).

Через год я закончил 5 классов Фабрично-Заводской семилетки - ФЗС (так тогда назывались городские школы, а сельские - ШКМ - школа крестьянской, а может колхозной?, молодежи).

В августе 1936г. (видно, после того, как отец нашел частную квартиру) мы с матерью приехали в Ленинград. В декабре отец закончил КУИНЖ и получил назначение в г. Лебедин (Харьковский военный округ, Харьковская - до 1939г. - затем

Сумская область) начальником авиамастерских САМ 300. В Ленинграде, до отъезда в г. Лебедин, я закончил 2 четверти 7-го класса. Один из двух на всю школу к этому времени получил значки: БГТО и сопутствующие БГСО и БГПВХО. В те времена это было на грани геройства и предметом жуткой зависти. В Лебедине в то время в русской школе было всего 5 классов. Родители попытались устроить меня в эту школу. Боялись, что кроме украинского мне еще и немецкий язык надо будет заново осваивать (до этого я учил английский). Я все-таки пошел в украинскую школу. Украинский язык мне очень нравился, и я его освоил быстро (в отличие от немецкого). В 8-м классе (это тогда 2-я ступень) я уже проходил как украинец, без всяких скидок.

В июне 1941г. закончил 10 классов Лебединской СШ №1. В мае этого же года получил повестку из военкомата, где указывалось, что 25-го июня 41г. я должен явиться в Рижскую авиашколу пилотов гидроавиации ВМФ для прохождения обучения.

21 июня - выпускной вечер. Домой (в авиагородок) заявился в 6 утра 22-го. Отца дома не было - убыл по тревоге. Ничего особенного - после окончания финской войны учебные тревоги были частым явлением. Завалился спать. В 11-ом часу мать будит: " Вставай, война! Сейчас по радио Молотов будет выступать".

ХР-004
23.09.2001

Радиотрансляция в ДНС (дом начсостава) и в казармах, сколько я помню, всегда находилась включенной - по ней объявлялись тревоги, разного рода оповещения и сообщения (помимо обычной трансляции)

Вскочил мигом. Наконец-то, долгожданная! Мы же страшно завидовали старшим и ждали с нетерпением, когда и нам выпадет повоевать. А тут - повестка в кармане - надо срочно бежать в военкомат и - на фронт! Да поскорее, не ровен час немецкий народ поднимет революцию (а ведь верили в такое!) и мы опять не повоюем.

Не стал есть, плеснул водой на лицо - и бегом в город, в военкомат (4 км надо было бежать). Выступление Молотова до конца не дослушал. Некогда. Скорее на войну! Прибегаю в школу, а там почти все парни из 2-х десятых в сборе. Создали подобие строя и ускоренным маршем в военкомат. Были уверены, что нас сразу, вне всякой очереди призовут. К военкомату примыкал городской стадион (футбольное поле и несколько скамеек). Так вот, поле уже было полностью заполнено резервистами из района, их женами и матерями, выпряженными повозками. Многие уже на солидном подпитии. В разных местах песни, гармошки, причитания женщин. Ярмарку чем-то напоминало. Военком в запарке и тут мы являемся. Чтобы не было волокиты с нами, он, не стал слушать нас, рявкнул: "Смирно! Кругом! Бегом марш!" Команду мы выполнили - этому нас раньше выучили. Побежали. В райком комсомола. Надеялись, что с секретарем райкома разговор у военкома будет более конструктивным.

В то время ношение военной формы (без знаков различия) среди всякого местного начальства, особенно комсомольского, было престижным. И вот, снова строй (человек тридцать) - впереди в военной форме, с обязательной планшеткой на боку, первый секретарь райкома. Остановились около военкомата так, чтобы не попадать на глаза военкому. Приказав из строя не выходить, секретарь направился к военкому. О чем у них был разговор, нам неведомо. Но, секретарь вылетел пулей из военкомата. Красный, как рак. Распустил строй и предложил разойтись и ждать, когда нас вызовут. Вот так для нас прошел первый день войны.

Вернулся в городок. В ДКА (Дом Красной Армии) в длинном зале фойе командование установило на всю длину столы со скамьями. Рядом ящики с патронами (отдельно с трассирующими, зажигательными, бронебойными и др. пулями), металлические звенья пулеметных лент и... коробки с конфетами. Членам семей предстояло заняться (после короткого инструктажа) снаряжением пулеметных лент. Народа собралось много. Я тоже в этом поучаствовал. На второй день только стало доходить, что война вещь реальная.

Начались воздушные тревоги. Женщины с узлами, малыми детишками по нескольку раз на день укрывались в специально оборудованных в подвалах домов бомбоубежищах. Вспыхивала и гасла легкая паника. Мы, старшие пацаны, по убежищам не бегали, демонстрировали свою смелость. Да еще что делали: женщины укрываются в бомбоубежище, а мы палками во всю силу молотим по массивным металлическим дверям убежища - имитируем взрывы бомб. Что в это время творилось в убежищах, не трудно представить. Вот такими мы тогда были.

У домов начали рыть щели. Вблизи от домов. Чтобы по тревоге не надо было далеко бегать с узлами и детишками. Были тревоги, но бомбежек не было. Не было, поэтому, и соответствующего "боевого" опыта. В щелях чаще укрывались по вечерам. Иногда в них, среди женщин "случайно" оказывались мужчины (начсостав). Какой скандал тогда разгорался в щелях!

На четвертый день войны отец прервал мое ничегонеделание. Его авиамастерские разворачивались по нормам военного времени. Призывались резервисты. Отец сказал: "Пока тебя не вызовут в военкомат, будешь работать у меня". Начало работы в 5 часов утра, окончание - в 21 час. Обед привозили на работу. Мне за время работы (с 25.06 до 06.07.41) ни разу не пришлось пообедать. Утром, чтобы не опаздывать, приходилось вставать в четвертом часу утра, когда все спали, ухватить пару холодных картофелин (от ужина) и бежать. Однажды я опоздал минут на десять. Отец вызвал меня в кабинет и в присутствии своих подчиненных начальников строго предупредил меня, что за следующее опоздание, по законам военного времени я буду отдан под суд военного трибунала.

В обеденный перерыв я должен был бежать домой, взять обед отцу (у него была диета, в мае он вернулся из московского госпиталя, где лечился по поводу язвы желудка) и - бегом на работу. Успевал прибежать только к началу работы. Обед к этому времени уже был съеден. Так что приходилось жить впроголодь до вечера.

Работал на дефектации и комплектации авиадвигателей (М-105). Вечером в авиагородке, в целях светомаскировки, в 21.00 отключали электроэнергию и воду. Придя с работы, надо было бежать (уже в темноте) за 800 м на озеро - смывать рабочую грязь. Поужинать и спать мертвецким сном. Выручало, пожалуй, мое занятие спортом.

6-го июля отец вечером передал мне повестку из военкомата. 7-го июля в 7 утра я должен быть в военкомате со всеми "причиндалами", готовым к отправке к месту службы. Надо было сбегать на озеро помыться, собрать вещички, поспать и - бегом 4 км до военкомата.

Вот так, ни дня перед армией не погулял! В военкомате с утра готовили документы (кстати, забрали аттестат об окончании средней школы и паспорт; восстанавливать их пришлось после войны), сводили в баню, пропустили через медкомиссию, постригли наголо, сводили на митинг в кинотеатр и, поводив строем с песнями по городу, вечером привели на ж.д. вокзал. Пришли попрощаться отец с матерью. Нас было человек 80 - все выпускники средних учебных заведений Лебединского района.

Погрузились в вагон и утром были в Харькове. Там нас встретили машины. Погрузились. Привезли в пос.Рогань (недалеко от тракторного завода), в Харьковскую военно-авиационную школу стрелков-бомбардиров (ХВАШ с/б). Так было переименовано в 40-м году Харьковское военно-авиационное училище штурманов и летчиков-наблюдателей. О реформе авиации (массовая подготовка пилотов и стрелков-бомбардиров - штурманов - в сержантском звании) - см. В.Суворов. День "М".

ХР-005
23.09.2001

До 14.07. находились в карантине, проходили "мандатную" и медицинскую (довольно строгую) комиссии. Очень многих забраковали по здоровью. Все эти ребята, в том же месяце, или несколько позже (об этом стало известно после войны), были брошены без подготовки навстречу наступающим немецким войскам (по одной из версий - на Штеповском направлении). Все пропали "без вести" - вероятнее всего, погибли. В живых из 40 человек, из двух наших десятых классов, в конце войны оставалось 6-7 человек.

14.07 принятые были зачислены курсантами в 5-ю АЭ (авиаэскадрилью). Поскольку мы были призваны в войну, курсанты ранних наборов присвоили нам кличку "тотальники". С этой кличкой мы проходили и в Сибири - и там мы были самыми младшими, но единственными, уже повидавшими войну. В АЭ было 3 отряда по 150 человек, в каждом из которых было по 3 классных отделения (к/о). Я был в 46 к/о.

Младшими командирами (командиры отделений) у нас были старослужащие. Нашим отделением командовал мл. сержант Чохели (мастер спорта по вольной борьбе - классический грузинский джигит) Утренние зарядки у нас были на высоте. Старшиной нашего 1-го отряда (в него входили курсанты из Полтавской и Сумской областей) был сержант Жоржолиани - родной племянник знаменитого грузинского комического киноартиста - тоже колоритная фигура.

До 1-го августа - интенсивный курс молодого бойца.

01.07.1941г. приняли присягу и совершили первый ознакомительный полет на тяжелом бомбардировщике ТБ-3. Я устроился в носовой кабине. Это был мой первый полет. Начались интенсивные занятия и учебные полеты. Летали чуть ли не через день. Полетные задания комплексировались. Нагрузка была колоссальной. Летал на одномоторных легких бомбардировщиках Р-5 и Р-10 (ХАИ-10). Каждые 10 дней - баня и обязательный укол (прививка) в спину. После уколов - никаких послаблений, ни от занятий, ни от полетов не освобождались.

Мне теоретическая подготовка и полетные задания давались легко. Все-таки в авиации вырос, стремился летать (отец и дядя хотели, чтобы я был технарем), к военной дисциплине не надо было привыкать.

На нашем аэродроме базировалось боевое авиационное подразделение ТБ-3 (скорее всего одна эскадрилья, может и крупнее). Летали они ночью на Констанцу и еще куда-то. Нас, курсантов, посылали в их общежитие дневалить. Все стремились туда попасть. Мне везло, я побывал у них несколько раз.

2-го сентября в 21.05 - первая бомбежка Харькова. Я в это время стоял на посту (на въезде в склады). Вдоль забора пролегала канава, через нее мостик - бетонная труба диаметром около 0,5 м. На одном ее конце - "грибок" часового. Я под ним - наблюдаю налет. По небу шарят прожектора. Попавший в его луч Не-111 или J-88 (сейчас трудно сказать, какие самолеты бомбили), светит белым блеском, в сторону прожектора летят пунктиры трассирующих пуль, слышны взрывы зенитных снарядов. Захватывающее зрелище! На крышах нескольких зданий в школьном городке установлены "спешенные" турельные установки ШКАС-ов, обслуживаемые старшими курсантами. Угрозы немцам они не представляли (по высоте полета), но трассы, видимо, разозлили одного немца. Он резко снизился, по ходу обстрелял зенитчиков и, положив серию из 20-ти 50-ти кг бомб вдоль стоянки наших Р-5, ушел с набором высоты.

Мой пост оказался недалеко от первого взрыва. Я, забыв о своих обязанностях часового, с испугу сиганул с винтовкой (с примкнутым штыком) в мост - трубу. И на половине пути "заклинился": трубу много лет не прочищали и там всякого мусора, в т.ч. попалась и колючая проволока, было предостаточно. Новый страх: я бросил пост! Надо срочно, пока не обнаружили, выбираться на поверхность, а я так плотно втиснулся, что ни взад, ни вперед - Больше всего держит колючая проволока. Страх все-таки оказался сильнее. Поцарапавшись до крови проволокой, вымазавшись и порвав  в нескольких местах шинель, все же успел выбраться не обнаруженным.

На стоянке огромное яркое пламя - горела большая палатка с парашютами и фотопленкой, пострадал один техник - сидел в сортире и получил осколок в мякоть зада, да несколько осколков наделали дырок в перкалевой обшивке самолетов. Половина бомб не взорвались - оказались наполненными опилками (наверное, чехи?). Таков мой "первый бой" в начале войны.

P.S. Сейчас эту часть отправлю и постараюсь сегодня же продолжить - днем выспался.

ХР-006
24.09.2001

В сентябре немецкие самолеты-разведчики начали появляться над Харьковом и днем. Раз обстреляли в воздухе наш Р-5. В другой раз принудили Р-5 к посадке вне аэродрома. Пошли слухи, что школу будут эвакуировать в Сибирь. Пошли письма домой с уведомлениями о предстоящем переезде. Оказывается, корреспонденция курсантская никуда не отправлялась, собиралась или командованием, или (скорее всего) "компетентными органами" - не знаю, как они в то время назывались. Построили школу и устроили "накачку", напомнили о сохранении военной тайны, о военном трибунале. В общем, нагнали на нас страху! В те времена существовало много запретов и за нарушения - трибунал.

Во время ночных налетов немецкой авиации кроме бомб сбрасывалась масса листовок. По утрам вся территория городка была покрыта ими, как снегом. Как хотелось почитать их, что там противник пишет? Но, ни-ни! Трибунал!

В 10-х числах сентября до нас доходили слухи об эвакуации ХТЗ и других заводов.

В середине сентября началась эвакуация и нашей школы. Нас, "тотальников" в составе нашего отряда держали до последнего. По слухам собирались оставить на оборону города. 22.09 наше классное отделение (остальной состав отряда двинулся пешком до Балашова) все же спешно погрузили на машины и доставили в район ж.д. вокзала. Над городом летала сажа от сжигаемых бумаг. Открыли магазины на разграбление. Народ тащил, что попадалось. В основном, продукты питания. Наши авиационные вещевые и продовольственные склады горели (поджигали наши, чтобы немцам не достались). Мы туда в последние дни посылались на работы. Зная, что едем в Сибирь, пытались запастись теплыми вещами. Но после окончания работ нас выстраивали, обыскивали и все изымали. (в Сибири, в декабре 41г. в 50-ти градусные морозы мы работали в пилотках, дырявых сапогах, полусгнивших портянках, в летнем нижнем белье, летних гимнастерках и в стареньких солдатских шинелишках).

На вокзале началась погрузка в пассажирский вагон поезда, отходящего на Москву. Успели загрузить продукты питания, вещи офицеров отряда, остатки эскадрильного имущества. Командиры, кроме заместителя командира отряда, находились уже внутри вагона. Там же находилась часть курсантов. Принимали и укладывали грузы. Остальные (в т.ч. и я) находились с заместителем командира отряда на перроне - подавали грузы в вагон. Вдруг над вокзалом на бреющем проносится J-88 (не бомбил). Мы по команде лейтенанта бросились через пути в укрытие. А наш поезд в это время тронулся, чтобы избежать бомбежки. Самолет, сделав круга два над вокзалом, исчез. Мы вернулись на перрон. Поезда с нашим вагоном и продуктами питания не застали. Ушел! Как мы безо всего в военное время добирались до Красноярска - это в следующем письме.

ХР-007
24.09.2001

Не застав нашего поезда, мы вскочили другой пассажирский поезд, спешно покидающий вокзал. Оказалось, что этот поезд пошел не по московскому направлению, а в направлении Лиски - Поворино - Ртищево - Пенза.

Вагон был общий, плацкартный, народ кроме нас гражданский, в основном женщины, ехавшие до ближайших от Харькова станций. Почти у всех огромные мешки, набитые хлебом и булочками, большей частью в виде крошек (видно сильно мяли мешки при диких посадках в поезда). А мы едем без продуктов и без необходимых дорожных документов - все уехало на Москву. Успели проголодаться - целый день не ели. А тут столько мешков с хлебом! Оружие (пистолет) было только у лейтенанта. Он, оценив создавшуюся обстановку, решил произвести у пассажиров ("мешочников", как их тогда обзывали), некоторые изъятия продуктов. Крику было много, но пистолета побаивались. Хлебных крошек досталось по пилотке (не развернутой) на брата. Кроме хлеба попались селедки (по одной на троих), немного сгущенного молока (по столовой ложке на брата).

Поезда часто и помногу простаивали на перегонах из-за бомбежек, вне станций, чуть ли не до Поворина. Добытую пищу съели быстро и несколько суток жили на кукурузных початках и моркови - добывали на полях (если еще попадались на них) во время остановок. Иногда удавалось початок или морковину засунуть на несколько минут в паровыпускной патрубок паровозного инжекционного насоса - тогда кукуруза или морковь получались почти вареными. Первая станция, на военном питательном пункте которой нас, порядком отощавших, кое-как все же покормили (мы же без документов!), была Поворино. В Ртищево нас покормили почти на законных основаниях, но пайком на дорогу не обеспечивали. Так что питались один раз за два дня.

В Пензе маршрут нашего поезда закончился. Почти сутки сидели и спали на площади перед вокзалом - внутрь почему-то не пускали. Лейтенант, бедняга, где-то носился - решал вопросы с нашим питанием и способом дальнейшего движения в направлении Красноярска. Кто-то из ребят ухитрился не то спереть, не то выпросить немного еды - сырой картошки. Пришлось жителей упрашивать, чтобы они эту картошку сварили. В общем,  слегка перекусили.

Появился радостный лейтенант - нам выделили 2-х осный товарный вагон "8 лошадей или 40 солдат" и продовольственный аттестат. Сразу поднялись и потопали на продпункт. Там нас накормили "от пуза": готовили на какой-то эшелон, а он куда-то пропал. Получили в дорогу сухой паек. Сытые и довольные пошли устраиваться в выделенный вагон. Расположились. И тут началось! У всех рвота, высокая температура, начали терять сознание. Появились врачи. Оказывается: массовое отравление. Медицина, видно сработала оперативно и качественно. Всем промыли желудки и воткнули по уколу. К утру оклемались. Не знаю, как в других эшелонах (а их там стояло на запад несколько), в нашем вагоне никто не умер и никого не сняли.

Дальше поехали без приключений. Нас прицепляли к разным эшелонам с эвакуируемыми на восток предприятиями.

В Кинели (за Куйбышевом) разглядывали представителей польского войска Андерса. Двигались они в Иран.

В Златоусте провели операцию по уворовыванию в депо из отремонтированного пассажирского вагона добротной чугунной печки. Дальше ехали в тепле и с горячей пищей. Воровали из товарняков картофель и соль. Соль меняли у жителей на сливочное масло, сметану. От хорошей такой жизни память дальнейший путь до Красноярска не сохранила

В Красноярск прибыли 16.10.41 г. От вокзала до авиагородка шли пешком (около 10-ти км). Был легкий морозец и лужи, покрытые ледком - все, что запомнилось. В городке набилось много народа из эвакуированных училищ. Спали вповалку на голом асфальтовом полу казарм. Столовая не успевала кормить всех по распорядку. Обедать можно было под утро. Ужин и завтрак моли быть совмещены и проходить в обед и т.п.

Наша "тотальная" 5 АЭ была передана в состав Канской авиашколы стрелков-бомбардиров (КВАШ с/б),располагавшейся в г.Канске (в двухстах с лишним километрах восточнее Красноярска) и стала именоваться 4-й АЭ. 3-я АЭ прибыла из Краснодара, а 1-я и 2-я эскадрильи - коренные сибирские (в основном из Канского и ближайших к нему районов).

ХР-008
24.09.2001

В Красноярске пробыли 3-е суток. В Канск прибыли числа 20-21-го октября. Основной состав нашей АЭ был уже там. Ходили на занятия и, в основном, по вечерам или ночам на вокзале разгружали вагоны со школьными грузами (в том числе и самолеты Р-5). Казармы - 2-х этажные, царской постройки. Полы асфальтовые, печное оборудование (голландки). Топили плохо, и температура в помещениях всю осень и зиму не превышала плюс 7 градусов. Страшно мерзли. В отношении "жизни" было не только холодно, но и голодно.

Летали в основном на открытых устаревших самолетах-бипланах с открытой кабиной Р-5, а более современные монопланы Р-10 ушли на фронт.

Полеты не отменялись до минус 35 градусов. На лица одевали меховые (из кротовых шкурок) маски. Одна маска - на несколько курсантов. Часто из-за спешки не успевали подогнать маску по лицу и получали сильнейшие обморожения.

В конце года произошло первое сокращение курсантской массы. Сократили безнадежных двоечников и плохо летавших. Передали их в так называемые Сталинские дивизии (стрелковые). Одна из них формировалась в Канске. Через некоторое время нас навестили некоторые из отчисленных. В новеньких белых полушубках, шапках-ушанках (тогда армия ходила, в большинстве своем, еще в так называемых шлемах), на ногах - валенки, лица упитанные, розовые. Полная противоположность нам, одетым еще по-летнему, голодным и мерзнущим. Мы им позавидовали.

Через короткий промежуток времени произошло еще одно крупное сокращение. Сократили всех троечников. Их направили в Сумское артиллерийское училище (в Ачинск). Остались преимущественно отличники (я в том числе).

В конце зимы 42 года начали сворачивать полеты. Стали больше использовать нас на всяких хозработах. Правда теоретический курс и количество полетов были значительно перевыполнены. Первоначально срок обучения определялся в 6 месяцев. Фактически, мы прошли два "круга".

Отряды (похудевшие) начали сводить в так называемые резервные батальоны (РБ). Учеба потекла крайне вяло, полеты отменили.

Мы мечтали об отправке на фронт хоть в пехоту. Неопределенность стала тяготить. У большинства в Украине остались родные. Их судьба была неизвестна.

Летом наш резервный батальон отправили в село Б.Уря (в 35 км от Канска) на заготовку сена. Работали напряженно. Начинали в 6 утра, заканчивали в 2-3 часа ночи. В 20-х числах августа нам приказали срочно прибыть в Канск. 35 км преодолели почти бегом. Надеялись, что наш вызов связан с отправкой на фронт. Поэтому и спешили.

И все-таки опоздали. Главные и солидные "покупатели" набрали себе нужное количество людей. Нам осталась самая обычная пехота. Но и это радовало нас ("отличников"). У казарм костры. Горит солома из подушек и матрацев, горят конспекты. Массовое ликование, песни, радостные крики.

Построились и с веселыми песнями двинулись на вокзал. Вдоль улицы шеренги женщин, жалеющих нас. Это было числа 26 августа 1942г.

Погрузились в вагоны (нас было 500 человек - цифра более или менее точная). Куда везут точно, не знаем, но знаем, что на фронт. На запад движется масса военных эшелонов. С Дальнего Востока едут на фронт кадровые представители сухопутных войск, моряки с кораблей.

Моряки вдоль пути следования наводили страх на население, разгоняли милицию (на протяжении всей войны они ее люто ненавидели), грабили станционные и пристанционные буфеты и киоски. Брали спиртное. И среди этих эшелонов движемся мы в сборном эшелоне.

Неожиданно на ст. Юрга (не доезжая Новосибирска) 28 августа вагоны с нами отцепляют. Нас выгружают. Строимся и идем 12 км до летних лагерей Новосибирского пехотного училища (Юргинские лагери). Как потом стало известно, нами ("штурманами") заменили "разбойных" морячков.

Из нас сформировали 2 учебных батальона - минометный и пулеметный. Я со своими ребятами попал в пулеметный.

ХР-009
25.09.2001

В училище нам сообщили, что, учитывая нашу предыдущую подготовку, из нас планируют за 4 месяца подготовить заместителей командиров пулеметных, автоматных и минометных рот. Началась интенсивная подготовка. Б/у -шные гимнастерки менялись еженедельно - разваливались от соли и интенсивных нагрузок. Деревянные макеты винтовок выдерживали не более 2-х занятий. Частые ночные тревоги, марш - броски.

Мне "повезло" - был назначен первым номером пулемета Максим, из которого стреляла вся рота, а чистить его приходилось мне и второму номеру.

В начале октября вернулись на зимние квартиры в Новосибирск. Наш взводный, лейтенант Тузов, в отличие от других взводных из запаса, был кадровым военным. На занятиях не терпел никаких условностей. Кроме этого он был чемпионом Алтайского края по бегу на дальние дистанции. Это я к тому, что в конце октября наш взвод последовательно занял первые места по бегу на 10 км по пересеченной местности с полной боевой выкладкой (ранец с 16-тью кг кирпичей - взводный сам взвешивал и загружал - и винтовка) на первенство роты (1 час06 мин), первенство батальона (1 час02 мин), первенство училища (58 мин) и первенство СибВО (56 мин!). И все это было проделано за 4 дня без тренировок и отдыха. Вот такой нам попался лейтенант. В других взводах нас жалели и нам сочувствовали. Зато на войне из нашего взвода, наверное, больше всех уцелело. Искал я его после войны. Безуспешно.

7-го ноября предполагалось открытие Новосибирского оперного театра (пока в качестве помещения для проведения торжественного заседания новосибирских властей). Наш взвод, как передовой, был назначен в почетный караул. Нам выдали новенькое обмундирование, кирзовые сапоги и автоматы ППШ. Однако 5-го ноября наши два батальона выстраивают, приказывают сдать постели, полученное накануне новое обмундирование и оружие. Очень быстро нас после этого построили в походную колонну, на ходу, буквально, сообщили, что выпуска не будет и наши два курсантских батальона отправляются на пополнение формирующейся гвардейской армии. В этот же день погрузились в вагоны и двинулись на запад. Провожали нас с оркестром, лозунгами. Как сибиряков. А нас больше половины было с Украины.

ХР-010
26.09.2001

5-го ноября 42 г. поздним вечером, под оркестры и ветер со снегом, тронулись на запад. Знали только, что едем на пополнение гвардейской армии. По дороге понемногу приворовывали из вагонов картофель и соль. Это было связано со смертельным риском: охрана стреляла по людям. Бывало, и попадала, но, тем не менее, воровать не переставали. Однажды (в Уфе или Казани), наши "умельцы" хорошо обчистили воинский продсклад, и вся курсантская команда несколько дней лопала концентраты (пищевые 400 граммовые брикеты) преимущественно гороховые.

После 7-го ноября (скорее 12-го или 14-го) на рассвете наша команда выгрузилась на ст. Платоновка (Тамбовской обл.). Построились и по пушистому снежку потопали до г. Рассказово (километров 12-14). У меня была легкая простуда с повышенной температурой. Мои ботинки еще в Новосибирске развалились. От носков до начала каблуков подошвы отстали начисто. Между портянками и подошвами напихивал пуки сена или соломы и потом подошвы мягкой проволокой подвязывал к верху ботинок. Сооружение получалось таким, что последние дни перед отправкой меня безо всяких освобождали от строевых занятий и любимых мною лыжных кроссов. От такой обуви и простуда. А тут этот марш до Рассказова. Усугубилась простуда, и появились на ногах кровавые потертости.

Привели нас в молодой сосновый лес около города. Распустили строй. Со всех сторон крики командиров-зазывал: "Кто в разведчики? Сюда, ко мне!", "Кто в артиллеристы? Ко мне!", "Кто в автоматчики? Ко мне!" и т.п. и т. п. Большинство ребят, естественно, бросились к разведчику и я в том числе. В своих ботинках я немного замешкался и прямо передо мной набор закончился. Рядом кричал лейтенант-автоматчик и, не успевшие в "разведку", ринулись к нему. Тут я оказался в числе первых.

Вот так я стал автоматчиком 1-го взвода 1-роты автоматчиков 70 Гвардейского стрелкового полка 24-й Гвардейской стрелковой дивизии 2-й Гвардейской Армии под командованием Р.Малиновского.

ХР-011
27.09.2001

Разбили нас по взводам, показали, где рыть котлован под ротную землянку и где валить деревья для срубов и для дров. Сказали, чтобы поторапливались - ночевать будем в выстроенной землянке или на снегу - других мест нет. К полуночи все-таки построили, установили печи (из 200-литровых бочек), долго их растапливали (дрова-то сырые, из свежеспиленных сосен). Много было дыма. Спать пришлось в полунатопленной землянке на нарах из сырых жердей, накрытых оттаявшим сосновым лапником. Постелей не было. А у меня, ко всему, высокая температура. Но, ничего, все обошлось.

Утром нас стали обмундировывать. Каждому выдали: шапку-ушанку, шерстяной подшлемник, шинель, телогрейку, гимнастерку, брезентовые ремни для шинели и брюк, комплект нижнего белья, ватные брюки, валенки, ботинки, белую маскировочную сетку, маскхалат, каску, автомат ППШ с 2-мя дисками, финский нож, саперную лопатку, противогаз, вещмешок - "сидор" и 1000 патронов (10 кг) в качестве НЗ.

В полку были две роты автоматчиков, непосредственно подчинявшиеся командиру полка. Наша, 1-я рота больше, чем наполовину состояла из нас, бывших, последовательно, курсантов авиационного и пехотного училищ и процентов 25 составляли бывшие зеки (23 - 24 г.г. рождения - наши ровесники), а остальные (человек 10), сохранившиеся в составе 24 Гв.Стр. дивизии, понесшей огромные потери, в том числе в р-не печально знаменитого Мясного Бора, Новгородской обл., где до сих пор собирают останки погибших.

2-я же рота автоматчиков почти целиком состояла из моряков Тихоокеанского флота и небольшого количества кадровых зенитчиков с Дальнего Востока. У них были проблемы с переобмундированием. Моряки никак не хотели расставаться со своим морским обмундированием. В конце концов им разрешили оставить у себя бескозырку, тельняшку, ремень и, вроде бы, бушлат.

До конца ноября - боевая подготовка: тактические занятия, марши, стрельбы. Роты автоматчиков были в своем роде элитой. Комплектовались преимущественно комсомольцами и членами партии, с приличным (в основном не ниже среднего) образованием. Выявлявшихся при формировании "сачков" и больных, добивавшихся освобождений от занятий и нарядов, безжалостно отправляли в стрелковые батальоны. Поэтому я, не желая уходить из автоматчиков, о своей простуде и потертостях ног, не распространялся. Простуда прошла быстро, а вот потертости только к началу 43-го года зажили. Это причиняло некоторые неудобства. Приходилось терпеть.

В начале декабря начали подавать эшелоны под погрузку. В ожидании погрузок между населением и нами (включая офицеров) развернулся оживленный товарообмен: загонялись ботинки (зима, ведь!), подшлемники (сибиряки, не замерзнем!), офицерские сапоги и не помню, что еще. Взамен брали еду, самогон. В общем, перед отправкой немного "облегчились". Уже на фронте под Сталинградом это "облегчение" нам аукнулось (если забуду об этом написать - напомни).

О том, куда едем, никто толком ничего не знал. Одни говорили, что повезут под Воронеж, другие - в Сталинград. Поехали. Через несколько дней стало ясно: едем под Сталинград.

Наша дивизия разгружалась на станциях Лог и Иловля. Станции были разрушены - бомбежки. Разное снаряжение, продукты были в разных эшелонах. Перед выгрузкой нам дополнительно выдали лыжи, но без креплений - крепления ехали в другом эшелоне. В других эшелонах ехал и основной запас продуктов и сено для лошадей. По-видимому, чтобы не попасть под бомбежку, нас быстро строили и - шагом марш! Шли ускоренным маршем, не кормленные, с лыжами на плечах (креплений-то не было!). Бросить их нельзя - боевое снаряжение. Бросили их только, когда на нас пошли немецкие танки. Шли через Качалино, Калач, Ляпичев и где-то недалеко (на юг от Ляпичева с десяток км) остановились в открытом поле. Ветер, мороз. Кухня без продуктов. Мы и конь нашей кухни - без ужина. Начальство как-то туманно объясняет наше будущее: здесь останавливаемся, окапываемся, ждем подхода остальных сил армии, подвоза продуктов, боеприпасов и пр.. Отсюда наша армия после артиллерийской и авиационной подготовки должна вклиниться в расположение окруженных немцев и, расчленяя их на группы - уничтожать. Мы же надеялись на маленький отдых и подвоз продуктов.

ХР-012
28.09.2001

Не успели сообразить, где и как будем ночевать, как прозвучала команда: полку построиться и начать марш. Все это происходило в спешке.

Интересная цитата на этот счет: "14 декабря в 22 часа 30 мин. директивой на имя А.М.Василевского Ставка потребовала ввиду изменившейся обстановки на юге, осуществление первого этапа операции "Кольцо" отложить. 2-ю гвардейскую армию предлагалось форсированным маршем двинуть на юг и расположить в тылу частей, действующих против котельниковской группы противника."  (Академик А.М.Самсонов. Сталинградская битва. "Наука", М., 1982, с.439) - вовремя попалась мне эта книга!

ХР-013
28.09.2001

И начался ночной марш в неизвестность. Страшный был марш! Накануне была оттепель, наши валенки и шинели были насквозь мокрыми. А тут в самом начале марша резко похолодало, началась поземка. Валенки и шинели настолько заледенели, что нельзя было ни нагнуться, ни согнуть руки. Страшные муки терпели те, у кого возникали проблемы с опорожнением желудка - ни штаны расстегнуть, ни присесть. Это был ужас!

Двигались почти без привалов. Люди выбивались из сил, падали и не могли подняться. Их пытались ставить на ноги и как-то заставить двигаться их товарищи, сержанты. Многие, пройдя несколько шагов, снова падали. У охранявших еще возможность двигаться, порой уже недоставало сил поднимать и тащить выбившихся из сил товарищей или подчиненных. И их бросали на произвол судьбы. Очень много людей погибло от холода и потери сил. Механического транспорта у полка почти не было. Кони, как и люди, тоже не получали корма, выбивались из сил и, как и люди, падали и погибали. Страшный был марш! Мне и тем, кого "мучил" в пехотном училище лейтенант Тузов, удалось вынести нечеловеческие нагрузки марша и не понести потерь. Как мы были ему благодарны!

Девяносто километров прошагал таким образом наш 70-й полк. При этом нас еще и бомбили! Бомбили-то, в основном, отступающие части 51-й армии, а нам (так нам казалось) попадало "попутно". Отступающие части имели печальный вид. Скорее всего, они в панике бежали. Многие - без оружия. На малочисленных транспортных средствах (автомобили, конный транспорт - даже кухни) люди висели гроздьями, срывались, падали, на их место карабкались другие. Удручающее зрелище! Все происходило совсем не так, как нам сообщалось и как мы сами представляли до этого. Два потока двигались в разные (противоположные) стороны.

Мы, солдаты, не имели ни малейшего представления, куда нас ведут таким ускоренным темпом. Догадывались, что впереди нас ждет что-то серьезное.

А вот как описывается наш марш у А.М.Самсонова, с.477 (примеч. 98): "Войска двигались по 40-50 км в сутки в условиях лютой зимы, населенные пункты на пути их следования были заняты тыловыми учреждениями и госпиталями, обогревание бойцов представляло невероятные трудности, но армия двигалась и вовремя своими передовыми частями - 3-й и 49-й гвардейскими стрелковыми дивизиями 13 гвардейского стрелкового корпуса, 98-й стрелковой дивизией и 70-м стрелковым полком 24-й гвардейской стрелковой дивизии (наш полк!) 1-го гвардейского стрелкового корпуса - удачно вышла на рубеж Громославка, Ивановка, Капкинка, предупредив действия противника"

В конце марша произошел такой эпизод. Морозное солнечное утро, в воздухе появился 4-х моторный транспортный "Кондор" - вез грузы окруженным немцам. Появились наши Ла-5 (пара). Завязался воздушный бой. "Кондор" был сбит. Начал падать недалеко от нас. Два летчика выбросились с парашютами. Нам команда - захватить парашютистов. Одного парашютиста относило далеко в сторону, за ним бросились полковые разведчики. У них завязалась перестрелка с приземлившимся летчиком. Летчик сопротивлялся и был убит. Второй приземлялся прямо в месте падения и взрыва самолета.

ХР-014
28.09.2001

Мы побежали к месту падения самолета. При взрыве в радиусе метров 200 разбросало его груз. Грузом был консервированный хлеб, каждая булка которого была завернута в пропарафиненную бумагу. Булки в виде брусков (формовые), весом 500-600 г. На верхней корке выдавлены цифры (на сохранившихся булках): 1938, 1940(по-видимому, годы выпуска). Большинство булок были разрушены на множество кусков. Парашютист же перед приземлением поднял руки вверх - сдавался. К самолету практически сбегался весь полк - было кому пленять парашютиста. Мы, сильно голодные, добежав до разбросанного хлеба, начали его запихивать в рот и попутно собирать в запас во что придется. Бросил на землю автомат, достал маскировочную сетку и на нее в темпе стал собирать и укладывать куски хлеба. Собирающего народа хватало. Надо было шустрить, чтобы собрать побольше. Я, перебегая с сеткой, совсем забыл про свой автомат. Спохватился, когда от него удалился метров на 150. Как я испугался! Это ж надо! Так увлечься и забыть об оружии! Удивительно, при дефицитности автоматов, никто на него не позарился. Голод всеми двигал. В общем, страх я испытал огромнейший и долго помнил о таком позорном случае.

Хлебом все пообъедались до тошноты и болей в желудке. Некоторые даже сознание теряли. Но никто со своими запасами не расставался. Отошли от самолета не более километра. Чувствуем себя препогано. А тут команда - срочно окапываться - ожидается атака немецких танков. Земля промерзла на солидную глубину. За несколько часов (к утру) удалось каждому вырыть по круглой ямке на глубину меньше метра. Если бы атака немецких танков состоялась, вряд ли бы мы уцелели в степи и в таких ямках.

В памяти об этих днях остались непрерывные перемещения, танковые бои, бои в воздухе, частые бомбежки немецкой и итальянской авиации, морозы, недосып и жуткая усталость.

Пришлось поучаствовать в непонятном танковом десанте. На закате солнца, в мороз, на окраине одного из населенных пунктов нашу роту подвели к работающим на малых оборотах танкам Т-34 и, не поставив никакой задачи, приказали по отделениям занять места на броне танков. Танкисты грелись в сохранившихся хатах, а мы в ожидании их появления, мерзли на броне. Наконец, танкисты заняли свои места в танках. Нам опять-таки никто ничего не объяснил, куда нас везут, где, когда и что нам надо будет делать. Двинулись в темноту. Нас на броне швыряет, держаться почти не за что, руки прихватывает мороз. Тоскливо. В темноте начали появляться вспышки искр, звук взрыва не всегда был за грохотом и лязгом танков слышен. Судя по всему, немцы били в темноте по площади.

Вдруг, наш танк резко остановился. Мотор заглох. Мы от резкой остановки чуть не слетели с танка, набили себе синяков и шишек. Стали явственнее слышны разрывы. В танке тишина. Потом звук открываемого десантного люка (и, по-видимому, люков механика- водителя и стрелка-радиста). Танкисты покинули танк, ничего не сказав нам, и бросились бежать назад, к селу (откуда выехали). Видя такое, мы тоже покинули танк и бросились вдогонку за экипажем. Через некоторое время вернулись практически все танки. Что это была за "операция" я так до сего времени не могу понять.

ХР-015
30.09.2001

До 18 декабря как-то память отказывается расположить все перемещения (после выгрузки в Логу) в упорядоченные по датам и названиям события - сплошная мешанина в событиях и их привязках. Все происходило как в бреду. Видно, сильнейшие перегрузки пришлось нам испытать - и физические и психические. Сплошная сумятица в голове!

Судьба противогазов. Почему-то мы были уверены - они нам не пригодятся. Сумки использовали как дополнение к вещмешку. Банки за ненадобностью просто выбрасывались, и вся степь между Волгой и Доном была ими усыпана (естественно, в пределах, охватываемых моим взглядом - может, в других местах было не так, но вряд ли). Гофрированные трубки жгли в кострах (в качестве топлива). А маски использовали в качестве галош на прохудившиеся валенки - сам этим пользовался.

О валенках. Еще перед выездом из Рассказово практически все воинство, учтя, что на улице зима и до весны далеко, посчитало ботинки (а младшее и среднее офицерство - сапоги) лишним грузом и с помощью местных жителей успешно от них избавилось. Все ходили в валенках. А в местах, куда нас привезли, в декабре частые морозы сменялись оттепелями и, иногда, с дождями. Валенки быстро пришли в негодность. И вот однажды, во время сильной оттепели, проезжавший вдоль колонн командир дивизии П.К.Кошевой остановил колонны и приказал надеть ботинки (сапоги - офицерам). Колонны встали, но одевать-то было нечего! Постояли в молчании... Команда "шагом марш!" - и мы пошли дальше. По-моему, в мемуарах Кошевого (или где-то еще) этот эпизод упоминался, но не упоминалось, что переобуваться было не во что.

О конях. Я уже упоминал, что кони тоже голодали, а нагрузки на них были огромные. Часть падала и подыхала (или пристреливали безнадежных), часть гибла при бомбежках и обстрелах. Всех этих лошадей проходящие войска быстро разрубали на куски (часто вырубались куски прямо со шкурой и внутренностями). Надо было успевать - желающих разжиться мясом было много, все хотели есть, но лошадей на всех не хватало. После тех событий я до сих пор не могу видеть конину. Много ее и всякой до 43-го года пришлось поесть. Да, голод не тетка!

По местам, где мы проходили, попадалась масса неубранных трупов - наших и немцев. Некоторые, судя по обмундированию, лежали с лета 42 г.

Хр-016
30.09.2001

Вечером 18-го декабря подошли к какому-то населенному пункту. Приказали окапываться - возможна атака немецких танков. Нашли какие-то старые окопы, расположились в них. Рядом разгорелся танковый бой между нашими и немцами. В небе - воздушные бои. Нас не задевают, но рядом - ад кромешный. Населенный пункт Нижне-Кумский. Перед ним - маленькая речушка. Наш берег высокий и крутой. Позже узнал название речушки - Мышкова.

Оказывается, части нашей армии (в т.ч. наш полк) вошли в соприкосновение с наступающей немецкой (деблокирующей) группировкой. Дальше немцы не прошли. Нас, по-видимому, командир полка держит в резерве.

Наша рота все время перегонялась с места на место, бои вокруг и рядом с нами, но нас задевало как-то "рикошетом", но все равно было страшновато.

При очередных сменах своего местонахождения, наконец-то удалось, под шумок, расстаться с бесполезными лыжами. Немецкие танки своим флангом, во время боя с нашими танками, чуть было не подавили нас. Наша позиция никак не была готова к сопротивлению, поэтому пришлось ее не мешкая, оставить. Для того чтобы бросить лыжи, оснований было достаточно. И вот, числа до 21 - 22-го мы так и бегали под бомбежками и обстрелами.

Бои, судя по грохоту, шли жестокие, но нас в прямое соприкосновение с немцами не вводили, видно берегли на случай критической ситуации. Все-таки - элита!

Хр-017
02.10.2001

В нашем полку, как и в других стрелковых полках, было две роты автоматчиков, подчинявшихся напрямую командиру полка и являвшихся его "последней надеждой" в критических ситуациях. Наша, 1-я, рота в основном была укомплектована бывшими курсантами-авиаторами, добавочно некоторое время проучившимися в пехотном училище; процентов на 20 - зеками (в основном карманными воришками, сидевшими в детских колониях, как и знаменитый Матросов) и в небольшом количестве - солдаты и сержанты, служившие в роте до нашего прибытия.

Вторая же рота была преимущественно укомплектована моряками-дальневосточниками, списанными с кораблей, по их выражению "за непочтение к родителям". Это были еще те "братишки". В атаки ходили со зверскими выражениями лиц, с залихватским свистом, криками "полундра!", в распахнутых телогрейках, с расстегнутыми до пояса гимнастерками (чтобы видна была их "морская душа"). Могли переть на танки с голыми руками. Немцы их панически боялись. Естественно, они долго не жили.

Роты в нормальных условиях по очереди участвовали непосредственно в боевых операциях, по очереди должны были ходить с разведчиками или саперами (для огневой поддержки или минирования) в тыл к немцам. Одна рота, как правило, находилась в оперативном резерве при командире полка - другая выполняла боевое задание. Правда, такой порядок не всегда соблюдался, ситуации возникали самые разные.

Первыми пришлось идти в тыл с разведчиками для огневой поддержки при захвате "языка" автоматчикам - морячкам. В темноте зашли в село, занятое немцами. Все спало. Тишина. Подбираются к немецкому штабу. Вдруг на улочку выскакивает немецкий броневичок. Морячки не удержались. С криками и свистом, стрельбой и швырянием гранат, напали на броневичок и опрокинули его на бок. От такого шума поднялись немцы. Завязалась перестрелка, разведчики и непутевые морячки вынуждены были покинуть село, не выполнив задачи (захват "языка"). Были раненые и убитые. Не всех удалось вынести в свое расположение. После этого моряков с разведчиками на "деликатные" задания не посылали. За них отдувались мы.

Где-то числа 23 декабря вечером нашу роту послали с саперами и "проводниками"- разведчиками в тыл к немцам, минировать их пути вероятного отхода (от хутора Нижне-Кумского). Мы должны были прикрывать саперов от возможного нападения немцев. Чтобы использовать нас полнее - каждому вручили по две 5-ти килограммовые противотанковые мины (деревянные ящики, наподобие тех, в которые в мирное время упаковывали яблочный мармелад). К месту минирования добрались без приключений. Саперы начали ползать по снегу - устанавливать мины, а мы мерзли, лежа в снегу.

В расположение полка вернулись на рассвете. Полк в это время начал входить в оставленный немцами хутор. Наша рота пошла вместе с полком. Остался командир роты лейтенант Лава со своим ординарцем (кажется, его фамилия Петренко) решать какие-то вопросы со штабом полка и я. У меня до этого не зажила потертая ранее нога, после хождения в тыл совсем худо стало. Командир послал меня в санроту на перевязку и наказал без него не уходить. Часа через полтора командир сделал свои дела и мы втроем пошли через хутор вдогонку за полком.

В хуторе масса наших убитых. Командир посоветовал мне поискать на убитых целые валенки и переобуться: мои совсем прохудились. Не мог я с мертвецов стягивать, брезговал, да у них валенки тоже не лучше моих были - в одно время получали.

Вышли из хутора на дорогу. Я пытаюсь определиться, где мы ночью ставили мины. И тут метрах в 50 впереди нас взрыв - подорвалась полуторка (ГАЗ-АА) с зенитной пулеметной (ДШК) установкой. По дороге двигались небольшие группы людей, конные повозки, верховые. Место, где мы ставили мины, я, примерно, опознал. Около меня оказался какой-то майор на коне. Смотрю, он, вроде, на минном поле нашем находится. Я окликнул его и предостерег о возможной для него опасности. Объяснил, что мы здесь ночью ставили противотанковые мины. Он приказывает мне (мой командир с ординарцем ушли далеко вперед) показать ему, где находятся установленные мины и от него никуда не отходить. А как я могу показать, ставили-то их саперы? К тому же они их тщательно маскировали, закапывая в снег. Вот попал в положеньице!

Ситуация такова, что нужно как-то оторваться от майора и догонять своих. Майор там с кем-то начал разбираться. Я, не долго думая, дал деру, не обращая внимания на свою больную ногу. Майор начал кричать, чтобы я остановился, даже сделал несколько выстрелов, но почему-то преследовать не стал, наверное, побоялся подорваться на минах.

Догнал ротного. Тот поинтересовался, что это я там натворил? Узнав, похвалил за "находчивость" (за то, что сумел удрать от майора). До вечера шли без приключений. Свернули с дороги к речке. С нашей стороны высокий берег 3-4-х метровым обрывом спускался к замерзшему руслу речки (Мышковой). Противоположный берег был низким, поросший редким кустарником. Мы втроем спустились к руслу и двигались под высоким берегом. Вдруг с того берега раздалась автоматная очередь. Показалось, что стреляли по нам. Упали под берег. Лежим, ждем, что будет дальше. Больше не стреляли. Поднялись. Пошли дальше. Темно, противоположный берег почти не просматривается (ширина речки метров 15-20, до кустарников немного дальше). Двигаемся осторожно, боимся неожиданностей. Видно, ротный не очень представляет, где наши, а где немцы. Ну, а мы тем более "не в курсе". Команда шепотом (мне): "перейди на тот берег и следуй параллельно нам". Команду нужно выполнять. Страшно. Тем более в такой неизвестной ситуации. Перешел. Иду. Боюсь, что потеряю контакт со своими. Жду неожиданностей. Одиночество гнетет. Правду говорят, что на миру и смерть красна. Хочется быть вместе.

Вдруг на высоком берегу послышался лязг гусениц. Танк! Я мигом оказался на противоположном берегу - командир с ординарцем притаились под обрывом, в темноте я их не сразу нашел. А когда нашел, улегся около них. Командир не спросил, почему я оказался на их берегу. Видно танк на нас подействовал. Лежим. Танк все ближе подходит к берегу. Командир шепотом приказывает нам приготовить противотанковые гранаты. В вещмешках у нас еще из Рассказово лежало по одной такой гранате (не успели использовать). Лезем все трое наверх. До поверхности остается метр или полтора. Вдруг танк останавливается, глушит движок. Звучит отборнейший мат на русском языке. Видно, командир танка ругает механика-водителя за то, что тот заехал неведомо куда. Мы обрадовались: свои! Но показываться танкистам не стали - могут в темноте с перепугу принять за немцев с вытекающими из этого последствиями. Танк оказался маленьким - Т-60 (разведка, наверное). Мы тихонько скатились вниз, разрядили гранаты, немного отдышались и двинулись дальше. Втроем.

Второй раз ротный не стал посылать меня на противоположный берег. Часам к 23-24 добрались до своей роты.

Хр-018
03.10.2001

Рота расположилась в открытом поле. Отрыли неглубокие ямки в мерзлом грунте. В каждой из них можно было разместиться не более 4-5 человек (тесно прижавшись, в полулежащем состоянии). Над ямкой растягивалась в виде крыши плащ-палатка. Для ее закрепления в качестве штырей использовались снаряженные патроны от крупнокалиберных пулеметов или противотанковых ружей (ПТР). Кстати, порох из патронов и других боеприпасов часто использовался в качестве горючего для разогрева содержимого котелков (воды, пищи). В тесно заполненных ямках, да еще под брезентовой крышей, было все же теплее, чем на открытом воздухе. В общем, рота к нашему приходу худо-бедно, но разместилась с относительным "комфортом". Свободных мест для нас троих не было. Надо было рыть для себя ямки самим. Ямку для ротного, как полагается, начал рыть его ординарец. Я же должен был находиться в расположении своего взвода (такова субординация), а поскольку и там свободных мест не было, надо было решать свой "квартирный" вопрос самому. Время было уже позднее, мороз усиливался, надо было поспешать. Потыкал лопаткой (малой саперной) мерзлую землю и загрустил. Одному и до утра не управиться, а на открытом месте не спать, а бегать надо, чтобы не замерзнуть. В общем, нерадостная перспектива вырисовывается. Ко всему, предыдущая ночь была без сна (в тыл ходили), устали порядком, пока сюда добрались и, ко всему, потертая нога разболелась. Хожу, горюю (пока не копаю, двигаться надо, чтобы не замерзнуть) Под ногами вдруг почувствовал что-то мягкое. Ковырнул носком валенка снег, а под ним - кучка прелой соломы (видно, после комбайна осталась). Значит, по науке, под соломой должна быть талая земля! (Учите, ребята, науку. От этого, иногда великая польза проистекать может!).

Ямку выкопал быстро (еще раз спасибо лейтенанту Тузову за то, что учил нас не "условно"). Разогрелся, ожил. Пошел посмотреть, как идет дело у ротного. А там только контуры ямки стали обозначаться, не более того. Черт меня дернул за язык! Похвастался, что я уже вырыл себе. Не поверили, пришли посмотреть. Ушли. Вдруг крик ординарца: "Командир первого (моего) взвода к командиру роты!".

После этого взводный поднимает командира отделения (тоже, моего). Отделенный поднимает отделение (с ним и мною нас было четверо, остальные за предыдущие дни перешли в разряд "боевых потерь") и передает приказ ротного: нашему отделению заступить в боевое охранение. Это значит, ночь нам не спать! Командир роты с ординарцем заняли мою ямку (сумели вдвоем там поместиться), а ямку нашего отделения заняло смененное нами отделение. Так была решена "жилищная" проблема старшего начальника.

Промучились в боевом охранении. Чувствую себя перед ребятами виноватым.

Рассвело. Туманное утро. Оказывается, недалеко от нашего расположения проходит полевая дорога, на ней и по ее обочине вперемешку разбитые наши сани, трупы ездовых и лошадей, и несколько разбитых немецких грузовиков. Направился в сторону грузовиков, посмотреть, чем там можно разжиться. Около одной из подбитых машин - с десяток рассыпанных сигарет. Сам я не курил (кстати, до самого конца войны - точнее до апреля 47-го года), но знал, что с куревом у солдат всегда были проблемы. Поэтому решил собрать сигареты. Для ребят. Они тоже занялись обследованием саней и машин. Рассвело и нас, надо думать, скоро сменят. Собрал сигареты, подхожу к подбитым машинам. В это время к расположению роты подъезжает полуторка (ГАЗ-АА или как ее звали - "катюша"; кстати, еще "катюшей" кроме реактивных минометов в начале войны называли бомбардировщик СБ, керосиновую лампу из снарядной гильзы, "снаряжение" для высекания огня с помощью кремня, кресала и трута - фронтовых заменителей спичек; популярное было имя после известной песни о Катюше).

Кроме шофера в кабине сидели еще два человека. Как потом оказалось - один из них начальник разведки дивизии, второй - какой-то артиллерийский начальник из дивизии и в кузове - сержант артиллерийский разведчик. Командиры поговорили с нашим ротным, он подзывает к себе нашего командира отделения и приказывает нам погрузиться в машину. Ему тоже было предложено лезть в кузов. Погрузились. В кузове в один слой лежали ящики с патронами от противотанковых ружей и несколько самих ружей, наверное, в спешке не выгрузили.

Предыстория появления в нашем расположении автомашины: командир дивизии был недоволен результатами разведки в р-не хутора Верхне-Кумской. Дивизии предстояло наступать в его направлении. Но, генерал Кошевой не мог получить от разведчиков сведений о местонахождении и количестве немецких войск в р-не этого хутора. Разгневавшись, он приказал своим подчиненным командирам самим лично произвести разведку. Те поймали первую попавшуюся на глаза автомашину, прихватили с собой сержанта - артиллерийского разведчика и, заехав в наше расположение, взяли для своей охраны и огневой поддержки отделение автоматчиков. Мы попали в их поле зрения, вот нас и сцапали. Ротного нашего, лейтенанта Лаву, взяли, вероятно, для компании. И повезли нас навстречу немцам, в сторону Верхне-Кумского.

Хр-019
04.10.2001

Дорога на Верхне-Кумской шла по слегка всхолмленной степи. До хутора, сколько помнится, было километров 14-15. Дорога была пуста. Двигались в одиночестве. Командиры часто останавливали машину. Что-то обсуждали. Видно, их настораживало что-то. Проехали большую часть дороги, поднялись из очередной долинки наверх и сквозь туманную дымку, примерно километрах в полутора стало видно село - хутор Верхне - Кумской (в тех местах хуторами называли сравнительно большие сельские населенные пункты), справа на окраине хутора просматривалась группа машин, очень похожих на танки - точно определить мешал туман и большое удаление. Нельзя было определить - "живые" это машины или подбитые. А, главное, наши это были или немецкие? Машину в очередной раз остановили. Решили все же разобраться. Спустились, чтобы не демаскировать себя, назад в долинку. Стало страшновато. Вдруг это немцы и на "живых" танках! Тогда нам далеко не убежать. Что- то не очень вдохновляло и нахождение в машине противотанковых ружей с боеприпасами. Место-то голое, укрыться негде. Да и машин там стояло около 2-х десятков. В общем, о сражении с предполагаемыми немецкими танками речи не шло.

Посовещавшись, командиры решили выяснить все же, чья же эта техника и в каком она состоянии. Решили послать вперед разведчиков. Ну, сержанту - артиллерийскому разведчику сам бог велел идти. Решили ему в помощь дать автоматчика. Наверняка, каждый из нас надеялся, что пошлют не его. Я, во всяком случае, так думал. Послали меня. На нас маскхалаты. Это утешает. Авось не заметят! У сержанта полевой 8-ми кратный бинокль - может, не придется далеко ползти. Ползем молча. Проползли метров 100, вылезли на пригорок. Туман поредел, видимость улучшилась. Сержант смотрит в бинокль, а я так. Видим, что это танки. Сержант пытается определить, чьи. Вдруг, из рядом стоящего дома выпрыгивает на костылях человек гражданского вида. Я это и без бинокля определил. Подпрыгивает к танкам и справляет малую нужду. Сержант определил это точно - у него бинокль. Страх исчез. Раз гражданский лазит возле танков, значит танки не немецкие или подбитые. Хотели вернуться к своей машине (ясно же все!), но побоялись, что нас могут неправильно понять, мол, испугались. Решили еще немного продвинуться вперед. Страх почти прошел, поэтому мы уже не ползли, а продвигались перебежками, даже не очень и пригибаясь.

Наконец определили точно - танки наши, в основном, Т-34 и среди них какие-то развороченные автомашины. Двигатели не работают. Людей около них, кроме этого мужика на костылях, нет. Бежим к своим. Радостно докладываем результаты разведки.

Командиры принимают решение ворваться в село на большой скорости, а там видно будет. Двоим автоматчикам приказали расположиться на крыльях передних колес. Я и командир отделения - впереди в углах кузова. Двое командиров остались в кабине, хотя кабина ГАЗ-АА была двухместной. Наш ротный (у него тоже был автомат) и сержант-разведчик с карабином облокотились на крышу кабины. Мы в маскхалатах, с автоматами наизготовку, с лихим видом, страхов-то нет! Поехали.

Дорога неровная, машина дребезжит (старая), подскакивает на рытвинах. Маскхалаты встречный воздух раздувает, мотор ревет, а скорость километров 35-40, не более. Много шуму из ничего! Хуже всего приходилось ребятам на крыльях. Спасала не очень высокая скорость. Все очень напоминало старые фильмы про революцию, когда показывали грузовичок с красногвардейцами или морячками. Там тоже лежали на крыльях и сидели по углам кузова. И тоже был лихой вид. В памяти все последующее время наша поездка так и запечатлелась - по - «киношному".

" Врываемся" в хутор по центральной улице. Машина резко тормозит. Впереди, метрах в ста два немецких грузовика с прицепленными минометами и в спешке запрыгивающими в кузовы машин немцами. Видно, что поспешно удирают. Наш ротный, и мы с ним, просим разрешить преследовать удирающих немцев. Азарт охотничий взыграл! Не разрешили. Пока разбирались - немцы выскочили из села на возвышенное место (высокий берег) и там остановились. Видим, как они отцепили минометы и стали их устанавливать. Поняли, наверное, что поспешили удрать.

В это время командиры (из дивизии) приняли решение возвращаться, чтобы срочно доложить командиру дивизии о том, что немцев в хуторе нет. Нам же было приказано оставаться, занять оборону (это четырем-то человекам при неизвестной численности пришедших в себя немцев!). Нашего лейтенанта дивизионное начальство забрало с собой. Машина уехала. Мы остались.

ХР-020
05.10.2001

После отъезда ГАЗ-АА и в первые минуты немцы, находившиеся на высоком берегу небольшой речушки, никак себя не проявляли. Может, готовили позиции для своих минометов, а может, ждали подкреплений. Мы зашли в ближайший дом. Там находились старик со старухой и за печью, в закутке, слышался слабый стон. Заглянули. Там лежал под одеялом, с забинтованной головой парень чуть старше (по виду) нас. Оказывается, был ранен во время одного из боев за хутор. Как мы узнали от хозяев, до нашего появления здесь в течение нескольких дней шли сильные бои и хутор 5 или 6 раз (точно не помню) переходил из рук в руки. Жители ухитрились в промежутке между боями парня подобрать. Оказали ему помощь. Почему его не беспокоили ни наши, ни немцы, хозяева внятно объяснить не могли, да и мы сильно не интересовались - не до этого было. Парень, видно был ранен тяжело в голову. Говорил слабым голосом, и мы почти ничего не могли понять из его речи, кроме того, что он из Москвы.

Дольше нам задерживаться было нельзя, и мы с сожалением покинули избу. Немцы еще молчали. Стараясь не попадаться им на глаза, начали обследовать ближайшие к нам участки хутора. Большинство домов были разрушены частично или полностью. Жителей здесь не было. Зато попадались то тут, то там трупы наших солдат, запорошенные снегом. Набрели на небольшое свежее кладбище немцев. Аккуратные могилы со специфическими крестами (тевтонскими?), увенчанными касками. Прикладами автоматов мы посшибали эти кресты. Прошли еще немного - лежит, подогнув под себя ноги раненый издыхающий верблюд. Стонал жалобно, почти как человек.

Верблюды сравнительно часто использовались в наших войсках, воевавших до прихода в эти места где-нибудь в степях Калмыкии или под Астраханью. Большей частью они таскали пушки (вместо коней), реже - повозки. Надо было пристрелить его, чтобы не мучился, но никто не решился сделатьэто. Дальше видим, валяются разбитые сани, трупы коней. Чуть поодаль опять трупы наших солдат. По-видимому, в качестве грузов было продовольствие. Из снега торчали обломки деревянной тары, бумажные обертки от пищевых концентратов. Порылись немного вокруг, но ничего съестного не нашли. Очень сожалели. Ведь мы уже больше суток ничего не ели. В первую хату мы, собственно, заскакивали не столько погреться (на виду у немцев), а с надеждою разжиться продуктами. Поняв, что там на этот предмет нам ничего не светит, решили зря время не терять, и продолжить поиски в другом месте. Вдруг - громкое встревоженное кудахтанье курицы. Это в такое - то время и в таком месте! Рассуждать было некогда. Вместе с ротным кинулись за неведомо откуда взявшейся курицей. А та, короткими подлетами, продолжая кудахтать, приблизилась к большому сараю, поднятому над землей (на столбиках - фундаменте) сантиметров на 50 - видно, бывший зерносклад, и юркнула под него. Мы - за ней. И, вдруг - громкая автоматная очередь со стороны, куда убегала курица. Что мы ощутили в этот миг - это не описать - надо прочувствовать! Просто удивительно, что мы не наделали в штаны! А оказалось, на крик курицы с другой стороны склада, почти одновременно с нами нырнула ничего неожиданного не ожидавшая, другая группа людей с автоматами. Стреляли они по курице и только случайно не подстрелили нас. Мы не успели открыть ответный огонь - руки были заняты - помогали ногам перемещать нас в ограниченном пространстве.

Определились по голосам и русскому мату, что свои. Курица в этой суматохе куда-то забилась и молчала. Это были разведчики 72 полка нашей же дивизии. Они пробрались в хутор с другой стороны и, как и мы, думали, что кроме них никаких наших в хуторе нет.

Может, мы бы продолжили совместную охоту за курицей, но тут "ожили" немцы. Мины, и довольно густо, стали рваться возле нас. Мы бросились в одну сторону, разведчики - в другую. Мы, пригибаясь и лавируя между полуразрушенными домами, побежали к краю хутора, в направлении к высокому берегу речки, где остановились немцы. Полагая, что если они не заметят, куда мы направляемся, то вряд ли поверят в то, что мы спрятались у них под боком. Так оно и получилось: немцы сосредоточили свой огонь по центру хутора. Мины, шурша, пролетали над нами в ту сторону, где мы расстались с курицей и с разведчиками 72-го полка. Видно немцы засекли разведчиков и перенесли огонь на них. Дальнейшая судьба разведчиков неизвестна. Мы же расположились в наиболее целом доме. Окна, правда, были выбиты. Была в доме большая железная печка, но, чтобы не демаскировать себя, мы ее не топили. Ждали темноты. В соседнем доме обнаружили приличный кусок коровьей туши - немцы, наверное, припасли к рождеству. Тоже отложили до вечера. Но все же нам удалось перекусить. Около дома нашли приличную кучку замерзшего картофельного пюре, явно немецкого происхождения. Нас на фронте (даже в авиации) картофелем не баловали. А этот картофель, по-видимому, был выброшен из немецкой кухни. Зажрались, фрицы! Ели его мерзлым, отковыривая кусочки финкой. Немного насытились, но и получили дополнительную порцию холода. Стало темнеть. Немцы нас не беспокоили. Мерзли, но терпели и ждали темноты.

Вдруг, в наступивших сумерках немцы открыли ураганный огонь по хутору и не только минометный, но и артиллерийский. Видно, у них подошли подкрепления. Разрывы слышались с той стороны хутора, куда мы "ворвались" утром. Судя по всему, в хутор входили наши войска. Мы обрадовались - наконец-то наши пришли, но бежать под немецкие снаряды встречать своих не торопились.

Наступила полная темнота. Затихла и стрельба со стороны немцев. Может, к встрече своего рождества готовились? Стали явственнее слышны голоса со стороны наших. Пользуясь наступившей темнотой, растопили печку и начали варить мясо. Пока оно варилось, мы успели согреться, а тут и рота наша с командиром появилась. Нас, как менее пострадавших и отогревшихся, выгнали на мороз. В боевое охранение.

Сейчас с трудом верится, как мы могли выдерживать столько времени без сна, впроголодь и еще вести напряженный и активный образ жизни? Оказывается, могли!

ХР-021
06.10.2001

Во второй половине ночи стрельба со стороны немцев затихла. По затихающему шуму машин можно было понять - немцы отходят. На исходе ночи нас в боевом охранении сменили. В темноте, натыкаясь и наступая на спящих, кое-как втиснулись между ними и мгновенно заснули. Спать много не пришлось. На рассвете нас подняли. По морозцу двинулись дальше. Немцы отходили и мы с ними не контактировали. Даже их авиация нас не беспокоила. В общем, весь день шли. К вечеру 25-го декабря зашли в какое-то село. Какой-то конезавод. Расположились в уцелевших домах. Никуда нас не посылали. Дождались, когда будет готов ужин. Быстро поели, попадали на пол и мгновенно заснули.

Ночью команда - "В ружье!". В соседнем селе немцы напали на стрелковый батальон нашего полка. Батальон захватил несколько грузовых автомашин немцев с грузом продовольствия, предназначавшимся окруженным под Сталинградом. В связи с неудачей по деблокированию, машины следовали с отходящими немцами. Среди обычного продовольствия, по-видимому, в виде рождественского подарка окруженным, было изрядное количество спиртного. (Честно говоря, я за всю войну ни разу не встречал у немцев так называемого "шнапса" и до сих пор не знаю, каков он на вкус; а вот сухое вино и, реже, коньяки нам попадались, но не часто).

В описываемое время немцы начали праздновать свое рождество. Наши жители в качества повода для выпивки могли использовать любые праздники, в том числе и чужие. Так что там, где в населенных пунктах, занятых немцами, были наши жители, везде они в это время гнали самогон. Гнали из всего. В описываемых местах нам даже попался самогон из размороженного лука (немцы при отступлении не успели вывезти и он замерз в большом количестве). Так вот в том селе наверняка был самогон. Спиртное из захваченных автомашин, из-за малой крепости, послужило нашему воинству, по-видимому, затравкой, а самогон жителей - главной "убойной" силой. Короче говоря, батальон и его командир упились "вусмерть". Вернувшиеся, вероятно, за своими машинами, немцы неожиданно для себя, застали батальон практически в полном составе (вроде бы только один человек добежал до полка с сообщением о нападении немцев) в состоянии крепкого сна. Немцы просто закалывали спящих, не трогая только тех, кто был настолько пьян, что их принимали за мертвых. Кстати, среди таких "мертвых" оказался и командир батальона.

Когда мы добежали до села, немцы уже почти оставили его и угнали свои машины с продовольствием. Вообще-то это было не село, а маленькое поселение. Невдалеке еще слышались одиночные выстрелы, похоже - пистолетные. Все происходило в темноте. Стреляли два немецких офицера, прикрывавшие отход своей группы. Дальше события развивались следующим порядком. У офицеров кончились патроны. Они побежали. В темноте угодили в яму. Пока из нее выкарабкивались, подбежавшие наши ребята захватили их.

Наше отделение натолкнулось на уже проснувшегося, но не держащегося на ногах пьяного командира батальона. Сообщили о своей "находке" взводному. Тот - командиру роты. Ротный, по-видимому, уже разобрался в случившемся, поэтому приказал нам тащить этого мудака в штаб полка. Мы потащили его, другие ребята вели двух захваченных немецких офицеров. Оба - оберлейтенанты СС. Один высокий и тощий, другой низкого роста. Низкий все время ругался по-немецки. Придя в расположение полка, мы сдали в штаб пьяного комбата, и бегом в роту.

Немцев привели в расположение нашей роты. Наш лейтенант начал их допрашивать, используя всего несколько наиболее ходовых немецких слов. Этот низкорослый эсэсовец повел себя вызывающе. Грубил. Обзывал нас русскими свиньями (по-немецки, разумеется). Наш ротный разозлился. Пообещал их пристрелить. И тут, на чистейшем русском языке, заговорил тощий.

ХР-022
07.10.2001

Дрожащим голосом попросил не стрелять и выслушать его. Заявил, что он, майор, заместитель начальника Киевского областного управления НКВД. Во время боев за город был ранен и попал в плен к немцам. По национальности он еврей, испугавшись смерти проявил, мол, малодушие и, скрыв свою национальность, пошел служить немцам. В данный момент он, якобы, был ординарцем у своего напарника - оберлейтенанта. А форма оберлейтенанта на нем - не его, а его напарника. Тот, мол, заставил надеть ее в последний момент перед их пленением. Явно, от большого испуга понес он такую околесицу насчет ординарца и переодевания. Ясно было видно, что форма была подогнана под их комплекцию и разный рост. Когда этот бывший майор НКВД говорил, его напарник практически молчал. Видимо, пытался понять, о чем этот длинный говорит. Что-то, по-видимому, до него дошло. Он начал снова громко поносить нас, плюнул в лицо нашему ротному. Тут мы не сдержались, и изрешетили его в упор автоматными очередями. Лейтенанту удалось не допустить расправы над вторым пленным. По-видимому, ротный сообразил, какая важная персона для нашего командования этот майор НКВД.

Страсти поутихли. Мы стали жалеть, что поспешили с расстрелом шумливого фрица. Надо было бы сначала его раздеть и разуть - пропала такая одежда! Ротный приказывает мне взять под охрану этого майора и не спускать с него глаз. Упущу - сам займу его место!

Около дома, где располагалась наша рота, стоял пустой курятник. Интереснейшее сооружение! Пришлось поверить жителям, что это все же курятник. Собачья будка для большого пса, сплетенная из лозы - вот такой курятник! Я заставил под дулом автомата залезть в это "сооружение" своего подконвойного. Он стонал, кряхтел и, хотя и с трудом, но влез туда, только голова торчала наружу. Я не спускал с него глаз и дула автомата. А на улице морозец с ветерком. Мерзнем оба. Он стал подвывать. Наши все ушли в избу - греться. Штаб полка располагался в доме метрах в 50-ти от нашего расположения. Туда ушел наш ротный, наверное, с докладом о ночной операции. Вернулся он, примерно, через час. Мы с охраняемым буквально околевали от мороза. Я уже подумал, что он "отдал концы", лежал без движения и не издавал никаких звуков. Наконец, появился ротный. Я обрадовался: сейчас сменят меня. Увы, приказал отвести пленного в штаб. С трудом я извлек его (не помер, все-таки) из курятника и с трудом (оба замерзли и еле двигались) доставил в штаб. В тепло!

Некоторые служивые могут засомневаться, почему это ротный напрямую командует мной. Ведь есть у меня командир отделения и командир взвода. Но наш взводный в это время где-то отсутствовал. У командира нашего отделения в подчинении находилось тогда всего 3 человека, и он сам в положении рядового находился. Ко всему наш ротный - лейтенант Лава - был очень энергичным, подвижным и частенько руководил нами через головы своих (может, по его понятиям, не очень "шустрых") подчиненных. Иногда он в нашем присутствии устраивал им разносы, Правильно или не правильно он поступал, кто его знает. Но так было! В штабе плененного "майора" снова допросили. Я находился при нем и слышал весь допрос. Правда, перед допросом его пришлось отогревать. Дали ему то ли немного водки, то ли спирта и корку хлеба. Мне ничего не дали.

Видно, наш ротный проинформировал штабных о содержании его допроса в роте, поэтому тут вопросами, в основном, уточняли сведения о службе плененного в НКВД г. Киева. Как он в первый раз попал в плен и как дослужился до такого чина СС? Не способствовал ли он уничтожению евреев в Киеве и за это был "обласкан" немцами? Вкратце таково, в основном, содержание вопросов.

После допроса в штабе полка, меня и пленного посадили в кузов полуторки, и мы поехали в штаб дивизии. Оба голодные. Ну, он враг. А я-то за что страдаю! Никто, даже не поинтересовался - покормлен я или нет. В дивизии допрос шел в том же русле. Я не слушал - мучил голод и хотелось спать - в тепле совсем разморило.

После дивизии на той же машине поехали в штаб корпуса (1-й гвардейский стрелковый корпус). Тут у меня забрали моего "подопечного". Меня так и не покормили и отправили пешком обратно. Голодный, полусонный, ночью, не зная толком дороги, по морозцу, прошагав всю ночь, добрался до своей роты.

ХР-023
08.10.2001

Утром 27 декабря двинулись с полком дальше. Немцы отходили. В основном действовали с обеих сторон танки, артиллерия и авиация. Нас, автоматчиков, сильно не гоняли - в основном двигались в составе полковой колонны. Может, впереди и завязывались какие-нибудь бои, но мы в них не участвовали. Иногда на нас налетали самолеты, иногда - артиллерийские снаряды доставали, иногда нас предупреждали о возможных танковых контратаках немцев. В общем - рутина.

В памяти сохранились сильные бои в районе Верхне-Яблочного. Там завязался ожесточенный бой между нашими и немецкими танками. Самолеты немцев пытались штурмовать наши танки и попутно бомбили хутор, где расположился штаб нашего полка. Наши самолеты, в свою очередь, штурмовали немецкие танки и вели воздушные бои. Нас, автоматчиков, по-видимому, держали в резерве. На случай возникновения критических ситуаций. Находились вблизи от командного (или наблюдательного?) пункта командира полка - в полуразрушенном доме. Наружи все громыхало и грохотало. Дом содрогался от рвавшихся поблизости бомб. Хутор горел. Мы, чтобы не было так страшно (конечно, внешне этого страха никто не выказывал - это сейчас можно признаться, что на войне все-таки бывало страшно), лежали на полу, стараясь быть поближе к стенам, вроде это могло нас от чего-то защитить! Так что мы почти не видали, что творилось наружи. И только по грохоту и содроганию дома могли судить о происходящем. К вечеру все затихло.

В нашей роте потери были незначительные. Вечером полк двинулся дальше, вслед за отступающими немцами. Как нам объявили, пройти надо будет 25 км и там будет дневной отдых. Впереди, на коне - командир полка. Рядом шагает полковое начальство, которому надо быть при командире (штабные). За ними - 2 роты автоматчиков, если одну из них командир полка не пошлет куда-нибудь (например, в авангард или в арьергард, или еще куда-нибудь). За автоматчиками - рота связи и т. д. Если разведчиков на марше не посылают вперед, они следуют впереди автоматчиков. Колонна вышла из села (или хутора). Шагаем. Мечтаем о предстоящем отдыхе. Хоть бы немцы остановились! А то вместо отдыха придется топать вдогонку за ними! И такие мысли на войне иногда (когда долго приходилось наступать) посещали наши солдатские головы. А может, и не только солдатские? Прошло достаточно времени, чтобы преодолеть эти 25 километров, а впереди - голая степь, и никаких признаков жилья. Но вот, наконец, пришли в какой-то населенный пункт. Идем вдоль улицы. Вдруг, один из солдат кричит: "Это же наш дом, где мы были вечером!" Выскакивает из строя, подбегает к крыльцу дома, наклоняется и поднимает с земли банку из-под консервов: "Вот банка, которую я здесь бросил!". Полк остановился. Оказывается, мы дали круг по степи и вернулись туда, откуда накануне вышли. Надо же, у всего полка правая нога делала более длинный шаг, чем левая! Даже и коня, на котором восседал комполка, эта особенность не минула. И карты не помогли! Это сейчас можно пошутить на этот счет. А тогда нам было не до шуток.

Снова двинулись вперед. Наступал рассвет, и можно было надеяться, что теперь-то не заблудимся. Но идти 50 км (может и больше) вместо 25-ти, радости мало! Но как бы там ни было, дотопали все же.

ХР-024
10.10.2001

Днем (это было 28-го декабря) отсыпались. Вечером с наступлением темноты двинулись дальше. Вероятно, последние дни мы двигались во втором эшелоне. Нас, солдат, о диспозициях частей не информировали. Но мы большей частью знали (или догадывались), какое соединение двигалось первым, а какое - вторым.

Обычно мы периодически менялись местами с 33-й Гвардейской стрелковой дивизией (входили в один стрелковый корпус - 1-й гвардейский - мы-то в 13-м, то в1-м корпусах находились, поэтому я могу ошибаться, упоминая их номера). Второму эшелону, как правило, меньше доставалось - могло доставаться от авиации и, иногда, от прорвавшихся танков или от дальнобойной артиллерии. Сверхплановое изменение эшелона могло быть и бывало, когда впереди идущее соединение (пишу "соединение", имея в виду и армию) нарывалось на крепкую оборону немцев и несло крупные потери. Тогда идущие во втором эшелоне, оказывались вдруг первыми. Бывали такие случаи. В середине июля 1943г. на прорыв миусской обороны немцев (р. Миус, Донбасс) в первом эшелоне шла 5-я Ударная армия (с этой армией, как и с 33-й гвардейской дивизией нам приходилось не раз меняться местами) - за ней в прорыв должна была входить наша, 2-я гвардейская армия.

Ситуация сложилась поистине трагикомическая. Июль, жара доходила до плюс 40 градусов. Кому-то из командования 5-й армии пришло в голову "подстимулировать" шедших на прорыв - выдали "на брата" вместо 100 граммов водки 150 (это в такую-то жару!). Идем мы в колоннах (в составе нашей армии - мы знали, что наша армия следует во втором эшелоне). Наша дивизия на этот раз, судя по тому, как развивались последующие события, шла внутри армии в первом эшелоне, 33- дивизия - во втором. Впереди, на горизонте поднимался густой серый дым от разрывов бомб и снарядов. Видны были во множестве самолеты - и наши (в основном, штурмовики Ил-2, пролетавшие после штурмовки над нами) и немецкие. Вдруг, навстречу стали попадаться (и довольно часто) раненые, способные двигаться своим ходом. У большинства улыбающиеся (хотел написать "хари") физиономии, в глазах - веселый взгляд подпившего человека. Наверное, многие из нас подумали, что немцы применили отравляющие вещества (веселящий газ?). Трудно было представить так много пьяных. Но это были действительно пьяные. Разговоры возникали на ходу. Эти пьяные сообщили, что перед наступлением им во время артподготовки (нашей) выдали по 150 г водки. За счет непьющих некоторые "употребили" и по 300. Кончилась артподготовка, войска поднялись на штурм немецких укреплений. Большинство падало (от выпитого!) на землю не пробежав и нескольких десятков метров. Рассказывали весело, с улыбками (не протрезвели еще!), как лежа и не в состоянии подняться, орали "ура", "вперед!" и вообще "а-а-а!

С рассуждениями о "эшелонах", отклонился немного от темы. Повторю: наступила темнота, и мы двинулись дальше. Прошли часа два и дорога, по которой мы шли, раздвоилась. Основная колонна, ведомая "отцами-командирами" знала, куда сворачивать, а всякие разрозненные группки людей, повозки, отдельные пушки или отставшие солдаты могли и не знать, куда им сворачивать. Поэтому от подразделений, следующих по разным дорогам, на всяких развилках выставлялись так называемые "маяки". Маяки должны выявлять "своих" и направлять их в нужную сторону. Обычно, "маяков" брали из рот автоматчиков. Считали их надежными и добросовестными исполнителями. От нашего полка в очередные "маяки" попал я. На перекрестке нас оказалось четверо - от разных частей (перечислять не буду). Место открытое, слегка пуржит. Между окриками и выдачей направлений следования прыгаем с ноги на ногу и похлопываем руками - холодно так стоять. Часа 3 - 4 простояли. Вроде, все прошли. И мы снялись со своего "поста" и двинулись каждый по своему направлению.

Выполняя роль "маяка", обнаружил очень интересное явление, по-видимому, малоизвестное в этой войне.

ХР-025
13.10.2001

Не сильно поспешая, двинулись вдогонку за своими частями. По этим же направлениям двигалась довольно значительная компания вояк, по тем или иным причинам отставшая от своих частей и "догонявшая" их, но судя по всему, не очень спешившая догнать. Их не трогали ни "заградовцы" (заградотряды), ни пограничники, перемещавшиеся вслед за наступающими войсками, ведь, не в тыл бегут, а догоняют своих! Эти догоняющие соблюдали определенную дистанцию во времени, устраиваясь с "комфортом" на ночевку в местах, не очень забитых наступавшими войсками. Им было легче получить пищу у жителей. В общем, пока продолжалось наступление, эти ребята жили комфортно. И такое мне приходилось наблюдать не один раз, за то время, пока находился в пехоте. Это еще один "эшелон", довольно многочисленный.

Утром (скорее, ближе к полудню) я вошел в большой населенный пункт на железной дороге. Это было Котельниково. По улицам бродило множество солдат - группами и в одиночку. Попадались стоящие и двигающиеся наши танки. Бои, видно закончились (а я их, скорее всего, проспал). Начал выяснять у встречных - не знают ли они, где располагается 24-я дивизия и 70-й полк. Судя по всему, в Котельниково вошло много разных частей. С трудом удалось выяснить, что части нашей дивизии находятся где-то на другом конце города. Смотрю, много народу (военного, разумеется) движется в сторону, откуда навстречу попадаются солдаты, несущие ящиками, мешками и мешочками, а то и просто в руках или в подолах шинелей банки консервов, в котелках или в касках сахар, какие-то жиры. Оказывается, на ж.д. станции стоит несколько немецких эшелонов с продовольствием и другими грузами, включая боеприпасы. Беру тоже направление на станцию, Надо поспешать, а то ничего не достанется. Полк никуда не денется.

Около вагонов с продовольствием - столпотворение, страшная давка. С огромным трудом добрался до дверей вагона. Еще усилие - и я в вагоне. Там тоже давка. Хватают из штабелей ящики. Вырывают друг у друга из рук. Роняют на пол. Из ящиков вываливаются большие банки тушенки. В толчее на них наступают. Из раздавленных банок вылазит содержимое. Чувствую, что надо хватать, что под руку попадется и скорее выбираться из вагона. Попался не полный ящик - банок 10. Кое-как выбрался наружу и из толпы, сохранив свою "добычу". Невдалеке опять толпа. Подошел. В вагоне и около - 40-литровые из тонкой луженой жести банки. Многие вскрыты и из них, кто доберется, черпают котелками какой-то жир. Я, не выпуская из рук ящика с консервами, сумел тоже протиснуться до этих банок и ухитрился зачерпнуть чуть ли не полный котелок (его емкость - 2 л) этого жира. Это был гусиный жир. В другом вагоне - мешки с сахаром. Большинство из них уже порваны, и сахар высыпался наружу, в т.ч. и на землю возле вагона. Досыпал сахаром котелок с жиром и, понимая, что загрузился полностью - больше ничего не сумею ухватить, подался в стоящее невдалеке большое здание. Это был клуб железнодорожников. Решил в спокойной обстановке привести свои грузы в состояние, удобное для транспортировки. Мне повезло - вовремя я покинул вагоны.

К ним подходило несколько наших танков (Т-34). Тоже хотели поживиться трофеями. Развернувшись задом, на малой скорости стали двигаться к дверям вагонов, пытаясь оттеснить в стороны толпу солдат. Но те не очень старались уступить дорогу. Доносились крики, мат. Танкисты, видно, обозлились и начали приближаться к вагонам, не обращая внимания на толпу. Раздались страшные крики - кое-кто попал под танки. Но танки продолжали продвигаться к дверям вагонов. Пробились и стали загружаться. Шум там не затихал и, даже, слышались выстрелы. Я немного понаблюдал и подался внутрь здания. Смотрю, откуда-то изнутри здания тащат буханки белого хлеба. Добрался до него. Там тоже толпа. У меня руки заняты, но все равно начал пробираться к этому хлебу. И тут с улицы истошные крики: "воздух!", "воздух!". Значит, в небе самолеты и сейчас будут бомбить. Срочно нужно прятаться в какое-нибудь безопасное место. Я бросился внутрь дома и оказался со своими грузами (не бросил!) в оркестровой яме. Характерный гул немецких самолетов уже был хорошо слышен. Вдруг, пронзительный свист и страшный грохот. Одна из бомб попала в здание. Все начало рушиться. На яму, где я спрятался, рухнула часть потолка или еще какая другая конструкция - разглядывать было некогда. Надо мною образовалась крыша, на которую продолжали падать другие обломки здания. Тут, уж рассиживать было некогда - надо быстрее покидать район станции. Выскочил из-под развалин без консервов, но с котелком, в котором к жиру и сахару добавилась порция кирпичной пыли и другого мусора. Оружие и другое снаряжение было при мне. Из этого ничего не потерял. Вокруг творилось невообразимое.

Горели вагоны, горели танки. Масса убитых. Кричат раненые. Уцелевшие (я в том числе) стремились поскорее и как можно дальше убежать от станции. Приближалась вторая волна бомбардировщиков. День был солнечный с морозцем. Самолеты были хорошо видны - это были двухмоторные, двухкилевые Do-17. Я успел отбежать на порядочное расстояние от станции, когда началась ее повторная бомбежка.

Продолжил искать расположение своего полка. По дороге, около одного разбитого дома, натолкнулся на кучу иллюстрированных немецких журналов и газет. Тут же были разбросаны книги с авиационной тематикой. Набрал несколько альбомов с фотографиями немецких и наших (!) самолетов. Потом я их долго носил в своем вещмешке.

К вечеру того же дня я добрался до своего полка и своей роты. Их не бомбили. После Котельниково немного прошли и остановились в каком-то населенном пункте. Потом снова двигались куда-то в сторону Ремонтной (станция за Котельниково).

Первое января 43-го года утром были на марше. Солнце и приличный мороз. Вдруг, на бреющем полете над колонной нашего полка пронесся немецкий бомбардировщик J-88.Покачал крыльями, вроде, как бы поздравил нас с Новым годом, но не бомбил и не обстрелял. Полк остановили. Роте противотанковых ружей приказали изготовиться для стрельбы и открыть огонь по самолету (вообще-то этот приказ был неисполнимым - с руки из них из-за большого веса и сильной отдачи стрелять невозможно), это же было приказано и нашим двум ротам автоматчиков.

Следует отметить, что из-за загустевающей на морозе смазке и при слабой возвратной пружине затвора, из автоматов ППШ вести стрельбу вверх было невозможно (мы, автоматчики это прекрасно знали). Вообще-то приказ этот (наверное, в порядке проявления "инициативы в бою") был отдан комиссаром полка - ему простительно такое.

Третьего января вошли в хутор Жуков (левый берег Дона, напротив станицы Цимлянской). В доме, где расположился наш взвод, жил старик. Ему понравилась моя финка. Начал меня упрашивать, чтобы я подарил ее ему или обменял на что-нибудь. Показал мне так называемый "противоипритный" костюм (комбинезон с капюшоном и огромные чулки - бахилы из проолифленной ткани). У меня валенки совсем развалились и "галоши" из противогазных масок пришли в полную негодность и заменить их было уже нечем. Противогазы побросали еще в начале боев и маски невозможно уже было найти. Так что бахилы бы мне пригодились. Обмен состоялся. Дополнительно дед уступил мне несколько вареных картофелин.

Утром 4-го января, еще в темноте вышли на берег реки Дон. До нас реку по льду форсировали наши танки. По ним стреляли. Во льду от снарядов было много воронок и поверх льда образовался водный поток глубиной около метра. Полк наш форсировал реку пешком по воде. В скрытые под водой воронки попадали люди, кони. Слышались крики людей и ржание коней. Не могу сказать, много ли было погибших - все происходило в темноте. В нашей роте пострадавших не было. Но все, кроме меня, промокли почти до пояса. Меня выручили бахилы!

В Цимлянской, в уцелевших домах, начали топить печи и сушиться. Меня (с сухими ногами) взводный послал походить по станице и поискать чего-нибудь из еды. Но поиски ничего не дали. Ни жителей, ни продуктов я не нашел - все подчистили, наверное, вошедшие раньше нас танкисты, а жители куда - то (в ожидании боев) попрятались. Пришлось ждать, когда с того берега прибудет наша кухня


ХР-026
14.10.2001

Вечером того же дня полк, продолжая наступление, покинул Цимлянскую. Ночью вошли в какой-то хутор и заняли оборону. Наше отделение выделили в боевое охранение. Пробыли в нем до рассвета. Намерзлись и надеялись отогреться и, может, немного поспать в расположении роты. Но, не повезло - только начали устраиваться поближе к теплу - команда из полка: "Командира отделения с двумя автоматчиками - в распоряжение заместителя командира полка (по тылу) майора Егорова!" Командир взвода поднимает сержанта Хижняка (не нашего командира отделения - наш не попал на глаза взводного). Хижняк берет первых попавшихся солдат, а "попавшимися" оказались я и еще один автоматчик. Бежим в штаб полка. Там, кроме нас находятся 3 разведчика (сержант и два рядовых). Они из разведгруппы, только что вернувшейся из немецкого тыла (тоже, видимо, случайно попавшие на глаза своих командиров). Тоже уставшие и не выспавшиеся - больше суток находились в немецком тылу.

Оказывается, разведгруппа "попутно" обнаружила стадо баранов, по их оценкам не менее 10 тысяч голов, которых немцы гонят в свой тыл. Нашей группе надлежит выйти на стадо (разведчики выведут), отбить его у немцев и пригнать в расположение полка. Всего-то делов! На пропитание майор распорядился выдать нам по дневной (900 г) "пайке" хлеба.

Небольшое отступление. Эти 900 граммов по размерам были чуть меньше половины от сегодняшней 700-граммовой булки хлеба (кирпича). То ли весы были другие, то ли мука была тяжелее - не знаю.

Со слов разведчиков, топать нам до баранов - не меньше 40 километров. При наступлении или отступлении линия фронта бывает сильно размытой и трудно, а порой и невозможно бывало определить, где уже (или еще) наша территория, а где уже (или еще) немецкий тыл. Это могло приводить к созданию непредсказуемых ситуаций.

В нашей группе из 6-ти человек оказались два сержанта, оба - командиры отделений. Отправляя нас на задание, майор Егоров не назвал старшего (забыл, наверное). Оба сержанты - украинцы. А "там дэ два хохлы - там тры гэтьманы", как говаривал известный украинский писатель Ильченко ("Козак Мамай та чужа молодыця..."). Уже на выходе из хутора начались выяснения - кто из них командир группы. Один дает команду - другой ее "отменяет" и дает свою. Так всю дорогу и пререкались. У нас, рядовых, было полное единодушие, делить нам было нечего. Прислушивались мы все-таки больше к сержанту-разведчику - дорогу-то знал он.

К вечеру подошли к группе домов (наверное, бывший полевой стан). Решили здесь переночевать. Зашли в дом. Спросили хозяйку - знает ли она, где немцы? Говорит, что примерно в обед проехали немцы на автомашинах. Больше ничего не знает. Сразу заявила, что покормить нас нечем - "все немцы забрали" (ответ для тех мест и в то время почти стандартный). Согрела в чугунке воды и всыпала туда горсточку сушеной и поджаренной моркови (вместо чая). Погрызли немного хлеба, запили морковным чаем и стали искать место для сна. В доме стояла русская печь и еще теплая. Сержанты, на правах старших, решили улечься на ней. Хозяйка воспротивилась этому. Поинтересовались, почему? Показала на несколько пар сапог и бурок (сапоги из комбинации плотного фетра и кожи). Обувь явно немецкого происхождения. В ней (внутри) что-то находилось. Хозяйка начала путано объяснять. Мол, они сильно поизносились, а тут недалеко валялись трупы немцев в хорошей обуви. Но снять с замороженных трупов обувь невозможно. Поэтому она с другими бабами отпилили у трупов ноги, и вот теперь на печи вытаивает их, чтобы снять сапоги. Тогда мы не сильно вникали в правдивость ее рассказа. Она убитых назвала немцами. Но, во-первых, немцы ушли отсюда всего несколько часов назад. Во-вторых, немцы при малейшей возможности своих и убитых и раненых выносили с поля боя в самые кратчайшие сроки.

В местах, где проходили ожесточенные бои и где, казалось бы, должны быть убитые с обеих сторон, мы часто видели только трупы наших солдат и не встречали убитых немцев. У них в этом был полный порядок. Правда, бывали и такие ситуации, когда немцы не могли забрать своих убитых. Однозначно, это были ноги наших воинов, но обутых в немецкую (трофейную) обувь. На нашем пути сюда нам попадались и одиночки и группы убитых наших солдат, уже запорошенных снегом. Многие наши носили немецкую обувь и не только ее. Носили мы и их широкие ремни с бляхами, куртки, пуловеры и др. Ну, это отдельная тема.

ХР-027
15.10.2001

Встали еще в темноте, погрызли немного хлеба (его мы очень берегли и, как оказалось, не напрасно), запили холодным морковным чаем и тронулись в путь. Идти пришлось немного. Когда рассвело, сквозь морозную дымку справа от нас, метрах в 100 - 150, увидели так называемый "баз" (колхозный скотный двор). Там, видно, уже проснулись: слышно было овечье блеяние и слабые, поэтому неразборчивые слова-выкрики. Поперек нашего пути пролегала неглубокая лощинка. Баз находился на противоположной ее стороне. Перебрались на противоположную сторону лощинки и на ее выходе залегли. Через некоторое время из открывшихся ворот база выскочило с блеянием действительно огромное стадо овец (и баранов с козлами) и направилось в нашу сторону. Следом за ними появилось не более 10-ти немцев с прутьями в руках и винтовками за спиной. Судя по их движению, это были "не строевые" и на наш взгляд, довольно пожилые немцы.

Лежим и наши сержанты молчат, не спорят. Наверное, от неожиданной встречи немного опешили. Головная часть стада уже поравнялась с нами. Приближалась середина стада. Немцы только начали двигаться и были еще далеко от нас. Тут сержант-разведчик дает команду - лежать спокойно, дождаться, когда немцы дойдут до нас. Снимем их и тогда погоним баранов. И тут наш Хижняк не удержался. Вскакивает. В вытянутой правой руке держит за шейку приклада автомат, на левом боку отскочившая в сторону планшетка (ну, совсем, как в довольно известной фотографии политрука, поднимающего солдат в атаку, только у него был не автомат, а пистолет) и с криком: "За родину! За Сталина!" (клянусь, не вру!) врезается в овечье стадо. Тут уж ничего не поделаешь, пришлось и нам броситься вглубь напуганного стада.

Немцы скрылись на территории база. Нам уже было не до них. Надо поскорее уносить ноги. Ведь, все же мы в немецком тылу и возможны всякие "сюрпризы". Все случилось так неожиданно, что мы растерялись немного и вместо того, чтобы срочно уносить ноги, занялись отделением той части бараньего стада, которое прошло нас. Это примерно, его половина.

ХР-028
17.10.2001

Все шестеро, мы оказались в центре напуганного стада. Бараны метались из стороны в сторону, толкая нас. Все же удалось несколько отделить одну половину стада от другой. Вдруг, отделенные нами бараны, толкая нас, рванули назад и соединились с основным стадом. Там возвышалась рогатая голова здорового рыжего козла, к которому и стремились бараны. "Сержант, - крикнул я Хижняку, вспомнив (из когда-то прочитанного) что баранов водят козлы, - надо козла захватить!" "Давай, захватывай!"- ответил он. Пришлось продираться сквозь волнующееся стадо к козлу. На помощь бросились два разведчика. Козла с трудом выгнали в голову стада и погнали вперед. За ним последовала солидная часть бараньего стада. Ждать, когда присоединится к нему все стадо, не стали. Все-таки в тылу у немцев находимся! Погнали козла вперед, за ним последовали успевшие перебежать из основного стада бараны. К счастью, немцы не пытались нас преследовать. Видно, тоже напугались. Козел, вовсю подгоняемый нами, вначале бежал хорошо, и овцы от него не отставали. Потом стал капризничать, часто останавливаться. Стадо останавливалось вместе с ним и не двигалось, пока козел не двинется. (Гад!), встанет, и никакие окрики и тычки на него не действуют. А нам нужно поскорее добираться до своих. Неизвестно, что могут предпринять немцы. Попробовали дать ему хлеба. Съел предложенный кусочек и пошел. Овцы за ним. И так продолжалось много раз. Остановка. Кусочек хлеба козлу. И снова двигаемся. Так весь мизерный наш запас хлеба проклятый козел и уничтожил. Вечером вышли на одинокий домик, а около него огромная скирда люцернового сена. Немцы так и не преследовали. Видно, не до нас им было - продолжалось их отступление. Решили здесь заночевать. Двигались целый день. И мы и овцы проголодались изрядно. Овец не надо было подгонять к сену. Сами ринулись к нему. Мы зашли в дом. Там находились старик со старухой - сторожили сено. Им не доставило радости наше появление. Опасались, что немцы их накажут за потраву сена нашими баранами. Кое- как их успокоили. Немцы, мол, бегут и вряд ли заскочат сюда. Хотя сами мы такого варианта не исключали. Попросили хозяина зарезать пару баранов, хозяйку - приготовить из них чего-нибудь поесть. Пообещали за их труды оставить им нескольких баранов. Остававшийся у нас хлеб съел козел. У хозяев хлеба тоже не было. Они толкли зерно в ступе (снарядная гильза и съемный ствол от ручного пулемета Дегтярева в качестве песта) и пекли из него лепешки. Процедура долгая. Устали, хотелось спать. Кое-как дождались, когда хозяйка приготовит мясо.

К следующему вечеру вышли к огромной траншее (наверное, бывшая силосная яма). Загнали туда голодное стадо. В углу траншеи развели небольшой костер, решили перекусить. Вдруг в яму к нам вваливается какой-то тип и сразу с предложением зарезать "барашка". Наш солдат, казах. Ну, слава богу, вышли к своим! Дали согласие. Он быстро освежевал барана. Рядом валялись "цинки" (патронные коробки из оцинкованной жести размером с коробку от обуви). Патроны выбросили, набили снегом и начали варить мясо. На "огонек" начали подходить еще солдаты. Нам казалось - все они были казахи или другие такие же любители баранины. Чувствуем, надо организовывать охрану стада. Незваных гостей пришлось отгонять от баранов. Доходило до стрельбы поверх голов. Судя по всему, мы вышли в тыл своим наступающим войскам. А назойливые "любители баранины" - это так называемые "отставшие", "догоняющие" свои части. О них я уже писал. В общем, всю ночь мы по очереди охраняли своих баранов от этих "догоняющих".

Утром вышли со своими голодными и от того громко блеющими баранами на дорогу, по которой двигались наши обозы и другие тыловые подразделения. Мы двинулись по обочине дороги в том же направлении, предпринимая попытки что-нибудь узнать о нахождении нашего полка. Козла нашего как подменили! Стал послушным и исполнительным.

ХР-029
19.10.2001

Двигаясь в одном направлении с воинскими подразделениями, преимущественно с обозами, своими баранами вызывали у старшин, поваров (да и среди простого армейского люда), нездоровый интерес. Были попытки прямой "экспроприации". Наши автоматные очереди поверх голов особо активных "экспроприаторов", почти на нет свели их "притязания" к нашим баранам. Начался почти "цивилизованный" товарообмен между нами и теми, кто располагал соответствующими "ресурсами" - хлебом, солью, куревом и проч. полезными вещами. Обмен был явно не эквивалентный: за булку хлеба или за две пачки махорки приходилось отдавать одну овцу. За время нашего "совместного" следования десятка двух овечек мы все же лишились. А в стаде нашем их было никак не меньше тысяч пяти (когда, в конце концов, мы их сдавали нашим хозяйственникам, приняли они у нас 5000 штук).

По пути узнали все же, что наша дивизия двигалась в сторону станицы Николаевской. К вечеру мы вошли со своим голодным стадом в эту станицу, но наших частей там уже не было. Узнали, что еще днем дивизия вышла в сторону станицы Богоявленовской. Решили заночевать в Николаевской. С помощью жителей нашли большой огороженный двор с флигельком внутри. Это была территория бывшей ветлечебницы. Судя по следам, во дворе находилась скирда сена, которую вроде бы растащили по своим дворам жители, а остатки подобрали военные. За плату баранами одна шустрая тетенька показала нам несколько дворов, куда, по ее мнению, утащили наибольшее количество сена. Хижняк остался в ветлечебнице с баранами, а мы с сержантом- разведчиком пошли отбирать сено. Было много крика. Но сена мы изъяли порядком. Пришлось, чуть ли не силой, заставлять хозяев доставить изъятое сено к нам во двор. Нашли пару лошадок с санями и под нашим контролем завезли несколько возов. В качестве компенсации выдали всем, у кого изымали сено, по 2 - 3 овцы.

За полночь управились. Установили порядок и очередность заступления на пост по охране. Все свободные от нее завалились спать. Под утро грохот, лязг гусениц, крики, выстрелы, истошное блеяние напуганных баранов! Все вскочили, схватили свои автоматы (у разведчиков - винтовки СВТ), и выскочили во двор. Оказывается, это танкисты решили "разжиться" нашими баранами. На своем Т-34 проломив забор, въехали во двор. На предупреждающие крики наших сержантов никак не реагировали. Предупредили, что могут и "проутюжить" нас вместе с нашими баранами. Судя по всему, танкисты были навеселе, видно, после ремонта догоняли свою часть. Не могу сейчас сказать, сколько баранов они забросили внутрь танка, штук 10 наверняка забросили. Получился "блеющий» танк. Выбрались они со двора, а нам пришлось заделывать пролом в заборе. Утром, не выспавшиеся (правда, не голодные) двинулись со своими баранами в направлении Богоявленовской, догонять свой полк. Не терпелось поскорее избавиться от порядком уже надоевшего бараньего стада

ХР-030
20.10.2001

Подошли со своим стадом к станице перед заходом солнца. Там, судя по долетавшим до нас звукам, шел бой. Не было смысла идти туда. Решили остановиться в поле вблизи станицы и переждать боевые действия. К станице, учитывая опыт предыдущего общения со всевозможными воинскими образованиями и их повышенным интересом к нашим баранам, двигались в стороне от дороги, благо снега было мало и спокойный рельеф (пашня), позволяли это. Так что дорога была справа от нас метрах в двухстах. По ней заметно было редкое движение людей (скорее всего, раненых) и санных упряжек из станицы. Судя по шумам, бой нарастал. Движение из станицы начало походить на бегство. Мы забеспокоились. Сержанты послали одного человека к дороге - узнать обстановку. Смотрим, в нашу сторону свернула выскочившая из станицы полуторка. В ней находился сильно взволнованный офицер (слово "офицер" в то время в нашей армии еще не употреблялось, я его буду использовать для удобства изложения). Почти срываясь на нервный крик, сообщил, что в станице немецкие танки, полк наш уничтожен, и мы должны быстро развернуть свое стадо и спешно возвращаться в Николаевскую. Судя по всему, этот офицер был хозяйственником, да к тому же и "под хмельком". Поэтому мы не очень верили ему. Но все же решили разворачивать своих баранов и, пока еще не совсем стемнело, следовать в Николаевскую (откуда утром вышли).

Тут в вечернем небе над нами появился на средней высоте бомбардировщик J-88, следовавший по своим делам на восток. Один из нашей команды (разведчик) разрядил обойму из своей СВТ (для незнающих - Самозарядная Винтовка Токарева, кстати, очень дрянная и от нее ее обладатели старались всеми способами избавляться; к лету их уже не было). Пули были трассирующие (из авиационных комплектов; иногда попадали к пехоте), самолет их заметил и, наверное, принял наше стадо на фоне снега за скопление людей. Развернулся, резко снизился и в двух заходах обстрелял нас с баранами из своего бортового оружия. Бараны наши разбежались, мы попадали, где стояли. Удивительно, но пострадало не больше десятка овец. Из нас никто не пострадал. Этого " стрелка" изматерили, хотели даже  побить.

В Николаевскую добрались заполночь. Там бродили выскочившие из Богоявленовской немногочисленные остатки действительно разгромленного нашего полка. От нашей роты остались повар, ротный старшина, нас трое и еще человек 12 солдат и сержантов, уцелевших в ходе боя. Не осталось ни одного нашего офицера. Конечно, не все погибли, были и раненые. В станице попадалась масса кухонь с приготовленной едой, а кормить было некого. Люди перекликались, искали своих. Баранов мы сдали хозяйственникам без проблем и присоединились к остаткам своей роты. Что интересно, многие, выскочившие из Богоявленовской еще находились, как и тот хозяйственник, "под хмельком". Что же произошло в станице Богоявленовской и в соседнем с ней хуторе Костырочном?

ХР-031
21.10.2001

Немцы отступали. Наши наступали. Полки нашей дивизии утром 9-го января вошли в станицу Богоявленовскую и в соседний хутор Костырочный. В них каким-то образом в руки наших войск попала колонна из 28 немецких автомашин с продовольствием и, судя по содержанию (в т.ч. коньяк и сухие вина), с рождественскими подарками для окруженных под Сталинградом немецких войск. Деблокирование не состоялось, и колонна автомашин следовала с отступающими немцами. Тут еще подоспело православное рождество, и население наготовило самогона. Вошедшие первыми, бросились "разгружать" немецкие автомашины и принялись набивать свои "сидора", сумки из-под противогазов, ПТР-овцы (ПТР - противотанковое ружье) даже повыбрасывали из специальных сумок патроны для противотанковых ружей - (установленный факт!) "трофеями".

Связисты, как всегда, когда подразделения останавливались, провода телефонной связи проложили по земле. Артиллерийский (50-й) полк нашей дивизии расположился отдельно от стрелковых полков (километрах в 3 - 4-х). С ним тоже была установлена телефонная связь. Слух о "богатых" трофеях быстро дошел и до тыловых подразделений полкового подчинения (кухни, оперативные конные обозы и др.). Они, нарушая установленные порядки размещения, тоже ринулись в станицу и хутор. Всем хотелось поживиться доставшимися "трофеями". Здесь дивизия должна была остановиться на "дневку".

"Разгрузив" захваченные машины и расположившись в отведенных местах, наше воинство приступило к незапланированному пиршеству. Местные жители, в основном женщины, добавили к трофейным напиткам самогона и пошло... Может быть, ничего особенного и не произошло бы: немцы отошли далеко. Следовательно, бояться было нечего. Но тут неожиданно появились немецкие танки с автоматчиками на них. Танки, практически, не стреляли. Началась паника. Заметавшиеся конные упряжки (в т.ч. и кухни) нарушили проводную связь - провода-то лежали на земле! Главное, была нарушена связь с артполком! Противотанковые ружья нельзя было использовать - их расчеты не имели патронов, повыбрасывали, чтобы использовать сумки для "трофеев". Многие из наших вояк уже успели хорошо выпить и были под изрядным хмельком.

Не встретив сопротивления, танки просто давили наших, кто оказывался в поле их зрения и пытался оказывать какое-либо сопротивление. Погиб и наш командир роты лейтенант Лава. Он с группой автоматчиков завязал бой с немецкими автоматчиками. В ходе боя, немцы расчленили нашу группу. В группе лейтенанта все автоматчики были выведены из строя. Лейтенант один отстреливался от окруживших его немцев, убив нескольких из них. Раненого немцы закололи штык-ножами. Группа наших автоматчиков не смогла пробиться к лейтенанту. Понесла потери и была отброшена. Но оставшиеся в живых ребята видели, как геройски дрался и погиб наш любимый лейтенант Лава!

ХР-032
22.10.2001

О немецких танках, разгромивших нашу дивизию в станице Богоявленовской и хуторе Костырочном. Летом 1970 года я побывал в местах, где воевал - в районе города Матвеев Курган (на р. Миус), в городе Константиновске (в те времена - станице Константиновской) и в станице Богоявленовской. ( О первых двух населенных пунктах будет упомянуто в последующих письмах). В Константиновске люди сведущие рассказали о том, каким образом в Богоявленовской появились немецкие танки.

Отступавшие немецкие войска, оставив Богоявленовскую, вышли на станицу Константиновскую. Там была у них ледовая переправа через Дон. Наша авиация разбомбила эту переправу и в ожидании ее восстановления (под непрерывными бомбежками нашей авиацией) скопилось большое количество отступавших немецких частей. Командовал восстановлением переправы полковник. Последней к переправе подошла сильно потрепанная в боях с нашими танками немецкая танковая бригада (практически без боеприпасов и с ограниченным запасом горючего). Из-за непрерывных налетов нашей авиации на переправу, для немцев складывалась неприятная ситуация. Наши наступающие войска, войдя в Богоявленовку, оказывались в 14-ти километрах от немецкой переправы. Полковник принимает решение - даже ценой гибели подошедшей бригады (практически небоеспособной) - задержать, на сколько возможно, наступление наших войск. Танковая бригада шла, как она считала, на верную смерть, а получилось... См. выше.

В том же 70-м году председатель Богоявленовского станичного Совета (наш однополчанин) Петр Константинович Чесноков рассказал, что в 1969 году по правительственному решению все разбросанные по полям одиночные и групповые захоронения должны были быть перенесены в населенные пункты и там перезахоронены. Так вот удалось выявить и перезахоронить 3600(!) трупов воинов нашей дивизии.

ХР-033
23.10.2001

До утра 17 января стояли в станице Николаевской. Полк получил пополнение. Пополнили и нашу роту. Утром снова выступили в направлении Богоявленовской. Вечером без боя вошли в нее. Объявили ночевку. Наша рота разместилась в полуразрушенном колхозном коровнике. Пол покрыт полумерзлой и полусырой соломой, смешанной с навозом. На этой "подстилке" лежали несколько захудалых коровенок. Кто успел, улеглись на полу рядом с коровами, прижавшись (для "сугреву") к их телам. Остальные укладывались поблизости, стараясь улечься потеснее, чтобы хоть немного сохранить тепло своих тел. В коровнике температура была такая же, как и на улице. А на улице было морозно, наверняка, не выше минус 10-ти градусов. Поэтому все дрожали от холода. Сон не брал. Кто-то предложил сходить к месту, где погиб наш ротный. Это место находилось не дальше 100 метров от коровника. Ребята, участвовавшие в том бою, место определили сразу (ночь была лунная и безоблачная), но тела лейтенанта не было. Все было слегка припорошено снегом. Разгребли верхний слой снега, обнаружили замерзшую кровь, стреляные гильзы от пистолета ТТ в автоматах ППШ применялись эти же патроны). Невдалеке лежали припорошенные снегом трупы наших убитых, но и среди них лейтенанта не было. Может, он не был убит, а только ранен и немцы его взяли в плен? Не знаю.

Вернулись в коровник. Вспомнил, что видел около входа в коровник небольшую кучку соломы. Выбежал из коровника - солома лежит на своем месте. Пытаясь захватить охапку побольше, уперся руками во что-то твердое. Отгреб солому в сторону - под ней оказался штабель замерзших, полусожженных, с обрывками бинтов трупов. Судя по всему, это были наши раненые, которых немцы не успели сжечь до конца. В 1970 г. упоминавшийся выше Петр Чесноков рассказал следующее: во время боя 9-го января группа наших раненых укрылась в здании местной мельницы. Немцы их не обнаружили. Выдала их немцам старуха, жительница станицы. Немцы раненых добили и пытались сжечь. Одному из раненых тогда удалось спастись. Он-то впоследствии, при приезде в станицу и рассказал о предательстве старухи. К сожалению, она к этому времени не дожила. В холоде и под впечатлением увиденного так и не удалось нам поспать. Кое-как дождались утра.

Выйдя утром 18-го января из Богоявленовской, к вечеру дошли до какого-то небольшого хуторка. Почему-то положили нас на снег у обочины дороги. Погода к вечеру ухудшилась. Подул ветер, началась поземка. Предыдущую ночь мы не спали и сейчас сильно мерзли. На марше до этого немного разогрелись. А теперь, лежа на снегу, опять форменным образом, околевали. Наверное, чтобы не дать нам замерзнуть и поднять "боевой" дух, подошедший к нашей роте полковой комиссар устроил небольшую политинформацию. В то время эти политинформации начинались и заканчивались одной темой: открытие второго фронта. Ругали Черчиля (в основном) и Рузвельта - мол, всячески увиливают от открытия второго фронта! Такие нехорошие! Видно, комиссар понял - словами нас не согреть.

Через несколько минут после его ухода поступила команда - направлять по одному отделению (имею в виду нашу роту, как грелись другие, мне не ведомо) в близлежащие дома для обогрева. Через 20 минут согревшихся заменять следующими отделениями. Наконец подошла и наша очередь. Бегом направляемся к дому, поднимаем заснувших и сами валимся на пол и мгновенно засыпаем. Судя по обстановке в доме, немцы покинули его недавно. Тепло из дома еще не успело уйти. На столе остатки пищи и коньячная бутылка, наполовину заполненная коричневатой жидкостью, может и коньяком - не пробовал. Судя по всему, ее и наши предшественники не трогали. В то время нас сильно пугали возможностями отравления, если бутылки или консервные банки открыты. Мол, немцы подсыпают туда отраву. На столе лежало несколько неиспользованных плошек. Это такие немецкие свечки (для освещения). Штампованная картонная круглая коробочка (размером с нашу баночку с обувным кремом, только бортик раза в два выше), внутри по центру жестяная обоймочка с плоским фитилем (как в керосиновых лампах). Коробочка до бортов залита парафином. Отличный светильник! Горит долго, пока не выгорит весь парафин. Я и сейчас вместо наших свечек делал бы такие светильники! На счет плошек я к тому, что мы могли видеть обстановку в доме.

Наш новый командир отделения, прибывший в полк с пополнением, чувствуя свою ответственность, решил, что время наше уже истекло и, проявляя инициативу (новая метла...) принялся нас будить. Уговорили его "не суетиться" - новая смена придет, сама разбудит. Снова заснули. И снова сержант нас будит, Волнуется! И так несколько раз! Наконец, и до нас дошло, что здесь что-то не так - слишком долго нас не сменяют. Поднялись. Добрались до того места, где мы мерзли в снегу, а там ни души. Исчез наш полк вместе с нашей ротой!

Поземка успела замести все следы. Мы, благодаря информации комиссара, знали, что в 6-ти километрах отсюда лежит станица Константиновская, которую наш полк должен брать. Направление на нее мы тоже знали. Поэтому, поудивлявшись тому, что нас рота бросила, решили двигаться в сторону станицы.

ХР-034
24.10.2001

Было темно, небо закрыто облаками, прилично пуржило. Был риск хождения кругами. Было даже предложение до утра оставаться на хуторе, а утром догонять полк. Морально мы имели такое право - ведь, полк бросил нас! На снегу обнаружили "нитку" (телефонный провод). Определили, что она уходит в направлении на Константновскую. Решили все же идти. "Нитка" должна помочь нам не сбиться с пути. Каждый (нас с сержантом было шестеро) "прицепился" к проводу, пропустив его между рукой, засунутой в карман шинели, и телом. Прошли, пожалуй, больше половины пути - и тут провод оборвался. Другого конца вблизи не обнаружили. Решили: один крепко держит конец нашего провода, а остальные двигаются по спирали и пытаются обнаружить пропавший конец, при этом поддерживают между собой связь голосом. Кружить и кричать пришлось не долго. Конец провода нашелся метрах в десяти от обрыва - повезло нам на этот раз! Опять "прицепились" к нему и продолжили движение. Прошли минут 10 - 15. Вдруг справа от нас из темноты послышался крик: "Стой, кто идет!?" Остановились, начали выяснять, кто кричит. Оказалось - там стоит пушка. Наверное, на случай, если из Константиновской появятся немцы. А кричал часовой при ней. Хотел предупредить нас, что в станице немцы. Мы же ему не верили. Туда же ушел наш полк! В общем попререкались, всяко друг друга пообзывали.

Часовой остался сторожить свою пушку, а мы продолжили свой путь. Вскоре подошли к домам на окраине станицы. Выбрали дом посолиднее и решили зайти в него - передохнуть, отогреться, а если повезет, то и перекусить.

Старые казацкие дома в большинстве своем имели полтора этажа. В нижнем находилась кухня и одна или две комнатушки и подсобки. Наверху - основное жилье. В то время из-за трудностей с отоплением, в нем не жили. Жили внизу, в полууглубленном этаже.

Стучим в дверь. За дверью стариковский голос спрашивает: "Кто такие?" Отвечаем: "Свои, открывай!" Дед дипломатично продолжал выяснять, чьи все же мы "свои" (боялся, видно, попасть впросак). Для нас такой допрос был непонятен. Требуем открыть все же дверь. По голосам изнутри дома чувствуем, что там находятся женщины и дети. Дед приоткрыл дверь и в щелку рассматривает нас. У нас поверх шинелей были надеты, весьма уже поношенные и от грязи далеко не белые, маскхалаты. Шапки со звездочками закрывали капюшоны. Сообразили, что дед не может определить: немецкие полицаи мы или еще кто-то. Решили, что он ненормальный. Наши в станице, а он нас за полицаев принимает! Сержант сообразил: откинул с шапки капюшон и тычет пальцем на красную звездочку (она у него была еще "довоенной", а у нас звездочки были зеленого цвета, вырезанные из консервной жести, и не у всех - поотлетали из-за плохого крепления). Увидев звезду, дед радостно вскрикнул: "Наши!" и запустил нас в дом. Оказалось, в доме укрылось несколько женщин с малолетними детьми и дед - ожидали боя. Мы своим "наметанным" взглядом оценили обстановку и поняли - нам тут ничего не светит. Решили поискать другой дом. В этом же доме нас обрадованные женщины все же угостили. Чаем, состоящим из горячей воды с морковной заваркой. Выпили. Распрощались. Нас не задерживали.

Вышли на улицу. Где-то в глубине станицы слышался шум машин, какие-то неразборчивые крики. Решили, что сейчас роту искать не будем, до утра отдохнем от нее. Понятно, что компании из 6-ти человек трудно будет рассчитывать на комфортный отдых с едой. Сержант разбил нас на 3 группы. Одна пара должна двигаться по правой стороне станицы, другая - по левой. Меня он взял с собой, и мы должны были двигаться по центру. Договорились, что в роту все явимся утром (если что-либо не помешает). Дальше уже двинулись по намеченным направлениям. Решили вглубь станицы не заходить. Там, наверняка, все занято. Поищем здесь, на окраине.

ХР-035
25.10.2001

Постучали в дверь ближайшего на нашем пути дома. Никто не отозвался. Дверь была не заперта. Вошли. Горит немецкая свечка-плошка. На столе - куски теста в виде хлебных заготовок. Сырые. Заглянули в русскую печь - там выпекается хлеб. Только помещен - совсем сырой. Жаль! Хозяев (скорее всего, хозяйки) в доме не оказалось. Увидел на полу две бутылки с винными этикетками, наполненные похожей на вино жидкостью и заткнутые пробками из свернутой бумаги. Вроде - вино. Кладу в сумку из-под противогаза. Потом разберемся! Больше в этом доме нам делать было нечего. Вышли. Прошли немного. Добротный казацкий дом в полтора этажа. Постучали. Открыла хозяйка. Зашли. За столом сидят трое парней. Дети хозяйки. Видно, собираются ужинать. Стоим, переминаясь с ноги на ногу - ждем приглашения. Женщина приглашает к столу. Достает из печи небольшой чугунок с кашей. Предлагает есть. Сели, не раздеваясь. Достали из-за обмоток ложки и мигом "умяли" кашу. Даже не заметили, как погрустнели лица у ребят. Хозяйка их успокаивает: "Обойдетесь сегодня без ужина". Ребята остались голодными. Поэтому дальнейшие разговоры касались еды. Старший из ребят завел разговор о том что, недалеко от них находится немецкая пекарня, в которой наверняка остался хлеб. Нас эта информация сильно заинтересовала. Предложили показать эту пекарню. Сопровождать нас до нее вызвался старший. Не стали с этим тянуть. Надо успеть, пока наши "славяне" (наша армейская кличка) не разнюхали и не добрались до пекарни. Я незаметно от хозяев вынул из сумки свои бутылки и засунул в темный угол, за какой-то сундук. Чтобы при нашей беготне случайно не разбились.

Вышли на улицу. Где-то вдали слышен шум машин, какие-то неразборчивые выкрики. Мы на них не обращаем внимания, мысли о пекарне: "не опоздали ли?" А парень ведет себя как-то настороженно: прислушивается к чему-то, приглядывается, иногда, даже, останавливается. Нас, правда, это никак тогда не беспокоило и не настораживало. Наконец, пришли, В пекарне ни души. Темно. Но тепло. У парня оказалась немецкая зажигалка. Посветил. Попалась плошка - зажгли. Хлеба не оказалось. В большом корыте у стены - тесто. На полу валяются хлебные корки. В противоположной от печи стороне, у стены мешки. Определили - с мукой. Видно, что никто из наших здесь не побывал: мука не тронута, тесто на месте. Сержант (звали его Володя, а фамилию я и тогда не знал - он из пополнения) принимает решение - взять пекарню под нашу охрану и утром передать полку. "Вы нас бросили, а мы вам сохранили от разграбления пекарню!" Ставит меня на пост первым, а сам пока поспит и утром меня сменит. Подобрали с пола несколько хлебных корок и ушли. Я тоже насобирал немного этих корок и сложил в сумку. Разыскал несколько плошек и керосиновую лампу "летучая мышь". Хожу, посвистываю, грызу корки. Что-то они попахивают керосином. Согрелся в тепле, чтобы остудиться, периодически выхожу во двор.

Шум машин еще слышен, но, вроде, как бы удаляющийся. Голосов тоже почти не слышно. Начало светать. С нетерпением жду смену. Наконец, пришел в сопровождении парня сержант и отправил меня с ним отдыхать.

ХР-036
26.10.2001

Вернулся в сопровождении парня в дом, где мы остановились. Собрался укладываться на полу, чтобы успеть хоть немного поспать. Вдруг - стук в дверь. Хозяйка открывает. Я тоже стою у двери, не успел еще отойти от нее. В дверях появляется какой-то старшина. С удивлением (так мне показалось) смотрит на меня. Обращается на улицу: "Товарищ старший лейтенант, тут уже забрался какой-то солдат". "Гони его!" - ответ с улицы. Хозяйка пытается заступиться за меня: "Ребята двое у нас еще с вечера. Сторожат пекарню. Этот только что оттуда пришел."  Ст. лейтенант входит в дом и ко мне: "Ты что тут мозги компостируешь? С какого это утра ты здесь? А ну, быстро проваливай отсюда!" Хозяйка продолжает заступаться за меня. Снова упомянула про пекарню. Тут, по-видимому, у ст. лейтенанта что-то сработало. "Что там за пекарня?", спрашивает у меня. Я ему рассказал о пекарне, о нашей инициативе взять ее под охрану. Рассказал, что нас вечером забыли на хуторке, что мы, зная, куда пошел полк, пошли за ним вдогонку. Мол, в этот дом вечером зашли, чтобы немного отдохнуть и идти искать в станице свою роту. Сыновья хозяйки сообщили нам про пекарню. Сержант принял решение взять ее под охрану. Поставил меня на пост, сам пошел отдохнуть. Только что он меня сменил и сам заступил на пост. Судя по реакции, мой рассказ офицера удивил. Но, тем не менее, основной его интерес - пекарня. Это был начальник хозслужбы полка.

Оказалось, также, что полк накануне вечером в станицу не вошел, а занял оборону невдалеке и только сейчас входит в нее. Выходит, что мы своим отделением забрели в станицу значительно раньше полка. Шум чьих машин и чьи голоса мы слышали в станице ночью, в то время да и позже меня как-то не занимал, видно, много других дел и событий в большей мере занимали память.

Поэтому немного информации о том, что происходило в станице, когда мы в нее зашли. В станице находились отступавшие войсковые подразделения немцев. Отсюда понятны "допросы" старика, настороженность парня, когда он вел нас к пекарне. В Константиновской у немцев была ледовая переправа через Дон. Наша авиация периодически выводила ее из строя, и там периодически скапливались отступающие немецкие войска. Шум машин (немецких) и голоса доносились именно с переправы. Немцы, по-видимому, знали, что наши войска до утра не будут наступать на станицу и, поэтому, переправлялись спокойно и не очень поспешая. Оказалось, что панику у немцев вызвало наше появление в станице. В первом доме, куда мы вошли (где был "бдительный" дед), среди женщин находилась старушка, у которой квартировал "хороший" немец. Когда мы покинули этот дом, она побежала к себе предупредить своего немца, что в станицу вошли "красные". Немцы, видимо, не исключали неожиданностей со стороны наших войск. Ее Ганс мигом рванул к своим, и там началась паника. До утра, т.е. перед вступлением в станицу нашего полка, немцы все успели переправиться через Дон. Это мне рассказали жители станицы, свидетели тех событий, когда я приезжал туда летом 1970 года.

ХР-037
28.10.2001

Пожалуй, многие населенные пункты, находившиеся в немецкой оккупации, а потом освобожденные нашими войсками, имели, так сказать, собственную версию (или легенду) своего освобождения, чаще всего - героическую. С легендой я столкнулся и в Константиновске в 1970 году. Считалось, что вечером, 18-го января 43 года, в станицу ворвались с боем 12 разведчиков, освободили ее от немцев и держались до подхода наших войск, которые вошли в станицу 19-го января. Как было на самом деле, я рассказал выше. Правда, до нас доходили слухи, что в станице или в ее окрестностях в 10 -12-х числах января были пленены немцами 19 наших разведчиков и, вроде бы были там убиты. Но другие подробности об этом мне не известны.

Немного отвлекусь и расскажу еще об одной "легенде". Летом 1979 я был в командировке в Харькове. Мои харьковские друзья, прознав о том, что я в 1944 году воевал в Крыму, уговорили меня съездить с ними на выходные в Северный Крым. Заехали в г.Саки куда, преследуя немцев, вошла в 10-х числах апреля 44 г. наша дивизия (24 ГСД) и простоявшая там несколько дней (я в то время был радистом при штабе дивизии). Официально же считалось, что город освободил то ли танковый полк, то ли танковая дивизия (вроде бы номер его или ее - 136), который (-ая) и близко к Сакам не подходила. А вот г. Евпаторию, вроде бы, в числе других военных образований, освобождала и наша дивизия, о чем гласила соответствующая табличка на одном из административных зданий этого города. Фактически наша дивизия в город не заходила и вообще прошла мимо него на расстоянии 18 - 20-ти км. И что совсем ни в какие ворота не лезет - наша дивизия получила название "Евпаторийской", хотя и не брала этого города. А вот в освобождении Севастополя принимала самое активное участие, но названия "Севастопольской" не получила! Как говорил бывший командир 71-го полка 24 ГСД Т.И.Степанов, такое издевательство с присвоением названия дивизии произошло по причине "нелюбви" к нашему командиру дивизии полковнику Колесникову со стороны то ли командующего корпусом, то ли армии (забыл). И такое бывает!

ХР-038
28.10.2001

Возвращаюсь к станице Константиновской. Выслушав мои объяснения, ст. лейтенант направил меня и своего старшину к пекарне. Старшине было поручено снять с охраны пекарни сержанта, направить его в свою роту и с ним передать командиру нашей роты, что "автоматчик" (это я) поступает на время в его, помпохоза полка, распоряжение. Мне же было приказано продолжить охрану пекарни до особого распоряжения. Когда мы прибыли в пекарню, туда уже стали собираться, работавшие в ней до ухода немцев, пекари. Они рассказали нам, где в станице остались склады с зерном и сообщили, что мельница на ходу. Так что можно продолжить выпечку хлеба. Дрожжи, соль и др. "причандалы" у них на первое время найдутся. Старшина, получив такую информацию, сказав рабочим, чтобы они его дождались, кинулся на поиски ст. лейтенанта. Очень скоро он вернулся с ним.

Было решено: "автоматчика" (меня), поскольку полк покидает станицу, оставить при пекарне с поручением возобновить выпечку хлеба и, по возможности, в максимально возможных количествах. Для транспортных целей (внутри станицы) в мое подчинение выделяются пять конных саней с повозочными, с возложением на них, если потребуется, обязанностей по несению караульной службы (слава богу, не потребовалось!) и в самое ближайшее время сюда будет прислан бухгалтер. Рабочим было предложено слушаться меня и через меня им, в качестве оплаты за работу, будут присылаться из полка табак, сахар, чай и др. Договорились так же, что каждый пекарь в свою смену будет получать по буханке хлеба. Все остались довольны таким "раскладом". Связь с полком я должен буду поддерживать через старшину (Мишу). Похоже, он был одесским евреем, веселым и компанейским парнем. Миша должен был доставлять выпекаемый хлеб в полк. Для этого ему была выделена автомашина (полуторка).

Пробыл в станице я до 21-го февраля. Пек хлеб, доставлял на мельницу и с мельницы в пекарню муку, стал кое-что понимать в хлебопечении, в помоле муки, а немного позже - в производстве колбас и рушении проса. Приходилось крутиться. Работал не за страх, а на совесть. Ведь, конечным результатом моей "хозяйственной" деятельности было обеспечение своего полка дополнительными продуктами питания. Это вроде бы оправдывало мое пребывание "в тылу". Позднее, с огорчением узнал, что отправляемые мной продукты, в основном, расходились "в верхах", включая и дивизионное начальство. Частично я об этом узнал, когда вернулся назад в роту, а более полную информацию получил от людей, причастных в то время к распределению этих "доппродуктов", в начале 80-х годов (во время встреч ветеранов дивизии).

Жил и "держал склад" в доме, из которого в свое время нас пытался выгнать ст. лейтенант. Хозяйка дома - "тетя Наташа" Веревкина (в то время ей было не более 35 лет). Ее муж умер еще до войны. С ней трое сыновей (от 17 до 14-ти лет). Имя старшего, к сожалению, не помню. Средний - Георгий (в то время - Жора) и младший - Володя. В мой приезд в 70-м году в живых оставался только Георгий Веревкин (Ростовская обл., г. Константиновск, ул. Ленина, 10) В один из приездов за хлебом, Миша передал мне, что на подходе к станице - стадо коров (200 голов), отбитое у немцев еще под Сталинградом. Я должен это стадо встретить, разместить и обеспечить его кормами. Также найти соответствующих специалистов и организовать забой скота и изготовление колбас. Покрутился со своим "коллективом", использовал и сложившиеся к тому времени знакомства среди местных жителей. В итоге - наладил-таки колбасное производство (раздобыл чеснок и пошел "деликатес" - колбаса с чесночком). Организовывая "колбасное" производство (кстати, спец по колбасам оказался отцом какого-то нашего боевого адмирала), попутно обнаружил припрятанные запасы проса и организовал производство пшена. Из пригнанного стада коров выбрал с помощью знатоков хорошую телку и подарил ее Веревкиным. Зная уже, что приходящие в освобожденные населенные пункты административные органы, отбирают у населения все, что подпадает под категорию "трофеев", подарок коровы оформил за подписью командира полка как дар семье Веревкиных за существенную помощь, оказанную ими полку. В 1970 г. Георгий Веревкин сказал, что во время голода на Дону в 1944 г., корова буквально спасла их от голодной смерти.

Первая "похоронка" на меня, которую получил отец (от матери он их скрывал), была связана со станицей Константиновской. Очередной приезд Миши за хлебом и колбасой. Погрузили продукты. Я решил по делам подскочить на Мишиной машине до ледовой переправы через р. Дон. В районе переправы попали под бомбежку. Раздумывать было некогда. Миша с шофером бросились под стоявший у дома колесный трактор, где уже укрылись две соединенные любовью собаки. Мгновенно оценив ситуацию, понял, что это укрытие ненадежное. Раздумывать было некогда - бомбы уже свистели в воздухе. Плечом вламываюсь в окно домика (домик от старости просел в землю и от земли до подоконника было не больше сантиметров 70 - 80-ти) и попадаю в большой казацкий сундук с откинутой почему-то в сторону от окна крышкой (видно, хозяйка раньше уже приспособила его в качестве укрытия). Упал на лежавшую уже в сундуке бабку. И тут раздался оглушительный грохот. Какая-то балка рухнула поверх сундука, на нее рухнул потолок, и мы с бабкой оказались вроде как в шалаше с односкатной крышей - бабка снизу, я - сверху. Спасла нас не только "правильно" рухнувшая балка, но и то, что бомба была небольшая - скорее всего пятидесятикилограммовая, и попала она под основание стоявшей посреди дома сравнительно большой печи (типа русской) и, ко всему, с противоположной по отношению к нам, стороны. Не мешкая, выскочил из сундука в оставшееся от окна отверстие и - бегом от переправы: в воздухе шел гул от приближавшейся к переправе второй волны бомбардировщиков. По пути заметил, что под трактором уже никого не было, наверное, успели убежать. Вокруг крики раненых. Но останавливаться уже не было времени - бомбардировщики заходили на повторное бомбометание. Судя по всему, Миша с шофером успели выскочить из-под бомбежки. Проходят дни, а машина с Мишей не появляется. У меня уже некуда складывать продукты. Встретил человека, направлявшегося в наш полк. Передал с ним информацию о положении дел у меня и о непонятной задержке с транспортом. Очень скоро прибыл Миша с машиной. Оказывается, по виду развалин дома после попадания в него бомбы, он решил, что я погиб. Прибыв в полк, сообщил, что "автоматчик" погиб от прямого попадания бомбы. Домой пошла похоронка с сообщением, что я похоронен в станице Константиновской.

ХР-039
29.10.2001

В средних числах февраля в станице начали появляться хозяйственные и другие подразделения частей, не входящих в состав нашей армии. Части нашей дивизии находились где-то в районе Ростова, Новочеркасска и в низовьях р.Маныч. Вместе с чужими военными и хозяйственниками в станице начали формироваться органы гражданской администрации. Все они начали проявлять интерес к тому, что делается на подведомственной им территории. Поскольку, как я понимал, наша хозяйственная деятельность была незаконной, я с очередным рейсом нашей продуктовой машины сообщил в полк, что к нашей "деятельности" новые органы власти проявляют интерес и уже реально подбираются к нашим "объектам". Получил команду: все, что удастся соХРанить от конфискации, погрузить на пять саней и, по возможности, тайком быстро покинуть станицу. Пекарня с очередной выпечкой, мельница и склады с остатками зерна уже находились под чужой оХРаной. Загрузив сани остатками продуктов, я, Иван Андреевич Жаринов - мой бухгалтер и пять ездовых, 21 февраля "аки тати в нощи", покинули станицу.

Маршрут нам был приблизительно знаком. Перебрались по льду через Дон. Далее станицы Семикаракорская, Грушевская, гор. Новочеркасск, Политотдельское и г. Матвеев Курган. В Матвеев Кургане находились тыловые подразделения нашей дивизии и в т.ч. нашего полка. Нашел ст. лейтенанта (помпохоза полка), передал остатки привезенных продуктов и попросил указать местонахождение моей роты. Ст. лейтенант стал уговаривать меня остаться в его подчинении. Целый день продержал в своем подразделении. Но я все же настоял на своем и отправился к себе в роту.

Передовые части нашего полка занимали на правом берегу р.Миус территорию бумажной фабрики - небольшой "пятачок", куда можно было попасть по хлипкому подвесному мостику только пешком. Немцы, находясь на высоком берегу реки, держали мост под минометным обстрелом и днем по этому мосту перебираться в светлое время было практически невозможно. По нескольку раз на день немцы этот мост повреждали. Саперы, неся значительные потери, его восстанавливали. Много их было зарыто в воронках от снарядов вблизи моста! На льду под мостом много было раскидано трупов солдат, ящиков со снарядями и патронами. Кухни, если приезжали, то в основном на рассвете.

От Матвеева Кургана до наших позиций было 4 километра открытого пространства. В светлое время дня немцы его держали под непрерывным обстрелом. В самом начале боев (незадолго до моего возвращения в роту) в районе бумажной фабрики немцы своими контратаками пытались вернуть эту фабрику. В одной из очередных контратак им удалось захватить наши окопы и единственную к тому времени пушку нашего полка. Командир отделения автоматчиков Сережа Перевозников (из наших курсантов Канской авиашколы, уроженец Красноярского края) со своим отделением заставил немцев покинуть наши окопы, при этом отбил у них нашу пушку (76-ти миллиметровую, так называемую - "полковую"), захватил их станковый пулемет MG-34 и несколько автоматов. За это его наградили... медалью "За боевые заслуги" (ниже ее наград не было). Когда я прибыл в свою роту, она из-за понесенных потерь, была слита со второй ротой автоматчиков. Командовал слитой ротой автоматчиков командир второй роты л-т Николаев - лихой командир (мы считали его цыганом - очень был похож). Немцы в это время вели себя сравнительно спокойно - в атаки на нас не ходили. Беспокоили только минометным огнем и сравнительно часто бомбили (Ju-87). Мы, автоматчики, находились в резерве у командира полка. Часть роты, посменно, находилась на переднем крае, для усиления обороны, а остальные, находясь в резерве, охраняли штаб, патрулировали оборону, перетаскивали по мосту боеприпасы и т.д.

ХР-040
03.11.2001

Были проблемы с пищей и с куревом (для курящих). Пищу (жидкий суп, вроде бы с перловой крупой и совсем несоленый) готовили на ротных полевых кухнях в г. Матвеев Курган (в 4-х километрах от нас). До реки им надо было ехать по абсолютно открытой местности, а нам надо было еще и перебираться к кухне по хлипкому висячему мосту. В светлое время немцы все видели и подвергали обстрелу все, что двигалось. Так что пищу и боеприпасы привозили (если привозили, так как это происходило не очень регулярно) только в темное время суток. Но немцы обстреливали переправу и в темноте. Поэтому за едой отправлялись не все, а кому выпадет по жребию. Не всегда и не всем удавалось вернуться "в целости и сохранности". Идущий за пищей брал в руки два котелка и через плечо - пару (или больше) банок из-под немецких противогазов. Наш котелок на войне - двухлитровая, штампованная из жести (чаще - сделанная по жестяницкой технологии) кастрюля, снабженная дужкой из проволоки; иногда луженая, чаще только снаружи покрашенная зеленой краской. У немцев были алюминиевые плоские котелки с крышкой (такие, как сейчас в нашей армии). У нас они не пользовались спросом - в нее не помещались две порции жидкой пищи.

Дело в том, что в котелок (по не писанному и, практически, ни под каким предлогом не нарушавшемся поварами и старшинами закону) первое наливалось только на двоих. Поэтому в пехоте ели очень быстро, одинаковыми по "захвату" ложками. Начинали черпать со дна (гущу). Так что там не зевай! Будешь медленно есть - останешься голодным.

Интересно наш "быт" и наши привычки "обыгрывали" немцы в своих листовках. Так, в одной из популярных листовок, они призывали идти к ним в плен и расписывали, какие блага там ждут каждого (естественно, в зависимости от звания и должности). Например, солдатам пища выдается "котелок на ОДНОГО", также выдается кулек семечек (семечки немцы называли "сталинским шоколадом", в противоположность их шоколаду - "шока кола", который они регулярно получали и за которым мы "охотились" при определенных обстоятельствах и, часто, не без успеха). В "клубе для солдат" обещалось обязательное наличие "балалаек и гармошек".

На нашем "пятачке" находилось несколько лошадей, попавших в начале наступления, когда на реке был еще крепкий лед и не стабилизировалась линия соприкосновения между нашими и немцами. Скорее всего, лошади попали с пушками и боеприпасами, которые они перевозили. Поскольку питание у нас было далеко не регулярным и очень уж "жидковатым", вся надежда была на то, что при очередном артналете или бомбежке будет убита или ранена хотя бы одна лошадь. Такое случалось. И не так редко. Вначале на убитую или раненую конягу набрасывались все, кто был рядом или успевал добежать до того, как там уже все было растащено. Коня, убитого или раненого, не "свежевали", его рубили на куски прямо со шкурой и потрохами - кто сколько мог успеть. Все это происходило часто еще до окончания бомбежки или артобстрела. Голод подавлял страх. Потом стали высылать на охрану погибших лошадей автоматчиков с правом применения к "неорганизованным" оружия. Естественно, охрана без мяса не оставалась - "что охраняешь - то имеешь!". Но кони скоро были все выбиты. Стало совсем голодно. В начале марта дни стали длиннее, а ночи, соответственно, - короче. Кухни стали приходить реже. Хлеб более или менее регулярно еще доставляли, но тоже не каждый день. Нас тоже с каждым днем становилось все меньше - погибали или убывали по ранению. Пополнения не было.

Однажды, в расположении нашей обороны поймали двух девчушек, лет 17-18-ти. Думали, лазутчицы от немцев. Этим предположением напугали их до слез. Оказалось, они тайком от матерей, попытались пробраться в поселок ("Красный печатник", как я позднее узнал), который находился у немцев. Там, с их слов якобы оставалась кое-какая их одежда и "мануфактура". Как они собирались пробраться через линию фронта, они совершенно не представляли. Это заставило думать наших командиров, что они были немецкими "лазутчицами". Девки клялись и божились, лили слезы ручьями, пытаясь уверить допрашивавших, что они в самом деле хотели забрать свои вещи. Вполне возможно, что для них все могло бы закончиться весьма печально. Спасло их в какой-то мере случайно оброненное слово (почему я так подробно это излагаю - допрашивали их в расположении нашей роты, в нашем присутствии). Рота (вернее ее остатки), располагалась в каком-то бетонном подсобном помещении бумфабрики, вырубленном в горе (хорошо в нем было спасаться от всех видов снарядов, в том числе и бомб). Девчонки сказали, что у их деда на чердаке дома. Хранился табак. Много табака.

Курящими были практически все. И все курцы от отсутствия курева страдали, наверное, больше, чем от голода. Некурящих было явное меньшинство (и я в том числе). Допрашивал кто-то из полкового начальства, возможно и командир полка или кто-то из его заместителей - сейчас уже не помню. Информация о табаке вызвала у заинтересованных лиц, можно сказать, огромный интерес. Выкурена была уже вся бумага от махорочных пачек, покрошены и скурены все имевшиеся деревянные мундштуки (немецкие, в основном), доходили уже до курения сушеного навоза (наверное, конского) и др. Было решено выделить отделение автоматчиков для сопровождения девчонок (из-за табака, разумеется). Предписывалось следить за ними, в случае подозрительных с их стороны действий, уничтожить их, а самим вернуться в роту. Выделили наше отделение из 5-ти человек. Самое смешное - из пяти человек трое были некурящими.

ХР-041
08.11.2001

Вышли в темноте на свой передний край. Там нас встретил комендант обороны (что это такое и его функции мне до сих пор не очень понятны). Сопроводил нас до того места, где мы должны пройти в тыл к немцам. Пока добирались до линии фронта, несколько раз попадали под минометный обстрел (по площади, беспокоящий), приходилось падать в грязь (март на дворе), перебегать. На девчонок напал страх. Начали хныкать и, судя по всему, готовы были отказаться от своей авантюрной затеи, но мы-то, не смотря ни на что, должны были продолжать выполнение задания. Оставили одну девчонку у коменданта обороны. Вторую заставили следовать с нами, пригрозив, что в случае чего пристрелим без всяких разговоров. Она должна была показать место, где находился табак.

В расположении немцев двигались очень осторожно, часто ползком. Один раз чуть не ввалились в их окоп. Очень боялись, что девчонка от страха подаст голос, и немцы нас обнаружат. Шепотом предупреждали - пикнет - пристрелим сразу. Наконец, добрались до крайних домов поселка (поселок Красный печатник). Дома (в основном крыши) горели или догорали. Вслед за девчонкой доползли до одного дома. Вдруг, неожиданно для нас, девчонка куда-то юркнула и исчезла, словно провалилась. Ребята юркнули следом за ней. Я полз последним - так сказать, прикрывал "тылы". Неожиданно остался один. Откуда-то из-под земли голос сержанта: "Анкудинов, оставайся наверху, следи за обстановкой!" Понял, что девчонка и вслед за ней ребята, впрыгнули в погреб. Я устроился у самого лаза - все-таки не так одиноко - немцы-то рядом! В погребе возня, обмен репликами. Что-то набирают, а я тут сижу и не знаю, достанется ли мне что-нибудь из того, что так активно собирают там внизу. Не смог удержаться - тоже полез в подвал. В подвале, в свете горящей немецкой плошки девчонка складывала в узел какие-то тряпки, сапоги. Ребята возились с мешками, в которых было зерно кукурузы - подтаскивали ближе к люку. Естественно, сержант выгнал меня наверх. Но я успел-таки напомнить, чтобы и на меня не забыли мешок. Вылезли все из погреба, подняли наверх мешки с кукурузой. И тут вспомнили о табаке. Спросили девчонку, где та дедова хата с табаком? Хата оказалась рядом, но без крыши. Крыша сгорела, значит, сгорел и табак, если он там был. Девчонка взяла свой узел, мы взяли по мешку с кукурузой и подались к себе "домой". Большей частью приходилось пробираться ползком, по мартовской грязи с ледком. Еле, как говорится, "на последнем издыхании", при начавшемся рассвете, добрались до своего расположения, ничего не бросив. Девчонок отправили в Матвеев Курган.

Мы в своем укрытии (подвале) немного отдохнув, начали "изготавливать", каждый в своем котелке, кашу из принесенной кукурузы. Именно, "изготавливать", потому что зерно надо было хорошенько раздробить, иначе оно не разварится. Дробить приспособились так: несколько горстей зерна заворачивали в угол плащ-палатки и на твердом полу толкли прикладом автомата, потом очень долго варили в котелке. Нашему "богатству" другие завидовали. Разведчики, например, предлагали на обмен соль, немецкие сигареты из сушеных капустных листьев, смоченных никотином, видно, и у немцев бывали проблемы с куревом, если курили и такие суррогаты. Были попытки и уворовать. Приходилось караулить.

ХР-042
09.11.2001

Еще один эпизод. Недалеко от расположения нашей роты стоял снятый с автомашины зенитный пулемет ДШК. В один из очередных налетов произошла настоящая дуэль между пикировавшим Ju-87 и пулеметным расчетом - самолет вел огонь по нашим пулеметчикам, а они по нему. Вся оборона следила за этим поединком (в том числе и мы). Итог - самолет задымился и врезался в землю в нашем тылу. У пулеметчиков никто не пострадал. А, вот кого и как из расчета наградили за сбитый самолет - никогда не догадаетесь! Наградили только сержанта - командира расчета медалью "За боевые заслуги". Наводчик, ведший стрельбу из пулемета, и другие два человека из расчета не получили ничего.

Числа 18 или 22-го марта нас сменила свежая часть. Менялись в темноте, перед рассветом. Немцы это событие не заметили. Но мы все время ждали, что вот-вот нас накроют. Обошлось. Здесь мы впервые увидели погоны на плечах сменявших нас. При смене использовался единственный висячий мостик, поэтому процедура длилась сравнительно долго. За рекой остатки полка построились в колонну и двинулись в путь. Куда нас ведут - не знаем. Говорят, на пополнение.

Весна была в полном разгаре. Мокрый снег. Потоки воды, за ночь кое-где прихваченные тонким ледком. Бредем, до колен промокшие. Пока движемся, еще ничего - разогреваемся. На привалах - застываем. Чувствуем, что удаляемся от фронта. Стрельба почти не слышна. Прошли несколько населенных пунктов, долго в них не задерживались.

Остановились в большом селе (или станице). Точно не помню, но вроде, в Родионово-Несветайской. Сначала нас разместили на ее окраине - в домах. Получали новое обмундирование. Пришивали полученные погоны. Собирались на политзанятия, слушали политинформации. Ходили в караулы. В общем, почти отдыхали.

Тут я попался на глаза заму по хозяйству, с которым "познакомился" в Константиновской и потом находился в его подчинении. Узнал меня, даже поинтересовался, как мне "воевалось", не пожалел ли я, что в свое время отказался от его предложения перейти в его службу. Уверил его, что не пожалел. Навстречу нам попался майор, командир полка. Старший лейтенант представляет меня майору: "Товарищ майор, это тот автоматчик, который в Константиновской пек хлеб и делал колбасу". Майор подает мне руку - для солдата невиданное дело - и говорит ст. лейтенанту: "Напиши представление к награждению его орденом". Можете представить мое состояние. Такая награда - орден! На радостях сообщил родителям о том, что представлен к ордену. Потом начал прикидывать - каким же орденом меня наградят? Уж, наверное, не боевым. За хлеб и колбасу. Решил, что орденом "Знак Почета" - ниже его орденов не было. Рано размечтался. Старший лейтенант буквально через несколько дней "загремел" в госпиталь. По слухам - сифилис. Так что накрылся мой орден. Не идти же мне с напоминаниями к командиру полка! Правда, я и не очень-то переживал: не серьезно это - орден за прохлаждения в тылу, тогда, как рота моя воевала, проливала кровь, а награждали за это медалями типа "За боевые заслуги" (ниже их боевых наград не было) и далеко не всех, кто этого действительно заслуживал.

ХР-043
10.11.2001

В Родионово-Несветайской ничего, заслуживающего внимания, не происходило. Отходили, так сказать, от боевых будней. Сильно нас на первых порах не гоняли, располагались в населенном пункте. Спали, хотя и на полу, но в тепле. Была устроена баня. Нашу одежду прожарили и мы, наконец, впервые с тех пор, как выгрузились в начале декабря из эшелонов, освободились от своих "друзей" - вшей. А было их на нас о-го-го, как много! Сейчас это трудно даже представить, но однажды, так сказать, "в передышке между боями", сидя в теплой хате, решили мы провести "перепись" своих "квартирантов". Так вот у одного из "хозяев" только на протяжении одного шва вдоль рукава нижней рубашки было поймано и уничтожено аж 640 с "копейками" этих насекомых! У других (у меня, в том числе) на такой же "мерной базе" вшей было не намного меньше. Самые "шустрые" насекомые "вшивым" воинством назывались "автоматчики". Крупные и менее подвижные - "тридцатьчетверки" (по имени танка Т-34). Надо сказать, летом вшей у нас не было, за исключением очень редких случаев.

У немцев зимой в их блиндажах и землянках тоже вши "кишмя кишели", казалось, что солома на их постелях шевелится. Да и на их одежде, особенно на вязаных пуловерах, которые носили почти все немцы, вшей было, пожалуй, столько же, как и на нас. Мы это хорошо знали, поскольку при подходящем случае очень часто "заимствовали" у них и пуловеры и куртки (зимой - вместе с "квартирантами").

Ну, кроме этого, почти все наши солдаты (в наземных войсках) носили немецкие же широкие кожаные ремни с металлической бляхой. На бляхе были выдавлены орел со свастикой в когтях и слова: "Gott mit uns". Наше политическое начальство пыталось, было, запретить ношение этих ремней с "вражеской" символикой, а потом махнуло на это рукой. А что оставалось делать? На фронте нам вместо довоенных кожаных ремней для подпоясывания шинелей или гимнастерок выдавали так называемые "брезентовые" ремни, ничем не отличавшиеся от брючных. Металл немецких блях был цветом сильно похож на алюминий и мы, чтобы не придирались политработники, делали безуспешные попытки соскоблить с них текст и орла со свастикой. Оказалось, что бляха сделана из оцинкованной стали. Зимой пользовались и немецкими шинелями, надевая их или поверх своих шинелей, или поддевая под них. Многие, но далеко не все, носили и немецкие, добротно сделанные кожаные сапоги. Не все носили потому, что немецкая обувь имела небольшой подъем и наши "лапы" с большим подъемом просто в них не влезали. Я тоже, по причине большого подъема, не мог их носить. Начиная с Канской авиашколы и до последнего дня своего пребывания в пехоте, носил ботинки с обмотками. Почему-то у нас на всех официальных фотографиях, где были изображены солдаты, ноги в обмотках убирались из кадра или ретушировались под сапоги. А, ведь, нередко и младшие офицеры в пехоте, особенно сразу после училища, тоже ходили в ботинках с обмотками.

Кстати еще об офицерах (теперь уже о среднем их звене). В войну офицерские (настоящие) фуражки были в большом дефиците, и этот головной убор был весьма престижным. Многие, разглядывая фото военных лет, обращали, наверное, внимание на непомерно большие козырьки прямоугольной формы на фуражках у офицеров. Это - изделия своих умельцев-шапочников, шивших эти головные уборы из брезента плащ-палаток или плащ-накидок по своему умению и представлению. Другие "умельцы" из этого же материала мастерили для товарищей командиров (позднее - офицеров) сапоги из тех же плащ-накидок. Каждый командир полка держал под разными видами солидное количество самых разных "умельцев" - сапожников, парикмахеров, портных, поваров и тому подобных. Обихаживались сами командиры и их приближенные, обихаживать надо было и своих любовниц. Мне почти не попадались офицеры от комбата и выше, не имевшие означенных "дам". В армейском обиходе их называли "ППЖ" - полевая походная жена. За достоверность всего того, что здесь изложено я готов отвечать. Все это сам видел, а многое уже после войны обсуждал и получал подтверждения своим наблюдениям от очень хорошо знакомого и уважаемого мною бывшего командира стрелкового полка Терентия Ивановича Степанова.

ХР-044
12.11.2001

В конце марта нас из села вывели. Обосновались в поле, в 1,5 - 2,0-х км от него. Разместились в отрытых нами окопах. А до немцев отсюда - не менее 30 км (до р. Миус, где проходила тогда линия обороны). В Родионово-Несветайской остались штаб полка и другие полковые службы, включая и хозяйственные. Наш ротный старшина с кухней тоже там находились. Поэтому, нам по командам наших командиров, то с каким-нибудь пакетом, то по хозяйственным или иным делам, частенько приходилось бегать в село. Приходилось большую часть пути топать по сильно размокшей пахоте. В светлое и не совсем в светлое время суток особых проблем в перемещениях между окопами и селом не возникало. Был хороший ориентир - ветряная мельница на окраине, хорошо видимая даже в сумерки. А вот ночью, когда небо бывало закрыто облачностью, проблемы возникали, и не так редко. Посланные в село, бывало, блудили всю ночь. И мне пришлось однажды походить кругами между обороной (окопами) и селом. Вышел вечером со срочным пакетом (по какой-то причине пропала телефонная связь) и вышел к селу только на рассвете. Судя по всему, ходил кругами. Иногда на горизонте появлялись и исчезали блики от фар двигавшихся автомобилей, иногда слышался в удалении отрывочный лай собак. Брал на них направление. Вдруг свет от машин блеснет совсем в другой стороне, то лай собак послышится тоже не там, где был до этого. Снова меняю направление. В конце концов совсем запутался и выбился из сил, топая по глубокой грязи. Если бы не дождь, наверное, упал бы на землю до рассвета. Пока я блуждал, связь восстановилась. Узнали, что я в селе не появился. На мои поиски отправили из нашей роты взвод (я нес какой-то важный пакет). И взвод тоже заблудился и только когда начало светать и стало видно мельницу (ориентир), мы почти одновременно вошли в село.

Во время нашего пребывания в окопах около села произошло одно событие, коснувшееся нас, бывших курсантов Канской авиашколы, сохранившихся после предыдущих боев. Просочились до наших ушей слухи, что вроде бы в штаб полка поступила какая-то бумага, подписанная самим Сталиным. Вроде бы нашему командованию следовало выявить в своих подразделениях всех курсантов авиашкол и откомандировать их в распоряжение авиационного командования. В ноябре 42-го в дивизию из Новосибирского пехотного училища, куда мы попали из Канской авиашколы, прибыло 500 человек. После Миуса (Матвеев- Курган), нас оставалось значительно меньше половины (забегая вперед, могу сказать, что на 9-е сентября 43-го года нас, бывших курсантов КВАШ с\б, оставалось всего 25 человек - кто погиб, кто убыл по ранению). Слухи о бумаге подтвердились. Из штаба полка в подразделения поступило указание: всем бывшим авиаторам (в т.ч. бывшим курсантам авиашкол) срочно сдать писарю полка документы, подтверждающие бывшую причастность к авиации. Я узнал об этом от нашего нового командира роты лейтенанта Бокарева. Чем-то я ему понравился, и он иногда приглашал меня к себе на "беседы". Услышав такое, я попросил у него разрешения срочно сбегать в штаб полка, отнести свою Красноармейскую книжку - единственный документ у всех нас, бывших курсантов авиашколы, подтверждавший наше обучение в ней (кстати, в 42 году, в связи с введением этих книжек, были отменены так называемые "смертные" медальоны). Лейтенант в ответ на мою просьбу порекомендовал мне ни в коем случае этого не делать. Сказал, что он не имеет возможности объяснить мне причины, по которым мне ни в коем случае не стоит сдавать Красноармейскую книжку. Просил только ему поверить, что плохого он мне не желает. Я не хотел ему верить. По ходу наших "бесед" я начинал догадываться, что у него имеются какие-то планы насчет моего будущего "трудоустройства". Но он так настойчиво просил меня, хотя бы в течение нескольких дней подождать со сдачей документов, что я с ним согласился.

Ребята же свои книжки сдали полковому писарю, хотя я и сообщал некоторым по секрету о содержании моего разговора с ротным и его совете повременить со сдачей книжек. Дня через два или три один из сдавших свою Красноармейскую книжку, попав в штаб, решил поинтересоваться, когда же начнется откомандирование в авиацию. Ему в ответ: "Ты, кто такой?" "Как, кто такой? Я же такого-то числа сдал вам, согласно указанию, свою Красноармейскую книжку, где записано, что я был курсантом авиашколы" - отвечает парень. "Никакой такой книжки у нас нет и не было! И дуй отсюда! Кругом, марш!" После этого и остальные, кто сдал свои документы, получили в штабе аналогичные ответы. Так что, благодаря лейтенанту, я сохранил свою книжку. В дальнейшем она мне очень помогла.

ХР-045
12.11.2001

За время нашего нахождения в Родионово-Несветайской и ее окрестностях (в окопах) полк пополнился личным составом. И в нашу, изрядно поредевшую в последних боях, роту прибыло пополнение. Примерно, в середине апреля наш полк покинул свое расположение и вместе с другими полками 24-й Гвардейской Стрелковой Дивизии (между прочим, эта дивизия после войны уже под номером 42-й Мотострелковой дивизии, сохранив прежние номера своих полков - 70-й, 71-й, 72-й стрелковые и - 50-й артиллерийский, размещалась в г. Грозном и сейчас базируется в Чечне; что это бывшая наша дивизия, мы знали по тому, что на наши ветеранские встречи приезжали ее представители) двинулся куда-то. Куда, мы солдаты не знали, нас о таких вещах не информировали. Прошли г. Гуково вступили в пределы тогдашней Ворошиловоградской (ныне Луганской) области. Можно сказать - вступили на территорию Украины. Прошли Должанскую (тогда мы знали ее, как г. Свердловск) и наш полк расположился в селе Медвежанка. Все это происходит еще в нашем тылу (как нам говорили - "во втором эшелоне обороны").

В Медвежанке, и вблизи от нее, мы простояли до 14 июля 43-го года. Тут по полной программе начались строевые и тактические занятия. Часто нас поднимали по тревоге (большей частью ночью) и мы совершали многокилометровые марш-броски. Иногда казалось, что мы покидаем Медвежанку насовсем. И почти никогда не знали - с выполнением каких-то боевых задач были связаны эти марш-броски по тревоге или преследовали учебные цели? В то время нашей дивизией еще командовал генерал-майор (гвардии генерал майор) П. Кошевой. Дивизия, благодаря стараниям Кошевого, была в армии (2-й Гвардейской) на хорошем счету. Он в это время ввел "обкатку" своих солдат танками, Солдаты находились в окопах с учебными гранатами или имитаторами бутылок с зажигательной смесью. На них шел танк, переезжал через окоп, где они сидели и, когда танк показывал солдатам свой "зад", они должны были бросить в него бутылку с зажигательной смесью. Гранату (противотанковую или связку ручных гранат, естественно, учебных) солдат должен был бросить под танк еще до его наезда на окоп. Ну, это как получится. Нас, автоматчиков, эта "процедура" с танками как-то миновала, не знаю, почему. Насчет "обкаток" и высказывания Кошевого о том, что "Мои солдаты не боятся вражеских танков и никогда от них не бегали!", мы читали в дивизионной и армейской многотиражках и как-то всерьез не воспринимали такого рода заявления. В реальных ситуациях всяко бывало: и боялись; случалось, и бегали.

Наша дивизия принимала участие и в показательных действиях, на которых присутствовали представители от других дивизий нашей армии, с участием танков, артиллерии и самолетов, по наступлению на имитированную оборону немцев. При этом артиллерия и минометчики вели стрельбу боевыми снарядами и минами, а авиация бомбила настоящими бомбами. Бывали случаи поражения своих войск и, даже, гибели людей из-за не согласованных действий командиров или еще каких-то причин. Однажды и наша рота, показательно занявшая высоту "противника", спокойно, с сознанием "исполненного долга" разлеглась на травке у тригопункта. С интересом наблюдаем за появившейся над нами девяткой "пешек" (пикирующие бомбардировщики Пе-2): что они будут делать? А они, сделав круг, заходят на нас. Чувствуем, сейчас будут нас бомбить! Кто-то из наших выстрелил в небо из ракетницы. Один из самолетов все-таки успел сбросить несколько 50-ти килограммовых бомб. Но они легли по склону и никого из нас не задело осколками, только слегка оглушило, ну и, напугало порядком. Мигом скатились с высотки!

ХР-046
13.11.2001

В конце апреля получил, скорее всего, стараниями ротного, минуя предыдущие, звание гвардии сержанта. До этого делались попытки нам, прошедшим обучение в авиашколе и пехотном училище, присвоить звание мл. лейтенанта. Почти все от этого увильнули. Надеялись, все-таки вернуться в авиацию. Боялись, что с присвоением офицерского звания в пехоте, можно ставить крест на авиации. Мой ротный попытался, раз я отказываюсь от офицерского звания, поставить меня на должность своего связного. В нашем представлении, это должность, похожая на должность денщика. Находились такие, кто соглашался на такую должность, но большинство отказывалось. Поняв, что я на его "намеки" не клюю, лейтенант попытался объяснить, что он совсем не имеет в виду исполнение мною обязанностей его "денщика". Ему, мол, нужен расторопный, грамотный и инициативный (ну, как тут устоишь против таких намеков в свой адрес!) помощник, способный быстро и без искажений доносить до подчиненных его распоряжения и приказы. Что-то наподобие ротного ординарца, каким был Швейк у Лукаша. Не хотелось мне околачиваться возле начальства. Отказался.

Через некоторое время приказ по роте - назначить меня командиром отделения управления при командире роты. Не знаю, насколько такой приказ был юридически правомерен (может ли командир роты создавать в своем подразделении новые структуры, наподобие отделения управления?), но приказы не обсуждают. Пришлось подчиниться. Стал жить в компании с командиром роты и ротным политруком. С ребятами своего взвода связей не порывал. При любой возможности старался находиться у них. Командиром отделения, где я числился до своего "повышения", был мой коллега по авиашколе и пехотному училищу - Сережа Перевозников. Это он на Миусе со своим отделением отбил у немцев нашу пушку. На это время в нашей роте из курсантов - авиаторов оставались мы двое.

На первомайские праздники на полковые склады привезли водку. Ребята нашего взвода, находясь в наряде, сумели спереть со склада несколько литров водки. Вернувшись во взвод, устроили небольшую попоечку. Угостили водочкой и своего взводного мл. лейтенанта (фамилию, к сожалению, не помню). Он пришел к нам с последним пополнением. До этого, вроде бы, служил в морской пехоте и поэтому под гимнастеркой носил тельняшку. Одним словом, морячок. Парень он был веселый, солдат не обижал и ребята любили его. После выпивки, кто еще держался на ногах, подались на танцы в местном сельском клубе. Остальные легли спать. Кровать в комнате была одна и ее занимал командир взвода, остальные спали на полу. Младшой (так обычно упрощали в обиходе полное название - младший лейтенант) тоже подался на танцы. На танцах он повздорил с командиром второй роты автоматчиков лейтенантом Николаевым. Немножко подрались. Ребята пытались их разнять. У нашего взводного связным был рядовой Васильев (из бывших заключенных и, как и мы с Перевозниковым, был ротным "старожилом"). Так вот этот Васильев решил увести младшого в расположение взвода. Зашли оба в дом вроде бы нормально. Вдруг взводный бросается к своей кровати, хватает висящий на стене свой автомат и с угрожающим криком и руганью в адрес Николаева, бросается, взяв уже наизготовку автомат, к выходу. Васильев, чтобы не выпустить взводного из дома, опередив его, выскочил наружу и подпер с улицы дверь.

Взводный разъярен. Кричит. Требует, чтобы Васильев не держал дверь, иначе он его пристрелит. Проснулись спавшие на полу, но события развивались столь стремительно, что они со сна, не успев разобраться в происходящем, продолжали лежать. Лежавший у самой двери сержант Якушин, увидев, что младший лейтенант передергивает затвор автомата, намереваясь стрелять через дверь, быстро вскакивает с пола и хватает за ствол автомат. Прозвучала очередь. Пули прошли вдоль стены. Всего девять пуль вылетело из автомата, до того как Якушин успел его выбить из рук взводного. Семь человек пострадали. Четверо погибших и трое раненых.

ХР-047
14.11.2001

Младший лейтенант мигом отрезвел. Остальные два взвода и жилье ротного командования находились в соседних домах, поэтому, услышав выстрелы и крики, многие из взводов и командир роты появились на месте происшествия довольно быстро. Взводный сидел на полу, закрыв лицо ладонями, и тихо стонал. Около него стоял его связной Васильев с автоматом, нацеленным на взводного - взял его под охрану. Тут же появился наш ротный санинструктор и еще кто-то из медиков, прибежавших на выстрелы. Раненых перевязали и отправили в скором времени в дивизионный санбат. Убитых, накрыв плащ-палатками, оставили лежать до утра в месте, где они погибли. Младшего лейтенанта взяли под охрану и до особого распоряжения поместили в погребе около дома. До утра никто из роты уже не спал. Прибыл командир полка и кто-то из полкового начальства. На следующий день, 1-го мая 43 г. ребят похоронили в братской могиле рядом с сельской церковью. Младшего лейтенанта, в сопровождении охраны, отправили в дивизию для отдачи под суд военного трибунала. Один из погибших - Сафонов прошел с ротой бои под Синявино и Мясным Бором летом и осенью 42 года, когда дивизия понесла колоссальные потери (это под Новгородом, где до сих пор поисковые отряды собирают многочисленные останки погибших в те времена воинов). Остался живой. В последующих боях уцелел. И такая смерть!

В середине мая нас вывели из села Медвежанка. Недалеко от него соорудили небольшие землянки и в них разместились. Землянки располагались по периметру поля (скорее всего сельского выгона). На этом поле проводили занятия строевой подготовкой, проходили полковые смотры, всевозможные построения и полковые вечерние поверки. В строю ходили с песнями. Были в каждом подразделении свои, "штатные" запевалы. Репертуар был большой - от "Вставай, страна, огромная..." и до самых примитивных, наподобие "Эй, комроты, даешь пулеметы!..."  и других. Даже я попал в ротные запевалы, хотя никаких, даже самых примитивных, вокальных данных у меня не было. Правда, мой "репертуар", определенный по неизвестно каким критериям нашим ротным старшиной, состоял всего из одной, но довольно популярной в солдатской массе, песни: "Украина золотая, Белоруссия родная - ваше счастье молодое..." Я ее не пел, я ее орал диким голосом, срывавшимся на визг. А старшине мое "пение" чем-то нравилось. Чуть что: "Анкудинов, запевай свою!" Как я возненавидел тогда и эту песню, и нашего старшину! Слава богу - это длилось не долго.

Здесь, в Медвежанке, у многих солдат начала развиваться так называемая "куриная слепота". С заходом Солнца они слепли. Особенно много заболевших было в стрелковых батальонах. Там, видно, и народ был послабее (шустрые-то, как правило, попадали в своего рода "элитные" подразделения - в разведку, в автоматчики, в связь и т.п.), да и питание было послабее, из того, что поступало только со складов. Шустрые же ребята ухитрялись и на стороне что-нибудь "промыслить" (это мое такое объяснение, почему в так называемых "элитных" подразделениях ослепших было очень мало). У нас в роте их было человека три, и от них быстро избавились - передав их в стрелковые батальоны. Фамилия одного из них - Буряк. Попал к нам с последним пополнением. Здоровый увалень и хороший парень. Жалко нам было с ним расставаться.

Об этой болезни на официальном уровне не распространялись. Командование делало вид, что ничего особенного не происходит. Днем это заболевание не проявлялось. Вечером же, особенно после полковой вечерней проверки, множество групп и группок (по 5 - 10 и более человек) гуськом, держа друг друга за руки, сопровождаемые зрячими поводырями, пробирались к своим землянкам. Вообще-то, ходили слухи и тогда, и после войны, что этой болезнью были поражены летом 43-го года все наши наземные (пехотные) войска. От Белого моря и до Черного.

Для избавления от этого недуга было приказано при варке пищи класть как можно больше всякой дикорастущей зелени (крапивы, щавеля, яблочек-дичков и т.п.). Собирали. Клали. Даже привыкли к таким добавкам.

ХР-048
15.11.2001

С апреля и до июля 43-го года чувствовалось затишье на фронтах. Видимо, и наши и немцы накапливали силы для предстоящих боев. Мы, судя по всему, находились во втором эшелоне обороны, а может, и в оперативном резерве. Частенько нас поднимали по тревоге. Куда-то двигались, где-то "накапливались", приводились в состояние боевой готовности. И непонятно было - то ли это было связано с выполнением каких-то "взаправдашных" боевых задач, то ли с учебными упражнениями. Наши командиры не считали нужным информировать нас, а может, и их  более высокое начальство не посвящало в свои планы, кто его знает, как было на самом деле.

Мы - низы армейские - солдаты и сержанты не очень-то и интересовались характером и содержанием выполняемых действий. Сказывалось затянувшееся пребывание в тылу. С того времени, как мы вышли из боев, немцы "потревожили" нас всего один раз. Да и то, судя по всему - случайно. Частенько в темное время суток над нами, в направлении на восток, пролетали бомбардировщики (скорее всего, дальние бомбардировщики Не-111). Однажды, один из них, скорее всего, случайно, не меняя своего режима полета, сбросил на расположение нашего полка всего одну бомбу. Судя по всему - 100-килограммовую. По закону свинства, эта одна единственная бомба, попала точно в землянку, где по счастливой случайности находились не все ее обитатели - только 6 человек (четверо или пятеро были в наряде). Конечно, шестерых разорвало на мелкие куски.

В середине июня на возвышенном месте на окраине Медвежанки полк начал рыть окопы. Каждое подразделение имело свой участок работ. Грунт был тяжелый - косо залегающие сланцы. Нашим малым саперным лопаткам сланцы были "не по зубам". Приходилось пользоваться кайлами и ломами, которых не хватало и за их обладание, случалось, возникали и драки. Дело в том, что ежедневно нужно было выполнить установленный объем работ. Работы продолжались до тех пор, пока не будет выполнено дневное задание. В это время произошло небольшое событие - меня посадили на трое суток на гауптвахту ("губу").

Наш взвод находился в карауле. Посты у всякого рода полковых складов, в том числе и у продовольственных и на гауптвахте, а также патрулирование расположения полка и посты на 2 - 3-х развилках дорог. Я был разводящим. На продсклад привезли продукты. Информация о таком "важном" событии распространяется среди солдат очень быстро. Строятся планы на предмет умыкания, сколько удастся. Такие "стратегические" грузы очень хорошо стерегутся. И спереть что-нибудь удается не каждому. На такие дела "коллектив" делегирует опытных "спецов". Один из таких "спецов" (бывший воришка, попавший к нам из колонии) стоял на посту у развилки дорог, метрах в ста пятидесяти от караульного помещения и недалеко от продсклада.  Пост был двухсменным. Его сменщик "отдыхал" в караульном помещении (землянке). Тоже из колонии. Естественно, такое важное событие, как поступление на склад продуктов, было им замечено. Я не заметил, когда он успел повидаться со своим напарником. Подходит ко мне: "сержант, подмени минут на пятнадцать "кента" (фамилий и имен их не помню, а "кент" на блатном жаргоне что-то вроде друга или товарища), мы ящичек тушенки для взвода "уведем" - все будет чисто!". Подменил. Минут через 10 слышу, кричат разводящего - меня, то есть. Появился не вовремя поверяющий из штаба полка. А я не могу бросить пост. Подходят с начальником караула (нашим новым взводным) ко мне. Куда делся часовой и почему я его отпустил, сильно не интересовались, подошло время смены караулов. Подошел разводящий с солдатами. Поставил на пост своего часового. Поверяющий дает указание доставить меня на гауптвахту и там взять под охрану. Доставили. Моего часового сменили, поставили своего. Забегая вперед, сообщу - кража тушенки не удалась, но воришки сумели удрать. А я сел. Сообщили, что за нарушение Устава караульной службы мне "влупили" 3-е суток ареста.

ХР-049
21.11.2001

Отсидел с комфортом. В прохладном подвальчике (в украинских селах они, практически, в каждом дворе). Встретила меня не унывающая компания из 3-х или 4-х человек. Треп на разные темы, анекдоты. Днем часовые разрешали выход наружу - подышать свежим воздухом. Еду с кухонь приносили свои ребята. Спали на мягком - на свежем сене. Если оставить моральную сторону явления, можно сказать - находились на отдыхе. На рытье окопов и на другие работы нас не водили. Отсидев свой срок, вернулся в роту. Отделение управления ротный упразднил. Несколько дней пробыл "за штатом". "Помогал" своему другу Сергею Перевозникову - всего двое нас, бывших "авиаторов", осталось в роте. Старались держаться друг друга. Прошло немного времени, одного из командиров отделения нашего взвода отправили в госпиталь (открылось ранее полученное ранение) и меня назначили вместо него.

Не хотелось мне идти на должность командира отделения, хотелось бы оставаться в Серегином отделении. Но что делать - приказ есть приказ. Еще несколько дней прожили в землянках и продолжали копать окопы. Периодически продолжали устраивать по ночам тревоги. Куда-то шли. Потом весь день отсиживались в каких-то балках. Сидели в полном неведении о том, где находимся и зачем сидим. Чаще всего давалось понять, что назад уже не вернемся. Но возвращались. И снова - рытье окопов, перемежаемое строевыми занятиями (это все-таки не в учебных подразделениях, а вроде бы на войне!). Бывали строевые смотры - маршировали перед каким-нибудь большим начальством (командиром дивизии, командующим корпусом и, даже, командующим армией - генерал- лейтенантом Крейзером).

Летом 43-го стали много говорить о наших полководцах прошлых (дореволюционных) годов - Суворове, Кутузове, Александре Невском и других. О том, чтобы мы вдохновлялись их примером. Был даже реабилитирован Георгиевский крест (орден). До этого, награжденные этим орденом, боялись об этом говорить. А теперь среди стариков начали выявлять награжденных этим орденом. В нашем полку такого нашли среди ездовых.

Рядовой Тепляков, лет 40- 50-ти. Мужичонка с забитым видом (так он нам виделся) в заношенной шинелишке, подпоясанной веревочкой. И вдруг - кавалер 4-х "Георгиев"! В первую мировую, прапорщиком, командовал пулеметным взводом.

В полк прибывает командующий армией со свитой, наш командир дивизии и еще множество высоких чинов. Полк выстраивают перед импровизированной трибуной. На трибуне - Крейзер и Тепляков (помытый, побритый, в новом обмундировании и, даже, в сапогах!). Кошевой и другое большое начальство, за неимением места на трибуне, сгрудились возле нее. Команда "Смирно!". Полк замер. Крейзер начал речь. О Теплякове, о его геройстве, проявленном в борьбе с немцами в прошлую войну. Призвал всех брать с него пример. И в таком же духе. Объявляет приказ по армии о присвоении Теплякову звания младшего лейтенанта и о награждении его за прежние боевые заслуги Орденом Боевого Красного Знамени. Надевает на его гимнастерку (мы обратили сразу внимание на то, что Тепляков уже был одет в офицерскую форму) погоны мл. лейтенанта и прицепляет орден. Поднимается на трибуну то ли наш командир полка, то ли командир дивизии (не помню) и объявляет о назначении мл. лейтенанта Теплякова командиром пулеметного взвода. После этого полк прошел перед трибуной торжественным маршем и отправился на продолжение рытья окопов. Начальство тоже убыло. Забегая вперед, скажу: не повезло Теплякову. В первые же дни ожесточенных боев (во второй половине июля) он погиб. Подумалось - оставался бы ездовым при своих конях, смотришь и вернулся бы живым с войны!

Еще об одном эпизоде (но теперь печальном). По вечерам в темноте над нами пролетали на восток немецкие самолеты (по- видимому, дальние бомбардировщики He-111). Наши по ним не стреляли. Да и они нас не задевали. И вот однажды (после отбоя) один из пролетавших над нами самолетов, скорее всего случайно, сбросил одну единственную бомбу. И эта бомба, по закону свинства, попала прямо в центр одной землянки, разнеся ее обитателей в клочья. Погибли 6 человек из десяти. Четырем повезло - они были в наряде. На следующий день хоронили то, что удалось найти от ребят (практически ничего).

Еще одно "знаменательное" явление - нам привезли много брошюрок с Василием Теркиным Твардовского. Читали с удовольствием. Кстати, первые публикации о Василии Теркине были в многотиражках времен финской войны 1939-40г.

Как только рытье окопов достигло такого уровня, что в них уже можно было располагаться, нас сразу же переместили из землянок туда. В деревню уже просто так нельзя было попасть. Попадали туда только в составе патрулей. А в это время там на грядках поспели огурцы и прочие овощи. Патрулям завидовали. Я со своим отделением раза три побывал там в ночном патрулировании. Просидели мы в окопах до 14-го июля 43 г.

ХР-050
23.11.2001

В ночь с 13 на 14-е июля очередная тревога. Поднялись, быстро собрались и, как и при предыдущих тревогах, куда-то выступили. На восходе Солнца вошли в какое-то большое село. Под утро, в конце марша, нас слегка помочил дождичек. В июле, в жару, не спадающую и ночью, это было приятно. В селе, для маскировки от авиации противника, подразделения полка разместили по дворам - под деревьями, в пустых постройках и прочих местах, где можно было спрятаться. Наша рота разместилась в приличном фруктовом садике. Из наиболее зрелых плодов были вишни. В течение нескольких минут, буквально, все они были оборваны и, разумеется, съедены к явному неудовольствию хозяйки садика. Так сказать, издержки войны.

В селе пробыли до наступления темноты. Пока все происходило, как и при прежних маршах по тревоге. В темноте выступили из села. Чувствуем, что движемся вроде бы не в ту сторону, откуда пришли. Но, это не настораживало - мало ли какой маршрут возвращения придумает начальство. В темноте полк наскочил на поляну, густо покрытую светящимися голубым цветом пятнами, как- будто кто-то разбросал по ней лесные гнилушки. Особо любопытные начали шаркать ногами по этим пятнам - интересно же! И вдруг в нескольких местах раздались прямо нечеловеческие вопли. Мы с Сергеем Перевозниковым шли рядом (его и мое отделение тоже шли во взводном строю рядом), вяло болтали на всякие темы. Когда заметили световые пятна, сообразили, что это с самолетов был вылит белый фосфор (в авиашколе нас знакомили с таким средством поражения противника на лекциях по ВХД - военно-химическому делу). Белый фосфор растворяется в четыреххлористом углероде и в таком виде при боевом применении выливается из подвешиваемых на самолет емкостей - ВАП-ов (ВАП - выливной аппарат для распыления всевозможных поражающих жидких боевых веществ). В 1941 году нас знакомили на лекциях в авиашколе с конструкциями ВАП-ов емкостью от десятков до четырех тысяч литров (ВАП-4000) и способами их использования.

Мы начали кричать (с запозданием некоторым), чтобы никто не касался этих "гнилушек". Четыреххлористый углерод (растворитель) еще в воздухе успевает испариться и фосфор самовоспламеняется. Легко прилипает ко всему, с чем соприкасается. Температура при горении - 2200 градусов. Прилипая (в данной ситуации) к подошве обуви, он ее мгновенно прожигал и жег ногу. Пока спохватились, пострадало человек 15 - 20, не меньше. Организовали повозки и пострадавших, не перестававших кричать от боли, отправили в санбат.

Чьи самолеты поливали, тогда трудно было установить. Но довольно скоро мы могли наблюдать, как наши У-2 (По-2) - так называемые "легкие ночные бомбардировщики" поливали этим фосфором позиции немцев. Зрелище эффектное: за хвостом самолета появляется светящаяся голубым струйка, быстро расширяющаяся, и у земли превращающаяся в быстро опадающую голубую стену. Утром подошли к полуразрушенной деревне (Дьяково).

ХР-051
24.11.2001

В этой деревне нас построили. Вынесли полковое знамя. Встали на одно колено. Объявили - будем торжественно давать гвардейскую клятву. Начальник штаба громко читает текст, мы его за ним громко повторяем. После этого выступил командир полка. Сообщил, что под Курском немцы перешли крупными силами в наступление. Там идут кровопролитные бои. Перед нами поставлена задача - отвлечь на себя как можно больше сил немцев из-под Курска. Наши передовые войска уже вступили в бой. Недалеко то время, когда вступим и мы. Сказал так же, что мы вступаем в бой и за освобождение "советского Донбасса".

Вдалеке слышны звуки боя. Слышны разрывы артиллерийских снарядов, залпы наших "катюш" и немецких "ванюш" (6-ти ствольные минометы). В воздухе огромное количество авиации - нашей и немецкой. Активно действуют наши штурмовики (Ил-2) и немецкие пикировщики (Ju-87). Выше их то тут, то там завязываются воздушные бои истребителей. Иногда падают на землю, оставляя за собой шлейф черного дыма подбитые и наши и немецкие самолеты. Но все это пока происходит на некотором удалении от нас. Чувствуется, что завязывается нешуточная драка. Видно, не даром все лето готовились. Там впереди, где идут бои, сформировалась мощная стена сизого дыма. По ней легко установить, где проходит линия фронта. По всем грунтовым дорогам, сколько видит глаз, движется в сторону фронта, поднимая клубы пыли, всякая техника - танки, артиллерия, просто транспорт. Жара, наверное, под сорок, полное безветрие.

Во второй половине дня мы выступили в направлении фронта. Идти по жаре трудно. Везде пыль. Трава и листья деревьев у обочин дорог серые от этой пыли, очень похожей на цементную. Да и мы покрыты ею с головы до ног.

Вскоре нам навстречу стали попадаться необычные раненые - "веселые". Судя по всему, это раненые, способные собственными ногами (без транспорта) добраться до пунктов медпомощи. Удивило не это. Обычное дело, когда легко раненые выбираются в тыл собственными ногами (если они не повреждены). Необычным было то, что они были, судя по их виду, в состоянии, так сказать, легкого подпития. Завязывались между нами, идущими "туда" и ранеными, идущими "оттуда" разговоры. Выяснилось, что перед началом наступления пехоте выдали по 150 г водки. На такой жаре многих развезло и с этих 150 граммов, а кое-кто "потребил" и за непьющего соседа. Такое практиковалось, если, конечно, выдавалась водка (выдавалась же она, вопреки расхожему мнению, очень не часто - имею в виду окопников). После артподготовки пехота пошла в наступление. Многие уже через несколько шагов от хмеля валились на землю. Орали "ура", махали руками, а подняться не могли - "шибко уж пьяные были". Много и погибло при этом. Все это весело, на сколько позволял характер ранения, поведали нам встречные раненые.

Небольшое отступление: по-видимому, этот случай стал известен "верхам", потому что с этого времени водка летом, во всяком случае окопникам, не выдавалась. Говорили: "сам Сталин запретил!".

Вышли к вечеру на село Мариновку. Это уже непосредственная зона боевых действий. Село (или деревня) сильно разрушено, горят дома. Везде трупы наших и немцев, трупы лошадей. Многие разбухли и почернели. От многих разбросаны различные части тел. Пахнет порохом и дымом. Но все перебивает ужасный запах разложения. И на всех трупах и внутри их - копошатся огромные белые черви (судя по всему - это личинки крупных навозных мух).

ХР-052
26.11.2001

Дальнейшие события вспоминаются, как нечто похожее на горячечный бред. Грохот артиллерийских снарядов, взрывы бомб. Впереди и правее Мариновки виднеется огромная рукотворная гора (древний могильник) - Саур-Могила. Ее склоны непрерывно, девятка за девяткой, сменяя одна другую, обрабатывают наши штурмовики (Ил-2). Видно, у немцев там какой-то важный оборонительный узел. Вся высота окутана дымом от разрывов бомб. Из многих точек высоты, сквозь дым, в сторону штурмовиков летят красные трассы очередей Эрликонов (20-ти миллиметровые, как правило, сдвоенные или счетверенные скорострельные пушки). Иногда снаряды достигают цели, и сбитые самолеты падают на землю. Напряжение у летчиков такое, что уже на обратном пути они в горячке продолжают стрельбу и тогда от их снарядов страдают наши войска. Однажды и мы попали под такой обстрел. А чуть раньше, возвращавшиеся после штурмовки немцев наши штурмовики, разнесли в "пух и прах" только что развернутый санбат (санитарный батальон - полевой дивизионный госпиталь) нашей дивизии в 25 км от линии фронта. Пострадал персонал. Раненые еще не успели поступить. Это стало известно, когда надо было отправлять туда наших раненых.

Надо сказать, во время этих боев потери авиации с обоих сторон были огромными. Особенно много сбивалось наших штурмовиков. В это время мы не завидовали им - настоящие смертники. Особенно им доставалось от немецких истребителей. Воздушный стрелок располагался сзади пилота. У него был установлен на турели 12,7 мм пулемет УБТ (Универсальный, Березина, турельный). Пилоты немецких истребителей заметили, что если стрелок штурмовика выведен из строя, то он, в тесной кабине сползая вниз, наваливается на рукоятку пулемета и его ствол задирается почти вертикально вверх. Видя задранный вверх ствол пулемета, пилоты истребителей безбоязненно приближались к штурмовику со стороны хвоста на близкое расстояние (если штурмовик по каким-либо причинам покинул круг) и, как правило, сбивали его.

ХР-053
27.11.2001

Еще один из запомнившихся эпизодов. Невдалеке, метрах в 150 левее и сзади нас, располагалась наша батарея 76-ти миллиметровых пушек. Со стороны немцев в небе появляются две тройки пикирующих бомбардировщиков Ju-87. Крики: "воздух!". Стараемся плотнее прижаться к дну окопов. Кто его знает, кого будут бомбить. Пехота затаилась. Зенитчики ведут огонь по первой тройке самолетов, начавших пикирование. Вижу - заходят на артиллерийскую батарею. Вдруг первый (головной) самолет от огня наших зениток вспыхивает и падает на землю. Буквально, в тот же миг вспыхивает второй и тоже врезается в землю. Третий выходит из пикирования и, развернувшись, на малой высоте со снижением уходит в сторону немцев. За его хвостом тянется струйка дыма (видно тоже был подбит). Вторая тройка самолетов, следовавшая следом за первой, как - то нерешительно, но все же тоже начала пикирование на цель. Целью были пушки (видно, чем-то досаждавшие немцам). И тут появляются наши истребители (Аэрокобры) и буквально в считанные секунды сбивают вторую тройку. Один из этой тройки врезался в землю в расположении артбатареи. Осколки от взорвавшихся его бомб долетели и до наших окопов. Все произошло очень быстро. Пять из шести самолетов были сбиты на наших глазах, буквально, в течение нескольких десятков секунд. Пехота ликовала! Все высыпали из окопов, не обращая внимания на разрывы вражеских мин и снарядов. Событие было потрясающим! Таких скоротечных боев и с такими результатами, мне не приходилось видеть ни до этого, ни после этого.

И еще один эпизод. Произошел дней через 4 - 5 после этого. Нас отвели от Мариновки немного назад и расположили в извилистой и сравнительно глубокой балке. В некоторых местах на поверхность выходили огромные глыбы песчаника. В отсутствие окопов и других углублений, между глыбами можно было укрываться от налетов авиации. В балке, в разных ее местах, разместился наш 70-й полк. С кухнями и повозками. Видно, командование вывело нас в оперативный резерв и спрятало на день от немецкой авиации. После суматошных боев под Мариновкой мы наслаждались покоем и сравнительной тишиной. Надо было сидеть тихо и не демаскировать себя. Вдруг, где-то после полудня, послышался характерный звук моторов немецких самолетов. Звучат команды и просто "неорганизованные" крики: "воздух!" (в войну эта команда звучала, наверное, чаще всех прочих и исполнялась значительно быстрее других команд). Все, кто имел возможность, постарались укрыться в подходящих местах. Мы, автоматчики, - между валунами. Ждем и гадаем: на нас или мимо? Шум нарастает. Появляется девятка Ju-87. Почему я так уверенно называю количество самолетов? А потому, что в нормальных условиях эти самолеты действовали в составе звеньев из трех самолетов. Строй тройки - клин, вершиной вперед. Тройки, как правило, объединялись в девятки.

ХР-054
28.11.2001

На цель заходили последовательно тройками. Делали по три захода. В каждом заходе один самолет сбрасывал бомбы (залпом, четыре 50-ти килограммовых и одну - 100 килограммовую, как правило), один вел стрельбу из носового стрелкового (пулеметы, пушки) оружия и один - включал сирену (выл по-страшному!). В последующих заходах роли менялись. Порядок нарушался только в форс-мажорных обстоятельствах (активно действовали наша авиация или зенитчики). В нашей пехоте Ju-87 называли "лаптежниками" (из-за обтекателей на колесах) или - "музыкантами". Мы обнаружены. Самолеты, пролетев над нами, делают разворот, и первая тройка начинает пикирование. Пикируют на площадку на дне балки, там, на ровном месте разместились полковые обозы и кухни. На этот раз все три самолета одновременно включили сирены и все трое, также одновременно, сбросили на площадку непонятные предметы, издававшие какой-то "фырчащий" звук. В полете они и вращались и как-то необычно изгибались, как сильно увеличенные личинки комаров. Это были бескамерные автошины, разомкнутые радиальным разрезом. Падая на землю, они высоко подпрыгивали, продолжая "фырчать" и извиваться. Обозная обслуга в страшной панике бросилась наутек от своих телег. Кони становятся на дыбы, рвут постромки, переворачивают повозки и кухни, мечутся по площадке. Паника страшная. Первая тройка выходит из пикирования и уходит. Заходит вторая тройка. Включенные сирены. И тоже, все три самолета сбрасывают одновременно всякий металлический хлам в виде кусков из дюраля (пластинки, трубки и пр. негодные "железяки", в избытке валяющиеся на активно действующих аэродромах). Такое немцы применяли довольно часто, особенно их истребители во время штурмовок наших окопов, совмещая это со стрельбой. Этот мусор тоже издает свистящие звуки, но не очень громкие. Попав в человека, эти "железяки" могут и убить его. Такое случалось.

Но самое интересное дальше! Вместе с этими "железяками" самолеты сбросили в большом количестве (больше 200 штук - это то, что удалось собрать) - никогда не догадаетесь! - колодки с натянутыми на них ремнями для правки "опасных" бритв! Юмор высшей пробы! Это сколько парикмахерских надо было посетить, чтобы собрать столько оселков! Самое интересное, эта девятка не сбросила на нас ни одной бомбы и не сделала ни одного выстрела. Видно, бомбили и обстреливали другие цели. А нас "посетили" сверх плана, по личной инициативе. Начали, после ухода самолетов и придя в себя, искать расшифровку такой необычной "бомбежки". По мнению большинства - "брейтесь, ребята, перед смертью!" - таков их намек нам. Предположение подтвердились - на следующий день и нас и другие войска, штурмовавшие немецкую оборону на р.Миус, очень сильно бомбили.

Несколько дней стоял грохот и дым в районе Мариновки. Видно, наши передовые части, артиллерия, танки и самолеты, пытались прорвать хорошо укрепленную оборону немцев. Наш полк, похоже, действовал во втором эшелоне наступавших, подстраховывая их в пределах своего участка. Наше дело было бегать, куда пошлют. Иногда, вдруг, оказывались очень близко от немецкой обороны. Если бы они высовывались из своих окопов, можно было бы говорить, что находились в пределах видимости противника. Но ни они, ни мы не стремились быть мишенями друг для друга. Поэтому из стрелкового оружия, как правило, огонь не вели - не по кому. А просто так стрелять не тянуло. Эту страсть к "пальбе" удовлетворяли, впервые попав на фронт (если "старички" не пресекут) или при первых (для себя) "формировках" - перед отправкой на фронт.

Главной поражающей "силой" на передовых были минометы, артиллерия, авиация, реже - пулеметы и уж совсем, совсем редко - личное стрелковое оружие. В 50-х годах мне попалась какая-то статья о полевой хирургии. Там отмечалось, что подавляющее число ранений (80 - 90%) в прошедшей войне были осколочные. О так называемых "штыковых" атаках или "сабельных" ударах и говорить не приходится - выдумки все это.

ХР-055
29.11.2001

Видно, бои под Мариновкой (имею в виду наш 70-й полк и, в какой-то мере, нашу 24-ю стрелковую дивизию - полные названия опускаю, их уже приводил ранее) были связаны с попытками прорыва обороны немцев. Видимо, с ходу этого достичь не удалось. Нас, автоматчиков, бросали то в одно место, то в другое, в зависимости от маневрирования полка. Все это происходило под огнем противника. Сопротивлялся он бешено. Не знаю, как у немцев, а у нас потери были не малые. За это время у меня в отделении человек 5 убыло убитыми и ранеными. Эти потери каким-то образом компенсировались эпизодическими небольшими пополнениями (в основном за счет всяких полковых "резервов").

Во время этих боев мне наконец-то удалось избавиться от снайперской винтовки СВТ без оптического прицела. В боевых ситуациях пропажа любого оружия, легко могла быть объяснена его серьезным повреждением, исключающим дальнейшее использование. Да никто всерьез и не интересовался, куда делся твой прежний автомат или винтовка. Важно, чтобы у тебя в руках было оружие, а каково его происхождение, это мало кого интересовало. Во время боев на поле боя всегда можно было подобрать себе более подходящий автомат вместо переставшего тебя устраивать своего. Автоматы на фронте котировались высоко. Поэтому любой солдат, встретив "бесхозный" автомат, легко расставался с винтовкой (просто бросал ее, естественно, не привлекая к этому чьего- либо внимания). Так и я - встретив у убитого хороший ППШ, бросил тут же свою винтовку. И до этого я не таскал своей винтовки, она хранилась до начала боев с имуществом нашего старшины роты (из Спасска-Дальнего, земляка моего), а я пользовался автоматом из его "запаса", с разрешения, естественно, командира роты.

Что касается снайперской винтовки СВТ, от которой я постарался избавиться. Еще в марте под лозунгом : "Каждой роте - свой снайпер" в полках были организованы курсы снайперов. От нашей роты на эти курсы направили меня, как меткого стрелка. Прослушали теорию, постреляли из снайперской винтовки. Сдали экзамены и получили запись в Красноармейской книжке: "снайпер". Мне, автоматчику, вместо отобранного автомата ППШ выдали, как и остальным слушателям курсов, снайперскую винтовку СВТ без оптического прицела. Прицел пообещали выдать, как только они поступят в полк. Мы понимали, что, скорее всего, этих прицелов мы не дождемся. Да и работа снайпера в роте автоматчиков по многим причинам проблематична. А прицелы в полк так и не поступили.

Где-то, числа 19-го или 20-го нас вывели из боев. Вроде бы дивизия поступила в резерв командующего нашей армией, генерала Крейзера. Находились недалеко от линии фронта. В это время были сбиты 6 Ju-87 и в это же время (когда находились в резерве), нас 9-ка Юнкерсов забросала всякими "штучками", в т.ч. и оселками для правки бритв. Так что и в резерве нам доставалось.

ХР-056
09.12.2001

Приведены цитаты из книги: Ершов А.Г., Освобождение Донбасса. (Военно-исторический очерк). - М.:Воениздат,1973

ХР-057
13.12.2001

Судя по шуму, доносящемуся до нас со стороны переднего края, там боевые действия разгораются с новой силой. Мимо нас туда прошла группа наших танков. Увеличилась активность нашей авиации, в основном штурмовиков Ил-2. В сторону немцев самолеты летели, как правило, группами по девять машин. Нам видно было, как эти группы, встав в круг, штурмуют позиции немцев. Видны облачка разрывов зениток и красные трассы Эрликонов. Выше - воздушные бои между нашими и немецкими истребителями. То в одной стороне, то в другой видны падающие самолеты. Чьи - нам трудно разобрать. Это касается истребителей. А, вот когда падают подбитые наши штурмовики, это легко определить - в зоне их действий других самолетов нет. Гибло их много, больше, чем самолетов других типов и назначений. Недаром, летчиков штурмовой авиации называли смертниками. Желающих добровольно перейти на штурмовик с других типов самолетов не было. Я свидетель случая (1944 год, Авиация Дальнего Действия), когда одному летчику, не в меру увлекшемуся потреблением спиртного, командир полка пригрозил, что отправит на "горбатые" (так в среде авиаторов звали штурмовики Ил-2), то тот, почти уже алкоголик, сразу бросил пить и не пил, по крайней мере, пока был в нашем полку.

После штурмовки самолеты не всегда возвращались девятками, часто в группе их оставалось меньше. Бывало, что возвращавшаяся группа насчитывала 4 - 5 самолетов. Нередко возвращавшиеся штурмовики продолжали вести стрельбу из своего бортового оружия. Пули и снаряды летели в нашу сторону, заставляя нас сигать в окопы. Трудно сказать, чем была вызвана эта стрельба. Скорее всего, пилоты подвергались такой психической нагрузке, что переставали ориентироваться в происходящих событиях.

Один штурмовик с выпущенными шасси (наверное, был поврежден механизм их выпуска) со снижением шел прямо на нас. Мы мигом впрыгнули в свои окопы. Перелетев наши окопы, он колесами задел следующий ряд окопов (пустых, к счастью), шасси подломились и самолет на "брюхе" пропахав несколько десятков метров, замер. Ни взрыва, ни пожара (редчайший случай!) не случилось. Придя в себя, мы выскочили из окопов и бегом к самолету, спасать летчиков. А летчики сразу после приземления самолета бросились бежать. Пока мы выбрались из окопов, пока пришли в себя - летчики (пилот и стрелок), успели пробежать метров 200 или больше. На наши крики никак не реагировали. Далеко убежали, пока их кто-то не остановил. Парни, наверное, потеряв ориентировку, решили, что сели на вражеской территории. А в авиации существовало правило: при потере ориентировки над территорией противника, бери курс 90 градусов (на восток) и следуй им до определения своего местонахождения или продолжай лететь с этим курсом до полной выработки горючего и прыгай с парашютом. Вот они и чесали с курсом 90 (только без самолета).

Шасси самолета (во всяком случае, колеса и кое-какие его существенные фрагменты) остались частью в окопе (который задел самолет), а часть деталей была разбросана по направлению его скольжения по земле. Тут же валялись чудом не взорвавшиеся 2 РС-а (82-х мм реактивные снаряды, подвешиваемые под крыльями, по 2 штуки на каждой стороне самолета), 2 других РС-а (в просторечье - их название произносилось как "эрэс", это касалось и снарядов "Катюш") скорее всего, были использованы при штурмовке. Кстати, известен случай, когда Ил-2 на встречных курсах "эрэсами" сбил немецкий истребитель Me-109. По тому, как развивались события впереди нас, мы решили, что не долго нам осталось тут сидеть. Утром нас выдвинули прямо к реке (Миусу). Хотели даже искупаться, но близкие разрывы снарядов загнали нас в окопы. Пока нам не приходилось здесь рыть окопы. Их тут до нас было нарыто в изрядном количестве и нашими и немцами. Немецкие окопы сразу можно было определить не только по расположению линии обороны, но и по качеству. Немецкие были более высокого качества, а их блиндажи вообще нельзя было сравнивать с нашими. У них добротно вырыта глубокая яма, перекрытая бревнами (в 3 - 4 и более накатов), присыпанными землей. Внутри нары, часто двухъярусные, с подстилкой из соломы или сена, стол и в холодное время металлическая печка. У нас же (имею в виду Южный - потом 4-й Украинский - фронты) на НП (наблюдательный пункт) командира полка - землянка в 1 (чаще всего) - в 2 наката, попроще сооружение у комбата. А у нас, солдатни, - ямка (окоп), а вместо крыши - плащ-палатка, закрепленная в углах вдавленными или забитыми в грунт снаряженными крупнокалиберными патронами от ружей ПТР или пулеметов ДШК.

ХР-058
20.12.2001

Судя по изменившимся звукам боя впереди нас, наши войска в очередной раз прорвали оборону немцев. Почти не слышно артиллерийской стрельбы. Штурмовики продолжают налеты, но уже далеко за линией фронта. Штурмуют отходящих немцев. Наш полк, а с ним и наша рота автоматчиков, покидает свои позиции и начинает движение в сторону наступающих войск. Перешли по деревянному мосту Миус, прошли несколько километров и остановились в низине. Команда - "окапываться!". Стрелковые батальоны выдвинулись вперед. Здесь, где мы остановились, по-видимому разворачивается КП или НП командира полка. Саперы начали рыть котлован под землянку ("блиндаж") для командира полка. Жара. Страшно хочется пить. Фляжки давно пустые. Источников воды вокруг не просматривается. Ждем свою кухню, может подвезут воду. Вся низинка, где мы расположились, усеяна разлагающимися трупами наших солдат и лошадей. Несколько разбитых полевых кухонь и повозок. Густой трупный запах. Обилие огромных белых червей на трупах и около них. А из разбитых кухонь - сильный запах пива. Это бродит перловая каша ("шрапнель"). Судя по всему это было какое-то полковое тыловое подразделение, попавшее под бомбежку несколько дней тому назад, при предыдущих попытках прорыва обороны немцев. Это место находилось между Мариновкой и Дмитриевкой. Может, даже, и нашей дивизии и нашего полка.

Окопались. Мысли только о воде. Кухни нет. Тут команда - двигаться вперед. Видно, распоряжение было неожиданным и для полкового начальства. Возле их недостроенной землянки слышен мат, чертыхание. Двинулись дальше. Прошли еще километра 2 или 3. Остановились на ровном поле, засеянным кукурузой. Снова команда окапываться. Начали рыть индивидуальные окопы (как всегда, когда не было готовых). Рядом рыли окопы расчеты противотанковых ружей. В месте, где окапывался наш взвод, место было открытым. Кукуруза была вытоптана. А два других взвода нашей роты оказались в почти неповрежденных зарослях кукурузы. Мы им завидовали - все какая ни какая маскировка. Прошло не больше часа. Вдруг сзади нас послышался шум идущих танков. Шли наши "тридцатьчетверки". Сзади нас окапывались штабные подразделения, работали саперы - строили вновь КП или НП. Танки, проходя место расположения командования полка, не остановились. На полном ходу прошли по кукурузе, где окапывались наши два взвода. Погиб один командир взвода и несколько солдат были задавлены насмерть. Окопы еще были неглубокие и там, где на них попадали гусеницы танков, ребят просто сминало обрушиваемой землей.

Окопы рыли до самой темноты. Старались вырыть поглубже, чтобы можно было защититься от обстрела нас штурмующими истребителями противника. Их пули и снаряды под малыми углами встречи с землей прошивали стенки окопов на глубине чуть ли не до метра от поверхности окопа. Штурмовали в то время нас "Мессеры" и "Фоккеры" (Me-109, FW-190) довольно часто и чувствительно.

В темноте прибыла наша кухня. Привезла кашу и немного воды. Все набросились на воду. Но больше фляжки на человека не получалось. За день проголодались, но есть не хотелось - мучила страшная жажда. А каши повар накладывал по полному котелку на одного. У меня почти полный котелок оставался. Выставил его на бруствер. Выпил воды почти пол фляжки. Утолил жажду. К ночи повеяло прохладой. Решил еще немного покопать свой окоп. Тут наш взвод поднимают, и мы в темноте двинулись на передний край, где заняли оборону наши стрелковые батальоны.

Надо было в темноте пройти около километра. Шли по полю изрытому снарядными воронками и просто всякими ямками. Бредем в темноте, спотыкаемся, чертыхаемся. Прошли, наверное, две трети пути. Залезли в какие-то кустарники. Вдруг слышим сзади нас характерный вой залпа "катюш". Обернулись, видим желтые трассы реактивных снарядов, летящих в сторону немцев. Смотрим, любуемся. Вдруг свист, затем грохот взрывов. Два залпа "катюш" накрыли нас и, наверное, тылы нашей обороны впереди нас. Реакция мгновенная падаем на землю, прижимаемся к ней. Повезло. Практически никто из нас не пострадал. Можно сказать, отделались большим испугом. Поднялись и двинулись дальше. Наконец, пришли в батальон.

Связной комбата довел нас до переднего края, в расположение одной из стрелковых рот. Пока наш взводный что-то обсуждал с командованием этой роты, мы решили слегка вздремнуть. Немцы вели себя тихо, не стреляли. Наши тоже, не считая этого залпа "катюш", вели себя тихо. Недалеко, метрах в пяти от нас, располагались пулеметчики со своим Максимом. Там шел какой-то разговор. Послышался знакомый голос. Бывший наш автоматчик, из нашего взвода. Летом по каким-то причинам его передали в стрелковый батальон. Наверное, как станкового пулеметчика. Фамилия его Буряк.

ХР-059
21.12.2001

Встретились радостно. Не виделись с июня, до начала июльских боев. Вспомнили своих ребят из взвода: кто еще живой, кто убит, кто ранен. Буряк (к сожалению забыл, как его звали) пожаловался, что до сих пор по вечерам слепнет (а начал он слепнуть, еще находясь в нашем взводе). Радовался, что пока не приходилось участвовать в боях в темное время - немцы не очень активничали в темное время суток. И в это время, пока мы находились в стрелковой роте, немцы вели себя спокойно и как всегда, часто запускали осветительные ракеты да изредка постреливали вверх трассирующими пулями из станковых пулеметов MG-34. Не вдоль земли, а именно вверх (градусов 60 - 80). Было мнение (у нас), что пулеметчик в ночное время, особенно зимой и когда слабеет контроль со стороны их командиров, большую часть времени греется (так же, как и его командиры), в землянке. А чтобы начальство думало, что он "на посту", периодически выскакивает из землянки, выпускает осветительную ракету и делает маленькую очередь из пулемета вверх. В этом случае, "на бегу", удобнее всего из MG-34 стрелять именно вверх

Небольшое отступление. Некоторые сомневаются, можно ли пулемет MG-34 считать станковым. Привожу цитаты из книги: Корниенко В.В. Оружие вермахта.-Новосибирск. Издательство "Инесс", 1992г. Книга, по сути, является дословным переводом немецких описаний и инструкций по их стрелковому оружию с подробнейшими иллюстрациями. Цитирую: "Германский пулемет МГ-34 являлся основным образцом пулеметного вооружения германской армии. Пулемет был принят на вооружение в 1934г. и использовался как "единый пулемет" (ручной, легкий станковый, зенитный и танковый)." - с.55. Далее: "При использовании пулемета как станкового или зенитного, он устанавливается на универсальный станок обр. 1934г. (сошка остается на пулемете)... При использовании пулемета МГ-34 как танкового с него снимается сошка, отделяется приклад, и пулемет в таком виде крепится на соответствующей установке танка." с.59.

Пробыли мы в стрелковой роте часа 3. Взвод сидел в окопах со стрелками. Курили. Вели разговоры. Кое-кто решил вздремнуть (наверное, самый умный). Взводный наш был где-то в землянке у ротных офицеров. По-видимому, полковое командование ожидало какого-то подвоха со стороны противника, и автоматчики были направлены для усиления нашей обороны. Другие 2 взвода нашей роты тоже находились на переднем крае.

Немцы вели себя спокойно: Часто запускали осветительные ракеты и изредка пускали в небо светящиеся трассы пулеметных очередей. К такому поведению немцев в темное время суток наши "передовики" привыкли и относились спокойно. Видно в планах наших полковых командиров что-то поменялось. По телефону ("нитке", как в обиходе говорили), поступила команда автоматчикам вернуться в свое расположение (т.е. находиться вблизи от командира полка). Ночь эта выдалась какой-то особенной. До этого ночи были почти такими же жаркими, как и дни. В эту же ночь стало сильно холодать (по летним, естественно, меркам). Пока шли к своим окопам, не чувствовали холода, а когда залезли в свои окопы, стали мерзнуть. Надо сказать, что пока мы были на переднем крае, прошел небольшой дождик. В окопах было сыро, плащ-палатки были сырыми. В сыром окопе, накрывшись сырой же плащ-палаткой, пришлось изрядно надрожаться. Заснул уже под утро.

ХР-060
06.01.2002

Левее и сзади линии наших и ПТР-овских окопов, метрах в пятистах находилась небольшая рощица, сильно поредевшая в ходе боев (от бомбежек и артобстрелов). Ночью в нее, судя по производимому шуму, вошла большая группа наших танков. Всю ночь слышался шум работающих моторов и лязг гусениц. Какие-то маневры производились: танки шумели, двигались, но все это происходило внутри рощи. Надо полагать, дезориентировали немцев. Когда рассвело, танков в роще не стало, ушли.

С восходом солнца на рощу налетели Юнкерсы (Ju-88). Бомбили ожесточенно. От рощи практически ничего не осталось. По-видимому, целью были шумевшие ночью наши танки. Танки покинули рощу до этой бомбежки. Но там находилась наша пехота и артиллерия. Им досталось "по полной программе". Мы видели, как там летели в воздух людские тела и их фрагменты, обломки пушек, части деревьев. Часть людей, покинув свои окопы, пыталась спастись бегством из этой зоны. Некоторая часть бомб падала недалеко и от нашего расположения. Страшное было зрелище! Нашей авиации в это время не было видно. Сопровождавшие Юнкерсы (в качестве прикрытия) Мессершмидты (Ме-109) и Фокке-Вульфы (Fw-190) не встретив наших истребителей, принялись штурмовать наши окопы. Пришлось лежать на дне окопов, спасаясь от их крупнокалиберных пулеметов и пушек.

Недаром рыли их глубокими! Несколько заходов сделали "мессера" и "фоккеры" по нашему расположению. Одновременно с обстрелами, сбрасывали на нас всякий металлический хлам, при своем падении издававший громкий свистящий звук - развлекались ребята-пилоты! Через некоторое время появились наши истребители и штурмовики. Штурмовики начали штурмовку немецких позиций. Немцы ожесточенно отстреливались. Снова появились их истребители. Завязались воздушные бои. То тут, то там падали сбитые самолеты - и наши и немецкие.

Недалеко от нас загорелся подбитый наш истребитель. Летчик покинул самолет на парашюте. На нем горела гимнастерка. Он руками пытался сбить пламя, которое разгоралось. Вдруг всплеск огня, вспыхнули стропы. Летчик начал стремительно падать без парашюта. Высота была не менее 100 метров. Упал прямо у моего окопа. Я выбрался из окопа и пополз к нему. Из других окопов тоже вылезли несколько человек. Пилот был мертв. Достали из кармана его документы. На гимнастерке - орден Красного Знамени. Младший лейтенант. Фамилия - Цветков. Вот такая нелепая смерть.

Пока в небе и на земле шла такая катавасия, на небе же стали сгущаться грозовые облака. Самолеты ушли. Вскоре начался ливень. Наши окопы быстро заполнились дождевой водой (мы располагались в самой низкой части долины). Немцы же находились на возвышенной части. Но и их тоже залило - с их стороны прекратился минометно-артиллерийский обстрел. Видны были на их стороне фигурки людей, копошившихся на поверхности - видно осушавших свои окопы. Но нам было не до них. Надо было свои окопы освобождать от воды. А они были довольно глубокими - метра два, не меньше. Так что и мы вылезли на поверхность и с поверхности вычерпывали воду из окопов. Каждый из своего. Ходами сообщения окопы еще не были связаны. Не рассчитывали долго здесь сидеть.

Немцы на своей горе, по-видимому, управились с водой быстро. Заняв свои осушенные окопы, начали лупить по нам из минометов. Пришлось нам сигать в свои окопы, полные воды. Хотя дождь прошел, но ручейки воды продолжали стекать в наши окопы. Ныряя (спасаясь от мин и их осколков) и выныривая (под водой долго не просидишь - дышать надо!) продолжали касками вычерпывать воду, которая понемногу продолжала поступать. Все же вычерпали. Было около полудня. Солнце начало припекать. Земля быстро стала подсыхать. И тут на стороне немцев стали появляться грузовики с солдатами. Солдаты быстро покидали машины и скрывались в окопах. Наша артиллерия (вероятно, та, что уцелела во время утренней бомбежки) начала обстрел немецких позиций.


ХР-061
11.01.2002

Судя по характеру и интенсивности (стрельба велась как-то вяло), огонь вела уцелевшая часть полковой артиллерии - 76-ти миллиметровые пушки. Крупная артиллерия молчала. Видно готовилась к чему-то.

И тут началось! Шквальный артиллерийско-минометный огонь со стороны немцев. Над нашим передним краем - стена темно-серого дыма от многочисленных разрывов мин и снарядов. Из наших окопов все это было видно хорошо. Окопы нашего переднего края располагались в верхней части склона долины (балки). Немецкий передний край проходил по самому верху этой долины. Мы с ротой ПТР сидели в окопах практически на самом "дне" балки. Метрах в 100 сзади наших окопов находился НП полка. Там же, недалеко от НП находились позиции полковой артиллерии, полковой роты 120 мм минометов и другие полковые подразделения - рота связи, рота разведки и др. В общем, народу на небольшом "пятачке" было густо.

На какое-то время огонь немцев вдруг переместился с переднего края на место расположения полкового НП и соседствующие с ним подразделения. Судя по грохоту разрывов, там мало что могло уцелеть. Одиночные снаряды и мины ложились и в расположении наших (автоматчиков и ПТР-овцев) окопов. Доставали нас и осколки от разрывов в расположении НП. Так что нам редко приходилось выглядывать из окопов. А надо было посматривать в сторону немцев, следить за развитием событий. Явно, немцы вот-вот должны перейти в наступление. Сложно нам было вести наблюдение и из-за непомерной глубины наших окопов - постарались на славу! Копали для спасения от штурмовок немецких истребителей, не думая, что придется занимать оборону. Настроены были только на наступление. Стоя ногами на дне своего окопа я, например, ничего, кроме неба не мог видеть. От макушки головы до бровки окопа было не меньше 10 - 15 сантиметров. Чтобы наблюдать за развитием событий, приходилось ногами упираться в верхнюю часть ножа малой саперной лопатки, прислоненной к стенке окопа, а своим задом (для частичной разгрузки), упираться в тыльную стенку окопа. Постреляв изрядно по НП, немцы снова сосредоточили огонь по нашему переднему краю. Уцелевшие остатки нашей пехоты начали выскакивать из своих окопов и бежать вниз по склону долины. Многие падали убитыми или ранеными.

Появились немецкие танки. Много танков. Мы впервые увидели "Тигров". Среди разных типов танков и маневрировавших среди них (в небольших количествах) бронеавтомобилей и бронетранспортеров, "Тигры" выделялись своими размерами (самые крупные), а главное - желтым (песочным) видом с камуфляжными разводами. Все они двигались вниз по склону медленно, как бы ощупью, изредка постреливая в нашу сторону. Полоса разрывов мин и снарядов (немецких) начала двигаться впереди танков в нашу сторону. Так называемый "огневой вал". Чувствуем, как беда неотвратимо движется на нас. Мы сидим. Ждем, что будет дальше. Страшно, но терпим.

Пехоты немецкой пока не видно. Сквозь просветы в дыму от разрывов видны фигурки перебегающих за танками немецких солдат. Наши соседи - ПТР-овцы стреляют из своих ружей по танкам. Видно, как то в одном месте, то в другом мелкие танки и колесные машины вдруг останавливаются. Судя по всему (артиллерия наша совсем замолчала - была, наверное, полностью подавлена) - это результат "работы" наших ПТР-овцев. За десяток минут, пока мы еще могли вести наблюдение за продвижением немецких танков, они подбили не менее полутора десятка мелких машин. Достоверно тогда стало известно, что один из расчетов (расчет - два человека) из своего противотанкового ружья подбил не менее 11-ти машин. Это наблюдали и считали наши автоматчики, находившиеся рядом с расчетом. Потом, после этих событий нас, уцелевших тогда, полковые политработники долго мучили расспросами, пытаясь узнать фамилии ребят из расчета. Но, к великому нашему сожалению, никто из нас их фамилии не знал. По-видимому, те, кто их знал, погибли, да и сам этот расчет, если не тогда, то позже тоже, скорее всего, погиб. Говорю это потому, что об этом подвиге вспоминали и после войны (на встречах ветеранов) и все время надеялись, что удастся все-таки установить их фамилии. Но так и остались они безвестными.

Расчет, находившийся в соседнем с моим окопе, на моих глазах тоже подбил один легкий танк (из ПТРС - противотанковое ружье Симонова, более совершенное по сравнению с ПТР Дегтярева, но и более тяжелое - 32 кг, переносилось оно двумя человеками, 16-ти килограммовыми частями). Огневой вал при приближении танков к нашим окопам (что было в то время позади нас, мы в то время не ведали) вдруг прекратился. Стало очень тихо, зловеще тихо. Танки большой массой (в поздних источниках писалось, что их было более 200 единиц) продолжали медленно, как бы наощупь, двигаться по пологому склону в нашу сторону. Тут вдруг перед немецкими танками, непонятно откуда и как, появилась маленькая пушчонка, так называемая  "сорокапятка" (устарелая конструкция противотанковой пушки калибра 45 мм). Расчет успел сделать два выстрела чуть ли не в упор по "Тигру". Оба снаряда попали в лобовую броню танка. Видны были вспышки от взрывов. С танком ничего не случилось. Третьего выстрела расчет не успел сделать. Танк наехал на пушку и раздавил ее вместе с расчетом. Смелые ребята! Мы этот эпизод наблюдали из своих окопов.

Судя по всему, между немецкими танками и нами никого из наших уже не оставалось. Последним из оборонявшихся впереди нас, через наши окопы пробежал страшного вида лейтенант. Горящие, выпученные глаза, искаженное ужасом лицо. Лохмотья вместо гимнастерки. Из брюк получились длинные трусы, свисающие лохмотьями, босиком, весь покрытый копотью. Похоже, что он тронулся умом. Видно, здорово досталось, бедняге! Судя по его виду, его контузило и ранило.

Вдруг танки замедлили свое движение, потом и вообще остановились. Пропускали через свои порядки свою пехоту. Это происходило метрах в 100 (не более) перед нашими окопами. Немецкая артиллерия и их минометы прекратили стрельбу по нам, чтобы не поразить свою пехоту, приблизившуюся к нашим окопам. Мы сидим. Начали постреливать из своих автоматов по приближающимся немцам.

ХР-062
02.02.2002

Немецкие автоматчики двигались в направлении наших окопов короткими (даже очень короткими, не более 4 - 5-ти метров) перебежками. После каждой такой перебежки падали на землю и не поднимались для дальнейшего продвижения, пока их пинками не поднимал их командир (не могу сказать, кем был этот смельчак - офицером или унтером). Действовал он напористо, солдаты долго не залеживались и понемногу приближались к нашим окопам. Большинство из них зачем-то голову и плечи покрывали накидкой - одеялом. Одеяла имели в своем "багаже" практически все немецкие солдаты. Мне впервые пришлось наблюдать применение одеял в такой ситуации, поэтому и упоминаю об этом. Огня из своих автоматов они почти не вели. Мы же, "выныривая" периодически из своих окопов, стреляли "навскидку" короткими очередями по наступающим.

При очередном "выныривании" автомат мой замолчал, кончились в диске патроны. Немцы уже были не далее метров 50-ти от наших окопов. Нервы напряжены до предела. Дрожащими (вернее, трясущимися) руками вытаскиваю из чехла, закрепленного на поясе, запасной диск. Вставляю его в автомат, высовываюсь из окопа, нажимаю на спусковой крючок, получился одиночный выстрел. Очередной патрон застрял в диске. Вытаскиваю диск, выталкиваю пальцем застрявший патрон. Снова задержка! Немцы приближаются. Этим диском с начала летних боев не пользовался, не возникало необходимости. Влага, пыль слепили между собой патроны, сообразил я. Ситуация! Мгновенная мысль - размочить патроны. Нужна вода (масленка в кармане пустая - масла всегда не хватало). Мгновенное решение - помочиться в диск, единственный выход. Помочился. Откуда и моча взялась! А немцы медленно, но приближаются. Вставляю диск. Нажимаю на спусковой крючок. Очередь в сторону немцев. При очередной попытке автомат снова заело.

Вытаскиваю диск. Руки дрожат. Открываю крышку диска, пытаюсь поправить перекос патронов. Срывается пружина. Патроны рассыпаются. Заряжать диск по-новому в таких условиях бесполезно, нет времени, а немцы совсем близко. Что делать? Царапаю на стенке окопа: "коммунисты не сдаются". На бруствере окопа у меня лежала противотанковая граната и котелок с недоеденной кашей. Котелок при обстреле улетел куда-то, а граната осталась. Достаю из кармана детонатор, трясущимися от напряжения руками вставляю его в гранату и готовлюсь взорвать ей себя и немцев. Немцы совсем близко. Начали кричать. Кричали на чистейшем русском языке. Крыли нас отборнейшим русским матом. В те времена мы всех русских, воевавших на стороне немцев, считали власовцами. Позже поняли, что это не власовцы, а отдельные подразделения русских в составе немецких частей.

Состояние мое какое-то отрешенное. Жду развязки. И вдруг крик из нашей линии окопов: "автоматчики, слева по одному отходи!" Кричал самый старший из уцелевших командиров - помкомвзвода, старший сержант Малахов. Оценил обстановку, проявил инициативу, взяв командование на себя. Но какое там "слева по одному!". Выскочили из окопов все (уцелевшие) и сразу! Рядом со мною из соседнего окопа выскочил ПТР-овец, второй номер. Первый был убит. Ружье свое (32 кг) не бросает. Кричит мне, чтобы я помог ему его нести. У меня на шее висит не стреляющий автомат, в поднятой правой руке 2-х килограммовая противотанковая граната (в этой ситуации совершенно не нужная, так как ее бросать нужно из укрытия, а так она поразит бросающего). Левой рукой ухватил за ствол ружье, напарник мой держал ружье со стороны приклада. Чуть ли не лоб в лоб столкнулись с немецкими автоматчиками, оказавшимися у нас в тылу. Получилось так, что немцы были и впереди (метрах в 10-ти от наших окопов) и сзади (тоже не дальше 10-ти метров). Находившиеся сзади нас немцы бросились врассыпную. Видно наш вид на них подействовал. Находившиеся впереди немцы огня не открывали, боялись поразить своих. Мы с криками (скорее всего это было: "А-А-А-А...!") и автоматной стрельбой (у кого оставались в дисках патроны), таща за руки способных двигаться раненых своих товарищей, прорвались сквозь разбегавшиеся редкие ряды немцев.

ХР-063
03.02.2002

Немного о танках и артиллерии. Когда со стороны немцев появились танки и др. бронетехника (броневички и бронетранспортеры) все наше внимание было обращено на них. Ждали со страхом их приближения. Наша артиллерия молчала, вероятно, была подавлена немцами. Наши самолеты не появлялись. Наш передний край был разгромлен, вырвались оттуда единицы. Пропал без вести (скорее всего, был убит) пулеметчик Буряк, с которым мы встречались накануне. Но танки не очень поспешали вперед, по-видимому, мешали наши минные поля. А может они какие-то свои тактические задачи решали - периодически меняли направления своих перемещений. Огонь наших ПТР-овцев выводил из строя в основном броневички и бронетранспортеры. Мы видели фигурки людей у подбитых машин. Видели, как некоторые из подбитых машин немцы буксировали в свой тыл. Короче говоря, они не очень спешили вперед. Но, все равно, страх наш не проходил. Когда немцы вдруг остановили вблизи наших окопов свой "огневой вал" и перед нами неожиданно появились немецкие автоматчики, все наше внимание было переключено на них.

В самый последний момент (это когда у меня возникли "проблемы" с автоматом) в расположении наших окопов начали рваться снаряды. Огонь велся из нашего тыла. По-видимому, там считали, что наших здесь уже не осталось и это место занято немцами. Так что мы покидали свои окопы под арт-огнем нашей артиллерии. Наш противник тоже страдал от этого арт-огня и не так активно действовал против нас. Правда, стрельба велась небольшим количеством орудий, по площади, неприцельно. Так что мы почти без потерь от этого огня прорвались через окружившую нас группу немецких автоматчиков, в своем большинстве состоявшую из "власовцев". Пробегая мимо командного (или наблюдательного) пункта нашего полка, видели, какой разгром произвела немецкая артиллерия. Земля перерыта массой снарядных воронок. Масса трупов. Развороченные землянки. Разбитые повозки. Картина ужасная. Но нам некогда было разглядывать все это. Надо было оторваться от преследовавших нас немецких автоматчиков.

За разбитым полковым КП (или НП), метрах в 150-ти в небольшой низинке, поросшей кустарником и редкими деревьями, по-видимому, располагались тылы нашего полка. Брошенные кухни, разбитые повозки, трупы людей и лошадей. Судя по всему, кто был в состоянии двигаться, успели покинуть это место. Оставались раненые (лежачие) и около них медики (в основном женщины). Раненых было много. Лежали кто на носилках, кто на плащ-палатках, а кто просто на земле. Стоны, крики. Сзади нас немецкие автоматчики. Шум моторов их танков. Разрывы снарядов. Вид брошенных раненых и медиков нас так потряс, что мы даже остановились. Раненые понимали, что их бросили окончательно. Матерились, плакали, просили нас, чтобы мы их пристрелили, но немцам не оставляли. Медики молча продолжали выполнять свою работу и, судя по всему, не собирались покидать раненых. Мы понимали, что ничем не сможем им помочь. Это ужасно! Трудно выразить словами, что чувствовали мы, оставляя на произвол судьбы (а вернее, немцам) этих людей. До сего времени не могу забыть этого печального зрелища! Бежим дальше. Вроде оторвались от немцев. Немного огляделись. Справа от нас траншеи (оставшиеся от немецких оборонительных сооружений - "Миус - фронт"), в них люди. По форме одежды - наши. Бежим в их сторону.

Небольшое "стратегическое" отступление. Немецкая оборона нашими войсками была прорвана на сравнительно узком участке. По моим наблюдениям - не более 10 км (скорее всего - не более 5 - 6 км). В глубину наши войска продвинулись на 23 км (почему-то запомнил эту цифру). В прорыв были введены минимум войска двух армий - 5-й ударной и нашей - 2-й гвардейской. На слуху в то время у нас были еще 28-я и 51-я армии. Возможно, что одна из них (а может и обе) тоже находились в зоне этого прорыва. Наш полк (за всю дивизию не ручаюсь) был на самом острие прорыва.

Впрыгнули в траншею. Отдышались. Разбрелись по траншее. Пошли разговоры. Выясняется: дивизия не наша. Решили немного передохнуть и отправляться на поиски остатков своего полка или своей дивизии. Разузнали, где находится их санрота. Отправили туда своих раненых ребят. С нами не было ни одного офицера. Командир роты (лейтенант Бокарев) скорее всего был на НП полка, а взводные вышли из строя (двое - по ранению, один убит), в начале боев. Осталось нас человек 15 (не считая командира роты, старшины и повара - с ними мы встретились позже) в том числе два помкомвзвода - старшие сержанты Тарасов и Малахов и два командира отделения - я (сержант) и сержант Сережа Перевозников. Прошло немного времени и остатки нашей роты и роты ПТР разбрелись по траншее. Со мной остались два моих солдата и второй номер со своим противотанковым ружьем. Решили немного передохнуть и потихоньку смываться отсюда на поиски своего полка.

Немцы вели нечастый артиллерийский и минометный огонь по тому месту, где находились и мы. И вдруг, по этому же месту, ураганный арт-огонь, так называемый артналет. Очень неприятная вещь! Через несколько минут огонь прекратился, наступила тишина. И тут крики: "Танки! Танки!" Из балки, метрах в 300-х от траншей, вылазит огромная куча танков. Наверняка значительно больше сотни. Много "Тигров", Т-1V и других поменьше. Началась паника. Крики, беготня. Появляется майор с пистолетом в руке. Кричит. Размахивает пистолетом. Пытается остановить покидающих траншею солдат. Видим, такое дело. Надо сматываться к своим (искать свой полк). Улучили момент, когда наводивший порядок майор повернулся к нам спиной.

Мигом выскочили из траншеи и бросились бежать. Противотанковое ружье мы для обеспечения удобства переноски еще до этого события разобрали на две части. Нас было четверо, части ружья собирались нести по переменке. Успели отбежать на несколько метров. Майор заметил наше бегство, начал кричать, чтобы мы вернулись. Мы прибавили шагу. Он начал стрелять по нам. Все-таки удрали и без потерь, даже ружье не бросили. Пробежали метров 200 и вваливаемся в очередную траншею. В траншее - командир нашего, 70-го, полка, если память не изменяет, майор Ткаченко, наш ротный л-т Бокарев, часть наших автоматчиков, успевших раньше нас убежать из чужой части. Все в каком-то возбужденном состоянии.

Полк практически погиб. Немцы резко повысили свою активность. С нескольких сторон лезут их танки, вовсю палит их артиллерия. Со стороны, чуть правее бывшей позиции, которую занимал наш полк, появилась еще одна группа немецких танков. Вдруг оттуда на большой скорости вылетает "Виллис" командира нашей дивизии генерала П.К.Кошевого. Когда машина с генералом оказалась почти рядом с нашей траншеей, командир полка выскочил из окопа и начал, размахивая руками, кричать в сторону генерала, чтобы он остановился. Но генерал на это никак не реагировал и, даже, не посмотрел в нашу сторону. Разъяренный командир полка командует: "Автоматчики, стреляйте по колесам машины!" Мы открыли огонь. Но машина с генералом, не снижая скорости, проследовала в сторону р. Миуса. Командир полка, не стесняясь нас, вовсю матерился, материл генерала, называя его трусом, бросившим свои полки. Нам было приказано выбираться к реке Миус, перейти на другую сторону и там искать остатки своего полка.

ХР-064
04.02.2002

Судя по всему наши войска, вклинившиеся в оборону немцев, были разгромлены, и кто как мог, выходили на свои исходные рубежи. Об этом писали и немцы в сбрасываемых с самолетов листовках. В них они довольно подробно перечисляли номера наших бригад, дивизий, корпусов и армий и не только пехотных, но и танковых и др. Мы, читая эти листовки, удивлялись их информированности. Немцы, сообщая о разгроме наших войск, призывали прекратить дальнейшее бессмысленное сопротивление и сдаваться в плен. Не знаю, были ли случаи добровольной сдачи в плен. Из нашей роты, во всяком случае, никто не сдавался. Немцы в своих листовках сообщали об умопомрачительных размерах наших потерь убитыми и взятыми в плен. Счет шел на десятки и сотни тысяч. Хотя мы и не очень верили немецким листовкам, но то, что мы в это время испытали и повидали, оптимизма нам не добавляло. Побили нас тогда крепко. Это происходило в последних числах июля 1943 г. на р. Миус в р-не населенных пунктов Дмитриевка (тут мы были), Мариновка и Куйбышево. После того, как наш командир полка дал нам команду выбираться за реку Миус (сам он с несколькими офицерами полка, в т. числе и нашим командиром роты, оставался в тех траншеях, где мы его встретили), мы группками, стихийно сложившимися при отрыве (бегстве) от немцев, двинулись по направлению к Миусу. Вечерело. Вот-вот начнет темнеть. Мы устали от событий дня. Уже больше суток ничего не ели. Мучила страшная жажда. А тут появилась возможность передохнуть (ударение на последнем слоге) в ночное время где-нибудь в какой-нибудь ямке или траншее.

В то время, когда командир полка давал нам приказ выбираться за реку, ситуация в районе проходивших боев изменилась. Появились большие группы наших самолетов (штурмовиков Ил-2), принявшихся ожесточенно штурмовать немецкие войска (и пехоту и их танки). Со стороны немцев в воздух по нашим штурмовикам потекли многочисленные пунктиры (красного цвета) снарядов (20-ти мм) скорострельных зенитных пушек ("Эрликонов"). То тут, то там начали падать сбитые Ил-ы. Но штурмовка продолжалась с прежним ожесточением. Было видно, как с земли поднимались столбы черного дыма - горели подбитые немецкие танки. Тут и артиллерия наша открыла интенсивную стрельбу по расположению немцев. Видно, подтянули какие-то наши резервы. Но танков наших не было видно.

Моя группа по-прежнему состояла из двух оставшихся от моего отделения солдат и ПТР-овца. Мы не успели далеко отойти от того места, где остались наш командир полка с офицерами. Встретили вырытую прямоугольную яму (наверное, бывшее укрытие для танка или автомашины). Приняв во внимание начавшиеся активные действия наших штурмовиков и артиллерии и наступающую темноту, которые наверняка понудят немцев приостановить свое продвижение, решили остаться в этой яме до утра. А там будет видно, как поступать дальше.

ХР-065
27.05.2002

Рядом с нашей ямой проходила бывшая немецкая траншея. Ее занимали люди не нашей дивизии и, скорее всего, и не нашей армии. В этом мешке шли такие бои, что все перемешалось. Чтобы не потерять своего полка или, в крайнем случае, своей дивизии, приходилось быть предельно внимательным. Солнце уже скрылось за горизонтом, но темнота еще не наступила. Боевые действия не утихали. В воздухе продолжали штурмовки наши Ил-2. Их пытались атаковать немецкие истребители и иногда сбивали. Наши истребители, прикрывавшие штурмовиков, вступали в воздушные бои с немецкими истребителями. Рев авиадвигателей, треск авиационных пулеметов и пушек. Цветные (в основном красные) трассы пуль и снарядов во всех направлениях, как от самолетного оружия, так и наземного. То немецкие, то наши самолеты с тянущимся за ними черным шлейфом дыма падали на землю. Видели, как в воздухе столкнулись два истребителя (таран?), оба вспыхнули и упали на землю вместе со своими пилотами.

На земле - грохот от взрывов артиллерийских снарядов и мин. Ко всему, не спадающая жара, страшная жажда и ожидание того мига когда тебя чем-нибудь прихлопнет. Состояние, похожее на бредовое. Главное, мы никак не можем влиять на ситуацию. Во-первых, нет прямого контакта с противником, во вторых мы дезорганизованы и деморализованы. Сидим в яме и ждем, что будет дальше. Надежда, что немцы ночью наступать не будут.

Целый день в этой суматохе ничего не ели. Страшно хочется пить. Жажда замучила до того, что о еде и думать не хочется. А воды поблизости нет. Ближайший источник - в нескольких километрах отсюда. Это река Миус и колодцы в с. Дмитриевка (на левом берегу реки). Туда надо еще добираться, а у нас уже никаких сил не осталось, да и отступление вроде бы приостановилось. Во всяком случае немецкие танки не проявляли активности.

Во время действий наших штурмовиков (уже в сумерках) произошел случай, закончившийся жестокой расправой наших солдат с пилотом сбитого нашего штурмовика. Как был подбит наш Ил-2, как его покинул с парашютом пилот (стрелок, скорее всего, остался в самолете и погиб), мы не видели. Все произошло очень быстро: в поле нашего зрения возник парашют с человеком. Мгновение, и он падает в траншею, в метрах пяти от нашей ямы - прямо в гущу солдат, находившихся в этой траншее. Летчик, видно не представлявший, к кому попал, после приземления сразу вскочил на ноги и тут же поднял руки вверх - сдавался. Что тут поднялось! Солдаты набросились на него. Образовалась свалка. Итог - летчика застрелили. Страшные вещи бывали!

Все-таки наступила темнота, а с ней быстро наступила тишина. Самолеты улетели. Артиллерийская и минометная стрельба практически прекратились. Наверное, все устали. Мы вчетвером, забыв о всяких предосторожностях, мучимые жаждой и голодом, сбившись в тесную кучку, заснули мертвецким сном. Разбудила нас только начавшаяся утром артиллерийская канонада (рвущиеся снаряды, точнее говоря). Немцы опять применили так называемый "огневой вал" - перемещающуюся в нашу сторону линию взрывов (перпендикулярно направлению наступления).

Вдалеке показались немецкие танки, начавшие движение в нашу сторону. Двигались медленно, быстрее, наверное, не позволял рельеф местности и боязнь подрыва на минах. Наши начали отступать к реке. Я со своей группой тоже двинулся к реке, следуя приказу командира полка - перейти на левый берег реки и там определяться. Двигались короткими перебежками, падая на землю при близких разрывах мин и снарядов. Заметил, что несколько в стороне от нас тоже короткими перебежками передвигается какой-то наш офицер. Вот и командир, который нас возглавит и поведет куда надо. Начали его окликать, думали, обрадуется нам. А он, услышав наши голоса и увидев нас, поддал ходу и попытался уйти от нас. Но мы все же настигли его. Я доложился, как положено и передал нас под его начало, тем более я узнал его. Этот мл. лейтенант был командиром химвзвода нашего полка (было такое подразделение бездельников - так мы считали). Чувствовалось, что его совсем не радовала перспектива принятия над нами командования. В открытую он это не показывал. Но мы от него не отходили. Пройдя с нами некоторое расстояние, он все же сумел от нас избавиться. Приказав нам залечь в попавшейся на нашем пути воронке, сообщил, что проведет рекогносцировку. Перебежками и ползком он удалился от нас. Все-таки надул нас - исчез. Мы не стали искать его. Тут явственно стали слышны звуки двигавшихся немецких танков. Надо было поскорее отрываться от них. Так что не до сбежавшего лейтенанта нам было.

Через некоторое время мы добежали до реки и остановились около деревянного моста. На ту сторону пока решили не перебираться. Спустились к воде. Утолили, наконец, мучившую нас жажду и, даже, "переутолили". Вода была теплая, мутная. Но все равно пили. И пили до тех пор, пока не переполнили свои животы. Аж дурно стало. Выбрались на берег, нашли укрытие - неглубокую канавку и улеглись отдохнуть (и от бега и от изрядно потребленной воды).
 
ХР-066
27.05.2002

Немного отдохнули, благо немецкие танки почему-то прекратили движение в нашу сторону, да и артиллерийский и минометный огонь значительно ослабел. Видно появились более важные объекты у немцев. Так что мы спокойно отлежались, слили значительные излишки выпитой воды. Настроение улучшилось. Появилось чувство голода. Полезли в сидора за остатками НЗ. Нам иногда выдавали так называемый НЗ - неприкосновенный запас, состоявший большей частью из сухарей и баночки (граммов 150) американских мясных консервов (колбасного фарша). Сухари (граммов 200) выдавались каждому, а консервы - баночка на двоих (хранилась у одного). Использовать НЗ без соответствующей команды строго воспрещалось. На деле же сухари мало-помалу съедались, а консервы сохранялись. Оказалось, что у меня, у второго номера ружья ПТР и у одного из двоих солдат моего отделения сохранились по баночке консервов, а соответствующие напарники, с которыми надо было делиться, погибли. Сколько было радости! Хорошо закусили за счет отсутствующих.

Пока мы ели, по мосту с противоположного берега подошли две "Катюши" (132-мм реактивные минометы с 16-тью направляющими) на Студебеккерах. Заняли огневую позицию почти рядом с нами. До этого нам не приходилось находиться рядом со стреляющими "Катюшами". Расчеты, видя наше любопытство, решили "подшутить" над нами - пехтурой. Показали, где мы можем расположиться при пуске ракет. Залп 2-х почти рядом стоящих установок оглушил и опалил нас. Ракетчики хохочут - нагнали страх на пехоту. А нам не до смеха думали, что не останемся в живых. Только немного очухались - бросились на "шутников" с автоматами. Мы бы их перестреляли всех, но их старший командир не растерялся и спас положение. Он так рявкнул на нас, что мы опешили и потеряли инициативу. А голос у того командира был поистине магическим. Растеряйся он, и мы бы наверняка открыли огонь по обидчикам.

Придя в себя и немного успокоившись, пообещав расчетам, что постараемся все же отомстить им при случае, направились к мосту. "Катюши" раньше нас перебрались по мосту на левую сторону. Следом за ними и мы зашли на мост. Прошли половину моста (метров 30 - 40). Вдруг с левого берега (куда мы направляемся) истошный крик: "Бегом! Быстро! Сейчас мост взорвется!". Мы понаддали ходу. Только соскочили с моста на землю и мост взлетел на воздух.

Бежим, а вокруг падают обломки взорванного моста. Повезло нам - никого не задело. Оказывается, немецкие танки вновь поменяли направление и двинулись в сторону моста. Саперы, видно, мост заминировали заранее, а бикфордов шнур подожгли, не обратив внимания на то, что на мосту находились люди. Могли бы и заранее предупредить или позже поджечь шнур. Танки-то еще были далековато. Разгильдяйство! Впереди, примерно в километре от реки просматривались группки людей, дымы кухонь. Вот туда-то мы и направились.

ХР-067
28.05.2002

Вышли на остатки нашего полка. Нашли свою ротную кухню и старшину роты. Вокруг кухни понемногу собирались остатки нашей роты. Позже появился и командир роты л-т Бокарев. Немцы вышли на свои оборонительные рубежи на правом (западном) берегу р.Миус и остановились. Дня два мы приходили в себя. Немного пополнились за счет маршевых рот. Замполит полка, когда я попался ему на глаза, сообщил, что меня представляют к ордену Красной Звезды. Я, воспользовавшись благоприятным случаем, попросил представить к награде нашего ротного старшину, который в самые трудные для нас времена, беря с собой повара, доставлял нам еду и воду при малейшей возможности. А вот старшина располагавшейся с нами роты противотанковых ружей по нескольку дней вообще не кормил своих солдат. И мы, благодаря своему старшине, делились продуктами с голодающими ПТР-овцами. Замполит поблагодарил меня за полезную информацию. Пообещал разобраться с положением дел в роте противотанковых ружей и строго наказать виновных. В отношении награждения нашего старшины согласился со мной, но сказал, что все награды уже распределены и лишних нет. Тогда я предложил наградить старшину вместо меня. Замполит не сразу, но согласился. Похлопал меня по плечу и обозвал молодцом. У нас был действительно хороший старшина и вполне заслуживал награды(земляк мой, из Спасска-Дальнего, фамилию его к большому моему сожалению забыл). Ребята из роты одобрили мой поступок.

Почему я так разговаривал с замполитом полка? Дело в том, что мы были, так сказать, знакомы. Когда мы еще стояли в Медвежанке (Донбасс), он хотел поставить меня (естественно, установленным порядком) комсоргом нашей роты автоматчиков. Меня такой пост не привлекал. Не знаю, почему, но меня все-таки назначили не комсоргом, а командиром отделения, произведя сразу из рядовых в сержанты. Это первое знакомство с замполитом. Второе состоялось в связи с тем, что замполит давал мне свою рекомендацию для вступления кандидатом в члены партии. А наш старшина ко всему еще был и моим земляком - из г. Спасска-Дальнего. Награду он получил тот самый орден Красной Звезды. Для него это было приятной неожиданностью. Примерно через месяц старшина погиб.

Через два дня наш потрепанный полк, перейдя севернее Дмитриевки реку Миус, расположился под крутым (высотой около 10 метров) берегом. Между обрывом и кромкой воды там и сям валялись глыбы песчаника в рост человека и более, отколовшиеся от обрывистого берега. Под вечер появились немецкие пикирующие бомбардировщики Ju-87. Хорошо по нам отбомбились. Потери были значительные. Начальнику штаба полка осколком срезало начисто голову. Потери могли бы быть значительными, если бы не глыбы песчаника. Они как щиты укрывали нас от осколков.

Ночь прошла спокойно. Утром нам (автоматчикам) сообщили, что как только подойдут наши танки, мы следом за ними пойдем на штурм немецкой обороны. Обрывистый берег, под которым мы сидели, являлся частью высоты со сравнительно крутыми склонами со стороны реки и пологими - с противоположной стороны. Обрывистый берег был не везде. Против села берег не был обрывистым и там на высоту из села шла не очень крутая дорога.

Чтобы нам было легче бежать за танками, приказано было сдать свои вещмешки старшине роты. Сдали. Сидим под обрывом, ждем подхода наших танков. Высоко в небе прошел над нами, направляясь в наш тыл двухмоторный Ju-88, наверное, разведчик. Делать нечего, следим за его полетом. Вдруг, ни с того, ни с сего Ju-88 перешел в плоский штопор и врезался в землю. Немного позже будет ясно, почему я упомянул об этом самолете. Порассуждали немного о причинах такого неожиданного его падения и перешли к разговорам на другие темы

ХР-068
29.05.2002

Вдруг в нашем расположении начали рваться снаряды довольно крупного калибра. Стрельба велась из нашего тыла. Значит, стреляла наша артиллерия. По своим! Началась суматоха. Пытались укрыться за валунами. Крики. В небо летят ракеты. Есть убитые и раненые. Спасло нас практически от полного уничтожения внезапное прекращение обстрела. Видно, артиллеристы поняли свою ошибку. Тем не менее пострадали мы сильно. Убитых и раненых было много.

Небольшое отступление. В 1949 году я лежал в Ужгородской областной больнице. В палате кроме меня лежали два бывших партизана и бывший солдат чешской артиллерийской бригады, воевавшей в составе наших войск. Разговаривали обо всем, в том числе и недавно закончившейся войне. В одном из разговоров я упомянул о случае с немецким бомбардировщиком, без видимых причин вошедшем в штопор и упавшем на землю летом 1943 года. Солдат чешской бригады сказал, что и он в это же время был свидетелем неожиданного и беспричинного падения немецкого бомбардировщика. Самолет упал вблизи их артиллерийских позиций. После дополнительных уточнений выяснили, что мы были свидетелями одного и того же события. После этого артиллерист не без горечи поведал о печальном для них событии - обстреле русской пехоты в районе с. Дмитриевка. Так вот кто нас обстреливал! Оказывается, им поступил приказ от русского командования немедленно открыть беглый огонь по указанной этим же командованием цели. Успели сделать несколько выстрелов. Поступил новый приказ - немедленно прекратить огонь. Чехи, узнав, что вели огонь по своим, очень переживали, чувствовали себя виноватыми. Говорит, до самого конца войны вспоминали об этом печальном эпизоде. Вообще-то случаи обстрелов и бомбежек своих своими, так называемого "дружеского огня", на прошедшей войне не были редкостью ни для нас, ни для немцев.

Начали приходить в себя после внезапного артобстрела своей артиллерией. Тут послышался шум наших танков, переходивших вброд обмелевшую речку (Миус). Вошли в село (левее нашего расположения). Последовала команда нашего ротного - роте подняться по обрыву наверх и там укрывшись, дожидаться выхода на высоту наших танков. Когда танки выйдут на исходные позиции и начнут движение в направлении немецкой обороны, следовать за ними. Не без труда поднялись на склон высоты. Там было достаточно всяких ям, ямочек, окопчиков и окопов, нарытых во время предыдущих боев, хватало и снарядных воронок. Так что было, где укрыться. Немцы, находившиеся на вершине высоты (высота, насколько мне помнится, имела номер 205 - это высотная отметка, обозначающая на карте высоту данной точки над уровнем моря), нас заметили и начали обстреливать минами. Огонь был вялым, мы укрылись неплохо и от немецкого огня не страдали. Ждали, когда же поднимутся наши танки. Мы насчитали шесть машин Т-34. Наконец 2 первых танка, переходя с крутого склона на более пологий склон высоты, показали немцам свои днища. Тут же последовало несколько выстрелов немецких противотанковых пушек. Попадания в днища. Взрыв танковых боекомплектов. Башни с пушками отлетели в сторону, а корпуса развалились по сварным швам. Осколки от взорвавшихся почти одновременно двух танков долетали до нашего расположения, хотя мы находились метрах в ста от них. Танки загорелись. Повалил густой черный дым - горела резина на катках, солярка. Третий танк, следовавший сразу за первыми двумя, получил, скорее всего, попадание снаряда в башню. Загорелся. Кто-то из экипажа бежал по склону вниз. На нем горел комбинезон. Не знаю, сколько человек покинуло этот танк. По нам немцы продолжали вести минометный огонь, и мы не очень-то высовывались из своих укрытий. Дальше события разворачивались так. Четвертый танк, почти преодолевший подъем, начал разворачиваться назад. Не успел. И его немцы подбили, но он не загорелся. Экипаж его покинул в полном составе. Наверное, все успели добежать до укрытия. Пятый танк подниматься не стал и скрылся где-то в селе. Шестой танк застрял в реке. Что с ним было дальше - не знаю.

Расправившись с нашими танками, немцы усилили огонь по нам. К разрывам мин добавились разрывы снарядов. Дальнейшее наше пребывание на высоте не имело смысла. В роте были раненые и убитые. К нам снизу добрался связной и передал приказание командира роты вернуться в расположение роты. Вернулись. Забрали с собой раненых. Убитых забирали, когда стемнело. Сейчас уже не помню, но погибло тогда в нашей роте человек 6-7, примерно столько же было раненых. Нашли своего старшину. Спросили, где наши "сидора". Оказалась, что во время обстрела нас нашей артиллерией, один снаряд попал в ротную повозку, на которой вместе с ротным имуществом находились и наши вещмешки. Очень жалко было потерянного. У меня там кроме прочего нужного скарба находилось два альбома наших самолетов (изданных немцами и подобранных мною еще в Котельниково). Поужинали перловой кашей - "шрапнелью" - самой популярной (и изрядно надоевшей), которой кормили пехоту на войне, упали на землю и мгновенно уснули (кроме тех, кого послали в боевое охранение - очень неприятная штука - боевое охранение!).

ХР-069
30.05.2002

Утром нам сообщили, что после небольшой артподготовки мы снова пойдем на штурм высоты. Цель - выбить засевших на ее вершине немцев, т.е. мы должны будем сделать то, что планировалось накануне, но теперь уже без танков. Снова полезли вверх по обрыву и заняли свои вчерашние позиции. По нашим наблюдениям в штурме должен участвовать не только наш полк. Было видно, что на склоны высоты, примыкающие к реке, выбирается много людей из мест, не входящих в расположение нашего полка. Но это наши предположения. Нас же о диспозициях не информировали. Так что "не буду говорить за всю Одессу..."

Остановлюсь на деяниях своей 1-й роты автоматчиков, заметно поредевшей после недавних боев. Заняли вчерашние окопы. Ждем, когда начнется артподготовка и важнее всего - когда она закончится. После этого мы должны будем подняться и двигаться в направлении немецкой обороны. Страшновато. Но внешне никто этого не показывает. Не принято. Кроме этого каждый подсознательно верит в свое бессмертие. Верит, но, тем не менее, совсем не исключает возможности своей смерти. Поэтому боязно на душе. Немцы ведут беспокоящий минометно-артиллерийский обстрел наших позиций. Стараемся не высовываться из окопов - постреливают немецкие снайперы.

Наконец-то заработала наша артиллерия. Немного постреляла (минут 15-20) и затихла. Видно, после предыдущих боев не успели пополнить боезапас. Это я сейчас так думаю. Тогда в это не очень-то вникали. Надо подниматься. Но никто не решается выскочить из окопа первым. Немногочисленные офицеры, в основном командиры взводов, реже политработники низшего звена, где криком, где так сказать пинком под зад заставляют солдат выскакивать из окопа. Мы, сержанты, тоже не очень стремимся выскакивать раньше офицеров. Но, подгоняя своих солдат, в окопах не задерживаемся. Выскакиваем, как правило, после того, как все твои солдаты покинули окоп. В атаках самое трудное - покинуть окоп или другое укрытие. Дальше уже легче. Беги. Услышав звук летящей мины - падай. При хорошей реакции можешь и спастись от осколков (мина летит с дозвуковой скоростью, так что времени для принятия решения может и хватить). Ну, а если услышал свист снаряда или пули, не падай, они уже далеко от тебя улетели. Скорость у них сверхзвуковая.

Выскочили из окопов. Кто-то упал мертвым или раненым. Если работают снайперы, то выводятся из строя прежде всего офицеры - В основном командиры взводов. Огонь со стороны немцев усилился. В основном - минометно-артиллерийский. Бежим. Падаем. Отлежимся немного и снова бежим. Направление - немецкие траншеи на вершине высоты. Бежать приходится вверх по сравнительно крутому (градусов 30-35) склону. До немецких траншей метров 300-400 (так нам казалось тогда). Склоны высоты сплошь изрыты всякими ямами - крупными и не очень. Это укрытия для артиллерии, крупнокалиберных минометов, для всяких транспортных средств, для укрытия оперативных запасов боеприпасов и проч. и проч. Масса траншей (ходов сообщения), отдельных окопов и окопчиков различных назначений. На этих рубежах ожесточенные бои проходили и в 41-м, и в 42-м, и в 43-м годах. Времени было достаточно, чтобы нарыть всяких углублений. Так что с укрытиями проблем не было.

ХР-070
01.06.2002

Перебежками, периодически падая при свисте мин, понемногу продвигались в направлении немецких траншей. Продвинулись метров 150 - 200. Немцы так усилили артиллерийско-минометный огонь по нам, что пришлось залечь во всякого рода ямках. Так получилось, что я и Сережа Перевозников оказались в одном окопе. Кроме нас тут же разместились четверо или пятеро наших солдат-автоматчиков. Частые взрывы мин и снарядов и активная деятельность немецких снайперов не позволяли нам высовываться из окопов. Немцы стреляют. Мы сидим. Выгонять нас из окопов некому, а сами не рвемся вперед. Жарко. Больше всего хочется пить. Прошло, наверное, больше часа как мы сидим в окопе и не двигаемся. Штурм наш на какое-то время захлебнулся.

Немцы, видя, что наше воинство залегло, ослабило огонь. Вдруг вваливаются в наш окоп старшина роты с поваром. У них мешок с банками американской свиной тушенки, Какой-то трофейный бачок с водой. Оставил нам одну банку тушенки и отлил из бачка в наши фляжки понемногу воды. Пожелал всего хорошего, и с поваром поползли к другим укрытиям, где были солдаты нашей роты. Вот такой у нас старшина был! Очень жаль, что я забыл его имя и фамилию. Из города Спасска-Дальнего (земляк мой).

Немцы вели себя тихо. Банка с тушенкой была в руках Сергея. Вытащил из ножен финский нож (у каждого автоматчика был такой нож - выдавали как табельное оружие), начал приспосабливаться в окопе, чтобы открыть консервы. В окопе было тесновато. Сергей рывком выскочил из окопа, уселся на его бровке, ноги в окопе. Прижал банку к животу и с размаху всадил в нее финку. В этот же миг раздался какой-то щелчок, и Сергей падает в окоп прямо на меня. Стрелял снайпер. Пуля, пробив его медаль, вошла, судя по всему, в сердце. Смерть была мгновенной. Меня залило его кровью. Потеснившись, мы уложили его на дно окопа. Кое как достали (тесно в окопе-то) перевязочный пакет. Думали перевязать рану. Поняв, что он мертв, не стали этого делать.

Не успели придти в себя, слышим крик сверху окопа: "Славяне, туды вашу мать! Марш вперед!" Это кричал комбат, капитан Тимошенко (впоследствии Герой Советского Союза). Быстро вылазим из окопа. Подгоняя, капитан кого-то из солдат наградил пинком под зад. Мне досталось рукояткой его пистолета по спине. Мы побежали вперед. Немцы, заметив движение с нашей стороны, снова усилили огонь. Бежим. Свист мины - падаем. Пронесло, поднимаемся и снова бежим. Но до немцев еще далековато, царапины.

ХР-071
05.06.2002

Бежим вперед. Тимошенко с нами. В одной кучке с нами бежит и наш ротный, лейтенант Бокарев. Перед этим, буквально на наших глазах, Тимошенко его отлупил, при этом сильно ругался, преимущественно матом. Насколько я уловил смысл, Тимошенко был недоволен тем, что лейтенант не руководит ротой, а пытается отсидеться в окопе. Таких офицеров, как Тимошенко, солдаты очень уважали. И не обижались, если он кого-то, походя, поколотит. Считалось, что за дело. Вид у него был импозантный - вид лихого парня. Гимнастерка заправлена в брюки, пилотка сдвинута набекрень, без каски (мы в таких случаях предпочитали каску иметь на голове), один пистолет (скорее всего Вальтер - очень был популярный, как и наш ТТ) был засунут за ремень, второй пистолет (парабеллум) держал за ствол, а рукоятка частенько гуляла по нашим спинам, стимулируя, так сказать, нашу активность. Повторяю, мы на это не обижались.

При таких "штурмах" (в данном случае этой высоты 205), когда вокруг что-нибудь рвется (и довольно часто) и при этом кого-то убивают или ранят, изначальный какой-то порядок, существовавший при начале наступления (покидали окопы по отделениям, повзводно, поротно и т.д.), нарушался уже на первых метрах пространства. Услышав вой мины, мгновенно ныряли в любое углубление (если успевали) лежавшее на пути. Глаз при беге, все время, помимо нашей воли, отслеживал все неровности рельефа (от самой маленькой впадинки и до окопа или другого подобного углубления). Так что если приходилось падать (во имя своего спасения), то практически всегда попадал в самое большое углубление, которое оказывалось рядом (справа, слева, спереди или сзади). Каждый падал в ту сторону, куда "велел " его глаз. Я, например, упал влево, бежавший слева от меня падал вправо. Поднявшись, я мог побежать еще влево. Тот, что упал правее, мог задержаться или вырваться вперед. В результате таких непредсказуемых сменах направлений бега и при достаточно больших расстояниях до места назначения (ну, к примеру, окопов противника), народ так перемешивается, что через некоторое время вокруг тебя могут оказаться вояки черт знает каких частей (если в операции участвуют разные части и подразделения). При этом существовал при такого рода ситуациях не писаный закон: независимо от того, какой ты части, подчиняешься и выполняешь команды старшего по званию, которого ты видишь и голос которого слышишь. ( В ближайшем "Письме" я такой случай опишу).

На моем пути большая яма размером метров 5х5 и в глубину метра 2 (наверное, бывшее укрытие для автомашины). Оббегаю ее слева. Свист мины. Мгновенно сваливаюсь на дно. Попадаю в продолговатое углубление, вырытое на дне ямы, прямо у ее стенки. Глубина его сантиметров тридцать, длина - в мой рост. Падаю животом и лицом вниз. В то же мгновение кто-то падает мне на спину, а на его спину еще кто-то упал. Мина ударилась в противоположную стенку. Взрыв. Тряхнуло и оглушило. Самого верхнего солдата, скорее всего, убило. Второго ранило, а меня, в дополнение к Серегиной крови, залило их кровью. Немцы, вероятно, заметили, как мы вскочили в яму. Надо быстро покидать ее - в любой миг сюда могут и еще прилететь их мины. Быстро выбираюсь из-под навалившихся на меня тел и махом выбираюсь из ямы. Пробежал немного и, чтобы немного очухаться от взрыва, ввалился в ближайшую снарядную воронку (других укрытий поблизости не оказалось). Воронка не очень глубокая. Вжался на самое дно. Немного пришел в себя. На склоне воронки лежит убитый солдат. Лежит почти на спине. Под ним вещмешок. Я без мешка. Солдат мертв. Решил его мешок взять себе. Вытягиваю из-под него. Глазам своим не верю! Мой мешок! По надписи его узнал. Химическим карандашом нарисованы три буквы - АНК. Вытащил. Развязываю. Почти все мои вещички целы, в том числе и альбомы с самолетами. Вот такие чудеса случаются!

ХР-072
12.06.2002

Надо бежать дальше. Кругом разрывы. Сквозь них прорываются крики бегущих. Что-то наподобие а-а-а-а! (можно легко принять за ура). Кроме этого - крики командиров, подгоняющих, или поднимающих залегших, солдат. В основном слышно громкий голос Тимошенко. Наш лейтенант бежит с нами и не кричит. Кто-то падает, убитый или раненый. Раненые иногда кричат, а больше лежат молча или стонут. Способные двигаться пытаются выбраться самостоятельно. Если ротный санинструктор сам не выведен из строя, то старается оказывать какую-то помощь раненым. Поскольку по характеру работы ему меньше удается отлеживаться в спасительных углублениях, то вероятность быть убитым или раненым самому у него значительно выше, чем у простых солдат. Наш санинструктор Чумаченко на это время еще был цел и невредим и некоторым раненым помог.

После войны много писалось и говорилось о девушках-санинструкторах, которые выносили с поля боя десятки раненых. Не приходилось мне видеть на передовой ни одной девушки в любой роли (в т.ч. и санинструктора). Самое близкое их (санинструктор или фельдшер батальона) нахождение от переднего края - КП (командный пункт) командира стрелкового батальона. Наградные на них писал комбат, а что там писалось, никто не проверял. Так, наверное, и появлялись десятки и сотни раненых, вынесенных девчонками с поля боя. После войны, уже в начале 80-х г.г. командир одного из стрелковых полков нашей дивизии (71 Гв.СП) Т.И.Степанов, с которым мы очень подружились, полностью подтвердил мои предположения в отношении девушек-санинструкторов. Я не могу сказать ничего плохого о девушках-медиках из полковых санрот, дивизионных санбатов, госпиталей - там им приходилось очень много трудиться. Но это все же не передний край.

Бежим дальше. Падаем, встаем, бежим. До немецких окопов остается метров 60-70. Левее нас какая-то группа солдат (не нашей роты) добежала до их обороны. Немцы выскакивают из окопов и бегут по пологому склону высоты в свой тыл. Наши занимают их окопы. На нашем направлении немцы тоже начинают покидать свои окопы. Но минометный огонь не ослабевает. Продолжаем приближаться к их окопам. Тут замечаем (конечно, так называемым "боковым зрением"), что левее нас из немецких окопов выскочил сначала один наш солдат, потом несколько. За ними, наверное, все остальные. Все бегут вниз, в сторону своих окопов (откуда начинали штурм высоты). Дальше - эффект напуганного стада. Все штурмовавшие бегут вниз, не реагируя ни на какие команды командиров. Не заметили, как очутились под обрывом (откуда начинали штурм). Немного пришли в себя. Начали гадать, что было причиной панического бегства. Больше всего предположений было о том, что к покинутым немцами окопам поднялся их броневик (или броневичок) и своим огнем вынудил наших солдат (соседей слева) покинуть занятые окопы. Ну, а все остальные бежали как испуганное стадо животных. Такие панические поступки не были редкостью. Сам не один раз (естественно в компании) испытывал это необъяснимое чувство коллективного панического страха.

В наступившей темноте командование произвело рокировку. Наш полк переместили на несколько сот метров левее (вниз по р.Миус). Переместились с полком и остатки нашей роты. Из офицеров оставался только командир роты л-т Бокарев. Из сержантов - два помкомвзвода, ст. сержанты Тарасов (он в роте самый старый был, воевал в ее составе под Сенявино и Мясным Бором), Малахов и я - сержант, командир отделения. Кроме этого оставались замполитрука старшина Панин (очень гордившийся тем, что воевал в 41-м под Москвой в составе Панфиловской дивизии), десятка полтора солдат, санинструктор Чумаченко, ротный старшина и повар (Михаил Илларионыч из Иркутской области, к сожалению, его фамилии не помню, был он абсолютно неграмотен и я от его имени писал его жене письма). Мой друг Сережа Перевозников так и остался лежать в окопе, где его настигла пуля снайпера. Расположились на склоне высоты в бывших немецких траншеях. Меня и двух солдат командир роты послал в боевое охранение. Поднялись по склону высоты на расстояние метров сто от наших окопов. Нашли окопчик. Просидели до рассвета. И у немцев и у наших было тихо. Изредка немцы постреливали из пулемета вверх (пули трассирующие, поэтому видно куда летят). Стрельба из пулемета сопровождалась пуском сигнальной ракеты желтого цвета. Сколько помню, такой ночной ритуал (очередь из пулемета вверх и пуск желтой ракеты) немцы, находясь в окопах (обороне), выполняли всегда. Утром вернулись из охранения к своим.

ХР-073
14.06.2002

Утром - небольшая артподготовка с нашей стороны и снова двинулись в сторону немецкой обороны. Теперь мы действуем на левом фланге в составе нашего полка (70 Гв.СП). Правее нас - другие подразделения нашей дивизии. Народу немного. Практически, после "бегства" из мешка нас не пополняли. Так что дивизия, по нашим наблюдениям и отрывочным сведениям, почерпнутым из отдельных реплик наших (полковых) офицеров и полковых разведчиков (разведчики в боях за высоту практически использовались в качестве простых пехотинцев и тоже понесли и продолжали нести большие потери), составляла не более одной трети (по так называемым "активным штыкам") от штатной численности. Сразу, по окончании нашей артподготовки, немцы значительно усилили артиллерийский и минометный огонь по нашим окопам. Трудновато в таких обстоятельствах было покидать наши окопы. Но, покинули. Пробежали под продолжающимся обстрелом со стороны немцев метров 10-15. Падает раненый старшина Панин. Мы залегаем.

Огонь такой, что невозможно двигаться дальше. Я залег недалеко от Панина. Но ближе к нему оказался наш санинструктор Чумаченко. Картинка: Панин приподнялся на колено, машет рукой в сторону немцев и что-то выкрикивает. Из-за грохота разрывов и слабого голоса, не все слова можно разобрать, но понятно - призывает продолжать наступление на немцев. Чумаченко, тоже на коленях, делает Панину перевязку. Судя по всему ранение в грудь и серьезное. Я поднимаюсь из ямки - надо бежать дальше. Тут - пронзительный свист немецкой мины, я снова падаю в свою ямку. Взрыв. Меня в ямке хорошо тряхнуло и слегка оглушило. Выскакиваю снова. Мельком замечаю изуродованные тела Панина и Чумаченко. Мина взорвалась буквально рядом с ними. Пробежал метров 20. Впереди меня бежал помкомвзвода (не нашего взвода) Тарасов. Смотрю, он как-то непонятно свалился в одиночный окоп. Подбегаю и тоже прыгаю в этот же окоп. Тарасов лежит на подогнутых коленях, голова в каске касается дна окопа, а зад приподнят. Занял почти весь окоп. Я толкаю его, чтобы немного подвинулся. Он как-то валится на бок. Каска сползла на бок. Смотрю, а у него голова расколота осколком почти пополам и виден мозг. На каске тоже большое продолговатое отверстие. Сразу - то я не заметил всего этого. Погиб Тарасов. Я выскочил из этого окопа и дальше побежал. Слева и справа, спереди и сзади меня перебежками продвигаются люди из нашего полка. То тут, то там кто-то падает - убитым или раненым. Бежишь и каждый миг ждешь, что вот-вот и твоя очередь подойдет. Свист мин и снарядов, взрывы. Иногда слышны пулеметные очереди. Удивительно, над нами нет ни наших, ни немецких самолетов. На нашем пути на поверхности и во всяких выемках (окопы, снарядные воронки и проч.) попадаются тела или фрагменты тел наших и немецких солдат, погибших раньше и успевших порядком разложиться. Сильнейший трупный запах!

На правом фланге наши достигли немецких окопов. Видно, как в свой тыл бегут группки немцев. Обстрел там вроде бы прекратился. Из занятых нашими окопов в небо взлетела зеленая ракета. Была такая команда: ворвавшиеся в немецкие окопы сообщают об этом ракетой зеленого цвета.

Мы продолжаем перебежками продвигаться в сторону противника. Все подразделения нашего полка сильно перемешались между собой. До немецких окопов оставалось метров 50, не более. Немцы усилили огонь против нас. Мы залегли. Вдруг видим: на правом фланге из занятых немецких окопов выскакивает наш солдат и, пригнувшись, стремительно бежит вниз. Еще один выскочил в другом месте и тоже чешет вниз. Выскакивает уже группа солдат. И тут началось! Выскакивают из немецких окопов наши толпой. Паника передалась другим, не достигшим еще немецких окопов. Передалась и нам. Сорвались и бежим вниз совсем как стадо обезумевших от страха животных. Пришли в себя и немного успокоились только в своих окопах, откуда начинали утренний штурм. Вернулись не все. Многие были убиты или тяжело ранены (своим ходом не могли выбраться).

Остатки командования произвели перегруппировку сил. Примерно через час нас снова подняли в наступление. И за день пришлось бегать туда и обратно раз пять или шесть (в такой суматохе было не до счета).

ХР-074
17.06.2002

Эпопея со штурмом высоты 205 происходила с конца июля и в течение первой декады августа 43 года. Параллельно с боями на Курской дуге. Каждый день приходилось штурмовать эту, неизвестно какую стратегическую важность для нашего командования имевшую, высоту. В конце "эпопеи" по имевшим распространение среди солдатской массы слухам, от нашей дивизии (24 ГвСД) оставался всего- навсего сводный батальон, что в последующем подтверждал и командир 71-го Гв.СП Т.И.Степанов (в 79-м году я впервые со времен войны с ним встретился и до его смерти мы с ним дружили; при встречах часто обсуждали некоторые события времен войны и многие мои предположения или восприятия тех или иных событий находили подтверждения с его стороны; ну, о Степанове я еще буду писать). Во время этих боев за высоту все дни слились воедино и мы вообще не вели счет дням, не до этого было. Поэтому конкретных дат не называю. Следующий "железный" временной репер - 9-е сентября 1943 г., но об этом позже.

Ну, коли ударился в "отступления" коснусь еще кое-чего. О стрельбе во время этих "штурмов" или "атак" (закавычиваю, потому, что не знаю как правильно назвать наши попытки выбивания немцев с занимаемых ими позиций). Во-первых, какой смысл вести огонь из ППШ в начале штурма, когда до немцев более 500 метров. Для шумового эффекта? При частых разрывах мин и снарядов их "шум" начисто заглушит звуки наших автоматных очередей. Во-вторых - при приближении к противнику на расстояние прицельной дальности стрельбы (порядка 300 метров для ППШ) стрелять-то не по кому. Какой дурак станет добровольно изображать из себя мишень? Это касается не только немцев, но и наших. Надо учитывать и то, что с обеих сторон действуют снайперы, занимающие более удобные для результативной стрельбы позиции.

Не берусь давать оценку работе наших снайперов, но немецкие работали очень эффективно. Стоило на мгновение высунуть из окопа пилотку (шапку) и дырка от пули на ней обеспечена. Таким образом, показывали окопным новичкам, что будет с их головой, если они неосторожно ее высунут. Стрелять на поражение иногда удавалось при впрыгивании в окопы, если там еще находился противник. Но такие ситуации возникали не часто. Противник, оценивая складывающуюся ситуацию, или поддаваясь стадному инстинкту, часто покидал окопы до того, как мы приблизимся к ним вплотную. Так же и мы во многих случаях поступали. Чаще представлялась возможность вести огонь по покидающим окопы и бегущим от них, но при этом надо учитывать работу их снайперов. Ну, и надо принимать во внимание колоссальные психо-эмоциональные нагрузки. Очень часто у убитых во время наступления ("штурма", "атаки") затворы их винтовок или карабинов (реже автоматов) стояли на предохранителе, сам это видел неоднократно. Все-таки основной поражающей силой на прошедшей войне являлась артиллерия ("Бог войны"!), минометы, авиация, танки и реже - пулеметы. Медицинская статистика свидетельствует, что подавляющее число ранений (если память не изменяет), полученных в то время - осколочные.

ХР-075
17.06.2002

С каждым последующим "штурмом" нас становилось все меньше и меньше. Из офицеров продолжал бегать с нами капитан Тимошенко. Бегал с остатками нашей роты и наш ротный л-т Бокарев. Однажды и на нашем участке нам удалось достичь немецких окопов. Немцы не все успели их покинуть. Бегу, пригнувшись вдоль траншеи. Автомат на груди. В правой руке "лимонка" (Ф-1), не могу сейчас объяснить, почему именно ей (граната не наступательная - до 200м осколки могут разлетаться), а не автомату было отдано предпочтение. Ну, что было, то было. Выскакиваю из-за поворота. Впереди два немца. Перед ними спуск в землянку (или блиндаж). Скрываются в ней (тоже необъяснимый поступок - бежать надо было со всеми из траншеи). Срываю чеку с гранаты и швыряю ее вслед скрывшимся немцам. Грохот взрыва. Не останавливаюсь, бегу дальше. Впереди наши. Высунулся из окопа. Вижу бегущих вниз по склону немцев. Дал им вдогонку автоматную очередь. Длинной очереди не получилось - заело автомат. Немцы открыли ураганный минометный огонь по занятым нами их окопам. Пришлось укрываться от мин на дне траншеи. Ухитрился поменять диск и обильно смочить маслом его и затвор. Такие процедуры помогали удлинять промежутки между отказами. Наши автоматы очень боялись пыли и морозов. Сквозь шум разрывов прорываются крики. О чем, не разобрать. Но соображаю, что что-то неладное. Высунулся на миг из окопа. Глянул в сторону наших окопов. Слева от нашего расположения вниз бежит довольно приличная группка солдат. Какой-то крик оттуда доносится. Начали покидать окопы и наши остатки полка. Кто-то закричал: "танки!". Слово для нас с некоторых пор магическое. Надо бежать. Глянул в сторону немцев. От них в нашу сторону какая-то машина движется. Присмотрелся лучше - броневик. Движется и стреляет из пулемета. Выскочил из окопа и вслед за своими побежал вниз. Добежал благополучно до своих окопов. Еще несколько раз в течение дня нас поднимали на штурм оставленных нами немецких траншей. Но немцы нас близко к себе не подпускали. Так что с промежуточными остановками бегали сначала вверх, потом - вниз. Иногда немцы контратаковали нас, но далеко не преследовали. Из сержантов в роте оставалось нас двое: я и ст. сержант, помкомвзвода Малахов. Командовать практически нам было не кем. Оставалось несколько солдат, и всем распоряжался командир роты. Мы действовали как рядовые, иногда командуя одним - двумя солдатами, которые вдруг оказывались в поле нашей досягаемости. Часто это были неизвестно из каких подразделений солдаты. Они порой и сами не знали - чьи они. Ночью с маршевой ротой прибывали, а утром - на штурм. И такое бывало.

Вот таким образом попал к нам с пополнением парень 24-го года рождения, Володя Филиппов, рыжий с веснушками на лице, карел с характерным финским способом произношения. Парень всего несколько дней был в роте, но успел расположить к себе. Получилось так, что он все время был рядом со мной. Во время одного из наших отступлений мы с ним оказались в соседствующих окопчиках. Видно, ему было неуютно одному сидеть, и он решил перебежать ко мне. Вижу, Володя подбегает к моему укрытию. Я прижимаюсь к стенке окопа, освобождаю для него место. Вдруг он как от толчка, внезапно остановился. Вскрикнул: "Мама!" и начал падать в мой окоп. Огромная рана на горле, хлещет кровь. Падает на меня. Дернулся и затих. Смерть почти мгновенная. Несколько дней тому назад меня залил своей кровью друг Сергей Перевозников, потом (в тот же день) залили меня кровью два солдата, оказавшиеся на мне при взрыве мины. И вот, теперь залил кровью Володя Филиппов. Но пока на мне только чужая кровь. А у меня ни царапины и ни капли пролитой своей крови. Удивительно. В таком кошмаре и пока ни царапины.

ХР-076
18.06.2002

В ночь опять попал в боевое охранение. Напарник - рядовой по фамилии Бородин, из недавнего пополнения. По нашим понятиям - старик. Ему лет 35 - 40. Обычно в роты автоматчиков направляли молодежь лет 18 - 20, шустрых ребят. В данной ситуации, при значительных потерях и слабом пополнении, на возраст внимания не обращали. Сидим, вернее, полулежим, в неглубоком окопчике. Поглядываем в сторону немцев. У них тишина. Изредка, как всегда - короткая очередь из пулемета вверх (видно по трассирующим пулям) и вслед ракета (желтого цвета). Бородин рассказывает, как до армии работал экспедитором в Керчи. Возил по магазинам торты, пирожные и прочие сладости. Хорошая жизнь была! В самый раз слушать про еду.

В этой суматохе нас почти не кормили. Видно некому было. Всех "тыловиков"- поваров, ездовых, разных портных, парикмахеров, сапожников, обслуживавших командира полка и его окружение, всю эту братию отправили на передовую. Это называлось "мобилизацией внутренних резервов". Практиковалось довольно часто, когда полки несли значительные потери, а пополнение извне не поступало или поступало в мизерных количествах. Наш старшина изредка появлялся у нас в окопах, приносил немного хлеба, немного консервов, немного воды. Нас оставалось мало, поэтому он ухитрялся все принести сам. Но, в основном мы голодали. Однако больше всего хотелось пить. Жажда даже перебивала чувство голода. Лето стояло жаркое и сухое.

Метрах в ста от наших окопов склон горы прорезал небольшой овражек и в нем тек ручеек. Из-за жары он сильно пересох, кроме того из него брали воды больше, чем он мог выдать. Кто-то ухитрился устроить на пути иссякнувшего ручейка плотину из земли, и там образовалась лужа из жидкой, теплой грязи. Кроме этого около нее (по периметру) в разных позах лежало десятка полтора, а может и больше, трупов наших солдат, ходивших сюда за водой (жидкой грязью) и подстреленных немецким снайпером. На жаре трупы, в зависимости от давности гибели, были в разной степени разложения. Кое-что от них попадало в воду. И если повезет, мы пили эту воду. Из котелка или из банки от немецкого противогаза теплую вонючую грязь выливали в носовой платок или в какую другую тряпицу и выжимали из нее подобие жидкости прямо в рот.

Поскольку лужица в светлое время была под прицелом немецкого снайпера, за водой ходили в сумерки, перед наступлением темноты, по жребию и очень часто не возвращались. В темное время старались не ходить. Можно было вместо воды набрать черти-что.

На рассвете вернулись в свои окопы. И снова на штурм высоты. И снова туда и обратно. Немцы никак не желали оставлять свои окопы. В один из штурмов немцы плотным артиллерийским и минометным огнем заставили нас залечь метрах в 70 от своей линии обороны. Потом перейдя в контратаку при поддержке этого зловредного броневичка, заставили нас бежать на свои исходные рубежи. У немцев был явный перевес в силах. Не понятно, какими высокими целями руководствовалось наше дивизионное или еще более высокое командование, упорно гоняя изрядно поредевшее наше воинство на эти штурмы высоты. Практически мы не ощущали никакой поддержки, ни минометной, ни артиллерийской, ни авиационной. Один немецкий броневик запросто сгонял нас с высоты, и никто не мог его уничтожить. Нас, пехоту, он близко к себе не подпускал. Ну, бежим мы в очередной раз c высоты, как всегда, с остановками. У меня на пути довольно большая снарядная воронка. Рядом со мной бегут два солдата (не из нашей роты), пожилые (лет за 30), в руках карабины. Прыгаю в воронку. Солдаты - следом за мной. Я старший. Командую им: по одному выскакивать из воронки и, выдерживая интервал, двигаться к исходному рубежу. Просят разрешения покурить. Разрешаю. Сам я во время войны не курил. Свернули одну "козью ножку" с махоркой. По очереди покурили. Отправляю сначала одного. После того, как он пробежал около 10-ти метров, отправляю другого. Когда второй солдат тоже пробежал около 10-ти метров, выскочил из воронки и я. Бежим. Смотрю - у бегущего первым пропадает голова. Неестественно виляя, он без головы пробежал еще несколько метров и упал. Понял, стреляет немецкий снайпер. Разрывными пулями (на носке пули крестовая насечка, по которой оболочка пули при встрече с препятствием разворачивается как лепестки у цветка). Недалеко от того места виден окоп. Второй солдат, приближаясь к нему, уже пригнулся, готовясь к прыжку. Снайпер к этому времени успел перезарядить винтовку. Выстрел. Солдат не успевает впрыгнуть в окоп и переламывается пополам. Все это на моих глазах. Одна мысль - успеть впрыгнуть в окоп. Подбегаю. Пригнулся. Падаю в окоп. И в это мгновение - сильнейший удар по заднице. Мелькнула мысль: "Все, убит!". Вваливаюсь в окоп вниз головой. <

Окоп маленький. В нем два человека сидят. Я попадаю между ними. В сознании. Видел, как снайпер разделал тех двух солдат. Понял, что я отделен от своей задницы и ниже. Не надеюсь на выживание. Умираю (мысль у меня такая). Жалобно и тихо застонал. Младший лейтенант командует сидящему рядом солдату посмотреть, что у меня там. Я тихо со стоном говорю: "Ранен". Так мне себя жалко! Не хочется умирать. Солдат в тесноте как-то извернулся, вынул у меня из ножен финку, начал резать штаны. А потом так спокойно говорит: "Нет у него никакого ранения". Я не успел осознать его слов. Младший лейтенант выхватывает наган и, зло обозвав меня симулянтом проклятым, хочет застрелить меня. В этот миг солдат, вытягивая из-под меня свою руку с финкой, вскрикивает. Младший лейтенант, держа револьвер перед моей головой, спрашивает его, что там еще? Ждет ответа. Солдат немного поворочался, извернулся и достал мою саперную лопатку. На ее лезвии возле черенка еще горячая продолговатая вмятина. Значит, когда я начал падать в окоп, снайпер, видя в прицеле только мой зад, произвел выстрел по нему. Надо же было так случиться, что моя саперная лопатка в это время заняла такое положение, что пуля, попав в нее, срикошетировала и прошла надо мной, а я получил удар по заду лопаткой. Не вскрикни солдат, и я через миг бы был застрелен своим офицером как трус, симулянт и паникер.

ХР-077
19.06.2002

После этого события мы еще два раза бегали вверх и вниз. Еще потери. Во время предпоследнего штурма нам удалось почти беспрепятственно достичь немецких окопов и на некоторое время расположиться в них. Контакта с противником не получилось. Немцы, не сопротивляясь, оставили окопы ранее, чем мы до них добежали. Постреляли им вдогонку. Попаданий было немного. Стреляли, собственно, не целясь, очередями. Сильно устали, велико нервное напряжение, страшно хочется пить. Упасть бы и поспать, вот и все наши желания. В тылу у немцев слышны какие-то крики. Похоже, их командиры отчитывают своих солдат за оставленные ими окопы. Во время этого штурма почти не было артиллерийско-минометного обстрела со стороны противника. Видно, за день изрядно поиздержались в смысле боеприпасов. Не успели мы толком передохнуть в занятых окопах. Немцы возобновили минометно-артиллерийскую стрельбу по нам. Темп стрельбы нарастал, Видно им подвезли боеприпасы. Расстояние от занятых нами окопов до окопов, где засели отступившие немцы - не более 100 метров. Смотрим, немцы выскакивают из своих окопов и перебежками движутся в нашу сторону. Из укрытия появляется их броневичок. Ведет пулеметный огонь в нашу сторону. Периодически стреляет и его малокалиберная пушка (или крупнокалиберный пулемет). Рвутся поблизости мины и снаряды. Некоторые попадают в занимаемую нами траншею. Вначале мы постреливали в сторону выскакивавших из окопов немцев, но усилившийся с их стороны огонь (броневик, артиллерия, минометы и станковый пулемет), не давал возможности, без риска быть убитым, высовываться из окопа. Да и было понятно, что вскоре придется оставлять эти окопы. Все понимали, что пора бежать. Но никто не стремился быть в этом деле первым. Чревато. Наконец, кто-то не выдержал и побежал. Повод был дан. Окопы опустели мигом. Перебежками быстро достигли своих окопов. Добежали. Кое-кто не добежал - убили или тяжело ранен. Последнему надежда на темноту. Если доживет, то есть вероятность, что вынесут (шансы увеличиваются, если будет кричать - по крику легче найти). Немного отдышались. По-прежнему больше всего мучит жажда. Затем уже голод и усталость. Гадаем, побежим ли еще раз на немецкие окопы или нет? Побежали. На этот раз немцы остановили нас метрах в ста от своих окопов. Пришлось залечь. Удалось даже немного (чуть-чуть) вздремнуть. Пролежали до наступления темноты. Потом по команде вернулись в свои окопы.

Тянем жребий, кому идти за водой. "Водоноса" стараются снабдить емкостями под воду по максимуму. Это 2 или 4 двухлитровых котелка в руки и штуки три - четыре железных (около 2-х литров каждый) контейнера под противогазы (немецкие) - на лямках через плечо. Котелки дефицитны и жалко будет, если водонос не вернется и они пропадут. Поэтому каждый обладатель котелка стремится всеми силами свой котелок оставить при себе. Бывают на этой почве скандалы. В этот вечер, сколько мне помнится, водоносу посчастливилось вернуться с водой (жидкой, теплой и вонючей грязью). От такой воды практически все страдали поносами, при этом испытывали болезненное состояние. Такое, какое испытывает температурящий больной. Такое состояние (болезненное) было и у меня. Ко всему, в наших окопах валяются сильно разложившиеся трупы. По ним приходится ходить. Наступишь на него - нога с хлюпаньем проваливается как в кисель. Состояние наше уже таково, что ничего не хочется делать. Какое-то безразличие ко всему. Вонища от гниющих тел ужасная, а нам хоть бы что. Терпим.

Водоноса дождались. Так называемую воду потребили. У кого что было пожевать - пожевали. Пожевать иногда доставали из сумок убитых немцев. Они люди хозяйственные и иногда в их сумках можно было найти кусочек сухаря или ломтик хлеба (часто черствого или заплесневевшего). Немцы, по-видимому, регулярно получали из дому посылки и если они не успевали все съесть, нам везло. Опорожнились. Насколько позволяли окопные условия, устроились поудобнее и уснули. До утра.

ХР-078
21.06.2002

Утром все сначала. Вверх. Вниз. В одной из атак наблюдали, как немцы отбили атаку какого-то подразделения, действовавшего левее нас на равнинном участке немецкой обороны (метрах в 500-ах от нас). Лежим перед немецкой обороной, почти на вершине высоты. Здесь начинается ее южный склон. Немецкая линия обороны в этом месте по пологому западному склону переходит вниз и немного изогнувшись, проходит невдалеке от южного склона по ровному месту вдоль реки Миус. Нам сверху хорошо виден этот участок обороны. Немцы против нас ведут себя сравнительно спокойно. Лежим, вроде как бы отдыхаем. Никто нас не тревожит. Смотрим, южнее нас какое-то подразделение (человек 50) перебежками приближается к немецким окопам. Падают, поднимаются. Пробежав немного еще, снова падают. Смотрим и представляем свои действия в таких же ситуациях как бы со стороны. Интересно! Залегли уже почти у самой линии окопов. Поднимаются. Подбегают почти вплотную. Немцы практически вели себя спокойно. И вдруг открывают по приблизившимся к ним нашим буквально шквальный огонь из ... ракетниц! Почти в упор! Наши опешили от такого нахальства. Видно, стушевались и побежали назад. Впервые пришлось наблюдать такое. Явно, немцы решили похохмить, развлечься немного. Но атака наших соседей была отбита.

Этот день для меня был богат событиями. В одном из наших штурмов был ранен наш ротный - лейтенант Бокарев. Ему перебило осколком левую руку (у самого плеча). Она болталась, по-видимому, висела на сухожилиях. Я при этом оказался рядом с ним. Он кричит и требует, чтобы я сопроводил его в тыл. Отказываюсь. Нас осталось совсем мало и неудобно как-то оставлять своих. Со мной рядом солдат. Поручаю ему сопроводить в тыл лейтенанта. Бокарев кричит на меня. Обижен. Кричит, что он представил меня к ордену Красного Знамени, а я такая неблагодарная сволочь. Но я устоял. Передал солдату, чтобы он поскорее доставил лейтенанта на перевязку. Сам побежал вслед за своими. Пробежав немного, залегли. Вижу, недалеко от меня лежит помкомвзвода ст. сержант Малахов. Дает понять мне, чтобы я подполз к нему. Думаю, будет ругать за лейтенанта. Подполз. Мой поступок в отношении лейтенанта одобрил и тут же сообщил, что в связи с убытием последнего офицера роты он, как старший по званию принимает на себя командование ротой. Меня назначает своим заместителем. Кстати, позже Малахову присвоили звание мл. лейтенанта и дали взвод. Побыл я в должности замкомроты только один день.

Очередной штурм. Осталась от всего полка небольшая группа. Так что роты нашей как отдельного подразделения практически не существовало (как и других подразделений полка). Бегали единой кучей в составе какого-то сводного отряда или батальона, представлявшего нашу дивизию (ее остатки). Бежим. Слегка прихрамываю. Состояние болезненное. Вокруг, как и до этого - частые разрывы мин и снарядов. Иногда слышны пулеметные очереди. Странно, но во все дни штурма мы не видели вблизи ни нашей, ни немецкой авиации. Видно мы не представляли интереса для них. В это время шли бои на Курской дуге и, по всей видимости, основные силы и наши и немцев были задействованы там.

Приближаемся к немецким окопам. Немцы покидают их, бегут вниз. Наш дух поднимается. Приятно видеть бегущего противника! Впереди и несколько правее заметил брошенный немцами пулемет (MG-34). Рядом - два убитых немца, наверное, пулеметчики. Бегущие немцы от нас еще не далеко и хорошо видны. Мысль - быстро добежать до пулемета, развернуть его и ударить вдогонку бегущим немцам. Пулемет рядом. Тут замечаю, что ствол, примерно на середине его длины, перебит осколком и слегка погнут. Я поравнялся с пулеметным окопом. Рядом со мною бегут два солдата. Свист немецкой мины и я мгновенно падаю в этот окоп. Взрыв, удар горячего воздуха и я отключился, не успев и подумать о смерти.

ХР-079
23.06.2002

Немецкий пулеметный окоп - углубление, образованное двумя концентрическими полуокружностями. Ширина (по радиусу) - сантиметров 50 - 60, глубина - сантиметров 150 - 160, длина (по осевой линии) - сантиметров 180 - 190 (я, имея в то время рост 173 см, свободно в нем поместился лежа). Пулемет располагался на площадке внутри полуокружности. Мина (скорее всего 50-ти миллиметровая) попала в торцовую стенку окопа на глубине сантиметров 40 от поверхности, где находились мои ноги. Ни один осколок ее меня не задел. Верхняя часть моего туловища вместе с головой находилась в момент взрыва, так сказать, за поворотом. Это, по-видимому, сильно ослабило действие взрывной волны на мою голову.

Не знаю до сих пор, сколько времени пролежал в окопе без сознания, но что до следующего дня - это точно. Очнулся, в голове шум. Сразу не понял, где я и что со мной. С большим трудом удалось подняться в окопе, но вылезть из него сразу не мог - не было сил. Оглядываюсь. Сначала смотрел в сторону наших окопов. Тишина. Никакого движения. Обратил внимание на отсутствие немецкого пулемета и трупов немецких пулеметчиков. Но соображал еще туго, поэтому не придал этому особого значения. Только в госпитале до меня дошло, что немцы повторно занимали это место. Меня не тронули, посчитав, наверное, убитым.

С трудом развернулся в противоположную сторону, в сторону немецких окопов. Собственно, я находился в расположении их обороны. Рядом с моим окопом, метрах в полутора - двух, лежит наш солдат. Лицом повернут в мою сторону. Что-то говорит (вижу по губам), но я ничего не слышу. Или он потерял голос, или я оглох (скорее всего, второе). Согнутыми пальцами скребет землю - пытается ползти в мою сторону. Ноги у него выше колен оторваны. Около них большое пятно крови, наполовину впитавшееся в землю. Он, видно, успел после ранения немного проползти, потому что оторванные ноги находились от его тела сантиметрах в 20 - 30-ти и только вытянутые белые сухожилия связывали ноги с телом. Надо мне вылезти из окопа, попробовать сделать ему перевязку, а у меня нет сил на это. Смотрим друг на друга. Все же выкарабкался наверх, а парень умер.

Забрал его документы. Красноармейскую книжку и записную книжку. Его фамилию я почему-то еще в то время не запомнил. Помню только его имя - Володя. Год рождения - 1924. Москвич. С Малой Бронной. Судя по записям в записной книжке, он был до армии капитаном дворовой футбольной команды. В госпитале я эти документы сдал замполиту. Вместе с ними отдал ему же (о чем позже жалел) Железный Крест, медаль за участие в зимней кампании 1941-42 г. и значок снайпера, изъятые у убитого нами немца во время одного из штурмов. Стреляли по нему несколько человек, в т. ч. и я. Так что авторство, можно сказать, коллективное.

Выбравшись из окопа, я немного отлежался. Немного пришел в себя. С трудом, после нескольких попыток, даже сумел встать на ноги. В голове только шумело и, судя по всему, я оглох. В немецких траншеях находились наши. Из своей роты никто не попадался мне на глаза. С трудом передвигаюсь по траншее. Не пригибаюсь. Немцы стреляют. Вижу только разрывы, звука не слышу. Забрел к пулеметчикам. Они напряжены. Ведут из станкового пулемета (Максима) огонь по контратакующим немцам. Я им мешаю. Они меня силой выталкивают из окопа, чтобы не мешал. Кстати, с одним из этих пулеметчиков - первым номером, я в 1970-м году встретился. Заезжал в места, где воевал - г. Константиновск (в войну станица Константиновская) и станица Богоявленовская. Чесноков Петр Константинович, фамилия этого пулеметчика. В нашу дивизию попал после освобождения станицы Богоявленовской. В 1970г. был председателем Богоявленовского сельсовета. У меня состояние как у ненормального. Никакого чувства самосохранения, никакого страха. Поднимаюсь снова на ноги. Начал соображать, что нужно выбираться к санитарам. Побрел вниз с высоты. Бреду, не пригибаясь и не отлеживаясь периодически в укрытиях. Не помню, как снова потерял сознание. Где-то на склоне высоты упал. Удивительно, как меня не подстрелили. Вечером в темноте на меня набрели наши разведчики, выносившие своего раненного коллегу. Вернее споткнулись об меня. Среди них был бывший курсант Канской авиашколы (однокашник). Узнал меня. Решили и меня вытащить. Дотащили нас до наших траншей. Не успели передать медикам. Немцы что-то, на ночь глядя, зашевелились и ребят-разведчиков погнали на высоту. Ночью прибыли какие-то свежие части. Остатки нашей дивизии отвели в тыл. За реку Миус. Вновь прибывшие, расположившись в наших окопах, заваленных разлагающимися трупами, начали наводить порядок. Это мне уже позже рассказали наши ребята. Во время наведения порядка натолкнулись и на нас двоих. Приняли нас за мертвых. Потащили в ближайшую воронку, чтобы закопать. Меня потащили за ноги (зацепив крюком из толстой проволоки за обмотку). Наверное, я ударился головой об что-то твердое и застонал. Меня оттащили к раненым. К утру нас доставили в санбат нашей дивизии. Пробыл там несколько дней и меня отвезли в армейский полевой госпиталь (нашей, 2-й Гв.Армии). Лечили. Слух восстановился. Оказалось, что я уже несколько дней болен тяжелой формой дизентерии. Дизентерия была у большинства раненных (в основном, у окопников). В госпитале пробыл числа до 3 - 4 сентября. Лежали в больших, 20-ти местных палатках. Вместо коек - носилки, закрепленные на вбитых в землю кольях. Сдружился с сержантом, наводчиком артиллерийского орудия какой-то отдельной противотанковой истребительной бригады. После окончания лечения из нас сформировали группу для отправки в команду выздоравливающих при армейском запасном полку (полке?). Из запасного полка мало шансов попасть в свой полк. Сговорились с артнаводчиком (он тоже хотел вернуться в свою бригаду), что на пути в запасной полк постараемся сбежать в свои части.

ХР-080
24.06.2002

Сформированная команда выздоравливающих (человек 40) в первых числах сентября (4 или 5 сентября), строем, с сопровождающим, у которого в сумке были медицинские документы на нас, отправилась после завтрака в 109 запасной стрелковый полк нашей, 2-й Гвардейской Армии. Предстояло пройти километров 20. Мы с артиллеристом твердо решили при первой же возможности покинуть эту команду и самостоятельно добираться в свои части. Разработанного плана, как это сделать у нас не было. Собирались поступать по обстановке, а скорее всего, полагались на русский "авось". Не очень уверен, что нам удалось бы осуществить свой план. Помог случай.

Прошли 2 часа и остановились на второй десятиминутный привал. Повалились на землю - отдыхаем. Навстречу по этой же дороге двигалась полуторка (грузовик ГАЗ-АА). Остановилась около нас. Встречные вопросы: нет ли земляков? Разговоры "насчет закурить" - типичная фронтовая ситуация. Мы с артиллеристом некурящие, продолжаем лежать на земле. Вдруг артиллерист прислушался к голосам из машины (там были шофер, старшина и солдат), вскочил на ноги и бегом к машине. Смотрю, он там поочередно всем троим жмет руки, оживленно о чем-то говорит с ними. Поворачивается в мою сторону и машет рукой, чтобы я подошел. Подхожу. Оказывается машина из его батареи. Ходила на тыловые склады за продуктами. Пошептавшись со своими знакомыми, артиллерист предлагает мне быстро запрыгивать в кузов и сам запрыгивает. Шофер нажал на газ, и мы помчались. На всякий случай легли на пол кузова - у сопровождающего была винтовка. Вдруг стрелять начнет. У сопровождающего остались наши документы, связанные с нашим пребыванием в госпитале (наверное, история болезни и направление в запасной полк). Красноармейские книжки (солдатские удостоверения личности) оставались у нас. У меня еще был комсомольский билет и партийная кандидатская карточка ВКП(б). Проехали по времени (с остановками) часа полтора. В машине было несколько мешков с крупой и ящиков с тушенкой. Самое "интересное", там был открытый ящик с виноградом и ящик с помидорами. Старшина разрешил нам, как "пострадавшим", взять по кисточке винограда и по паре помидоров.

Заехали в какое-то село. Явственно слышны довольно частые разрывы мин и снарядов, выстрелы нашей артиллерии и характерный вой "Катюш". Чувствуется, что невдалеке идут ожесточенные боевые действия. Машина остановилась у пункта первичной медицинской помощи (это что-то наподобие полковой санроты), расположившегося в большом дворе (скорее всего школьном). Кругом лежат раненые, на носилках и просто на земле. Стон, выкрики, суета. Видно, что раненых много. Медики в окровавленных халатах, кому-то делают перевязки, кого-то несут в расположенную тут же палатку, наверное, на операции. Из палатки несутся крики боли, Резкие покрикивания врачей вперемежку с матом. Подходят машины и повозки с новыми ранеными.

Пока ехали в машине, артиллерист уговорил меня остаться в их бригаде. Обещал устроить в расчет вместе с собой. Оставив машину, двинулись в соседний двор, там располагался, скорее всего, штаб артиллерийской бригады. Мой приятель, поговорив с часовым, зашел в хату. Через некоторое время выходит с офицером. Офицер в каком-то возбуждении, видно боевая обстановка осложняется. Подзывает меня. Спрашивает, из какой я дивизии. И добавляет, что ему не до меня. Предлагает мне мотать в свою часть, да побыстрей. Попрощался с артиллеристом и потопал в направлении, куда мне показал офицер. Направление было туда, откуда доносился грохот боя. Вышел за село. Впереди, не далее километра стена сизого дыма от разрывов. Чуть левее, тоже не далее километра, какой-то населенный пункт, частично скрытый неровностями рельефа и зеленью больших деревьев. Там, вроде, стрельба послабее. И больше возможностей узнать о местонахождении своей дивизии. Шагаю. Вдруг дорогу перегораживает шлагбаум и около него солдаты. Подхожу. Пост пограничников. Останавливают. Спрашивают, куда иду. Пытаюсь объяснить. Требуют документы. Показываю. Между делом хотели проверить содержимое моих карманов и вещмешка. Это их промысел. Старший наряда отменяет эту процедуру. "Нечего у него шмонать. Пехтура из госпиталя топает" На вопрос о местонахождении моей дивизии ответили, что не знают. Сказали, что во впереди лежащем селе какие-то части 33-й Гв.Стр.Дивизии. Это меня обрадовало. От Сталинграда наша, 24-я Гв.Стр.Дивизия и 33-я двигались все время вместе, периодически меняясь местами: то мы в первом эшелоне, то они. Прошел еще немного. Перед селом меня снова останавливают. Заградотрядовцы. Их пост. Снова - куда иду? Проверили документы. Пропускают. Не в тыл же бегу! На передовую! Захожу в село. Небольшая суета. Передовая рядом. Обращаюсь к первому встреченному офицеру: не знает ли он, где находится 24-я дивизия? Показал на находящееся на окраине села сооружение в виде блиндажа. Сказал, что там мне все объяснят. Иду туда. Никто меня не останавливает. Никто не спрашивает, чего это я здесь разгуливаю? Подхожу к блиндажу. Оказывается, это НП (наблюдательный пункт) командира дивизии. Рядом с блиндажом окоп. В окопе стереотруба. (Позже мне часто приходилось бывать на или около дивизионного НП. И на всех в качестве непременного атрибута присутствовала стереотруба.). Около трубы группка старших (в основном) офицеров. Среди них - генерал-майор, командир дивизии. Смотрит на меня с некоторым удивлением. Прошу разрешения обратиться к нему. Поджилки немного трясутся. А он так просто: "Чего тебе, сержант?" Объясняю, что возвращаюсь из госпиталя в свою, 24-ю, дивизию и не знаю, где она находится. "Майор, объясни сержанту!" Майор отвел меня в сторонку и показал примерно направление на мою дивизию. Честно говоря, я боялся, что меня затолкают в какое-нибудь их подразделение на передовой. Судя по всему, дивизия вела серьезные боевые действия и, несомненно, несла потери. А я тут прохлаждаюсь по тылам дивизии. Но не затолкали. Не стал задерживаться и двинулся по указанному направлению.

ХР-081
26.06.2002

Судя по всему, наши войска наступали. Поэтому меняли свое местонахождение. Догнал я свою дивизию (ее тылы) днем 8-го сентября. До этого пришлось мне пройти несколько населенных пунктов, крупных и не очень. В некоторых сильно не задерживался, в некоторых же оставался ночевать. Часто останавливали пограничники (двигавшие свою границу вслед за наступающими войсками). Кроме исполнения прямых обязанностей, они серьезно занимались "собирательством" - отбирали от следующих в тыл или из тыла солдат и младших командиров все, что, по их мнению, не положено было им иметь. В этот перечень входили всякие трофейные вещи и вещички, от мотоциклов и велосипедов до часов, авторучек, зажигалок и т.п. Частенько заставляли выворачивать карманы, рылись в "сидорах". В общем, граница действительно была "непроницаемой".

После войны я 8 лет жил на госгранице (г.Ужгород, Закарпатье). До начала 50-х годов в наших войсках (в т.ч. и пограничных) еще служили лица, родившиеся в 1926г., которых призывали в 1943г., т.е. прошедшие войну. Ребята в разговорах не только не отрицали фактов изымания у пересекавших их посты солдат всего, что можно было отобрать, но и хвастались тем, как им "шикарно" жилось во время войны.

Кроме пограничников часто останавливали и заградотрядовцы, располагавшиеся между пограничниками и войсками, которые они курировали. Эти ребята вели себя более порядочно, Так нагло не обирали проходящих через их посты. Они в основном комплектовались из боевых частей (пехоты). В нашу роту на моей памяти раза 3 заглядывал ее бывший (во времена попыток прорыва ленинградской блокады в 42 г.) командир (Герой Советского Союза капитан Федоров) с целью набора добровольцев в свой заградотряд. Насколько помнится, никто, при всем уважении к самому Федорову, в его заградотряд идти не пожелал. Уж очень непопулярны среди солдат были заградотряды. Меня ни пограничники, ни заградовцы не задерживали и не "шмонали" - шел-то я на передовую, а не с нее, к тому же после госпиталя. Наконец-то догнал свою дивизию. Шел с тыла, поэтому и попал в ее тыловые подразделения. Первым делом навестил санбат. По старой памяти меня накормили обедом. На пути в штаб (хотел узнать, как добраться до своего полка) встретил ребят, однокашников по Канской авиашколе и Новосибирскому пехотному училищу. Они проходили службу радистами в дивизионной роте связи. ( 32-я Отдельная Гвардейская рота связи 24-й Гвардейской стрелковой дивизии). Повели меня в расположение своей роты. Повспоминали своих ребят. По их сведениям (а они около большого начальства вращались - связисты, все-таки!) из 500 человек нас, прибывших в дивизию в начале ноября 42-го года, осталось ровно 25 человек, в основном в их роте связи, дивизионной и полковых разведках.

Услышав, что я намерен возвращаться в свой полк и в свою роту автоматчиков (1-я рота автоматчиков 70-го Гвардейского стрелкового полка), начали усиленно отговаривать. Мотивы? Во-первых, после понесенных потерь в последних боях, там никого из "стариков" не осталось. Во-вторых, нас, "канских", мало осталось и поэтому нам нужно быть вместе. В-третьих, в роте на днях от немецкой мины погиб весь расчет радиостанции, объявилась, так сказать, вакансия. Выразили уверенность, что с их подачи меня возьмут в роту радистом. Их доводы показались убедительными. Я согласился остаться. Привели к командиру роты. Отрекомендовали. Командир роты дал указание писарю оформить документы на мое зачисление. С 9-го сентября 1943 г. я стал радистом 32-й ОГРС (сокращенное наименование роты, см. выше). Не знал и не догадывался ротный, кого он взял на свою шею!

ХР-082
27.06.2002

Немного пояснений. До ноября 1942г, в дивизии был Отдельный Гв. Батальон Связи (номера не знал и не знаю), батальон существовал до нашего прибытия в дивизию. В 32-ю ОГРС он был преобразован в ноябре 42-го, после создания 2-й Гвард. Армии и вхождения в нее нашей 24 Гв.стр.дивизии. В конце войны 32-я ОГРС вроде бы снова была преобразована в Отд. Батальон Связи (я к этому времени находился в авиации).

Поясняю "имевшие место быть" смены статуса отдельного подразделения связи в составе дивизии потому, что во время одной из встреч ветеранов дивизии у меня был серьезный спор с ветеранами этого подразделения. Оказалось, что на этой встрече (сент. 1981г. г. Матвеев Курган) из служивших в 32-й ОГРС оказался я один. Остальные проходили службу в этом подразделении или до того, как оно было преобразовано в Отд. роту связи, или после ее преобразования в Отд. батальон в конце войны. Поскольку мне с ними не о чем было говорить и нечего вспоминать, я не стал вступать с ними в бесполезные споры и общался с ветеранами 70-го и 71-го полков. С 70-м, потому что там служил в роте автоматчиков (правда там оставалось очень мало однополчан, доживших до этой встречи), а в 71- полку я в составе расчета радиостанции 32-й ОГРС обеспечивал связь командира полка с командиром дивизии и большую часть времени находился в этом полку (до апреля 1944 года), а в своей роте связи бывал редко и не долго.

Поэтому 71-й полк был мне ближе, роднее и дороже, чем "родная" рота связи, которую мы не очень любили (были для этого причины). Более родной для нас была полковая рота связи, в которой мы питались, с которой двигались на маршах и делили все невзгоды фронтовой жизни. Это информация для истории.

Ну, а теперь о службе в связи. Первые несколько дней (дней 20 - 25) был "на подхвате". Назначили меня радистом (третьим номером) в расчет (в расчете и было-то всего 3 человека: первый номер - начальник) носимой радиостанции "РБ" ("Эрбушка"). Коротковолновая радиостанция, на радиолампах 2-х вольтовой серии, в двух блоках. Первый блок - приемо-передатчик (12 кгс), второй - блок питания (30 кгс). Приемо-передатчик носил 2-й номер, блок питания - 3-й номер (в данном случае, я). Правда, за время моего нахождения "на подхвате" при дивизии, носить радиостанцию практически не приходилось. С места на место, если не возникали какие-либо непредвиденные ситуации, мы переезжали или на штабном автобусе или в качестве пассажиров на какой-либо ротной радиостанции, смонтированной на автомашине. Первые дни я дежурил на радиостанции, поддерживавшей связь начальника штаба дивизии (полковник Сейфулин) со штабом корпуса (1-й Гв.стр.корпус). Дежурство было непрерывным в течение суток. Сейфулин выходил на связь по необходимости или когда его вызывал штаб корпуса. Мне он запомнился тем, что когда ему нужна была связь, он первым делом клал (ложил?) перед радистом свой ТТ. Это было вроде намека: "никаких отговорок на невозможность сразу установить связь, никаких "непрохождений" или грозовых разрядов, знаю я,- мол, - ваши штучки!". Ребята-то знали, что это безвредно, но я-то в первый раз струхнул немного.

Дня через два наш расчет отправили с дивизионными разведчиками в тыл к отходящим немцам. Было это за р.Кальмиус, в большом населенном пункте Старо-Игнатьевка. Это село немцы дня два ожесточенно бомбили. Кроме нашей дивизии в селе находились конники (кажется, 4-го Гвард.кавалерийского корпуса). Им там здорово досталось. Вечером, после бомбежки мы с радиостанцией явились к разведчикам. Разместились с их группой в кузове захваченной в свое время у немцев полуторки ГАЗ-АА (нашей). Поехали. Кругом горят дома и др. постройки. Много воронок от бомб. Одну из воронок шофер машины не заметил, и машина влетела в нее. Серьезная поломка. У нас синяки и шишки. Радиостанция, вроде, цела. Разведчики продолжили свой путь пешком, а нас отправили в нашу роту.

Опять дежурство в штабе. На следующий день штаб дивизии начал переезд вперед, на новое место. Наступление наших продолжается. Промежуточная остановка. Пропускают через дорогу колонну. По репликам штабных движется 70-й (мой!) полк. Вышел из автобуса (штабного). Пытаюсь увидеть кого-нибудь знакомого. Слышу окрик, кричит полковой писарь, старшина Хухров (в свое время нам, бывшим курсантам авиашколы, пришлось общаться с ним, а позже я с ним несколько раз встречался в Красноярске, он отсюда; до выхода на пенсию работал в управлении Красноярского отделения Сбербанка, умер): "Живой, сержант? А мы на тебя похоронку отправили!" Это вторая похоронка. Первая была отправлена по поводу моей "гибели" в станице Константиновской. От него узнал, что старшему сержанту Малахову "дали младшего лейтенанта", командует взводом в роте автоматчиков. В роте все новые. Наш ротный старшина (мой земляк) и повар погибли. Тут подъехала машина (радиостанция) нашей роты связи. Поскольку мое дежурство на это время закончилось, перебрался в кузов радиостанции (РСБ-Ф).

Въезжаем в село, какое-то греческое. Въехали в какой-то двор. Во дворе около десятка ульев и рядом большой погреб. Вылажу из машины. Надо немного размяться. В небе - нарастающий гул немецких самолетов. Со всех сторон истошные крики: "Воздух! Воздух!" Все спешат укрыться. Самолеты совсем близко. Слышен противный свист летящих бомб. Я прыгаю в погреб. Следом за мной сваливается шофер радиостанции (Герасимец), начальник радиостанции и его радист. В погребе две больших бочки (с солеными огурцами и еще с чем-то). На полу ватные матрацы и другое тряпье. На них расположились женщины, дети, старики (человек десять), что-то бормочут на непонятном языке. Это были греки. Я и шофер протиснулись между бочками. Радист тоже хотел втиснуться, но было некуда. Мы с Герасимцом-то с трудом втиснулись. Лег, прижавшись к бочкам. А сержант, начальник радиостанции, с перепугу пытался влезть под матрацы, на которых сидели греки. Успел только голову и немного туловища туда вдавить. Тут раздался страшный грохот взрывающихся бомб. Ощущение такое, будто подвал подпрыгивает. Только прекратились разрывы, мы кинулись на выход из погреба. К люку была приставлена лестница. Глубина погреба - около 3-х метров, не менее. Первым попытался покинуть погреб радист. Поднялся по лестнице. Голова уже над люком. Вдруг истошный вой, размахивая руками, радист падает в погреб. Мы сразу не поняли, в чем дело. Но, мгновение, и вопить стали все находившиеся в погребе. Оказывается, одна из бомб взорвалась около ульев. Пчелы начали их покидать, набросились на высунувшегося наружу радиста и следом за ним устремились в погреб. Тут начали жалить всех без разбору. Пришлось спешно покидать погреб. Конечно, мы быстро покинули погреб, оставив там греков. Пчелы нас хорошо пожалили.

В воздухе вновь завывающий звук немецких самолетов. Бросаемся в свою машину, не думая, цела она или нет. Завелась. Начальник с Герасимцом в кабине. Мы с радистом - в кузове. Вылетаем из двора и по дороге мчимся на выход из села. Нам из кузова не видно, что делается наружи, но звук моторов приближающихся самолетов хорошо слышен. Вдруг машина резко останавливается. Мы продолжаем сидеть в кузове. Если что, нас, думаем, предупредят, сидящие в кабине. Зря так думали. Они, покинув кабину, бросились бежать прочь от дороги. Заметили мы это, когда начальник и шофер бросились в какую-то ямку. От страха забыли о нас. Выскакиваем. Пробегаем несколько метров. Нарастающий свист приближающихся бомб. Впереди овраг. Быстро прыгаем в него. Я попадаю ногами на чью-то спину. Глядь, а это наш командир дивизии генерал Кошевой. Он, пригнувшись, прижался к стенке оврага и рукой прижимал к стенке свою "даму" (ее звали Капа, младший лейтенант, такая же кругленькая, как и генерал). Мигом слетаю с его спины и вылетаю из оврага. На счастье, бомбы далековато от нас взрывались - в селе.

ХР-083
28.06.2002

Возвращаемся село. Штаб дивизии расположился на окраине села. Там же разместилась и наша рота связи. Немецкая бомбежка нанесла некоторый урон штабным подразделениям. Было убито и ранено порядочно людей - и офицеров и солдат. Около погреба, где мы укрывались во время первого налета, пострадали несколько штабных офицеров. Они, выскочив из автобуса, и, не успев добежать до какого-нибудь подходящего укрытия, попадали на землю у стены дома. Бомба взорвалась рядом с ними. Там образовалось месиво из человеческих тел. Большинство из них были убиты. Погиб и какой-то большой штабной начальник.

Стемнело. Нас не тревожат. Заняты только те, кто на дежурстве. Решили сходить к разбитым ульям. Их заметили не только мы. Так что собралась группка человек из десяти. Нашелся один, разбиравшийся в общении с пчелами. Уверил нас, что ночью они не летают - спят. Мы, побывавшие во время бомбежки в погребе, как ни страшно было, но успели разглядеть, что еще (кроме греков) находилось в нем. Кроме двух больших деревянных бочек, нами были замечены там множество бутылок, чем-то наполненных. Допускали, что в них могло быть вино или какой другой напиток. Поэтому прихватили с собой вещмешки и несколько котелков. В темноте вышли к ульям. Ощупью установили, что часть из них была разбита и рамки тоже были сильно повреждены и валялись на земле. "Пчеловод" быстро, со знанием дела, извлек не меньше 15-ти (а, может, и больше) рамок с медом. Спящих пчел он стряхнул. Не терпелось попробовать меду. Начали выламывать из рамок соты с медом. И в рот. Все это делалось в темноте. У нас был трофейный фонарик, но его не зажигали, чтобы не привлечь к нам нежелательного внимания. В темноте не заметили, что не все пчелы были стряхнуты. И кое-кто поплатился. В том числе и я. Меня и еще человек двоих, сохранившиеся на сотах, пчелы ужалили во рту. Боль страшная! Щеку раздуло, как при флюсе. Но это не помешало мне вместе с другими спуститься в погреб. Греки, оказывается, не покидали погреба и уже расположились спать. Мы их видимо разбудили. Не обращая внимания на их тихий ропот, набрали в котелки соленых огурцов, и натолкали в вещмешки около двадцати бутылок с чем-то. Потом оказалось, что это забродившие вишни (будущее вино). Вернулись в расположение роты, в свой радиовзвод. Устроили маленькую пирушку. Медом тогда до того объелись, что я долгое время не мог на него смотреть без отвращения. Стыд-то какой! Все знали, что воровать нехорошо. И, тем не менее, воровали. И не всегда от того, что были голодны. Воровали не только еду. Воровали у какой-нибудь старушки сено для коня. Тайком спиливали яблони, чтобы обеспечить дровами кухню. И так далее и тому подобное. До сих пор угрызения совести продолжают мучить за содеянное. Утром штаб дивизии со всеми своими подразделениями покинул эту деревню. Двинулись вслед за наступавшими полками. Естественно, не пешком. После полка благодать! Двигаемся на машинах. Въехали в очередное село. Опять дежурство на радиостанции в штабе. Обеспечиваем связь нач. штаба Сейфулина со штабом корпуса.

Вечером нашу радиостанцию отправляют с дивизионными разведчиками в немецкий тыл. Явились к командиру разведроты капитану Ольшанскому. Доложились. Грузимся с разведчиками в их "полуторку". В кузове запасной ГАЗ-овский движок, снятый с брошенного комбайна и бочка с бензином. На полу хороший слой свежего сена. Так что расположились с комфортом. Выехали без приключений.

В наступлении линия фронта подвижна, без явно выраженных границ и не сплошная. И отступающие, и наступающие движутся, как правило, по дорогам и колоннами. Так что "дырок" для проникновения в тыл противника предостаточно и можно использовать мототранспорт (особенно трофейный). Мы ехали на нашей полуторке, отобранной у немцев. Немцы раскрасили ее в серый цвет, как и свои машины. Так что машина вполне сходила за трофейную. По разговорам разведчиков поняли, что ехать нам далеко, километров сорок, решили немного вздремнуть. Перед рассветом въехали в какой-то населенный пункт. Заехали во дворик. Разведчики своими отработанными приемами проникли без шума внутрь дома. Подняли на ноги спавшего старика (он в доме был один). Дед был удивлен, увидев не немцев, а своих, русских. Выразил радость и направился к двери, намереваясь выйти на улицу. Его не пустили. Дед начал объяснять, что ему надо выйти в сортир. Все равно не пускают. Предлагают облегчиться в хате. Разведчики не все вошли в дом. Часть оставалась на улице. Капитан уселся за стол. Ждет, когда мы развернем радиостанцию. Все сделали, осталось выкинуть наружную антенну. Антенна - это отрезок немецкого телефонного провода длиной метров тридцать в полихлорвиниловой изоляции (семь стальных и четыре медных жилки, на конце груз (крупная гайка или что-нибудь другое). С помощью этого груза конец провода забрасывался на дерево или перебрасывался через гребень крыши. Взял провод и пошел на улицу. Там мне разведчики сигналят, чтобы не делал шума. НА улице уже серело, показали мне на дом, стоящий не рядом, а дальше. Пригляделся. Во дворе торчат стволы трех немецких зенитных 88 мм пушек. Надо же так влипнуть! Поняли, что и разведчики радости по поводу такого соседства не испытывают. Проглядели. А немцы, видимо, за своих приняли.

ХР-084
29.06.2002

Стараясь не делать шума, забросил на крышу антенну, правда, со второй попытки. Страшновато - все же немцы рядом. На связь с дивизией вышли быстро. Капитан доложил о прибытии и начале работы. Остававшиеся в хате разведчики о чем-то переговорили с капитаном и вышли во двор. Со стороны немцев тишина. Видно, спят еще. Во дворе заработал двигатель нашей полуторки. Через некоторое время она с разведчиками покинула двор. Остались в хате капитан и мы - трое радистов да дед. Вслушиваемся, что там у немцев? У них тихо. Не сомневаемся, что у них должен во дворе бодрствовать их часовой. Но, по-видимому, он шумы у нас принимал за шумы своих. Пишу "вслушиваемся", "не сомневаемся", но это, скорее, относится ко мне: откуда я должен знать, что в мыслях у других? Но, думаю, в этих обстоятельствах и остальные думали о том же. За столом капитан, дежурный радист (в данном случае начальник рации) с наушниками на голове и микротелефонной трубкой в руках. На столе - автомат (ППШ) капитана и наша радиостанция (РБ). Мы без оружия. Положенные нам карабины хранились в закрытой пирамиде в кузове одной из радиостанций. Начальство ротное предпочитало, чтобы мы это оружие с собой не таскали. Бросим где-нибудь, а им отвечай! А нас такое положение вполне устраивало. Таскайся еще с этим карабином! И без него было что таскать. Да и в то время, время распространенных автоматов, таскать карабин (а тем более винтовку) не было смысла. Пользы никакой, а "место занимает". Ходили между нами, радистами, слухи, что нам полагаются в качестве личного оружия револьверы (наганы), но в это мало верилось. Не всем офицерам, особенно тыловым "тыл" понимался для нас в зависимости от того, где ты сам находишься, если в полку, то тыл - это все, что дальше полкового штаба, если где-нибудь на НП дивизии, то дальше (от фронта) этого НП. Так что на фронте понятие "тыл" было понятием растяжимым, доставались пистолеты или револьверы. Причем, обладать пистолетом ТТ (или немецким Вальтером) было престижно, как сейчас бы сказали, а револьвером Наган ("наганом") или немецким парабеллумом (пистолет 08) - не престижно (даже "младшие чины" не стремились их иметь).

Так что оружием мы обзаводились, если в этом появлялась необходимость, на месте, уворовав у какого-нибудь растяпы или иным способом. Об этом дальше. Деду, видно, страшно хотелось пообщаться с нами. Два года был "под немцем". Но, поняв, что нам не до него, убрался в свой угол. Почти рассвело. Немцы проснулись. В их дворе шум, выкрики. Через некоторое время их машины с пушками выехали со двора. Видно, подразделение останавливалось на ночевку. Переспали и поехали дальше. Слава богу, опасность миновала! Село просыпалось, но подозрительные звуки не прослушивались. Слышались выкрики шумливых и голосистых хохлушек. Да и старик подтвердил, что кроме немецких зенитчиков в селе больше немцев не было - все, мол, еще вечером ушли. На душе стало как-то поспокойнее, страх прошел.

Прошел, примерно, час после убытия разведчиков. Появляется от них связной с донесением. Капитан передает информацию о численности "варягов" (немцев), направлении их движения, о количестве выявленных "самоваров" (минометов), пушек (забыл, как они "шифровались"). Сообщает, что проследовало столько-то "лаптей" (танков) и т.п.. На той стороне радиолинии не все понимают. Переспрашивают. Капитан нервничает. Повторяя, употребляет не зашифрованные названия. Радист просит его не употреблять незашифрованные названия. Капитан посылает его на ... И такое при радиообменах происходило довольно часто, особенно когда была плохая слышимость или вынуждали обстоятельства. Вообще - то эта шифровка была настолько примитивна, да еще часто в критических ситуациях тут же дублировалась открытым текстом "непонятливым", что ее мог запросто расшифровать любой немец, понимающий русский язык. Но наше начальство упорно требовало от нас не допускать "открытых" сообщений, пресекать их. Ну-ка попробуй не "допустить" и "пресечь" такие сообщения, когда трубка (как телефонная) в руках говорящего большого чина. Он тебе так "пресечет", мало не покажется! Вот так и играли всю войну в такого рода "секретность". Немецкие радисты, настроившись на наши частоты, частенько подначивали нас, используя наши "шифры". Например, спрашивает у меня на ломанном русском: "сколько наших "сапогов" и "ботинков" "ульян" и "роман" от "огурцы" их большой "самовар", ха-ха-ха-ха!" Это значит: "сколько офицеров ("сапоги") и солдат ("ботинки") убито ("ульяны") и ранено ("романы") минами ("огурцы") из их минометов ("самовары")". Любим мы играться в такого рода тайны и секреты! Прошло еще немного времени. Опять прибегает запыхавшийся связной. Передает капитану, что им попалась бочка с бензином. Оказалась заминированной. При погрузке в машину взорвалась. Тяжело ранен ст. сержант (фамилию не запомнил, в 1981г. встречался с ним, тогда он выжил, но потерял полностью зрение), есть двое легко раненых. Машину срочно отправили с раненными в дивизионный санбат. Спрашивает, что дальше делать. Немцы на их участке наблюдения вроде бы все прошли. Капитан немного подумал. Связался с дивизией, доложил ситуацию. Получил указание двигаться дальше пешком в таком-то направлении и продолжать вести разведку. Там ему еще надавали всяких инструкций. Передали так же: радистам пешком выбираться в направлении села Белоцерковка (вроде, так оно называлось). Капитан на своей карте показал, каким маршрутом, чтобы случайно не встретиться с немцами, нам выбираться. Спросил у деда, не найдется ли у него чего-нибудь перекусить. Дед достал чугунок с кашей (вроде, пшеничной), даже небольшой шматок сала, помидоры, цыбулю. Перекусили. Попрощались с дедом.

Капитан со связным двинулись по своему маршруту, мы с радиостанцией - по-своему. Солнце уже начало припекать. Я, как третий номер расчета, несу за плечами 30-ти килограммовую упаковку питания. Оружие, трофейный парабеллум, у начальника. Мы со вторым номером, несущим 12-ти килограммовую упаковку приемо-передатчика, без оружия. Местность открытая, слегка всхолмленная. Стараемся двигаться низинками (в целях маскировки). Прошли около километра. Жарко. Пот прошиб. Устали. Бредем помаленьку. Вынуждены из низинки подняться наверх - маршрут вынуждает. Поднялись.

Видим впереди, метрах в трехстах, стоит легкий танк. Повернут по отношению к нам так, что на таком расстоянии мы не можем определить его принадлежность и его состояние - действующий или подбитый и без экипажа? Для нас важно знать это. Будет ясность в наших дальнейших действиях. Все это мы выясняли уже лежа в низинке, куда скатились с великой поспешностью. Все-таки танк, а не телега, да еще не ясно, на чьей территории мы находимся. Ситуация!

ХР-085
30.06.2002

Лежим. Наблюдаем. Вслушиваемся. Танк стоит и никакого движения возле, никаких шумов. Минут десять, наверное, лежали. Никаких изменений. Решили, что надо подбираться к нему поближе. Чтобы не демаскировать себя, двинулись ползком. Немного проползли. Тяжеловато по жаре и с грузом-то! А, будь что будет! Двинулись к танку полусогнувшись. Там тишина и никакого шевеления. Еще раз плюнули и двинулись к нему, проклятому, поднявшись во весь рост. Присмотрелись. Танк наш. Т-70. Подбит. Видно, был в разведке. Спало напряжение и страх. Подошли вплотную. Снаряд попал в моторное отделение. Экипажа ни мертвого, ни живого, ни внутри, ни снаружи не было. Посидели немного около него, успокоились, отдохнули. Двинулись дальше.

Впереди виднеется какой-то населенный пункт. Определить можно по скоплению деревьев. Далековато еще до него, километров 3 -4. Идем в полный рост, не таясь. Решили, что мы уже на своей территории. А впереди - Белоцерковка, конечный наш пункт. И тут неожиданность: слышим звук взрыва, слева от нас, метрах в пятистах. Видим опадающий дымок над одним из пологих холмов и бегущего человека. Быстро падаем на землю. Прятаться негде, мы на склоне холма, переходящего в долинку. Холм, где прогремел взрыв - на ее противоположной от нас стороне. Высмотрели вблизи небольшое углубление, заросшее травой. Шустро доползли до него. Вроде укрылись. Бежать некуда. Местность открытая. Смотрим в сторону, где прогремел взрыв. Ждем, что будет дальше. Еще один взрыв. Какой-то непонятный. Слабый на поверхности и, спустя мгновение, более сильный на небольшой высоте. Кажется нам, что он взорвался прямо над головой бегущего. Бегущий упал. Быстро поднялся. Снова побежал. Снова такой же взрыв над ним. Сообразили, что это так наз. прыгающие мины. Слыхал о них, но увидел впервые. Стрельба велась, судя по всему, из одиночного миномета. Еще несколько таких взрывов. Человек упал и больше не поднимался - скорее всего, погиб. Кто он, немец или наш, на таком расстоянии мы не могли установить. Не поняли, откуда велась стрельба. Но как только человек упал окончательно, она прекратилось. Сколько мы ни всматривались в ту сторону, больше ничего подозрительного не увидели и не услышали. Какие - то чудеса! До сих пор не знаю, что это было. Лежим. Ждем дальнейшего развития событий. Ничего не происходит. Тишина. Никого не видно. Будь что будет! Груз свой на плечи и быстренько переваливаем через вершинку на противоположную сторону нашего холма. Прилегли.

Отдышались и потопали дальше, в направлении видневшегося села. Старались идти по возможности быстрым шагом. Примерно через час без приключений дошли до села. Встречают нас женщины и ребятишки. У женщин слезы на глазах, причитают. Узнаем, что это не Белоцерковка (до нее еще несколько километров). Оказывается, через это село (названия я не запомнил) ни немцы, ни наши не проходили. Мы оказались первыми. Движемся по селу в окружении женщин и ребятни. Угощают яблоками, грушами. Спрашивают, что это у нас за плечами, не кинопередвижка ли? Объясняем, что это радиостанция. Умоляют дать послушать Москву - два с лишним года под немцем. Очень хочется услышать Москву! Пришлось развернуть станцию. Поймали Москву. Желающих много. Люди сгрудились вокруг наушников. Мы дали максимальное усиление. Но все равно звучание слабое, да еще при всевозможных радиопомехах. Но людям не надо было улавливать смысла передачи, им важно было знать, что это Москва говорит. Послушали. Благодарят. Мы свернули станцию. Женщины затащили нас в одну из хат, чтобы покормить. И борщ и вареная картошка с салом и яичница. Каждая из женщин просит отведать и ее еду. Наелись от пуза. Еле поднялись, а угощения все продолжают нести. Сколько можно и чего можно, загрузили в вещмешки. Много еще осталось, к огорчению женщин. Кое-как убедили их, что уже некуда заталкивать - и животы и мешки заполнены под завязку. Показали нам направление на Белоцерковку. И мы потопали дальше.

В Белоцерковку пришли вечером, на заходе солнца. Село большое. Пришлось побродить порядком, пока добрались до расположения роты. Доложились командиру радиовзвода. И завалились спать.

ХР-086
01.07.2002

Следующие два дня подменял заболевшего личного радиста командира дивизии Лешу Куркина. Ездил с генералом Кошевым на его Виллисе. Радиостанция РБ (Радиостанция Батальонная, но их и в полках не было). Связь на 90% с командирами полков. Кошевой, как и все другие пользователи не очень-то придерживался установленных правил радиообмена. Как разойдется, забывает о всех условных названиях, чешет открытым текстом, приправляя его отборным матом. Боялся, что он узнает меня. Раз при мне почесывает спину. Один из офицеров поинтересовался, что у него со спиной. Бросил: "один раздолбай во время бомбежки зацепил". Ну, думаю, пропал, сейчас узнает. Нет, не узнал. Пронесло. Прошли и эти два дня. Дивизия в наступлении. А это значит, что долго на одном месте не сидим. Двигаемся вслед за полками.

Вызывает командир радиовзвода: "Собирайся. Пойдешь с Маковским в 71-й полк. Там радистов убило, будете вместо них."  Маковский Саша из наших, из Канской авиашколы. Вторым номером Петя Проценко (из Харцизска), тоже наш, канский. Я в этом расчете третьим номером. Собрались, Взяли радиостанцию (РБ) и потопали. Километров 10 надо было пройти. Полк не наступал, стоял в это время на месте. Пришли на полковой КП (Командный Пункт). Нашли полковую роту связи. Встали у них на довольствие (это главное для нас). Заглянули на их кухню, выпросили поесть. Покормили нас. Ребята хорошие. Потом мы с ними жили очень дружно.

Мы, радисты дивизионной роты связи, придавались командиру полка для обеспечения его радиосвязью с командиром дивизии. В стрелковых полках у нас была кличка "дивизионники". Никого в полку не интересовало, где и как мы устроимся, но не дай бог, в нужное время не обеспечить связью командира полка! Это было чревато! Ну, эту тему я разовью по ходу повествования. Это, так сказать, было спецификой нашей службы, вносившей в нее определенные сложности и неудобства. Одновременно вырабатывало в нас смекалку, находчивость и другие качества, позволявшие находить выходы из различных неблагоприятных ситуаций.

Командир полка находился на своем НП. Приходим туда. Саша докладывает о нашем прибытии. Предложено найти себе место и располагаться. Пока не нужны - проводная связь с НП дивизии пока действует. Но, в любое время можем понадобиться. Нашли пустой окопчик. Рядом с полковыми телефонистами. Подправили его немного. Натаскали сухой травы, постелили плащ-палатку и улеглись - немного подремать. Надо использовать каждую свободную минутку для сна. Кто его знает, когда следующий раз выпадет поспать. На этот раз поспать не удалось. Немцы устроили небольшой артналетик по расположению НП. Надо быть готовыми заменить телефонную связь, которая при всяких арт- и минометных обстрелах и бомбежках часто повреждается. Радисты, где бы они до этого не находились, при повреждении телефонной связи должны находиться рядом с командиром. Радиостанция должна быть развернута, а связь с дивизией (ее НП) установлена. Никакие опоздания не допускаются.

Втиснулись со своей "эрбушкой" в блиндажик к командиру полка. Проявили, так сказать, инициативу. А нас оттуда выгнали. Сказали, когда будет надо, позовут. Вернулись в свой окопчик. Пришлось по новой устраиваться. На фронте, если хотя бы на время покидаешь свой окопчик, забираешь с собой все свои вещички - неизвестно, вернешься ли назад, кроме того могут запросто украсть оставленное.

В общем, первый день нашего пребывания в 71-м полку прошел спокойно, если не считать проявленного нами рвения и сопутствовавших ему последствий. Хотели показать себя, какие мы смышленые. Узнали, что наши предшественники погибли от мины, попавшей в их окоп. И их и радиостанцию разнесло в клочья.

Полковое НП располагалось на маленькой высотке, похожей на степной могильный курган. Рядом протекала речушка. За ней село. В селе - тылы полка. Утром Маховский остался со станцией, а мы с Петей Проценко и один из полковых телефонистов (он как "старожил" лучше ориентировался на данной местности и имел автомат) пошли на "промысел". Надо было накопать картошки и если удастся, подстрелить одичавшую курицу (хотя бы одну). Село было безлюдным. Жившие в нем немцы-колонисты ушли вместе с немецкими войсками. Осталась всякая живность и урожай на огородах. Петухи, опекавшие свои куриные гаремы, бдительно несли свою службу. При появлении человека подавали такой же тревожный сигнал, как и при появлении коршуна. Куры мгновенно прятались в высокой траве и кустарнике, так что подстрелить их было нелегко. Нам повезло. Накопали картошки, телефонист подстрелил аж три курицы, набрали помидоров. Принесли все это к своим окопчикам. Сидим, чистим картошку, потрошим кур.

Тут со стороны немцев появляется тройка двухмоторных бомбардировщиков. На НП и на окраине села истошные крики: "Воздух!". Мы трое пытаемся остановить кричащих. Кричим, что это наши самолеты, "пешки" (Пе-2). Это действительно были они. Самолеты идут со снижением. Мы не прячемся в окопы. Многие, кто был недалеко от нас, тоже не прячутся. Самолеты, пройдя над нами, начали бомбить тыловые подразделения полка, расположенные в деревне. Там тоже, убедившись, что самолеты наши, не стали прятаться. Самолеты сделали два захода. Большая часть бомб пришлась по селу, часть бомб была сброшена на НП. Зенитчики тоже были введены в заблуждение и открыли жиденький огонь уже вдогонку удалявшимся самолетам. На самолетах не было никаких опознавательных знаков и только консоли крыльев были окрашены в желтый цвет. Но это мы увидели слишком поздно, когда они уже заходили на бомбометание. Мы не пострадали, успели спрятаться в своих окопчиках. А вот котелки наши с картошкой и курами были повреждены осколками бомб, а их содержимое вываляно в земле. Пришлось позже делать повторный рейс в деревню. В деревне был полный разгром. Повсюду трупы людей и лошадей. Разбитые повозки и кухни. Масса раненых.

ХР-087
02.07.2002

Всю ночь подразделения полка вели бои с немцами - прорывали их оборону. Мы с радиостанцией сидели в своем окопчике. По очереди дремали. Кто-нибудь из нас бодрствовал: вдруг командиру полка потребуется радиосвязь? Лупила по немцам наша артиллерия и полковые минометы. Немцы, может и стреляли по нашему переднему краю, но мы не ощущали этого. Дремали по очереди и только ждали, когда позовут. Телефонная связь с батальонами и ротами полка может и нарушалась, но нас это не касалось. В этих подразделениях радиостанций не было. Приходилось телефонистам, как правило, под огнем противника, бегать и лазить по своим "ниткам" (проложенным по земле телефонным проводам), искать обрывы и их устранять. При сильных обстрелах линии повреждались чаще; чаще и бегать на линию приходилось. При этом и гибли телефонисты очень часто. Очень опасная служба была у них, особенно на участках связи между передним краем и НП полка. Повреждения в подавляющем количестве происходят при арт- минометном огне. Все во время обстрелов стараются не высовываться из своих укрытий, но только не телефонисты.

Мы могли понадобиться командиру полка только тогда, когда будет нарушена телефонная связь между ним и НП командира дивизии, а это происходило очень редко. Поскольку мы были приданы и не состояли в штате полка, нас ни на какие дела, не связанные непосредственно с выполнением наших прямых обязанностей, не отвлекали. Часто, бывало, полк вел какие-нибудь серьезные операции, а мы ничего не знали, если только командир не пользовался радиосвязью. Честно говоря, нас и не очень-то интересовали происходящие события, если они на прямую не задевали нас. Вот и в данном случае, судя по поведению начальства на НП и интенсивной пальбе с обеих сторон, полк пытался прорвать оборону немцев. И это ему удалось. Видно это по тому, что саперы отправлялись вперед, сооружать новый НП. Нас тоже, вслед за саперами отправляли к будущему НП. Чтобы к приходу туда командира со свитой мы были готовы работать с дивизией.

Новый НП оборудовался почти у самой железнодорожной насыпи. Саперы сноровисто принялись за работу. Под НП чаще выбиралась уже готовая ямка. Реже яму приходилось отрывать с начала и до конца. Размеры блиндажа, насколько мне помнится, не превышали 3х3 метра и до 2 м глубиной. На нее укладывались бревна. Три наката, больше я не видал. Поверх бревен насыпался слой земли. За все время моего пребывания в полку, саперы построили не более 4 -5 блиндажей. Часто НП располагались в немецких блиндажах или в их землянках, в домах в населенных пунктах и очень редко, при кратковременных остановках - в обычных окопах.

Тут мы пробыли недолго. Запомнились только перемещения вдоль железной дороги, ее пересечения. Маневрируя, вышли, наконец, к окраине г. Молочанска. Впереди пологий спуск, переходящий в ровный и то ли увлажненный, то ли заболоченный луг. Дальше, метрах в 500 - 600 угадывается речушка (по кустикам ивняка). За речкой еще небольшая равнинка, переходящая в довольно крутой и высокий берег. Наверху - немцы. Мы уже знали, что впереди нас речка носит название Молочная. За ней на высоком правом берегу - сильно укрепленная оборона немцев, предназначенная для прикрытия подходов к Днепру.

НП расположился в одноэтажном школьном здании. Валялись парты, шкаф с книгами и, даже, на шкафу стоял глобус (потом кто-то его упер). Мы с радиостанцией расположились рядом с домом в найденном окопе. Окоп располагался на огороде в окружении картофельных и помидорных кустов. Телефонная связь действует. Наша рация в рабочем состоянии. Немцы на горе ведут себя спокойно и, хотя, мы у них на виду, почти не стреляют. Видно, уверены в своей неприступности и не желают попусту тратить боеприпасы. Решили побеспокоиться о своих желудках. Надергали кустов с картошкой, нашли несколько помидорин. Все это проделывали практически ползком, чтобы не сильно выставлять себя перед немцами. Мы с Маховским остались при радиостанции (вдруг позовут), Петя полез с котелком за дом, где можно было разводить небольшой костер и не  попадаться на глаза немцам. Мои напарники все время находились в дивизионной роте связи (со дня нашего прибытия в эту дивизию) им было не привыкать к таким условиям. А мне такая жизнь внове. Совсем еще недавно бегал в атаки, часто голодал, кормил в изобилии вшей. И вот попал почти на курорт. Ну, иногда постреливают, бомбят. Но это воспринимается совсем по-иному. Таковы мои впечатления о первых днях радистской жизни.

ХР-088
03.07.2002

Я тут немного поспешил с Молочанском. Еще до него мы вышли на Молочную и пытались штурмовать высоты, составлявшие собственно правый берег Молочной (штурмовали, естественно, передовые части, нас эти штурмы не очень касались и, сидя со своей рацией, мы не всегда представляли, что там делается на передовой). Маневрируя вблизи железной дороги, мы уже видели впереди высокий берег на правом берегу Молочной. Там проходила основная линия обороны немцев.

Находясь при командире полка, прошли несколько поселений немецких колонистов. Дома кирпичные с черепичными крышами. Невысокие заборчики из камня или кирпича со стороны улицы дополнялись оградами из кустарников. Около каждого дома - забетонированные углубленные бассейны для сбора и хранения дождевой воды. Немецкие поселки со своей упорядоченностью, ухоженностью, резко контрастировали с населенными пунктами коренного населения. Жители немецких поселений все до одного ушли с отступившими немецкими войсками. В пустых подворьях бродили одичавшие куры во главе с петухами. В укромных местах двора встречались гнезда с отложенными яйцами (до 20 штук попадались). Интересно содержались кролики. Яма, по форме напоминающая коническую колбу, горловиной вверх. Глубина - метра два с половиною - три. Дно - площадка диаметром 1,5 - 2,0 м. На дне - кроличьи семьи. В боковых стенках - норы. Сверху над ямой - сруб вроде колодезного, с крышкой.

Просто поймать курицу было невозможно, стали осторожными, да и петухи проявляли повышенную бдительность. Ходили на добычу с автоматами. Охотились все, у кого были возможности, желание и время. Еды хватало. И жители, встречая, кормили и сами промышляли. Конец лета. На ухоженных, подчеркиваю, ухоженных! полях и приусадебных делянках изобилие всякой зелени. В садах - яблоки, груши, грецкие орехи (идем по югу Украины).

Кстати, после Миуса, наши наступающие войска пополнялись за счет местного населения. Брали, начиная с 1926-го года рождения. Можно сказать, армия украинизировалась. Предпоследний НП командира полка (перед выходом на Молочную) был на окраине одного из немецких сел (названия как-то не запоминались, вроде бы Мунтау или какое-то другое немецкое название). Сидим в окопчике. Не зовут. Играем в картишки (втихаря от взоров начальства - игра в карты, мягко говоря, не поощрялась). Напеваем песенку. Любимая нами тогда была про одессита Мишку ("...ты одессит, Мишка, а это значит...") в исполнении Утесова.

У радистов на фронте было огромное преимущество перед другими - мы могли периодически слушать передачи наших широковещательных радиостанций (ШВРС), передававших почти непрерывно в течение суток музыку и песни. Это делалось для обеспечения навигационных потребностей нашей авиации (у авиаторов это называлось "работа на привод", а эти радиостанции назывались "приводными" или в просторечье "приводами", не авиационный народ неправильно их именовал "маяками"; маяки имели совершенно другой вид излучений). Популярной в то время была Воронежская ШВРС, работавшая на привод. Основной репертуар передач - советские песни в исполнении Утесова, Бернеса, Шульженко, Руслановой и др.

Во время наступления после последнего прорыва обороны немцев на Миусе в середине августа (я в это время лежал в госпитале), в воздухе господствовала наша авиация. Немецких самолетов почти не было видно. Очень редко появлялись в воздухе. Весь световой день над расположением наших войск барражировали наши истребители. Каждая группа их уходила только тогда, когда их место занимала следующая. Казалось, что немецкая авиация уничтожена. Пропал страх перед ней.

Впереди нашего НП довольно широкий луг перед речкой. Речка не широкая, метров пять. Берег (образующий непосредственно русло) невысокий, земляной, не выше метра. Порос невысокими кустиками ивняка и высокорослой травы. Передовые подразделения полка под прикрытием нашей артиллерии и минометов вышли под коренной (высокий) берег. По разговорам на НП - пытаются подняться на высоту. Мы только видим частые дымки от взрывов на склонах высокого берега и фигурки людей, карабкающихся по склону.

К вечеру вперед отправились полковые саперы: значит, скоро нам двигаться на новый НП. Прошла ночь. Взошло солнце. Мы пока не двигаемся. Наконец команда нам - двигаться на новый НП. Он за рекой, у подошвы высоты. Радиостанцию на плечи - и вперед. Стараемся двигаться бегом, сколько сил хватит. Все это на виду у сидящих на высоте немцев. Странно, почему они по нам не стреляют? В мыслях одно - добежать! Пробежали луг. Всего несколько мин взорвалось. Стреляли не специально по нам, а так, по площади. Странные, все-таки, бывают случаи на фронте, не объяснимые.

Добежали до речки. И тут нас все-таки заметили и открыли прицельный минометный огонь. По разрывам - мины не крупные, 50-ти миллиметровые. Стреляет, скорее всего, один миномет. Промежутки между взрывами в пределах 3 - 5-ти секунд. Свалились с берега к воде, перебрались на противоположный, правый берег. Речка не глубокая, до колен. Опасность, можно сказать, для нас смертельная. Стреляют именно по нам. Хотят убить нас. А мы не хотим умирать. В таких ситуациях мозг работает и быстро и продуктивно. Мгновенно соображаем: надо немцев дезориентировать. Высота берега - около метра. Полупригнувшись делаем вид, что направляемся вниз по течению, Падаем в прибрежную грязь, разворачиваемся в этой грязи (при этом стараемся не замочить рацию) на 180 градусов и ползем вверх по течению. Немцы стреляют по направлению нашего движения вниз. Полежав немного и дождавшись, когда немцы перестанут стрелять, выскакиваем наверх с намерением добежать до подножья высоты. Это метров 100, наверное, бежать. Немцы поняли, что мы их обманули. Снова открыли по нам огонь. На этот раз мы дали им понять, что будем продолжать двигаться в прежнем направлении. Упали опять в грязь и продолжили двигаться именно в этом же направлении. Немцы, думая, что разгадали нашу примитивную уловку, перенесли огонь в сторону, противоположную нашему фактическому направлению.

ХР-089
04.07.2002

Наверное, эта "игра" долго бы не продолжалась и имела бы для нас печальный исход. Выручила наша артиллерия. Она продолжала вести методический обстрел немецкой обороны и может случайно, а может, спасая нас, заставила замолчать обстреливавший нас миномет. Заметив, что уже некоторое время нас не обстреливают, выскочили на бережок и бегом к своим. Добежали. Повалились на землю. Приходим в себя. Наша артиллерия продолжает неспешную стрельбу по немцам. Те почти не стреляют. Мы укрылись в неглубоком ровике, рядом с будущим НП полка. В нескольких шагах от этого места начинается, сначала не круто, подъем на высоту, где проходит немецкая оборона.

Вдруг, метрах в 50 - 70-ти, на пологом участке высоты раздался взрыв, похожий на взрыв гранаты Ф-1. За ним - жуткий, душераздирающий крик раненого. Не думая, я вскочил на ноги и бросился бежать в сторону кричавшего. Добежал. Лежат двое наших солдат. Один, судя по характеру ранения, мертв. Второй, тоже весь в крови, при мне старается сдерживать крик и только стонет. Пытаюсь его поставить на ноги и быстро двигаться к своим. Не получается, видно, ноги тоже повреждены. Немцы заметили нас, начали стрелять. Мины рвутся недалеко от нас. Взваливаю раненого себе на спину и ползком вниз. Взрывы мин, свист осколков. Видно, нас видит наблюдатель, а минометчики нас не видят, огонь ведут по наводке наблюдателя. Поэтому такая неточность стрельбы. Тогда, правда, об этом не думалось. Думалось об одном, скорее бы добраться до своих и еще: "Какого черта я поперся?" Но, в конце концов добрался. За мной наблюдали, поэтому санинструктор уже ждал нас. Меня персонально ждали Маховский и Проценко...с кулаками. Желание меня хорошенько поколотить выросло значительно от подозрения, что я ранен. Если ранен, значит в госпиталь. А кто это время будет за меня носить блок питания!? Я был весь в крови. Но эта кровь не моя. Чуть-чуть не поколотили. Вовремя определилось, что я не ранен. Однако ругали долго.

Небольшое отступление. Двое парней (скорее всего из полковых разведчиков) ползком спускались вниз. У одного из них "лимонка" (Ф-1) своим "язычком" (длинная пластина, предохраняющая гранату от взрыва при выдернутом кольце - чеке - до ее броска, забыл, как эта деталь правильно называется) была заткнута за пояс. При движении ползком кольцо выдернулось, и произошел взрыв. Это - самая вероятная причина. Мы, практически всегда в боевой обстановке именно таким образом крепили на ремне все типы ручных гранат, имевших "язычок". И часто бывали случаи подрывов. И, тем не менее, продолжали играть со смертью. Пацанское пижонство, своего рода шик. Немецкие гранаты с длинной деревянной ручкой мы тоже большей частью носили заткнутой за пояс. Эту гранату было удобно применять вместо дубинки (колотушки) в возможных рукопашных стычках. Другие немецкие гранаты (и венгерские), похожие своей формой на нашу "лимонку", только корпус у них был из жести, без насечек, носили просто в карманах брюк. У немецких гранат воспламенитель (инициатор) детонатора был терочного типа. Чтобы инициировать взрыв детонатора, надо было извлечь пуговку со шнуром, резко потянуть за пуговку и бросать гранату. Взрыв произойдет только через 4-5 с. Задержка взрыва у них больше, чем у наших. Поэтому быстро перехваченную немецкую гранату иногда можно было отбросить от себя. Так что немецкие гранаты были более безопасны в обращении.

Командир полка со своей свитой прибыли на этот НП только после наступления темноты. После безуспешных попыток овладеть высотой в этом месте, наш полк отвели в тыл и перебросили в район Молочанска. Батальоны полка находились за речкой, у подошвы высоты, оборонявшейся немцами. И тут делались многочисленные попытки овладеть высотами. Судя по радиопереговорам нашего командира полка с командиром дивизии, бои были тяжелые, и полк нес большие потери. Командир полка все время просил подкрепления. Командир дивизии отвечал, что не имеет такой возможности. Предлагал обходиться своими силами и использовать собственные резервы. Собственные резервы - это многочисленная обслуга командира полка и его ближнего окружения (портные, сапожники, парикмахер, повар и др.), набиравшиеся из стрелковых батальонов или хозяйственных подразделений, содержавшиеся "сверхштатно", а поэтому тайно. Но эта тайна ни для кого, в т.ч. и для командира дивизии, тайной не была. Все начальство окружало себя такой обслугой. В критические моменты эта публика, забывшая или и не знавшая "с какого конца заряжается винтовка", в виде "собственных резервов" бросалась в бой в критических ситуациях, когда и обстрелянным солдатам нелегко, а этим и подавно. Естественно, большинство из них быстро выбывали из боя ранеными, а чаще - убитыми. Сколько таких "бедолаг", соблазнившихся на "шикарную" жизнь около начальников, оканчивало свою жизнь в экстремальных боевых действиях!

ХР-090
05.07.2002

О парне, которого я вынес (Письмо 89). При одной из встреч в Москве с председателем Совета ветеранов нашей дивизии (бывшим командиром 71-го полка Т.И.Степановым, которого в описываемое время мы обеспечивали радиосвязью) я рассказал ему об этом случае. В ответ он мне сообщил, что при одной из встреч ветеранов нашей дивизии (до 1979г.), один из них пытался найти человека, вынесшего его в районе р. Молочной. Говорит, его рассказ очень совпадает в деталях с моим. К сожалению, я только летом 1979 г. вышел на Совет ветеранов. И только на одной встрече ( г. Матвеев Курган, сентябрь 1981г.) мне пришлось побывать. Со Степановым же я до 86-го года встречался довольно часто, не реже одного - двух раз в год. С его слов, он больше этого человека не встречал. Вот теперь о нашем пребывании в Молочанске (продолжение Письма 87). Батальоны полка перешли р. Молочную, преодолели довольно широкий и глубокий противотанковый ров. Ров этот проходил у подошвы высот, образовывавших коренной берег Молочной и должен был защищать от наших танков пологие склоны высот. Против крутых склонов, где танки не могли подняться, рвов не было. Не было, например, его и на том участке, где мы были до Молочанска (Письмо 89). Там у подошвы склон в начале был пологим (градусов 30) А метров через сто становился очень крутым.

Ожидался новый штурм немецкой обороны. Мы узнали об этом из радиопереговоров (телефонная линия часто повреждалась) командира полка с командиром дивизии. Кстати, где-то в 20-х числах сентября у нас поменялся командир дивизии. Кошевого, по слухам, вроде бы повысили, дали ему стрелковый корпус (позже мы узнали и номер корпуса - 63-й и номер армии - 51-я).

Новым командиром дивизии стал генерал Саксеев. У нас он не появлялся. Я его видел в первый раз 7-го ноября в Голой Пристани, перед форсированием Днепра (об этом в свое время). А до того времени мы его слышали только во время радиопереговоров. В один из радиопереговоров из дивизии передали, чтобы полк после артподготовки начал штурм высоты. Это было где- то в последних числах сентября. Артподготовка началась утром. Длилась больше часа. С воздуха весь передний край немецкой обороны и в глубину ее (в пределах нашей видимости) обрабатывали наши штурмовики. Самолетов было много. Сверху барражировали наши истребители (Аэрокобры и Лавочкины - Ла-7).

Мы, когда не были заняты ведением служебных переговоров, настраивались на частоту самолетных радиостанций (с истребителями, например, использовавших позывной "Дракон") и слушали разговоры летчиков, большей частью весьма эмоциональные и с преобладанием отборного мата. Иногда удавалось связаться со штурмовиками. Даже пытались по собственной инициативе указывать им цели, которые нам, пехоте, мешали. Благодарили нас и старались наши просьбы уважить. Обстановка в воздухе, даже по нашим оценкам, была намного спокойнее и увереннее и без такого нервного напряжения, какое наблюдалось во время боев на Миусе. Немецкая авиация почти не появлялась. Практически в воздухе господствовала наша авиация.

Нам хорошо было видно, как наша пехота после артподготовки начала карабкаться по склону высоты. Немцы отстреливались вяло, видно их сильно поколотила наша артиллерия и штурмовики. По нашим наблюдениям и отрывочным репликам офицеров на НП (а мы сидели рядом - в любое время могли понадобиться) наступление наших войск велось на большом участке фронта. Значительно левее нас, наверное, километрах в 4 - 5-ти налетела на наши наступающие части (соседней дивизии) большая группа немецких бомбардировщиков. Бомбили жестоко. Поднялась плотная стена дыма от взрывов бомб. Нам казалось, что там никого в живых после этой бомбежки не должно остаться. В душе радовались, что не нас бомбят. Одна группа отбомбилась. На смену ей, видим, идет еще одна. И тут появилась большая группа наших истребителей. Разогнали эту группу. Несколько бомбардировщиков, таща за собой шлейфы черного дыма, рухнули на землю. В общем, не дали им отбомбиться по нашим. Это был редчайший в те времена случай такого массированного налета немецких самолетов на наши войска. Я, во всяком случае, до самого Днепра не помню больше такой крупной бомбежки.

Прямо против нас подразделения нашего полка прорвали переднюю линию обороны немцев. Наша артиллерия перенесла огонь вглубь немецкой обороны. Но левее (в пределах участка, отведенного нашему полку), нашим не удалось занять немецких окопов. Немцы заставили их вернуться на свои исходные позиции. На НП оживленно обсуждалась сложившаяся ситуация на левом фланге. Было решено прекратить попытки повторного штурма. Вечером ожидалось прибытие пополнения (маршевой роты). Планировали дождаться их прибытия, произвести перегруппировку сил и повторить штурм высоты ночью. Мы внимательно прислушивались к разговорам командиров, хотелось узнать, как скоро будем менять НП (ясно, что придется лезть на гору). Хотелось бы ночь провести в Молочанске. (Разбаловались!). Не в связи с нашим хотением, но пришлось нам лезть на гору, на новый НП таки утром. На левом фланге, по прибытии пополнения, штурм состоялся, и немцы были выбиты из своих окопов. Мы не слышали боя. Крепко спали - видно телефонная связь не рвалась. Утром двинулись следом за саперами к будущему новому НП. Поднялись наверх. По верху тянутся бывшие немецкие траншеи. Кое- где трупы немцев вперемешку с нашими. Вообще-то немцы при малейшей возможности стараются не оставлять не только своих раненных, но и убитых. Тут видно, у них такая возможность не везде представлялась. Здесь я разжился, наконец, немецким автоматом - подобрал у убитого. Взял пару рожков и насобирал около сотни патронов россыпью. Нашел кем-то из наших солдат утерянный кисет (без табака), наполнил его рассыпными патронами и спрятал в карман брюк.

Траншеи соединялись с чередующимися на некотором расстоянии (нескольких десятков метров) жилыми землянками с расположенными в них двухъярусными нарами, и блиндажами, оборудованными в виде пулеметных точек (ДЗОТ-ы - деревоземляные огневые точки). Не зная, где саперы выберут место под НП, решили пока расположиться в траншее. Маховский остался сторожить рацию и немного ее подремонтировать, мы с Проценко решили "обследовать" землянки и ДЗОТ-ы. Вдруг что-нибудь подходящее попадется. Но, тут уже до нас такие же "искатели" побывали. Так что вряд ли что-нибудь осталось незамеченным и не подобранным.

ХР-091
06.07.2002

Зашли в ближайшую от нас землянку. Пусто. На гвозде висит немецкая куртка. В хорошем состоянии. По знакам различия - какой-то унтер. Вообще- то мы не сильно разбирались в их системе званий и соответствующих знаках различий. Не интересовались. Для нас немец - это "фриц", а кто он по званию, нас не очень "колыхало". Моя гимнастерка сильно истрепалась. Спина вся расползлась, рукава почти отделились от рубашки. Примерил куртку на себя - подходит. Залезли в расположенный рядом ДЗОТ. По размерам он такой же, как землянка (примерно 4х4 по площади, а по высоте от пола до потолка чуть-чуть повыше - около 3-х метров) только более заглубленный и перекрытие более солидное: насчитали 17 накатов из бревен с примерным диаметром 15 - 18 см и примерно метровым слоем земли сверху. Внутри, в стене, обращенной в сторону противника, ниша с площадкой для пулемета с амбразурой в виде щели. На полу несколько пустых коробок для пулеметных лент. Пулемет и другое имущество немцы по всей вероятности унесли с собой. Вернулись в траншею, решив прекратить из-за бесполезности, посещение других землянок. Куртку немца очистил от "компрометирующих" погонов и нашивок и надел взамен разваливающейся гимнастерки.

Такие замены своего, пришедшего в негодность обмундирования, на обмундирование противника (в основном немецкое, но и кое-что из румынского, венгерского и др.) у нас не были редкостью. Наше начальство в начале нашего вступления в боевые действия (декабрь 42-го) еще как-то противилось этому, но потом махнуло рукой на такие "переодевания". Нашего-то обмундирования катастрофически не хватало. Не ходить же голышом! С немецкой курткой у меня стал практически полный "джентльменский набор" - куртка, ремень, автомат МР- 40 (что он называется "шмайсер", узнали от ребят, призванных с бывших оккупированных территорий, от них же узнали "бытовое" название пикировщика Ju-87 - "штукас" - именно "штукас", а не "штука", как его именовали сами немцы; и вообще, основные сведения из не видимой нами жизни немцев, в том числе и то, что они практически не потребляли крепких спиртных напитков, мы узнавали из общения с этими ребятами), граната с длинной деревянной ручкой (носил заткнутой за пояс) и пара их же (немецких) яйцевидных гранат в карманах брюк. Не хватало только их кожаных сапог. Не налезали на мою ногу сапоги подходящих размеров из-за низких подъемов у них и высоких подъемов (ног) у меня. Так обидно было! Но это, все же, не очень печалило. Ботинки на нас были добротные - американские (удобные в носке) и английские, с "бульдожьими" носками и твердой подошвой (неудобные и от них при каждом удобном случае пытались избавляться). Штаны я не случайно не включил в "джентльменский набор"- принципиально их не надевали, даже новые, не ношенные (так же и их головные уборы).

Где-то в "высоких сферах" в 43 году (кажется, в середине лета) в качестве решения проблемы с дефицитом обмундирования, так называемым трофейным командам (старички преклонных, по нашим понятиям, годов), было приказано при захоронении убитых снимать всю одежду (вплоть до нижнего белья), пригодную после ремонта к повторному использованию. Не всегда трофейщики успевали хоронить ("малосильная" команда!), но, как правило, в большинстве случаев снимать одежду успевали. Для примера. Я писал (Письмо 90), что штурм высот (на одной из которых мы сейчас находились), происходил ночью. Слева от нас на одной высотке (высоты - это, собственно, неровности высокого берега, где располагалась оборона немцев), по всему склону довольно густо лежали убитые во время ночного штурма (наши). Вообще-то убитые не так уж сильно привлекали наше внимание, привыкли к таким картинам. Но тут привлекли: большинство трупов было в нижнем белье. Трофейщики сняли с них только верхнюю одежду. Снять нижнюю или не успели, или, скорее всего, постеснялись так изгаляться над мертвыми.

Под НП командира полка саперы приспособили ДЗОТ (блиндаж, в котором мы побывали). Вскоре прибыл и сам "хозяин" или "батя". "Хозяином" называли своего начальника нижестоящие начальники, а "батей" называли старших и уважаемых (любимых) командиров "нижние чины" - сержанты и солдаты. В пехоте "батей" величали своего комбата и командира полка, в авиации - командира эскадрильи и командира полка (в подавляющем числе случаев) В данном случае речь о командире полка. Командира сопровождала довольно необычная (по количеству) свита офицеров. Оказывается, он решил немного "проветрить" своих штабных офицеров, без которых на НП можно было обходиться. Эта часть штаба, как правило, располагалась вместе с тыловыми службами полка. Жила легко и сытно. Видно, "достали" они чем-то "хозяина", раз он решил притащить их с собой. Вся эта орава расположилась в соседней с НП землянке.

ХР-092
07.07.2002

В открытой траншее нам с радиостанцией размещаться было очень неудобно. По верху ее (траншеи) ширина была чуть больше метра, внизу - сантиметров 80, не больше. По ней туда - сюда ходили люди. Мы же со своим личным "барахлом" и радиостанцией сильно загораживали проход. Народ ругался. А когда стемнело - совсем плохо нам стало. В темноте то спотыкались об нас, то наступали на самих нас или на наше имущество. Лежать не получалось, сидя спать было неудобно. Кроме всего в такой обстановке нас запросто могли и обворовать. Такое с нами уже было и совсем недавно.

В Молочанске нас свои же полковые разведчики, возвращавшиеся ночью с задания, обворовали. Вытащили из-под нас, спящих мой вещмешок. В нем кроме личных вещей находились шланг питания, микротелефонная трубка, наушники и гибкая антенна. Был там и кусок сала. Паразиты, сало забрали, все остальное зачем-то вытряхнули из мешка и разбросали по зарослям картофеля (наш окопчик располагался в этих зарослях). Утром просыпаемся, обнаруживаем пропажу. Что с нами будет, если потребуется радиосвязь, а мы не сможем развернуть рацию? Ведь это равноценно потере военного имущества в боевых условиях! Тут не только штрафная. В критической ситуации разъяренное начальство под горячую руку и застрелить кого-нибудь из нас может. Начали поиски, совсем не надеясь на успех. На душе муторно. В полный рост ходить было небезопасно. Немцы с горы наблюдают и иногда постреливают. Где ползком, где полусогнувшись, ползаем по картофелю. Главное, не можем никак представить, где же искать? Неизвестно и кто воры - наши или со стороны? Хотя, что это нам могло дать? Совсем неожиданно обнаружили свою пропажу, всего в нескольких десятках метров от нашего окопчика и почти у самого окопа разведчиков. Эти типы объяснили, что проголодались и сперли первый попавшийся на их пути мешок. О том, что там были "причиндалы" для радиостанции, и что нам могли выпасть очень большие неприятности, об этом, говорят, не думали.

В наступившей темноте потихоньку пробрались в землянку, где разместились "штабные". Все спят. Храп и попердывание. Мы еще днем заметили, что между полом и нижними нарами просвет сантиметров 50 - 60. Вползли под нары. Стараясь не производить шума, улеглись спать. Заснули мгновенно. Проснулись от громких разговоров. Офицеры проснулись раньше нас. Стараемся лежать тихо. Обнаружат - выгонят! Особенно не любил солдат недавно прибывший в полк на должность начальника разведки ст. лейтенант Козырко. По своим повадкам - типичный "пан из хамов", индюк надутый! Как мы его ненавидели! Как он только не обзывал нас, солдат! "Вонючка", "засранец" или не очень понятное - "вонючая портянка". Это в его лексиконе самые "ласковые" слова. Если в отдельном окопчике или в землянке рядом с ним окажется солдат (в т.ч. и сержантского звания), такой он крик поднимает! Выгоняет сразу. Не может он, видите ли, находиться вместе с вонючим "славянином" ("славянин" - это фронтовая кличка солдат, как кличка для немцев - "фриц", кличка большей частью нейтральная, но иногда употреблялась как ругательная, реже, как благожелательная). На фронте, наряду с "иваном", употреблялась в основном, для обозначения пехотинцев.

В январе 44-го, на Днепре, под Б.Лепетихой (против Борислава, на т.наз. Никопольском плацдарме) этому Козырке осколком снаряда напрочь оторвало голову вместе с кубанкой (ходил он в бурке и кубанке, шашки вот только не хватало!). Оторвало на глазах у нас и полковых телефонистов, в траншее. Как мы радовались! Прыгали от радости в окопе, забыв, даже, о немецких снайперах. Под нарами мы продержались около трех суток. Радиосвязь командиру не требовалась. Телефонная с дивизионным НП не прерывалась.

Днем сидели тихо. Ночью вылезали по всяким нуждам, в том числе запасались на день едой и питьем. Ой, каких только разговоров офицеров между собой мы не наслушались! Один из них нам особенно запомнился.

ХР-093
08.07.2002

Видно, за удачный штурм высоты, в полк пришла разнарядка на награды - общее количество наград и количество по видам. С удивлением узнал, что выдача наград планируется и приурочивается к определенным событиям. "Штабные" поступление очередной разнарядки оживленно обсуждали. Смысл их обсуждений касался, на их взгляд, очень важной темы: кому из них и какую награду следовало бы выдать, учитывая полученные ранее. Смысл их рассуждений выглядел примерно так: "Тебе (имя рек) надо бы дать "отечку" второй степени. Это почему? А у тебя первая уже есть. А вот ему (имя рек) - можно было бы "отечку" первой степени. Прошлый раз батя ему всего "звездочку" подкинул". Споры, обиды, разные варианты. Кто-то с сожалением высказался в том духе, что батя все равно большинство наград отдаст "солдатне". А те, мол, и толка-то в наградах не понимают. Убьют, и пропала награда! Этот разговор буквально потряс нас своей циничностью. Трудно верилось, что такое могут говорить офицеры!

Ну, долго нам под нарами сидеть не пришлось. Чем-то мы выдали свое присутствие. С руганью нас выставили на улицу - снова в траншею. Нам нельзя было удаляться от НП. Можем в любое время понадобиться. А несвоевременное прибытие по вызову может быть сурово наказано. Поблизости не было ничего подходящего. Все ямки и окопчики были заняты. Кроме того, многие боялись соседства с нами, считали, что всякие артналеты, бомбежки и прочие неприятности от немцев, часто происходят от того, что немцы нашу радиостанцию пеленгуют ("запеленговывают» по выражению некоторых), связывают это с нахождением важного объекта, например, штаба или НП, и наносят удар по этим целям, т.е. по местам, где находимся мы со своей радиостанцией. Причем многие считали и были абсолютно уверены, что пеленгуется и работающая на прием радиостанция. Никакие наши уверения в нашей невиновности в обстрелах, не принимались. Ладно, думать о связи нашей радиостанции с якобы "неплановыми" обстрелами и бомбежками, могли бы солдаты из каких-нибудь глухих мест или неграмотные старики. Они могли и не знать, что такое слово "пеленгация". Так, ведь, боялись, что могут запеленговать даже радиостанцию, у которой включен только радиоприемник, многие наши офицеры (я о пехотных)! Да, мнения и позиции, касающиеся распределения наград (с комментариями), невежество в возможностях обнаружения (пеленгации) даже не работающей на передачу радиостанции, не укрепляло авторитет большинства офицеров в наших глазах. Ну, да бог с ними!

Увидели наше печальное положение, пожалели и пригласили "на жительство" в свою землянку мужики из саперного взвода во главе со своим взводным, младшим лейтенантом. Мы не знали, как их благодарить. Вечером устроили им радиослушание. Настраивались на Москву, Воронеж. Они с удовольствием слушали передачи. Вообще-то, в целях экономии питания мы, даже себя ограничивали, очень редко включали радиоприемник. А тут, на радостях и в знак большой благодарности, развернулись "на всю катушку". Далеко за полночь выключили приемник. Саперы были очень довольны. На передовой, естественно, ни радио, ни концертов "в окопах", о которых так много распространялись после войны, ни свежих газет, которые растаскивались "на раскурку" еще в армейских тылах, не было.

Кстати, о газетах. Немцы, узнав, что у наших солдат острая нехватка газетной бумаги для "козий ножка", пошли им навстречу. Свои листовки, в больших количествах разбрасывавшиеся ночью самолетами, они стали изготавливать на газетной бумаге. Причем, на одной стороне - их текст, а на обратной - куски текста из наших газет, большей частью из "Правды". Казалось, что немцы на одной стороне перепечатывали текст нашей газеты (на стандартный лист с соблюдением полного сходства - похожести - с оригиналом; и никакой цензуры!), а потом, разрезав лист на меньшие листочки, мелким шрифтом на обратной стороне печатали свой текст. Таким образом, наши курцы были обеспечены бумагой полностью. Дефицит был ликвидирован. Сюда же. С наших самолетов тоже сбрасывались листовки - для немцев. На плотной оберточной бумаге, цвета детских "какашек", с обилием вкрапленных древесных щепочек. Даже для подтирки "афедрона" (Пушкин А.С.: "афедрон свой жирный ты подтираешь коленкором...") ее опасно было использовать: занозы потом век будешь выцарапывать.

Щелочные аккумуляторы, питавшие накальные цепи радиоламп "садились" довольно быстро и их нужно было периодически носить в свою роту на замену. У нас всегда было два комплекта. И, если один относили на замену, радиостанция работала на запасном. Так что связь не могла нарушиться. Через день надо будет идти в роту. Эта обязанность лежала на мне. Вот, если рация выходила из строя, топали в роту все трое. Большей частью дивизионная рота связи от нас находилась в 40 -50 километрах. Аккумулятор приходилось носить на замену примерно раз в 8 -10 дней.

ХР-094
09.07.2002

Коль упомянул о хождениях "по нужде» (без нужды ходили только по вызову начальства и с великой неохотой) в свою роту связи, упомяну об одном случае, произошедшем с нами за несколько дней до выхода на р. Молочную. Это было во время боев при выходе на железную дорогу. Что-то случилось (какая-то неисправность) с радиостанцией. Поставили в известность командира полка и все трое отправились с радиостанцией в свою роту. Прошли километра три и вышли к месту, где накануне был большой бой с отступавшими немцами. Еще лежали неубранными трупы наших и немецких солдат, несколько подбитых немецких и наших танков, разбитые повозки, трупы лошадей и пр. Картина привычная. Видно наши на этом месте не останавливались. Решили полазить по подбитым танкам, питая небольшие надежды обнаружить что-нибудь интересное и полезное для себя. Два немецких танка были не сильно повреждены (не горели). Решили осмотреть их по-быстрому и топать дальше, нельзя было задерживаться. В первом оказались два мертвых танкиста. Побрезговали лезть внутрь. Заглянули во второй. Людей в нем не было. Немного пошарились - ничего интересного. В кормовой части, в темном закутке торчит кусок какой-то ткани в виде свертка. Думали - обтирочный материал. Петя Проценко зачем-то потянул его на себя. Оказался сверток из мешковины, перетянутый шпагатом. Взяли его с собой. Вылезли из танка. Решили посмотреть, что там такое может быть завернуто. Развернули. А там немецкое знамя. Красное. На одной стороне большой белый круг со свастикой, на другой - цифры и текст. Видно, наименование части. Само полотнище двойное. Из двух больших, наложенных друг на друга кусков материи. Материя очень похожа на шерстяную. Снова восстановили сверток и засунули в вещмешок. Почему- то первая мысль - хорошие будут портянки! Больше не задерживались и вскоре, пройдя дивизионный НП и выяснив там место расположения роты, двинулись дальше. На подходе к ней нашли укромное место, спрятали там сверток со знаменем и все существенное содержимое наших карманов и не только их.

Так мы поступали всегда при посещении роты. Наш командир радиовзвода лейтенант Озерский (или с какой-то похожей на эту, фамилией), считал, что там, где мы находимся, вся земля покрыта горами всевозможных немецких вещичек (пистолеты, часы, фонарики, зажигалки, авторучки и т.д. и т.п.), а мы, неблагодарные, ленимся и не можем своему лейтенанту что-нибудь хорошее принести. Как только кто-либо из нас появлялся в роте, взводный старался перехватить нас и самым настоящим образом нас обыскивал, проверял все карманы, вещмешок, под гимнастеркой. Вот поэтому мы, прежде чем зайти в роту, прятали все содержимое. Но простым радистам, электрорадиомеханикам мы какие-нибудь вещички приносили.

Была там радистка - Машенька. Ее все время, но безрезультатно, домогался наш взводный. Все радисты из полков, а не только мы, любили ее и очень уважали. Пока мы в роте дожидаемся окончания ремонта радиостанции или заряженных аккумуляторов, Машенька заставит нас снять с себя буквально всю одежду, быстро ее постирает, по возможности что-то починит. Очень она заботилась о нас! Ну, и мы старались делать для нее что-то хорошее. Иногда при нас в дивизию приезжали какие-нибудь артисты. Если Машенька в это время дежурила на радиостанции, мы всегда ее подменяли. Позже их машина с радиостанцией (РСБ-Ф) попала под бомбежку. Машенька была ранена и попала в госпиталь. Писала оттуда нам (на всех радистов одно) письма. Все мы в разных полках по очереди их читали и писали от всех один ответ. Так получилось, что писарем был я, а остальные ставили только свои подписи.

И не только я писал ответы Машеньке, но впоследствии писал от имени всех оставшихся бывших курсантов авиашколы в весьма высокие инстанции: Ворошилову, Калинину, Главкому ВВС и, даже, Сталину. Ни одно из этих писем (в высокие инстанции) не дошло до адресатов. Все они, благодаря "предательству" нашего ротного фельдъегеря (у нас они назывались "подвижниками"), пообещавшего доставлять попутно наши письма до армейской почты, оказывались на столе у командира. В конце концов по почерку командир роты вычислил меня.

ХР-095
10.07.2002

В отношении писем в высокие инстанции (Ворошилову и др.). В этих письмах мы просили направить нас для дальнейшей службы в авиацию. Естественно, командир роты прилагал все усилия, чтобы "вычислить" автора текстов. Не хотел терять опытных и "образованных" радистов, прошедших подготовку в авиашколе. Вычислив меня, при каждом случае встречи со мной, очень сожалел, что взял к себе в роту, и каждый раз давал понять, что при первом же удобном случае постарается избавиться от меня.

А теперь о немецком знамени. Возвратившись с исправленной радиостанцией в полк, тихонечко это знамя изрезали на портянки. Поделились с верными друзьями. Солидные куски материи при следующем посещении роты (с аккумуляторами) вручили Машеньке. По-видимому, как любая женщина, она была очень рада нашему подарку. И мы были рады, что сделали ей приятное. Кстати, Машенька из-за командира взвода не захотела возвращаться в свою роту. Написала, что попала к зенитчикам. Некоторое время переписка продолжалась и тихонечко заглохла.

Еще о знамени. В начале 80-х годов в одну из встреч с бывшим командиром полка Т.И.Степановым, я поведал ему историю с находкой немецкого знамени и о том, на что мы его употребили. Он очень эмоционально воспринял мой рассказ. Первой его реакцией была реплика: "Так вот куда подевалось знамя из танка!" Оказывается, его за это знамя сильно теребили дивизионные "смершевцы" (для не знающих: СМЕРШ - Смерть Шпионам, название армейской контрразведки). Попавший в плен один из немецких танкистов сообщил им, что в одном из немецких танков было спрятано знамя их танковой бригады, которое по какой-то причине они не смогли вынести. При этом сообщил опознавательные знаки танка. Наши контрразведчики этот танк нашли. Тщательно обыскали, но знамени не нашли. Поскольку танк был подбит в полосе наступления 71-го полка, теребили его командира, Степанова.

Теперь о моем очередном "хождении" в роту для замены разрядившихся аккумуляторов после нашего изгнания из офицерской ("штабистов") землянки после того, как нас приютили саперы. Взял аккумуляторы (2НК22), дневную пайку хлеба. Идти было далеко, около 60-ти километров. Вышел рано утром. Спустился с горы. На лугу лежал на "брюхе" подбитый накануне вечером наш штурмовик Ил-2. Экипаж не погиб и покинул самолет. Ну, как "авиатору" (т.е. мне) не забраться внутрь самолета! Заглянул в кабину пилота. Потом полез через кабину стрелка в хвостовую часть самолета - там были размещены радиостанция РСИ-4 и радиополукомпас (РПК-10, а, может, РПКО-2, сейчас уже не помню, да не так это и важно). Достал отвертку, сел на дно фюзеляжа, чтобы удобнее было отворачивать болты крепления радиоаппаратуры, прямо в лужу этилированного бензина, пролившегося, наверное, из продырявленного бензобака. Болты не отворачивались. Или отвертка была слишком тупой, или болты крепко держались. Удалось снять только ампервольтомметр. Поискал аварийный бортпаек. Но, если он и был там, то уцелевшие летчики не такие уж дураки чтобы оставлять такую "ценность". Покидать самолет пришлось в темпе - немцы неожиданно начали обстреливать его из миномета. Быстренько добежал до речки, перемахнул через нее, промочив ботинки и измазавшись в грязи. Хотя немцы стреляли по самолету и до меня мины не долетали, не стал расслабляться. Перебежками добрался до окраины Молочанска. Тут решил немного перевести дух, перед тем как продолжить движение. Вот тут только почувствовал, что я себе "поимел" от сидения в луже бензина. Всю нижнюю часть моего тела (от места пониже спины и до колен начало так жечь, будто я своим задом сел на раскаленную сковородку. Прошел я всего каких-нибудь 2 километра. А еще идти почти 60 километров. В Молочанске не задерживался. Жителей там не было видно. Может еще боялись возвращаться, а может их и не пускали - прифронтовая все же зона. Стояли там какие-то тыловые подразделения. Насчет еды у них не разживешься. Двинулся дальше. Боль не утихает и, даже, усугубляется трением при ходьбе больных мест о ткань штанов. Отошел немного от Молочанска. Боль страшная. Оглянулся вокруг, людей, вроде бы не видно. Снял штаны с остатками кальсон. Остались пилотка, гимнастерка и ботинки с обмотками. Боль есть, но идти, все же, легче. Так и шел, по возможности избегая людей, до роты. Пришел в деревню, где располагалась рота уже на рассвете. Не мог быстро идти, боль не проходила. Перед появлением в роте, штаны, конечно, не забыл надеть. Сутки я там приходил в себя. Шкура на всех местах, побывавших в бензине, облезла.

ХР-096
11.07.2002

Кое-как дошел с аккумуляторами до полка. Растертые и облезшие места не успели зажить. Добрался, чуть ли не ползком, до землянки саперов. Немного отлежался. От командира полка прибежал связной, передал его приказание явиться с радиостанцией на НП (бывший немецкий ДЗОТ). Явились. Разместились в нише с приступком, где у немцев размещался пулемет с обслугой. Рацию разместили на площадке под пулемет. Устроились вроде неплохо. Антенну (немецкий телефонный провод, метров 10 -15 длиной вывели через амбразуру наружу и оставили лежать на земле. Попробовали связаться с НП дивизии (где-то в районе Молочанска). Нас слышат хорошо. Мы их слышим тоже хорошо. Поэтому не стали поднимать антенну над землей - зачем делать лишнюю работу. В ДЗОТ-е лежала кем-то забытая большая саперная лопата. Воспользовались. Немного покопали - получилась площадка, на которой можно было улечься нам троим, рядом со своей радиостанцией. Если нас отсюда не выгонят (могут разрешить оставаться одному дежурному), будет неплохо. Не выгоняют. Да и вообще вроде бы не замечают нашего присутствия. Мы тоже ведем себя тихо и смирно.

Недалеко от входа в блиндаж (ДЗОТ) расположились два телефониста от дивизионного артиллерийского полка ( 50 Гв.АП. Кстати, в 70 -80-е годы его командир Тонких был начальником Артиллерийской академии им. Дзержинского) и два телефониста нашего полка ("наш" - это полк, которому мы приданы). Из "начальства": командир полка Т.Степанов, зам. командира полка майор Тимошенко (тот самый, который на высоте под Дмитровкой бегал с нами в атаки, уже майор), начальник артиллерии дивизии (майор, фамилии его не знал) и так называемый "делегат" (представитель) от штаба корпуса, ст. лейтенант Левин (а вот его фамилию почему-то запомнил - неисповедимы причуды памяти) и несколько офицеров из свиты командира полка. Чувствуется по всему, что что-то затевается. Вызвали нас. Прибыли на полковое НП представители от дивизии и корпуса. Наверняка, будет очередная попытка прорвать оборону немцев, закрепившихся после занятия нашими частями их первой линии обороны (где мы сейчас находимся) за лесопосадкой, километрах в полутора - двух от нашего НП. Такие попытки уже были, но без положительных результатов.

Сейчас замышляется, по-видимому, более солидное предприятие. Внимательно прислушиваемся к разговорам командиров между собой и по телефонам. Поняли, ожидается массированная артподготовка с нашей стороны, действия наших штурмовиков и штурм немецких укреплений нашей пехотой. Все возбуждены. Отдаются последние распоряжения на начало артподготовки. Уточняют время и район действия наших штурмовиков. Степанов передает батальонам, чтобы не мешкали и быстро начинали двигаться вперед сразу после окончания артподготовки. Для меня все это было интересно потому, что когда был автоматчиком, бегал себе, то вперед, то назад, стрелял, повинуясь приказам непосредственных начальников, которых видел и слышал, или действовал, проявляя собственную инициативу, совсем не представляя, каким образом наши действия направляются и управляются сверху. Теперь представляется возможность увидеть и это. Жду дальнейшего развития событий и с интересом наблюдаю.

Начальник артиллерии что-то скомандовал по телефону. Артподготовка началась. Слышны многочисленные выстрелы полковой, дивизионной артиллерии, доносятся звуки и более удаленных пушек - ведут огонь приданные артиллерийские части. Ведут стрельбу полковые 82 и 120-ти миллиметровые минометы. Делегат корпуса после короткого телефонного разговора с каким-то вышестоящим штабом передал, что штурмовики вылетели и сейчас будут "работать". Заместитель командира Тимошенко отдает какие-то распоряжения батальонам (по правилам, из трех входящих в состав полка стрелковых батальонов, активные действия ведут два, а третий находится в резерве), ругает кого-то за медлительность, кому-то обещает оторвать голову и еще кое-что, в общем, активно действует. Предупредил нас, чтобы мы были готовы немедленно вступить в связь в случае повреждения телефонной линии; на всякий случай пообещал и нам, в случае чего, кое-что оторвать. Кто-то из офицеров периодически выбирался из блиндажа наружу для визуального наблюдения за складывающейся обстановкой. Возвращаясь, докладывал начальству, что видел. Прибегали с донесениями от батальонов связные. Приносили какие-то бумаги, что-то докладывали Степанову или Тимошенко и бежали назад с какими-то указаниями или распоряжениями. Что-то кричал по своему телефону начальник артиллерии, кого-то ругал, кого-то хвалил. Мы периодически связывались с радистами НП дивизии, проверяли связь. Шла активная управленческая суета.

Пролетели над нами штурмовики. (По шуму определили). Прошло совсем немного времени после окончания артподготовки и перехода батальонов в наступление. Вдруг на наше расположение обрушился буквально ливень немецких снарядов самых разных калибров и мин. Сплошной грохот разрывов. Земля от них буквально трясется. Вдруг, один снаряд разорвался на крыше нашего блиндажа. Сильно тряхнуло, с потолка посыпались земля и песок. Но перекрытие в семнадцать накатов выдержало (это не "землянка наша в три наката..."). Прервалась телефонная связь с батальонами и их подразделениями. Один телефонист, не мешкая, побежал по линии устранять обрыв. Прошло достаточно времени, связь не восстанавливалась, видно, телефонист погиб или ранен. Командир телефонного взвода побежал в расположение полковой роты связи принимать меры к скорейшему восстановлению связи. Находившийся в блиндаже начальник связи полка Сабанцев садится сам за телефон, а второго телефониста отправляет на линию, на поиск и устранение повреждения. Мы в этой ситуации ничем помочь не можем - в батальонах нет, и никогда не было, радиостанций (хотя наша РБ расшифровывается как "рация батальонная").

Обстановка в блиндаже накаляется. Как-то незаметно исчезли артиллерийские телефонисты (что-то учуяли). В начавшейся суматохе их исчезновение сразу не было замечено. Начальник артиллерии в это время обсуждал что-то с делегатом корпуса. Освободившись, бросился к телефону, а там ни телефона, ни телефонистов. Не знаю, что он подумал в тот миг. Мы раньше его заметили их исчезновение и готовы были выйти на связь с радистами артполка (там были такие же "дивизионники", как и мы - из нашей же дивизионной роты связи - и мы знали их рабочие частоты и позывные). На всякий случай мы с ними связались и договорились о времени контрольных проверок связи (надо было переходить на другие частоты). Ну, а кроме того, нач. артиллерии без всяких проблем мог связываться через нас и с командиром дивизии, в случае, если прервется с ним телефонная связь.

Прибежал с передовой очередной связной. Судя по всему, принес какие-то тревожные сведения. Командир полка засуетился. По телефону с НП дивизии (линия еще действовала), нервничая (это было заметно), докладывал командиру дивизии (генералу Саксееву) о том, что обстановка в зоне действия полка ухудшается. Немецкие танки, смяв на одном участке нашу оборону (тут можно было понять, что командир дивизии не понял, почему полк в обороне, а не в наступлении; командир полка что-то начал объяснять, но на том конце его прервали, Степанов заволновался, начал оправдываться) и движутся в направлении высоты 303.

ХР-097
13.07.2002

Генерал-майор Саксеев (наш новый командир дивизии) потребовал от Степанова навести порядок в своих подразделениях и отбить контратаку немцев. Степанов пытался связаться по телефону с батальонами, ничего не вышло. Связь не восстановили. Судя по всему, наши бегут (отступают). Появляются возбужденные связные, что-то передают и вновь исчезают. Артиллерийская и минометная пальба со стороны немцев не утихает. Степанов взволнован. Говорит, что отправляется сам в свои подразделения наводить там порядок. В блиндаже оставляет за себя Тимошенко. Быстро убегает. Тимошенко зло ему вдогонку: "От страха обосрался! Спасается!" (без комментариев - начальству виднее). Прошло немного времени после убытия Степанова. Из траншеи доносятся отдельные крики. Мы находимся глубже траншеи, кроме этого шум боя. Не все крики можно разобрать. Мат, отрывочные команды, крики: "Танки! Танки!". Последнее дошло до нас. Самое интересное, в возникшей суматохе из блиндажа как-то незаметно исчезла группа штабных офицеров из свиты командира полка. В блиндаже остались зам. командира полка Тимошенко, начальник артиллерии майор (фамилии не запомнил), делегат корпуса Левин и мы - Маховский, Проценко, я и наша радиостанция. Из оставшихся, только мы не знали, что "высота 303" - это место нашего нахождения. Узнали несколько позже. В траншее не стало слышно голосов наших вояк. Значит, все уже покинули высоту.

Немцы перестали стрелять по нам, перенесли огонь вниз. Кто-нибудь из нас троих по очереди смотрели через амбразуру и видели, как скатывались вниз с горы сильно поредевшие остатки нашего полка. Наблюдали разрывы немецких снарядов за Молочной (по-видимому, стреляли по нашим огневым позициям и тыловым подразделениям). По бегущим с высоты и успевшим сбежать с нее солдатам, немцы не могли вести прицельный огонь - гора закрывала, поэтому там изредка рвались мины, выпущенные наугад. Вдруг до нашего слуха доносится шум моторов, лязг гусениц. Танки! Очко взыграло! Страшно. Но бежать-то уже поздно, да и кто в такой "компании" будет "праздновать" труса. Стыдно в этом быть первым, да и пулю "для пресечения паники", запросто можно было схлопотать. Преобладало в той ситуации все же первое - стыд. Грохот над нами, потолок трясется, сквозь бревна наката - струйки песка. Над нами, на крыше нашего блиндажа, немецкий танк. Стреляет из своей пушки. Крыша от каждого выстрела вздрагивает, сильнее сыплется песок. Все как-то сжались в ожидании развития событий. Мелькнула мысль: на крыше шест с антенной! Немцы сейчас увидят и поймут, кто здесь может находиться с радиостанцией, и всем нам конец! Вспомнил! Нет там никакого шеста! Поленились вылезать из блиндажа и антенну через амбразуру выбросили по земле. Связь установили и успокоились. Может, не полезут в блиндаж? Еще до того, как наши покинули высоту, Тимошенко произвел в блиндаже некоторую подготовку на случай встречи с немцами. Предложил подготовить оружие, гранаты. Оказалось, что автомат (немецкий МР-40) только у меня, у офицеров и у Маховского - пистолеты. Гранат, наших и трофейных немецких - штук шесть (три моих - одна "лимонка" и две немецких с длинной ручкой) Не густо. Учтена была и немецкая саперная лопата - вдруг выход будет завален? В душе настроились - в плен не сдадимся! Внешне настроились на верную смерть, а внутренне не верилось в это. Эта подсознательная вера в свое бессмертие, хотя и не снимала в критических ситуациях чувства страха, но делала его не совсем похожим на животный и не исключала активных мер предосторожности и осторожности.

Начальник артиллерии, еще до ухода Степанова, выходил на связь через нашу рацию со своими артиллерийскими подразделениями. Выяснял обстановку, давал необходимые распоряжения. Когда немецкий танк залез на наш блиндаж, он потребовал срочно установить связь с батареей противотанковых пушек. Связались быстро. На связи командир батареи. На требование немедленно из всех орудий открыть огонь по прорвавшимся танкам, в том числе и по танку на нашем блиндаже (при этом он называл не блиндаж, а высоту 303), командир батареи срывающимся и переходящим в крик голосом докладывал, что у него в батарее осталась неповрежденной всего одна пушка и из нее некому вести огонь - все расчеты выведены из строя. Майор ему в ответ: «Становись сам за наводчика, используй для обслуживания пушки любых из оставшихся на батарее людей! Действуй!" После этого приказал нам связаться с НП дивизии. Попросил установить связь с командиром дивизионного артполка (50-го). Связались. Выяснил положение дел. Артполк тоже понес потери. Приказал всеми наличными средствами сосредоточить огонь на прорвавшихся немецких танках и пехоте. Уточнил, что и по высоте 303. Командир полка спрашивает: "И по вам?" Нач.артиллерии ему: "И по высоте 303!" После этого он попросил к микрофону командира дивизии. Доложил обстановку. Попросил дополнительно артиллерию и авиацию. Командир дивизии ответил, что принимаются все возможные меры для восстановления положения. На подходе резервы, подошли "понтоны"( "Катюши"), разворачиваются на позициях, ждите, сейчас будет "музыка" (в разговорах сплошная смесь кодированной и открытой речи; начальники сами устанавливают правила ведения радиосвязи и сами же первыми их нарушают!). Действительно, только окончили связь, посыпались ракеты "Катюш", следом до нашего слуха долетел их характерный звук пуска. Чуть позже - разрывы снарядов наших орудий крупного калибра. Смотрим через амбразуру - наша пехота карабкается по склону. Вроде их больше стало, чем во время отступления. Может, пополнили, а может, показалось, что больше? Справа, примерно в километре от нас, через проходы в противотанковом рву лезут наши танки, наверное, штук 10 - 15 Т-34. Преодолевают ров и поднимаются вверх по склону высоты (там склон положе, чем у нас).

Прошло совсем немного времени. Наша артиллерия перенесла огонь дальше, вслед отступающим немцам. Чувствуем, что взрывы становятся тише (удаляются), да и стрельба становится все более редкой. Вскоре послышалась русская речь в траншее. Пехота наша возвратилась. Появился в блиндаже командир полка. Появились полковые телефонисты. Потянули свои провода за возвращающимися в свои окопы пехотинцами. Спало нервное напряжение. Захотелось есть и спать. Прибежал связной начальника артиллерии с двумя котелками и вещмешком с продуктами - шустрый парнишка! Майор - артиллерийский начальник, Тимошенко и Левин принялись за еду. У нас слюнки потекли. Но, майор не забыл нас. Подозвал нас троих к себе, пожал каждому из нас руки, поблагодарил за хорошую службу, назвав нас при этом "ребятками". Сказал, что не приглашает нас к котелкам - там и им троим мало. Подозвал к себе своего солдата (связного), Заглянул внутрь вещмешка, порылся там, достал две банки американской тушенки (каждая по поллитра), передает их нам, достал булку хлеба, разделил ее пополам - половину нам, половину себе. Еще порылся. Достает кулек, заглянул в него и отдал его тоже нам. В кульке были конфеты - простые "подушечки", но и они для нас на фронте были большой редкостью. Пожелал "приятного аппетита", еще раз пожал нам руки и снова поблагодарил за хорошую работу. Все это с его стороны было проделано с неподдельной искренностью. Такое случается очень редко и поэтому запомнилось надолго и со всеми подробностями.

ХР-098 - 099
15.07.2002

Таким образом, все возвратилось на свои места. Полк занял свои окопы, немцы - свои. Нас из блиндажа не гнали. Можно было, так сказать, обосноваться здесь "с ночевой". Решили оставаться. Узнали саперы, что мы собрались уходить из их землянки. Стали уговаривать остаться у них. Привыкли к нам, а еще пуще - к ежевечернему радио. Остались у саперов.

На полковом НП жизнь текла без особых потрясений. Телефонная связь во все концы была восстановлена, работала без сбоев. Правда, телефонистам было трудновато. В предыдущей операции у них выбыло убитыми и ранеными человек 10 - 12. Новые пополнения не поступали. Ребята работали почти с двойной нагрузкой. Вообще - жизнь полковых, батальонных и ротных телефонистов в боевой обстановке и трудна и опасна. В то время как пехота во время обстрелов старается укрыться, у телефонистов, наоборот, начинается самая горячая работа по восстановлению повреждаемой взрывами связи, вне укрытий. Работа их достойна самого высокого уважения. Была середина октября 1943г. На нашем участке шли, так сказать, "бои местного значения". Вяло постреливала и наша и немецкая артиллерия. Получив очередное пополнение, полк делал попытки порвать оборону немцев. Ожидалось, что немцы вот-вот побегут сами. Наши войска на других фронтах наступали и приближались к Днепру. Но пока немцы сидели в своих окопах и атаки наших отбивали. Хотя сильных боев не происходило, потери все равно были не маленькие.

Эти дни нам приходилось периодически выходить на связь с дивизионным НП. Оттуда все время обязывали Степанова следить внимательно за действиями противника, беспокоить его, а, главное, не проворонить его отхода. Но немцы сидели крепко и вроде, бежать не собирались. Крупную операцию против немцев полк не мог провести, мало сил. Пополнения в небольших количествах поступали. А дивизионному командованию, ну очень хотелось погнать немцев! Эту информацию мы черпали из тех переговоров по радио, которые все чаще и чаще возникали между командиром дивизии и командиром полка. Однажды решили посильнее ударить по немцам. Дивизия подкинула полку резервы, организовала маленькую артподготовку, прислала роту штрафников. Удалось немцев выбить из окопов и, даже, немного погнать. При этом отличились штрафники. Каким-то образом подобрались к укрывшейся за домом "Пантерой» (танк, вроде, или самоходка, сейчас уже не помню), вскочили с гиком на корпус, подобрались к какому-то люку или лючку и швырнули внутрь танка несколько гранат. Немцы потом все же их отогнали от этого танка. Но танк все же был выведен из строя.

А дальше произошло следующее: немцы применили против нашей пехоты настильный огонь из зенитных пушек. Снаряды взрывались вблизи земли. Ко всему, они, в связи со своим назначением - поражать самолеты, давали массу мелких осколков. От этих осколков нельзя было укрыться в открытых окопах или каких других углублениях и ямках - как дождем поливали. Для нашей пехоты это было неожиданностью. Бегом, кто успел, кинулись бежать к своим окопам. Немцы засекали места, где пытались укрыться пехотинцы и туда посылали свои зенитные снаряды. Мало кому удалось уцелеть от такой стрельбы. Поднялась паника.

Вот какой случай произошел с двумя расчетами наших 82-х миллиметровых минометов. В этом бою минометчики, продвинулись на новые позиции, следуя за наступающей пехотой. С ними в это время находился начальник артиллерии полка, ст. лейтенант Шилов. Когда немцы открыли огонь из зенитных пушек и пехота побежала, побежали и минометчики и с ними Шилов. Впереди, за посадкой на их пути оказалась квадратного сечения (примерно 3х3 м. и глубиной метра 2) яма. Запрыгнули в нее. Поняли, если немцы их заметили - верная им смерть. Они видели, как гибли люди. Сидят в ожидании. Немцы продолжают вести огонь по пехоте, но их не трогают. Появилась маленькая надежда, что их не заметили. Нервное напряжение на пределе. И вдруг, не выдерживает сержант, лучший наводчик полковой роты 82-х мм минометов, любимец Шилова - нервный срыв (на фронте такие случаи бывали, но это не трусость). Начал метаться в яме, пытаясь выскочить из нее. Не могли его удержать. Шилов мгновенно оценил обстановку. Выхватил пистолет и застрелил сержанта - ценой одной смерти спас жизнь остальных. Оставшиеся просидели в яме до наступления темноты. После этого вернулись на свои прежние позиции. Шилов прибыл на НП. Со слезами на глазах и даже всхлипывая, рассказал эту историю командиру полка. Я в это время нес в блиндаже дежурство на радиостанции и весь рассказ Шилова слышал. К поступку Шилова отнеслись с пониманием, никто не осуждал его, хотя погибшего парня очень жалели. С Шиловым я встречался в 1981г. и он не забывал того случая и продолжал переживать.

Потери от применения немцами зенитных пушек полк понес солидные. Так что в последующие дни никаких активных боевых действий не предпринимал. Прошло несколько дней после этого события с зенитными пушками. Поступали в полк маленькими порциями пополнения. Продолжали тревожить немцев. Боялись упустить начало их отхода.

В один из сеансов радиосвязи (рвали все-таки изредка немцы своими снарядами телефонную связь) новый командир дивизии ген. майор Саксеев сообщил нашему командиру полка Степанову о запланированной очередной операции против немцев, которая, в случае успеха, может подвигнуть их на участке нашей дивизии к отходу. План такой (естественно, генерал старался излагать свои соображения, максимально используя кодовые слова, иносказания и другие словесные уловки, чтобы немцы, не дай бог! не догадались, о чем разговор): в середине следующего дня в полк прибудет свежий штрафной батальон (примерно, 760 человек). Командир полка должен обеспечить его радиосвязью (Саксеев, наверное, не знал, что находившиеся в наших полках - в полковых ротах связи - радиостанции 13-Р были абсолютно неработоспособными), выделить в распоряжение штрафбата пушку ("сорокапятку", 45-ти миллиметровую) с расчетом и дать им проводника из разведроты. С наступлением темноты батальон должен скрытно выйти в тыл немецкой обороны, подготовиться к нанесению удара по немцам одновременно с ударом полка. Для этого и нужна радиосвязь. Командир полка пытался что-то возразить комдиву. Не был уверен, что батальон (все-таки почти 800 человек) может незамеченным передвигаться в тылу у немцев. Совсем не исключено, что немцы его обнаружат и тогда штрафбат вряд ли уцелеет. Комдив ему сказал, что допускает уничтожение его в тылу - поэтому и направляется туда штрафбат. Так что пусть Степанова не беспокоит судьба штрафбата, ему надо стремиться всеми силами успешно выполнить поставленную задачу. Если что и произойдет не по вине полка, все равно эта операция заставит немцев сильно поволноваться. Далее Саксеев сказал, что письменный приказ на проведение операции в полк уже отправлен.

Чувствуем, Степанову кроме нас некого отправлять со штрафбатом. Но он не имеет права распоряжаться нами без согласия нашего дивизионного начальства, прежде всего - начальника связи дивизии майора Рассадина. А он, если ему известно, куда и с какими целями направляется штрафбат, вряд ли разрешит посылать туда дивизионных радистов по двум причинам: и персонал и радиостанция крайне дефицитны и пускай полк обходится в выполнении своих задач своими силами. Так думали мы, правда, не очень надеясь, что нас не пошлют. А вышло все просто. Командир полка не стал обращаться в дивизию, а приказал нам по прибытии штрафбата явиться в распоряжение его командира. Как известно, в армии приказы вышестоящих начальников не обсуждаются, а немедленно выполняются.

Прибыл где-то уже к вечеру этот самый штрафной батальон. Разместили его в траншеях. Шум, гам, матерки. Вольница!, хотя и чувствуются определенные рамки. Командир батальона, старший лейтенант, ниже среднего роста, с черными казацкими усами, подвижен. По характеру речи - похоже, из учителей. Он и, по-видимому, адъютант батальона (нач. штаба батальона), что-то оживленно обсуждают со Степановым. Видно, комбат уже знает о задаче, поставленной его батальону. Мы со своей радиостанцией сидим здесь же в блиндаже. Степанов показал комбату на нас. Ст. лейтенант подошел к нам, поздорововался с нами, при этом назвал нас "ребятками", что расположило к нему. Поинтересовался, знаем ли мы свою задачу. Не думая, ответили (вернее отвечал Маховский, а мы с Петром согласно кивали головами - субординация, все же!), что знаем. "Не думая" я написал потому, что в горячке никто из тех, кому надо было думать, не подумали, а с кем мы будем держать связь? Она нужна будет полку, а не дивизии. Штрафбат по радио должен будет сообщить в полк о его выходе на исходные позиции. По радио должен будет передан сигнал к атаке. А в полку, если бы его радиостанции и были в рабочем состоянии, все равно с нами они работать не смогли бы, у них другой частотный диапазон - УКВ. Вот так-то! Нам, что об этом не подумали, может и простительно, печалила дальнейшая судьба. А вот начальство... Во время одной из встреч со Степановым, вспоминая об эпопее со штрафбатом, я его спросил, а как он думал связываться со штрафбатом, ведь в полку не было подходящей радиостанции. "А, правда, как? Я тогда об этом и не подумал!", вот его ответ.

С наступлением темноты штрафбат, ведомый двумя разведчиками, двинулся в путь. В тыл к немцам. Перед выступлением был проведен инструктаж. Предупредили о соблюдении тишины на марше. Категорически было запрещено курение, ну, и давались другие инструкции, касающиеся уже боевых действий. Впереди - два полковых разведчика. Следом комбат. Мы рядом. Дальше следуют роты со своими командирами. Ну, я не буду подробно расписывать, в каком порядке двигался батальон. Это нас совсем не интересовало. Думали о предстоящем, чем все это кончится. Да и темно было. Прошли порядочно. По каким-то кустарникам продирались, спотыкались на каких-то кочках. Залазили в какие-то лощинки и овражки, вылазили из них. В конце концов куда-то пришли. Батальон остановился. Командиры и разведчики собрались в кучу и что-то шепотом обсуждают. Мы повалились на землю. Устали. Командиры тихо растворились в темноте. Разведчики, по-видимому, выполнив свою задачу, подались в полк. К нам подполз связной комбата и сказал, чтобы мы шли к нему. Подошли. Комбат сидит около какой-то ямки, которую своими саперными лопатками расширяют два солдата. Комбат объясняет, что тут будет его командный пункт. Сейчас телефонисты наладят связь с ротами. Как только батальон будет готов, будем связываться с полком. Не знаю, не помню, дошло ли до нас, что с полком- то мы не сможем связаться, только, разве, с дивизией.

Тут вдруг в небо взметнулись ракеты. Много ракет. Немецких. И сразу - шквал минометного огня. Накрыли батальон. Буквально, на второй - третьей секунде одна мина почти у самого нашего окопа разорвалась. Мы еще до этого залезли в окоп. Места в нем было мало, поэтому только приемо-передатчик Маховский затащил в окоп. Упаковка питания осталась наверху. Только пришли в себя от взрыва, я высунулся из окопа, хотел забрать упаковку питания. Нащупал груду развороченного железа, смоченного щелочным электролитом из разбитой аккумуляторной батареи.

Немцы продолжают вести ураганный минометный огонь по расположению батальона. Сквозь звуки взрывов слышатся крики раненных. Немцы не жалеют ракет. В их свете видны мечущиеся люди. Разгром полный. Комбат знает, что наша радиостанция выведена из строя. Видно, подумав, решил нас отправить в полк. "Ребятки,- говорит - вы мне больше не нужны. Вы не штрафники и незачем вам здесь оставаться", показал нам рукой, в каком направлении двигаться. Попросил, чтобы, если выйдем к своим, рассказали, что здесь случилось. Даже не попрощались в этой суматохе. Разбитую и залитую электролитом упаковку питания не стали брать. Самим бы живыми выбраться! Побежали. Падали при взрывах или влетая в какую-нибудь ямку, вскакивали и снова бежали. Исцарапались. Не помнили тогда, как выбрались из этого пекла. Кроме нас троих из батальона вышли 12 (цифра точная!) солдат-штрафников. Не открой немцы по нам огонь и не выведи из строя нашу рацию, неизвестно, как бы мы выкручивались со связью?

ХР-100
16.07.2002

Уцелевшие 12 солдат-штрафников были зачислены Степановым в полк с присвоением им гвардейского звания и все были награждены медалями "За отвагу". О том, что командир полка, без разрешения дивизионного начальства, посылал нас со штрафным батальоном в немецкий тыл, наш командир роты узнал от нас, когда мы прибыли в роту за новой, взамен разбитой и, по этой причине, оставленной в тылу у немцев, упаковки питания. Командир роты даже не поинтересовался, как мы выходили к своим после разгрома штрафбата (в дивизии уже было известно об этом), а набросился с криками и угрозами при первой же возможности отправить нас в штрафбат, за то, мол, что бросили на поле боя ценное боевое имущество. Это он о разбитой упаковке питания. Короче говоря, крик был великий. За ротным подключился наш взводный Озерский. Шавка! Как мы его ненавидели! Интересно было бы посмотреть, как бы поступили на нашем месте сами эти крикуны! Об Озерском я еще напишу. Вот так-то! Командир полка наградил штрафников медалями и зачислил в гвардейцы, а наши командиры (ротные) обругали нас, да еще пригрозили штрафной. Ну, что бы там не было, деваться начальству было некуда, нашли и вручили нам исправную и укомплектованную упаковку питания и мы отправились в полк. Прибыли. Доложились. Забрались в блиндаж на свое старое место. Один остался дежурить - Петя (его очередь была). Мы с Маховским пошли в землянку к саперам - устраиваться. После последних боев рация наша из блиндажа не забиралась и каждый из нас по очереди ходил туда дежурить.

Прошло несколько дней после неудачной операции со штрафбатом. Редкая стрельба с обеих сторон. Тишина и покой. В одну из ночей в немецком тылу за горизонтом появились медленно пульсирующие красноватые зарева. Что-то горит. Скорее всего, немцы перед своим отходом начинают жечь сельские дома. Мы уже знали от жителей, что перед своим отходом немцы расстреливали скот и не подпускали к нему хозяев, пока этот скот не распухнет от разложения. Самих жителей принуждают отходить вместе с ними. Жители разбегаются, стараются прятаться. Немцы иногда для острастки дают несколько пулеметных очередей по местам, где по их предположениям могут прятаться жители. Бывают при этом и убитые и раненые среди жителей. Покинутые жителями дома поджигаются. Чаще всего поджигают соломенные крыши. А под этими крышами (на чердаках) хранились запасы зерна, спрятанные от немцев. Естественно, зерно сгорало. И оставшиеся жители на зиму оставались без скота, без жилья, без пищи. Такие картинки нам приходилось при наступлении наблюдать очень часто.

Однажды, (где-то в р-не Мелитополя) в огромном, утопающем в садах, с убитыми и уже распухшими коровами на выгоне и хатами со сгоревшими крышами, селе наши полковые разведчики поймали не успевших далеко убежать двух немцев. Когда их вели по селу к штабу полка, жители (в основном, женщины) узнали в них тех, кто поджигал их хаты.

ХР-101
17.07.2002

Толпа разъяренных женщин окружила разведчиков. Выкрикивали ругательства и угрозы в адрес пленных. Пытались наносить им удары. Разведчики с трудом сдерживали агрессивно настроенных женщин. В конце концов не выдержали и отдали им пленных на растерзание. Бабы, повалив обезумевших от страха немцев на землю, начали их топтать ногами. Те вначале кричали, потом затихли. Полумертвых от побоев их подтащили к большому ореховому дереву. Принесли веревки, сделали петли, накинули на шеи пленников. Перебросив свободные концы веревок через толстые сучья, подтянули их в висячее положение, подержали некоторое время на весу. Убедившись, что немцы уже мертвые, освободили концы веревок и те упали на землю. Все это происходило на наших глазах. Никто не вмешался. В войну даже мирные жители становились в определенных обстоятельствах сверх меры жестокими. Человеческая жизнь ничего не стоила, ни своя, ни обидчика.

Итак, на горизонте (на западе) зарева пожаров. На НП разговоры о долгожданном отходе немцев. Командир полка по телефону разговаривает с командиром дивизии. Судя по словам, произносимым Степановым в трубку телефона, разговор идет о переходе дивизии в наступление.

Утром наш полк двинулся вслед за отходящим противником. Впереди нас действовали подвижные группы, состоявшие из танков, мотопехоты, реактивных минометов ("катюш") и артиллерийских систем на мехтяге (автомобили "Додж 3/4, Студебеккеры; иногда замечались в качестве тягачей и Виллисы с 50-ти мм противотанковыми пушками). Вот они-то и вступали в боевые контакты с немцами. А пехота двигалась примерно на расстоянии дневного перехода (пешком не очень-то разгонишься!). Издали, иногда, до нас долетали звуки стрельбы, но далеко впереди. Результатами стычек подвижных групп, были сгоревшие немецкие танки, разбитые артиллерийские орудия, автомашины, повозки, трупы людей и лошадей т.д. Изредка попадалась и наша разбитая техника. Так же, далеко впереди действовала авиация (преимущественно наша).

Рядом с нами двигались пешим порядком наши кавалерийские части (корпус Плиева или Кириченко). Я ни разу не видел, чтобы эти конники двигались на конях. За исключением небольшого количества офицеров, сидевших в седле, основная масса передвигалась "на своих двоих", ведя на поводу за собой коня (скорее, одра - кормить-то их было нечем). Воевали они, как обычная пехота, на земле. Коней при этом коноводы отводили в ближний тыл, в какую-нибудь лощину или долину. Скопление этих несчастных животных всегда представляло лакомую цель для немецкой авиации. Та, если обнаруживала, бомбила нещадно. Непонятно, зачем сохраняли абсолютно бесполезные в то время кавалерийские части? На утеху Буденному, что ли?

К вечеру вошли в огромное и красивое село, сплошь во фруктовых деревьях с чудным названием - Терпение. Там был непродолжительный отдых. Видно, немцы остановились. После отдыха двинулись дальше. Вроде бы в направлении на Федоровку. Но в село не заходили, пошли дальше. Мы с радиостанцией двигались недалеко от командира полка. На привалах бежали к нему. Разворачивали радиостанцию и командир докладывал командиру дивизии о местонахождении полка, его состоянии. Привалы в основном делались через час марша, по десять минут. Все падали на землю и пытались даже заснуть на это время. Сильно уставали. Только нам, радистам, не удавалось отдохнуть на привале - давали связь, и командиру полка. Но ему было легче, он двигался на марше верхом на коне.

О составе полка, после перехода в наступление. Помню по одной из сводок, которую передавал в дивизию перед началом марша. Двадцать "активных штыков" - это осталось от трех стрелковых батальонов! три 76-ти мм пушки на конной тяге, два ружья ПТР и один станковый пулемет. Кроме этого еще оставались рота автоматчиков, сильно поредевшая; разведрота, рота связи, саперный взвод, санрота и довольно большой конный обоз (сотни три повозок с ездовыми и их командирами).

ХР-102
21.07.2002

После Терпения двигались в направлении Днепра по степным дорогам. Немцы отходили быстро. Наши подвижные части преследовали основные силы, оставляя за собой отдельные части немцев. Возникали интересные ситуации. По одной степной дороге движется наш полк ("двадцать активных штыков" с многочисленным обозом). Параллельно нашей колонне, по другой степной дороге, правее нас, на расстоянии около километра, движется другая колонна. У них кроме пехоты было несколько пушек на конной тяге и один танк. Колонна двигалась, как и наша, с пешеходной скоростью. Танк, то двигался от хвоста колонны к ее голове, то снова к хвосту, то останавливался, приноравливаясь к небольшой скорости движения основной колонны.

Сзади и левее нас, по другой дороге, тоже двигалась какая-то часть (похоже на какой-то штаб) на автомобилях. От их колонны отделилась полуторка ГАЗ-АА с будкой, может это была радиостанция, может ремонтная летучка, а может что другое. Пересекла нашу дорогу в хвосте нашей колонны и продолжала движение по направлению к колонне, которую сопровождал танк. Из простого любопытства наблюдаем за этой полуторкой. Подъезжает почти вплотную. Вдруг останавливается, к ней приближается танк (по размерам небольшой, как Т-60). Машина трогается с места, резко разворачивается и с нарастающей скоростью движется в направлении на нашу колонну. Танк выстрелил в нее из пушки. Машина, успев отъехать всего несколько десятков метров, загорелась и остановилась. Из нее выскочил один человек и побежал в нашу сторону. В колонне поднялась стрельба, человек упал и больше не поднимался. Мы сразу сообразили, что это была немецкая колонна. Немцы тоже сообразили, что параллельно им движется "противник".

И мы ускорили свое движение - впереди, примерно в сотне метров, наша дорога переходила в улицу села. Немцы, вроде бы, по своей дороге должны были пройти правее села. Интересоваться этим было некогда. Вошли в село, начали рассредотачиваться, готовиться к обороне. Командир полка со своей свитой и мы около него, расположились на входе села, во дворе хорошей хаты. Пушки, "двадцать активных штыков" (от Молочной еще не пополнялись), автоматчики, где-то впереди занимали оборону. За ними побежали связисты со своими катушками. Куда-то вперед командир отправил своих разведчиков. В общем началась кипучая деятельность.

Нам было приказано быстро установить связь с командиром дивизии. Установили. Степанов докладывает о случившемся. Из дивизии передают, что в тылу наших войск выходят из окружения еще несколько мелких подразделений противника с артиллерией и танками. Точное их местонахождение не установлено. Нужно быть готовым к встречам с ними. Успокоили сообщением о том, что сзади нас двигаются части нашего кавалерийского корпуса и артиллерийские части поддержки. Так, что в случае чего поддержка будет обеспечена. Никто из нас, включая и наше командование, не очень верили, что немцы будут вступать с нами в бой. Им бы поскорее добраться до своих основных сил! Однако, все мы здорово ошиблись в своих предположениях. Неожиданно, с западной стороны села начался интенсивный артобстрел расположения нашего полка. Стреляли шрапнелью. Белое облачко взрывающегося на небольшой высоте от земли снаряда - и дождь шрапнели. После недавнего обстрела нашего полка на Молочной зенитными снарядами, этот шрапнельный обстрел страха нагнал изрядно. Наши начали отступать из села. Командир полка со свитой также вынужден был выходить из него. Ситуацию усугубили истошные крики бегущих: "Танки! Танки!". Сколько их там было, никто толком не знал. Может там был всего один танк, которого мы видели перед входом в село. Может, и пушки, которые стреляли по нам, были из той же колонны немцев. А может, там встретились и другие их колонны. Я, лично, не могу ничего вразумительного сказать. События развивались столь стремительно, что мы не успели ничего толком сообразить. Я не могу даже вспомнить, как мы оказались в поле за селом. Да, кстати, немецкий арт-огонь не причинил полку никакого вреда, кроме страха. Видно, немцы тоже сильно нервничали.

Когда мы выскочили из села, навстречу нам двигались спешенные подразделения наших конников. С ними двигалась их артиллерия, несколько бронеавтомобилей. В месте, где мы оказались, покинув село, были какие-то заросшие травой ямы и канавы. Командир полка устроил в них свой командный пункт. Распорядился собрать все подразделения полка. Немцы нас не беспокоили. Перенесли свой артиллерийский огонь шрапнелью по конникам, выходящим на боевые позиции. Мы только наблюдали, как развертываются события. Радиостанцию мы развернули сразу, как только остановились у ям и канав. Наш командир полка сообщил командиру дивизии обстановку. Получил указание не ввязываться в идущий бой. Уничтожением прорывающихся к своим немцев будут заниматься конники - им это поручено. А мы, вроде, нарвались на этих немцев случайно. Пока мы собирались для дальнейшего движения, бой стал затихать. Мимо нас проехало несколько Студебеккеров с 76-ти или 88-ми мм пушками на прицепе. Прошло немного времени и они начали стрельбу по немцам. Полк (его видимость), построившись в колонну, продолжил движение на запад, не заходя в покинутое село. Бой затих окончательно. Перед началом движения, при очередном сеансе связи с дивизией, наш Степанов получил указания о маршруте следования и полк продолжил свое движение. Наступила ночь.

Мы продолжали идти. Как всегда - час пути, 10 минут привал. Как всегда, все валятся на землю, а мы с радиостанцией бегом в голову колонны. Пока командир переговорит с дивизией, и привал кончится. Рацию за плечи и снова топаем до следующего привала. Тяжело. Ко всему земля твердая и мы сильно набивали подошвы ног. Была такая боль, что часто нельзя было ступать на всю ступню, приходилось, буквально, идти, опираясь на пальцы ног - на "цыпочках". А, ведь, у меня за спиной, кроме вещмешка и немецкого автомата еще и упаковка питания, весом 30 кг.

ХР-103
29.07.2002

Двигались и днем и ночью, с короткими остановками для отдыха в населенных пунктах. Тяжеловато было выдерживать такой темп движения, но, вроде, втянулись. А куда денешься! Ухитрялись спать на ходу. Только надо при этом за что-нибудь держаться. Например, за задний борт повозки. Или за ствол пушки. Это я о себе. Топаем ночью. Устали. Подошвы ног горят. Ко всему сильно тянет на сон. Шагаем в немногочисленной колонне полка. Кто держится за повозку и имеет возможность вздремнуть, кто старается не заснуть, двигаясь в кучке солдат, шагающих в некоем подобии строя. Я оказался рядом с нашими полковыми пушками на конной тяге. Расчеты располагались, кто верхом на конях, кто на зарядных ящиках. Так что все ехали, подремывая. Пушек в полку оставалось три. Пропустил их вперед. Видя, что пушкари дремлют и не очень следят за обстановкой, имея далеко идущие намерения, решил пока просто ухватиться за конец ствола последней пушки и посмотреть, как на это отреагируют артиллеристы. Шагаю за пушкой, держась за ее ствол. Никак не реагируют - дремлют, да и темнота мешает наблюдению. Тогда решил проехаться на стволе. Повис поперек ствола - руки и голова с верхней частью туловища свисают на одну сторону ствола, ноги с нижней частью - по другую. Не очень комфортно, но лучше, чем идти. Почти дремлю. Вдруг, резкий обжигающий удар по той части тела, которая ниже спины. В мгновение слетел со ствола и оказался со всем своим грузом на обочине дороги. После этого получил еще пинок под зад и порцию добротного мата. Это командир пушкарей (лейтенант) решил проверить, как движутся его пушки и что поделывают их расчеты. Встал сбоку и наблюдает за прохождением своих пушек. И, вдруг, пред его взором предстает задница над стволом. Как такое надругательство выдержать! Не выдержал. От души, наверное, стеганул своим кнутом! Пушки прошли, лейтенант тоже. Я кое-как поднялся. Боль жуткая. До крови рассек мой многострадальный зад (то в него через лопатку попал немецкий снайпер, то обжег бензином в подбитом штурмовике, а если продолжить дальше во времени, то 19 марта 1974 г. получил в то же место 12 осколков от взрыва усиленного электродетонатора). Надо идти. Ухватился за борт подвернувшейся повозки (за нее уже держались двое). Не знаю, что было бы со мною дальше. Идти было очень тяжело - боль страшная. На счастье вошли в село и полк расположился на длительный привал. Простояли в этом селе остаток ночи и часть дня. Ребята достали у санитаров йод и немного смазали мою "рану". (Место такое, что повязку нельзя было наложить - не держалась).

В эту же ночь еще один трагикомичный случай. Командир расчета такой же радиостанции, но другого (72-го) полка, сержант Лось с приемо-передатчиком (12 кг) за спиной, тоже спал на ходу. Случайно отцепился от повозки, за которую держался, и не проснувшись, продолжал шагать, отклоняясь в сторону (эффект правой ноги). Шагать можно было без особых помех - таврические степи, ровные как стол (это недалеко от Аскании Новы). Прошагав некоторое время, он споткнулся, попав ногой в ямку. Проснулся. Кругом темнота и никого вокруг. Окончательно проснувшись, услышал слабый шум вдалеке. Это двигался наш полк. Двинулся на шум - и вышел на нас. Был сильно удивлен, а еще сильней запереживал: ведь его полк остался без связи с дивизией. Это произошло несколько раньше моей печально окончившейся езды на пушечном стволе. На первом же привале, после появления у нас Лося, мы при связи с дивизией сообщили о нем. Нам ответили, что почти рядом с 72-м полком движется 70-й и через него постараются сообщить о случившемся в 72-й полк. Поскольку полки двигались параллельными колоннами и близко друг от друга, все кончилось для Лося благополучно. Как только рассвело, он отправился в свой полк.

Днем наш полк двинулся дальше. У меня еще побаливал зад, но двигаться, хотя и с трудом, можно было. Ко всему ребята договорились с нашими друзьями - полковыми саперами и они периодически подсаживали меня на свою перегруженную повозку. Так что я и шел и ехал. К вечеру вроде разошелся.

Ближе к вечеру, перед заходом солнца впереди нас, судя по поднимающейся на горизонте стене сизого дыма от разрывов снарядов и бомб, завязывался серьезный бой наших подвижных групп с немцами. Войск не было видно - все происходило за горизонтом. Слышна была артиллерийская канонада, звуки взрывов и были видны большие группы немецких пикирующих бомбардировщиков, непрерывно кого-то бомбящих. Мы двигались в направлении этого боя. Сочувствуя нашим подвижным группам, встретившим такое ожесточенное сопротивление немцев, одновременно в душе радовались, что нас там нет. Но, если бой еще продлится, и нам тоже достанется "повоевать".

ХР-104
30.07.2002

С наступлением темноты бой впереди нас прекратился. Прошли в темноте около часа. Вошли в село. Крутимся со своей рацией около командира полка. Может, понадобимся. Кроме этого надо дождаться, когда он разместится со своим штабом. Если в эту же хату нам втиснуться не удастся, будем искать для себя место где-то поблизости. Командир устроился. Нам там места не оказалось. Пошли устраиваться. Первая попавшаяся хата. Стучимся в дверь. Голос хозяйки. Спрашиваем: "солдаты есть?". Отвечает, что есть. Просим пустить и нас. После некоторых раздумий пускает. Проходим в темноте сени. Входим в комнату. На столе горит немецкая плошка.

Не успели и шага сделать от порога, в полутьме с пола вскакивают вояки в какой-то непонятной форме и с криками (радостными) на не очень понятном языке, бросаются на нас и начинают обнимать, продолжая что-то выкрикивать. Мы опешили от неожиданности. Единственное оружие - мой трофейный автомат. Но он за спиной и при таком бешеном натиске оказался заблокированным. Положение разрядила хозяйка: "Это чехи. Они немцев погнали. А теперь вас ждут". Пока она закончила говорить, мы уже сами поняли. Объятия перешли в пожимание рук, взаимные похлопывания по спинам. Пытались наладить разговор. О сне уже не думали.

Поняли, что их бригада только что прибыла на фронт в помощь немцам. Выдвинулись навстречу наступающим нашим войскам. Во главе со своим командиром (вроде, генералом), развернулись на 180 градусов и начали лупить немцев. Вечером, когда впереди нас завязался бой, это не наши подвижные группы вели его с немцами, а чешская бригада. Наша подвижная группа присоединилась к чехам немного позже. В конце концов немцы бежали, наша подвижная группа продолжила их преследование, а чехи, выйдя из боя, разместились в селе. Тут их командование решило дожидаться подхода наших основных сил.

Оказывается, такое "братание" чехов происходило эту ночь во всех хатах, где расположился наш полк. Так что ночь для всех прошла без сна. Чехи дарили нам на память портсигары, зажигалки, авторучки и другие мелкие вещички. К сожалению, мы не могли им что-нибудь в ответ предложить - ничего стоящего у нас не оказалось. Мне (некурящему) достался портсигар и приглашение после войны приехать в гости. В город Пльзень. Лишь под утро нас стало тянуть на сон. Но ничего не вышло. Вызвали с радиостанцией к командиру полка. Связались с дивизией. Там, оказывается, было все известно о переходе чехов на нашу сторону. Командир полка сообщил командиру дивизии о желании чехов в полном составе отправиться к генералу Свободе. Командир дивизии дал указание не считать чехов военнопленными. Разрешить им двигаться в наш тыл и для этого выделить сопровождающих.

Утром около нашего штаба образовалось что-то вроде гражданской массовки. Гул голосов на русском и на чешском, ржание лошадей (у чехов была масса повозок, разного назначения и, соответственно, разных конструкций; были, например, даже двуколки для разматывания телефонного кабеля). Командир полка через переводчика (нашелся такой у чехов) беседует с командиром чешской бригады. Их окружают наши и чешские офицеры. Тут же мы со своей радиостанцией. В разных местах кучки говорящих что-то и жестикулирующих наших и чешских солдат. Настроение у всех приподнятое. Командир бригады в конце разговора попросил нашего командира полка произвести приемку по акту всех материальных ценностей от его бригады. Наш ответил коротко: "На хрена это нужно!? Берите с собой кухни и отправляйтесь в тыл, дорогу покажет наш сопровождающий". Чех был удивлен таким пренебрежением к приемке имущества, но ничего не сказал на этот счет.

Чехи быстро построились в колонны, с песнями и с дымящимися кухнями двинулись в наш тыл. Нам остались их повозки с различными грузами, кони и куча разнообразного оружия. Большая часть грузов была оставлена под присмотр выделенных хозяйственников (видно, для передачи тылам дивизии). Разобрали гранаты, кое-кому понравились шкодовские ручные пулеметы - взяли себе (а запастись патронами для них забыли, поэтому через некоторое время пулеметы были брошены), набрали осветительных ракет различных цветов и с парашютиками (быстро их, ради баловства, расстреляли). Самое главное приобретение - кони и повозки. Весь полк разместился на повозках. Повозок всем не хватило, пришлось "позаимствовать" на оказавшемся в селе скотном дворе здоровенные арбы (в которые запрягали раньше волов). Такая арба досталась одному из взводов полковой роты связи, и нам троим с радиостанцией там было предоставлено место. Так что полк далее продолжил свой путь на конях. Двигались без часовых привалов. Останавливались только из-за коней (кормежка, водопой и т.п.). От такого способа передвижения случалось много разных приключений.

ХР-105
31.07.2002


Кому-то надо было управлять лошадьми. В нашу арбу было впряжено два коня. В начале движения их надо было запрягать, затем - сидеть на вожжах, периодически кормить и поить, при длительных остановках - выпрягать и караулить, чтобы какой-нибудь "растяпа" не увел (украл) их. Работы много и не каждый с ней может справиться. Трудно было найти "специалиста" по уходу за лошадьми. Найденные предпочитали, в своем большинстве, уклониться от дополнительной нагрузки в пользу ничегонеделания (типичное солдатское "сачкование"); но в армии могут и заставить. Так что эта сторона обслуживания была отрегулирована (методом "кнута и пряника"). "Рулить" (манипулировать вожжами, кнутом и собственной глоткой), желающих вначале хватало. Но постепенно круг их сильно сократился. И тут нашелся выход - в нашу арбу пересел из развалившейся "персональной" двуколки командир взвода, цыган по национальности и потому - природный конелюб, лейтенант Кобзарь. Ситуация резко поправилась. Кобзарь "правит". Мы, удобно расположившись на подстилке из сена, дремлем или водим неторопливые беседы. В арбе нас человек 8 - 9. Тесновато, но терпимо.

Днем въезжаем в село (вроде, Ново-Киевка). Движемся по центральной улице. Впереди колонны - командир полка верхом на лошади, вокруг него небольшая свита верховых. Далее - повозки с людьми. Между ними и по бокам одиночки - любители верховой езды. Вдруг откуда-то справа от колонны короткая автоматная очередь. Падают на землю всадник и лошадь (пули попали в нее). Крики, суматоха. Полк останавливается. В сторону, откуда прозвучала автоматная очередь, бросились несколько человек - разведчики и автоматчики. Тут же еще несколько вооруженных групп по команде начальства начали прочесывание села по обеим сторонам дороги. Наша арба находилась в середине колонны. Колонна в длину была небольшой. Обозы полка тянулись где-то сзади полка. Артиллеристы (три пушки) двигались вне основной колонны, не далеко от нее и параллельно ей.

Мы оставались в арбе. Нас никто не тревожил. Прошло некоторое время. Некоторые солдаты из тех, кто был послан на прочесывание, возвращаются, ведя каких-то людей в полувоенной форме. Некоторые несут в руках банки и коробки. У кого свободная рука, на ходу что-то запихивают в рот, жуют. Трофеи! Некоторые солдаты из нашей арбы спрыгивают на землю и - бегом вглубь села. За трофеями! Обмениваемся взглядами. Маховский дает согласие. Соскакиваю на землю. Перед этим заметил на пригорке, метрах в150, добротную хату. Есть вероятность чем-нибудь в ней поживиться. Так же приметил, что в ее сторону пока никто из наших не направляется. Нужно быстро бежать туда, пока не опередили. Опыт в такого рода "операциях" у нас был неплохой. Добежал первым. Никого из наших поблизости нет.

Вскакиваю внутрь дома. И остолбенел! В помещении три здоровых лба у открытого сундука пытаются переодеться в гражданскую форму. Наполовину уже успели. Метрах в двух от них, в углу три их немецких карабина, прислоненные к стене. Мой автомат не на груди, а за спиной. Кто успеет первым применить оружие, тот и победит! Встреча, похоже, и для этих троих явилась полной неожиданностью. Мысли работают стремительно, ведь опасность смертельная. Один из троих начал движение в мою сторону с возгласом: "Браток, мы свои! (в немецкой-то форме, "власовцы")" Я не знаю, как это получилось, но совсем неожиданно завопил во всю глотку: "Иван, прикрой окно, остальные - ко мне!" Власовцы опешили. Я мгновенно перевел свой автомат в боевое положение. Направляю его на них и командую (все это не осознанно): "Руки вверх! Быстро в угол!". Руки подняли и в угол, подальше от своих карабинов, переместились. Тут уж я стал командовать спокойно. Они тоже немного очухались, начали уговаривать меня, чтобы я их отпустил. Правда, начали понимать, что я их не отпущу. Смирились. Все время держа их под прицелом, вывел из хаты и погнал в направлении нашей колонны. Спешил сдать их и повторить попытку поиска "трофеев". Привел. Там уже находилась довольно большая группа "власовцев". Охраняли их несколько человек. Я быстро впихнул своих в группу и опять бегом вглубь села. Конечно, нигде не поспел. Нашел несколько поломанных плиток шоколада (немецкое название - "шока-кол", выдавали немецким солдатам как тоник). Принес. Был обруган (для порядка), что ничего не достал.

Закончив прочесывание, полк двинулся дальше. Пленных власовцев вели в конце колонны. Выходим из села. Вдруг в нашу сторону на большой скорости направилась крытая автомашина. Определили - Опель. Сильно не насторожились. У нас трофейные автомашины не были редкостью. Машина приблизилась метров на 50 - 70. Остановилась. Потом, сделав поспешно разворот, быстро начала удаляться. Сообразили - немец! Началась запоздалая и суматошная стрельба из автоматов и карабинов ей вдогонку. Машина ушла.

Да, забыл. Вместе с поломанными несколькими плитками шоколада я принес с собой литровую стеклянную бутылку, снаружи покрытую алюминиевой фольгой и красиво разукрашенную и с надписью (на немецком, естественно): "Моторен Олай". Это я уже настолько отошел от нервной перегрузки от встречи с власовцами, что мог немного и пошутить. Дня за два до того, как мы заделались "конным полком", один из телефонистов - рядовой Борис Розендорф - нашел несколько таких бутылок (9 штук). Принял их содержимое за вино, засунул в свой вещмешок и тащил их (а еще телефонный аппарат, катушку с проводом, карабин и другую "мелочь") целый переход (километров 60). На большом привале извлек бутылки и начал хвалиться, какое немецкое вино он раздобыл! Знатоки ему разъяснили, что это за вино, с надписью "Моторен Олай". У парня после этого даже слезы на глазах выступили. Так вот, своей бутылкой я решил напомнить Борису о его промашке. Чуть у нас с ним драка не произошла. Развели. (В сентябре 1981г. на одной из встреч однополчан мы с ним встретились. Повспоминали. Вспомнили и эти бутылки. Посмеялись. В течение всей встречи были вместе. Последнее время он жил в Ташкенте. Любитель-змеелов (помимо основной деятельности - руководителя автопредприятия). Впоследствии я его потерял. Не очень уверен, что он жив.).

Выйдя из села, полк продолжил свое движение на запад. Стемнело. Вперед ушли полковые разведчики. В виде арьергарда и квартирьеров. При очередной связи с дивизией, Степанов доложил генералу о происшествии в селе и захвате в плен 82-х власовцев. Из дальнейших переговоров поняли, что двигаться будем всю ночь, до рассвета. Моя очередь дежурить на радиостанции утром. Поэтому я постарался устроиться поудобнее и до утра поспать.

ХР-106
01.08.2002

Перед рассветом полк въехал в село (названия и тогда не знал). Ребята будят меня - надо нести радиостанцию в хату, где разместился командир полка со штабом. В первой комнате разместились телефонисты, связные (в качестве посыльных) и другая мелкота. В следующей - командир полка и штабные офицеры. Мы развернули свою рацию в первой комнате, рядом с телефонистами. Протащил через дырку в окне длинный отрезок телефонного провода с большой гайкой на конце (наш суррогат антенны) и с улицы перебросил провод через крышу дома. Вышли на связь с радистами штаба дивизии. Маховский и Проценко ушли досыпать, а я заступил на дежурство. Приносят из другой комнаты сводку о событиях за прошедшую ночь. Ничего необычного - каждый день такие приходится передавать в дивизию. Но тут какая- то необычная сводка. Читаю, перед тем как передать в эфир и удивляюсь написанному: полк наш, якобы, в прошедшую ночь вступил в бой с отступавшей группой немецких войск СС. Захвачены два бронетранспортера и взяты в плен 300 эсэсовцев с оружием и боеприпасами. Потери с нашей стороны - два убитых (разведчики) и сколько-то раненых (не помню, сколько, но не много). Подумал вслух: вот как создаются победные сводки! Тут уже были удивлены все присутствующие в комнате. Знают, что я свой радист и вроде бы ночью не мог никуда из полка подеваться. Но все же интересуются, где я был этой ночью, если так удивляюсь содержанию сводки? Кто-то даже поинтересовался, не контузило ли меня и не отшибло ли у меня в связи с контузией память? Ничего не могу понять, был всю ночь с полком, а боя и не слышал и не видел. Чудеса!

Сводку передал. Поверил большинству, что бой был. Через час меня сменил Петя Проценко. Прихожу в дом, где остановился наш "экипаж" с арбой. Прошу рассказать, что произошло ночью и почему я ничего об этом не знаю? Бой действительно был. Но, какой-то суматошный. В темноте столкнулись с какой-то колонной, пересекавшей дорогу, по которой двигался наш полк. Как обычно бывало, при встречах с незнакомыми (но своими) частями, между ними начинается перекличка. Ищут земляков. И тут произошло такое же. Но из незнакомой колонны послышались выкрики на немецком языке. И у нас и у них (немцев) началась паника, беспорядочная стрельба. Наши кони испугались и понесли. Ребята повыпрыгивали из арбы. Маховский говорит, что до сих пор не может понять, как вытащил из-под меня мой автомат и не сообразил разбудить меня. Никто из наших толком так и не смогли объяснить мне (да и себе тоже), как прекратился этот "бой", как произошла сдача немцев в плен. Главное событие происходило в голове колонны. Там действовали автоматчики и два взвода разведчиков (один взвод двигался в авангарде). Пассажиры нашей арбы отбежали немного в сторону от дороги и там залегли. Вышли к полку, когда все затихло. Немцы, вроде бы сами предложили свою сдачу в плен. А вот насчет бронетранспортеров... Не видели и не слышали ничего о них. Но от комментариев воздержались. Двое погибших и раненые - разведчики из авангарда. Они тоже в темноте столкнулись с группой отступавших немцев. Там результаты боя оказались более печальными. Пленных собрали в кучу и под охраной автоматчиков оставили на месте, дожидаться подхода полковых тылов, с которыми двигались и взятые в плен накануне днем власовцы. Арбу с конями наши нашли метрах в 200 - 300 от места стычки. Маховский очень переживал о радиостанции - не случилось ли чего с ней? Наш ротный второй раз наверняка не простит наше разгильдяйство (первый раз - штрафбат и оставление нами разбитой упаковки питания). Обо мне подумали, что я убит. Были страшно удивлены, увидев меня спящим и вроде бы невредимым. Обрадовались, что рация уцелела. Вот так! Проспал такие события! Вообще-то меня и потом не раз спасал от всяких стрессов мой крепкий сон.

Немного позже узнали, что всех плененных власовцев (82 человека) конвой по своей инициативе расстрелял вечером того же дня (когда их взяли в плен). Командир полка, узнав об этом, только поругал виновных и отправил их в распоряжение своей роты. Ненависть к власовцам была столь велика, что их старались в плен не брать, а если и брали, то все равно старались в живых не оставлять. Да и сами власовцы, зная нашу ненависть к ним, добровольно в плен не сдавались. Сражались до последнего. Наш случай с пленением их можно считать исключением.

Продолжили свое "наступление" днем, часа за два до захода солнца. Двигаемся по проселочной дороге. Справа от дороги кусты необычных растений. На огромном, уходящем к горизонту, ухоженном поле. Прямо у дороги вырванные с корнями растения и разбросанная шелуха от "земляных орехов" - арахиса. Необычно видеть среднеазиатские растения на украинских землях. Многие впервые видели растущий арахис. Представляли, наверное, что "орехи" растут на кустах. Не встречая их, бегом удаляются вглубь поля, где надеются встретить не обобранные еще кусты. Наши, покинув арбу, пытались тоже броситься на поиски не обобранных кустов. Кричу, чтобы не бежали, а выдергивали кусты. Кто-то еще догадался, что "орехи" находятся в земле, на корнях. Начали дергать. А на каждом корневище куча "орехов" - никак не меньше половины килограмма. Я тоже начал дергать. Выдергиваем куст, стряхиваем с корней землю и забрасываем кусты с "орехами" в арбу - создаем "запас". Попутно часть "орехов", отправляем себе в рот. Создали запас и попутно наелись, как говорится, "от пуза", до головной боли. Поедание больших количеств сырых (не жареных) бобов арахиса, а равно, и буковых орешков, вызывает страшные головные боли. Хорошо, что мы ехали, а не шагали пешком. В лежачем положении головная боль переносилась не так тяжело. Но на оставшиеся орехи смотреть не хотелось. Скоро они были выброшены за борт.

Проехали с километр вдоль поля с арахисом. Впереди новое чудо. Хлопчатник. Кусты высотой сантиметров 70, без листьев. В верхней части кустов масса раскрывшихся коробочек с белой ватой хлопка. Проехали дальше. Узбекское село. Остановились на его окраине на ночевку.

ХР-107
02.08.2002

Село по размерам не меньше украинских, обычных для этих мест. Где-то, годах в 39 - 40-х в центральных и республиканских газетах прошли публикации о необходимости использования плодородных таврических земель для выращивания более ценных культур, чем пшеница. Чаще всего упоминался хлопок. Поскольку я регулярно читал в те времена периодику, то был знаком с этими проблемами. Тогда - теоретически, а теперь и наяву встретился с их реальным воплощением. До войны - советскими властями, а во время войны - немцами.

Узбеки жили грязновато и скученно. Немцы в их селах не делали постоев. Мы тоже располагались вне домов, благо еще было тепло (вторая половина октября) и сухо. Но в дома заглядывали, посмотреть, как живут узбеки. При этом не забывали прихватить что-нибудь "на память". Мы, например, "прихватили" 3-х литровую банку свиного смальца со шкварками. Правда, он был не первой свежести - с душком, но другого не было. А перед этим нам вместо хлеба выдали муку - делай с ней, что хочешь. Вот, смалец нам пришелся кстати. Размешали в котелке муку с водой, набрали сухих стеблей травы "перекати поле" ("позаимствовали" у жителей; в этих местах в то время "перекати поле" было основным и единственным видом топлива и довольно дефицитным), развели костерок, вместо сковороды - малая саперная лопатка. Смазываем разогретую лопату смальцем, наливаем смесь воды с мукой. Тесто прилипает, блины не получаются. Мы голодны. Не ждем долго, соскребаем горячую массу с лопатки и - в рот. Горячо и липкое, и немного с душком. Заглатываем, обжигаемся, но терпим. Уж очень проголодались!

Подошла к нам молодая (лет 18 - 19-ти) узбечка, смотрит на наши мучения с "блинами". Спрашивает, не у них ли в сенях мы взяли это сало? Естественно, ответ отрицательный, хотя сало именно из этих сеней. Продолжает дальше: " Кто-то из ваших его у нас взял. Им лечили нашего дедушку. Дедушка уже умер, а сало осталось. Его есть не хорошо, оно из собаки и уже старое". А у нас рты набиты мучным суррогатом, жаренным на этом сале! Потянуло на рвоту, а выплюнуть не можем. Девчонка стоит и не отходит. Все трое разом вскочили и бегом за угол дома - освободиться от съеденного. После этого у нас пропал всякий аппетит.

Узбеки для себя пекли лепешки. У них возле каждого дома была вырыта яма в виде вертикального цилиндра, с гладкими стенками - тандыр. Предварительно ее внутренность разогревали сжиганием этого самого "перекати поля". Сформированные при помощи ладоней и деревянного чурбана лепешки очень ловкими движениями пришлепывались к нагретым стенкам и так пеклись. Пахло все это весьма ароматно. За несколько дней до этого нам выдали новое нижнее белье. Многие сохраняли его в вещмешках. В основном как надежное "платежное средство". Аппетитный дух от горячих лепешек многих подвигнул на мену, поскольку не просматривалось других, более простых путей получения этих лепешек. За ними узбечки бдительно присматривали. Пришлось "раскошеливаться". Пошел оживленный товарообмен. Мы тоже не удержались. Один комплект белья обменяли на несколько лепешек. Прошел слушок, что узбечки при формовании лепешек руками, плюют на ладони, чтобы тесто к ним не прилипало. Потом лепешку кладут на торец чурбана, предварительно поплевав и на него, задирают подол и задницей своей доформовывают лепешку и только после этого лепят ее на стенки тандыра. А мы, как и большинство других уже успели съесть свои лепешки. Второй раз попались! Но это еще не все.

Многих при посещении узбекских жилищ очень заинтересовали тонкой работы кофейники и опасные бритвы с лезвием наполовину короче, чем у обычных опасных бритв. На лезвиях - арабская вязь. Пришлось "позаимствовать" (проще говоря - спереть) эти вещи, так сказать, на память. Мы как-то не заинтересовались этими вещичками и не брали их. Переночевали на свежем воздухе, укрывшись плащ-палатками. Двинулись дальше. Очередной слушок по колонне: кофейники (кувшины) узбеки используют для подмывания после посещения сортира. Бритвы же используют узбечки для бритья интимных мест. После этого дорога за нами была усеяна этими предметами. До этого при нашем продвижении на слуху было слово "Каховка", как некий ориентир. После выхода из узбекского села стали упоминаться Сиваш, Перекоп. Проходили Чаплинку, Каланчак, Чалбасы и др. Здесь наша дивизия существенно пополнилась людьми.

ХР-108
03.08.2002

Среди полкового начальства ходили слухи, что, наверное, пойдем на Крым. Мол, 51-й корпус (а за ним заинтересованно следили - им командовал бывший наш командир дивизии Кошевой) то ли уже форсирует Сиваш (и), то ли скоро будет форсировать. На Перекопе, вроде, наши ведут бои за Армянск.

В этих местах во время немецкого наступления в 1941г. много наших морских частей, по-видимому отступавших от Одессы, Николаева, Херсона, были отрезаны от основных войск и многие из них были или захвачены в плен или растворились среди местного населения и, судя по всему, немцами не тревожились и немцев не тревожили. Почти все "растворившиеся" - местные или из других мест - переженились на местных женщинах и вели, судя по всему, более или менее спокойную и не голодную жизнь. Судя по тому, что у местных жителей было припрятано значительное количество флотского обмундирования (бушлаты, брюки и др.), здесь оказались отрезанными и тыловые части со складами, имущество которых было в какой-то мере растащено местным населением.

Факт наличия припрятанного военного (морского) имущества мы легко установили. Искали мы, конечно, не имущество, о существовании которого не подозревали и не догадывались, а чего-нибудь съедобного из местных "деликатесов" - сало, бекмес (или бекмез) и все, что попадет кроме. Бекмесом местные жители называли густой сироп из арбузной мякоти с сушеными абрикосами (курагой). Он у них от долгого хранения превращался в сильно карамелизованную массу, которую приходилось извлекать из огромных (до 30-ти литров) стеклянных бутылей или глиняных макитр (из них легче было выковыривать сладкую массу - широкое горло, легче руку просовывать). Все равно, много извлечь не удавалось и с великим сожалением приходилось лишать себя удовольствия. Продукт был очень необычный для нас и очень вкусный, но увы, почти не извлекаемый и из-за крупности тары, в наших условиях практически не транспортабельный. Поэтому довольствовались тем, к чему привыкли и что не требовало таких усилий в доставании и "поедании".

Судя по тому, как прятались вещи и продукты, делалось это поспешно и в ожидании нашего прихода. Славяне, все же! Знали местные жители, что можно ожидать от своих "братьев-славян". Прятали не глубоко, в ямках не глубже 0,6 - 0,8 м. накрывали или листами жести или какими-нибудь полусгнившими досками. Сверху присыпали небольшим слоем земли (сантиметров 15-20). Поверху, для маскировки, имитировали помойку: сыпали золу, сухие отходы и т.п. У нас для поисков таких "захоронений" имелись (практически у каждого) щупы - шомпол от винтовки (трехлинейки), засунутый за обмотку. Если приходилось оставаться на ночевку в каком-нибудь селе, с наступлением темноты выходили на поиски. Опыт уже был такой, что находили припрятанное быстро. Определяешь подозрительное место (имитацию помойки) и протыкаешь верхний слой. Если шомпол натыкается на препятствие с характерным стуком, в ход идет лопатка и руки. Темнота, поэтому содержимое определяется на ощупь. Подходящее извлекается и быстро уносится. Иногда обнаруживается, что унесенное в темноте совсем не нужная вещь. Обидно бывает. Утром, если мы еще не покинули село, наиболее смелые бабы, обнаружив раскоп, поднимают крик. Если в каком-то селе мы останавливаемся не первыми, приходится много чего выслушивать о делах наших предшественников (явно, не благодарности за освобождение от немцев, более смелые даже отмечают порядочное поведение немцев в отличие от нас). "Что было, то было", как говорится в одной из современных передач российского радио.

На удивление много в этих местах оказалось мужского населения призывного возраста. Осевшие здесь во время отступления 41-го года морячки и местные, которых в свое время не успели мобилизовать или призвать, подросшая за время немецкой оккупации до призывного возраста молодежь. При наступающих частях были созданы полевые военкоматы, которые незамедлительно забирали всех, чей возраст подлежал призыву и мобилизации. Наш полк прямо на глазах "разбухал" от пополнения. Восстановились батальоны, роты. Некоторые мелкие подразделения (отделения, взводы) состояли, практически, полностью из односельчан и даже родственников. Не редкость когда командиром стрелкового отделения был отец, а рядовыми - его сыновья или племянники. Сплошная "семейственность". Самое же интересное - наши полки стали похожими на партизан. Обмундировывать всех мобилизованных было не во что. Мы сами давно не получали нового обмундирования (за исключением какой-то случайной выдачи нижнего белья), ходили кто в чем. Я, например, носил немецкую куртку, под ней - немецкий пуловер. Гимнастерку, от которой остались отделившиеся рукава и воротник (остальное сгнило от пота и грязи) пришлось выбросить еще на Молочной. Оставалась замусоленная и выцветшая пилотка с зеленой звездочкой из консервной жести и дыркой от пули немецкого снайпера (пуля поразила пилотку, которая была без моей головы - еще на Миусе демонстрировал новичкам работу немецких снайперов: поднял на палке над окопом и тут же появилась дырка), штаны, которые вот-вот должны были развалиться ( не попадались мне ненадеванные немецкие штаны, ношенные мы не брали - брезговали), почти разваливающиеся американские (довольно крепкие) ботинки, которые получал еще в Медвежанке, портянки из остатков немецкого знамени (тоже почти сгнившие) и неизнашиваемые обмотки.

Так вот, мобилизованные были одеты в свою домашнюю одежду. Бывшие морячки, сохранившие свою морскую форму или взятую из запрятанных запасов, были в ней или частично в ней, а частично уже в гражданской. Местные же жители в подавляющем своем большинстве были одеты в свою, преимущественно изготовленную из своих материалов, одежду. У многих штаны были пошиты из немецких мешков (белая ткань, синяя полоса шириной сантиметра два (у некоторых располагалась вдоль штанин и выглядела наподобие генеральских лампасов), значок в виде крылышек и свастики в кружке между крылышками (почему-то чаще всего располагался на заднице). На ногах - так называемые "постолы", лапти из сыромятной кожи. За частое применение в разговоре выражения: "ось- ось-о" (что-то наподобие "вот-вот") этих местных жителей так и прозвали -"осьосьо". У каждого за спиной довольно объемный и увесистый "сидор", набитый колбасой, салом, вареным мясом и прочими вкусностями. "Старички» с голодной завистью поглядывали на эти "сидора". И частенько обворовывали зазевавшихся, потерявших бдительность. Частенько по колонне разносился крик обобранного. Пропажа, как правило, не находилась.

На марше, почти до Днепра, двигались две параллельные колонны. В одной - войсковые подразделения, в другой, на расстоянии примерно 40-50-ти метров, матери, жены, сестры, дочери мобилизованных. Эта женская, крикливая (хохлушки!) колонна все время пыталась слиться с основной. Командование пыталось эту женскую колонну удерживать на определенном расстоянии. Удавалось с трудом. Чем дальше проходили, тем больше становилась колонна женщин. На ходу они все время перекликались со своими родственниками из основной колонны. Гомон стоял непрерывный. Идти было не скучно.

Запомнился один морячок. Типичный "жорик". С гитарой за спиной. Походка вразвалочку с пританцовыванием. Балагур. Вокруг него в строю все время стоял смех. Стал всеобщим любимцем. (В январе 44-го на Днепре под Лепетихой на глазах у многих перебежал к немцам).

Прошли мимо Сиваша, мимо Перекопа. Мы знали уже (через радиосвязь), что попытка наших войск с ходу прорваться в Крым через Сиваш и Перекоп не удалась. Был оставлен Армянск (полностью разрушенный). Действовавшие на этих направлениях наши войска перешли к обороне. Наше направление движения - Днепр.

Вечером 5 ноября вошли в г.Голая Пристань (Гопри). Идем по улице в направлении к реке (Днепру). Улица грунтовая, на нашем пути небольшой ее подъем. По выбитой колесами повозок колее текут ручейки красной жидкости. Знатоки быстро (визуально, на нюх и на вкус) определили - течет вино. Пытались набрать - не получалось. Во-первых никто не разрешил бы остановку колонны, во- вторых ощущался в вине привкус конской мочи и навоза, а это сдерживало. Позже узнали: в городе находилось большое количество виноградного вина местного производства. Немцы не могли его вывезти - не было у них на это времени. Поэтому они почти все бочки во многих местах прострелили. Ждать, пока из них все вино вытечет, немцы не могли - приближались наши войска и надо было срочно переправляться на правую сторону Днепра. Расторопные жители не растерялись. Быстро растащили по своим домам уцелевшие бочки, а из простреленных собрали, что успели. Остатки текли по улице ручейками и кое- где образовывали лужи. К нашему приходу вина в бочках не оставалось. Из луж некоторые наши "любители" кое-чего все же ухитрились собрать.

Вышли на берег Днепра. Штаб полка расположился почти на его берегу. Мы перед тем, как искать для себя место, бросились к воде. Рядом на берегу криница со стенками из плетеной ивы. Вода прозрачная, уровень ее почти у поверхности земли. Быстро освободились от груза, попадали на землю и лежа с жадностью стали пить воду. Пили долго, отрывались только для того, чтобы продышаться. Продышавшись, снова припадали к воде пили, пили... Никогда, ни до этого, ни после этого я не выпивал за один раз столько воды! Напились так, что с трудом поднялись. А надо было еще идти искать место, где расположить свою радиостанцию и самим разместиться.

Я как-то упустил вопрос с водой. Дело в том, что в таврических степях хорошая (годная для питья) вода находилась на глубине порядка 60-ти метров. Поднимали ее наверх в бадьях с помощью воротов, вращаемых лошадьми, или глубинными насосами, вращаемыми ветряками (кстати, в Украине кроме традиционных ветряных мельниц, до войны было много ветряков заводского изготовления, использовавшихся для подъема воды). Все эти водоподъемные устройства отступавшими немцами были уничтожены. Приходилось для индивидуальных целей доставать воду котелками, привязанными к длинному телефонному (немецкому) кабелю. При этом хорошо, если наверх вытащишь котелок, заполненный водой хотя бы наполовину. В мелких же колодцах вода была горько-соленой, практически для питья не пригодной. Так что мы все время, начиная с тех пор, как поднялись на высокий правый берег реки Молочной, испытывали постоянный водяной голод. Самая большая у нас мечта в то время была - напиться воды "от пуза"! (На Миусе тоже страдали от отсутствия воды).

ХР-109
04.08.2002

Искать место для ночлега не пришлось. Полковая рота связи устроилась в бывшем административном здании. Мест хватало. Предложили нам место. Мы, конечно, согласились. Командир полка со своим штабом размещались тоже в административном здании, рядом с нашим. Отнесли туда свою радиостанцию. Развернули. Провели контрольную связь с дивизией. Ощущение, что ее КП где-то совсем рядом. Договорились о сроках очередных сеансов связи. Очередь дежурить была Проценко. Оставили его у рации, а мы с Маховским отправились спать. Утром я пошел сменять Петю Проценко. Ночь прошла спокойно. С дивизией функционировала телефонная связь. Мне делать было нечего, но отходить от станции нельзя - мало ли что может произойти. Включился в общий треп. В помещении кроме меня с радиостанцией находились телефонисты, посыльные от разных подразделений полка и другая "публика".

Никаких активных действий полк не вел. Немцев тоже не было слышно. Они находились на правом берегу Днепра. Примерно, в18-ти километрах от нас. Днепр здесь распадался на несколько проток - "конок". Свободного времени у нас было много. Занимали его болтовней на разные темы. Главная тема - предстоящее форсирование Днепра. Что его придется форсировать - сомнений не было. Гадали о сроках, месте, способах форсирования. Кто (какой полк) будет первым? Разговоры велись в полголоса - в соседней комнате, где располагался командир полка со штабными офицерами, тоже разговаривали и довольно громко. Через открытую дверь мы хорошо слышали, о чем там говорят. Говорили тоже о предстоящем форсировании Днепра. Гадали, будет ли наша дивизия освобождать Херсон (он был почти напротив Голой Пристани - чуть повыше, а точно против нас находилось село Белозерка). Было бы неплохо дивизии получить название "Херсонской", а то, мол, сколько воюем и ни одного города не взяли. Обидно. Другие обзывают нашу дивизию "кукурузно-молочной". Прибежал очередной связной от одного из стрелковых батальонов с каким-то пакетом. Радостным голосом оповестил присутствующих: у жителей нашли и забрали две огромные бочки с вином. Полные! Тональность разговоров сразу изменилась. Перешли к разговорам о предстоящем вечере, посвященном 7-му ноября.

Судя по всему, все части дивизии собрались в тесную кучу вблизи Днепра. Готовились к форсированию реки. Судя по разговорам в штабной комнате эта операция начнется возможно утром 7-го ноября. Проводная связь действовала бесперебойно. Командир полка разрешил нам свернуть радиостанцию и отправляться к себе, т.е. в расположение роты связи. Предупредил, чтобы сильно не напивались и были в полной готовности к утру 7-го. Свернулись быстро. Явились в расположение полковой роты связи - к нашим "кормильцам" (у них мы состояли на пищевом довольствии). Там вовсю шла подготовка к совмещенному обеду и ужину в честь наступающего праздника - 7 ноября. Старшина роты с ребятами, свободными от дежурств здорово, видать, подсуетился - где-то раздобыл бочку с вином, не полную, но литров 50-60 в ней было. В походной кухне "прела" пшеничная каша с тушенкой. Ароматный ее запах со двора попадал в дом и весьма тревожил наше обоняние. Все давно проголодались и ждали, когда же, наконец, начнется этот праздничный вечер. Да еще вино не давало покоя - все-таки для нас экзотика! Кое-кто из ребят, помогавших старшине, уже успели "напробоваться".

Из штаба пришел начальник связи полка Сабанцев, решил, наверное, праздновать со своими связистами. Наконец, приготовления закончились. Повар со двора кричит - зовет идти получать ужин. Все с котелками двинулись во двор. Естественно, все кроме офицеров - для них, как всегда, еду приносили их связные (ординарцы). Обычно, если кухня была рядом, а не приходилось бегать за едой черт знает куда, ели не отходя далеко от нее. Но сегодня, вроде бы день необычный, предпраздничный, решили отмечать его в помещении. Стащили со всех комнат уцелевшие столы, установили их в самой большой комнате, с помощью сохранившихся стульев, табуреток и досок соорудили что-то наподобие скамеек. Быстро со своими котелками расселись. Старшина с помощниками втащили бачки и кастрюли с вином, расставили по столам. Все, у кого были, извлекли свои кружки (частью алюминиевые, частью из консервных банок), у кого не было, воспользовались просто консервными банками. Нетерпение нарастало. Но все терпеливо ждали, когда старший офицер (нач. связи) скажет свою "речь". Видно, и он не мог уже терпеть. Поднялся, спросил, все ли наполнили свои кружки. Отвечают дружно, что все. "Поздравляю всех с наступающим праздником и с тем, что завтра наша дивизия успешно форсирует Днепр и освободит Херсон. За Херсонскую дивизию! Выпьем!" Вот такая, примерно, была коротенькая речь начальника связи. Все выпили. Потянулись наполнять по новой свои кружки. Естественно, и мы тоже. Ожидаем, когда освободится "разводящий" (поварешка).

Тут появляется парторг полка (ст. лейтенант Сизов) наш страшный враг. Не давал нам покоя своими приставаниями: то принять и записать сводку Совинформбюро, то принять еще какую-нибудь информацию. Мы всеми силами отказывались, ссылаясь на необходимость беречь источники питания, говорили ему, что наше дивизионное начальство запрещает отвлекать радиостанцию на другие, кроме поддержания связи с дивизией, цели; да и мы в полку в оперативном отношении подчиняемся только командиру. Все равно приставал. Оглядел сидящих за столами, нашел нас. Сказал, что по приказанию командира полка мы должны немедленно явиться в штаб. С великой неохотой пришлось покинуть роту. Даже кашу свою не успели доесть. Правда, старшина налил нам вина в трофейную немецкую фляжку. Собрали свою радиостанцию, котелок с недоеденной кашей, не забыли и фляжку с вином. Сизов дождался, пока мы соберемся и в штаб направился с нами. По дороге сообщил, что вот-вот должно начаться выступление "товарища Сталина" и командир полка приказывает нам обеспечить прослушивание речи. Приходим. В штабе веселье в полном разгаре. Громкие разговоры подвыпивших людей, попытки петь. Какое, уж там прослушивание! Но Сизов от нас не отстает. Мы нехотя и не очень поспешая, разворачиваем станцию, надеясь все-таки как-нибудь увильнуть от его приставаний.

Настроились все же на Москву, сдвинули чуть в сторону настройку. Слышно, что работает Москва, но из-за сдвинутой настройки трудно что-либо разобрать. С озабоченным лицом объясняем этому Сизову, что не можем настроиться лучше, мол мешают немцы, наверное, не хотят дать нам возможность слушать товарища Сталина. Сизов, видим, не очень верит нам и от нас не отходит. Выручило то, что кто-то настойчиво стал звать Сизова к себе за стол. Сказал, уходя, чтобы мы все же постарались хорошо настроиться - все-таки Сталин будет говорить! Мол, смотрите, как бы вам не схлопотать неприятностей! Пообещав скоро вернуться, ушел к звавшему за стол. Что там сталось, не знаем, но к нам он не вернулся. Мы все-таки для себя рацию настроили. Выступление Сталина началось. Помехи все-таки были. Но самое главное, слова Сталина в радиотрансляции очень трудно было понять (я, например, ни разу, ни одного его выступления не мог разобрать - непонятно он как-то говорил, с каким-то акцентом).

Прошло немного времени. Офицерская компания накричалась и напелась. Часть их куда-то разбрелась, часть дремала, сидя за столами, некоторые спали, расположившись на лавках или просто на полу. Плошки догорали, надвигалась темнота. На столах оставалась куча закуски. До сих пор помню горку котлет в эмалированном тазике. Смотрим, солдатская обслуга начала поглощать остатки еды. Мы тоже присоединились. В полутемном помещении ухитрились почти половину котлет из тазика перегрузить себе в свободный котелок. Набрали несколько ломтей хлеба, прихватили открытую, но почти не начатую банку американской тушенки (это около 600 г ). Вина, правда, не успели захватить, обслуга оказалась проворнее нас. Мы не очень расстроились: во-первых его на столах оставалось немного, во-вторых у нас оставалась полная фляжка. Кто-то принес еще несколько плошек. Зажгли. Стало посветлее. "При свечах" знатно поужинали. До сих пор с приятностью вспоминаю этот предпраздничный ужин. Такое очень и очень редко на войне случалось. О том, что нам мало пришлось выпить, на следующий день мы не жалели.

После "пиршества" мы, слегка выпившие и хорошо закусившие, собрали радиостанцию и вернулись в роту связи. Там ребята гульнули хорошо, все вино выпили. Свободные от дежурств и нарядов спали, кто где придется и как придется, где сон свалил. Легли и мы, расположившись на полу, под столом (чтобы какой-нибудь "растяпа", выходя ночью по нужде, не потоптал нас). Утром, на рассвете нас нашел и разбудил посыльный из штаба и передал распоряжение командира полка срочно явиться к нему.

ХР-110
07.08.2002

Бодренько поднялись. Быстро собрались и потопали в штаб. Там кроме командира полка находились еще несколько офицеров, дежурные телефонисты, ординарцы. У многих вид после прошедшего вечера довольно помятый, движения и разговоры какие-то вялые. А вопросы надо решать серьезные. Из разговоров офицеров следует, что полк уже должен быть готов к форсированию Днепра. Остается немного времени для доклада командиру дивизии. А пока докладывать вроде бы нечего. Оказалось, что не готовы плавсредства. Вроде бы до подхода штатных средств для обеспечения переправы, рассчитывали использовать лодки, принадлежавшие местным рыбакам. Судя по злым репликам командира полка в адрес ответственных за подготовку плавсредств офицеров, те халатно отнеслись к исполнению своих обязанностей. Лодки рыбаков, на которые рассчитывало наше командование, были все прострелены немцами при своем отступлении и находились в затопленном состоянии. Их надо было срочно вытаскивать на берег, заделывать пробоины. В первую очередь необходимо было на базе хотя бы двух больших лодок и досок соорудить плот (сооружение типа катамарана), чтобы разместить на нем пушку и человек 15 людей. Началась беготня: саперов направили к лодкам и за досками. С толстыми досками тоже проблема. Командир полка страшно ругается. Заявляет кому-то из провинившихся, что все эти работы надо было начать делать еще вчера. Что он еще разберется с виноватыми. В общем крики, суета. Не знают, где брать доски. Начальство матерится. Приказывают в каком-нибудь из брошенных домов снять полы. Нам приказано сидеть здесь (в штабе) и быть готовыми к переправе - поплывем на первом плоту с полковыми разведчиками.

Я сбегал в расположение роты связи, набрал из кухни котелок вчерашней каши и получил на троих хлеб. Сидим, подремываем. Радуемся, что вчера мало выпили - теперь не страдаем похмельем. Слышим, дежурный телефонист зовет командира к аппарату - на проводе командир дивизии. Что-то нашему Степанову говорит. Степанов часто переспрашивает, что-то отвечает. На его лице периодически появляется какая-то ироническая улыбка. Чувствуется, что разговор не очень по делу, потому что Степанов все время пытается закончить разговор, но на той стороне, по-видимому, не дают ему это сделать. Забегая вперед, скажу - на другом конце линии разговор вел пьяный генерал Саксеев (командир дивизии). Телефонист, прослушивавший этот разговор, поведал нам об этом. Видно, старенький генерал утром опохмелился и не рассчитал маленько. Вообще-то генерал был действительно старенький и немножечко с "приветом", чем-то напоминал того инспектирующего генерал-майора, которого в отхожем месте приветствовал гашековский Швейк. Нижестоящие командиры относились к нему с иронией, частенько в его адрес отпускали ехидные реплики. Чувствуется, что не уважали генерала. Тосковали по Кошевому. Его-то и любили, и уважали.

Закончив, наконец, разговор с генералом, Степанов чертыхнулся и начал выяснять, как идут дела с подготовкой лодок. Видно, командир саперного взвода доложил ему что-то приятное, командир полка заулыбался. Передал артиллеристам, чтобы пушку с расчетом и боекомплектом доставили на берег, к месту погрузки. Приказал командиру разведроты направить туда же выделенную группу разведчиков. Нам сказал, чтобы мы тоже отправлялись на берег. Указания о ведении связи получим на месте погрузки. Куда идти, мы знали. Идти было недалеко. На берегу саперы заканчивали оборудование плота. Вот, действительно "труженики "войны" - работящие ребята! Подъехала пушка. Отцепили от "передка" (зарядного ящика). Лошади с передком отправились в свое расположение. У меня при виде пушки - воспоминания о кнуте. Зад мой еще не совсем зажил.

Начали собираться на берегу полковые и, по-видимому, дивизионные офицеры. Оживленно (с поправкой на не совсем еще прошедшие следы вчерашнего празднования) переговариваются. Ключевые слова - Херсон, "Херсонская" (дивизия). Чуть поодаль - различные подразделения полка, а может, и дивизии. Мы в это не вникали, у нас были свои заботы. Стоим рядом с командиром полка в ожидании команды на погрузку и обещанной инструкции по ведению связи. К собравшимся подъезжает верхом на коне со своей свитой командир дивизии. Получилось так, что я оказался между командиром полка (он слева от меня) и командиром дивизии. Видно, менять "диспозицию" было уже некогда, потому что генерал уже был готов произносить речь, и я так и остался стоять между ними. Генерал, сидя на коне, слегка покачивался. Его подчиненные старались незаметно для окружающих, поддерживать его. Речь его сводилась к тому, что нам выпала большая честь - форсировать Днепр и освободить от гитлеровцев город Херсон. "За Херсонскую дивизию, за Родину, за Сталина! Вперед, ребятки!" Покачнулся, не удержав равновесия, начал падать с коня прямо на меня. Я выставив вперед руки, пытался хотя бы замедлить его падение (мои движения стесняла 30-ти килограммовая упаковка питания за спиной), тут на помощь генералу бросились еще несколько человек. Получилась небольшая толчея, которая все же не дала генералу достичь земли. Падая, он дрыгнул своей ногой и каблуком своего сапога со всей силы ударил меня по правому плечу. Так что мне не забыть этого генерала, как и другого (генерала Кошевого), которому я под Старо-Игнатьевкой прыгнул во время бомбежки на спину. (Везет мне на генералов: в 1947 году я в числе других аэрофлотовцев в аэропорту Жуляны получил 7 суток от маршала Жаворонкова, а в 1950 г. - от генерала Горского - начальника Украинского Управления ГВФ - 5 суток и следом им же был изгнан из Аэрофлота, но затем был восстановлен, а Горский был изгнан из Украины). Генерала Саксеева увели.

Артиллеристы со своей 76-ти мм пушкой, взвод разведчиков и мы с радиостанцией погрузились на плот и одну отдельную лодку (разведчики). Нам передали расписание связи с дивизией (в полку не было возможности поддерживать с нами связь). Пожелали нам счастливого пути и мы отчалили от берега.

Немцы никак не проявляли себя. По слухам они в панике покидали Херсон. Ни авиации их ни судов не было видно. Да и нашей авиации мы не видели. Возможно, она действовала на других участках. А нам, чтобы добраться до правого берега надо по воде и суше (островам) пройти около 18-ти километров. Как нам придется преодолевать такое расстояние, в то время как-то не думалось. Главное - начать, а там видно будет. Плывем по первой протоке - Конке. Вода прозрачная. Заметили на небольшой глубине крупную щуку. Успели сделать по ней несколько выстрелов. Ушла. Разыгрался рыбацкий азарт. Некоторые пожалели, что нет рыболовных снастей. Совсем забыли, зачем мы здесь. Рыбы только изредка мелькали. Постепенно "рыбаки" успокоились. Приближаемся к противоположному берегу протоки. Большой песчаный остров, густо поросший камышом. В это время камыш был уже сухим (все-таки поздняя осень). Кое- где кусты ивняка с выходящими на поверхность земли переплетениями корней (это мы все увидели, когда выгрузились на берег).

Пристали к берегу. Выгрузились. Плот и лодка с гребцами должны были обогнуть остров по воде, а мы должны двигаться по нему до противоположного берега пешком, толкая всем "гамузом" пушку.

ХР-111
08.08.2002

Вышли на западный берег острова, примыкающий к главному руслу Днепра. Вдали был виден высокий его правый берег. Вдоль берега острова, почти у самой воды протянулось село (скорее, деревня). Если память мне не изменяет, название его - Кузьминки. Лодки еще не подошли. Старший группы в ожидании плавсредств устроил в одной из хат что-то наподобие маленького командного или наблюдательного пункта. Дал команду нам развернуть радиостанцию и связаться с командиром полка. Ответили ему, что можем связываться только с командованием дивизии. Похоже, это его удивило. Объяснили, что в полку нет радиостанции, с которой мы (технически) могли бы вести радиообмен. Еще объяснили, что нашу информацию для командира полка дивизионное командование будет передавать по телефону. Так что, ничего страшного. Развернули радиостанцию. Я, как всегда, забрасывал антенный провод на дерево или перебрасывал его через крышу дома. Здесь тоже пришлось перебросить через крышу хаты. Удалось перебросить с третьей или четвертой попытки. Устал, наверное, - упаковку свою тащил да еще наравне со всеми упирался изо всех сил, участвуя в толкании этой тяжеленной пушки. Из хаты меня "подбадривали" криками. Не терпелось установить связь.

Наконец, связь с дивизионной радиостанцией установлена. Слышимость хорошая. Сообщили дивизионным радистам о положении дел. Попросили передать нашу информацию в полк. В свою очередь тамошние радисты сообщили, что для нас есть срочное сообщение. Попросили к трубке (микротелефонной) старшего группы. Он стоял рядом с нами. Передали ему трубку. Сами втроем (любопытно, что там будут говорить) прильнули к наушникам. Из дивизии приказывают: разведчикам продолжать свою работу по плану; пушку с расчетом и боеприпасами установить на берегу, наблюдать за движением немецких судов и стараться их топить, боеприпасы им подвезут; оставить взвод автоматчиков и дежурных связистов (телефонистов). А уже начали входить в деревню подразделения полка. Даже кухня (и с лошадью!) появилась. Заработала переправа! Далее следует продолжение приказа: всем остальным, успевшим переправиться подразделениям, немедленно возвращаться обратно на левый берег! В голосе передававшего приказание улавливались признаки тревоги. Связь закончилась. Тревога передалась и нам. Быстро свернули рацию и двинулись через остров по той же дороге, по которой пришли сюда.

Команда к возвращению была доведена до переправившихся подразделений быстро. Быстро же и стала исполняться. На душе было тревожно. Что-то важное произошло, если потребовали спешно возвращаться на левый берег. И слева, и справа, и впереди нас, и сзади быстрым шагом двигались группки вооруженных людей. Многие еще были в гражданской одежде. Как партизаны. Обогнала нас кухня, из трубы шел дым. Вокруг густые заросли сухого камыша. Вдруг с юга послышался какой-то стучащий звук работающих моторов. Крики: "Немецкие бронекатера! Болиндеры!" - среди недавно призванных из этих мест много было бывших наших морячков. Они-то и называли тип судов. Тут же послышались очереди малокалиберных пушек - Эрликонов. Свист трассирующих снарядов. Крики среди бегущих. То тут, то там кто-то падает убитым или раненым. Самое страшное - загорелись камыши. Бежим с максимально возможной скоростью. Пробегаем мимо опрокинутой кухни, раненная лошадь страшно ржет. Вдруг падает наш Маховский. Подбегаем к нему, наклоняемся. В голове мысли: убит или ранен? Поднимает голову. Лицо в крови. Уф, живой. Помогаем подняться. Встает и страшно матерится. Не ранен, споткнулся о корень ивняка, и, падая, воткнулся носом в соседний корень. Кровь из разбитого носа. Надо бежать и поскорее вырваться из горящего камыша. Катера продолжают вести по нам неприцельный огонь из своих пушек.

Наконец, выскочили на берег Конки. На берегу собирается небольшая толпа. Имеющиеся лодки загружены "под завязку". С берега еще пытаются втиснуться в них. Их отталкивают. Некоторые падают в воду. Крики, ругательства. Маленькая паника. Нам с радиостанцией, видать, никаких перспектив на место в лодке! Тоскливо! Немцы продолжают обстрел и, похоже, приближаются к нам. Неужели конец? Тут крик: "Дивизионники! (это нам!), быстро сюда!" Оглядываемся на крик: лодка с телефонистами (тянут кабель). Подбегаем. Передаем сидящим в лодке свой груз. Помогают нам влезть. Лейтенант и сержант с автоматами не подпускают к лодке чужих. Лодка перегружена. От бортов до воды, наверное, не больше нескольких сантиметров. Все сидят смирно, опасаются создать крен. Потихоньку отваливаем от берега. Течение в Конке слабое. Лодка не раскачивается. Плывем. Страх нагоняют только немецкие катера. Повезло. Добрались до полка (в Голую Пристань) без потерь.

ХР-112
09.08.2002

Причиной прекращения форсирования Днепра на нашем участке явилось внезапное контрнаступление немцев с так называемого Никопольского плацдарма - территории, примыкавшей к левому берегу реки и удерживаемой немецкими войсками. Это ниже Никополя (примерно, район Вел.Лепетихи). Немцы там внезапно прорвали нашу оборону и продвигались, примерно, в направлении Геническа, дойдя уже до каких-то Серогоз (скорее всего - Нижних). В то время мы информацию об этих событиях черпали из радиопереговоров и отрывочных слухов, распространявшихся в нашей среде в основном связистами. Официально нас (солдатскую массу, естественно) об этих событиях не информировали, не до этого было.

Полк после неудачного форсирования некоторое время располагался в Голой Пристани, несколько дней выполняя функции пограничной службы. В это время роты начали называть заставами, батальоны - комендатурами, а полк - отрядом. Пришлось осваивать новые наименования. Длилось это не долго, до выхода на Днепр настоящих пограничников. При нашем "стоянии" в Голой Пристани нас изредка попугивала немецкая авиация, но серьезных бомбежек не было. В это же время произошел интересный случай. В штаб полка, к командиру, пришли какие-то гражданские, из местных. Командир их принял, сравнительно долго они там разговаривали. Нам любопытно было узнать, о чем там у них разговор. Узнали, все-таки. Это были представители речного флота, до этого работавшие на речных (гражданских) судах под немецким командованием. Они сообщили, что в эту ночь из Херсона в сторону Николаева выйдет буксирный пароход с баржей, загруженной 600-ми тоннами проса (пшена). На пароходе и барже, кроме гражданского персонала будут сопровождающие и охрана из немецких военнослужащих. Речники готовы помочь нашим захватить этот караван и доставить его в Голую Пристань.

Командир вызвал командира полковой роты разведчиков. Судя по тому, что последовало далее, обсуждался план захвата буксира с баржей. Короче говоря, с помощью речников разведчики тайно проникли на буксир, захватили там трех немецких офицеров, переправили без шума на берег и доставили под охраной в штаб полка. Некоторое время, за неимением других, охранять этих немцев поручили нам. Пришлось поохранять. Пользуясь правом "победителя", проверили содержимое их карманов. Ничего существенного не нашли - разведчики раньше нас эту операцию произвели. Нашли зажигалку (хотя мы трое не курили и нам она не очень-то была нужна) и дрянненький перочинный нож. Между прочим, проверка карманов и других мест хранения у пленных делалась всегда. Не проверяли только пленных или перешедших на нашу сторону словаков. Их очень уважали за нежелание служить у немцев. При всяком удобном случае они или сдавались в плен или переходили на нашу сторону. Существовало жесткое неписанное правило - у словаков ничего не забирать! А, если кто-нибудь по незнанию нарушит это правило, все отнятое возвращалось незамедлительно. Отобравшему делалось соответствующее внушение.

На буксире осталась группа разведчиков с ручным пулеметом. Баржу при этом не тревожили и там оставалась немецкая охрана. К борту баржи был пришвартован их катер. Таким образом ночью (ближе к рассвету) буксир с разведчиками и баржей отправились вниз по Днепру. На рассвете караван вышел на траверс деревни Кузьминки. Разведчики готовились на шлюпке незаметно подобраться к барже и захватить охрану. Случай помешал их намерению. На берегу острова находилась замаскированная пушка (та, которая переправлялась с нами) и стрелковое подразделение (не знаю какого состава, поэтому и не привожу его название - взвод это или рота). Естественно не все солдаты знали о проводимой с буксиром и баржей операции. Поэтому и вели себя соответственно. Один из солдат шел по берегу на виду у каравана. Видя плывущие суда поднял крик. На барже возник немецкий солдат, наверное, решил узнать, кто кричит. Понял, что это русские. В свою очередь поднял крик. Солдаты поспешно загрузились в пришвартованный к борту катер и благополучно удрали вверх по реке. Не удалось разведчикам их захватить. Но корабль с баржей утром уже был у причалов Голой Пристани. Баржу оставили у пристани для разгрузки, а буксир загнали в одну из проток в камышовые заросли - прятали от немецкой авиации. Для разгрузки привлекли гражданское население (женщин) и частично солдат. Дня два длилась разгрузка. В нашем рационе возобладала пшенная каша, причем в неограничиваемых количествах. Скоро она так опротивела, что смотреть на нее не хотелось. Даже изжога от нее появилась. Буксир все же немцы выследили и их авиация его потопила.

ХР-113
14.10.2002

Из разговоров начальства и "солдатского радио" мы знали, что в попытке форсирования Днепра принимал участие только 71- полк. 70-й полк (в котором я на Миусе воевал в роте автоматчиков) находился где-то на Кинбурнской косе в р-не Покровских хуторов, а 72-й полк находился, как и 71-й, в районе Голой Пристани. Несколько дней после попытки форсирования штаб полка находился на окраине города. Обстановка была спокойной. Связь с подразделениями полка и с командованием дивизии поддерживалась по проводной связи и нас, радистов, не беспокоили. В хате, где мы располагались со своей рацией, жил старик, как мы поняли, сильно верующий в бога. Решил и нас, наверное, наставить на "путь истинный". Достал из сундука страшно потрепанный толстенный том Библии. Предложил почитать. До этого мне не приходилось держать в руках такой книги. Решил попытаться почитать, сколько успею. Ребята попросили читать вслух. Дед тоже настроился слушать. Ну, как может читать такую книгу ярый безбожник, каким я был в то время (да и сейчас я не являюсь верующим)? Ясно, что придумывая по ходу чтения всякие непотребные комментарии к "божественному" тексту. Мы, молодежь, в то время в большинстве своем были рьяными безбожниками. Естественно и Проценко и Маховский тоже не воспринимали всерьез то, что я читал и тоже не обходились без непотребных комментариев по тексту. Дед не выдержал такого кощунства с нашей стороны, вырвал у меня из рук свою Библию и спрятал ее обратно в сундук. Обиделся на нас сильно. Не хотел с нами больше вступать в общение и всячески старался дать нам понять, что он был бы очень рад, если бы мы ушли из его дома.

Где-то числа 13-го ноября (к великой радости боговерующего деда) полк срочно выступил в направлении Кинбурнской косы. Там что- то произошло с 70-м полком. Уже на марше стало известно, что то ли немцы, то ли румыны высадили десант на косе, захватили вроде бы Форштадт и Покровские хутора, потеснив 70-й полк. Мы шли вроде бы на выручку. Двигались непрерывно, останавливаясь только на 10-ти минутные привалы через каждый час марша. На каждом привале нам, радистам, приходилось выходить на связь, так что мы практически протопали весь путь без отдыха. Через двое суток такого марша уже в темноте вошли в деревню Покровку. На пути попадались небольшие озера. Все из них оказались сильно солеными. Это вызывало проблемы и для людей и для лошадей. Воду для питья в небольших количествах и с большими трудностями доставляли из лимана. В деревне расположился НП полка, штаб и тылы. Жителей было немного. Многие раньше, в ожидании боев, покинули эти места, а оставшимся было предложено как можно скорее тоже уйти с косы. Наверное, это было разумным. Ожидались бои по вытеснению с косы румынского десанта. Местность здесь равнинная, песчаные дюны (кучегуры) находились дальше по косе, в районе предполагаемого контакта с противником. На равнинном месте никаких окопов и других укрытий рыть было невозможно: на глубине не больше 20-ти - 25-ти сантиметров уже выступала вода.

ХР-114
15.10.2002

Жители Кинбурнской косы, судя по хранившимся в их домах припасам, жили не бедно. Основным их занятием была торговля солью (поваренной). Целый раздел истории Украины связан с чумаками - доставщиками соли из Крыма в украинские земли. Чумацкие песни, байки, анекдоты..., даже астрономия была задета - "Чумацький шлях", так в Украине именовался звездный Млечный путь. Так что мы на Кинбурнской косе в какой-то мере прикоснулись к частичке романтической украинской истории. Правда, в то время мы об этом совсем не думали. Нас тогда не занимала и история войн с турками и нахождения в те времена в этих местах Суворова. Хотя в голове кое-какая информация об этих местах и сохранялась (со школьных времен, в основном): Кинбурнская и Тендровская косы, лейтенант Шмидт, Очаков, Херсон, Таврия, Перекоп и т.д. и т.п. Но, еще раз повторю, в то время нас история не занимала. Больше занимали сиюминутные, прозаические проблемы сегодняшнего дня. Запасы соли у жителей хранились прямо на полу одной из комнат в доме. Не всем воякам удавалось расположиться в жилых помещениях и многие солдаты приспособились устраиваться прямо на соли, подстилая под себя или плащ палатку, если таковая наличествовала, или какое другое тряпье.

Мы со своей радиостанцией устроились в обитаемом пока доме, рядом со штабом полка, куда ходили по очереди на дежурство. Жители (хозяева нашего дома) угощали нас рыбой во всех видах. Она у них делилась на "соленую" (морскую) и "сладкую" (пресноводную, из лимана). Особенно запомнилась кефаль (больше в связи с известной песенкой Утесова - "Шаланды, полные кефали..."). Мы, находясь все время рядом с командиром полка, не очень представляли положение наших боевых подразделений (стрелковых батальонов, артиллеристов, минометчиков и др.). Вся информация об их деятельности - это переговоры командира полка с командиром дивизии через нашу рацию, "подслушанные" телефонные разговоры его или других полковых начальников с передовыми подразделениями и рассказы прибывавших в штаб представителей этих подразделений. Информация бывала всякой - и объективной, и субъективной, часто в виде солдатских баек. Рассказывали, например, как высаживался на косу (в р-не Форштадта) румынский десант. В крепости располагалось небольшое подразделение морских пехотинцев из 1-го Гвардейского УР-а (укрепрайона). Кстати, до прихода в нашу дивизию, этим УР-ом командовал генерал Саксеев.

Мирных жителей в Форштадте не было - или были принудительно эвакуированы оттуда, или сами его покинули. В оставленных домах оставалось много продуктов питания, немного самогона, самогонные аппараты и, естественно, запасы сырья для его производства. Немцы находились далеко, на противоположном берегу лимана, - в Очакове и Николаевке (вроде, село так называлось, запомнилось потому, что оттуда наши позиции обстреливала немецкая дальнобойная артиллерия). Райская жизнь для морячков! Никто не тревожит. Попивают самогончик, закусывают сальцом, рыбкой и другими "деликатесами". Спят, раздеваясь до нижнего белья (для нашей пехоты это удивительно - спать "по-людски", раздетыми; поэтому и запомнилась такая, по нынешним временам "мелочь"). И вот, наверное, под утро 12 декабря (дата помнится потому, что мы вышли из Гопри (Голая Пристань) 13 декабря, через сутки после высадки румынского десанта), немцы решили, используя румын, занять Форштадт и, пожалуй, всю Кинбурнскую косу очистить от наших войск. Невдалеке от Форштадта проходил судовой фарватер и немцы решили избавиться от потенциальной угрозы их судоходству. И вот под утро 12-го декабря румынский полк (или бригада), когда морячки безмятежно спали, высаживается с десантных плавсредств на берег. С развернутым знаменем, с духовым оркестром колонна румын вошла в Форштадт. Проснувшиеся морячки, не успев одеться, в подштанниках выскакивали на улицу и бежали из Форштадта (наша пехота, хотя и сама покинувшая Покровские хутора практически без сопротивления), вовсю злорадствовала по поводу позорного бегства в подштанниках морячков. Моряки, воевавшие в пехоте, всегда проходили как легендарные личности. А тут такой прокол! Как не позлорадствовать! Между прочим, румыны на немецкой стороне воевали плохо. При первом же удобном случае старались сдаваться нашим войскам. Так было под Сталинградом (они своей массовой сдачей в плен немало поспособствовали тогдашнему окружению немецкой армии). Так было и в других местах. Наши не принимали румын за серьезных противников. Знали, что те при любом удобном случае прекращают сопротивление и массово сдаются в плен.

В составе высадившегося десанта не было ни одного немца, только румыны. Немцы находились на плавсредствах, выполняя собственно функции заградотряда. Так что румынам деваться было некуда: сзади немцы с пулеметами. Сдаваться в плен на первых порах, собственно говоря, было некому. Короче говоря, румыны без сопротивления заняли Форштадт и Покровские хутора. В Покровских хуторах находился 70-й полк. Был вынужден их покинуть и занял оборону на окраине. Румыны, заняв эти два населенных пункта, перешли к обороне. Такое положение сохранялось и ко времени прихода нашего 71-го полка. На переднем крае ситуация, если не считать мелких стычек, стабилизировалась. С дивизией была налажена нормальная проводная связь и нам, радистам, делать было нечего. Можно сказать, пребывали в праздном безделье. Навещали свои коллег радистов из 70-го полка. Развлекались кулинарными делами. Вскоре после нашего прибытия в Покровку, все ее жители были эвакуированы. В домах осталось много пищевых припасов: всякая рыба в различных видах (соленая, вяленая, сушеная); сухофрукты, включая даже сушеный паслен; мука; сало и другие жиры; бекмес (курага в арбузной патоке), от длительного хранения сильно карамелизировавшийся в огромных (30л) стеклянных бутылях и потому, из-за трудностей с извлечением, малодоступный при всей его привлекательности; ну и множество разной кухонной утвари и, главное, русская печь с плитой. Было, где разгуляться нашим кулинарным фантазиям!

ХР-115
17.10.2002


Сравнительно "тихая" жизнь на косе продолжалась до начала декабря. Были мелкие стычки. Был один (хотел было написать "трагикомический") эпизод, но решил "траги-" все же опустить. После бегства из Форштадта морячков пошли слухи, что наши полки на время ликвидации десанта вроде бы введены в состав 1-го Гвардейского УР-а (укрепленного района), т.е. мы вроде бы стали морской пехотой. Об этом говорилось и в среде начальства и в "низах". Не знаю, насколько это соответствовало действительности. Во всяком случае официальных заявлений я на этот счет не слышал. Хотя многие вели себя так, как будто действительно являются морскими пехотинцами. Этому способствовало и то, что среди пополнения нашей дивизии, набранного в этих местах (так называемыми "полевыми военкоматами"), было много моряков, осевших в этих местах во время отступления наших войск в начале войны (немного странным было то, что эти моряки не были военнопленными, жили в этих местах как гражданские лица и многие из них даже обзавелись семьями). Не помню, писал ли я о том, как двигались наши части, пополненные местными жителями и не обмундированными в военную форму - как партизаны выглядели. Двигались двумя параллельными колоннами: в одной - воинство, в другой (на расстоянии метров 50 - 70-ти, ближе не разрешали) двигалась такая же многочисленная колонна женщин - жен и матерей вновь призванных. Колонны все время перекликались между собою. Особенно усердствовали женщины - горластые хохлушки оказались. Так мы двигались несколько дней, почти до берегов Днепра.

Еще одно небольшое событие, вроде бы косвенно подтверждавшее нашу принадлежность к морской пехоте: поступило небольшое количество нового обмундирования, в комплекте которого на рукаве гимнастерки была нашивка с якорем (в те времена морская пехота носила армейские гимнастерки с этой нашивкой), а брючные ремни имели бляху с якорем. Скорее всего, обмундирование предназначалось морячкам из Форштадта, и в виду "отсутствия получателя", попало нашим пехотинцам. Кое-кто из "старослужащих" был осчастливлен такой обновой. Большинство же из этих самых "старослужащих" (и я в том числе) износив до предела свое штатное обмундирование (в основном гимнастерки, они скорее всего сопревали до почти полного разрушения), уже донашивали и трофейные немецкие куртки (штаны их мы не носили - брезговали, хотя от своих почти ничего не оставалось). Ну, ладно, надо заканчивать немного затянувшееся отступление и вернуться "к нашим баранам".

ХР-116
18.10.2002

О комическом случае (см. предыдущее письмо): в районе Форштадта румыны установили проволочные заграждения, уходившие на некоторое расстояние в море (до глубины примерно в рост человека). Где-то в конце ноября (1943г.) была сделана со стороны наших войск попытка начать ликвидацию румынского десанта. Для этого было принято решение скрытно, обойдя с моря заграждения, зайти в тыл румын в районе Форштадта, где находились их основные силы, захватить этот пункт и после этого нанести удар и в районе Покровских хуторов. На две больших деревянных лодки посадили до роты автоматчиков. Те должны были, двигаясь вблизи берега (с помощью шестов, весел не было), тихо и скрытно обойти проволочные заграждения и внезапно ворваться в Форштадт. Операция проводилась в темное время суток. На море прилично штормило. Лодки сильно раскачивало. Большинство автоматчиков укачало еще до того, как достигли заграждений. Шестами пользоваться было некому и потерявшие управление до предела перегруженные лодки, нахватавшие изрядно воды с во всю блюющей командой, выбросило на берег. К счастью потерь не было. Румыны их из-за шума штормившего моря не обнаружили. Мокрые, замерзшие и помятые автоматчики вернулись на свои исходные рубежи.

Сначала начальство сильно возмущалось неудачей нашего десанта, затем успокоилось. Поехидствовав на счет новоиспеченных морячков, "опозоривших славное имя морской пехоты", приняло решение послать в тыл румын полковых разведчиков. Они должны были скрытно, достигнув по суше проволочные заграждения, вброд по воде обойти их выступающую в море часть и внезапно напасть на противника. Операция прошла успешно. О ее развитии чуть позднее.

Не терпится поведать о нашей "боевой" работе. Это о том, как дня за 3 -4 до начала наступательной операции, мы были на какое-то время оторваны от праздного безделья. Наши наблюдатели заметили несколько дымов в лимане. Двигался караван гражданских судов с баржами, в сопровождении боевых катеров. По-видимому немцы что-то вывозили с низовьев Днепра на Николаев или куда-то в сторону открытого моря. Об увиденном было доложено нашему командиру полка Т.И.Степанову (71-й полк). Степанова обуял охотничий азарт. Такая добыча! Было выяснено, что силами полковых средств помешать движению каравана в силу разных причин не удастся. Нужна срочно авиация. "Радисты! Срочно мне связь с авиацией!" Мы что-то лепечем в ответ, что в наше расписание связь с кем-либо кроме командира дивизии, не входит. Поэтому располагаем только данными о частотах и позывных раций комдива и других полков нашей дивизии. "Туды вашу мать! Срочно мне связь с авиацией!" Не только матерится, но для острастки и пистолетом размахивает. У нас конечно, кое- какие сведения о частотах и позывных авиационных подразделений, действовавших в зоне нашей дивизии были. Мы же все-таки бывшие авиаторы, мечтавшие рано или поздно вернуться в авиацию. Поэтому при всяком удобном случае старались настроиться на самолетные частоты и, даже иногда связывались с самолетами, находившимися в воздухе (особенно во время боев на Молочной). Быстро вспомнили, что в Ивановке (на южном берегу Ягорлыцкого залива) работает радиостанция какого-то большого авиационного подразделения. Настроились на их волну, не надеясь, что будем услышаны, позвали их. Нас услышали и нам ответили. Расстояние все же приличное для нашей "РБушки", но соленая морская вода залива значительно ослабила затухание. Слышали нас хорошо, а мы их - превосходно. Командир выхватывает из рук Маховского трубку и чешет открытым текстом о том, что по лиману движется большой караван судов. Судя по ответной реакции, там сообщению обрадовались. Тоже открытым текстом уточнили кое-какие сведения. Поблагодарили нас за очень полезную информацию и сообщили, что сейчас поднимают свои "пешки" (Пе-2). Вскоре над нами прошла девятка этих "пешек". Молотили они по судам здорово. Мы, находясь в Покровке на удалении от моря, наблюдали только самолеты да пароходные дымы и красные пунктиры трасс стреляющих с кораблей Эрликонов. Через некоторое время количество и размеры дымов увеличились - это уже были дымы пожаров на судах. Вскоре все было кончено. Большая часть судов и барж были потоплены, а оставшиеся на плаву сильно горели и дым пожаров был виден до наступления темноты, а огненные сполохи продолжались всю ночь.

На следующий день прибывающие с берега в штаб полка рассказывали о грандиозном разгроме каравана судов. Говорили, что весь берег усыпан всевозможным "барахлом" с разбитых и потопленных судов. Командир послал туда своих хозяйственников для сбора "трофеев". Появилось у нас большое количество прессованных кубиков кофе с сахаром (порция на один стакан), подобранных на берегу. Ели их в основном как конфеты. Появились в больших количествах и немецкие стеариновые свечи (плошки). Было много собрано и другого барахла, но до нас только слухи о нем доходили. Вот так и нам, радистам, пришлось немного повоевать на этой Кинбурнской косе.

ХР-117
19.10.2002

Бои на косе по ликвидации румынского десанта начались в начале декабря (если память мне не изменяет, это было 3-го декабря). В боях участвовали два полка нашей 24-й гвард. стрелковой дивизии: 71-й, которому мы, трое радистов 32-й отдельной гвард. роты связи были приданы, и 70-й полк, в котором я до госпиталя воевал в 1-й роте автоматчиков. Мы со своей радиостанцией оставались в Покровке, на командном пункте полка. Как развивались события в районе боев, мы представляли весьма приблизительно, в основном из донесений, поступавших изредка нам для передачи в дивизию по радио (проводная связь с дивизией действовала исправно, поэтому основной поток информации об идущих боях шел по ее каналам) и из разговоров штабных офицеров, когда они вслух обсуждали и комментировали отрывочные сведения, доходившие до них с места происходящих боев. Ясно было, что бои происходят в районе Покровских хуторов (не путать с Покровкой, которая находилась юго-восточнее хуторов и была ближе к морскому берегу - Ягорлыцкому заливу - и где находились мы со своей радиостанцией).

Непосредственно бои за овладение хуторами вел 70-й полк. Наш, 71-й, продвигался по кучуграм в направлении на Форштадт на левом фланге, захватывая и берег со стороны моря ( Покровские хутора и Форштадт находились на берегу Днепровского лимана). Судя по достигавшей нас информации, операция развивалась успешно. Были заняты Покровские хутора, наш полк подходил к Форштадту. Начали поступать довольно значительные группы пленных румын. Пронесся слух, что в районе боев можно разжиться богатыми трофеями. Штабные офицеры, кто по обязанностям, кто по своей воле двинулись вперед. В хате остались только мы трое: Маховский, Проценко и я. Маховский и Проценко тоже подались вперед, в надежде успеть и себе (естественно, для всего нашего расчета) поживиться какими-нибудь "трофеями".

Мне тоже очень хотелось отправиться с ними. Но очередь дежурить на связи была моя. Пришлось сидеть и не рыпаться. Остался в хате я один одинешенек. Но, вскоре в хату вводят группу (человек 15) пленных - раненых румынских офицеров. Наш офицер, сопровождавший этих пленных, приказал мне охранять их и сам мгновенно исчез. Пришлось заняться исполнением этого приказа, деваться некуда. Вид у этих румын испуганный (плен все-таки!), на лицах кроме испуга еще и выражены страдания (от ран). У всех на различных частях тела небрежно наложенные повязки. Бинты красные от крови. Стонут, кряхтят, видно от ран. Что еще меня удивило и запомнилось - все без исключения офицеры были обуты в ботинки с обмотками.

У нас в эти времена тоже появлялись офицеры после училищ в ботинках с обмотками, но не в таких количествах. Вообще-то на фронте обмотки и револьвер "Наган" для офицеров воспринимались как вещи, сильно принижающие их достоинство и авторитет. Поэтому от таких атрибутов они, попав на фронт, старались как можно скорее избавляться. А вообще-то наши власти также стыдились того, что практически вся солдатская масса в наземных войсках ( в тылу и на фронте) была обута в ботинки с обмотками, а гимнастерки, телогрейки и шинели подпоясывала узкими брючными ремнями, а то и шпагатом. До перестроечных времен ни на одной фотографии или рисунке времен прошедшей войны вы не могли увидеть солдат в обмотках или подпоясанных сверху брючным ремнем. Наносилась или ретушь или, например, изображалась не вся фигура - только часть ее выше колен. Сапоги и нормальные ремни могли сохраниться только у солдат довоенного призыва. В основном же "помогали" нам носить на фронте "приличные" обувь (сапоги) и ремни немцы. Правда добровольно они не делились с нами своими предметами обмундирования, приходилось изымать без их согласия. Это было незапланированное отступление.

Возвращаюсь к пленным румынам Все обмундирование на них было по виду новое (это касается и других пленных румын). По всей вероятности часть была сформирована недавно. Добротные шинели, куртка, брюки. Все из сукна светло-зеленого цвета. Поверх куртки у всех были меховые, по верху расшитые цветной гуцульской вязью, безрукавки. "Были" я не зря упоминаю. Оказалось, что эти красивые меховые безрукавки и были теми вожделенными "трофеями", за которыми ринулись наши "штабные", полковые хозяйственники и мои Маховский с Проценко. Правда, последние не имели ни малейшего представления, за какими "трофеями" отправились. Ну, снова возвращаюсь к своим подопечным - раненым офицерам. О "трофеях" позже. В хате, где я оставался с радиостанцией под командный пункт были заняты большая комната и поменьше - кухня. Мы с радиостанцией занимали кухню. Штабные отправляясь за "трофеями" дверь в свою комнату закрыли на замок. Так что пленные разместились тоже в кухне. Радиостанция в свернутом состоянии размещалась на лавке, к которой примыкал стол. Чтобы все было понятно, на стол я положил свой МР-40 (немецкий автомат). Румынам показал место в другом углу. Облегчало общение с ними то, что среди них оказался какой-то славянин, с которым я наладил худо-бедно общение на страшной смеси славянских языков. На другой половине хаты комната наполовину была завалена солью. Поверх ее были набросаны какие-то камышовые циновки. Послал туда двух румын, которые вроде бы были не сильно ранены. Они притащили оттуда циновки, уложили их на полу в указанном мною месте. Установил через "переводчика", кто среди них самый старший по званию. На счастье, он был легко ранен. Назначил его старшим. В сложившихся условиях он подчинился и сразу стал командовать своими. Ослабевшим разрешили лечь на циновки. Показал, где лежит топливо (в основном, сухой камыш и немного деревянных фрагментов поломанных вещей). Затопили плиту. Поставили кипятить воду. Дал понять, что сначала займемся в пределах возможностей промыванием ран (для этого и поставили кипятить воду) и сменой повязок. Достал из наших "загашников" несколько штук индивидуальных перевязочных пакетов и немецких эластичных бинтов. Процедуру начали с лежачих. Некоторые "шустряки" пытались прежде всего заняться собой. Пресек решительно. Слушаются. После перевязок разрешил заняться приготовлением пищи. Показал, где лежат продукты (в основном рыба, сало, мука и сильно карамелизированный бекмез). Видно, были сильно голодные. Глаза загорелись. Более здоровые пытались добраться до еды в первую очередь. Пытались есть, что возможно, не дожидаясь варки и забывая про своих более слабых коллег. И это пресек решительно. Заставил дожидаться, когда будет приготовлена нормальная пища. Заставил в первую очередь накормить слабых. Страдали, но выполнили. Поели. Через переводчика поручил старшему взять некоторое количество вяленой рыбы и разделить ее поровну между всеми. Разрешил набрать соли и немного муки. Это, объяснил им, на будущую дорогу. В итоге они "воспылали" ко мне. Начали о чем-то говорить между собой по- румынски. Потом полезли в карманы. В итоге на столе появилось несколько штук перочинных ножичков, зажигалки, авторучка и, даже, немецкого военного образца карманные часы. Переводчик объяснил, что это от них мне "презент". Я решил до конца продолжать роль благородного воина Красной Армии. Отказался от этих подарков. Просто стыдно было обижать немощных. Так что этим сильно повезло. В тыл (в плен) они отправлялись не обобранными, да еще и с маленьким запасом продуктов на дорогу. Написали и вручили мне свои домашние адреса. Мол, после войны могу приехать к ним в гости. Потерял я эти адреса.

ХР-118
06.11.2002

Во второй половине дня, ближе к вечеру, судя по всему, боевые действия на косе прекратились. Мои "подопечные", раненные румынские офицеры, сытые и перевязанные, расположившись на циновках, отдыхали. Некоторые, серьезно раненные, стонали.

Стали появляться штабные офицеры и разная штабная обслуга из солдат и сержантов. Возбужденные победными действиями наших войск, живо обсуждали произошедшие события. Появились конные повозки хозяйственных подразделений. Большинство из них почти доверху были набиты румынскими меховыми безрукавками. У "безлошадных" безрукавками были набиты вещмешки. И у совсем небольшого количества не было никаких "трофеев" (толи не повезло, толи считали безнравственным собирать таким образом "трофеи"). Мои Маховский и Проценко тоже вернулись практически с пустыми руками (безрукавок, во всяком случае не принесли ни одной, к великому нашему огорчению).

Оказывается, доступ к безрукавкам (отъему у плененных румын), захватили шустрые хозяйственники, никогда не опаздывающие в таких делах, и власть имеющие офицеры со своими прихлебателями (писарями, связными, ординарцами и т.п.). Так что простому люду доступ к безрукавкам практически был перекрыт. Скажу только, что 3 безрукавки мы все-таки раздобыли - сперли с одной из хозяйственных повозок. Операция была хорошо продумана и поэтому удалась. Штабная комната в нашей хате быстро наполнилась гомонящей штабной "публикой" живо обсуждавшей перипетии заканчивавшегося дня. Один перед другим похвалялись, сколько десятков румын каждый из них взял в плен. Румыны вообще практически очень редко, если сзади них не находились немецкие подразделения, оказывали нашим сопротивление. При малейшей возможности предпочитали массами сдаваться в плен нашим войскам.

Из отрывочных разговоров вернувшихся, в районе Форштадта румыны еще оборонялись. Вроде бы планировалось за ночь или к утру десант ликвидировать полностью. Второй раз нам пришлось слушать разглагольствования штабных офицеров о том, какой бы орден каждый из них хотел бы видеть на своей груди за свои "заслуги" по ликвидации десанта и сетования на то, что Батя (к-р полка Т.И.Степанов) опять не оценит должным образом их роль в этих боях. Как все это было противно слушать!

На площадь перед хатой, где размещался полковой штаб, мы со своей радиостанцией и пока еще находившимися под нашей опекой раненными румынами, под конвоем наших солдат начали подходить довольно внушительные колонны пленных. Вид их был ужасный! Многие были в подштанниках и нижних рубашках, на некоторых изношенная гражданская одежда (хорошую было, по-видимому, жалко отдавать), кто-то был покрыт какими-то дранными солдатскими одеялами и другими накидками неизвестного происхождения. А на улице температура никак не выше минус десяти и сильный ветер со снегом. Тяжело нам было смотреть на страдающих на морозе пленных. Враги, все-таки! Но все равно по-человечески их было жаль. Из принадлежавшего им обмундирования у большинства из них на головах сохранялись островерхие папахи. Головные уборы противной стороны у наших солдат не имели хождения. Произошел, так сказать, принудительный обмен обмундированием. Подавляющее большинство наших солдат были мобилизованы в селах Таврии (между Перекопом и нижним течением Днепра). Из-за отсутствия обмундирования, воевали в своих гражданских одеждах. Румыны даже посчитали, что против них выступают "русские партизаны". Партизан они боялись, пожалуй, больше чем регулярных войск. Вот эти-то "партизаны" и снимали с пленных (в основном) и убитых румын, по негласному согласию нашего командования, годное к носке обмундирование. А оно практически в ста процентах было годным к носке. Раздевая румын, многие взамен отдавали им свои обноски, многие от жадности свою одежду сохраняли у себя. Наши старые солдаты, дошедшие до этих мест от Донбасса и Молочной, так поизносились, что взамен отбираемого у румын обмундирования могли предложить им только полностью сопревшие гимнастерки, брюки и совершенно развалившиеся ботинки и, в лучшем случае, поношенные немецкие куртки и штаны или уж совсем изодранные трофейные немецкие одеяла или плащ-палатки. Старые солдаты были все же более гуманными по отношению к румынам, чем мобилизованные полевыми военкоматами местные жители ("ось-ось-о"). Наших пленных румын тоже включили в формируемые для марша в наш тыл колонны. Пожалуй, у всех раненых наши солдаты меховые безрукавки поодбирали. Мы это наблюдали, нам было жаль раненных, но мы не могли ничего поделать с этим. Насколько память мне не изменяет, боевые действия на косе закончились полной ликвидацией румынского десанта и пленением их солдат и офицеров (включая и их командира - не то командира отдельного батальона, не то командира полка, - единственного из их офицеров носившего сапоги, которые кто-то из наших ухитрился с него снять), утром числа 5-го декабря 1943г.

Дня через два наши полки (70-й и 71-й) двинулись в направлении Перекопа. Наш 71-й полк расположился в длиннющем (ок. 18 км) населенном пункте - Келегейских хуторах. Пока стрелковые подразделения вроде как бы расположились на короткий отдых. Появился слух, что дивизия перешла в стрелковый корпус (его номера не запомнил) 28-й Армии и должна двинуться куда-то в сторону Никополя. На время этого отдыха прикомандированных к полкам радистов, вызвали в нашу 32-ю отдельную гвард. роту связи 24-й ГСД. Решили немного нас повоспитывать, а то совсем, по мнению ротного командования, мы распустились и не проявляем никакого почтения к своей роте и ее "отцам командирам".

ХР-119
25.11.2002

На Келегейских хуторах 71 полк и мы с ним пробыли около двух дней. Полк ушел не то в Ивановку, не то в какой-то другой рядом расположенный населенный пункт. Мы, сообщив командиру полка, что нас на время отзывают в роту связи, забрав радиостанцию, отправились в расположение дивизии, где находилась наша рота. Мы и в то время не очень старались запоминать названия населенных пунктов - слишком часто в тех местах приходилось их менять. При выходе на Днепр мы двигались по этим местам, затем в тех же местах или около них проходили на Кинбурнскую косу и обратно; потом из них и мимо них проходили на Никопольский плацдарм и снова возвращались в эти же места; и, наконец, из этих же мест выходили через Перекоп в Крым. Так что все названия в памяти перемешались порядком. Чулаковка, Келегейские хутора, Чалбасы, Прогнои, Збурьевка (или Ново-Збурьевка), Ивановка (или Ново-Ивановка), Ново-Украинка, Скадовск и другие. Порой трудно вспомнить при такой мешанине в какое время и в каких из этих населенных пунктов приходилось находиться. Хорошо, хоть, что все они находятся на небольшом, сравнительно, пятачке и на географию происходивших в те времена событий существенно не повлияют.

Насколько помнится, дивизия располагалась в Чулаковке. Командование роты располагалось в жилых домах. У кого оборудование было смонтировано на автомашинах - с комфортом располагались в крытых кузовах. Ну, а всех остальных (в том числе и возвратившихся из полков радистов), поместили в здании сельхозназначения - то ли в бывшем коровнике, то ли в каком-то хранилище. У стен ( по периметру) земляной пол покрыли слоем соломы. Поверх нее постелили плащ-палатки. Устроились, можно сказать, с комфортом. Один недостаток - помещение не имело отопления. На улице декабрь все-таки. Холодновато было. Днем это было не так заметно. Приходилось двигаться и частенько находиться в теплых помещениях, где приводили в порядок наши радиостанции и аккумуляторы. А вот вечером, когда все собирались в нашем коровнике, приходилось померзнуть. В роте было много солдаток - радисток телефонисток, бодисток и др. Они тоже, за исключением счастливого меньшинства, занятого при начальстве или на дежурствах (дежурств было мало - дивизия не воевала, находилась на отдыхе), располагались тоже в этом помещении. Девчонок было меньше, чем парней. Им уступили "самое теплое" место - у короткой стены - против входа. Парни расположились вдоль длинных стен. Располагались по "профессиональным" интересам - радисты - «дивизионники" (это мы, из полков) своей группой, телефонисты - своей и так далее. Каждая группа старалась укладываться потеснее, чтобы не так сильно мерзнуть. В каждой группе текли свои разговоры. Все это быстро прекращалось, и начинались задушевные песни (именно так в памяти и сохранились - как "задушевные"). Первыми начинали девчонки, затем вступали парни. Пели не громко, в основном - русские и украинские народные (из лирического репертуара) песни. Чаще всего "Разлуку... « - любимую песню телефонистов (напевали они ее, когда разматывали с катушек телефонные провода, или когда их сматывали), "Летят утки..." - эту песню я почему-то особенно запомнил. Как услышу - сразу на память приходят холодные вечера и ночи той поры и согревавшие нас песни.

Через несколько дней (где-то ближе к середине декабря 43-го), отдохнувшая дивизия двинулась на север к местам новых боев. Помнится, проходили вблизи Алешек (Цюрюпинск) через Алешкинские пески (кучугуры), через не то Новую, не то Большую Маячку. В ней останавливались почти на сутки. Местные жители там не видят жизни без "узвара" - компота из кураги. Наша хозяйка собиралась на ярмарку аж в Серогозы (по непогоде - морозец, ветер, снежная крупа с неба). Далее наш путь лежал мимо Каховки в направлении на Серогозы и Рубановку (Новую Рубановку?).Прибыли туда в начале 20-х чисел декабря.

А перед Новым, 1944-м годом, наш полк в числе других полков дивизии заняли в районе Великой Лепетихи оборонительные позиции. НП командира полка располагалось в небольшой землянке с входом из траншеи. В землянке с командиром полка из обслуживающих его связистов находился только дежурный телефонист. Подменный телефонист и мы, дивизионные радисты, располагались, кто как сможет, непосредственно в траншее, на открытом воздухе, не удаляясь далеко от командирской землянки.

ХР-120
01.12.2002

Нашли недалеко от землянки командира полка коротенький "аппендикс" - ход сообщения, ответвлявшийся от основной траншеи и метрах в трех от нее перекрытый землей, выброшенной при взрыве рядом упавшего крупнокалиберного снаряда. Сверху прикрыли немецкой плащ-палаткой, закрепив ее вместо колышков снаряженными патронами от противотанковых ружей. Первоначально дырки в подмерзшем грунте делали штыками от наших винтовок; потом в дырки вдавливали пулей вниз патроны и забивали поплотнее каблуками своих ботинок. Риск был двойной. Во-первых какой-нибудь гвоздь на ботинке мог ударить по капсюлю и тогда... Во-вторых на поверхности (а она там ровная, как стол, до горизонта - Таврические степи!) находиться было очень рискованно: немецкие снайпера работали хорошо (это в светлое время), а в течение всех суток был огромный риск попасть под артналет.

Так называемый "артналет" - это очень страшная штука. Начинается внезапно и в непредсказуемом месте Беглый огонь большой плотности одновременно ведут из большого количества артиллерийских (и минометных) стволов разного калибра. Длится он всего несколько минут (максимум). Потери от него в подавляющем числе случаев весьма значительны. У многих, попавших под артналет, возникает панический, неуправляемый страх. Люди от страха начинают метаться, покидать даже свои укрытия. Наступает какое-то состояние сумасшествия. И это проделывают совсем не трусы. У многих солдат в результате каких-то психологических потрясений возникает и закрепляется какое-то чувство панического страха перед тем или иным видом оружия. Одни в паническом страхе начинают метаться во время бомбежки с воздуха, другие теряют рассудок при артналетах или при виде вражеских танков и т.д. Люди вполне нормальные при других видах боевого воздействия. Их никто не считал трусами. Обычно в своих подразделениях все знают, кто и на что реагирует неадекватно на те или иные критические ситуации. Стараются при психозе придержать коллегу даже силой. Если его неуправляемые действия могут принести серьезный вред другим, не останавливаются даже перед применением оружия. Так, например, было во время боев на Молочной, когда немцы применили против пехоты зенитные пушки. Начальник артиллерии полка ст. л-т Шилов, во имя спасения жизни минометного расчета, застрелил впавшего в паническое состояние своего любимца, командира расчета, в общем-то смелого парня.

В общем, сделали что-то в виде землянки с крышей из плащ-палатки. Вход из траншеи закрыли тоже плащ-палаткой. Размеры получившейся землянки, в длину (до образованной взрывом перемычки) - около 2-х метров, ширина - метра полтора. Тесновато, но лучше, чем в открытой траншее. Справа по ходу выковыряли горизонтальное цилиндрическое отверстие под немецкий металлический контейнер для противогаза. Проковыряли сверху дырку в земле до заранее сделанной дырки в банке - своеобразный дымоход. Печка есть. Нужно топливо. По степи в районе обороны практически не было ничего, что могло бы гореть. Изредка ветер мог прикатить засохший куст "перекати-поля" (его ветви образовывали нечто, похожее на шар). Но на него всегда находилось много охотников. По топливу его можно было приравнять к одной средних размеров ветке полыни. Поэтому перекати-поле использовали в основном для подстилки (если кому повезет). Иногда, для быстрого нагрева воды в котелке (для чая, например) использовали пороха из патронов разных калибров или, если повезет украсть у минометчиков, пороховые ускорители. Для отопления этот вид топлива не подходил. Много возни с извлечением, а сгорает быстро.

Самое выгодное в таких условиях топливо - тротил. Горит долго, тепла достаточно. Недостаток: сильно много копоти. При общем дефиците топлива тротил тоже нелегко было раздобыть. Но у нас была хорошая "валюта" - сухие батареи анодного питания радиостанции - БАС-60 (в основном). В народе они назывались "басовками". Мы ухитрялись иметь в запасе для меновой торговли одну - две новеньких батареи. Из них мы делали трехэлементные батарейки для плоских немецких фонариков (трехцветных) Daymon. Из одной БАС-60 можно было изготовить до13-ти батареек. Фонариков было много, а вот батарейки были в огромном дефиците. Судя по тому, что основными потребителями наших батареек были разведчики, можно предположить, что и у немцев они были в дефиците. Кстати, приходилось очень бдительно стеречь наши "басовки". И не только находящиеся в запасе, но и установленные в блоке питания. Был такой случай, когда пытались из-за батарей украсть блок питания.

Мы знали, что у саперов можно разжиться тротилом. Так что мы им наделали батареек для их фонариков, а они в достатке снабжали нас тротилом (и нашим и немецким).

ХР-121
06.12.2002

Первая попытка растопить нашу печку окончилась неудачей. Во-первых почти весь дым повалил не в трубу, а в наш окоп. Ну, а та малая его часть, что все же вырвалась на поверхность, по-видимому была замечена немцами (дело происходило днем). Вблизи разорвалось несколько мин, потревоживших не только нас, но и "население" землянки (НП) командира полка - мы находились от нее недалеко. Виновниками обстрела посчитали нас. Отматерили. Хорошо, что на этот раз этим и закончилось. Повезло, что от этих мин никто не пострадал. Решили дождаться темноты. У нас был еще один контейнер для немецкого противогаза. Когда стемнеет, постараемся расширить отверстие дымохода в грунте, а над поверхностью земли нарастим трубу из контейнера, в надежде, что тяга будет лучше. Если все получится, топить печку будем в темное время суток. Все получилось, но страху натерпелись. Немцы сравнительно часто тревожили нашу оборону неожиданными артналетами - и днем, и ночью. Не хотелось бы попасть под него. Печка заработала более или менее нормально, коптила не очень, почти весь дым уходил в трубу. Правда, тепла от нее было мало, как от маленького камина. Но земля на стенках нашей землянки в тонком слое все же таяла и мы ее время от времени соскребали (чтобы не мазаться).

Примерно на третий день в торцовой стенке, образованной взрывом снаряда, после очередного соскребания оттаявшей земли показались сначала рука, потом часть туловища и голова убитого и заваленного землей нашего солдата. Стало ясно - в ближайшее время этот труп вывалится на нас. Решили подыскать себе другое жилище. Наша землянка, если смотреть в сторону немецкой обороны, находилась левее землянки командира полка ( метрах в 10-15 от нее). Дальше удаляться в эту сторону от командирской землянки было нежелательно - могли не услышать вызова. Решили посмотреть, не найдется ли чего подходящего правее землянки командира.

Метрах в 15 вблизи основной траншеи обнаружили окоп для 82 или120 мм миномета, никем не занятый. Минометчики, как оказалось, только-только покинули его. Их миномет то ли немцы повредили, то ли просто произошла поломка, и они отправились всем расчетом и со своим минометом в свое подразделение. Мы быстро заняли этот окоп. Для того, чтобы понять важность нашего "приобретения", несколько слов об устройстве минометного окопа. Круглая яма диаметром около 1,5 метра и глубиной сантиметров 80-85, не больше. В ней размещается собственно миномет. От ямы в диаметрально противоположные стороны отходят два "уса" длиною около метра, глубиной, как и яма (80-85 см) и шириной сантиметров 60. Эти "усы" предназначались для укрытия расчета при обстрелах. Хозяйственные минометчики перекрыли "усы" досками (наверное, от снарядных ящиков) и сверху засыпали тонким слоем земли. Собственно, окончательно мы заняли не весь окоп, а только один "ус". В дальнем углу поместили блоки радиостанции и все остальные свои вещички. Из оружия на это время у нас троих было по трофейному парабеллуму (выменяли у разведчиков за батарейки для фонариков). Мой автомат, когда нас собирали в нашей роте после Кинбурнской косы, какая-то "растяпа" сперла. Чтобы кто-нибудь из ротного командования не позарился на мой MP-40, я вынужден был его прятать. Видно, плохо прятал. Вот и сперли.

В "усе" кроме радиостанции и своих вещей, смогли разместиться только мы трое и только сидя на земле, поджав к груди колени и согнувшись так, что подбородки наши почти касались коленей, а руки или обвивали их или, будучи согнутыми в локтях, упирались в подбородок. Располагались в таких позах друг за другом, тесно прижавшись. Целую ночь в таких позах сидеть было не очень приятно. Единственная "приятность" - в таком замкнутом объеме и такой тесноте не было холодно. Представьте себе: самому дальнему приспичило выбраться "по нужде". Будятся двое впереди сидящих. Ругаются по-страшному. Но делать нечего, надо вылезать из тепла на холод. Потом снова возня с размещением на своих местах. Ко всему всю ночь беспокоящий артиллерийско-минометный обстрел или внезапные артналеты. Иногда взрывы снарядов или мин где-то совсем рядом с нашим окопчиком. Окоп встряхивает, с крыши за шиворот сыплется оттаявшая земля. Каждый миг ждешь, что один из снарядов угодит в нас. Так что не сон, а сплошные муки. В этом окопчике мы промучились две ночи. Возвратились со своим исправленным минометом минометчики и нас прогнали. Опять надо искать место, где можно было бы сносно устроиться. До наступления темноты рассчитывали пересидеть в тесном окопчике у полковых телефонистов.

Пустил нас на время старый наш знакомый (по боям на Молочной), дежурный телефонист Борис Розендорф (в сентябре 1981 г. мы с ним встретились на одной из ветеранских встреч, о многом вспомнили, в т.ч. и о боях под Лепетихой). Телефонистам частенько приходилось под огнем немцев ползать по открытой местности в любое время суток - устранять повреждения на линии. Борис и подсказал нам, что метрах в 20-ти, за землянкой командира полка есть яма примерно 2х2метра и примерно такой же глубины. Ему пришлось там укрываться во время артобстрела. Это было дня за два до наступления Нового, 1944-го, года.

Дождались темноты. Добрались до ямы. Яма оказалась таких размеров, что ее можно было накрыть сверху плащ-палаткой. В ней кто-то до нас размещался - пол был устлан хорошо умятыми ветвями перекати-поля. Пищу и воду для питья (чаще всего в виде чая) мы получали в полковой роте связи, где состояли на довольствии. Здесь ее доставляли на НП для своих телефонистов и для нас повар с кухонным рабочим, иногда и старшина роты появлялся. Все это происходило или утром перед рассветом, или вечером после наступления темноты. Так что с питанием особых проблем не было. В этот раз мы дождались ужина, поели и после этого занялись обустройством ямы. "Печка" наша осталась в брошенном нами окопе, где из земли вываливался убитый наш солдат. На улице вроде потеплело, да и две почти без сна проведенные ночи, не располагали к дополнительным усилиям по установке на новом месте печки. Постелили плащ-палатку легли, тесно прижавшись друг к другу, и почти мгновенно уснули. До утра спали как убитые. Проводная связь с батальонами и дивизией работала нормально и нас никто не тревожил. Но все же мы все время старались быть наготове. Попросили телефонистов, чтобы в случае чего они нас предупредили. Утром, проснувшись, услышали крики телефонистов, звавших нас получить завтрак. На улице еще темно. Решили все трое отправляться за завтраком. Тишина. Немцы не стреляют.

Солдаты вылезли из траншеи и небольшая кучка их сгрудилась вокруг чего-то. В предрассветной темноте видно еще плохо. Подошли и мы. Не можем понять, что вдруг за интерес рассматривать доставленных трофейщиками (старички нестроевые, собиравшие трофеи и исполнявшие обязанности похоронной команды) наших убитых. Убитые (человек15) лежали у края большой снарядной воронки - будущей братской могилы для них. Наших убитых непосредственно в районе боев очень часто хоронили таким способом. На Миусе и меня чуть было не похоронили таким же образом. Но, когда меня тащили к воронке, я очнулся и застонал. В результате попал сначала в санбат, а потом в госпиталь. А домой пошла похоронка (вторая).

ХР-122
13.01.2003

Оказывается, вместе с нашими убитыми трофейщики приволокли мертвого немца - видно, в темноте не разглядели. Но внимание было привлечено не к немцу, как таковому, а к его необычной экипировке. На нем были очень светлого цвета куртка и брюки, скорее всего с пуховым утеплителем, шапка ушанка и массивные башмаки. Мы такой одежды у немцев не встречали. Кто говорил, что это зимняя горно-егерская форма (против нас на этом участке сражалась австрийская 3-я горно-егерская дивизия); другие предполагали, что это альпинистская одежда; но все согласились, что это был немецкий разведчик, погибший скорее всего от шальной пули или осколка. Удивительно было, что никто его до сей поры не обыскивал. Ну, этот "недогляд" шустрые ребята быстро устранили. Карманы были тщательно проверены, все полезное из них было извлечено. После этого с убитого начали снимать одежду. Мы не стали больше задерживаться и подались к полковым связистам за завтраком. Да и рискованно находиться на поверхности - в любой миг может прилететь от немцев снаряд или мина.

Это было дня за два или за три до Нового, 1944-го, года. Мы, как связисты, бывая часто около "начальства", слышали из их разговоров, что на Новый год ожидается наше большое наступление на немцев. Говорили, что в полковые тылы привезено много водки (водка на передовую, даже зимой, поступала очень и очень редко - я не могу вспомнить, даже, когда она бывала), надеялись "обмыть" предстоящую победу. Ожидалось, что немцы в результате нашего наступления будут сброшены в Днепр. Такая уверенность подкреплялась сведениями об увеличении наших артиллерийских частей, прибытием "Андрюш" (108-ми килограммовые реактивные снаряды, запускаемые с направляющих, установленных на земле). Шли разговоры и о концентрации наших танков. Короче говоря, начальство было настроено на победу.

Естественно, и мы надеялись на то, что будем наступать. В наступлении не так голодно, как в обороне. Все-таки юг Украины - у жителей было что поесть. И немцы и наши вели вялый артиллерийско-минометный огонь. Это настораживало. Чувствовалось, что что-то готовится. Проводная связь функционировала нормально. Кто-нибудь из нас троих периодически наведывался к телефонистам на полковом НП, чтобы в случае чего быстро развернуть свою радиостанцию. До наступления темноты нужды в нашей радиосвязи у командования не возникало. Догадались выпросить у телефонистов трофейный немецкий телефонный аппарат (кстати, уже давно телефонисты постарались заменить наши телефонные аппараты на немецкие, более легкие и более удобные), моток трофейного телефонного провода и подсоединились к ним. Так что можно было спать спокойно, в случае чего нам позвонят. Дождались когда доставят ужин. Поели и завалились спать. Печку в своей яме не сделали. Тесно прижавшись друг к другу и, вроде бы согревшись, начали засыпать.

Вдруг раздался ужаснейший грохот. Немцы на ночь глядя устроили артналет. Земля от частых и многочисленных разрывов буквально ходуном ходила. Такое ощущение, будто и наша яма подпрыгивала от близких разрывов. Сидим, прижавшись и ждем, что будет. Вдруг резкий удар, нас хорошенько тряхануло. Буквально в десятке сантиметров от нас из стенки ямы у самого ее дна выскочил носок снаряда. Все это произошло почти мгновенно и мы это не только почувствовали, но и видели. "Все! Взрыв и конец!" - успели подумать. Но взрыва не произошло. Еще успели услышать шипение кипящей влаги при контакте ее с разогретым снарядом. Выскочили мы из своей ямы мигом. Радиостанция осталась в яме. Снаряды продолжают рваться. Успели мы все-таки добежать до траншеи и только тогда начали соображать, что нам чертовски повезло! Отдышались. За это время артналет прекратился так же внезапно, как и начался. Пришли в себя. Надо возвращаться за радиостанцией и своим барахлишком. Страшно - вдруг у снаряда взрыватель с замедлением! Добрались до ямы. Маховский (как наш начальник) остался наверху, а мы с Проценко спустились на ее дно. Быстро подали наверх упаковки рации и все остальное. Быстро выбрались и перебрались в траншею. По ней добрались до телефонистов. Там и дождались утра, изрядно померзнув.

Утром выяснилось, что при этом артналете было несколько человек убито и много ранено. Один снаряд угодил в минометный окоп (где мы накануне ночевали). Погиб весь минометный расчет и полностью выведен из строя миномет. Когда рассвело, мы преодолевая страх, добрались до своей ямы, посмотреть на неразорвавшийся снаряд. Наружу из стенки торчала примерно четверть его с взрывателем. Его калибр - не менее 220мм. Посмотрели. Порадовались своему везению и вернулись назад в траншею. Снова проблема, где размещаться. Возвращаться в свою яму к неразорвавшемуся снаряду охоты не было. Осмотрелись. Поняли, что вблизи от НП (а нам от него далеко удаляться нельзя), никаких надежд на какую-нибудь ямку не было.

Оставалось или располагаться прямо в траншее, по которой туда - сюда ходят люди (а мы для них будем препятствием), или все-таки, преодолев страх, вернуться в оставленную нами яму. Пока мы думали, ситуация неожиданно изменилась. Командир полка распорядился, чтобы радисты (т.е. мы) прибыли к нему на НП и вышли на связь с НП дивизии. К землянке, где размещалось НП, примыкал небольшой окопчик с крышей, в котором со своим связным (или ординарцем) размещался какой-то штабной офицер. Офицера куда-то переместили, а нас распоряжением командира полка вселили в этот окопчик. Окопчик был для нас с радиостанцией немного тесноват, но нас вполне устраивал. В нем было достаточно подстилки из "перекати поле" и была маленькая печурка (тоже из контейнера для немецкого противогаза). В общем разместились. Развернули свою радиостанцию. Проверили связь с НП дивизии. Стали ждать дальнейших указаний.

ХР-123
15.01.2002

Радиостанция дивизионного НП назначила нам время контрольных связей. Маховский распределил наши дежурства на это время (каждый должен был дежурить по 12 часов). Как всегда в таких случаях первым приходилось заступать самому младшему (по должности). Так что до следующего утра досталось дежурить мне. Радости было мало - последние ночи по тем или иным причинам мы не высыпались (особенно в последнюю). Ну, "отмучился" без происшествий, даже иногда удавалось на несколько минут вздремнуть (контрольные сеансы должны были проходить через каждый час, но иногда удавалось договориться с радистом на другом конце о продлении интервала до двух часов; он тоже не против был вздремнуть). Утром, часов в десять, разбудил Петю Проценко (он с Донбасса, г.Харцизск). Сдал ему дежурство и вылез на поверхность, по малой нужде. Тут следует заметить, что на передовой существовало неписанное правило: оправляться только (и по "большому" и по "малому") на поверхности и ни в коем случае в окопах (любого профиля и назначения), если там располагались люди. Правило это исполнялось неукоснительно. Нарушали его в основном офицеры (но не все); из солдат преимущественно новички, впервые попавшие на передовую. Нарушителям из солдат могли, так сказать, и "морду набить". А офицеров за это только материли (в своем, солдатском, естественно, кругу) и презирали, награждая всякими, подходящими для этого события, нелестными эпитетами (естественно, так же в своей солдатской среде). Так что эти естественные для человека отправления приходилось делать с большим риском для жизни. Как правило, старались приурочивать это к темному времени суток, сокращая время своего пребывания на поверхности до минимума. Все это в какой-то мере походило на игру в "рулетку", только здесь неожиданный выстрел можно было получить не из пистолета (офицерская рулетка), а из богатого арсенала стреляющих средств германского Вермахта. Оправившись, быстро вернулся в нашу землянку. Ребята не спали, но землянку еще не покидали. Правда Маховский до наступления рассвета, затемно, сбегал к полковым связистам за завтраком. Я сообщил им, что сзади нашего НП появилось несколько зенитных пушек, похоже, калибром 88 мм. Стволы их были направлены горизонтально. Значит планируют использовать их как противотанковые и противопехотные. Не могу с полной уверенностью утверждать, что это было перенято у немцев, но мы тогда думали, что дело обстояло именно так. Могли и заблуждаться. Кроме этого, как мне показалось, количество и других артиллерийских установок заметно увеличилось. Мое сообщение об увиденном ребят заинтересовало. Решили, что скоро должно начаться наше наступление.

Тут до нашего слуха долетели какие-то выкрики на повышенных тонах, доносившиеся из землянки командира полка. Прислушались. Кричал какой-то артиллерийский начальник. Что это был начальник, поняли по смыслу произносимых им слов. Оказывается, артиллеристы, готовясь к подавлению целей противника при артподготовке перед началом запланированного нашего наступления, в течение предшествующих суток вели пристрелку выявленных целей противника. По результатам пристрелки установили реперы - вешки из жердей тонкоствольных деревьев, доставленных с большим трудом и риском из тыла. На рассвете обнаружилось, что все вешки исчезли. Наша пехота в темноте растащила их на топливо. Таким образом артиллерия лишилась возможности вести прицельную стрельбу. Пусть, мол, пехота теперь не обижается на возможную плохую работу артиллерии. Вина всецело ложится на нее, пехоту. Кстати, это было не впервые. Вешки у артиллеристов пехота воровала и раньше. Откуда эти солдаты-пехотинцы могли знать, что артиллерия по этим вешкам ведет прицельную стрельбу по невидимым целям?

ХР-124
16.01.2002

До 1 января 44г. ничего особенного у нас не произошло. Дежурили на рации. Кроме контрольных связей никаких переговоров по радиостанции не велось. Телефонная связь со всеми корреспондентами была устойчивой. Находясь практически рядом с командованием полка, мы слышали все телефонные переговоры Степанова с командиром дивизии и со своими подразделениями. Шла интенсивная подготовка к грядущему наступлению. Уточнялись сроки начала и конца артподготовки. С командирами стрелковых батальонов обсуждались порядок перехода в наступление. В общем все как всегда перед наступлением. В очередную контрольную связь с дивизией (это было часов в 10 утра 1-го января 1944 года) нам было приказано быть на приеме, т.е. приемник радиостанции должен быть включен постоянно и настроен на частоту радиостанции командира дивизии Саксеева. Включили, слушаем. Ситуация ответственная и за рацией сидит Маховский, командир нашего расчета. Мы двое устроились почти рядом, но так, чтобы не мешать командиру полка, когда он будет пользоваться радиосвязью. Выход нашей земляночки соединялся с небольшим коридорчиком командирской землянки (которую называли блиндажом, хотя она на него мало походила - один накат из тонких жердей, присыпанных тонким слоем земли), и все это выходило в траншею. Расположившись в траншее мы не очень далеко удалялись от нашей рации, метра на 3 -4, так что позвать нас в случае чего было не сложно. Усевшись в траншее, собирались посмотреть, как будут развиваться события. Пока шла очень вялая стрельба и с нашей стороны и со стороны немцев. Хотелось посмотреть как будут развиваться дальнейшие события хотя бы вблизи от нашего НП. Особенно хотелось посмотреть на стрельбу "Андрюш", до этого нам не приходилось так близко от них находиться. Но, для того, чтобы смотреть на то, что делается на поверхности, нужно хотя бы высовывать из траншеи голову, а это "чревато".

Хотя мы находились от немцев на приличном расстоянии (около километра), риск попасть под пулю снайпера не исключался, хотя больше шансов было попасть под осколки какого-нибудь шального снаряда или мины. Но любопытство было столь велико, что мы все же периодически и на короткое время высовывались из траншеи. Заметили, что сзади нашего НП метрах в 300 - 400 на земле появился своего рода забор, похожий на штакетник - это были установленные прямо на земле направляющие реактивных установок, известных в солдатском обиходе под именем "Андрюша". На всех направляющих уже были установлены 108-ми килограммовые реактивные мины. Практически, до этого момента мы только слышали об этих реактивных установках и не видели, как они выглядят вблизи. Мы представляли эти установки так: направляющие - отдельно, снаряды - отдельно. Считали, что направляющие на позиции устанавливаются заранее, без снарядов. Последние же размещаются на них позже, перед началом стрельб. Такое представление об этих установках, сохранилось у меня в памяти до самого последнего времени. И вот, буквально на этих днях, мне пришлось встретиться с человеком, который воевал на этих "Андрюшах". Его информация об этих реактивных установках явилась для меня откровением, но об этом ниже.

Надо заметить - на фронте среди вояк ходило много рассказов и легенд о необычных видах боевой техники, боеприпасов, их применении. Порой трудно было понять, где реальность, а где фантазия. Ходили, например, рассказы о "чертовом колесе", примененном на одном из фронтов в начале войны. Это колесо своим видом напоминало большое металлическое (со шпорами) колесо широко известного в довоенное время колесного трактора Интернационал - в просторечье - "Интер" (Сталинградский тракторный завод); скорее всего это и было тракторное колесо. С боков колесо было закрыто металлическими листами и по их окружности находились реактивные сопла. Внутри колеса размещались взрывчатка и что-то в виде реактивного горючего. Горячие газы сгоравшего горючего вырываясь из сопел, приводили колесо в движение. Запускали его в направлении немецких позиций. Катилось оно за счет реактивных газовых струй с довольно большой скоростью, подскакивая на неровностях и при этом, в большинстве случаев, направление его движения менялось на противоположное, т.е. оно возвращалось к своим и там взрывалось. Пехота его, из-за его непредсказуемого изменения направления, очень боялась. Колесо это быстро сняли с вооружения. Скорее всего оно проходило испытания. Другая легенда: наши первые катюши стреляли такими снарядами, которые взрываясь, все вокруг себя начисто сжигали. Немцы, якобы, были так напуганы этими снарядами, что пригрозили нашим тем, что если мы не прекратим использование таких снарядов, они применят против нас отравляющие вещества. Наши вроде бы испугались этой угрозы и перешли на использование снарядов осколочного действия. В боях под Сталинградом снаряды катюш были только осколочные. Однако, можно предполагать, что в начале войны действительно применялись реактивные снаряды с зажигательным веществом. Судя по рассказам, в качестве зажигательной начинки использовались термитные шары (смесь закись-окиси железа с алюминиевым порошком). Такими термитными шарами в то время снаряжались наши 250-ти килограммовые зажигательные авиабомбы (ЗАБ 250ТШ). Буквы ТШ обозначают "термитно-шаровые". Так что вполне можно допустить, что эти термитные шары и были использованы в снарядах катюш. ЗАБ 250ТШ, кстати, широко использовались нашей авиацией на протяжении всей войны, и не слышно было, чтобы немцы выражали протесты против их применения.

ХР-125
28.01.2003

Старые, еще довоенного призыва, солдаты с грустью вспоминали об одной вещичке, сохранившейся в их памяти под названием "жми - дави". Это был, по их рассказам, кубик из пористого воска, пропитанный спиртом ("20 граммов"), естественно, питьевым. Кубик предназначался в качестве "сухого" горючего индивидуального пользования - для нагревания содержимого солдатских котелков. Однако наш солдат решил, что лучше всего содержащийся в кубике спирт использовать для приема внутрь. Для этого кубик (или кубики, кому как повезет) заворачивались в полотенце или другую, подходящую для этого дела тряпицу. Ткань с кубиками старались посильнее скрутить (как выжимают мокрое белье) воск деформировался и из него выдавливался спирт. Дальнейшее его использование понятно. Может, спирт из воска и еще какими-нибудь приемами извлекали, мне это неизвестно.

У немцев широко использовались таблетки горючего, известные у нас как "сухой спирт" (его истинное название - уротропин). На фронте бывали случаи попыток растворять в воде эти таблетки ("сухой спирт" же!). Пытались и пить. Но массового характера это не приобрело - разобрались, что к чему. Кстати, этот спирт хранился у немцев в оригинальной металлической коробке, легко трансформируемой в своеобразный "таганок", на который ставился котелок, а под ним располагались таблетки. (Многие наши граждане должны помнить эти "таганки" и "сухой спирт". Они широко использовались в быту. Наши по репарациям вывезли из Германии оборудование для их производства.).

Теперь об "Андрюшах". Собственно они навеяли воспоминания об упомянутых солдатских "байках". Ходило много слухов, что это такие устройства, что иногда взлетают с направляющих прямо в деревянной таре. До времени, описываемого в последних "Письмах" (перед новым, 44-м годом), я только слыхал об этих установках, но видеть их и их стрельбу не приходилось. Снаряды "Андрюш" упаковывались в решетчатую деревянную тару, так же, как упаковывались и авиабомбы всех калибров, начиная с пятидесяти килограммовых - ряд продольных брусков вдоль тела снаряда стянутых креплениями в верхней и нижней частях. Я буквально до последних дней был уверен, что упакованные в тару снаряды (точнее, ракеты) и направляющие рельсы до их боевого применения (стрельбы) никак между собой не связаны ("мухи отдельно, борщ отдельно"). Поэтому слухи о пусках ракет вместе с тарой представлялись или как шутка ракетчиков или последствия спешки при стрельбе. Сильно в подробности этого дела я не вникал и вообще-то не сильно верил этим байкам. В начале этого года встретился с человеком, который под Сталинградом был в расчетах этих установок. С удивлением узнал, что снаряд в упаковке и направляющий рельс поставлялись с завода (или с артскладов) в едином блоке, практически готовом (после того как будут выбиты деревянные клинья, обеспечивающие необходимую жесткость системы при транспортировке) к стрельбе. Ведь я видел этот "частокол" в конце 43-го года, почему- то у меня в памяти сохранилось представление о том, что мины на направляющие устанавливаются непосредственно на боевых позициях перед стрельбой. Заблуждался! Так вот, со слов знакомого, у них бывали пуски ракет вместе с тарой, когда в спешке или по иной какой причине, не были выбиты клинья. По всей вероятности выбитые клинья ко всему еще и обеспечивали свободный выход снаряда из тары во время боевого пуска. Кончаю с "байками". Перехожу к событиям 1-го января 1944 года.

ХР-126
28.01.2002

Где-то часов в 11 первого января с нашей стороны началась артподготовка - прелюдия к предстоящему наступлению наших войск в районе Большой Лепетихи. Со стороны немцев никакого огневого противодействия. Впечатление такое, будто вся их артиллерия, включая и минометы, подавлена. Мы, даже, вылезли из своих окопов, чтобы лучше видеть развитие событий. Настроение приподнятое. Надежды на то, что оборона немцев будет сломлена и наши станут преследовать отступающих немцев. Сидение в холодных окопах уже порядком осточертело. Страшный грохот от стрельбы многочисленных орудий с нашей стороны. В расположении немцев клубы дыма от разрывов наших снарядов. Открыли огонь и "Андрюши". Их мины в полете хорошо видны. Летят покачиваясь, виляя хвостовой частью. Снаряды сходят со своих направляющих с очень малыми промежутками времени, некоторые пары взлетают почти одновременно. Смотрим на полет одной из таких пар. Два снаряда покачиваясь, летят так близко друг от друга, что кажется вот-вот ударятся своими боками. Так оно и случилось. Пролетев над нами и на подходе к обороне немцев, снаряды все же ударяются. На глазах всех, кто наблюдал за их полетом, один снаряд после соударения только слегка изменил направление полета и все же продолжал свой полет в сторону немцев, а второй пошел в сторону нашей обороны. Пройдя над нашим НП, он достиг земли метрах в 300-х сзади наших (где сидели мы) траншей. И, "закон свинства", попадает в 220 мм нашу пушку-гаубицу! Взрыв. В воздух летят остатки пушки и, медленно кувыркаясь, как подброшенная вверх кукла, летит, раскинув руки, тело одного из артиллерийской прислуги. До сих пор перед глазами эта картина.

Другой эпизод. Наша артиллерия продолжает артподготовку. По времени минут через несколько арт-огонь должен прекратиться и наша пехота должна начать штурм немецких позиций. Мы, находясь вблизи начальства и поддерживая радиосвязь с НП командира дивизии, знали о времени начала и окончания артподготовки и в какое время должны подниматься в наступление наши пехотинцы. Так вот, перед самым концом артподготовки со стороны нашего тыла появляется одноконная повозка и направляется к нашему НП. Остановились перед нашей траншеей. В повозке 200 литровая металлическая бочка. Сообразили, что с водкой. Сопровождающие - старшина и ездовый. Ввалились в нашу траншею. Старшина подался в землянку, где размещался НП полка и сам командир полка. Наверное, хотел узнать, как и когда двигаться дальше в расположение своего батальона. Ездовый тоже спрыгнул в траншею и за вожжи удерживал остающегося на поверхности коня с повозкой. Конь слегка нервничал - беспокоила его все же интенсивная стрельба нашей артиллерии. Буквально минут через пять, не больше, наша артиллерия прекратила стрельбу. Буквально через несколько секунд шквал арт-минометного огня со стороны немцев. Наш передний край буквально потонул в сизом дыму разрывов. Нарушилась телефонная связь с батальонами. Часть снарядов немецкой артиллерии начала рваться и в расположении нашего НП. Конь начал вставать на дыбы. Пытался бежать. Ездовый со страху бросил вожжи и начал метаться по траншее. Старшина, сопровождавший повозку, тоже куда-то исчез. Хорошо, Петя Проценко вовремя успел перехватить вожжи у струхнувшего ездового и пытался удержать на месте рвущегося от страха коня. Преодолевая страх от рвущихся вокруг снарядов, бросился на помощь Петру и я. Вдвоем, хотя и с трудом продолжали удерживать рвущегося коня. Нам на помощь пробирались и другие солдаты, находившиеся поблизости.

Очень быстро (на наше счастье) огонь немецкой артиллерии в районе нашего НП стал ослабевать и продолжался еще некоторое время в расположении нашего переднего края. Судя по всему, наше наступление немцами было сорвано. А мы "героическими усилиями" сохранили бочку с водкой. Удивительно, конь при обстреле совсем не пострадал.

ХР-127
12.02.2002

Поскольку мы, удерживая коня, были ближе всех к бочке, то и первыми добрались до ее содержимого. Подбежал, оставив на время радиостанцию под присмотр телефонистов, дежуривший на ней Маховский с котелками (двумя нашими и двумя - телефонистов). Петя полез на повозку, я продолжал придерживать за вожжи почти успокоившегося коня (конь военный, к шумам войны более или менее привычный). Водки в бочке было около ее половины, поверх плавал деревянный круг (чтобы не расплескивалась в пути). Выбросив круг, Петя Проценко начал черпать котелками водку. Наполненный котелок принимал Маховский, передавая Пете пустой. После второго заполненного котелка возникли проблемы: рук-то у Маховского всего две, а котелков - четыре. Мои руки заняты удерживанием коня, Петя на повозке. Ставить наполненные котелки на землю весьма и весьма опасно - упрут. Около бочки начал собираться "жаждущий народ". Все пытаются подобраться к бочке. У всех в руках всевозможная посуда: от котелков, коробок от патронов ("цинок") и до касок. Откуда и набралось столько люду! Пытался я передать кому-либо из подбежавших вожжи, чтобы принять у Пети два наполненных котелка, но желающих не находилось. Был среди них и то ли вестовой, то ли повар командира полка. В руках у него было что-то наподобие ведра. Напористо и с криком, расталкивая других, добирался он к бочке. Петя стоял в повозке с двумя полными котелками и не знал, как ему спрыгнуть на землю, не разлив "бесценного" содержимого. Его уже толкали, оттесняя от бочки. На счастье около него оказался подбежавший телефонист. Я после этого бросил вожжи. Конь зашевелился. Возник шум. Кто-то пытался меня ударить. Увернулся. Быстро втроем с четырьмя котелками рванули к своей рации. Отдали два котелка телефонистам. В третьем нашем котелке оставалось немного перловой каши ("шрапнели") от завтрака и немного хлеба. Решили немного выпить, считая, что это нам не повредит. По очереди отхлебнули из котелка по нескольку глотков. Закусили.

Бой почти утих и только в расположении нашего переднего края слышны редкие разрывы снарядов. Связались с дивизионной радиостанцией (НП командира дивизии). Там все спокойно, ничего особого, вроде бы, не предвидится. Разрешили уйти со связи на полчаса. Телефонная связь работает. После выпитых нескольких глотков водки на душе стало вроде бы веселее. Вообще-то к своим обязанностям мы относились серьезно, а тут немного сорвались. Вокруг в траншее уже слышны громкие пьяные голоса. Даже по соседству, в землянке командира полка, началась пьяная разноголосица. Тоже, видать, не удержались. "Тормоза" наши ослабли. Не думая о возможных последствиях, выпили еще по нескольку глотков. Вокруг пьяный шум нарастал. Кое-где даже пытались орать что-то наподобие песен. Пьянка разгоралась. Мы после второго раза как-то незаметно уснули. Проснулся первым Маховский ("начальство" все же!). Тут же растолкал и нас. На "улице" темно. Не сразу разобрались: то ли еще вечер, то ли уже ночь? Оказывается, время уже далеко перевалило за полночь. Маховский включил рацию, довольно быстро связался. Нас немного поругали за невыход на связь в положенное время. Там (на НП дивизии), похоже, уже что-то знали о произошедшей на нашем полковом НП пьянке (по телефонной связи). Дали понять, что нам крупно повезло в том, что немцы не предпринимали в это время активных действий. Действительно, повезло! Неизвестно, что бы было, если бы немцы узнали об этой пьянке. А нас посетила "печаль великая". Во время нашего сна у нас какая-то "растяпа" сперла оба котелка с водкой. Жаль было не только водки, но и котелков! Может, и к лучшему, что у нас украли водку. Мы, наверное, среди всех участников пьянки менее всего страдали от похмелья. Что самое интересное, к утру водка вся была выпита. И многие страдали от того, что нечем было похмелиться.

В течение почти всей первой декады января продолжались вялые попытки прорвать все же оборону немцев. Где-то числа 10, или несколько позже, стало известно, что через несколько дней будет предпринята еще одна попытка прорыва немецкой обороны. Нам снова установили жесткий график выхода на связь с НП дивизии. Оказывается, на время проведения так называемой операции по ликвидации Никопольского плацдарма, наша 24 Гв. Стрелковая Дивизия была передана в 10 (вроде бы) Гв.Стрелковый Корпус 28-й Армии. Наступление должно было начаться после очень сильной нашей артподготовки.

Артподготовка началась (если мне память не изменяет) где-то числа 11-12 января. Мы все время находились на связи с дивизией (телефонная связь часто повреждалась). После артподготовки полки нашей дивизии и другие соединения (в прорыве немецкой обороны участвовали 28, 3 Гв. и 5 Ударная Армии) перешли в наступление. На участке нашего, 71-го полка (о других не могу судить) судя по всему, завязались кровопролитные бои. Вроде бы полк ворвался в траншеи немцев. Ком. полка Степанов то вел бурные телефонные переговоры со своими батальонами, то с командиром дивизии, часто переходя с телефонной связи (часто рвалась) на радиосвязь. Чтобы не бегать туда - сюда, приказал перетащить нашу рацию в свой блиндаж ("землянку в три наката"). Целый день до вечера (судя по содержанию переговоров Степанова) шли жестокие бои в обороне немцев. В ход шли и крик и мат. Судя по всему ситуация была сложной. В наступившей темноте и до следующего утра боевые действия заметно ослабели.

ХР-128
17.02.2002

Утром следующего дня бои в расположении нашего переднего края продолжились. С обеих сторон возобновилась интенсивная артиллерийско-минометная стрельба. Правда, весь огонь вроде бы велся по переднему краю, до нас долетали только одиночные немецкие снаряды. Судя по возбужденному состоянию командира полка Степанова, по содержанию и эмоциональности его команд и распоряжений командирам стрелковых батальонов, бои на переднем крае шли тяжелые и, хотя наша пехота вроде бы уже находилась в первой траншее противника, ситуация там была весьма сложной. Степанов требовал продолжать наступление, ни в коем случае не снижать темпов. Судя по его реакции на сообщения комбатов, наше наступление захлебывалось. Немцы упорно оборонялись. Степанов неистовствовал. Грозил комбатам за срыв наступления всеми возможными карами. В свою очередь командир дивизии Саксеев наседал на Степанова (связь велась по радио), требовал усилить активность его подразделений. Также грозил Степанову (как тот своим комбатам) всеми возможными карами. Требовал отправить в наступающие батальоны (на пополнение) "всех бездельников", ошивающихся в тылу. Имелись в виду всевозможные портные, сапожники, парикмахеры, повара и т.п. и т.д., во множестве состоявшие в свите каждого командира полка (так же, как и в свите командира дивизии). Это так называемые "подснежники", штатными расписаниями не предусмотренные, набираемые из строевых подразделений и содержащиеся, естественно, за счет последних. В критических ситуациях эти люди всегда отправлялись на передовую и, как правило, быстро выходили из строя (по смерти или ранению), так как находясь на такой "работе" по обслуживанию командира полка, его приближенных (включая и его "боевую подругу", так называемую ППЖ - полевая походная жена, так, вроде, эта аббревиатура расшифровывалась), начисто теряли всякую боевую выучку и привычку существовать в окопных условиях. Это были несчастные люди!

Не смотря на все предпринимаемые меры, и на этот раз прорвать оборону немцев не удалось. К вечеру все стихло. Судя по содержанию сводок, передаваемых в дивизию (часто это осуществлялось по радио и тогда нам было известно их содержание), полк понес большие потери в личном составе. Ночь прошла более или менее спокойно - противники "зализывали раны". Наступило утро (скорее всего, это было 14 января 44г.). Вдруг со стороны немцев по нашему переднему краю был открыт ураганный артиллерийский огонь. Из нашей траншеи (в расположении НП полка) хорошо была видна поднимающаяся над нашим передним краем густая стена сизого дыма от разрывов снарядов. Цвет этого дыма нам показался необычным. Обстрел нашего переднего края продолжался несколько минут. Потом разрывы снарядов и этот необычный сизый дым, порожденный разрывами, начал медленно продвигаться в сторону нашей траншеи в виде т.наз. "огневого вала" (на Миусе мне пришлось испытать его воздействие; страшная штука!). Со страхом смотрим мы на эту стену разрывов, приближающуюся к нам. Вдруг из этого дыма начали появляться бегущие в нашу сторону люди. Некоторые падают, пораженные осколками рвущихся снарядов. У нас от вида бегущих тоже начинает пошевеливаться внутри этакое чувство стадного страха, при котором в любой момент можно сорваться и удариться в бега. Но для этого нужен своего рода "катализатор": кто-то должен побежать первым. Все напряглись. Тут уже некоторые бегущие впереди огневого вала офицеры и солдаты приблизились к нашей траншее настолько, что становятся видны искаженные ужасом их лица и крики: "газы!,газы!". Не знаю, что все-таки удержало нас в этот миг от панического бегства! Но не побежали. Видно сообразили, что спастись от этой напасти уже не удастся. Разрывы и сизый дым подходят к нашей траншее. Падаем на дно траншеи. Голова лихорадочно работает, ищет способ спасения от газов (отравляющих, естественно). Ведь ни у кого из нас, включая и командиров, нет противогазов. После того, как наше воинство, не очень веря в возможность применения немцами отравляющих веществ, а скорее всего просто по нашей безалаберности, еще в начале нашего боевого пути под Сталинградом, избавилось от противогазов (маски были использованы в качестве калош для продранных валенок, шланги были сожжены в кострах, банки просто были брошены, а сумки использованы как дополнение к вещмешкам), летом 1943 года вновь выдаваемые противогазы, в целях их сохранения предписывалось хранить на передвижных складах старшин рот и других подразделений. Так что конкретно противогазы нашего расчета (как и полагающиеся нам в качестве личного оружия карабины) находились на складе нашей роты, в нескольких десятках километров от нас. Моя голова вспомнила когда-то изучавшуюся инструкцию о простейших способах защиты от ОВ при отсутствии или повреждении противогазов. Предлагалось в конце концов, когда нет более эффективных средств защиты дыхательных органов, дышать через ткань (подол шинели или гимнастерки и т.п.), пропитанные водой или в крайнем случае собственной мочой. В наших условиях ничего, кроме ткани, пропитанной мочой, не имелось. В сложившихся обстоятельствах мочу удалось получить без проблем (этому способствовал напавший на нас страх). Пропитали оной жидкостью полы шинелей и успели все это буквально за считанные секунды до того, как дым накрыл нашу траншею. Нашему примеру последовали многие, кто находился в зоне взаимной видимости. Начав дышать в дыму с помощью этого средства, почти сразу убедились, что это нам не поможет. Дым все-таки свободно проникал в легкие. В горле сильно першило. Огневой вал миновал нас быстро (при этом были потери от разрывов снарядов). Пройдя метров 200 за нашу траншею огневой вал прекратил свое существование. Наступила внезапная тишина. Кое-где слышались крики раненых. Траншея очистилась от дыма. Некоторое время ждали, что с нами будет. Пока кроме першения в горле никаких других симптомов поражения этими газами (дымом) не возникало. Прошло еще немного времени. Першение в горле начало проходить. Появилась вера в то, что это были не отравляющие вещества (газы) и мы не погибнем. Но все же некоторые сомнения не покидали нас: вдруг вредное действие газов проявится позднее? Но и эти сомнения быстро прошли.

Немцы вели интенсивную пальбу не только на участке нашего полка, но и на других участках нашей дивизии. Правее нас был даже прорыв группы немецких танков. Вроде бы они достигли НП нашей дивизии, при этом даже прерывалась радиосвязь с ним. От телефонистов мы узнали (по радио такие сведения не сообщались), что убит наш командир дивизии ген.майор Саксеев. К вечеру бои утихли. Немецкие танки, потеряв несколько штук подбитыми, вернулись в расположение своей обороны. Наши батальоны были вытеснены из немецких траншей и было восстановлено положение частей, существовавшее до начала попытки нашего наступления. После этого мы просидели в своей траншее еще дня два. За это время ничего особенного не произошло. Было относительно тихо. За день - два до 18 января 1944г. наша дивизия была выведена в ближний тыл, как нам объясняли для отдыха и пополнения. Наш полк вроде бы разместился или в Рубановке или в Ново-Рубановке. 18-е число для моих воспоминаний служит своеобразным репером времени и места. 18 января мы уже находились в селе. Наша радиостанция находилась в доме, где размещался штаб 71 полка. В этот день дежурил на рации я. Настроив приемник на Москву, услышал сообщение о прорыве блокады Ленинграда. Сообщил эту новость всем, кто в это время находился в штабе, в том числе и Степанову. Все ликовали. Особенно командир полка Степанов Терентий Иванович, называвший себя ленинградцем (между прочим, он до войны был чемпионом СССР по борьбе в тяжелом весе и как чемпион, закончил Ленинградский институт физкультуры им. Лесгафта). Этого же числа услышал впервые песенку "Я британский офицер, Джеймс Кеннеди". Впоследствии она была довольно популярна (до начала "холодной войны").

ХР-129
05.05.2003

После гибели генерала Саксеева командиром дивизии был назначен полковник Колесников. О гибели Саксеева и назначении Колесникова мы узнали от телефонистов, поддерживавших связь с дивизией (по радио такие сведения не передавались). В селе (Рубановке или Ново-Рубановке) пробыли несколько дней. Собственно, эти дни ничем особенным не запомнились. Располагались в домах, не в окопах. По расписанию выходили на связь со штабом дивизии. Мечтали о наступлении и о дополнительных "харчах" за счет неизбежных трофеев и "угощений" от встречавших бы нас жителей. Здесь же у жителей не оставалось практически никаких продовольственных запасов. Съедено было все. Да и большинство жителей покинуло прифронтовую полосу.

Все-таки два небольших события этих дней в памяти сохранились. Во-первых полку устроили баню. Баню в прямом смысле слова. Баня (водогрейка, прожарочная камера - "вошебойка" и другое банное имущество) размещались на двух грузовиках ЗИС-5. На бортах грузовиков были надписи: "Московский рабочий". Мылись в большой армейской палатке (8-ми или 10-ти местной). Земляной пол был слегка присыпан соломой и сосновыми ветками. Вдоль боковых стен из жердей были сделаны полки, на которые можно было ставить банные тазики. Никаких обогревателей в палатке не было. Очередная группа заходила в палатку, раздевалась догола. Одежду загружали в "вошебойку". Каждый получал для помывки котелок (один!) горячей (градусов 60 - 70) воды. Холодная вода практически не лимитировалась. Котелок нужно было приносить с собой. Тазик выдавался один на двоих. В качестве мочалки - кусок какой-нибудь тряпки, носовой платок или пук соломы. Было ли мыло - не помню, но скорее всего его не было (это была величайшая редкость). Вся процедура помывки занимала считанные минуты. Имитация мочалки смачивалась в котелке с горячей водой и ею обтиралось тело. Несколько таких "обтираний" - и помывка заканчивалась. В палатке температура минусовая (в те дни градусов около пяти, не выше), пол - смесь оттаявшей земли с соломой и сосновыми ветками. Вытираться после такой помывки было нечем, полотенец у нас не было, а вся одежда находилась на прожарке. Мокрые, замерзшие, топчемся босыми ногами в холодной грязи. Ждем, когда нам выдадут прожаренную одежду. Начинаем от нетерпения (холодно же!) криками требовать свою одежду. Банная обслуга же отвечает, что из-за сырых дров не может создать необходимую температуру на прожарке и поэтому не имеет права выгружать нашу одежду. Не менее часа нам пришлось попрыгать голышом на морозе. Наконец поступило распоряжение выдать нам нашу одежду (так и не прожаренную до конца). Что интересно - ведь никто не заболел после такой бани! Кстати, жалобы на "гражданские" болезни на войне могли истолковываться как попытки дезертирства. Поэтому многие болезни переносились на ногах и медицинская помощь могла быть оказана, когда человек валился с ног. Вот, наверное, поэтому и редко народ болел на войне. Этот факт вроде бы подтвержден и соответствующей статистикой.

Второе событие. Утром, на рассвете вышел после дежурства на рации из хаты, чтобы поразмяться немного и справить малую нужду. Смотрю, около нашей хаты стоит 76-ти мм пушка с зарядным ящиком. Возле нее несколько солдат, явно не из ее расчета. Рассматривают. Судя по всему хотят "стрельнуть". Находятся "знатоки". Достали снаряд. Открыли затвор. Вставили заряд в патронник. Затвор закрыли. Рассуждают: долетит ли снаряд до немцев (направление в сторону немцев известно, расстояние до их обороны километров 15). Ствол пушки развернули в сторону немцев. Обсуждают, какой угол по вертикали установить, чтобы снаряд не упал на наших позициях. Высказываются разные мнения. Подключился к обсуждению и я. Решил "блеснуть" своими познаниями из физики (да и баллистику изучал все же). Посоветовал установить ствол пушки под углом 45 градусов к горизонту. Послушались. Установили. Разобрались, как произвести выстрел. Выстрелили. Грохот. Пушка подпрыгнула. Звон разбитого стекла. В нашей хате вылетели все стекла из окон. С крыши посыпались кирпичи рухнувшей дымовой трубы. Мы все от пушки врассыпную. Вроде бы не мы стреляли. В хате крики. Что-то наподобие паники. Подумали, что взорвался немецкий снаряд. Из соседней хаты выскочил орудийный расчет этой пушки. Кричат. Разбираются между собой, почему пушка осталась без охраны. Наша хата из-за рухнувшей трубы и перекрытия дымохода наполняется дымом. Штабные офицеры и солдатская обслуга выскочили на улицу. Матерят и грозят всеми карами стрелявшим "раздолбаям". Пытаются установить виновных.

ХР-130.
06.05.2002

К счастью, эпизод с пушкой закончился для участников без последствий - виновников не нашли. Спустя немного времени полк, которому мы, радисты были приданы, вновь занял оставленные перед этим свои боевые позиции. Но, через несколько дней (где-то в начале февраля 44-го года) нас сменили какие-то части и вся наша дивизия двинулась снова через Ново-Рубановку (или Рубановку) примерно в южном направлении. Говорили, что нас снова возвращают в состав 2-й Гвард. Армии ( на Никопольском плацдарме мы вроде бы были временно в 10 Гвард. корпусе 28-й Армии). Помнится, когда мы немного отошли от занимавшихся нашим полком (и дивизией) позиций, там началась какая-то "заварушка". Слышалась артиллерийская канонада, в воздухе масса наших самолетов (преимущественно штурмовиков Ил-2). Такое ощущение, что там опять началось большое наступление на немецкую оборону. Судя по реакции нашего воинства на этот шум, многие были рады тому, что не находятся там. Я, да и мои коллеги радисты рады были точно, хотя и не представляли толком, что нас ждет там, куда мы сейчас шагаем.

Прошагав примерно сутки, мы расположились в каком-то селе. Двигались с большим трудом. Началась оттепель. Грунтовые дороги стали раскисать. В селе, видно решили привести свои части в порядок. Нас, радистов, командование роты связи (32-й ОГРС) отозвало из стрелковых полков. В роте немного нас "повоспитывали". Привели в порядок наши радиостанции (заменили радиолампы, кое-где обновили пайки и проч.). Мы немного пообщались между собой. Мне повезло - ухитрился в санбате запломбировать зуб. Настроились немного посачковать. Не пришлось. Команда: "дивизионникам" (так называли в просторечье радистов, придаваемых стрелковым полкам) быстро собраться и постараться быстро догнать начавшие двигаться полки. Маршрут следования нам сообщили, а вот снабдить нас на дорогу продуктами питания не догадались (скорее всего, не захотели). Полки начали марш недавно и мы их быстро догнали (каждый расчет свой полк, мы свой 71-й). Была сильная февральская оттепель. Места там черноземные. Грунтовые дороги, вернее пути, проложенные двигающимися войсками, превратились в непролазную грязь. Двигались только "на своих двоих". Весь транспорт, включая и конный, где-то отстал. В полках, предвидя такую ситуацию, людям перед выходом выдали на несколько дней вперед сухие пайки (сухари и американские консервы). Даже пешком двигаться было очень трудно. Ноги почти до колен вязли в жидкой грязи. За час проходили не более 200 - 300 метров. В течение каждого часа (по установленному порядку для маршей) полагался 10-ти минутный привал. Люди так уставали, что на привалах валились прямо в грязь. Вначале холод от контакта с грязью не чувствовался - от такого марша тело перегревалось. А в конце привала холод пронизывал до костей. Так что двигаться начинали без понуждений. Хотелось поскорее согреться.

Нам на некоторых привалах (примерно, через один - два) приходилось разворачивать рацию для связи командира полка с командованием дивизии. Так что отдыхать в это время не приходилось. Когда же связь не требовалась, мы как и все валились на привалах в грязь. Но, с одной особенностью: чтобы не подмочить блоки радиостанции, мы ложились в грязь спиной, а на живот ставили блоки. Так вот и лежали все время привала, не меняя своего положения. Ко всему были страшно голодными. Поля в тех местах рассекались лесополосами (ветрозащитными). Мы их называли "посадками". Чаще всего в тех местах (Северная Таврия) посадки состояли из абрикосовых деревьев или акаций. Может, и другие виды деревьев росли в них, но запомнились в основном эти. На этом марше (через несколько дней после его начала) мы настолько оголодали, что стали ломать молодые ветки абрикосов и жевать их. Кое-что из разжеванного (кору и почки) глотали. Но чувство голода все равно оставалось.

После четырех суток изматывающего марша вошли в какой-то населенный пункт. Со своей рацией мы разместились в небольшой хатенке недалеко от места, где расположился со своей свитой командир полка. Встретил нас шустрый такой дедок (он один жил в той хатенке). Показал нам место, где мы можем располагаться. Нас, естественно, в первую очередь интересовала пища. Поэтому мы особенно внимательно присматривались к обстановке в помещении в отношении, того удастся ли нам здесь чего-нибудь поесть. Судя по всему, дед сам жил не очень сытно. По нашему виду он, видимо, понял, что у нас ему не удастся чем-либо разживиться.


ХР-131
13.05.2002

Наметанным взглядом определили, что в печи у деда находится маленький (литра на полтора, не больше) чугунок с едой. По тому, как мы смотрели на этот чугунок (четверо суток ничего, кроме абрикосовых веток, во рту у нас не было!), дед понял, что придется делиться. Достал чугунок из печи. В нем была перловая каша. Несколько ложек ее отложил в миску для себя, остальное пододвинул нам. Быстро достали ложки (заткнутые за обмотки), слегка вытерли от грязи и с жадностью набросились на горячую кашу. Дед смекнул, что мы очень голодные и что нам надо есть понемногу, чтобы не причинить себе вреда. Смело и решительно вмешался в наш процесс поглощения каши. Придвинул котелок к себе и начал сам кормить нас "с ложки", наполняя ее малыми порциями. Поняв, что дед заботится о нашем здоровье, мы не сопротивлялись.

В этот населенный пункт мы вошли в конце дня. Поев дедовой каши, улеглись спать. Со связью нас не беспокоили. Утром полк продолжил движение. Помнится, двигались в направлении Чаплинки. За ночь подморозило. Идти было легче. К вечеру, на очередном привале появились кухни, в том числе и кухня полковой роты связи. Поели и на душе стало легче. На следующий день прибыли в небольшую деревушку недалеко от Чаплинки. Вышли на связь с дивизией. Командир полка доложил о прибытии. Приказано полку располагаться в этом населенном пункте. Узнали, что мы снова вернулись в состав своей "родной" 2-й Гвардейской Армии, если память не изменяет, вошли в состав 13-го Гв. Стрелкового Корпуса. Ссылаюсь на память потому, что в Армии было 2 стрелковых корпуса: 1-й Гвардейский (Командующий ген. Миссан) и 13-й Гвардейский (командующий ген. Чанчибадзе) и наша дивизия бывала в обоих корпусах попеременно. Штаб дивизии вроде бы располагался в Чаплинке. На памяти Чаплинка, Чалбасы, Каланчак, Келегейские хутора и другие населенные пункты Таврии. Все перемешалось в памяти. Ведь в этих местах мы побывали не менее трех раз, начиная с конца октября 43-го года.

Судя по содержанию переговоров командиров полков с командиром дивизии (полковником Колесниковым, принявшим командование дивизией после гибели Саксеева), наша 2 Гв.Армия будет стоять в обороне в районе Перекопа до начала наступления на Крым. Нашу дивизию вроде бы вывели в резерв Армии. Ей предстояло готовиться к предстоящим боям за Крым и проводить показательные учения для командного состава частей и подразделений 2 Гв. Армии. Учения проводились в разных составах - от взводов до полков, а может и выше. Создавались макеты немецкой обороны. Их штурмовали. Был такой случай в полку. Отрабатывали взаимодействие пехоты с артиллерией и минометами. Пехота должна была следовать за огневым валом нашей артиллерии и минометчиков. Получилась какая-то несогласованность между передвижением имитирующей наступление пехоты и перенесением огня артиллерии и минометов. В какой-то момент, когда пехотинцы ворвались в окопы "противника", минометчики накрыли их своим огнем. Погибли 22 пехотинца (эту цифру я хорошо запомнил) и много было раненых. Шум был. Но все быстро замяли. Нас, радистов, к учениям не привлекали. Работали по расписанию со штабом дивизии. Располагались в большой хате - пятистенке. В одной ее половине, там где была передняя часть русской печи, находились хозяева хаты. В другой половине хаты располагались солдаты, исполнявшие обязанности портных и сапожников (личная обслуга командира полка и его приближенных). Мы в этой комнате занимали втроем лежанку печи. На одном из холодных ее уступов разместили свою развернутую радиостанцию.

ХР-132
23.05.2002

Проводная телефонная связь и между полковыми подразделениями и с командованием дивизии действовала устойчиво. Мы же в определенные часы выходили на контрольную связь с вышестоящей радиостанцией и другой информацией не обменивались. Практически бездельничали. Почему-то нас не отзывали в роту. Полковое начальство нами тоже не интересовалось. На первых порах мы настолько обленились, что лежанку на печи покидали только на время посещения кухни и для справления "нужды". Печь топили в своих интересах только хозяева дома. В качестве топлива использовалась солома. Однажды (на третий или четвертый день после нашего вселения) во время очередного топления печи, в ней произошел взрыв. На лежанке (где мы располагались) вырвало два или три кирпича и прожгло порядочную дыру в шинели Маховского (командира нашего расчета) - она лежала посередине нашего "ложа", а моя и Пети Проценко были крайними и не пострадали. Мы не пострадали - ходили на кухню за завтраком. Радиостанция тоже не пострадала. Хозяева также не пострадали, но были сильно напуганы и лишились приготовлявшейся еды: взрывом выбросило все их котелки и чугунки. По последствиям взрыва определили, что взорвался скорее всего детонатор от гранаты. Вечером, накануне этого события на соломе возле хаты расположилась небольшая группка проходящих солдат. Кто-то из наших видел в руках одного из этих солдат ручную гранату (видно наводил порядок в своих вещах). Предположили, что при этом он вполне мог выронить в солому детонатор. Вещичка небольшая и хозяева в охапке соломы его не заметили. В общем все обошлось без серьезных последствий.

В конце концов безделье нам надоело. Решили чем-нибудь заняться. Мы располагались почти на окраине села. По слухам недалеко в степи были замечены зайцы. В Маховском проснулся охотничий инстинкт. У ребят из полковой роты связи выпросили карабин и он отправился на охоту. Часа через два вернулся с двумя убитыми зайцами. Не без труда (не имели опыта) лишили зайцев шкуры и внутренностей. Возникла проблема с топливом для костра. Пришлось спереть жердь от ограды соседнего дома (удивились, как ее не сперли до нас). Быстро порубили ее на щепки, добавили пороха от патронов для ПТР. В общем разожгли небольшой костерок. Котелок с зайчатиной подвесили над огнем и стали ждать, когда мясо сварится. Ждали долго. Пришлось еще раз доставать дровишки для костра. Варили часа два, если не дольше. В ожидании, когда мясо сварится, изошли слюной. Так и не дождались, когда оно разварится. Дрова кончились. Решили есть недоваренное. Жевали, жевали и бросили. Не по зубам оно оказалось, хотя зубы у нас были еще ничего. В это время мимо проходил повар командира полка. Остановился. Поинтересовался что едим. Мы уже злые. Говорим, что вот пытаемся одолеть зайчатину. Жесткая, больно! Объяснил, что зайчатину надо готовить по особым правилам. А просто так не получится. Предложил нам сделку: мы ему поставляем зайцев, а он за каждого зайца дает нам по банке свиной (американской) тушенки. Маховский согласился. Быстренько собрался и еще до наступления темноты явился с убитым зайцем. Отнесли его повару. Получили банку тушенки. Тут же и съели ее, не дожидаясь ужина с кухни. Несколько дней продолжалась операция "зайцы на тушенку". Мы блаженствовали. Но, наконец, лафа кончилась. Очередного зайца повар не взял. Объяснил, что "батя" (командир полка) больше не хочет зайчатины. Охота на зайцев была прекращена. Опять началось наше безделье.

Как-то зашел у нас между собой разговор об авиации. Прослышали мы, что где-то недалеко от нас расположен аэродром, на котором базируются ночные бомбардировщики У-2 (По-2). В очередной раз взяла нас тоска по авиации. Страшно захотелось туда попасть! До нас доходили слухи, что кое-кто из наших ребят, бывших курсантов авиашколы стрелков-бомбардиров, попав из нашей дивизии по ранению в госпитали, оттуда ухитрялись попасть в авиацию, и теперь летают штурманами на этих У-2 и, даже, кое-кто успел там погибнуть. Тут надо сделать небольшое отступление. Раньше я писал о том, что вроде бы был приказ, подписанный Сталиным о том, что всех курсантов авиашкол, прошедших курс обучения, и по разным причинам попавших в другие рода войск, надлежит вернуть в авиацию для использования по авиационной специальности (так, примерно, мы представляли содержание упомянутого приказа). Это было в марте 1943 г. Тогда наша попытка вернуться в авиацию закончилась (например в нашем, 70-м полку, где я был автоматчиком) для многих ребят весьма плачевно. У них забрали Красноармейские книжки в которых были записи о прохождении учебы в авиашколе стрелков-бомбардиров, якобы для оформления откомандирования в авиацию, потом зявили, что никаких книжек они не забирали и в глаза их не видели. Доказывать что-либо в те времена и в тех условиях ребятам было бесполезно. Мне повезло: меня мой командир роты лейтенант Бокарев уговорил (без объяснения мотивов) Книжку свою ни в коем случае в канцелярию полка не сдавать (видно он знал или догадывался о той пакости, которую замыслили в штабе полка). Я после продолжительных колебаний все же внял уговорам ротного и свою Красноармейскую книжку не сдал. Спасибо большое за это лейтенанту Бокареву. В дальнейшем наличие сохраненной Книжки мне очень помогло вернуться в авиацию. Но об этом позже.

ХР-133
23.05.2002

Когда я сбежал из команды выздоравливающих, следовавшей из армейского госпиталя в 109 запасной стрелковый полк 2-й Гв. Армии и добрался до тылов своей дивизии, встретился там со своими "однокашниками" по авиашколе. Узнав, что я намереваюсь вернуться в свою полковую роту автоматчиков, они попытались отговорить меня от этого шага. Объясняли это тем, что после августовских тяжелых боев в моей роте вряд ли остался кто-либо из моих коллег. Кроме того, по их данным в дивизии из 500 бывших курсантов-авиаторов к настоящему времени осталось, включая и меня, всего 25 человек. Большая их часть находится в подразделениях, непосредственно подчиняющихся штабу дивизии (рота связи, разведрота и др.) и они считают, что нам в данных условиях следует держаться вместе. Может, все же удастся вырваться отсюда в авиацию. Доводы убедительные. Согласился остаться. Представили меня командиру роты. Радистов не хватало. Меня зачислили. Идея вернуться в авиацию возродилась с новой силой. Освоившись на новом месте службы, я начал активно действовать в направлении практической реализации этой идеи. Решили написать письмо Ворошилову (обращаться к Сталину не решались). Почему к Ворошилову, а не к кому - либо другому из "вождей"? Трудно сказать. Никто не спешил с предложениями взяться за составление текста письма. Взял инициативу на себя. Первое письмо с просьбой вернуть нас в авиацию я написал, как и было решено, Ворошилову. Письмо было пущено "по рукам" для сбора подписей. Ходило долго. Наконец, все подписались. Стал вопрос, как это письмо отправить, чтобы оно наверняка дошло до адресата. Во время одного из сборов нас в роту, договорились с одним из "подвижников" ("подвижниками" в нашей роте связи называли солдат, выполнявших фельдъегерские обязанности). Они доставляли различного рода пакеты с документами из штаба дивизии в штабы корпуса, армии и в другие, неведомые нам адреса. Парень вроде бы с сочувствием отнесся к нашей затее и гарантировал нам, что письмо Ворошилову будет доставлено быстро и наверняка. Отдал ему наше письмо. Прошло много времени. Ответа не было. В роту мы ходили в основном для обмена разряженных аккумуляторов на заряженные, за новыми комплектами анодных батарей ("басовок" - от БАС - батарея сухая, анодная), иногда для ремонта раций и совсем редко (на моей памяти - не более 3-х раз), нас собирали в роте для "воспитательных" целей. При этом не всегда удавалось встретиться с нашим "другом" - "подвижником", узнать о судьбе нашего письма. Тем не менее, надежд на получение ответа от Ворошилова не теряли. А для подстраховки я написал последовательно еще несколько писем: Калинину, командующему ВВС маршалу Новикову, Тимошенко и еще кому-то. После сбора подписей, а на это, при нашей специфике работ, уходило сравнительно много времени, вручал письма (когда удавалось встретиться) нашему "подвижнику". Тот уверял, что письма наши он передал своему верному другу, который передаст их по своим каналам еще дальше. Уверял нас, что наши письма обязательно дойдут до адресатов и что ответы на наши письма обязательно будут. Надо ждать.

Не буду затягивать интригу. Сукин сын этот "подвижник" и предатель. Никуда он наши письма не доставлял. Дальше стола нашего командира роты они не уходили. Понадобилось некоторое время командиру, чтобы по почерку вычислить автора писем и принять соответствующие меры. Лично я о результатах расследования узнал несколько позже. Сам командир роты мне об этом сообщил довольно эмоционально (здорово кричал, стучал кулаком по столу), а для большего эффекта положил перед началом разговора на стол свой пистолет (ТТ). С этим отступлением я немного забежал вперед. Поэтому возвращаюсь к тому месту в предыдущем письме, где упоминается об аэродроме и базирующихся на нем самолетах У-2.

Операция с зайцами кончилась. Свободного времени у нас стало больше. У меня родилась идея - попытаться установить местонахождение аэродрома, добраться до него и выйти на командование полка (у нас были некоторые сведения о том что на упоминаемом аэродроме базируется 460-й ночной легкобомбардировочный авиаполк - точного его наименования я не запомнил) и выяснить возможности нашего "трудоустройства" в этом полку. Или хотя бы заявить о нашем существовании. Вдруг в полку дефицит штурманов? Может командование полка походатайствует за нас перед вышестоящим командованием?

ХР-134
26.05.2002

Предложив идею, я предложил себя и в качестве ее исполнителя. Ребята согласились. Положили, что моя отлучка не должна быть более 3-х дней (мало ли что может случиться за эти дни?). У полковых разведчиков разжились трофейной картой масштаба 1:300000 (3-х километровкой - масштаб для нас необычный). Взял с собой полбулки хлеба и банку американского колбасного фарша (эти консервы в пехоте были даже более распространенными, чем свиная тушенка, хотя по массе они были раза в два меньше). В качестве оружия у меня был трофейный Парабеллум и трофейная же яйцевидная граната (недавно узнал ее название - "М-39"). Вышел утром пораньше. Двинулся в направлении села Каланчак. В село не заходил. В поле видел удивительную для меня картинку. Несколько молодых женщин (5 или 6 человек) тащили, упираясь плуг. Громко при этом переругивались между собой и той, которая была, по-видимому, у них за старшего, Она держалась за ручки плуга и голосом не то подбадривала, не то подгоняла тянувших плуг. Шумели, как могут шуметь хохлушки. При этом меня поразил их мат (до этого не приходилось встречать матерящихся украинок). Правда, мат этот был своеобразным и сейчас, наверное, таковым бы и не был воспринят. "Тить твою в титьку мать!" - это было самое "крутое" выражение в их мате. Но для меня это было настолько необычным, что я его до сего времени помню. К вечеру того же дня зашел в деревню или село Ново-Украинку (она располагалась на берегу моря, где-то между Каланчаком и Скадовском). Заночевал у пожилой (по моим представлениям) женщины. Сейчас мне кажется, что ей было лет не более 30-ти. Угостила меня украинскими пампушками с салом. Была и другая пища, но запомнились только пампушки. Утром, выходя в дальнейший путь, встретился с солдатом. Окантовка его полевых погон была голубого цвета. Это вызвало во мне расположение к нему. Как же, он состоит в авиации! Куда мы так стремились! Завел с ним разговор. Оказалось, что к авиации он имел самое косвенное отношение, служил, скорее всего, в роте охраны в БАО (Батальон Аэродромного Обслуживания). Но все равно, я смотрел на него с завистью. Поговорили немного. Все же удалось выяснить, что в Мышеловке (так назывался населенный пункт) вроде бы находится аэродром, где располагаются "кукурузники" (самолеты У-2). Попрощался с хозяйкой и солдатом.

Определился по карте с маршрутом и зашагал в направлении Мышеловки. Пришел туда затемно. Устроился на ночлег у бабули (теперь уже у настоящей). Дала поужинать. В разговорах узнал, что в их деревне действительно размещаются летчики и недалеко от ее дома располагается их штаб. Переночевал и утром направился в расположение этого штаба. Это был штаб (если память не изменяет) 460-го полка ночных бомбардировщиков (У-2 или как они с недавнего времени стали называться - По-2). Некоторое время бродил около дома, где располагался штаб, не решаясь войти в него. Напал какой-то страх. Но, преодолел его и подошел к часовому, охранявшему вход. Преодолев волнение, объяснил, что мне нужно попасть к командиру части. Часовой выслушал мой лепет, подумал немного, и пропустил внутрь дома. Не знаю, как бы я действовал дальше, но на моем пути оказался какой-то офицер. Глянул на меня: "А что здесь пехоте надо?" Я от неожиданности немного подрастерялся и начал что-то мямлить в ответ. Хороший оказался мужик (майор)! Приказал следовать за ним. Зашли в комнату. Оказалось, я нарвался на начальника штаба полка. Волнуясь и заикаясь, я все же изложил ему суть своего дела. Он сначала удивился. Затем посочувствовал и сказал, что мои вопросы может решить только командир полка, который сейчас находится в дивизии и вернется в полк через несколько дней. Предложил мне подождать до его возвращения. У меня на ожидание времени не было. Оставалось не более суток до моего возвращения к своим. Ничего не сказав майору о моих дальнейших планах, покинул штаб и подался "домой". Встреча получилась какой-то скомканной. От растерянности я даже не спросил у майора, есть ли в их полку наши однокашники (по авиашколе). Вспомнил об этом уже находясь далеко от Мышеловки. Пожалел, что не спросил, но возвращаться уже не было смысла. Еще одну ночь переночевал в каком-то селе и где-то во второй половине дня добрался до наших. Рассказал ребятам о своем разговоре с начальником штаба авиаполка, естественно умолчав о том, в каком состоянии я вел эти разговоры - стыдился. Так закончилось мое "хождение" в авиацию. Было это в первой половине марта 44-го. Самое удивительное в этом путешествии - у меня нигде и никто не спрашивал документов и не интересовался, на каких это основаниях я болтаюсь за пределами своего подразделения. Правда, на моем пути не так уж и много попадалось военных людей. Двигался по полям. В населенные пункты заходил в темноте и выходил из них на рассвете.

ХР-135
01.07.2003

До того, как покинуть авиаполк, я догадался все же оставить майору (начальнику штаба) наши "реквизиты" - название и номер нашей дивизии, название и номер нашей отдельной роты связи и наши фамилии. Майор пообещал в случае чего использовать эти сведения. Так что у нас была маленькая надежда: авось мы будем востребованы и нас заберут в авиацию. Да, наивности в то время у нас хватало. Чтобы не затягивать, сразу сообщу: никаких "сообщений" из посещенного мною авиаполка не последовало. Но мы все-таки на первых порах на что-то надеялись. Как говорится, "надежда умирает последней". В нашем же случае она умерла несколько раньше.

В дивизии продолжались показательные учения по штурму и прорыву Турецкого вала (Перекопа). В ходе их подразделения дивизии и полков даже покидали на некоторое время населенные пункты и располагались в заранее отрытых траншеях и окопах, имитировавших оборонительные сооружения немцев на Перекопе. Однажды, при таком "переселении" командир полка (майор Т.Степанов) приказал через своего полкового начальника связи (капитана Сабанцева - вспомнил, все же его фамилию!) и нам, радистам, развернуть свою радиостанцию на полковом НП. Было это где-то в первой декаде марта. После уже установившихся теплых дней вдруг резко похолодало. Начался обильный снегопад с сильным, пронизывающим до костей ветром. Началось это с вечера, а к утру следующего дня и наши и немецкие окопы были полностью завалены снегом. Утро выдалось солнечным и морозным. Снега выпало так много, что прекратились, даже, боевые действия (в т.ч. и наши учения). Обе враждующие стороны занялись откапыванием. Откапывались весь день до вечера. Было много обмороженных - такой вот был мороз! Мы сильно не пострадали: ухитрились втиснуться в штабной блиндажик. На следующий день (это было, скорее всего 8-го марта, или около этого) мы стали свидетелями забавного события, в какой-то мере поколебавшего наши представления о правдивом освещении нашей прессой некоторых событий.

На полковом НП были застигнуты непогодой журналист и фотокорреспондент не то нашей (дивизионной) газеты, не то более высокого уровня (армейской или фронтовой). Тут же, почти рядом с блиндажом командира полка, оказался и "рояль" - 120-ти миллиметровый миномет (т.наз. "полковой"). Его расчет был, скорее всего, задержан здесь непогодой. Этот день начинался солнечным, мороз спал. Нас с радиостанцией штабные офицеры выгнали из своей землянки. Нашли "приют" в тесном окопчике полковых связистов рядом с блиндажом (для него больше подходило название - землянка) командира полка. Часов в 10 утра из командирского блиндажа выбирается, потягиваясь и зевая, огромная бабища (не знаю какую роль она исполняла у командира полка - может санинструктора, может, связной). Такие "дамы", насколько помнится, были почти у каждого командира, начиная от командира батальона и выше (у генерала Кошевого, когда он командовал нашей дивизией, была при нем мл. лейтенант по имени Капа). Звали эту "бабищу" Едокия, мы же звали ее просто Дунькой. На Дуньку обратили внимание журналисты. Здоровая деваха. Международный женский день. Рядом - крупнокалиберный миномет. В головах журналистов созрела, как сейчас бы сказали "проходная" композиция: девушка-воин посылает фашистам праздничный привет - 16-ти килограммовый снаряд из 120-ти миллиметрового миномета. "Композицию" сотворили быстро. Установили в траншее миномет. Дунька над его стволом держит снаряд (мину). По его телу мелом надпись. Что-то вроде "привет фрицам от девушки-солдатки". Некоторое время журналисты повозились с солдатом из расчета. Он должен был, подстраховывая Дуньку, поддерживать снаряд (тяжелая, все же вещь!). Надо было разместить его так, чтобы он не попал в кадр. При этих манипуляциях мину чуть не уронили. Через несколько дней газета с фотографией попала в полк. Кто знал, как делалось это фото, посмеивались.

Дня через два сильно потеплело. Снег полностью растаял. На передовой возобновились боевые действия. Наш полк продолжил показательные учения. По рации поступило приказание командира нашей роты начальнику радиостанции Маховскому направить меня в роту. Вместо меня направлялся другой радист. Причина моего вызова не объяснялась. Собрал свои манатки, попутно прихватил аккумуляторы на зарядку и потопал в роту. По прибытии в роту, был немедленно вызван к командиру. Начало его разговора со мной было изложено ранее (П-133). Теперь я его продолжу. Причина моего вызова - командиру стало известно посещение мною авиаполка.

ХР-136
14.07.2002

В общем, перечислив все мои "вредоносные" проступки, не забыв напомнить и о том, что свое обещание отправить наш расчет в штрафную роту за то, что мы бросили "боевую технику" на поле боя ( это он имел в виду разбитую немецкой миной упаковку питания радиостанции, когда мы ходили со штрафбатом в немецкий тыл в районе р. Молочной), он постарается выполнить, как только появится возможность нас заменить. Заявил, что держать меня вдали от расположения роты после моей самовольной отлучки из полка (это о посещении мной авиаполка - какой-то "доброжелатель" поспешил ему донести) он больше не будет. До завершения боев за Крым я буду находиться в расположении роты и выполнять функции радиста при штабе дивизии, подчиняясь начальнику радиостанции РСБ-Ф (на автомобиле ГАЗ-АА). Предупредил, что поручил начальнику радиостанции (служака, из кадровой, т.е. довоенной армии, фамилию его как-то не запомнил, украинская) строго следить за моим поведением и пресекать любые нарушения дисциплины с моей стороны.

Явился к начальнику радиостанции. Доложился. Думал, буду дежурным радистом на РСБ-Ф. Но, оказывается, буду работать на переносной радиостанции В-100 (американская), обслуживать связью помощника начальника штаба дивизии по тылу. Так что в кузове радиостанции РСБ-Ф буду только отдыхать и переезжать при перебазировках и хранить свою В-100. День мне дали на освоение радиостанции. На следующий день приступил к работе на ней. Работа в микрофонном режиме. Связываться надо было со штабом корпуса (по вопросам снабжения). До начала активных боевых действий штабы не перемещались, между ними существовала устойчивая телефонная связь. Поэтому радиосвязью пользовались мало и я не "перерабатывался". В основном были проверочные сеансы связи (по установленному расписанию). Видно, и радиостанция РСБ-Ф тоже не была загружена работой. Весь ее расчет на то время состоял из начальника и шофера. С шофером (его фамилия Герасимец, из кубанских или ставропольских казаков) я быстро сдружился. Веселый, не унывающий, работящий. Любитель шуток, прибауток, розыгрышей. Штабные подразделения дивизии располагались более или менее компактно. Так что я свободно управлялся с транспортировкой своей радиостанции от нашей автомашины до помещения, где располагался помначштаба по тылу или его подчиненные офицеры. Радиостанция В-100 хотя и считалась переносной, но для ее переноски требовалось 2-3 человека. Иногда мне помогал Герасимец. Но чаще я управлялся сам - переносил по блокам в 2-3 приема. Жизнь моя текла спокойно. Ни каких особых происшествий. Нас практически с начала года (44-го) ни разу не бомбили. С питанием никаких проблем. Все-таки находился при снабженцах. Всегда находилось что-нибудь "пожевать".

Однажды, услышав мою фамилию, ко мне подошел ст. техник- лейтенант (помпотех автобатальона). Спросил, откуда я. Сказал, что призывался из г. Лебедина. Он поинтересовался, не мой ли отец был там начальником авиамастерских? Получив утвердительный ответ, потащил меня в дом, где располагались офицеры автобата. Помог мне и радиостанцию затащить туда ( нельзя ее оставлять без присмотра). По дороге сообщил, что до начала войны служил под началом моего отца. Зашли в дом. Там он сообщил о неожиданной встрече (со мной). Предложил это соответствующим образом отметить. Возражений не последовало. Появилось несколько бутылок водки, банки с американской тушенкой. Повару была дана команда приготовить чего-нибудь горяченького. В общем, затевалась грандиозная пьянка. Есть очередной оправдательный повод для такого дела. Предвидя, чем это может для меня закончиться, я попытался увильнуть от такого дела. Сослался на то, что мое поведение контролируется командиром моей роты и в случае чего мне может сильно не поздоровиться. Командир автобата (с подачи помпотеха - "зачинщика" предстоящей пьянки) пообещал уладить с командиром роты связи возможные неприятности. Пришлось подчиниться. Попросил только помочь мне занести мою радиостанцию в автофургон и известить о моей отлучке хотя бы начальника радиостанции. Все это было проделано до начала пьянки. Наверное, к счастью. Упились "до положения риз". Не знаю, сам ли я добрался до автомашины (радиостанции) или кто-то помогал. Страдал на следующий день здорово. Но похмеляться категорически отказался. Командир роты никак не прореагировал на мой проступок. Командир автобата сдержал, наверное, свое обещание. В начале апреля у меня, наконец, появилась работа. По нескольку раз на день велись радиопереговоры между тыловыми службами дивизии и корпуса. Судя по всему, со дня на день ожидалось начало наступления на Крым.

ХР-137
16.01.2005

Из разговоров штабных офицеров мы, связисты, знали, что 8-го апреля (1944г.) начнется наступление наших войск на Крым. Наша дивизия должна будет наступать через Перекоп. Резко возросла нагрузка и на мою радиостанцию.

Наконец наступило утро 8-го апреля. Мы знали, что будет мощная артподготовка. Но здесь, в тылу дивизии мы ее практически не слышали. Дошли слухи, что полки наши перешли в наступление. В районе Перекопа видны наши самолеты. Ждем, когда и штаб дивизии двинется вперед. Да, здесь, в тылу, совсем не такое восприятие событий, как в передовых частях. Не так страшно, не то напряжение. Информация о событиях более обобщенная, больше на слухах и предположениях. Точно не помню, но вроде бы штаб дивизии начал движение вслед за наступающими частями 9-го или 10-го апреля. Перекоп проезжали в начале дня. Я сидел со своей радиостанцией внутри будки и не имел возможности смотреть в окно. Машина подпрыгивала на неровностях дороги и приходилось все внимание сосредотачивать на том, чтобы уберечь от толчков свою радиостанцию. Так что не пришлось мне увидеть Перекоп (и до сего времени не представляю как он выглядит).

Первая остановка - перед Ишуньскими укреплениями. Немцы там задержали наши наступающие части. Пришлось ждать. Некоторые офицеры (скорее всего всякого рода хозяйственники, не владеющие информацией) строили всякие догадки и предположения. Больше всего боялись, что немцы вдруг перейдут в контрнаступление и здесь нам может здорово достаться (остановились в самом узком месте перешейка). Да, здесь, в отличие от передовой, совсем по- другому воспринимают события. Но все обошлось. Немцы оставили Ишунь. Штаб дивизии начал движение вслед за наступающими полками далее. Основная информация этого времени: немцы бегут. По слухам - в составе нашей армии создан подвижный отряд, которым командует заместитель командира нашей 24-й гвардейской стрелковой дивизии (Пузанов или Пузаков, точно не помню). В этот отряд собрали из всех дивизий некоторое количество автомашин и посадили на них автоматчиков (тоже набранных из этих дивизий), вроде бы им были приданы артиллерия и даже "Катюши". Вот эта подвижная группа и преследовала отступающих немцев. Остальные части двигались в след пешим порядком. За ними периодически перемещался и штаб нашей дивизии (на автомашинах).

При одном из таких переездов из окна радиостанции я увидал справа по ходу вдали какой-то крупный населенный пункт на берегу моря. Это была Евпатория. Тут надо сделать некоторое отступление. Только в 1979 году, когда мне помогли выйти на Совет ветеранов нашей 24-й дивизии, я с удивлением узнал, что не смотря на то, что дивизия активно участвовала в штурме Севастополя, имени "Севастопольская" она не получила. Зато получила название "Евпаторийской", хотя Евпаторию не брала и в нее даже не входила. Как объяснил председатель Совета ветеранов дивизии Т.И.Степанов (бывший командир 71-го полка) такая несправедливость, а скорее всего - "пакость" была осуществлена из-за неприязненных отношений между командиром дивизии Колесниковым и командующим корпусом (если память не изменяет - 13-м гвардейским стрелковым корпусом, где командиром был вроде бы Чанчибадзе). Вот так-то! Начальство ссорится, а народ страдает. Пресловутый "человеческий фактор"!

Спустя некоторое время наша штабная автоколонна въехала в г. Саки. Это было 14 или 15 апреля. Здесь штаб дивизии простоял почти до конца апреля. Жизнь проходила спокойно, без каких-либо происшествий. Правда, по ночам приходилось принимать меры предосторожности от нападений диверсионных групп. В тылу наших войск действовал т.наз. "второй крымский батальон" состоявший из крымских татар, служивших у немцев. Они маскировались под наши войска, носили нашу армейскую форму. Нападали по ночам на небольшие подразделения. Были случаи, когда они вырезали наши артиллерийские расчеты. Так что нам приходилось ночью спать с автоматом и гранатами. С местным мирным татарским населением мы не общались и не брали (и не воровали) у них продукты питания - боялись отравлений. Был случай, когда молодая татарка убила (проткнула кинжалом) на себе майора из нашего штаба. "Подогревали" нашу неприязнь к татарам и местные русские жители. Рассказывали, что татары просили у немцев разрешения на их уничтожение. Немцы не разрешили. Кроме этого, чуть ли не каждую ночь над Саками тарахтел небольшой полутораплан (одноместный Хеншель 126 - по выполняемым функциям аналогичен нашим "кукурузникам" По-2) и в разных местах слышались взрывы сбрасываемых им (скорее всего бесцельно) небольших бомбочек или гранат. Мой начальник радиостанции, заслышав шум появлявшегося Хеншеля, начинал паниковать, метаться по двору, где стояла наша автомашина. Самое главное - он не давал спать ни мне ни нашему шоферу Герасимцу. Я попросил меня не будить. Поэтому не мучился днем от ночной бессонницы (спал я очень крепко и меня не беспокоили ни шум самолета, ни звуки взрывов).

ХР-138
03.02.2005

В Саках мы стояли вроде бы потому, что наша дивизия (из разговоров штабных офицеров) была выведена в резерв и готовилась к заключительному штурму Севастополя. В это же время под Севастополем шли ожесточеннейшие бои. До нас доходило в виде слухов много информации о колоссальных потерях среди и наших и немецких войск. В рассказах часто фигурировала "долина смерти", где вроде бы от одной из наших дивизий оставалось чуть ли не более нескольких десятков человек. В общем жили ожиданиями, когда и нашу дивизию бросят на штурм. А пока нас, кроме одного ночного самолетика, никто не тревожил. Где-то в двадцатых числах апреля штаб нашей дивизии вслед за стрелковыми полками двинулся в сторону Севастополя.

Первая остановка после Сак - район речки Альма (в памяти - Альма-Тархан). Простояли около двух дней. Было тепло, зеленела трава. Мы расположились со своими радиостанциями на берегу моря. Решили попробовать искупаться. К воде подходили осторожно, боялись нарваться на какую-нибудь противопехотную мину. Вышли к воде. Вода оказалась еще холодной. Решили поэтому бросить жребий - кому "греть" море. Выпало мне. Вошел по грудь в холодную воду и бегом вернулся на берег. Потом из карабинов постреляли по вынырнувшей метрах в ста от берега стае дельфинов. Вроде бы одного дельфина подстрелили, но из-за холодной воды никто не пытался его достать. С болью вспоминаю этот постыдный эпизод! Но, что было, то было! Ночью нас обстреляли с какого-то катера. Мы спали в кузовах (будках) наших двух радиостанции РСБ-Ф, а начальник одной из радиостанции Волчек (ударение на О) спал под автомашиной. В районе наших машин взорвался всего один из двух снарядов. Пострадал только Волчек (тяжелое ранение в голову). Не взорвавшийся же снаряд оказался (по маркировке взрывателя) снарядом нашей пушки калибра 45 мм. Появилось подозрение, что стрельба велась с нашего катера. Катер после нескольких выстрелов ушел. Тут (на Альме) уже была слышна артиллерийская канонада и разрывы авиабомб в стороне Севастополя. Огромное количество наших самолетов (Ил-2, Пе-2, А-20 ("БОСТОН") и др.) шли в сторону Севастополя и отбомбившись возвращались назад. Получалась своего рода "карусель". Колоссальнейшая концентрация нашей авиации! С завистью я смотрел на самолеты и так хотелось быть самому в одном из них! Сколько сил мы, оставшиеся еще в живых, бывшие курсанты-авиаторы прилагали к тому, чтобы вернуться в авиацию! Пока без результатов. А я даже из-за своей активности стал лютым врагом своего командира роты.

После Альмы штаб дивизии и наша рота связи переместились в район речки Качи. Судя по всему полки дивизии начали боевые действия. Тут меня срочно вызвал к себе командир роты. Являюсь, докладываю о прибытии. Первый вопрос: как знаю украинский язык? Отвечаю, что владею им свободно, десятилетку заканчивал в украинской школе. Не могу сообразить, с чем связан мой вызов к начальству и такой необычный вопрос. Жду, что последует дальше. А дальше последовал приказ сдать все числящееся за мной имущество (кроме обмундирования и вещмешка) старшине роты и начальнику радиостанции и получить в канцелярии роты соответствующие документы. Не могу ничего понять. Ротный свой вызов никак не комментирует и дает мне понять что никаких вопросов с моей стороны по этому поводу выслушивать не собирается. По тональности его слов и загадочной ухмылке начал соображать, что ему выпал какой-то удачный случай наконец-то избавиться от меня. Делать нечего. Повернулся кругом и пошагал к себе на радиостанцию. Передал свой приемо-передатчик начальнику радиостанции. Начальник радиостанции был удивлен содержанием моего разговора с капитаном (командиром роты) не меньше меня. Попрощался со своим другом шофером Герасимцом, забрал свое барахлишко и потопал к старшине роты. Сдал ему все, что положено было сдать. Получил продовольственный и вещевой аттестаты, ротный писарь выдал мне (как выразился "на всякий случай") справку о том, что я в составе 32-й Отдельной Гвардейской роты связи 24-й ГСД принимал участие в боях за освобождение Севастополя. Тут надо сделать небольшое разъяснение: среди офицеров дивизии вынашивалась надежда, что дивизии присвоят название Севастопольской и считая, что освобождение города можно посчитать, как завершение обороны Севастополя; вручат и медали "За оборону Севастополя". Ну, о том какое название получила дивизия ("Евпаторийская"), я упомянул в предыдущем письме (П -137). Надежды на медаль тоже рухнули. Я же, после демобилизации из армии при оформлении документов сдал в военкомат и чудом сохранившуюся выше упомянутую справку. Через некоторое время получил и медаль "За оборону Севастополя". Особой радости от этого не испытывал - все-таки не ахти какой вклад был внесен мною в оборону (штурм) этого города. Ну, раз дали - взял, чего же отказываться! В том же 1979г. (см П -137) при встрече с Т.И.Степановым зашел разговор и об этой медали. Узнав, что и медаль не вручалась участникам освобождения Севастополя, я поделился мнением со Степановым о том, что мне надо бы вернуть полученную медаль, как врученную незаконно. Степанов отсоветовал это делать, считая что все участники боев 44 года за Севастополь незаслуженно были лишены этой награды и он и его коллеги продолжают надеяться на то, что "вопиющая" несправедливость все же будет устранена. Вот так, благодаря случаю, я единственный из всех вояк, участвовавших в боях за Севастополь, стал обладателем медали "За оборону Севастополя".

ХР-139
06.02.2005

Продолжу с того времени, когда рассчитался со старшиной роты и получил пресловутую справку об участии в боях за освобождение Севастополя. С надлежаще оформленными документами в кармане и указанием незамедлительно отправляться в штаб стрелкового корпуса (13 ГСК), и явиться там к начальнику связи для получения дальнейших указаний, начал выяснять, как и чем добираться туда. Посоветовали добираться попутным транспортом. Еще раз обошел ротные объекты, чтобы попрощаться с сослуживцами и попытаться хоть что-нибудь узнать, куда это меня отправляют? Никто ничего не знал и сами все терялись в догадках. Только девчонки - телеграфистки что-то слышали о том, что мне придется вроде бы "сменить погоны". Мелькнула даже мысль, что может в авиацию попаду? Кто-то предположил, что меня отправляют, скорее всего, в Киев, где, якобы, формируется украинская национальная армия, мол был на этот счет слух. Вот так, находясь полном неведении о своей дальнейшей судьбе, потопал к своим знакомым в автобат. Там меня усадили в попутную автомашину и через некоторое время я добрался до штаба корпуса, располагавшегося, если память не изменяет, в Бахчисарае.

В корпусе долго не задержался. Свели меня с девченкой-связисткой, с которой я должен добираться до штаба армии (2 ГА), располагавшегося в Симферополе. Девчонку звали Люба (Любаша). Она только числилась в подразделении связи. Фактически же была певичкой в корпусном клубе. Отобрана была, как и я по знанию украинского языка. До армии она закончила 2 курса Луганского (Ворошиловградского) пединститута (украинская филология). И здесь, в штабе корпуса ни ей, ни мне ничего не сообщали о нашем будущем. Тут мне пришлось расстаться с версией, касающейся авиации. Направили нас в распоряжение начальника связи армии.

Вечером, опять же на попутной автомашине, мы прибыли в Симферополь. На следующий день добрались до армейских связистов. Когда шли по городу, обратили внимание на необычное содержание распоряжений военного коменданта города, во множестве расклеенных на столбах и стенах зданий. Комендант запрещал ведение несанкционированной стрельбы в городе и особенно - стрельбы по "гражданскому населению". Оказывается, "гражданское население" - это крымские татары. А стрельбу по ним вели спустившиеся с гор партизаны. Расправлялись с ними за сотрудничество с немцами (помогали немцам выслеживать и уничтожать партизан). Здесь мы с Любашей присоединились к группе армейских связистов, состоявшей из двух парней (радистов) и двух девушек (бодисток, работавших на буквопечатающих телеграфных аппаратах Бодо). Их тоже отбирали по хорошему знанию украинского языка. Им так же, как и нам ничего не сообщали о будущей судьбе. Теперь уже шестеро человек терялись в догадках о том, что нас ждет в дальнейшем. Встал вопрос о назначении старшего в группе. Им стал сержант из армейских радистов. Чувствовалось, что его хлебом не корми - дай только покомандовать! Теперь уже организованно, под командованием сержанта двинулись дальше - в распоряжение начальника связи фронта (4 Укр.фронт).

Штаб фронта располагался в Джанкое. Добрались до него опять-таки на попутных автомашинах, проявляя собственную инициативу. Переночевали. Теперь у нас был командир, который беспокоился обо всем. Утром он нас построил и мы пять человек под его командованием строем двинулись к штабу. Здесь в строю стали ожидать выхода к нам начальника связи фронта. Ждали недолго. Вышел генерал-лейтенант. Поздоровался с нами по-простому (как отец с детишками) и сообщил нам о том, что мы с сего дня являемся демобилизованными и направляемся в Киев в распоряжение уполномоченного Наркомата Связи СССР. Все могли предполагать, но только не демобилизации! Война в разгаре, а нас демобилизовывают! Настолько это было неожиданным, что мы растерялись и не знали как реагировать на такое сообщение. Но устояли, не попадали! Генерал, выдержав некоторую паузу, чтобы мы пришли в себя, попросил все же, чтобы мы сохраняли свою форму до прибытия в Киев и не нарушали воинской дисциплины. Сержант получил на нашу команду проездные документы и мы двинулись на вокзал, наивно полагая, что получим по требованию билеты и спокойно поедем в Киев.

ХР-140
08.02.2005

Оказалось, что мы совсем не представляем характера пассажирских перевозок на железнодорожном транспорте в военное время, так сказать, "в свободном доступе", т.е. занимая место в "соответствии с купленными (полученными по воинскому требованию) билетами". Во-первых в т.наз. воинской кассе нам было заявлено со всей категоричностью, что свободных мест нет и не предвидится. Обращение к военному коменданту тоже не помогло. Во-вторых нам дали понять, что посадка и проезд в поездах целиком и полностью будет зависеть от нашей инициативы ("солдатской находчивости") и напористости. Таким образом все наши представления о довоенных способах поездок в качестве "обилеченных" пассажиров (не в специальных воинских эшелонах) были начисто развеяны. В немногочисленных пассажирских поездах внутрь набитого битком старенького пассажирского вагона можно было забраться с колоссальным трудом, и колоссальными физическими усилиями и уж не усилиями одиночки, а, как правило, согласованно действующей группой. Сделав первую безуспешную попытку забраться внутрь вагона мы поняли, что с нашими девчонками это будет бесполезным занятием. Поняли так же, что ни на ступеньках вагонов, ни на всех возможных местах между вагонами нам компактно не разместиться. Все места плотно забиты людской массой. Вроде бы просматривались свободные места на крышах вагонов. Но наличие в нашей группе девчонок сильно усложняло задачу. С колоссальным трудом, буквально по спинам и головам людей, висевших на ступеньках и забивших межвагонное пространство, таща за собой плачущих девчонок, мы забрались на крышу вагона. Там тоже было много людей, но место и для нас нашлось. Первый опыт пригодился в дальнейших поездках.

Из Джанкоя (это было 5 или 6 мая 1944г.) мы выехали после полудня и вечером (до захода Солнца) прибыли в Мелитополь. Поезд шел на Харьков и мы свой маршрут (до Киева, нашего пункта назначения) планировали через Харьков, там жили родители двух девчонок-бодисток, там они работали на предприятии связи до призыва, и это была их первая с начала войны возможность побывать дома и повидать своих родителей. Ради этого стоило сделать небольшое отклонение от маршрута. Покинуть свой поезд пришлось в основном по двум причинам: надо было побеспокоиться о еде и о девчонках. Нам-то было проще справлять свою малую нужду, а девчонкам пришлось терпеть. В ночь устроились в пустом товарном вагоне грузового поезда. В вагоне были нары из досок и совсем мало пассажиров. Так что расположились по тем понятиям с комфортом. Шинелей у нас не было, поэтому пришлось укладываться на голые доски, подложив под головы вещмешки. За эти дни так уморились, что сразу заснули крепким сном. Утром поезд остановился на сравнительно большой станции (все ночные остановки мы проспали). Это была Полтава. Оказалось, что где-то ночью поезд свернул на Киев. Пришлось срочно выгружаться. Сержант пошел узнавать, как нам теперь добираться до Харькова. Повезло. Снова товарняк. Снова полупустая теплушка.

Поздним вечером прибыли в Харьков. Добрались до дома, где жили родители обеих девчонок. Встреча была для родителей неожиданной и поэтому с обилием женских слез. Отцы девчонок, по-видимому, находились в армии. Так что в числе встречающих преобладали женщины. Началась суета. Стали появляться знакомые и коллеги по прошлой работе. Появилось, судя по реакции присутствующих, и какое-то связистское начальство. Появилось и спиртное, скорее всего самогон. Закуска была более, чем скромной - остатки нашего дорожного пайка и немного картошки. Немного выпили, немного закусили. Девчонки продолжали общаться со своими родственниками и подругами, я мы, трое ребят и Люба улеглись на полу спать. Утром по настоянию сержанта решили продолжить наш путь на Киев. Но родственникам девчонок удалось уговорить сержанта задержаться в Харькове до вечера. Согласился. Проголодались. Остатки сухого пайка доели вечером (в качестве закуски к самогону). Надежд разжиться какой-нибудь едой практически равны нулю. Харьков - не село, с продовольствием туговато. Удивляюсь, как это мы ухитрялись голодая не падать духом. Молодость!

ХР-141
10.02.2005

Мы еще в Джанкое дали понять нашему сержанту, самовольно назначившему себя командующим нашим "войском", что, поскольку мы являемся демобилизованными, то ходить строем и соблюдать другие воинские "повинности" не будем и соглашаемся только на его "заботы", связанные с транспортными проблемами и с нашим прокормом при следовании до пункта назначения. Побурчал, но вынужден был согласиться. Свободный день до предполагаемого продолжения пути на Киев каждый из нас использовал по своему усмотрению. Я, чтобы не томиться бездельем и чтобы как-нибудь приглушить чувство голода, решил побродить по городу. Место, где мы остановились (место жительства наших харьковских девчонок ) находилось в районе площади, недалеко от знаменитого своей архитектурой конца двадцатых годов здания, т.наз.Госпрома (изображение его, как шедевр социалистического модерна, до войны было на папиросных коробках, открытках и пр.). Здание из монолитного бетона практически не было разрушено, но все, что могло в нем гореть, все выгорело. Вообще-то в тот день, бродя по городу, я видел кроме этого здания еще только один разрушенный объект - железнодорожный вокзал. В отличие от здания Госпрома вокзал был разрушен почти полностью, представлял из себя груду кирпича и покореженных железных конструкций.

Увлекся разглядыванием развалин и массы людей, сидящих, лежащих и снующих туда-сюда на площади около развалин - военных и гражданских, мужчин и женщин. Удивляло такое количество людей в тылу. Это, наверное, от того, что мы, кто во время войны с тылом практически не общался, считали, что большинство людей, во всяком случае мужчин, находятся в зоне боевых действий, а в тылу остаются только женщины, дети и старики. А тут столько мужчин - военных и гражданских! Ну, со временем это удивление прошло. В толпе людей сновало порядочное количество женщин, громко предлагавших различную снедь (было много и торговцев различным барахлишком - трофейным, нашим обмундированием и др., в основном мужчин в военном обмундировании, но без погон - наверное, освобожденных от воинской службы по ранениям; а, впрочем кто его знает, что это за люди были). Стоял сплошной гул человеческих голосов. Вареная картошка, какие-то лепешки, булки черного хлеба и др. вызвали жуткое чувство голода. Все это стоило больших денег. У меня же вообще никаких денег не было. На фронте получали мы мало, да и то, что получали, передавали в т.наз. "фонд обороны" (тратить-то на фронте их было негде). В кармане у меня был трофейный трехцветный фонарик Daimon и где-то подобранный немецкий же портсигар из мельхиора, который я вначале принимал за серебряный, поэтому и не выбросил (я всю войну и до лета 47 года не курил, так что всякие принадлежности для курения мне были ни к чему). Решил попытаться обменять эти вещички на еду. Опыт меновой торговли у меня был мизерный (вспомнил город Рассказово перед отправкой на фронт, когда мы часть полученного обмундирования меняли у местных жителей на еду, а некоторые и на самогон). С трудом (кроме всего прочего при этом надо было опасаться военных патрулей), выменял у одной бабки свои фонарик и портсигар на пару вареных картофелин и какую-то лепешку из толченой смеси кукурузы и пшеницы. С трудом выменял! Тут же все это и съел. Да, видно был я здорово голоден, если до сего времени помню эти две картофелины и лепешку! Решил возвращаться к месту нашей остановки. Иду. Слышу окрик: "Товарищ сержант!" Не подумал, что окрик адресован мне. Продолжаю идти своим путем. Слышу опять окрик уже более резкий: "Эй, сержант, туды твою...!" Понял, окликают меня. Останавливаюсь. Смотрю, стоит капитан (в повседневных погонах, значит, тыловик, пехотинец). Пальцем манит меня к себе. Подхожу. "Как подходишь? Кругом! Подойти как положено!" Сообразил, что с таким дуроломом надо быть поосторожнее. Можно и в комендатуру угодить. Подхожу (три шага строевым!) руку под козырек. Докладываю: "Сержант Анкудинов". "Почему не приветствуешь?" "Не видел, товарищ капитан". Ну, думаю, влип! Он так пристально на меня посмотрел, как-то необычно. Понял я, что он пьян. Покачивается. Я приготовился ко всему самому худшему. А он вдруг рассмеялся, дохнув на меня винным перегаром и похлопав меня по плечу, совсем мирным тоном спросил, что я здесь делаю и откуда и куда следую. Вот такой неожиданный поворот в беседе! Ответил, что едем командой из Крыма в Киев в распоряжение Наркомата связи. Видно, тут интерес его ко мне пропал и он отпустил меня, еще и пожелал счастливого пути. Я постарался быстренько покинуть это место, радуясь, что все так благополучно закончилось, так как из документов у меня при себе была только "Красноармейская книжка" и партбилет (перед наступлением на Крым я в числе других, сохранившихся в живых в своей дивизии, получил медаль "За оборону Сталинграда" и был принят в партию по истечении кандидатского стажа - "прошу принять меня в партию, хочу идти в бой за освобождение Советского Крыма коммунистом!" такими или подобными дежурными словами полагалось заканчивать заявление о приеме (например, заявление о приеме меня в кандидаты партии заканчивал словами: «в бой за освобождение Советского Донбасса хочу идти коммунистом")), чего было явно недостаточно, а основные документы, дававшие нам право болтаться в тылу, были в сумке у нашего сержанта, старшего нашей команды.

Еще одна неожиданность на пути к месту нашей остановки. Около здания Госпрома слышу сзади оклик: "Женя! Анкудинов!" Останавливаюсь. Оборачиваюсь. Бежит, размахивая руками и продолжая выкрикивать мое имя и фамилию девчонка. Легко узнал ее. Одноклассница Людка Безсмертная. Встреча неожиданная! "Ой, ты живой! А до нас доходило, что тебя убили, а потом, что только ранило, оторвало ноги!" Немного поговорили. Она здесь учится на первом курсе Политехнического института. Тут же в Харькове в институте учатся и бывшая наша отличница Таська Демченко (на выпускном вечере мы с ней целовались, хотя она и не была объектом моих воздыханий) и вернувшийся по ранению наш одноклассник Васька Воскобойник. Еще немного поболтали и расстались. Вернулся к своим. До запланированного нами на вечер отъезда еще было время. Еще одна новость! Обе девчонки-харьковчанки усилиями местного связистского начальства оставлены для работы в Харькове. Так что дальше будем продолжать свой путь вчетвером. Повезло. Удалось забраться внутрь пассажирского вагона. Люба и сержант заняли верхние полки, а мы с парнем (к великому сожалению не запомнил ни имени его ни фамилии) забрались на третьи (багажные) полки. В общем до Киева доехали в комфорте и без приключений. В Киеве у сержанта оказались не то родственники, не то близкие знакомые - женщина средних лет с дочкой лет десяти. Встретила нас хорошо. Устроила нам даже помывку и хоть и скромно, но покормила. В Киеве мы сидели дома, никуда не ходили. У хозяйки нашлись книжки. Занялись чтением. Помню, мне попались "Записки врача" Вересаева. Сержанту Киев был по-видимому хорошо знаком. Поэтому, оставив нас на попечение хозяйки, он отправился на поиски представительства Наркомата связи. Следующим утром мы вчетвером прибыли в это самое представительство. Размещалось оно в здании Главпочтамта на Крещатике. Тогда мне показалось, что это здание было единственным не разрушенным на этой улице.

ХР-142
11.02.2005

Наш сержант все заботы по решению наших проблем в наркоматовских коридорах взял на себя. Мы не возражали. Расположились втроем в вестибюле второго (может, третьего?) этажа. Этаким маленьким табором, прямо на полу. Сержант бегал по кабинетам почти до окончания работы. Мы терпеливо ждали. Наконец, появился. Поднял нас с пола и повел в какой-то кабинет. Там с нами побеседовал один из сотрудников управления. Сообщил, что нас направляют на работу в распоряжение Ровенского областного управления связи. Пожелал счастливого пути.

Каждый из нас получил письменное направление, в нем было много чего написано, запомнилось только, что мы демобилизованы из действующей армии по постановлению ГКО (Государственного Комитета Обороны) - эта запись спустя некоторое время здорово повлияла и на мою судьбу и не только, но об этом позже. Сержант к нашей радости сумел добиться выдачи нам небольшого денежного аванса и кое-каких продуктов (по баночке колбасного фарша и по полбулки хлеба на каждого). На этом, как мы поняли, Киевское управление все заботы о нашем дальнейшем следовании к месту назначения с себя сняло. Теперь мы сами должны принимать необходимые решения. Решили, что каждый из нас может действовать самостоятельно. Сержант наш тут же куда-то исчез. Решили, что он сумел устроиться в Киеве. Остались мы втроем. Отправились на вокзал. По дороге мне пришла в голову мысль - повидать своих родителей. Поделился с ребятами. Поддержали меня. Так что на вокзале Люба (а я уже стал понемногу "вздыхать" по ней) и парень (никак не могу вспомнить ни его имени ни фамилии) отправились на поиски поездов, следующих на Запад (до Ровно), а я - поездов в направлении на Харьков (через Сумы). Это происходило числа 15 или 16-го мая (известная дата, связанная с боями на мысе Херсонес - 10 мая 44 г.- застала нас в Харькове).

Мне надо было добираться до г. Лебедина (между Сумами и Харьковом), где к этому времени находилась воинская часть (300 Стационарные авиамастерские 16-й Воздушной Армии), начальником которой был мой отец. Там же находились моя мать и младший брат Юрий (средний брат - Владимир был призван в армию в августе 43 года и был курсантом Челябинского авиационного училища штурманов и стрелков-радистов Авиации Дальнего Действия - АДД). Чтобы не терять времени добирался, так сказать, на "перекладных", в основном на товарных поездах. На одной из станций (вроде бы Конотопе) наблюдал необычную в то антирелигиозное время картинку - прямо на перроне вокзала польская часть (из числа формировавшихся в то время на нашей территории польских войск) совершала утренний молебен. Службу правил священник в военной форме. Очень я был удивлен. Даже пропустил свой поезд. Добрался до Лебедина, не смотря на частые пересадки с поезда на поезд, примерно за сутки с небольшим и без приключений. Военную форму мы не снимали (как нам посоветовал еще в Джанкое начальник связи фронта). Решили, что ее снимем, когда прибудем к месту нашей работы. Я это к чему? А вот к чему: меня, например, (кроме инцидента с капитаном на Харьковском вокзале) за все время передвижений ни разу ни в поездах, ни на вокзалах, ни в населенных пунктах никто из тех, кому это надлежало делать, не задерживали и документы не проверяли.

Прибыв в Лебедин, узнал, где находится штаб подразделения отца (в этом же доме и располагалось жилье моих родителей). Дом находился недалеко от вокзала, место для меня хорошо знакомое еще по довоенному времени, так что добрался быстро. Подхожу к калитке, на заборе сидит пацаненок лет шести. Догадался, что это мой братишка. Смотрит на меня как-то настороженно. На мне замусоленная пилотка, выгоревшая на солнце и потрепанная гимнастерка с такими же брюками. На ногах обмотки и изрядно поношенные американские солдатские ботинки. Вид типичный для пехотинца-фронтовика. Чувствую, братишка меня не узнает. Спрашиваю: "Анкудиновы здесь живут?". Пацан срывается с забора и бежит вглубь двора с криком: "Мама, поляк здесь пришел!" Он меня принял за польского солдата. Оказывается в городе расквартировано какое-то подразделение формирующейся польской армии. Голодные солдаты занимались попрошайничеством и при случае приворовывали (в то время и наши солдаты так же себя вели, особенно в тыловых частях; между прочим в польских формированиях того времени было много наших, советских, солдат направлявшихся на формирование польских частей, если их фамилии имели польские окончания - Козловский, Твардовский и т.п., при этом их согласия не очень-то и спрашивали). Мать меня узнала сразу. Слезы, объятья. Никто ж не ждал. Война-то еще идет. А отпусков во время войны у нас не давали.

ХР-143
12.02.2005

Вскоре появился отец. Он находился на одном из объектов своего подразделения, разбросанных по городу. Встреча двух мужчин (уходил-то я в армию пацаном, только закончившим школу). Рукопожатия. Сдержанные объятия. Рад меня видеть целым и невредимым. Подбегает к нам женщина, капитан с узкими медицинскими погонами, начальник санчасти. Сообщает, что стол накрыт и предлагает продолжить встречу за столом. Скромная закуска в виде американской тушенки, сосуд с медицинским спиртом, жареная картошка (мать постаралась!). Может это и не полный перечень яств, но все не запомнилось.

Для меня встреча с отцом была необычной. В прошлом, до самого моего ухода в армию, в отношениях с нами, пацанами, он был сдержан, не сюсюкал, но и не повышал на нас голоса и тем более - не лупил. Приучил нас с детства исполнять все его требования беспрекословно и с первого раза. В общем дисциплина была военная, но это нас не обременяло. Никакой опеки! Но были приучены отвечать за свои поступки. И вот сейчас при встрече отец по-моему был непривычно сентиментален, что и было для меня необычным. Все было необычным - и стопка спирта, налитая мне отцом, и тональность разговора - взрослого с взрослым. Выпили по одной. Вторую стопку я пил уже один (у отца была язва желудка). Отец подробно расспрашивал меня о войне, поинтересовался, в качестве кого я участвовал в боях, был приятно удивлен, что в качестве рядового автоматчика и командира отделения я даже бегал в атаки. Рассказал, сколько ему пришлось пережить, получая на меня "похоронки" (на то время две, третья придет позже - в мае 45-го) и как он их скрывал от матери. Показал мне несколько моих писем с фронта, в которых некоторые места в тексте были замазаны густой черной тушью (работа военной цензуры!), поинтересовался, смогу ли вспомнить, что я там такое написал? Вспомнил я легко - не так много писем я писал, да и содержание их практически было одинаковым: "Дорогие папа, мама, Вова и Юра! Я жив, здоров, чего и вам желаю! Ваш сын Женя". Иногда, плюнув на цензуру, считая, что я ничего секретного не сообщаю, помещал вот примерно такую дополнительную информацию: " Надеюсь вернуться в авиацию. Некоторым нашим ребятам повезло - они после госпиталей попали-таки в авиацию. Некоторые даже успели погибнуть в ней". И "Сейчас нахожусь недалеко от того места, где родились Ростиславовы" ( Ростиславов - сослуживец отца, родился в Севастополе), тексты эти были очень тщательно вымараны! Зная, как свирепствовала военная цензура и часто выслушивая напоминания наших политработников о запретах разглашения в письмах военных секретов и карах за содеянное, с большим недоверием отношусь к цитируемым нашими СМИ письмам "с фронта", когда там сообщается о предстоящем наступлении, упоминаются рода войск и тому подобное. Письма такого рода могут быть доставлены адресату минуя почту, с каким-нибудь журналистом, возвращающимся с фронта или кем-нибудь с такими же возможностями. Все остальное - наверняка подделка. Финал встречи: за беседой с отцом я сильно опьянел, хотя выпил не более 3-4 стопочек разведенного спирта (не научился в пехоте пить; эти легендарные "фронтовые сто грамм" не так часто нам пехотинцам на войне перепадали). Сильно меня рвало. В связи с этим меня рано уложили спать. На следующий день очень плохо себя чувствовал. Отлежался. В ночь собрался ехать к месту своего назначения. Мать снова плакала. Отец держался. Собрали меня в дорогу. Мать нажарила картофельных лепешек - драников. Медичка дала мне пакетик с маленькими пузырьками (штук 15- 20), в которых был какой-то витаминный сироп. Отец вручил мне свои новые кожаные сапоги. Его начпрод втихаря, чтобы отец не видел, сунул в мой вещмешок пару булок хлеба и пару банок тушенки. Вечером отец, мать, братишка и с ними медик (капитан м/с Усиченко) проводили меня на вокзал, посадили в вагон пригородного поезда. Это была последняя встреча с отцом. В сентябре 45-го он умер в военном госпитале г.Харькова.

ХР-144
14.02.2005

Пригородный поезд ходил от г. Лебедина (станция Лебединская) до станции Боромля - 35 км. Боромля лежала на магистральной линии Харьков - Сумы - Конотоп - Киев. В Боромле надо было постараться попасть на какой-либо проходящий поезд. Немногочисленные пассажирские поезда стояли на этой станции по одной минуте, а товарняки в большинстве случаев проходили станцию без остановки - на проход. На законную - по билету - посадку рассчитывать не приходилось. Единственное место - крыша. На нее рассчитывало большинство едущих, а путей забраться на эту крышу было очень мало, да и времени (1 минута стоянки) было явно мало. Надо было проявлять недюжинную сноровку. У меня из вещей был вещмешок (за спиной) и картонная коробка из-под тушенки ( примерно 40Х40Х40 см) с сапогами и другим кое-каким барахлишком. Коробку приходилось держать за шпагатную перевязь. Из-за нее я не смог попасть на первый проходящий поезд. Бросать было жалко. Придумал использовать дополнительно ремень с гимнастерки. С его помощью удалось подвесить злополучную коробку себе на шею, чтобы освободить руки. При подходе следующего пассажирского поезда ( товарняки проходили без остановок) с трудом, но все же удалось забраться на крышу. Проявил некоторую находчивость. Сообразил, что легче всего будет забраться на крышу с задней тормозной площадки последнего вагона. Постарался предугадать место остановки последнего вагона. Угадал. Повезло, устроился на задней подножке. Естественно, не один. С трудом, но до Сум проехал таким способом. В Сумах поезд стоял несколько минут, там перебрался на крышу и до Киева ехал, можно сказать, с комфортом. Пища была, трудновато было с питьевой водой.

По приезде в Киев с перрона вокзала не уходил - выйти было легко, а вот снова попасть на него было очень трудно - препятствовали гражданские (железнодорожные) контролеры и патрули военной комендатуры. Повезло забраться в "теплушку" (товарный вагон, оборудованный нарами для перевозки людей - в основном, при воинских перевозках, а в данном случае входил в состав пассажирского поезда, в те времена народом называвшегося "пятьсот веселым" - номера таких пассажирских поездов начинались с цифры пятьсот и более). Забраться в такой вагон, особливо служивым, было легче, чем в нормальные пассажирские вагоны. Садились в темноте, это еще более облегчило посадку. Но силу все равно надо было применять. В вагоне ощупью пробрался в самый дальний угол (из нар были сделаны в каждой торцовой части вагона по 3 - 4 ряда лавок для сидения), втиснулся между боковой стенкой и сидевшим уже пассажиром. Разобравшись, установил, что это была девчонка - солдатка. Перед отправлением проводница вагона зажгла керосиновый фонарь, висевший на стене против посадочной двери. Начали разглядывать друг друга (рядом сидящих). Девчонка - солдатка оказалась сержантом. Далее, из разговоров - авиационный оружейник (механик). Вроде бы, из ее слов, из истребительной дивизии Покрышкина. Куда едет? Домой, в Погребище (где-то под Казатином). О дальнейшем как-то разговор не возник. А я в то время не знал, что было принято какое-то постановление о демобилизации женщин-военнослужащих по беременности. Когда садился в этот поезд, не обратил внимания куда он следует. Уже в дороге узнал, что до станции Мироновка, через Белую Церковь. Это было мне не по пути. Надо было сходить в Фастове. Девчонке тоже оказалось не по пути. В Фастов прибыли в полночь. Время прошло в разговорах и поспать не пришлось. В Фастове стоял такой же "пятьсот веселый", опять забрались, теперь уже вдвоем, в дальний угол вагона. Потянуло на сон. Спали сидя. Я - прислонившись к стенке, Маша (так она назвала себя) - положив свою голову мне на плечо. Задремав, не заметили как поезд покинул станцию.

ХР-145
17.02.2005

Прошло не больше часа. Вдруг поезд резко остановился (скорость его была небольшой, поэтому никто не пострадал). В вагон долетают тревожные гудки паровозов, близкие и дальние. Послышалось монотонное гудение летящих самолетов (звук - характерный для немецких самолетов), сейчас, за давностью времен, я не смогу описать характер этих звуков, но в те времена мы почти безошибочно определяли: летит ли наш самолет (самолеты), включая и поставлявшиеся нам самолеты от наших союзников (правда вот они-то не всегда определялись однозначно, особенно т.наз. "Бостоны» (двухмоторный A-20G). Слышны близкие и отдаленные звуки ведущей стрельбу зенитной артиллерии, разрывы зенитных снарядов. Через окна теплушки проникают световые блики от лучей прожекторов, яркий свет от сброшенных САБ-ов (светящих авиабомб, сбрасываемых на парашютах). Пассажиры проснулись, началась легкая паника. Наиболее шустрые быстро сдвинули в сторону дверь теплушки. Начали выскакивать из вагона. Судя по доносившимся крикам "с улицы", вагоны покидались массовым порядком. Странно, но моя попутчица продолжала спать, положив голову мне на плечо. Как истинный кавалер, не стал тревожить ее сна и продолжал сидеть на своем месте. Было немного страшновато, но я держал марку "лихого и бесстрашного" фронтовика. Благо в нашем вагоне военных было двое - я и моя попутчица (остальные - гражданские, в основном женщины).

Стали слышны разрывы авиабомб. Судя по силе звуков, бомбы сбрасывались недалеко от нашего поезда. Вот уж, когда в вагон стали долетать звуки разрывов этих бомб, - моя попутчица проснулась. Увидев, что в вагоне кроме нас двоих никого нет, а вне вагонов творится что-то непонятное, бросилась на выход. Я следом за ней тоже покинул вагон. Определился - бомбят Фастов (мы от него отъехали недалеко - километров 5-6). Видны были частые всполохи от взрывов и, судя по всему, не только от авиабомб. Что-то там сильно горело и взрывалось. Судя по многочисленным и разной силы гудкам паровозов, впереди нас и сзади находились остановившиеся железнодорожные составы. Пассажиры, покинувшие вагоны нашего "пятьсот веселого", прятались в находившейся невдалеке от путей лесополосе. Мы тоже последовали туда. Начинало светать, бомбежка продолжалась, но интенсивность ее заметно падала. Стали проступать из уходящей темноты стоящие составы впереди и сзади от нашего. Многие пассажиры нашего поезда двинулись в сторону впереди стоящих составов. Видно, у них (пассажиров) уже выработался особый поведенческий опыт в таких ситуациях. Мы вдвоем тоже решили идти вперед, сколько возможно, понимая что впереди стоящие поезда двинутся вперед раньше нашего. Когда рассвело окончательно, стало видно, что впереди стоит порядочное количество составов. Свое движение вперед планировали таким образом, чтобы успеть вскочить в вагон, начавшего движение поезда. Прошли порядочно, обогнав несколько стоящих составов. Устали. Проголодались. Оказавшись рядом с товарным вагоном, оборудованным тормозной площадкой, расположились на этой площадке. Пока отдыхали и подкреплялись едой, до нас долетел гудок начавшего движение поезда, стоявшего впереди. Вскоре тронулся и наш поезд. Едем. Болтаем о том о сем. Я уже, можно сказать, влюбился. Осмелел до того, что предложил переписываться. Она ехала в Погребище, а адрес дала московский (в памяти осталась только улица - 1-я Мещанская). Сказала, что скоро вернется в Москву и будет жить у своих родственников. Я пообещал написать ей первое письмо сразу, как только устроюсь на новом месте. Естественно, я ей рассказал о том, что учился в авиашколе и как не по своей воле попал в пехоту. Рассказывал, как мы старались попасть снова в авиацию. Говорю, что и сейчас не покидаю надежды при малейшей возможности вернуться туда.

Поезд движется медленно. Вдруг, слева и впереди по ходу вырисовывается что-то наподобие полевого аэродрома и на нем - маленькие фигурки самолетов (Ил-4). Я картинно завздыхал при виде самолетов. Еще раз повторил свои слова о том, что при первой же возможности постараюсь попасть в авиацию. Маша в ответ на мои вздыхания и говорит: "Чего зря вздыхать - вон стоят самолеты. Слабо?!". Мгновенно в моей голове созрело решение (заслуга все же Маши - начальный импульс от нее!). Говорю ей, что вот и не "слабо"! На остановке сойду! Поезд подходил к станции Попельня. На мое счастье на ней остановился. Я, попрощавшись с Машей и пообещав ей писать, покинул площадку вагона. Дождался отправления поезда, помахал ей на прощанье и потопал в сторону аэродрома.

ХР-146
17.02.2005

Аэродром находился недалеко от станции. Дошагал до него быстро. Первыми, на кого я вышел, была группа офицеров, сидевших на лавочке около входа в дом. Подошел к ним, представился и попросил разрешения обратиться с вопросом. Разрешили. Коротко сообщив необходимые для такого случая данные о себе и причине моего появления здесь, попросил подсказать, куда и к кому мне обратиться по поводу моего "трудоустройства" в авиации. Выслушали. Даже задали несколько уточняющих вопросов. Видно поняли, что я какое-то отношение к авиации имею. Один из их группы порекомендовал мне отправиться в с. Парипсы, где по его словам формируется авиаполк на новейшей матчасти, уточнив, что в формирующуюся часть мне удастся легче устроиться, да и с новой техникой интереснее познакомиться, чем с их "старьем".

Аэродром и станция Попельня располагались южнее железной дороги, а Парипсы - севернее, километрах в 3-4 от аэродрома. Не стал дальше задерживаться. Отправился в Парипсы. Жители указали на сравнительно большой дом - сельский Дом культуры - там мол, военные стоят. Зашел в дом и "напоролся" сразу на майора. Представился. Он в ответ: "Майор Тибабишев, командир полка. Слушаю тебя, сержант" Запинаясь от волнения (командир полка, все-таки!) повторил ему все то, что излагал офицерам в Попельне. Добавил, что это они посоветовали мне отправиться в Парипсы. Выслушав меня и задав несколько уточняющих вопросов и ознакомившись со всеми моими документами (Красноармейская книжка, в которой в том числе отмечалось мое обучение в Харьковской и Канской авиашколах; направление в Ровенское областное управление связи; комсомольский и партийный билеты; удостоверение к медали "За оборону Сталинграда"), Тибабишев указал мне на комнату, где я должен ожидать его решения. Комната оказалась кабинетом штурмана полка, капитана Зарубина. Пришлось и ему повторить все то, что рассказывал командиру полка. Выслушал. Больше всего его заинтересовала моя штурманская подготовка. Ну, тут я развернулся вовсю! Понял, что Зарубин моими ответами остался доволен и выразил уверенность, что командир полка постарается зачислить меня в свой полк. Спустя некоторое время Зарубина вызвал к себе Тибабишев.

Догадываюсь, что решается моя судьба. Сильно волнуюсь. Прошло еще немного времени, возвращается Зарубин и передает мне распоряжение Тибабишева ожидать его во дворе около автомашины. Поедем с ним в штаб дивизии. Автомашина - грузовичок ГАЗ-АА, "полуторка". Выходит Тибабишев. Я залажу в кузов. Поехали. Штаб дивизии располагался в дер. Веприк (километрах в 20-ти восточнее с.Парипсы и километрах в 10-ти севернее Фастова). Приехали. Майор приказал мне находиться около автомашины и ожидать его возвращения. Волновался, но почему-то верил в удачный исход своего дела. Прошло совсем немного времени, минут 30, не более, вылетает из штабного здания раскрасневшийся, со злым выражением на лице Тибабишев. Подбегает ко мне и, мешая нормальные слова с матом, кричит на меня. Я ошарашен. Не сразу дошло до меня, что я в чем-то ввел его в заблуждение. И ему попало от командира дивизии. Оказывается, в штабе дивизии при знакомстве с моими документами, обратили внимание на запись в моем направлении о том, что я уволен из армии постановлением ГКО (Государственного Комитета Обороны), председателем которого являлся И.Сталин. Тибабишеву было объяснено, что он сильно рискует, игнорируя подпись "самого". Так что мне было категорически отказано в зачислении в полк. Тибабишев получил солидный "втык" и ему было приказано немедленно отправить меня к месту службы и проследить, чтобы я немедленно покинул расположение полка. Вот такой неожиданный "облом"!

ХР-147
18.02.2005

Тибабишев хотел подбросить меня до Фастова - ближайшей ж.д. станции на нашем пути из Веприка. Мне кое-как (он продолжал вслух возмущаться моим коварным поступком в связи с пресловутой "подписью" Сталина) удалось сообщить ему, что мои вещи остались в Парипсах, у штурмана полка Зарубина. Чертыхнулся. И поехали мы в Парипсы. Тибабишев, высунувшись из окна кабины, продолжал выговаривать мне за мой проступок. Я слушал его, а на душе скребли кошки. Надо же, как мне не повезло! Примерно треть пути майор продолжал возмущаться моим поступком и, наконец, успокоился.

Тогда я обратился к нему с вопросом: если я вернусь в полк из Ровно с официальным направлением военкомата, он возьмет меня? Ответ был положительным. Это меня вдохновило. Прибыли в Парипсы. Я забрал свои манатки (вещмешок и картонную коробку) и, не задерживаясь в селе, быстрым шагом направился на станцию. В дороге пришлось несколько раз пересаживаться с поезда на поезд. Даже километров сто пришлось проехать на буфере железнодорожной цистерны, привязав себя в какой-то выступающей детали ремнем. Ближе к полудню следующего дня (это было в последних числах мая или первого июня) я сошел на станции Ровно.

Узнал, где находится Управление связи и направился туда. Встреча с начальством. Меня ждали. Узнал, что назначен начальником не то радиоузла, не то радиостанции в город Сарны. Но в связи с тем, что накануне немецкая авиация бомбила этот город и были разрушены, в числе других объектов, радиостанция (или радиоузел) и электростанция, до их восстановления я буду работать в Ровно. Узнал, куда распределены мои попутчики - Любаша, сержант и парень (имя и фамилию которого никак не могу вспомнить, к великому сожалению). О сержанте ничего не известно (подозреваю, сумел остаться в Киеве), Любаша - начальник узла связи в Дубровицах (севернее Сарн), парень - начальником радиоузла в Клевани. Получил талоны на обед в какую-то ведомственную столовую. Сказали, что покормят меня там в счет будущей зарплаты. Обед был кстати. Проголодался. Столовая была совсем рядом с Управлением связи. Пришлось встать в очередь. Военную форму еще не снимал. Стою. Слышу сзади разговор женщин. Сообразил, что речь обо мне. "Наши дети на фронте кровь проливают, а тут с таким рылом в тылу ошиваются!" Так стало стыдно! В объяснения не стал вступать. И хотя был голоден, покинул очередь. Вернулся в Управление. Перекусил остатками хлеба и запил сиропом из бутылочек.

Начальство (какой-то чиновник в военной форме майора-связиста) дало мне двое суток на устройство своих дел (военкомат, частная квартира и пр.). А пока мне было разрешено расположиться с ночевкой в служебном помещении местного радиоузла. День кончался. Решил сходить в военкомат, на "разведку". Нашел его, но, по-видимому, прием там уже закончился. Решил явиться сюда на следующий день, с утра пораньше. Набрел на кинотеатр. Угадал к началу сеанса. Посмотрел какой-то сборник документальных (новостных) фильмов. Выхожу на улицу, а там внезапно началась интенсивная автоматная стрельба. Свист пуль заставил быстренько вернуться к кинотеатру - туда пули не долетали. Крики, автоматные очереди. Прошло несколько минут, стрельба также внезапно прекратилась. Оказывается, произошло боестолкновение между проникшей в город группой бандеровцев и группой партизан Ковпака. Между прочим о бандеровском движении я впервые услыхал накануне, подъезжая к станции Здолбунов (перед самым Ровно). В теплушке со мной ехали человек пять военных и священник (униат или православный, в то время я еще в таких тонкостях не разбирался). Священник ехал куда-то в сторону Сарн. Там бандеровцы "порубали на куски" его сына, назначенного "советами" на какую-то государственную ("державну") должность. Событие активно обсуждалось ехавшими в вагоне. Я слушал и у меня начали складываться удивлявшие меня новости о бандеровцах, мельниковцах, бульбашах. Я тогда знал только о действовавших против наших войск крымских татарах.

К вечеру, побродив немного по городу, пришел к месту выделенного мне ночлега. Персонал радиоузла, освободившийся от дежурства, обсуждает, где сегодня будет поджидать их автомашина, на которой они будут покидать на ночь город. Я полюбопытствовал, зачем надо покидать город. Объяснили: фронт находится в 8-10 км от города. Последнее время немцы с завидным постоянством в восемь часов вечера начинают бомбить его (город). Местные жители на это время укрываются в церквях (костелах), которые немцы вроде бы не трогают. А наши (вояки и различные гражданские служащие - "восточники"), свободные от обязательной работы или дежурств в это время, стараются выбираться за пределы города. Предложили и мне последовать их примеру. Гордость не позволила - я же "фронтовик", а не какая там тыловая крыса! (это я не вслух произнес, а "про себя" - вслух постеснялся). После семи часов вечера город действительно опустел. Дежурный персонал радиоузла заметно нервничал, ожидая бомбежки. Я тоже испытывал некоторое беспокойство - кто его знает, куда залетит "шальная" бомба, но вида не показывал - гордость!

ХР-148
20.02.2002

Удивительно! В этот вечер немцы города не бомбили! Так что я спал спокойно. Утром пораньше помчался в военкомат. Тем не менее у дверей военкома уже толпился народ. Передо мной к военкому зашли отец и сын (поляки) просили направить их на фронт добровольцами. Не дождавшись, пока они выйдут, вошел к военкому и я (если память не изменяет, фамилия его Ульянов, капитан). По нему было видно, что он в запарке, вид замотанный. "Чего тебе, сержант?" - это мне. Хотел было подробно изложить свою просьбу, но он не стал слушать, послал к сидевшему в этом же помещении сержанту, писарю. Тот, уловив, по-видимому из моего разговора с военкомом, что я прошу направить меня в какой-то полк, сразу спросил: "Куда писать направление? В какую часть? Номер!" Отвечаю в том же темпе: "327-й бомбардировочный авиаполк". Что-то он на каком-то бланке написал. Я с этой бумажкой к военкому на подпись. Тот, практически не вникая в содержание, поставил свою подпись. Поставили печать, зарегистрировали в каком-то журнале и запечатав в конверт вручили его мне, дав понять, что я свободен (такое быстрое оформление направления, невнимательное прочтение моего документа, где указывалось, что я уволен по постановлению ГКО и моя ошибка в номере авиаполка - 327-й вместо 328-го - спасло меня от больших неприятностей в дальнейшем, о чем еще напишу). Я понял только одно - пока военком не обнаружил своего промаха, надо поскорее уматывать из Ровно. Забегаю на радиоузел, собираю свои вещички; начальству говорю, что нашел квартиру и иду поселяться. Майор порадовался моей оперативности. А я - бегом на вокзал. Если честно, боялся все же, что моя проделка может быть раскрыта.

Успокоился и порадовался столь стремительному разрешению своих проблем только после того, как товарняк со мной покинул Ровно. Добирался до Попельни так же, как и перед этим до Ровно, поменяв несколько поездов. На рассвете следующего дня (это было по-моему 3 июня 44 го года) я уже был в Парипсах и ожидал появления на службе командира полка. Наконец, он появился. Я буквально бегу к нему навстречу. На лице - улыбка до ушей. Тибабишев, увидев меня, остановился, на лице зверское выражение. Как закричит: "Почему до сих пор болтаешься здесь? Захотел под трибунал?" До меня не сразу, но дошло. Он решил, что я еще не покидал села. Вот и напал на меня. Пакет с направлением я держал в руках и постарался все же его вручить, не смотря на его крик. Вручил. Он тут же его вскрыл. Прочитал. Выразил свое удивление моей расторопности. Пообещал в этот же день при поездке в дивизию уладить все дела с моим зачислением в полк. Сказал, что на этот раз мне не надо ехать с ним. Предложил заняться своим устройством в общежитии (сельский Дворец культуры). Распорядился, чтобы меня покормили в летной столовой (столовая, как и полк была еще в зародышевом состоянии - все функции исполняла одна гражданская дама). Накормили хорошо, от пуза. Вспомнилась пехота с ее кормежкой. Небо и земля! Полк был в самом начале своего создания. Командир полка м-р Тибабишев, штурман полка капитан Зарубин, командир звена, ст. л-т (если память не изменяет - его фамилия Шилов), три или четыре пилота, плохо освоившие полеты ночью и по этой причине отчисленные из действующих боевых полков. Здесь, в формирующемся полку, представлялась возможность поднатаскать их до требуемых кондиций. Ну, и человек 5-6 технарей. Это те люди, которых я застал при своем прибытии в полк.

Вечером Тибабишев по возвращении из дивизии вызвал меня к себе и в присутствии Зарубина и Шилова, сообщил, что привез подписанный в дивизии приказ о моем зачислении в 328 Бомбардировочный Авиационный Полк АДД (Авиации Дальнего Действия) на летную должность стрелка-радиста. Это произошло (скорее всего) 03.06.1944г! Таким образом началась моя служба в авиации (или продолжилась, если учитывать учебу в авиашколах стрелков-бомбардиров с 07.07.1941 по 28.08.1942г.г.). В течение последующих 2 дней я был поставлен на все виды положенного довольствия. Главное - получил новое обмундирование и еще главное! - сапоги вместо обмоток с ботинками и полевые сержантские погоны с голубой (авиационной) окантовкой. Дня три, наверное, прошло, не более, со времени моего зачисления в полк. Командное "трио" (Тибабишев, Зарубин и Шилов) прихватив с собой технарей и меня отправилось в Попельню в расположение 21-го Авиаполка 7-й Гв. Севастопольской дивизии АДД, при котором формировался наш полк (теперь я уже имел полное право употреблять слово "наш полк"), получать выделенный нам для тренировочных полетов самолет Ил-4.

ХР-149
20.02.2002

Самолет Ил-4 (хвостовой №57), переданный нашему полку, из-за большого налета и массы дефектов, был снят с боевой работы и использовался только для тренировочных полетов в зоне аэродрома. В этих целях пилотажное оборудование было дублировано и второе пилотское место располагалось в кабине штурмана - (в авиации передняя часть фюзеляжа, где обычно была кабина штурмана, называлась Ф-1 - "фонарь один", местоположение кабины пилота или пилотов - Ф-2, кабина стрелка-радиста и воздушного стрелка в хвостовой части - Ф-3). Поскольку самолет был "на ходу", Тибабишев, получив положительную информацию от техника о готовности самолета, тут же решил его облетать. Он и командир звена Шилов заняли пилотские места, а я и штурман полка Зарубин разместились в кабине стрелка-радиста. Зарубин мог и не лететь, но желание лишний раз подняться в воздух пересилило. Кроме этого он, выяснив из ознакомительных бесед со мною о моем "нулевом" опыте общения с этим типом самолета, решил еще и помочь мне несколько освоиться с исполнением обязанностей стрелка-радиста в полетных условиях, благо полеты вблизи аэродрома этому благоприятствовали. Что мне пришлось испытать, заняв место в бомбардировщике, после стольких мытарств, предшествовавших этому, какие чувства меня обуревали, это трудно выразить словами, тем более по прошествии столь длительного промежутка времени! Был я, как иногда выражаются в подобных случаях "на седьмом небе". Но эмоции, эмоциями! А надо работать!

Для меня самым главным в этом полете было освоить в минимальном объеме обращение с радиостанцией и работу на ней. Облегчило эту проблему то, что в общих чертах я был знаком с этим типом радиостанции, мог ее включить, настроить на нужную частоту и вести связь. Дело в том, что этот тип радиостанций, созданных как самолетные (РСБ, радиостанция бомбардировщика) в дальнейшем, практически без изменений конструкции и внешнего вида, использовались и в других видах войск, в т.ч. в пехоте. В роте связи пехотной дивизии, где я перед этим находился, были две радиостанции такого типа (РСБ-Ф, где буква "Ф" обозначала "фургонная", т.е. располагаемая на автомашине), в одной из них я располагался со своей В-100 на правах "квартиранта" и иногда работал на упомянутой РСБ-Ф, подменяя штатного радиста. Незнакомым для меня устройством было только СПУ (самолетное переговорное устройство). Но и с ним не возникло сложностей. С помощью Зарубина легко освоил. Оставалось выйти в полете на связь с аэродромной станцией. Частоту и позывной (наш и наземной рации) Зарубин получил. Пока пилоты на земле гоняли "движки" и шевелили рулями, я с помощью Зарубина связался с радиостанцией руководителя полетами, доложили об этом командиру корабля (Тибабишеву). По его команде (по СПУ) запросили разрешение вырулить на старт. Получили. Запросили разрешение на взлет. Получили. Взлетели. Выполнили т. наз. "коробочку" (для непосвященных: взлет, набор небольшой высоты - первый разворот на 90 градусов - второй разворот на 90 градусов - третий разворот на 90 градусов - четвертый разворот на 90 градусов - посадка). Между прочим, нумерация разворотов - это принятые в авиации обозначения последовательных положений самолета относительно взлетно-посадочной полосы (ВПП). Завершив "коробочку", совершили посадку.

Полет занял всего несколько минут. Но, это был первый полет для нашего 328-го полка и первый (со времени моих последних школьных полетов), для меня! Это произошло 6-го или 7-го (скорее всего - 7-го) июня 1944 года! Примерно через день начались интенсивные тренировочные полеты и днем и ночью. Вначале в качестве инструкторов поочередно летали Тибабишев и Шилов, затем, по мере пополнения полка кадрами, к ним добавились и другие опытные летчики.

ХР-150
23.02.2005

В это время я был единственным стрелком-радистом в нашем формирующемся полку. Пилоты сменяли друг друга. Меня менять было некому. Полеты шли днем и ночью. Прерывались только из-за погоды (нелетной) и на обслуживание самолета (текущее, заправка горючим, устранение возникающих неполадок, которых хватало и проч.). Доходило и до того, что я по суткам не покидал самолета и только во время обслуживания или ожидания погоды удавалось просто поваляться на травке в тени под крылом (на авиационном сленге тех времен это называлось "слушать, как трава растет"). Доходило до того, что по распоряжению Тибабишева, еду мне наша зав. столовой доставляла персонально, прямо к самолету. Уставал, конечно, но рад был безмерно выпавшей возможности летать. Конечно, хотелось большего - начать летать на боевые задания. Пока не получалось. Частенько обращался к командиру с одним и тем же вопросом: когда у нас будет боевой вылет? Чувствовалось, что и Тибабишев уже порядком соскучился по ним (боевым вылетам). Из его разговоров с Шиловым и Зарубиным я знал, что он ведет переговоры с командиром 21-го авиаполка и пытается вытянуть у него согласие на возможность "подлетнуть" разок - другой "на цель".

Судя по всему, главным препятствием для этого считалась ненадежность нашего самолета. А пока я жил с надеждой на то, что Тибабишеву удастся все-таки уломать командира 21-го АП. Я совсем не думал о том, что на нашем "ероплане" с массой дефектов, устранять которые даже в полетах на небольшие расстояния и на небольшое время, замучилась наша "техмоща" (ударение на "а"), мы вряд ли сумеем даже до цели долететь. Вряд ли серьезно задумывались над этим и мои командиры. Жажда боевого вылета затмевала здравый смысл. Надежда на наш неумирающий русский "авось"!

А пока продолжаем интенсивно летать, натаскивая переданных нашему полку нерадивых пилотов. Не получалось у них с пилотированием в ночных условиях и по этой причине их в действующих боевых полках не могли использовать в качестве командиров экипажей (на дальних бомбардировщиках Ил-4 пилот был один, в отличие от четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков Пе-8, бомбардировщиков последних модификаций Ер-2, американских B-25, A-20G, где было по два пилота и где занимающему правое кресло т. наз. "второму" пилоту, представлялась возможность повышать свое летное мастерство под руководством и присмотром первого пилота - командира корабля, не подвергая рискам экипаж самолета).

В перечне вышеупомянутых самолетов был назван Ер-2. Придется на время отклониться от текущего "повествования". Ер-2 - это как раз тот самолет о котором мне "намекали" при первом моем контакте с офицерами 21-го полка. Для освоения и последующей боевой работы на этом типе самолета и создавался (в числе других полков) наш 328-й БАП АДД. Сама по себе конструкция этого самолета не была новой. Создавался он в КБ прославленного и потом, как и А.Туполев, репрессированного и работавшего в "шарашке" вместе с Туполевым, Петляковым, Королевым и другими - А.Бартини. В середине 30-х годов этот самолет был известен под первоначальными названиями "Сталь-7" (как пассажирский вариант) и ДБ-240 (ДБ - дальний бомбардировщик). После того, как А.Бартини посадили (как "итальянского" шпиона) в начале 40-х годов, этот самолет получил название Ер-2 (по имени Ермолаева - ведущего конструктора в КБ Бартини). Самолет Ер-2 тех времен имел два бензиновых мотора (М-105) и одноместную кабину пилота. В самом начале войны он даже участвовал в первых налетах на Берлин. Где-то в 1943 году на базе этого самолета была создана последняя модификация Ер-2 с двумя дизельными двигателями А.Чаромского (АЧ-30Б) и двухместной кабиной пилотов.

При наших тренировочных полетах пилотам-инструкторам приходилось быть предельно внимательными к действиям тренируемых. Чуть ослабят свое внимание обязательно что-нибудь случится. Однажды в такой ситуации в ночном полете во время посадки тренируемый пилот не рассчитал траекторию снижения и самолет наш колесами задел крышу землянки зенитчиц. Только мгновенная реакция инструктора (ст. лейтенанта Шилова), резко взявшего ручку на себя, позволила избежать неминуемой катастрофы. Но крыша землянки была все же завалена. Зенитчицы не пострадали потому, что были выстроены вне землянки на вечернюю поверку. Однако были страшно испуганы. Я толчок почувствовал, но испугаться просто не успел. Окончательно приземлились с большим "козлом" (подпрыгом). Другой раз (тоже ночью) во время посадки сбили своим колесом стойку с фонарем красного цвета над посадочным прожектором, изрядно перепугав прожектористов. И на этот раз нам повезло - ЧП не произошло, инструктор (и опять, сколько помнится, это был Шилов) успел вовремя среагировать и мы пошли на второй круг. Дней через 10-12 после начала наших полетов в полк прибыл на должность стрелка-радиста разжалованный из лейтенантов до рядового Горбас. По отношению к нему Тибабишева и других наших офицеров было видно, что они были хорошо знакомы по прошлой службе и хорошо знали его "похождения" по пьяни (а он, Горбас, и был разжалован до рядовых за какую-то пьяную драку с высокопоставленным офицером то ли из его полка, то ли из соседнего). Тибабишев заставил его обязательно летать. Но и меня не освобождал от полетов (я думал, что мы с Горбасом будем летать по очереди). Поэтому мы во всех последующих полетах должны были летать вдвоем - я "штатным" стр. радистом, а Горбас - инструктором (надо отметить - он был высококлассным радистом, до своего "разжалования" занимавшим должность начальника связи полка). В общем, Тибабишев решил держать его все время при себе. Меры не напрасные. Горбас был уже законченным алкоголиком и не был в состоянии контролировать свои поступки. Так вот и стали мы с ним летать вдвоем. Правда, он все же ухитрялся иногда напиваться и, как правило, в полетах отсыпался, а если бодрствовал, то нещадно курил. Однажды он каким-то образом ухитрился вырваться из-под контроля Тибабишева и пропадал где-то дня три. Найти его в это время не могли и я летал без него. Это его отсутствие спасло нас от неминуемой гибели.

ХР-151
23.02.2005

Наш, пока единственный самолет, обслуживался явно избыточным количеством техников, механиков и мотористов (самолеты пока в полк не поступали, а персонал с каждым днем увеличивался в своем количестве и "ассортименте"). Чтобы прибывающий народ не томился в безделье и не пьянствовал, командование полка старалось его загружать любой работой и держать под своим контролем. Всех охватить работами и присмотрами не удавалось, но сравнительно немногочисленную команду технарей удавалось держать "при самолете". Когда самолет находился на земле, техник звена как-то ухитрялся задействовать на его обслуживании всю свою "техмощу" (с ним их было человек 7-8). Но вот, когда самолет находился в воздухе, мотористов (самая низкая должность в техобслуге самолета) пытались использовать на перетаскивании баллонов сжатого воздуха или еще каких-либо неквалифицированных, и неприятных работах. Естественно, мотористы всеми путями пытались уклониться от таких работ. Днем трудновато было сачкануть. Ночью же наиболее шустрые ребята ухитрялись незаметно расположиться в самолете в промежутке между бомбовым отсеком и поворотной стойкой радиостанции (в рабочем состоянии, - в полете - стойка с радиостанцией разворачивалась, загораживая доступ к бомбоотсеку) и находились там во время полета (естественно, без парашюта). Особенно шустрым был парнишка-моторист из "азиатов" с круглым, как Луна в полнолуние, лицом. И я и Горбас терпимо относились к нашим "нелегальным" пассажирам и не прогоняли их.

В одном из ночных полетов я был один в своей кабине, Горбас где-то загулял. Полет проходил по маршруту Фастов - Казатин и обратно - вдоль железной дороги, как тогда выражались: "по компасу Кагановича" (Каганович командовал железными дорогами). Через короткое время, прошедшее от взлета и набора заданной высоты, я почувствовал довольно сильный запах бензина и тут же увидел круглую физиономию моториста с выпученными глазами, пытающегося пролезть в щель между радиостанцией и потолком кабины. Чтобы его выпустить из его "укрытия" надо развернуть стойку с радиостанцией, чтобы открыть проход. Преодолевая сопротивление впавшего в паническое состояние моториста, все же стойку развернул. В созданный проход вваливается залитый бензином моторист и вместе с ним распыленный до крупных капель поток бензина. Как и когда я успел обесточить радиостанцию, я и тогда не мог вспомнить. По СПУ прокричал Тибабишеву, что мою кабину заливает бензин. Трудно сейчас воссоздать картину происшедшего, да и тогда все происходило скорее всего подсознательно. В любой миг мы могли вспыхнуть. До сих пор не могу понять, как мы не вспыхнули. Сели и, даже, зарулили на стоянку (это уж вообще не поддается никакому объяснению!). Выяснилось, что в полете лопнула одна из трубок бензопровода. Находившиеся на аэродроме офицеры, руководившие боевым вылетом своего 21-го полка поздравляли Тибабишева и экипаж с возвращением "с того света". Все понимали, что нам сильно повезло. Вот так, загул Горбаса сохранил наши жизни.

Дефект был устранен и мы на следующий день продолжили свои полеты. В течение июня (ближе к концу месяца) мы дважды должны были лететь в составе 21-го полка на бомбежку железнодорожного узла Брест. Тибабишев все-таки сумел договориться с командованием этого полка. Мы должны были лететь в качестве "контролера". Эта роль исполнялась, как правило, командирами своих полков. Самолет "контролера" вылетает первым. Над целью сбрасывает светящие бомбы - САБ-ы, (для "подсветки» цели сверху) или зажигательные, ЗАБ-250ТШ (Зажигательные авиабомбы 250, термитно-шаровые), а затем, заняв место на эшелоне своего полка и немного в стороне от цели, ведет контроль за действием самолетов полка; покидает цель последним. Задача при общей опасности более опасная - чем дольше над целью, тем больше шансов быть сбитым. Я очень боялся, что командир возьмет на вылет не меня, а более опытного Горбаса. Спросил об этом Тибабишева. Он обрадовал меня, сказав что стрелком-радистом в экипаже останусь я. Воздушного стрелка на эти вылеты выделял 21-й полк. Вообще-то в нормально организованных полках в составе экипажа командира полка числятся штурманом - штурман полка, стрелком радистом - начальник связи полка (не помню, только кто при этом выполняет функции четвертого члена экипажа - воздушного стрелка).

ХР-152
25.02.2005

Не повезло нам. Оба раза вылеты были отменены из-за нелетной погоды. По-видимому, Тибабишев легко получил согласие на боевые вылеты на Брест по той причине, что эта цель была не "денежной", а риск быть сбитым очень большим. Попав в авиацию, я узнал, что существовала плата экипажам за успешные (сбросил бомбы на цель) боевые вылеты. Самая высокая оплата была за вылеты на столицы вражеских государств (Берлин, Будапешт, Бухарест, вроде бы и Софию), ниже - за столицы, оккупированные Германией (Варшаву, Прагу) и самая низкая - за прочие объекты, включая и оккупированные немцами советские территории. Для иллюстрации (это, что сохранила память): командир корабля за столицу вражеского государства получал 2000 рублей, за "нестолицы" 700 рублей, члены экипажа, в соответствии с исполняемыми на борту самолета обязанностями, получали несколько меньшие суммы. Поэтому, среди летного состава, существовали цели "денежные" и "не денежные". Следует упомянуть и о том, что практически во все времена, включая войну и послевоенное (современное) время, командир корабля вправе был отказаться от вылета, если полагал, что его состояние (болезнь и аналогичное), не обеспечат необходимой безопасности (не ручаюсь за точность формулировки, но смысл именно такой) полета. Естественно, по таким же мотивам могли отказываться и другие члены экипажа. Я не раз был свидетелем таких отказов. Иногда такие отказы расценивались "народом" именно как нежелание подвергать себя риску за небольшое вознаграждение и соответственным образом комментировались. Так что нам представлялась возможность лететь на бомбежку (проклятая погода помешала!) вполне возможно и по той причине, что цель была не "денежной" и, кроме всего, хорошо защищенной - все-таки в то время Брест был для немцев стратегически важным объектом (железнодорожный узел) и потери нашей авиации при налетах на него были ощутимыми. Можно сказать: "образовалась вакансия".

Наши тренировочные полеты продолжались в прежнем темпе. Один случай несколько выбился из полетов рутинных. Полк наш каждый день пополнялся и летным ("летно-подъемным составом" - ЛПС) и техническим составами. Появился летчик, за которым тянулся шлейф легенд и баек, связанных с его боевой работой в предыдущих полках АДД. Фамилия его была то ли Фролов, то ли Филатов. Боевой летчик. Звание его было гв. старший лейтенант, но в наш полк он прибыл в звании младшего лейтенанта (еще один разжалованный, но в отличие от Горбаса, не за пьянки). Судя по тому, как он был встречен в нашем полку (в т.ч. и Тибабишевым), летчик он был неплохой, но немного "разгильдяй" (слово это употреблялась его коллегами-летунами не как ругательное, а скорее как оценка его склонностей к воздушному лихачеству). Высокого роста, худощавый, с располагающей улыбкой, шутник и юморист - в общем симпатичный парень! Мне пришлось в те времена познакомиться с приказом Главкома АДД, касающимся одного из летных происшествий, произошедшим с экипажем Фролова (или Филатова). Было это зимой 1942-го года. Отбомбившись по цели (полет ночной), его экипаж на Ил-4 (тогда ДБ-3Ф) возвращался на свой аэродром (где-то за Волгой). То ли еще над целью, то ли после того, как был взят курс на свой аэродром, на самолете вышло из строя навигационное и связное оборудование. Была потеряна ориентировка, т.е. экипаж потерял представление о своем местонахождении. В этих случаях предписывалось следовать курсом 90 градусов (МК-90) на восток до тех пор, пока не будет восстановлена ориентировка. В противном случае следовать этим курсом (на восток) на высоте, достаточной для безопасного покидания самолета на парашютах при полной выработке горючего и, если к этому времени достоверно не будет определено свое местоположение - покинуть самолет. В полете экипаж реку Днепр вообще не заметил, реку Дон принял за Днепр, соответственно Волгу за Дон. В районе Дона находились немцы. Продолжают полет на восток, но судя по эпизоду, приводимому в приказе, они совершали какие-то эволюции по курсу, потому, что увидев линию огней, приняли их за посадочные огни аэродрома, попытались зайти на посадку, снизившись, были удивлены, что огни движутся - это по мосту через реку двигался пассажирский поезд (как упоминалось в приказе). Судя по всему, это была Волга. Но они так запутались, что уже не могли что-либо соображать в обстановке. Горючее в самолете еще было. По газам! Ручку на себя! Смогли на остатках горючего набрать подходящую высоту и, по приказу командира, экипаж в полном составе (пилот, штурман, стрелок-радист и воздушный стрелок) покинул самолет. Приземлились нормально. Собрались вместе. В подходящем месте спрятали свои парашюты и осторожненько двинулись в сторону замеченных в темноте домов (сельских). Осторожно стучат в двери одного дома. За дверями откликнулись. А тут, как выразился бы наш юморист Мих. Задорнов: "А теперь внимание!" Был задан вопрос: "Немцы есть?" Внутри дома послышалось какое-то движение и невнятный говор. Следует отметить, что это происходило то ли в местах, где проживали немцы (район Саратова, Энгельса) или где-то рядом. А в тех местах упорно циркулировали слухи о якобы сбрасываемых там немецких диверсантах. В избе оказался бдительный дед. Пока остальные жильцы вели переговоры с нашими страдальцами-летчиками, дед тайком покинул хату. Добежал до сельсовета, поднял дежурного. Дозвонились до "нужных" людей. Вскоре прибыла группа захвата (НКВД) и экипаж был арестован. После этого и появился упомянутый приказ. Ну, а дальше - о "не рутинном" полете, о чем я упомянул выше. Фролов (Филатов) после "провозного" полета с командиром полка, был назначен еще одним инструктором. Насколько помню, его второй полет в качестве инструктора оказался и последним с соответствующим приказом.

ХР-153
26.02.2005

Предстоял очередной тренировочный полет. В качестве инструктора - Фролов (или Филатов). Инструктировался пилот из вновь прибывших (фамилию его я и тогда не запомнил).Стрелком-радистом - я. Горбас, после его попойки (когда у нас прорвало бензопровод), на этом самолете больше не летал. Полет рядовой, по маршруту Фастов - Казатин и немного в "зоне". Взлетели. Вышли на Фастов - (наш ИПМ - исходный пункт маршрута), взяли курс на Казатин. Сообщил по рации, как положено, о следовании по маршруту. Дальнейшее ведение связи с аэродромом командир запретил до его распоряжения и приказал внимательно следить за "воздухом". Непорядок, но "приказ командира - закон для подчиненного". Гадать о причине такого запрета не стал. Выключил радиостанцию и стал дожидаться дальнейшего развития событий. Что-то будет?! Верчу в "колпаке" (пулеметная установка у стрелка-радиста) головой влево - назад - вправо и в обратном порядке. Слежу, как приказано, за воздухом. Несколько минут полета по маршруту (фактически параллельно железной дороге, левее ее). Справа - Попельня, прошли немного за нее. Резкий разворот влево на 180 градусов со снижением. Летим опять в направлении на Фастов, почти бреющим полетом, копируя неровности рельефа. За Фастовом пересекаем железную дорогу, немного набираем высоту, справа Васильков. Видна взлетно-посадочная полоса, взлетают и садятся самолеты (похоже, Ил-2), там, вроде базируется авиашкола. Впереди - Киев, справа по борту - аэродром Жуляны. Берем левее, в сторону от аэродрома. Находимся над Подолом (очень известным районом Киева). Высота полета такова, что мы чуть ли не касаемся крыш домов. Две заводские трубы, расстояние между ними не более 100 метров. Проскакиваем между ними на уровне их половинной высоты. Над каким-то домом заложили парочку крутых виражей. После этого - крутой набор высоты и опять курс на Фастов. А теперь - зачем Фролову (Филатову) этот цирк? До прибытия в наш полк он со своим полком стоял в Жулянах. Там, так сказать в "свободное от работы (боевых вылетов) время", закрутил "любовь" с дамой, заведовавшей на Подоле аптекой. Парочка крутых виражей - как раз над этой аптекой. В общем, таким способом Фролов решил, наверное, напомнить даме сердца о себе и о своей любви к ней. Боком обошлось ему это "мероприятие"!

Во время набора высоты (набирали в направлении, пересекающем Днепр и с последующим разворотом на Фастов) я заметил недалеко от нас белые облачка разрывов. Вначале подумал, что это один из наших самолетов продолжает испытания устройства защиты задней полусферы от атак истребителей противника. Устройство называлось ДАГ-10. Устанавливалось в кабине стрелка-радиста, ближе к хвосту. Представляло собой кассету из 10 (5+5) труб-направляющих, в своей нижней части снабженных принудительно открываемыми заслонками (лючками). В трубах размещались цилиндрические заряды в оболочках, по одному в каждой трубе и по своему виду очень похожие на ручные гранаты РГ-42 (скорее всего, это они и были). В верхней части гранаты, в жестяной коробочке, совпадающей и по форме и по размерам с корпусом гранаты, размещался парашютик, своими стропами прикрепленный к предохранительному кольцу (с чекой) гранаты. При открытии заслонки граната выпадала из трубы через отверстие в фюзеляже, при этом парашютик на выходе из трубы открывался, наполнялся встречным потоком воздуха, чека запала (детонатора) гранаты выдергивалась и происходил ее взрыв (с задержкой) сзади хвоста своего самолета, на удалении от него около 200 метров. Таким способом предполагалось значительно уменьшить вероятность поражения самолета от атак истребителей противника со стороны хвоста. Не знаю, были ли ДАГ-10 поставлены в дальнейшем на вооружение нашей авиации, но в разговорах они нередко упоминались. Ищу глазами самолет-испытатель. А количество дымков от разрывов быстро растет и уже не остается никаких сомнений, что это не испытания ДАГ-10, а стреляют зенитки и стреляют явно по нам. Первые разрывы сзади нашего самолета. Пилоты, по-видимому, их не видят. Докладываю, что по нам ведут огонь зенитки, что вижу вспышки стреляющих орудий из района Жулян. Командир начал резкое снижение с доворотами влево и вправо, "змейкой" (своего рода "противозенитный" маневр). Удалось благополучно выскочить из зоны обстрела Идем на малой высоте Слева на траверзе, примерно, в двух км - ВПП (взлетно-посадочная полоса) аэродрома Васильков со взлетающими (в нашу сторону) и садящимися самолетами. Фролов (Филатов) требует внимательно следить за воздухом, чтобы вовремя заметить атакующие нас истребители. Я и сам сообразил, что нас могут атаковать наши истребители, поэтому активно крутил головой. Обошлось. На Васильковском аэродроме судя по всему, происходили учебные полеты штурмовиков (Ил-2). Нами они не интересовались. Истребители нас не атаковывали. За Васильковом пересекли железную дорогу ("железку"). Шли на бреющем полете, обходя Фастов, а затем и Попельню, слева. За Попельней набрали штатную высоту, курс поменяли на 180 градусов. Вроде бы возвращаемся со стороны Казатина. Мне команда: выйти на связь с аэродромом, передать, что отработали в "зоне" и возвращаемся; время прибытия такое-то. Прибыли. Садимся. Заруливаем на стоянку. Там нас уже встречают. Начальство. Оказывается, служба ПВО (противовоздушная оборона) Киева сработала очень оперативно. Тип самолета-нарушителя (наш Ил-4) был определен однозначно. Ближайшие аэродромы базирования, без сомнения, командованию ПВО были известны. Поэтому оперативно были запрошены соответствующие командования обо всех самолетах типа Ил-4, находившиеся в такое-то время в воздухе. Оказалось, в воздухе в это время находился только наш самолет. Фролова и второго летчика на Виллисе увезли в штаб дивизии (с.Веприк). Удивительно, но меня не тронули. Не трогали и в дальнейшем, пока шло разбирательство. Большой огласки это происшествие не получило (во всяком случае в среде, где я "вращался"). Поэтому могу только сказать, что Фролов (Филатов) наш полк покинул.

ХР-154
01.03.2005

В предыдущем письме (153) я постарался воскресить в своей памяти мое первое "боевое крещение" в качестве уже не пехотинца, а авиатора. К сожалению, это "крещение" я получил от своих, а не от противника. После этого, на предоставленном нам Ил-4 было выполнено еще несколько рутинных тренировочных полетов, никакими интересными событиями не отмеченных. Пока я летал и жизнь моя протекала в самолете или на травке под его крылом, полк, с каждым днем пополняясь, разросся до таких размеров (по количеству персонала), что в деревне Парипсы мест для его размещения стало не хватать. И в конце июня или в начале июля 1944 года полк как-то незаметно (для меня), перебазировался в село Веприк (примерно, в 10-ти км северо-западнее г.Фастова), где располагался и штаб 7-й Гвардейской Севастопольской дивизии АДД, при одном из полков (21-м) которой формировался наш полк. Командиром дивизии в то время был полковник Широкий. Что весьма удивительно, вопреки сложившимся традициям (или правилам ?), когда летные подразделения снизу доверху возглавлялись летчиками, причем опытными, полковник Широкий не был летчиком! Чтобы на этом завершить упоминание о Широком, остановлюсь на одном происшествии, взбудоражившем и в финале даже повеселившим "авиационную общественность" гарнизона с. Веприк.

Предстоял боевой вылет полков дивизии на Будапешт. Цель относилась к "денежным" (столица вражеского государства) и по данным людей сведущих, она имела весьма слабую противовоздушную оборону (на это время). Вылет происходил в обычном режиме и был бы не замеченным, если бы... Если бы наряду с обычным составом экипажей, не вылетел на бомбежку и экипаж в составе командования дивизии: пилот (командир корабля) - заместитель командира дивизии по летной работе (фамилия его вроде бы Яковлев, точно не помню), штурманом - штурман дивизии, стрелком-радистом - начальник связи дивизии (их фамилии не помню), а воздушным стрелком - полковник Широкий, командир дивизии (вся командная "верхушка"!). Мы в это время уже не летали на своей "развалине" Ил-4 с №57, я находился в Веприке и тоже в какой-то мере был свидетелем события, которое разворачивалось в связи с вылетом самолета с упомянутым выше составом экипажа. Ранним утром следующего дня, когда экипажи, участвовавшие в налете на Будапешт, возвращались на свои аэродромы, разнесся слух, что на дивизионном пункте связи упала в обморок радистка, являвшаяся женой полковника Широкого. Далее распространилась "расшифровка" причин обморока. Оказывается, экипаж с полковником Широким пропал без вести. Конечно, не участвовавшее в вылете дивизионное начальство эту новость знало раньше, чем она дошла (благодаря обмороку радистки), до рядовых "обывателей". Началось ожидание. Выдвигались и обсуждались возможные варианты дальнейшего развития событий. Не исключалась и гибель экипажа, но как всегда в таких случаях, не терялась надежда и на благополучный исход. Наконец, после томительного ожидания, поступила радостная информация: самолет был подбит над целью, некоторое время после этого продолжал полет, но в конце концов экипажу пришлось покинуть его. Все целы и невредимы, приземлились на парашютах в расположении советских партизан. Будут вывезены при первой же возможности. Все вздохнули с облегчением. Пошли ехидные шуточки насчет "жадности, которая фраеров погубила" - это по поводу "денежной" цели. Дня через два все члены "командирского" экипажа были уже в Веприке. Так закончилось это происшествие.

Не знаю, по какой причине были прекращены наши полеты: по инициативе нашего командования или по команде свыше? Самолет наш был передан в распоряжение Военной Авиационной Офицерской Школы летчиков Дальней Авиации (после демобилизации я некоторое время работал по вольному найму в одном из подразделений этой школы и ее начальником тогда был брат маршала Жукова - генерал-майор авиации Жуков). Позже мне пришлось встретиться и со своей "пятьдесят седьмой", но не с реальной, а с ее фотографией в альбоме своего среднего брата. Он после войны в упомянутой выше школе был слушателем и летал на моем Ил-4 №57 штурманом, а его командиром был второй пилот нашей 3-й авиаэскадрилии Петя Ранюк (это когда мы уже летали на "дизелях" Ер-2). Вот какие в жизни бывают совпадения!

ХР-155
02.03.2005

Прежде, чем перейти к описанию моей жизни в Веприке после того, как закончились наши полеты на Ил-4, постараюсь упомянуть о некоторых фактах, о которых собирался упомянуть, но не упомянул (забывал, когда писал). Прежде всего: в полетах командир полка Тибабишев пел. В его репертуаре были русские раздольные песни. Пел он с чувством. Я с удовольствием слушал его. Во-вторых - Тибабишев частенько упоминал о своем происхождении - из шахтеров и сам шахтер. "Донецкий шахтер!" - произносил он с гордостью. Я не могу вспомнить, когда бы он матерился. Замечания делал тактично, не унижал.

А теперь о Веприке. Жили ожиданием того, что вот-вот будут поступать в полк самолеты Ер-2. Самые разнообразные слухи циркулировали в полку на эту тему. Полк понемногу продолжал пополняться, прибыл, назначенный на должность начальника штаба полка, майор Михайлов, но пока еще не происходило его (полка) структурного упорядочения. Имею в виду создание в его составе эскадрилий, а в эскадрильях - звеньев. Не для авиаторов небольшое пояснение: в авиационном полку эскадрилья - это батальон с пехотном полку, звено - рота, экипаж - взвод (во всяком случае в бомбардировочных полках такое сравнение подходит вполне). Майор Михайлов оказался человеком активным, подвижным, уважительно относившимся к подчиненным (в том числе и к нам - "сержакам" и рядовым), обладавший солидным запасом юмора и зычного (но не пугающего) голоса. Хороший оказался человек! Быстро завоевал уважение к себе со стороны сослуживцев всех званий.

Вскоре появился замполит (майор Харичев) и парторг полка - старший лейтенант Мандриков (а как же без них!) Была создана полковая парторганизация и, соответственно, избрано партбюро. Попал в его состав, вопреки желанию, и я. Хотя я, при наступлении соответствующих сроков, как и большинство моих сверстников, не лишенных подвижности и активности, уже будучи в детском саду досрочно продвигался в более старшие группы; в школе вступал последовательно в октябрята, в пионеры, в комсомольцы; в армии - в партию; в активисты все же не стремился и всячески уклонялся от общественной деятельности. И тем не менее меня обязательно куда-нибудь "избирали" или "выдвигали". Из того, что помню: в школе избирали в комитет комсомола, в учком (последовательно заместителем и председателем). И в последующие периоды частенько приходилось "возглавлять" или "быть членом". Поскольку, во всех абсолютно случаях эти "избрания" были вопреки моим желаниям, я был часто изгоняем "за безделье" или как не оправдавший "доверия", а в других случаях меня просто "терпели" до очередных выборов. Это, так сказать - "между прочим", для "сведения". В Веприке наш полк пробыл, примерно, до конца июля, начала августа. О событиях значимых (прежде всего, для меня) речь пойдет ниже.

Первое такое событие. Я по каким-то делам в один из дней был послан в Фастов. Вечером возвращаюсь в полк. Узнаю, что пока я отсутствовал, в полк приезжали представители 21-го авиаполка (при котором мы формировались и, поэтому, были каким-то образом подчиненными ему) - забрали у нас двух стрелков-радистов (из числа вновь прибывших) для укомплектования своих боевых экипажей. Я все время надоедал Тибабишеву (после окончания наших полетов), чтобы он хотя бы на время отпустил меня в боевой полк - очень хотелось летать! Тем более, что в ближайшее время поступления в наш полк НАШИХ самолетов вроде бы не ожидалось. Командир обещал, правда, как-то невнятно. Но все же обещал. При этом советовал не спешить: еще успею, мол, налетаться. Но я "спешил" и не переставал надоедать Тибабишеву своими просьбами. И тут такое! Обещал! А отправил других, не меня! Обидно было до слез! Я, не сдержавшись, даже нагрубил ему. Стрелок-радист, всего сержант - командиру полка! Наказания за нарушение субординации избежал, пожалуй, только благодаря сложившимся между нами отношениями ("сынком" он меня считал, молодой папа!). К слову сказать, полк куда ушли наши двое стрелков-радистов, боевой и потери там неизбежны. Спустя некоторое время эти двое ребят вместе со своими экипажами погибли.

Где-то, ближе к половине июля, Тибабишев был вызван в Летный центр АДД Астафьево (у меня в памяти почему-то сохранились "Астафьево" и "Монино", как нечто общее) для освоения самолета Ер-2 и его перегонки в наш полк. Но об этом позже. В следующем письме (156) будет описано событие, чем-то напоминающее "В августе 44-го" Богомолова.

ХР-156
04.03.2005

В конце июня и начале июля 1944-го года, в районе базирования 7 авиадивизии, личный состав нашего полка (в основном рядовой и сержантский) принимал участие поисках и задержании участников некоей диверсионной группы (под видом 46-го запасного стрелкового полка), заброшенной в наши тылы и возглавляемой, по сведениям нашей контрразведки, лицом в форме генерал-майора (особая примета - отсутствие правой руки). Дивизионное подразделение СМЕРШ ("смерть шпионам"), которое возглавлял, если память не изменяет, майор Яковлев (однофамилец летчика Яковлева) собрало коммунистов и комсомольцев нашего полка (возможно, привлекался личный состав и других полков дивизии - не знаю), объяснило ситуацию, провело небольшой инструктаж, вооружило нас автоматами (ППШ), ручными гранатами (РГ-42) и, снабдив каждого бумажкой, дающей право проверять документы у любого человека (в том числе - у военнослужащих, вне зависимости - что подчеркивалось - от его воинского звания, включая и генеральское). В течение нескольких дней мы привлекались для прочесывания территории станции Фастов и примыкающей к ней местности. Доставка к месту проведения проверок осуществлялась несколькими рейсами СМЕРШ-евской полуторки (ГАЗ-АА). Сразу скажу - нами за все время операции не было задержано ни одного подозрительного лица. Проверки проводились с таким шумом, что кому надо было, мог своевременно скрыться.

Поскольку гранаты и автоматы с запасом патронов находились при нас (под нашими койками в общежитии) и, когда нас не вывозили на "операции" (а такие дни случались), то мы гранаты использовали по своему усмотрению, поскольку при выполнении прочесываний и проверок надобности в них не возникало и они были вроде как бы "за штатом". Начало мероприятия пришлось на время, когда полк еще базировался в Парипсах, а закончилось где-то в первой декаде июля, уже на новом месте базирования полка - в Веприке. Поскольку начало операции пришлось на время, когда я почти все дни летал, я в ее начальной стадии не участвовал (до перебазировки в Веприк), но раза два (в свободное от полетов время) принимал участие в глушении рыбы сэкономленными гранатами в речушке, протекавшей вблизи деревни (Парипсы). В основном, как "консультант" по применению ручных гранат (как побывавший в пехоте). При этом подавляющее число гранат почему-то не взорвались (так и лежат, наверное, до сих пор в этой речушке возле мостка на дорожке от ж.д. станции в деревню). Основным "уловом" во время проверок был самогон, изымавшийся у бабок, находившихся на вокзале и в вагонах не отправившихся поездов. Собственно, на его обнаружение и направлялись наши основные усилия (разумеется, вопреки намерениям организаторов проверок). Как-то мы всерьез не верили в существование этой диверсионной группы. И пугали в основном многочисленную гражданскую публику, осаждавшую проходящие по станции поезда (пассажирские, т.наз. "пятьсот веселые"), товарные вагоны которых были оборудованы досчатыми лавками для перевозки людей. Однажды и я "повеселился". Смотрю, идет пехотный полковник. Подхожу к нему (на шее у меня висит ППШ), беру под козырек и прошу "товарища полковника предъявить документы". Полковник опешил от такой наглости - сержант требует у него документы! Глаза круглые, выражение лица - смесь удивления и закипающей ярости. Тогда я так спокойненько достаю из кармана бумажку с подписью нач-ка СМЕРШ и подержал ее перед его глазами. Он сразу как-то сник и дрожащими руками достает бумажник, вытаскивает из него свое удостоверение личности и отдает мне. Я взглянул на него и возвратил владельцу. "Можете идти, товарищ полковник". Какое наслаждение я тогда испытал!! Такую власть продемонстрировал над полковником!!

Кончилась эта "эпопея" без каких-либо значимых результатов. Но в дальнейшем нас еще несколько раз СМЕРШ привлекал для различных облав и проверок документов. Для нас это было своего рода развлечением, сменой занятий. Интересно было вылавливать своего рода "самовольщиков" в непотребных местах - в основном у "дам". Один мл.лейтенант во время одной из проверок не открывал долго дверь, пришлось выламывать ее. Напугали мы его здорово. Но не стали задерживать. Старшина один, от страха залез под кровать. Вытащили его за ногу страшно напуганного. Тоже отпустили.

ХР-157
05.03.2005

Узнав о том, что Тибабишев срочно вылетает на дивизионном С-47(читается "си-47") - последняя модификация широко известного еще с довоенных времен "Дугласа" - DC-3 или Ли-2,- поставлявшаяся нам американцами во время войны; в послевоенное время эти машины, но с установленными нашими моторами М-62 в Аэрофлоте эксплуатировались под названием ТС -62 (транспортный самолет с моторами М-62) - в Астафьево, я постарался попасть ему на глаза, чтобы выяснить, берет ли он меня с собой или нет? Если не берет - упросить, чтобы взял. Попал и, даже, поговорил. Командир сказал, что он скоро вернется с новым самолетом и я еще успею налетаться. Пока же в Астафьево он берет с собой Горбаса, объясняя это тем, что здесь его оставлять без его присмотра нельзя, может натворить по пьянке чего-нибудь нехорошего (он в Веприке продолжал пить и, даже затевал пьяные драки). Судя по тому, как Тибабишев "опекал" Горбаса, можно предполагать, что в прежние времена их связывали между собой дружественные взаимоотношения и Горбас еще не был таким пьяницей. Пришлось смириться решением командира и ждать его скорого возвращения.

Начальство (строевое и партийное), проводив Тибабишева в Астафьево и пожелав ему быстрейшего возвращения, продолжило занятия обустройством, формированием своих структур; "неначальство" же, не контролируемое свыше, бродило по селу, попивало самогон, лазило по садам и огородам, поедая в больших количествах вишни, ранние яблоки, груши и всякие овощи, которые уже можно было есть (был хороший урожай и жители терпимо относились к набегам на их сады и огороды). А бойкая торговля самогоном в солидных количествах, надо полагать, вполне компенсировала жителям (точнее - жительницам), некоторые "потери" их сельхозпродукции. Самогон буквально "лился рекой", но в отличие от обычных рек эта "река" впадала в наши "глотки". Самогон продавали за деньги (а таковые у авиаторов водились), меняли за все, что могли предложить жаждущие ( предметы обмундирования - свои или уворованные, что бывало чаще); летный состав расплачивался не только деньгами, но и такими "ценными" вещами, как мыло, а не курящие - и папиросами. Летный состав ежемесячно получал на руки 700 граммов мыла (один четырехсотграммовый кусок хозяйственного и 3 стограммовых куска туалетного), а каждые 10 дней - по 10 пачек папирос "Эпоха". За кусок хозяйственного мыла можно было выменять один литр самогона, за каждый кусок туалетного - по пол литра. За папиросы, точно не помню, но вроде бы за 2 - 3 пачки - пол литра. Основываясь на собственном опыте, могу сказать, что мы на троих обходились одним куском туалетного на месяц. Это значит, что в течение месяца мы могли выменять за "сэкономленные" 8 кусков 4 литра "Марии Демченко" (или "МД") - так в те времена в Украине назывался самогон из буряка (сахарной свеклы), а за 3 куска хозяйственного - еще 3 литра! Я всю войну и до весны 47-года не курил. Свои папиросы раздавал курящим приятелям, на самогон не менял. Семь литров этой вонючей дряни (вонючая - потому, что из буряков, а дрянь - потому что эти ушлые бабенки-самогонщицы подмешивали в это зелье табак, куриный помет и другие такого же пошиба ингредиенты) на троих за месяц! По два с третью литра "на рыло» (как сказал бы Высоцкий Владимир)! Не мало! Особенно для таких, как я, питьем сильно не увлекавшихся.

Надо сказать, что "летуны" постарше, уже полетавшие, пили по-страшному, до полной "отключки". Мы же, молодежь, старались быть похожими на них. Подражая, иногда тоже напивались "до положения риз". Многие, я в их числе, после этого сильно страдали. Похмельем мучились! Не все из нас, молодых, сумели вовремя остановиться и, если не бросить пить, то хотя бы ограничить питье разумными пределами. Многие стали законченными алкоголиками, нередко вступавшими в "общение" с зелеными чертями и прочими химерами, рождавшимися в их пропитанных алкоголем мозгах. Может вид этих людей подействовал на меня и других ребят, только еще приобщавшихся к питью так сильно, что я и еще несколько ребят, очень резко сократили потребление алкоголя. И до сего времени я не испытываю непреодолимого влечения к питью и могу контролировать свое поведение. Самое интересное (сам наблюдал!) - летный состав пил и в дни боевых вылетов и это были не одиночки! За многими, кто "своим ходом" до своих самолетов не добирался, посылали "полуторку" - грузовичок ГАЗ-АА с несколькими человеками из экипажей (в основном - сержаков и, в основном - из техсостава, реже - из воздушных стрелков и еще реже - из стрелков-радистов). Как правило, эти ребята знали, где, в каких хатах самогонщиц искать своих командира и штурмана. Вытаскивали их из хат и грузили в автомашину в большинстве случаев в таком состоянии, о котором говорят, что слово "мама" он и в два приема выговорить не сможет", а основное положение в пространстве - "лежа".

Укладывали их в кузове не более, чем в два слоя, чтобы не подушили друг друга при перевозке (возили не по асфальтовому шоссе - по разбитым проселочным дорогам). Это, как правило, происходило не больше, чем за час до вылета. Ну, а как находившихся в таком состоянии и доставленных к самолету членов экипажа отрезвляли буквально за 10 минут - в следующем письме.

Письмо ХР-158
06.03.2005

Собственно процедура отрезвления является завершающим этапом и происходит тогда, когда "пациенты" усажены в кабины самолета на свои рабочие места и является, пожалуй, самой легкой из всего необходимого набора процедур. По порядку. Машина подвозит "пациентов" к самолету. Технари и трезвые (или не совсем, но их состояние позволяет производить осмысленные действия, другие члены летного экипажа) сгружают "своих" на землю. Далее требуются некоторые уточнения. Дело в том, что экипажи в полете пользуются разными комплектами парашютного снаряжения. У пилотов допустим (ударение на "и") только один вариант - парашют ПЛ разных серий (в то время ПЛ-4 и ПЛ-5), у штурмана и стрелков основным вариантом был парашют ПН (ПН-4, ПН-5). Аббревиатуры ПЛ и ПН расшифровываются соответственно, как "Парашют Летчика" и "Парашют Наблюдателя" (штурмана). Парашюты ПЛ выполнены заодно с подвесной системой так, чтобы кроме своего основного назначения, служить еще и подушкой, заполняющей корытообразное сидение пилота (пилот может комфортно располагаться на сиденьи только при наличии в "корыте" парашюта). Парашюты же ПН могут быть полностью рассоединенными с подвесной системой и крепятся к ней с помощью 2-х силовых защелок (карабинов) спереди на уровне груди и могут легко пристегиваться и отстегиваться от "подвески" (это не раз заканчивалось трагически - иногда в полете, для удобства в работе, обладатели ПН-ов отстегивали парашют не от одного карабина, что разрешалось, а от двух, полностью отсоединяя парашют от подвесной системы. В случае необходимости срочного оставления самолета, парашют не всегда оказывался под руками и его обладатель и парашют достигали земли по отдельности). Еще некоторые уточнения: вопреки запрету парашюты пилотов часто оставались на пилотских сидениях, а не сдавались в специальное хранилище (у него было свое название, но я забыл, поэтому пользуюсь словом "хранилище") и пилоты одевали на себя подвеску с парашютом или на земле - до посадки в кабину, или уже в кабине (в зависимости от того, где находились их парашюты), в последнем случае это причиняло некоторые неудобства. Я как-то не сталкивался с явными случаями появления перед вылетом в состоянии сильнейшего опьянения стрелка-радиста или воздушного стрелка, может, потому, что с их посадкой на свои места не возникало таких проблем, как с посадкой пилота и штурмана; процедура проходила незаметно, хотя некоторые из них, кто прибывал в наш полк из действующих полков, и рассказывали о таких случаях, происходивших с ними или с их коллегами. Итак, "своих" выгрузили на землю. Далее предстоит надеть на них подвесные системы. Со штурманом проблем меньше - на него одевают только подвесную систему, а парашют он может нацепить на себя сам, уже сидя в своей кабине, после завершения процедуры отрезвления. С пилотом дело сложнее - возможны варианты: первый - "подвеска" с парашютом находится вне самолета (ее доставили из "хранилища" или извлекли из кабины); второй - "подвеска" находится в самолете, на сидении пилота. После того, как на штурмана на земле надета подвесная система (без парашюта), а на пилота в первом варианте надета "подвеска" с парашютом так же на земле, а во втором - процедура "соединения" пилота с подвесной системой будет исполнена уже в его кабине (что создает дополнительные и весьма существенные трудности к тем трудностям, которые сопровождают собственно "затаскивание" пилота с земли в кабину), команда технарей своего самолета (часто не без помощи коллег с других самолетов) приступает к самой важной операции - затаскиванию своих летчиков в их кабины. Зрелище живописнейшее, сопровождаемое эмоционально окрашенными выкриками, богато орнаментированными матом - совсем, как у грузчиков во время напряженнейшей и не очень слаженной работы.

Еще необходимые пояснения. Описываются события и действия применительно к самолету Ил-4 (мои наблюдения были связаны именно с этим типом самолетов). Экипаж самолета: пилот (командир корабля), штурман - офицеры; стрелок-радист и воздушный стрелок - старшины, сержанты и (реже) - рядовые. Штурман располагается кабине (Ф-1),расположенной в носовой части самолета, пилот - в центре фюзеляжа (Ф-2), стрелок-радист и воздушный стрелок - в хвостовой части самолета (кабина Ф-3). В нормальных (штатных) условиях штурман проникает в свою кабину через люк, расположенный в нижней части фюзеляжа по приставной лестничке (стремянке), поскольку упомянутый люк находится в двух с лишним метрах от земли. Кроме этого люка на потолке штурманской кабины имеется так называемый "астролюк". Этим люком (если удастся) штурман может воспользоваться (еще раз повторю, - если удастся!) при экстренном покидании самолета, приземлившегося "на брюхо", когда нижний люк оказывается на уровне земли. Пилоту, чтобы попасть в свою кабину, необходимо с помощью лючков на фюзеляже (своего рода ступенек для ног), расположенных недалеко от задней кромки крыла (центроплана - для "продвинутых") и поручней, идущих вдоль части фюзеляжа, забраться сначала на крыло (центроплан) и уже с него - в свою кабину. Стрелок-радист и стрелок проникают в свою (общую) кабину через люк, расположенный в низу фюзеляжа и удаленный от земли на расстояние около метра. В аварийных ситуациях (в воздухе и на земле) эти ребята могут покинуть самолет и через верхний люк (турель пулемета, закрытая прозрачным колпаком, который при необходимости легко сбрасывается). Доступ в Ф-3 самый легкий. В приводимой информации явный ее избыток для описания процедуры отрезвления. Но я это сделал для описания некоторых событий и в будущих письмах. Теперь можете представить, сколько надо было приложить усилий, чтобы затащить и соответствующим образом расположить на своих рабочих местах пилота и штурмана, учитывая то, что в большинстве случаев они абсолютно не были в состоянии стоять на ногах без посторонней поддержки. Кстати, стрелки в любом, практически, состоянии могли сами, без посторонней помощи, забираться в свою кабину.

И вот все расположены (или расположились) на своих местах. Теперь прибористам (не без помощи механиков и других специальностей) необходимо, преодолевая пьяное сопротивление, надеть и не дать сорвать с себя кислородные маски всем, подлежащим отрезвлению, членам экипажа. Десять минут вдыхания кислорода и человек абсолютно трезв, т.е. нормально соображает и нормально действует. Но, в голове все-таки некая тяжесть остается. Экипаж готов к вылету! Маленькая справочка: сам читал в одном из медицинских рецептурных справочников, что при отравлении алкоголем для быстрого отрезвления необходимо некоторое время (несколько минут) дышать чистым кислородом (медицинские кислородные подушки).

ХР-159
08.03.2005

Где-то в первой половине июля ( не могу вспомнить точную дату, скорее всего - около 10-го июля) наш полк буквально потрясла весть о гибели в Астафьево нашего командира полка, майора Тибабишева. Трагедия произошла во время одного из тренировочных полетов, связанных с освоением техники пилотирования самолета Ер-2 нашим командиром полка майором Тибабишевым. На правом сидении (командирском) - в качестве инструктора находился командир 103-го перегоночного авиаполка Сергеев или Смирнов (сейчас уже точную фамилию не помню), на левом (2-го пилота) - майор Тибабишев. Бортрадистом должен был лететь Горбас, но он в то время (верен своим привычкам!) сидел в московской комендатуре - за пьянство и дебош, так что экипаж самолета в том полете состоял из двух человек (полет происходил в зоне аэродрома и, наверное, можно было обойтись без радиста). Посадку самолет совершал в аварийном режиме - проблемы с выпуском шасси. Вроде бы при касании земли сначала сложилась одна "нога" (стойка колеса) и затем вторая. Самолет при этом начал с креном ложиться на "брюхо" (точнее - на мотогондолы, при "обратной чайке" фюзеляж сохранял некоторое удаление от поверхности земли, например, расстояние до земли от его нижней поверхности в месте расположения кабины стрелка-радиста составляло 132 см). Пилоты, до этого летавшие на самолетах с двигателями, работавшими на легковоспламеняющемся бензине и у которых, по-видимому, еще сохранялась привычка быстро, не задерживаясь, покидать самолет, севший на "брюхо» и готовый в любой миг вспыхнуть и взорваться, и бежать, бежать от него подальше.

Кстати, незадолго до этого, и я и Тибабишев, во время наших полетов на Ил-4 были свидетелями приземления другого Ил-4 на брюхо, его возгорания и взрыва. При этом пилот, стрелок-радист и воздушный стрелок сумели очень быстро покинуть самолет и успели отбежать на безопасное расстояние. А штурман должен был покидать самолет через небольших размеров астролюк. В спешке он не отсоединил свой парашют, застрял в люке, пытался выбраться и тут самолет вспыхнул, начали рваться баки. Штурман так и не выбрался. И все, находившиеся на аэродроме люди видели, как он заживо сгорел.

Так вот, по версии, оба летчика попытались быстро покинуть самолет (до его окончательной остановки) и оба были смертельно травмированы (вроде бы, раздавлены мотогондолами). На Ер-2 кабина пилотов расположена впереди передней кромки центроплана (части крыльев, примыкающих непосредственно к фюзеляжу - немножко не корректное определение, но сойдет), поэтому, при срочном оставлении самолета они падали на землю впереди крыльев. Хоронили летчиков в Астафьево (может, в Монино?). На похороны летали представители командования полка и дивизии. Мы же горевали в Веприке. Уже дней через 4-5 все было как бы позабыто (война все-таки, привыкли уже спокойно относиться к смертям).

Прибыл новый командир полка - майор Подоба. Полк продолжал пополняться. И продолжал жить надеждами на скорое поступление самолетов. А пока - некоторое подобие занятий по всему и ни по чему. Наглядных пособий ("материальной части") - то не было. Главное - чтобы "личный состав не распускался» (соблазнов-то в селе много!). Помнится, даже меня, как бывшего пехотинца-автоматчика (проговорился!) использовали для проведения занятий по изучению автомата ППШ, к авиации отношения не имевшего. Все шло в ход, чтобы ограничить лазанье по садам и огородам (местные жители начали роптать) и потребление спиртного (самогона). Ввели так же занятия по строевой подготовке. Были случаи даже движения по командам "бегом!" или "строевым шагом!", с надетыми противогазами - как мера принуждения при отказе петь (в строю, разумеется). Такая жизнь в полку продолжалась, примерно, до двадцатых чисел августа. Этот срок запомнился потому, что 18 августа, на День авиации полку была выдана водка из расчета по сто граммов на человека. Я в этот день был в наряде дежурным по летной столовой полка. У нас столовые для летного состава и столовые для технического состава функционировали раздельно. Кстати, и продовольственные нормы были различными (5-я норма - для летного состава и 6-я - для технического), значительно отличавшиеся между собой. В нашу столовую водку доставили в 20-ти литровой канистре, где-то литров 12-15. Ответственную роль "виночерпия" возложили на меня - дежурного по столовой. При этом, "специалисты" посоветовали мне наливать в мерную стопку каждому чуть меньше ста граммов (чтобы не просчитаться). Не знаю, то ли водки было в канистре больше положенного, то ли я так здорово не доливал в стакан, но у меня в конце концов (после тщательной проверки на соответствие между количеством законных получателей и количеством выданных порций) образовался солидный излишек водки - около 3-х литров. Как честный человек, я сделал попытку разделить сэкономленный продукт поровну хотя бы между теми, кто еще не далеко удалился от столовой. Но таких не оказалось. Сто граммов - это была только "затравка" в том "море разливанном" деревенского самогона. Все воспользовались поводами: "законные" сто граммов и праздник, и быстро рассеялись по селу, где каждый имел свой "причал" - свою бабку-самогонщицу. Угостил из сэкономленного повара, кухонных рабочих, естественно, сам немного выпил. Остальное понес в дом, где располагалось общежитие "сержаков" - стрелков- радистов и авиамехаников (в разных помещениях). Там моя "экономия" была мигом выпита (хотел написать "уничтожена", но побоялся, что поймете это слово в его буквальном смысле!). Вечером из всех уголков села доносились нестройные звуки пения, выкрики. Ближе к ночи все затихло. Многие так и не добрались до своих постелей, заваливались спать там, где валил их сон и хмель. Вот таким мне запомнился День Авиации, 18-го августа 1944 года. Буквально дня через 3 -4 пришел приказ на перебазирование нашего полка в Белую Церковь. Ожидалось прибытие туда первых самолетов Ер-2.

ХР-160
11.03.2005

Перебазировка на стационарный аэродром в Белую Церковь - это следующий этап в формировании нашего полка, связанный с ожиданием больших позитивных событий и перемен. Но, прежде чем писать о Белой Церкви, задержусь на некоторых событиях, которые по тем или иным причинам не были освещены в предыдущих письмах, касавшихся веприкского периода (для полноты картины!).

После того, как были прекращены тренировочные полеты на Ил-4, у меня неожиданно оказалась масса свободного времени (даже с учетом некоторых "общественных нагрузок" и активного участия в оформлении всевозможных дел, связанных с формированием под началом штурмана полка Зарубина его службы - это последнее я исполнял с великой охотой!). Был грех, по примеру многих, увлекся потреблением самогона несколько больше разумных пределов. Хотелось быть "как все", особенно, как "заматерелые" летуны. Но, к счастью, не втянулся в это дело. Во-первых, меня сильно рвало после больших доз спиртного, и я тяжело переносил похмелье (счастье мое, я не мог "похмеляться" и в дальнейшем никогда этого способа лечения похмелья не применял), во-вторых, перед глазами были убедительные примеры того, к чему приводит пьянство. Совсем не бросил пить, но и не увлекался этим.

С периода, начало которому было положено нашим "групповым" следованием из действующей армии в распоряжение Наркомата связи, начался и период моей влюбляемости (до этого как-то эта проблема меня не занимала - условий для этого не было). Началось с Любаши. Конечно, свои чувства к ней я тщательно скрывал, стеснялся (еще не избавился от боязни всяких пацанских дразнилок на тему "жених и невеста" и им аналогичным). Пока мы были вместе (вплоть до прибытия в Киев), я так и не признался Любаше (так я ее называл мысленно, вслух не решался) в своих чувствах. Надеялся на то, что смелость появится скорее всего позже, в процессе переписки, на которую надеялся. Дорожная встреча с Машей (см.П -144) перевела мою "влюбленность" на нее. Любаша была "забыта" (пацан неопытный!). По приезде в Ровно я, естественно, навел справки относительно адресов моих спутников с фронта. Наш сержант в Ровно не появился, скорее всего сумел остаться в Киеве. Парень (как-то не запомнил ни его имени ни фамилии) был направлен на узел связи в Клевань, недалеко от Ровно, Любаша - в Домбровицу (севернее Сарн). После того, как мое зачисление в авиаполк состоялось, я послал письмо парню в Клевань. Сообщил о своем "трудоустройстве" в авиации. Вскоре получил от него ответное письмо. В нем он позавидовал мне. Пожаловался на сложности своей работы, связанной с активностью бандеровцев (об этом, разумеется, было сказано с помощью понятных мне намеков). Сообщил также о своей попытке последовать моему примеру: вернуться в армию (на фронт, естественно). Попытка не удалась. Оказывается, что в связи с незаконным направлением меня в армию, военкома (если память не изменяет - капитана Калинина) отстранили от занимаемой должности и направили на фронт (не знаю - повезло ему или нет, все-таки в те времена многие стремились попадать из тыловых подразделений на фронт), а меня разыскивают. Парень посоветовал мне "сидеть тихо". То, что меня разыскивают, заставило поволноваться. Некоторое время жил в ожидании возможных неприятностей. Успокаивало то, что я ошибочно назвал неправильный номер полка - 327-й вместо 328-го и не указал род авиации (АДД или ВВС, а это были совершенно разные структуры), кроме этого в этих структурах могли быть и одинаковые номера полков. Думаю, что меня искали в 327 авиаполку ВВС и получив информацию о том, что в списках 327 полка я "не значусь", поиск, скорее всего, прекратили. Вероятнее всего, меня и не искали - эка невидаль: пропал какой-то солдат (война все же!). Маша, при нашем расставании в Попельне, дала мне свой адрес в Москве (ул.1-я Мещанская, номер дома не помню), добавив при этом, что в Погребище едет на время - навестить свою мать и в скором времени вернется в Москву. Наивность моя в те времена была беспредельна - верил каждому слову "объектов своих воздыханий любовных"! Письма на московский адрес я стал писать буквально сразу, как только был зачислен в полк. Писал и отправлял чуть ли не каждый день. Ухитрялся даже писать их в кабине самолета во время полетов. На первых порах ответов на свои послания не ждал, рассчитывая на ее некоторую задержку в Погребищах. Но со временем начал испытывать некоторое беспокойство от затягивающегося молчания. Тем не менее продолжал писать и чем дальше, тем больше приближался к самому для меня страшному - признанию в любви. Прошло порядочно времени и вдруг, письмо из Москвы. Наш полковой почтальон не поленился разыскать меня и письмо из Москвы вручил прямо мне в руки, с соответствующими комментариями, вогнавшими меня в краску. На конверте - обратный московский адрес, улица 1-я Мещанская, номер квартиры - все правильно, а вот фамилия и имя отправителя мне не знакомы. Какая-то Люся Ниссенбаум.

ХР-161
28.03.2007

В 20-х числах августа 44-го года наш полк был перебазирован на аэродром в Белую Церковь (авиагородок довоенной постройки с бетонной ВПП, километрах в 14-ти от города). В гарнизоне уже базировались истребительный авиаполк ПВО и 329-й бомбардировочный авиаполк (как и наш, формировавшийся на самолетах Ер-2). Здесь стало известно, что 329, наш 328 и 327 (базирующийся на аэродроме Борисполь) бомбардировочные авиаполки были введены в состав 18-й гвардейской Орловско-Будапештской бомбардировочной авиадивизии ДД (куда подевались прежние полки этой дивизии, мне неведомо). Командир 329 БАП полковник Митянин одновременно, как старший по званию, был и начальником Белоцерковского авиагарнизона. Авиагородок располагался в лесопарковой зоне, по его границе протекала неширокая река Рось с прозрачной водой. Разместились в казармах, с некоторым комфортом (после полевых условий). Пока наши "отцы-командиры" занимались организационными проблемами, связанными с перебазировкой, мы, «сержаки", большую часть дневного времени проводили на реке, благо, хорошая теплая погода благоприятствовала этому. До конца августа купались и, даже, загорали. С начала сентября почти каждый день (преимущественно по вечерам и в ночное время) до двадцатых чисел этого месяца, основным нашим занятием стала разгрузка ж.д. вагонов с авиабомбами. На эти работы привлекались подразделения (сержантский летный и технический состав) 329-го и нашего, 328-го, полков. Примерно в 4-х километрах от авиагородка находились капитальные сооружения т.наз. Головного бомбосклада НКО (НКО - Народный комиссариат обороны). Этот склад был построен в довоенное время. Во время немецкой оккупации использовался вермахтом. Самое интересное: во время боевых действий сооружения склада (так же, как и авиагородок) практически не пострадали. К складу подходила ж.д. нормальной колеи, а по территории склада проходила еще и "узкоколейка". В конце лета 1944-го года Дальняя авиация вслед за наступающими нашими войсками также начала менять свои места базирования, перемещаясь на запад. С оставленных полевых аэродромов большое количество неиспользованных авиабомб свозилось на капитальные бомбосклады (в том числе и на упомянутый выше склад НКО). На разгрузку прибывающих бомб и использовали состав наших авиаполков (истребительный авиаполк ПВО, как несущий боевое дежурство, к этим работам не привлекался). Бомбы были разных калибров и назначений: фугасные (ФАБ), бронебойные с дополнительными скоростями (БрАБ ДС), бетонобойные БетАБ), мостовые (МостАБ), зажигательные (ЗАБ), осколочные (АО), светящие (САБ) и др. Массы бомб - от 25 (АО) до 350 (МостАБ) кг. Более тяжелые авиабомбы по-видимому вывозились на другие склады (во всяком случае нам разгружать их не приходилось). Кстати, БрАБ ДС - бомбы составные: головная часть несет заряд взрывчатого вещества, хвостовая - реактивный ускоритель с пороховым зарядом. Обе части бомбы до подвески на бомбодержатели самолета, хранились раздельно. Кстати, взрыватели также хранятся отдельно от бомб, в специальном хранилище. Как правило, на каждой авиабомбе (нашей) гнезда для установки взрывателей находятся в ее головной и хвостовой частях, на немецких (точно помню!) один взрыватель находится на боковой поверхности в средней цилиндрической части бомбы, а вот второй взрыватель - вроде бы в головной части. Каждая бомба поступала с завода-изготовителя в деревянном решетчатом контейнере и в нем хранилась до подвески ее на бомбодержатели самолета. После нескольких погрузо-разгрузочных операций контейнеры (решетки) приобретали весьма жалкий вид. В вагоне бомбы размещались штабелями. Тяжелые бомбы (от 50 кг и больше) выгружать из вагона по одной штуке было по нашему мнению неудобно. Поэтому мы старались раскачиванием штабеля разрушить его таким образом, чтобы большая часть бомб сразу вываливалась из вагона. Остальные бомбы просто выкатывали из вагона. Падая на землю, бомбы соударялись своими контейнерами, но часто, при повреждениях обрешетки, соударялись непосредственно корпусами, выбивая искры. Как при такой безалаберной разгрузке не произошло серьезного ЧП, понять трудно. Вываленные на землю бомбы укладывались всякими способами вновь в штабели (по высоте - в 3-4 слоя и в длину - до нескольких десятков метров. Возвращаясь после этих работ (как правило ночью) и следуя по территории спящего авиагородка в свои казармы, мы начинали во всю глотку орать песни похабного содержания не давая спать многим жителям. Хулиганили, в общем. Еще немного о бомбах, вернее, о взрывателях. Среди многих типов авиационных взрывателей были два очень похожих (различить можно было только по маркировке): АВ-1 и АПУВ. У АВ-1 задержка взрыва составляла 22 секунды, а у АПУВ - 0,01 секунды (практически, мгновенное срабатывание). Оба типа взрывателей в качестве инициирующего заряда содержали по 200 граммов гексагена (!). В нормальном состоянии взрыватели не могут сработать, так как их боек заблокирован специальным устройством - "ветрянкой". Она состоит из стержня с резьбой, у которого на одном конце вместо головки - алюминиевые лопасти ("крылышки"). Стержень ввернут в тело взрывателя, блокируя боек. Чтобы перевести взрыватель в "боевое" состояние, надо вывернуть стержень из корпуса взрывателя. При боевом применении стержень выворачивается из взрывателя во время падении бомбы набегающим потоком воздуха, воздействующим на "крылышки". Недалеко от городка находились два или более рыбохозяйственных пруда, в которых водились огромные карпы. "Знатоки" сообразили, что взрыватели АВ-1 хорошо подойдут для глушения рыбы. Для этих целей с бомбосклада мы прихватывали с собой по нескольку штук взрывателей. Операция глушения рыбы: из взрывателя вручную выворачивалась ветрянка. Затем удар обо что-нибудь твердое (например, кирпич) и бросок взрывателя подальше в воду пруда. 22 секунды вполне хватает. Парнишка-моторист, видевший, как мы используем взрыватели для добычи рыбы, однажды прихватил со склада вроде бы такой же взрыватель, какой видел у нас, стрелков-радистов. Скрутил ветрянку. Удар о кирпич, мгновенный взрыв и мгновенная смерть. Оказалось, он вместо АВ-1 прихватил похожий АПУВ. Было серьезное расследование. Моториста похоронили. Глушение рыбы прекратили. А тут закончился подвоз бомб и стали поступать долгожданные Ер-2. Началось интенсивное изучение "матчасти" и работы на ней. Начались первые полеты.

ХР-162
18.04.2007

В авиагородке, как упоминалось выше, до прибытия нашего полка размещались действующий истребительный полк ПВО (противовоздушная оборона Киева) и формирующийся (как и наш) бомбардировочный авиаполк (329 бап). С "братским" авиаполком у нас по прибытии в авиагарнизон никаких трений не возникало. А вот с "истребителями" отношения не сложились. Дело в том, что в истребительном полку сержантский техсостав (мотористы, оружейники, укладчики парашютов и др.) состоял в подавляющем большинстве из девушек. Учитывая значительную удаленность авиагородка от города (Белой Церкви или "БЦ", как этот город называли авиаторы), девичий персонал авиаполков (преимущественно истребительного, так как в наших полках незначительное количество девушек находилось только в полковых ротах связи - телефонистки, радистки) являлся весьма ценным "капиталом". Из-за них в гарнизоне часто возникали драки между "истребителями" и "бомберами". Преимущественно между офицерами-летчиками. Эпицентром драк являлся гарнизонный Дом офицеров, где по вечерам происходили, как сейчас бы сказали: тусовки. Естественно, сержантам и рядовым доступ в это заведение был закрыт и они свое "свободное" время проводили большей частью в Фурсах - деревне, расположенной за "бетонкой" (взлетно-посадочной полосой - ВПП) аэродрома, где почти все женское население занималось весьма прибыльным занятием - самогоноварением (естественно, и "офицерство" там не было редкими гостями) или, пока сохранялась теплая погода, пропадали на речке (Роси). С началом поступления в полк первых самолетов, пора вынужденного ничегонеделания (если не гоняли на разгрузку авиабомб) совсем не исчезла, но сократилась весьма. Вражда между офицерами из-за девчат - военнослужащих из истребительного авиаполка дошла до того, что если разбивался самолет и погибал "истребитель" (а такое случалось) - "бомберы" ликовали: "ура, одним мудаком меньше!" При драках та или иная сторона дерущихся бросала клич: "наших бьют!". На помощь сбегались не только офицеры, но и сержанты и возникала грандиозная потасовка, которую приходилось с большим трудом прекращать нарядам патрулей. Такие драки не были редкостью. В полк стали поступать первые самолеты Ер-2. Началось их освоение. Сначала на земле, а вскоре и в полетах. Первыми начали летать командир полка, командиры эскадрилий и звеньев, далее - и рядовые летчики. Самолеты выглядели необычно по сравнению с привычными для многих Ил-4. Двухкилевое хвостовое оперение (как у Пе-2 или американского Б-25), плоскости - т.наз. "обратная чайка", два двигателя - дизели (АЧ-30Б, работавшие на "тракторном керосине II-го сорта", попросту - на солярке). Экипаж - 5 человек: командир корабля (первый или "левый" пилот), второй ("правый") пилот, штурман, стрелок-радист и воздушный стрелок. Бортовое вооружение (оборонительное) - два 12,7-ми миллиметровых пулемета УБТ (универсальный, Березина, турельный), носовой - у штурмана и кормовой - у стрелка радиста и 20-ти миллиметровая пушка ШВАК у воздушного стрелка во вращающемся колпаке в задней верхней части фюзеляжа. (Напомню: носовая часть фюзеляжа, где располагался штурман, по инструкциям имела название Ф-1, часть фюзеляжа, где располагались пилоты - Ф-2 и задняя часть за бомболюками, где располагались стрелок-радист и воздушный стрелок - Ф-3). Бомбы подвешивались в бомболюке, где размещались (вдоль левого и правого бортов) две стойки с 10-тью замками бомбодержателей каждая и, вроде бы (точно не помню), два или три внешних (подфюзеляжных) бомбодержателя. Максимальная бомбовая загрузка - 5 тонн. Буквально, после первых же полетов, народ придумал прибаутки, касающиеся этих самолетов ("еропланов" в просторечье). Вот некоторые, сохранившиеся в памяти: "Два мотора, два киля и дефектов до... (очень много - для недогадливых), два болвана (вариант - барана) посредине, мандавошка впереди, два засранца позади, что это будет? Ер-2 блудит!", " На старт сам идет, со старта - трактор везет, это что за самолет? (ответ - Ер-2)" Вообще-то в войну народный фольклор весьма процветал: масса песен, песенок и прибауток, от похабных до вполне нормальных и, даже, патриотичных (много и перефразировок известных песен). На все случаи фронтовой и тыловой солдатской (курсантской) жизни. Жаль, что не сохранил. Вот фрагменты некоторых песенок (может, где-нибудь, у кого-нибудь что-то и сохранилось?): "Одессы прямые проспекты, Полтавы зеленой сады, и Харьков, и солнечный Киев, у синей днепровской воды ..."; про "технарей": "Ничего, что ты пришел усталый, с масляною тряпкою в руке ..."; "Служил на Ил четвертом я радистом, я рацию настраивал со свистом, я ключом владел как ложкой, пулеметом - как гармошкой, в общем не терялся никогда ..."; "Умань город, Умань - град, даже черт ему не рад. Улицы все грязные, бабы все заразные ..."; "...снимут обмотки, отнимут ремень, и на "губу" отведут в тот же день..."; "...может, встретим "мессершмидта", может, "хейнкель" в хвост зайдет, может, вспыхнем огнем, может, к счастью уйдем...", и т.д. В те же времена были и весьма популярными американские песенки: "Прощай-прощай, подруга дорогая,..." из к/ф. "Джордж из Динки-джаза"; "Хорошо в степи скакать, чистым воздухом дышать..., мы ворвемся ночью в дом и красотку украдем, если парня не захочет полюбить...", "Зашел я в чудный кабачок, вино там стоит пятачок..."; "Мы летим, ковыляя во тьме, мы летим на подбитом крыле. Бак пробит, хвост горит, но машина летит, на честном слове и на одном крыле..."; "...бомбил-бил-бил-бомбили Берлин и Кенигсберг...". Ну и так далее. Может, кому-то эти фрагменты напомнят прошедшие годы. Мне напомнили.

Письмо ХР-163
25.04.2007

Ко времени перебазирования полка в Белую Церковь, он по кадровому составу практически был полностью укомплектован. В его составе были три авиаэскадрилии (если память не изменяет - по 3 звена в каждой) и рота связи. Командир полка - подполковник Подоба, начальник штаба - майор Михайлов, штурман полка - капитан Зарубин. Командиры эскадрилий: 1-ой - капитан Парыгин, 2-ой - капитан Южилин (Герой Сов. Союза) и нашей - майор Диденко (наш любимец, "батя"). Замполитом полка был майор Харичев, парторгом - ст. лейтенант Мандриков. Материально-техническое (автотранспорт, боеприпасы, продовольственно-вещевое обеспечение, содержание аэродромных и жилых сооружений, охрана и другие виды обеспечения авиаполков осуществлялись т.наз. БАО (батальон аэродромного обеспечения), не входившими в состав полков (были привязаны к аэродромам). А вот с самолетами дела обстояли неважно. Поступали в полк редко и, практически, единицами. Жить приходилось надеждами на скорые перемены. Желающих летать было много, а самолетов - единицы. Поэтому, для каждого из нас полет был большим событием. В основном выполнялись полеты по "кругу" (в пределах аэродрома) и в "зону" (недалеко от аэродрома) - шло освоение нового типа самолета, в первую очередь командирами подразделений (на левом сидении - "командирском" - инструктор, на правом - обучаемый). Штурман полка капитан Зарубин с самого начала формирования нашего полка (Попельня, Парипсы), зная о моей штурманской подготовке: учеба в авиашколах - Харьковской (ХВАШ с/б) и Канской (КВАШ с/б) и большом желании летать в качестве штурмана, поддерживал мои стремления и систематически привлекал меня к работам, связанным с навигационной подготовкой полетов. Были определенные сложности с назначением меня на должность штурмана корабля: во-первых, я проходил обучение в так наз. "ВВС-овской" школе, а не в учебном заведении АДД. Дело в том, что на то время ВВС и АДД были совершенно разными авиационными формированиями и летчики АДД всячески подчеркивали свое превосходство. Даже такое выражение: "Сталинские соколы" они относили только на свой счет, мол настоящими и истинными "Сталинскими соколами" являются только они - летчики АДД! Поэтому они не очень жаловали летчиков, пришедших из ВВС. Летчики-истребители по их понятиям - это "клоуны» с малым налетом часов, летчики-штурмовики - это смертники и туда надо направлять только проштрафившихся. Угроза какого-либо авиационного командира отправить спившегося или злостного драчуна на "горбатые" (так летчики называли самолеты штурмовики Ил-2 и позже - Ил-10), в большинстве случаев делало виновного на некоторое время чуть ли не самым дисциплинированным и трезвым в своем подразделении. В такой обстановке у меня было мало надежд стать штурманом в АДД. Самое большее, на что я мог рассчитывать - это место стрелка-радиста или, на худой конец - воздушного стрелка, так как должности штурманов и стрелков-радистов в АДД замещались в основном выпускниками Челябинского авиаучилища штурманов и стрелков-радистов АДД. Тем не менее я все же не терял надежд на исполнение своей мечты. Видимо, капитан Зарубин, поручая мне различные задания, связанные с навигацией и другими штурманскими задачами, был доволен тем как я с ними справляюсь и был убежден (по моему мнению), что я все же штурманское дело знаю неплохо. Надо сказать, что за время моего обучения в авиашколах, из-за невостребованности в то время летного состава, наш выпуск все время откладывался и нам пришлось пройти курс обучения дважды. Ко всему, я учился с большим интересом и любовью. Прошло всего два года с того времени, когда была (в числе других) ликвидирована наша Канская авиашкола стрелков-бомбардиров (после введения перед войной сержантских званий для пилотов и штурманов, специальность штурмана была переименована в стрелка-бомбардира без изменения содержания учебных программ), так что полученные мною знания еще не были забыты. На основании этого я не переставал надеяться на положительное решение с назначением меня на должность штурмана корабля, тем более, что и Зарубин не переставал обнадеживать меня обещаниями в самое близкое время решить проблему с моим переводом на эту должность. Приходилось ему верить и надеяться на благоприятный исход. Тут надо заметить, что Зарубин до перехода в наш полк был опытным и заслуженным штурманом с богатым боевым опытом (ордена Ленина, Красного Знамени и др.) и пользовался большим уважением и авторитетом среди боевых летчиков, включая и "большое" начальство. Вот так обстояли мои дела с реализацией "заветной" мечты. Жизнь в полку на новом (после Веприка) месте базирования продолжала понемногу упорядочиваться. Полетов было немного (мало самолетов и поступали редко). Все же несколько раз мне, как и другим "жаждущим" удалось "подлетнуть" (в основном в ознакомительных полетах, в кабине стрелка-радиста и воздушного стрелка). Примерно, до середины сентября купались в Роси. Продолжались, но уже реже, работы по разгрузке прибывающих на бомбосклад авиабомб. Вражда между "истребителями" и "бомберами" из-за женского персонала истребительного полка не утихала и частенько заканчивалась драками. Я был избран в состав полкового партбюро, избран (скорее, назначен) комсоргом эскадрильи и еще - назначен заседателем военного трибунала от рядового и сержантского состава. Все эти должности я исполнял номинально: скажут - сделаю, не скажут - не делаю. И вообще - партийные и общественные обязанности меня никогда (ни в школьные годы, ни в армии, ни в последующие годы) не привлекали и не увлекали и при малейшей возможности я старался от них поскорее избавляться. А вот ко всему, что связано с профессиональными делами у меня отношение было совсем другое - им я отдавался полностью и, можно сказать, с величайшим воодушевлением и энтузиазмом. Любимое дело - моя стихия!

ХР-164
26.04.2007

И вот, свершилось! Где-то в 20-х числах сентября меня вызывает командир полка Подоба. Являюсь. В комнате кроме командира штурман полка Зарубин, командир нашей 3-й эскадрильи Диденко, замполит Харичев и, кажется, нач. штаба Михайлов. Подоба объявляет мне, что командованием 18-й БАД по представлению командования полка я назначен на должность штурмана корабля. Радость моя неописуема! Все же не забыл выкрикнуть традиционное "Служу Советскому Союзу!" Рукопожатия. Пожелания и напутствия. Указано, что я теперь на всех мероприятиях, связанных с учебой по матчасти, читках приказов и др. должен находиться в группе штурманов 3-ей эскадрильи. А до назначения в экипаж я буду в прямом подчинении (по штурманским делам) у капитана Зарубина. В состоянии эйфории пребывал недолго, видно, "энергия" на ее поддержание была израсходована за то долгое время, начиная с тех пор, как мечта летать, возникшая еще на школьной скамье, реализовалась (правда, не так как хотелось изначально - стать пилотом) поступлением (по призыву) в авиашколу стрелков-бомбардиров, вернее, последовательно (из-за эвакуации из Харькова в Канск), в двух авиашколах; учебой и надеждами на скорый выпуск и направление на фронт в действующие авиачасти. Мечта стать штурманом осуществилась. Но, дальше-то что? Самолетов совсем мало, меньше десяти. Поступают редко. В экипаж не зачислен. Все же иногда удается "подлетнуть", но полеты, в основном, по кругу или в зону: 20 - 30 минут, штурману в таких полетах практически и делать-то нечего. Все удовольствие - нахождение в воздухе, наслаждение полетом (для меня) и никакой работы штурманом! Конечно, мы понимали, что со временем обстановка изменится к лучшему: полк рано или поздно будет укомплектован самолетами и мы еще и повоевать успеем! Надежды все-таки нас не покидали. А пока - земные (в основном) будни. Занятия по изучению матчасти, зачитка приказов. Иногда, в т.наз. "дни матчасти", летный состав привлекался к работам на самолетах, естественно, под присмотром и руководством "технарей". Самолетов - всего ничего, техсостав управлялся с их обслуживанием без помощи "летунов". Да и "летуны", за очень небольшим (совсем небольшим!) исключением, не очень стремились обременять себя "тяжелым" и "грязным" трудом. Я, пожалуй, относился к "небольшому" исключению (гены технаря-отца, наверное, подействовали!) и вовсю старался помогать "технарям". В основном на уровне: "принеси", "подай", "подержи" и, чаще, "не мешай" ( в то время на нескольких самолетах им и самим делать было нечего). Коль упомянул о техсоставе ("технарях"), остановлюсь на условиях их работы по обслуживанию самолета (Ер-2) с дизельными авиадвигателями (АЧ-30Б) конструкции Алексея Чаромского. Начать с того, что работа техсостава, обслуживающего самолеты ("матчасть"), очень трудна и тяжела. Не лимитирована по времени, выполняется и в жару и в мороз, чаще всего на открытом воздухе. Для того, чтобы хорошо выполнять свои трудные обязанности, надо не только хорошо знать свое дело, но и любить его. Таких среди техсостава было подавляющее большинство. Эта оценка работы "технарей" относится к обслуживанию авиатехники всех типов самолетов - одномоторных и многомоторных, с бензиновыми двигателями и с авиадизелями. Поскольку самолет - устройство сложное, состоящее из многих узлов, агрегатов и деталей, то и технический состав разделяется по своей специальной квалификации и в зависимости от занимаемой должности: инженер (полка, эскадрильи), техник (звена, самолета), механик и моторист. По видам обслуживаемых узлов самолета: "мотористы" (обслуживание винтомоторной группы - ВМГ); "планеристы" (обслуживание "планера"- собственно самолета - фюзеляжа, крыльев ("плоскостей") шасси и хвостового оперения (киль с рулем поворота и стабилизатор с рулем глубины)); прибористы" (обслуживание всевозможного набора приборов и оборудования - контрольно-эксплуатационных, навигационных, радиоэлектронных и др.); "оружейники" (бомбовое, бортовое стрелковое вооружение и др., связанные с оружием устройства). Вполне возможно, что в приводимом перечне специалистов я что-либо пропустил или допустил какую-либо неточность, но в общих чертах это соответствует действительности. Работу перечисленных специалистов можно характеризовать как тяжелую и довольно грязную ("грязную" в прямом смысле этого слова). Но самой грязной работой была работа технарей "мотористов". Дело в том, что на наших (советских) серийных авиадвигателях, буквально в считанные часы с начала их эксплуатации, появлялись во многих местах (через плохое уплотнение соединений) масляные подтеки, загрязняющие в смеси с пылью двигатели и многие соседствующие с ними узлы и детали и, естественно, спецодежду обслуживающего персонала, особенно технарей "мотористов". С появлением в нашей авиации самолетов американского (в большинстве) и английского производства, сравнение условий их эксплуатации с условиями эксплуатации наших самолетов, буквально по всем пунктам, было далеко не в пользу наших. Я не буду останавливаться на сравнениях т.наз. "тактико-технических" характеристик собственно самолетов и их "начинки". В общих чертах оценки не в пользу наших самолетов (по общему дизайну, качеству изготовления, наличию более совершенных конструкций радиосвязного и радионавигационного оборудования и др.). Вот как наши техники оценивали степень "грязности" американских и наших авиадвигателей: "На нашем моторе (имеется в виду бензиновый) практически с самого начала эксплуатации подтекает масло во многих местах. А вот на американских - и после выработки ресурса (600 часов) моторы остаются чистыми, можно и в белых перчатках работать - сильно не замараешься!" Такие оценки мне лично приходилось слышать от авиатехников не раз. На дизелях АЧ-30Б, установленных на самолетах Ер-2, дела с грязью на двигателях (да и на самом самолете), на обслуживающем персонале и, даже, в какой-то мере, на летном экипаже, обстояли куда как хуже, чем на наших самолетах с бензиновыми двигателями. Основная причина не только в общей беде наших моторов (в подтеканиях масла), но и в типе горючего (солярка, в то время именовавшаяся "тракторным керосином второго сорта").

ХР-165
06.05.2007

Солярка, в отличие от бензина, испаряется плохо. В этом есть определенные преимущества - меньшая пожароопасность, и недостатки - способность создавать стойкие загрязнения на технике и на одежде. О пожарах - позже, сейчас - о загрязнениях. Подтеки солярки и масла на самих двигателях, смесь сажи, масла и недогоревшей солярки на выхлопе, осевшие на обшивке двигателей в виде вытянутых пятен за выхлопными отверстиями "улиток" ("улитка" - конечное устройство на авиадвигателе, объединяющее выхлопные патрубки цилиндров - по 6 в каждом ряду 12-ти цилиндрового V-образного дизеля), все это сильно загрязняло самолет, включая и такие места, где этой грязи, вроде бы не должно быть (кабины экипажа, бомбоотсек). Особенно страдали от этой грязи технари. Эта грязь пропитывала не только их рабочие комбинезоны (которые были не у всех), но и повседневную форму. Особенно вредное воздействие этой, так сказать, "техногенной" грязи было на человеческое тело. Кроме того, что эта грязь плохо смывалась (да и мыло в те времена было в дефиците), она вызывала стойкие кожные заболевания. Буквально все кожные покровы тела, особенно руки на всю их длину, покрывались густой сеткой гнойничков. Вот такие неожиданные проблемы возникли при эксплуатации дизелей на самолетах. Кстати, при эксплуатации бензиновых авиадвигателей тоже была грязь (не было керосина, но были множественные подтеки масла, как и на дизелях, и сажа на выхлопе, хотя и не в таких количествах, ну, и пыли было достаточно), так что было чем замазаться многострадальным технарям и на бензиновых моторах. Были и другие источники загрязнений (шасси, другие механизмы), но главными все же были перечисленные выше. Однако, техсостав, эксплуатирующий самолеты с авиадвигателями, работающими на бензине, имел более чистую спецодежду и не имел таких гнойничковых заболеваний кожного покрова. Это просто объяснялось. Там, где эксплуатировались бензодвигатели, было достаточно бензина. Там не было проблем со стиркой спецодежды. Поболтал ее немного в ведерке с бензином и через несколько минут она без грязи и сухая. Поэтому и тело чистое (от т.наз. "техногенной" грязи). Стирали, конечно в неэтилированном бензине Б-70 для По-2 (У-2 или "кукурузник"), но многие "смельчаки" при отсутствии неэтилированного стирали и в этилированном. А вот наши многострадальные технари, не имели возможности использовать для стирки своей спецодежды бензин. Небольшое отступление: в полках были т. наз. "командирские" По-2 (аналог персонального автомобиля), так что некоторое количество бензина Б-70 в полку было, но так мало, что о его использовании для стирок не могло быть и речи. Стерегли его бдительно! Кроме всего, техсостав и жил в ужаснейших условиях: в их общежитиях стоял такой тяжелейший дух (густая смесь запахов солярки с человеческими испарениями), что нормальному человеку уже на первых минутах его пребывания там становилось не вмоготу. Ну, что еще можно сказать по этому поводу? Сначала никакой реакции на возникшую проблему (вернее, на усугубившуюся старую проблему). Затем пошли разговоры, обсуждения, но никаких конкретных действий. В конце концов с чьей-то подачи началось движение "науки". Приезжали, что-то обсуждали и записывали. Предлагались специальные конструкции спецодежды (даже что-то из натуральной кожи). Но, насколько я помню, проблема со спецодеждой, адаптированной к сложившимся условиям, и в апреле 1946 года не была решена (к этому времени прекращалась эксплуатация самолетов Ер-2).

ХР-166
20.05.2007

Ожидание скорого окончания формирования нашего полка и начала боевых полетов, по нашим суждениям, слишком уж затянулось. С перебазированием полка в Белую Церковь появилась надежда на быстрое и массовое поступление достаточного количества самолетов. Однако, судя по тому, в каких количествах полк получал технику, ждать придется ох как долго! Многие мечтали "устроиться" в какой-нибудь действующий авиаполк и, хотя из-за т. наз. "боевых" (и не только "боевых") потерь, там были вакансии, это было делом почти безнадежным. Во-первых - начальство нашего полка и слушать не хотело о таких просьбах, а во-вторых - действующие полки все перебазировались вперед на запад, вслед за наступающими войсками. По нашим сведениям, 7-я авиадивизия, при которой начинал формироваться наш авиаполк, перелетела на аэродромы Западной Украины. В памяти сохранилось название одного из аэродромов базирования - Радзивиллов (в современном названии это, скорее, Червоноармейск, на западе Ровенской области). Ну, раз упомянул о нашей "родительнице" - 7-й авиадивизии, расскажу здесь о паре "баек", дошедших до нас. Вероятнее всего эти события происходили в 21-м БАП ДД этой дивизии, поскольку этот полк интересовал нас больше других, так как именно на его базе начинал создаваться наш полк. БАЙКА ПЕРВАЯ. Бендеровцы каким-то образом "раздобыли" самолет У-2. Понадобились кадры для его обслуживания (скорее всего, пилот у них был). В одну из ночей в поселке, где стоял авиаполк, ими были похищены два авиамоториста. Парни после потребленной дозы самогона, заснули на улице, не добравшись до своего общежития (явление для тех времен обычное). Очнулись утром уже в лагере бендеровцев, ничего не помня, как они там оказались. Да, и не удивительно. Установившаяся (как сейчас бы сказали: по "умолчанию") "одноразовая" доза самогона - полная полулитровая стеклянная консервная банка. Выпивалась в один прием. В качестве "закуски", в большинстве случаев, - миска или глубокая тарелка простокваши. Тут надо еще заметить, что изготовители самогона, с целью полного использования выгнанной жидкости, во все последующие погоны (кроме первака) добавляли (для "крепости!") табачные листья, куриный помет и, наверняка, еще какую-нибудь дрянь. Эта "адская" смесь чаще всего продавалась наименее обеспеченному люду - солдатам, сержакам и им подобным (это я по своему опыту знаю). "Потребив" такой самогон и закусив, человек бегом (пока еще не опьянел) направлялся в свое общежитие. В зависимости от расстояния, он или успевал добежать до своей койки, или, что случалось чаще всего, сваливался на половине пути, где-нибудь под забором или на огороде. Бендеровцы, наверное, в целях проверки на "лояльность", на первых порах использовали похищенных мотористов на кухонных работах (чистили картофель, мыли посуду и т.д.). Относились к ним хорошо, не обижали. По прошествии нескольких дней позволили парням бесконтрольно перемещаться по лагерю. Воспользовавшись ослаблением контроля, парни сумели убежать из лагеря. Прибыв в полк, на естественном в таких случаях "допросе" начальством, повинились и сообщили о местонахождении лагеря бендеровцев. Командир полка поднял в воздух несколько самолетов Ил-4 со стокилограммовыми бомбами ФАБ-100 и нанес бомбовый удар по лагерю похитителей. Самолеты бомбили и обстреливали лагерь практически с бреющего полета. Некоторые осколки от взрывавшихся авиабомб долетали до хвостов самолетов. Были ранены этими осколками один или два бортовых стрелка (к счастью, обошлось без убитых). Какой урон был нанесен бендеровцам - мне не известно. БАЙКА ВТОРАЯ. Скорее всего, по времени она может служить продолжением байки первой. Командир полка, вскоре после бомбежки лагеря бендеровцев, собрал общий сход жителей поселка, где базировался его полк. На сходе он заявил, что если и дальше будут пропадать военнослужащие полка, он снова поднимет в воздух свои самолеты и разбомбит теперь не лагерь бендеровцев, а собственно, этот поселок. Судя по всему, жители поверили в реальность угрозы. А пострадавшими оказались любители "зеленого змия", коих в полку было не малое количество. Теперь всех, кто не добежав до общежития, сваливался на улицах или огородах поселка, непременно поднимался с земли жителями и доставлялся к штабу полка и сдавался представителю командования, буквально, под расписку. Беда для пьющего "люда"! И выпить хочется и боязно - "стружка" в этих случаях снималась с провинившегося по полной программе. "Смутные" времена для народа наступили!

ХР-167
22.05.2007

О событии, которое чуть не стоило жизни экипажу Ер-2 (в том числе и мне) и, к счастью, закончившееся благополучно. Произошло это на аэродроме Белой Церкви в начале октября (возможно, 4 - 5 октября) 1944 года. Командир полка, гв. подполковник Подоба, заменивший погибшего командира полка гв. майора Тибабишева, должен был провести плановую проверку техники пилотирования у командира 3-й АЭ (авиаэскадрилии) гв. майора Диденко. Небольшое отступление. Я, вообще-то, в некотором затруднении: применять ли при упоминании воинских званий военнослужащих нашего и других авиаполков 18-й гвардейской Орловско-Будапештской бомбардировочной авиационной дивизии АДД, позднее - ДА (АДД - авиация дальнего действия, ДА - дальняя авиация) приставку "гвардии"? Дело в том, что полки (327-й, 328-й и 329-й) не были гвардейскими. Однако, практически весь командный состав полков, часть младших офицеров и сержантов, пришли в эти полки из гвардейских частей и сохраняли в своих званиях приставку "гвардии". Я не помню, выплачивались ли нам - гвардейцам т. наз. "гвардейские"? Скорее всего, не выплачивались. Хотя, при обращении к "гвардейцам" слово "гвардии" перед их званиями употреблялось. Для однообразия и с учетом вышеизложенного приставку "гвардии" употреблять при упоминании званий не буду. За исключением тех случаев, когда без этого не обойтись. Штурманом в этом полете должен был лететь лейтенант Владимир Котов, стрелком-радистом - сержант Галкин (не помню его имени). До меня дошел слух, что Котов, сославшись на головную боль, от полета отказался. Бегом, чтобы кто-нибудь меня не опередил, мчусь к самолету. Обращаюсь к командиру полка за разрешением занять в этом полете освободившееся место штурмана. На удивление, тут же получил его согласие. Обращаясь к майору Диденко, Подоба произнес: "Вот мы и проверим новоиспеченного штурмана!". Радость моя била через край. Хотелось тут же лезть в кабину. Но не гоже "поперед батька в пекло". Жду, когда "отцы-командиры" будут занимать свои места. Стрелка-радиста Галкина Подоба отправил в парашютное хранилище за парашютами для меня и для него. Еще одно отступление. По правилам, все парашюты должны храниться на складе. Но, часто парашюты летчиков оставлялись на самолете, в "корытах» их сидений. Кстати, парашюты летчиков (ПЛ-4 или ПЛ-5) крепились на подвесной системе так, чтобы летчики могли на них сидеть. Поэтому сидения имели корытообразное углубление для расположения в них парашютов и без них на сидении не усидишь. Парашюты ПН-4 и ПН-5 (ПЛ - парашют летчика, ПН - парашют летчика-наблюдателя) при помощи т. наз. "карабинов" крепятся на подвесной системе на уровне груди. Бывает, что расположенный на груди парашют, затрудняет штурману выполнение некоторых операций. Поэтому разрешалось отстегивать один из двух карабинов. При этом парашют может изменять свое положение относительно тела. Однако, часто парашют отсоединяли полностью (в длительном полете обременительно все же терпеть дополнительный 8-ми килограммовый вес), считая, что погибают другие, а его сия напасть минует. Однако, я знаю несколько случаев, когда отстегнутый парашют был причиной гибели человека. Но это никак не учило нас. Я сам, летая стрелком-радистом, частенько отстегивал его. Ну, ладно. Увлекся "отступлениями". Перехожу к изложению события, заявленного в начале этого ХР-а (кстати, ничего общего с содержанием "отступлений! не имеющего). Командир выслушал доклад техника о готовности самолета. Самолет к полету готов. При этом техник сообщил, что правый двигатель слегка "поддымливает" (через сапун), заметив при этом, что пока это опасности не представляет. Такое наблюдается и на двигателях других самолетов (Ер-2, в данном случае). В это время невдалеке проходил инженер нашего полка, инженер- капитан... (к моему великому сожалению не могу вспомнить его фамилию). Заметив среди стоящих у самолета командира полка, подошел к нему, доложился. Командир спросил у него, сколько времени еще может нормально отработать "поддымливающий движок", о котором доложил техник. Немного подумав, инженер ответил, что еще минимум десять часов отработает. "Ну, нам хватит. Слетаем минут на 30 - 40 в зону (для не авиаторов: "зона" - район недалеко от аэродрома, где отрабатываются различные пилотажные задачи). Жаль, что полет будет столь непродолжительным. Хотелось бы побольше, чтобы по-настоящему поработать штурманом! Прошло минут 10 - 15 со времени ухода Галкина за парашютами (до хранилища было метров 500). Командир решил не ждать его, заявив, что слетать в зону можно и без радиста. При этом предложил инженеру занять место стрелка-радиста, чтобы оттуда понаблюдать за дымящим двигателем. Было заметно, что такого предложения инженер не ожидал. Но предложение командира выглядело как приказ. А приказы не обсуждаются, приказы исполняются. Делать нечего. Инженер, судя по его попыткам попасть в кабину стрелков (Ф-3, общая для стр. радиста и возд.стрелка), в ней еще не был. Подоба в это время был занят разговором с Диденко (кстати, м-р Диденко был моим комэском) и не заметил неловкости инженера. Я поспешил на выручку инженеру. Показал, как попадать в кабину через нижний люк. Залез в нее вместе с ним, показал ему, где и какое оборудование расположено. Что трогать можно, а что не желательно. Главное - показал, где расположена батарея самолетных аккумуляторов, включение которых в бортовую сеть было одной из обязанностей стрелка-радиста. Вначале меня удивила такая "некомпетентность" инженера в части знакомства его с оборудованием, расположенным в Ф-3. Инженер полка! И не во всем разбирается! Потом-то до меня дошло, что он просто еще не во всем успел разобраться - большую часть его времени занимали проблемы с авиадвигателями (первые дизели АЧ-30Б имели всего 50-ти часовой ресурс, который они не всегда отрабатывали из-за многочисленных дефектов). На освоение других элементов конструкции нового самолета у него просто не хватало времени. Покинув кабину стрелков и доложив командиру о подключении аккумуляторов к бортсети, попросил разрешения занять свое рабочее место в кабине штурмана. Разрешение получил.

Письмо ХР-168
24.05.2007

Заняли свои места на пилотских сидениях Подоба и Диденко. Запустили и прогрели моторы, проверили все, что полагается по инструкциям (все же на командирском сидении сам командир полка!), и порулили на старт. Получив разрешение руководителя полетов (командира 329-го полка полковник Митянин) на взлет, взлетаем. Я, как и положено штурману во время взлета, репетирую по СПУ показания указателя скорости и высотомера. Скорость 20, высота - 0; скорость 50, высота 0; скорость140, отрыв; скорость 160, высота 20. Дальше, сопровождаемое матом, приказание Подобы мне замолчать. Я удивлен таким приказанием. Отсчеты прекратил. Чувствую, что на борту что-то не в порядке. Повернулся, чтобы посмотреть в кабину пилотов. Глянул, а там сизый дым. Пилоты молчат. Подозреваю, что горим, но из моей кабины ничего такого не видно. На высотомере высота 100м. Крик по СПУ инженера: "горит правый двигатель!". Майор Диденко (мой ком. эскадрильи) предлагает штурману и инженеру покинуть самолет. Я подсказываю пилотам, что у нас нет парашютов. Подоба чертыхнулся и ничего не сказал. Самолет продолжает полет на одном моторе на высоте 100 метров. Делать аварийную посадку нельзя - впереди весь участок земли перерыт окопами и траншеями. Пехота учится перед отправкой на фронт. Между первым и вторым разворотами (стандартная "коробочка") пригород Белой Церкви - Александрия. Между вторым и третьим разворотами - сам город Белая Церковь. Между третьим и четвертым разворотами - территория, занятая Головным бомбоскладом Наркомата Обороны. Продолжаем полет на высоте 100м. Мотор продолжает гореть. Каждую секунду ждем конца. Пилоты молчат. Инженера тоже не слышно. Я по радиополукомпасу настроился на Воронежскую ШВРС (широковещательная радиостанция), использовавшуюся во время войны, в основном, в качестве приводной радиостанции. Некоторые пояснения. Для людей, не знакомых с радионавигацией: приводные радиостанции, излучающие свой сигнал не направленно и направление на которые определяется с помощью бортовых радиоустройств - радиокомпасов или их предшественников - радиополукомпасов, неправильно называют радиомаяками. Радиомаяки же излучают радиоволны в виде фиксированных по направлениям лучей (от луча в одном направлении - работающие "зоной", до нескольких - работающих "пеленгом"). Как всегда на ШВРС (радиокомпас лучше реагирует на непрерывный, в т.ч. музыку, сигнал) "крутили" пластинки с песнями - преимущественно в исполнении Шульженко, Бернеса, Руслановой и др. В это время пела Русланова. Слушаю. Мысль - "помирать, так с музыкой!". А о чем оставалось думать в такой ситуации? Страха никакого. Какая- то подсознательная мысль, что останемся в живых. Предложил пилотам послушать Русланову. В ответ - мат. Замолчал. На посадочной прямой пилоты решили попробовать сбить пламя резким снижением. При выводе самолета на посадочную траекторию машина сильно просела и касание колесами ВПП (взлетно-посадочная полоса) произошло раньше времени. Сильный удар колес о бетонку и "козел" метров на 10-15, затем серия уменьшающихся по высоте прыжков. С выключенными моторами прокатились почти до конца бетонки. Некоторое время продолжали оставаться в машине - приходили в себя. На Виллисе подъезжает руководитель полетов полковник Митянин. Стоит в машине, улыбается, руки ниже живота, что-то кричит. По положению его рук и крику можно было понять, что он интересуется, целы ли наши яйца, не оторвали ли их? Следом за Митяниным к нам подъехали пожарные и санитарная машины. По полю к нашему самолету бегут группы людей. От наших полков и от истребительного авиаполка ПВО. Мы выбрались из самолета. Не знаю, как выглядел я, а остальные имели вид весьма бледный. Инженер, ко всему, был густо забрызган (голова и плечи) маслом. Он по неосторожности сорвал аварийный лючок колпака турели. Когда уже подошедший трактор оттащил самолет на стоянку, пошли обсуждения случившегося. Находившиеся на земле рассказывали, что самолет наш задымился буквально при отрыве от земли. Густой черный дым в районе правого двигателя был виден в течение всего полета и, практически, исчез в момент посадки. Большинство зрителей на земле не очень верили, что мы останемся в живых (по аналогичным ситуациям с "бензиновыми" самолетами). Это был первый пожар на "дизелях". Особенно бурно комментировали наш полет летчики истребительного полка. Кричали нашим с выражением радости (так сказать, на основе "взаимности"): "бомберы!", готовьте 5 гробов!" Они же не знали, сколько человек находилось на борту самолета, исходили из штатного состава экипажа (5 человек: штурман, два пилота, стрелок-радист и воздушный стрелок).

ХР-169
26.05.2007

Этот полет, который мог бы закончиться трагически, не отбил у меня охоты летать. Но, по-прежнему самолетов на всех не хватало. Чувствовалось, что существует некая очередность в комплектовании самолетами полков дивизии. Говорили, что основной поток самолетов идет в 327 БАП (БАП - бомбардировочный авиаполк), расположенный на аэродроме Борисполь. Ходили слухи, что этот полк уже настолько укомплектован самолетами, что в самое ближайшее время приступит к боевой работе. Как мы завидовали им! Вторым в очереди был 329 БАП, базировавшийся, как и наш полк на аэродроме Белая Церковь. И последним в очереди был наш, 328-й полк. Понятно, что техника новая и существующие возможности производства не позволяют одномоментно удовлетворить потребность в этих самолетах (Ер-2 с АЧ-30Б) все формирующиеся на этих самолетах полки. А этих полков формировалось не менее 4 - 5-ти (о том, что число формировавшихся на Ер-2 авиаполков было не менее 4-х, я узнал недавно, после выхода в Интернет). Наши авиаполки имели в своем составе 3 эскадрильи (а не 4, как упоминалось в некоторых СМИ), в каждой эскадрилии - 3 звена, а в звене - 3 самолета. Таким образом, в каждом полку должно быть не менее 27 самолетов, а в дивизии из трех полков - не менее 81. Остается только ждать и надеяться. Как штурман, хожу с группой штурманов на все занятия. Навигация, матчасть самолета, приказы и инструкции, а также политзанятия (а как же без них!?). Иногда эти занятия переходили в обычный треп. При этом продолжаю жить в общежитии стрелков-радистов и воздушных стрелков. Здесь все же более привычная для меня, сержанта, среда. Не помню, в это время или немного позже, мне было присвоено звание старшего сержанта. Растем-с! Кстати, где-то в это время офицерам полка (и я при этом присутствовал, как новоиспеченный штурман) была доведена информация, в виде приказа или изложения его содержания командиром полка, об одной неудачной бомбежке противника (где-то в конце лета - начале осени 1944 года) нашей авиацией дальнего действия (АДД). Была установлена (по данным разведки) большая концентрация немецких танков (до 600 штук) в районе Августовских лесов ( район Августова, на северо-востоке Польши). Для их уничтожения в воздух было поднято несколько полков АДД. Практически, все самолеты отбомбились в 300-х км от цели! Так что танкисты спали спокойно. Трудно сейчас сказать, почему цифра 300 в то время мне не показалась завышенной, но то, что была названа именно эта цифра, я хорошо помню. Со временем я как-то засомневался, что можно было так ошибиться с выходом на цель, да еще не одиночному самолету, а большой группе самолетов. Хотя мне был известен достоверный случай, произошедший уже после окончания войны, когда во время учебного ночного бомбометания экипаж одного из самолетов нашей дивизии отбомбился в ста км от учебной цели (крест, выложенный на полигоне и подсвеченный костром), по горящему костру, разведенному колхозными трактористами. По "закону свинства" ФАБ-100 попала точно в костер, убив всех, находившихся возле него и уничтожив трактор с прицепленным к нему агрегатом. Напомню еще раз - это произошло в ста км от полигона (цели)! Для того, чтобы разобраться в том, как могла случиться такая "промашка" при попытке разбомбить скопление немецких танков, стоит, хотя бы в общих чертах, рассмотреть организацию боевого вылета на примере одного полка. Прежде всего, основное время боевых действий нашей Дальней авиации - ночное. Боевому вылету полка предшествует полет самолета - разведчика погоды. Летит он только до линии фронта. При наличии "летной" погоды по маршруту (достаточная высота до нижней кромки облачности, хорошая горизонтальная видимость), принимается решение на начало боевой работы полка. Перед боевым вылетом полку устанавливается временной интервал пребывания над целью (от первого самолета и до последнего), эшелон (высота полета над целью) и курс выхода на цель. Интервал между стартами одиночных самолетов - 4 минуты (не помню, задавались ли другие интервалы). Насколько помнится, сохранялась временная последовательность и в вылете более мелких подразделений полка - авиаэскадрилий. Вылет каждой эскадрилии "возглавляли" самолеты "поджигатели" и "осветители", несшие на борту зажигательные (в основном, ЗАБ-250 ТШ, ТШ - термитно-шаровые) и осветительные (другое название "светящие", САБ-ы) бомбы. Благодаря этим самолетам, "цель" не только поджигалась, но и освещалась как снизу, так и сверху. При хорошей горизонтальной видимости и высоте полета 4 - 6 тысяч метров такая "подсветка" вполне могла быть видна с очень больших расстояний от цели. За этими самолетами, с заданным временным интервалом в 4 минуты, следовали самолеты, несущие на своем борту фугасные (в основном ФАБ-100, реже - ФАБ-500) и в некоторых случаях, осколочные (АО-25 и др.). На всех самолетах в хвостовой части устанавливались фотоаппараты (если память не изменяет, АФА-13 или НАФА-...) для фиксации на фотопленку результатов своего бомбометания. Примечание. Когда началась установка бортовых фотоаппаратов на самолеты Дальней авиации, я не знаю, но по состоянию на лето 1944 года они уже устанавливались - это точно. Для контроля и наблюдения (экипаж-"контролер") за действиями над целью своих экипажей, первым (как "поджигатель" и "осветитель") вылетал самолет командира полка или другого лица из летного командного состава. "Контролер", отбомбившись первым, продолжал "барражировать" в районе цели до тех пор, пока не отбомбится последний самолет полка. Вот, вкратце, такова схема выполнения отдельного боевого вылета полка дальней авиации, как я ее помню. Допускаю, что в моем изложении могут быть и отдельные неточности - прошло, ведь, не мало времени с тех пор! Сюда же. Летом 1944 г. командир формировавшегося при 21-м БАП-е нашего 328-го авиаполка майор Тибабишев и я с ним в качестве стрелка-радиста несколько раз стояли в планах боевых вылетов в качестве "контролера» от 21 БАП 7-й БАД, но, к величайшему нашему сожалению, из-за отмен боевых вылетов по погоде (не летной) в дни, когда наш экипаж стоял в плане, нам так и не удалось слетать на боевые задания.

ХР-170
28.05.2007

В предыдущем ХР-е я привел примерную схему выполнения боевого вылета такой боевой единицей, как авиационный полк. Это сделано для того, что бы с возможной степенью достоверности можно было бы дать объяснение (с учетом "человеческого фактора") неудачному налету на скопление танков противника. Скорее всего дело обстояло (на примере одного, гипотетического, экипажа) так. После взлета экипаж, набирая высоту до заданного эшелона, следовал вначале по приблизительному курсу в направлении цели. Набрали заданную высоту полета (эшелон). Пилот, обращаясь к штурману, спрашивает уточненный курс на цель. Штурман, не утруждая себя навигационными расчетами, полагаясь на интуицию, выработанную в процессе предыдущих полетов, и заметив вдали характерное свечение САБ-ов, "висящих" на парашютах, решил, что это бомбит экипаж самолета одного из полков АДД, вышедший первым на заданную цель (как правило, одна цель является объектом одновременной "бомбежки" многими полками дальней авиации - см. выше). _ "Видишь САБ-ы? (штурман пилоту по СПУ - самолетное переговорное устройство) - "рули" на них"! Вполне возможно, что экипаж незадолго до вылета еще и "употребил" и, хотя с помощью кислородного прибора и был приведен в трезвое состояние, в голове все же стоял шум и "душевное" состояние не очень способствовало нормальной работе на маршруте. Ну и не малое значение имело простое разгильдяйство и лень. Иначе как объяснить такой "прокол"?! Ну, а дальше, как "утята за уткой" и многие другие экипажи, не сильно утруждая себя всякими там расчетами и здравыми мыслями, последовали на "огонек". Такую версию бомбежки многими экипажами местности, лежащей в 300-х километрах от реальной цели, я привожу с ответственностью за написанное. Ибо лично наблюдал и был свидетелем очень многих случаев пьянства летного и технического составов (техсостав все же пил меньше - большая (ударение на первом слоге) занятость на своей работе, более высокое чувство ответственности за подготовку матчасти к полету и, в немалой степени - меньшие финансовые возможности). Оценка этого неприятного для АДД факта, приведенная в приказе (или в изложении его, или другого подобного документа, командиром полка Подобой), была весьма нелестной и очень жесткой. Для полноты картины могу упомянуть и о том, какие "промашки" еще, кроме упомянутой выше бомбежки тракторной бригады, допускались экипажами наших самолетов. Так, при перегонке самолетов Ер-2 из Белой Церкви в Умань в начале 1945 г. (расстояние приблизительно 150 - сто пятьдесят! - километров) было, насколько мне помнится, по крайней мере две "блудежки". Стоило экипажам перейти от визуального ориентирования (полеты проходили вдоль хорошо заметной шоссейной дороги Киев - Одесса, проходившей через Белую Церковь и Умань) к т.наз. "инструментальному" ориентированию (полету в облаках) и экипажи, в составе которых обязательно находился штурман (!), из-за безобразного отношения к своим обязанностям (условия выполнявшихся перелетов не были экстремальными - "форс-мажорными", как сказали бы сейчас), допустили потерю ориентировки и с трудом вышли на аэродром Умань Вот такие "казусы" случались! Затрону далее не менее интересные, так сказать, "житейские" проблемы. В группе штурманов (на занятиях) я резко выделялся своей, можно сказать, "неуставной" формой одежды. Вместо т.наз. "х/б" зеленого ("защитного") цвета, на мне была гимнастерка блестящего желтого (говорили "золотого") цвета из английской ткани ("репсом" называлась), брюки же темносинего цвета (и тоже, то ли английского, то ли американского производства). И это не моя "самодеятельность» и не следование "моде", которая в авиации "имела место быть" как среди офицерства, так и среди сержантов (в основном среди летного состава). "Модники" в нашей сержантской среде имели кличку "ПДС" (аббревиатура ПДС - "парашютно-десантная служба полка" - в данном случае расшифровывалась как "покоритель дамских сердец"). Так, и офицеры и старающиеся не отстать от них "сержаки", ушивали стандартного армейского пошива брюки (шаровары), носимые заправленными в сапоги (тогда брюк "на выпуск" еще не носили), ниже колен (в области икроножных мышц) до такой степени, что при надевании их, ноги пролезали с трудом и иногда рвали в местах сужения переделанных брюк, швейные швы. Этот измененный покрой штанов имел название - "бриджи". На фотографиях летчиков времен прошедшей войны эти брюки нельзя не заметить. Офицеры часто переделывали свои хромовые сапоги (носки) до вида, который имел название "шимми". Видно, "бриджи", "шимми" - это было подражание форме наших союзников. Особенно увлекались "модными" изысками "сержаки", стремившиеся быть похожими на летчиков-офицеров. Многие покупали у них т.наз. "шевиотовые" гимнастерки, широкие кожаные "офицерские" ремни и т.п. Слава богу, меня и некоторых моих друзей - Володи Шумова, Саши Вилкова (стрелков-радистов) и других, эти "веяния моды" не коснулись. Ранее, в одном из ХР-ов, я писал о нехватке нашего обмундирования и о том, как мы выходили из затруднительных ситуаций. Во многих случаях одевались и обувались за счет попадавшего в наши руки трофейного имущества. Вместо вконец разваливавшейся верхней одежды, носили немецкие ( бывало, и румынские) куртки вместо своих гимнастерок (противник же гимнастерок не носил). Единственное, что у нас, пехотинцев, не пользовалось "спросом" - это штаны, головные уборы и бывшее в употреблении нижнее белье, в большей степени из-за брезгливости. Большой популярностью у нас также пользовались широкие кожанные ремни, на оцинкованных железных бляхах которых были рельефные орел со свастикой в лапах и надпись "Gott mit uns!", и крепкие кожаные сапоги с широкими (раструбами) голенищами. Правда, те, у кого ножной подъем был высокий, могли натянуть на свою ногу только сапоги, размера на три большие своей обуви А в таких, хлябающих на ногах сапогах, далеко не уйдешь! У меня как раз был также высокий подъем и по этой причине я все свое время в пехоте проходил в ботинках с обмотками. Вначале начальство (чаще всего политработники, в основном, полкового и выше уровня) придиралось к пользующимся обмундированием и другими аксессуарами, относящимися к этой же категории вещей. Грозили всякими карами, требуя немедленно снять с себя "всю эту немецкую дрянь". Но, видя, что заменить "немецкое" на наше, "советское" нет возможности, постепенно смирились с таким "переодеванием" и только изредка и слегка ворчали.

ХР-171
05.06.2007

Немного отклонился от главной темы - течения службы в Белой Церкви. 10-го октября 44 года очередное занятие штурманов. В который раз разбираем вопросы, связанные с устройством навигационного, бомбардировочного и стрелкового оборудования Ер-2. Скорее, не разбираем, а в очередной раз слушаем тексты зачитываемых инструкций и описаний по эксплуатации. В конце концов, как и прежде, занятия перешли в банальный треп обо всем и ни о чем. Об очередной драке "из-за баб" с "истребителями", о пьяных похождениях кое-кого из присутствующих после посещения Фурсов (деревни за ВПП, где предприимчивые бабенки гнали и продавали самогон) и т.п. Кстати, среди потребляющих это зелье (самогон из буряка - сахарной свеклы) - оно проходило под именем "МД" (Мария Демченко, знаменитая до войны колхозница свекловод). Итак, сидим, треплемся. Вдруг до наших ушей долетает звук далекого взрыва и дрожание оконных стекол от пришедшей звуковой волны. Почему-то многие даже предположили, что упал и взорвался самолет (в этот день были полеты и истребителей и Ер-2 329-го полка, наши не летали). Прошло всего 4 - 5 дней со дня пожара на нашем самолете, еще очень свежи были впечатления от того полета. Под этим впечатлением и родилось такое предположение. Но оно просуществовало какой-то миг - прогремел второй взрыв, по дрожанию стекол и громкости звука этот взрыв был мощнее первого. Все успокоились. Предположили, что это саперы ликвидируют обнаруженные невзорвавшиеся боеприпасы. Такие взрывы происходили довольно часто. Успокоились. Продолжили "треп". Тут прогремел третий взрыв, на который бы не обратили внимания ("саперы работают"), но вслед за взрывом крики дневальных на всех трех этажах общежития: "Тревога!", "Тревога!" и следом выкрики: "Бомбосклад взорвался!". Все быстро выбежали из здания. Звучат команды: "Все бегом на бомбосклад!". Суматоха. Выкрики. Быстро улавливается смысл команд. Начинается бег в сторону Головного бомбосклада, откуда продолжают доноситься уже более частые звуки взрывов и видны специфические дымы, сопровождающие эти взрывы. Бежим не строем, а стихийно создавшимися группами (от нескольких человек до нескольких десятков в группе). Такие группы бегут в сторону склада и из других подразделений, базирующихся в авиагородке. Тревога общегарнизонная. Вид у подавляющего числа бегущих (в том числе и у группы штурманов, в составе которых бегу и я) какой-то "восторженно-геройский" - бежим тушить большой пожар, страшновато вроде бы, но мы "ребята геройские и нам все нипочем!" Не вполне еще осознали в начале бега всей серьезности происходящего события. Взрывы на т.наз. Головном бомбоскладе НКО (о нем я уже упоминал в одном из предыдущих ХР). Склад находился в 4-х км от авиагородка. В него было свезено огромное количество авиабомб разных типов и разных калибров с оставляемых дальней авиацией полевых аэродромов (авиация перебазировывалась вслед за наступающими войсками дальше на запад). Тогда ходили слухи, что взрывами уничтожено до 700 тыс. авиабомб на сумму до нескольких миллионов рублей. Хотя такая информация исходила из уст вроде бы компетентных лиц из "начальства", я не поручусь за их достоверность. Но взорвалось все же огромнейшее количество авиабомб и других боеприпасов! Может эти сведения о количествах и рублях и соответствуют действительности, но я поостерегусь все же это утверждать, хотя в памяти моей и сохранились именно эти цифры потерь. О том как, мы эти бомбы выгружали из железнодорожных вагонов и укладывали в штабеля, я также упоминал в одном из ХР-ов. Но несколько пояснений (о которых ранее не упомянул) приведу в этом ХР-е. Они понадобятся для описания наших действий на складе, где гремят взрывы. Из-за того, что т.наз. полууглубленные хранилища (бетонные склады боеприпасов, больше, чем наполовину своей высоты заглубленные в землю) были полностью заполнены ранее, разгружаемые из вагонов авиабомбы складировались просто на земной поверхности в виде одно- или двухрядных (по ширине) и двух- или трехслойных (по высоте) штабелей. Длина одного штабеля - десятки метров (в некоторых случаях доходила и до сотни метров). Штабелей было много, располагались они параллельными линиями, на расстоянии между штабелями не более десяти - двадцати метров, в основном, вдоль проходившей по складу железнодорожной колеи, не удаляясь от нее далеко, Все же бомбы переносились от мест выгрузки до создаваемых штабелей вручную и на большие (ударение на первом слоге) расстояния таскать тяжелые (в основном , весом 50 - 100 метров) бомбы было затруднительно. Продолжаем бежать в направлении к складу. Догоняем мы или догоняют нас группы бегущих людей из других авиаполков и других подразделений гарнизона. Добегаем до главного входа. А тут суматоха. Мечутся на территории, примыкающей ко входу (внутри склада, вблизи капитальных строений - административно-хозяйственных 2-х этажных домов) группы людей, добежавших до склада раньше других, но не очень стремящихся к горящим штабелям авиабомб - все-таки страшновато там, у горящих и взрывающихся (пока, в большинстве своем горящих с одного конца) штабелей. В гуще людей, толкущихся недалеко от входа и пополняемой продолжающими прибывать другими группами (среди них и наша группа), мечется с пистолетом ТТ в поднятой руке какой-то майор (скорее всего из складского начальства). Пытается заставить прибежавших направляться к горящим на концах (пока только на одном из концов) штабелям, где происходят взрывы раскалившихся от огня авиабомб. Пока из них рвется немного: одна - две бомбы из штабеля. Большинство же разрушенных взрывами, но не сдетонировавших бомб, разлетается вокруг крупными осколками. Вблизи все это воспринимается как очень страшное и очень опасное действо.

ХР 172
07.06.2007

Все-таки размахивающий пистолетом и отдающий команды орущий майор заставляет прибежавших приблизиться к концам не охваченных еще огнем штабелей. Кстати, горели не сами бомбы, а их деревянная обрешетка (защита бомб от нежелательных механических воздействий при транспортировке и ХРанении), снимаемая с них при подвеске на бомбодержатели самолета. Необходимо было разваливать штабель с негорящего его конца, не допуская к нему огонь. Подчиняясь приказам майора и наша группа двинулась к одному из горящих штабелей. По пути к ним попадались не только крупные осколки неразорвавшихся бомб, но и раненые (их быстро оттаскивали к административным зданиям) и убитые. Запомнилась одна страшная картинка. На высоком заборе из колючей проволоки висела вниз головой с раскинутыми руками и ногами (буквально, как распятие) мертвая девченка-солдатка (может, из истребительного полка, а может, связистка). Девчонок-солдаток тоже пригнали сюда. Подбежали к одному из начавших разгораться штабелей (естественно, не к горящему его концу). Начали его разваливать, бомбы (ФАБ-100) раскатывать по сторонам. Видим, что некоторые из бомб начинают раскаляться до красного цвета, вот-вот рванет. Страшно! Хочется бежать отсюда. Но пока, преодолевая страх, продолжаем раскатывать бомбы. То тут, то там гремят одиночные взрывы, но пока сравнительно далеко от нас. Однако,некоторые осколки долетают и до нас. Вдруг, невдалеке раздался мощный взрыв. Свист осколков, подброшенные в воздух тела людей и их фрагменты. И, следом, - целая серия взрывов. Началась паника. Люди группами и в одиночку побежали в сторону той территории склада, где взрывов еще не было или были редкими. Все стремились по-скорее покинуть ужасное место. Побежали и мы. Частота взрывов нарастает. Начали рваться двухсоткилограммовые зажигательные бомбы. Их разлетающиеся во все стороны ярко горящие термитные шары (температура более 3500 градусов) при попадании в человека проходил через него как нож в масло. Многие пострадали от них. Один из этих шаров чуть не угодил в меня, пролетев всего в нескольких сантиметрах от моего лица, даже слегка ослепил меня. Очень страшная и очень опасная штука, эти горящие термитные шары! Бежим. Страх погибнуть подгоняет! А вокруг ад кромешный. Рвутся не только фугасные и зажигательные бомбы. Рвутся головные части т.наз. бомб "с дополнительными скоростями" (БрАБ-250ДС). Эти бомбы состояли из двух частей: боевой со взрывчаткой и ускорительной (реактивной) с пороховым зарядом. Их составные части хранились по отдельности. Боевая часть взрывалась как обычная фугасная бомба. А реактивная их часть, при воспламенении порохового заряда, вела себя как ракета. Одна из таких "ракет" пролетев более 4-х км и достигнув нашего аэродрома, воткнулась в землю буквально под стабилизатором самолета Ер-2, напугав часовых на самолетной стоянке буквально до панического состояния. Еще бы! Вдали - грохот взрывов на бомбоскладе. Только одно это наводит на людей какой-то страх. А тут свист летящего снаряда. Удар об землю. Шипение. Снаружи из земли торчит только хвост бомбы (откуда солдатам часовым знать, что это только хвостовая часть бомбы, без взрывчатки?). Сейчас рванет! Естественно, все кто находился недалеко от "бомбы", бросились в бега, прочь от этого места! Пишу об этом подробно потому, что меньше, чем через час, я сам оказался на месте, где воткнулась эта часть бомбы и слышал, так сказать, из "первых уст" о всех перепетиях этого события. Как я сам оказался здесь, немного позже. Другой случай с полетом хвостовой части БрАБ-250ДС (БрАБ - бронебойная бомба, ДС - дополнительные скорости, 250 - полная масса бомбы), к великому сожалению, закончился трагически. В помощь авиаторам, работавшим на взрывающемся бомбоскладе, на двух Студебеккерах (американские трехосные грузовики) была направлена по тревоге группа военнослужащих из расположенной в нескольких километрах от склада (со стороны, противоположной авиагородку) Я следом за ними тоже вбегаю в это помещение. На стеллажах штабели небольших по размерам бомб. В помещении полумрак, свет только от открытых дверей. Приходящие в себя и успокаивающиеся от страшного бега люди, начинают обмениваться мнениями об увиденном и пережитом. Кое-кто, проявляя природное любопытство, начинает разглядывать содержимое склада.

ХР-173
08.06.2007

Я следом за ними тоже вбегаю в это помещение. На стеллажах штабели небольших по размерам бомб. В помещении полумрак, свет только от открытых дверей. Приходящие в себя и успокаивающиеся от страшного бега люди, начинают обмениваться мнениями об увиденном и пережитом. Кое-кто, проявляя природное любопытство, начинает разглядывать содержимое склада. Вдруг выкрик: "Это химические бомбы!!". Начинается легкая паника. Но, уж "штурмана"-то знают, что корпуса этих бомб (ХАБ-ов) хранятся на складах неснаряженными. А их наполнители - ОВ (ОВ - отравляющие вещества), хранятся в отдельных хранилищах. Кроме меня в этом складе ( правильнее бы - хранилище) было еще несколько штурманов. Паника была погашена не развившись. Понимая, что и здесь оставаться небезопасно (частота и интенсивность взрывов не уменьшаются) большинство все же покинуло это убежище. Кстати, кое-кто просидел в этом убежище до утра следующего дня и целым и невредимым вернулся в свое расположение, где его считали погибшим. Ну, а я, в числе покинувших это убежище, продолжил свой бег с намерением по-скорее покинуть территорию склада. Под звуки продолжающихся взрывов и визг разлетающихся осколков, наша стихийно сложившаяся группа, покинувшая хранилище с корпусами химических бомб, достигла ограждения склада. Здесь уже были сделаны проходы в колючей проволоке людьми, добежавшими до этого ограждения раньше нас. В какой-то сотне или двух сотнях метров от ограждения, находилось что-то вроде небольшого села. Оно имело весьма печальный вид. Взрывными волнами были снесены соломенные крыши у большинства домов (хат). Некоторые дома горели. Жители - в подавляющем большинстве женщины и дети, с криками носились между домами. Вперемешку с ними носилась всякая живность: коровы, свиньи, куры, гуси. И люди и эта живность, судя по их поведению, пребывали в паническом страхе. Тут же бродили по селу в одиночку и небольшими группками. наши вояки. Мне показалось, что они тут ищут своих знакомых или нашли себе какое-то другое занятие. Они уже не паниковали, вели себя более спокойно. А вообще-то некогда было интересоваться ими. Надо бежать дальше. Подгоняла боязнь того, что какой-нибудь "ретивый" командир надумает вернуть нас на территорию склада. Там продолжали греметь взрывы. Наша группка, добежав до этого села, как-то незаметно распалась. Решил бежать не в авиагородок, а к аэродрому, к стоянке самолетов и там переждать до времени, когда прекратятся взрывы. Подсознательно думалось, что какому-нибудь дураку начальнику взбредет в голову снова послать нас на склад. И вероятнее всего, такое может случиться в авиагородке. На выходе из села протекал небольшой ручей, через который в качестве мостика было переброшено бревно. Чтобы перейти по нему через ручей, нужно балансировать, чтобы соХРанить равновесие и не упасть в воду. Перед этим бревном стояла женщина с ребенком на руках и громко плакала: спешила покинуть село (страшно было в нем оставаться) и боялась перейти по бревну ручей. Схватил из ее рук ребенка, перенес его на другой берег. Вернулся и, буквально силой, за руку перевел по бревну сопротивлявшуюся и громко рыдающую (правильнее ревущую) от страха женщину. Побежал дальше. Вскоре достиг границы аэродрома, а там - и стоянки наших немногочисленных самолетов. Там встретил таких же "умников", как и я, решивших добираться до аэродрома. О причинах таких решений мы "из деликатности" помалкивали. Здесь, на стоянке мне показали хвостовую часть бомбы, воткнувшуюся в землю под стабилизатором одного из самолетов и так напугавшую караул (часовых). На самолетной стоянке мы пробыли около часа. Взрывы на бомбоскладе звучали уже совсем редко. Мы успели отойти от шокового состояния, успокоились. Проголодались. Решили идти в авиагородок. В городке масса поваленных деревьев, выбитые стекла в подавляющем числе домов. На некоторых зданиях капитальной постройки на внешних стенах протяженные трещины. Чувствуется, взрывные волны здесь хорошо поработали! "Сработал" т.наз. "Горьковско-Люксембургский эффект". Это, когда взрывная волна от мощных взрывов вызывает значительные повреждения и разрушения на больших расстояниях от места взрыва, во много раз большие, чем вблизи от него. По городку ходят, а вернее - бродят, одиночки и группки людей, участвовавших в аварийных работах на бомбоскладе. Не совсем еще пришедших в себя от того, что пришлось испытать на этом ужасном пожаре. Все разыскивают своих сослуживцев, друзей, товарищей. Среди них немало пьяных. Кое-кто еле держится на ногах. Плачут, размазывая по грязному лицу слезы. Выкрикивают пьяными голосами имена своих разыскиваемых коллег. Теперь понятно, откуда взялись эти пьяные. Это они бродили по селу около бомбосклада. Искали самогон. Знали, что во всех сельских поселениях, близко расположенных к местам базирования воинских формирований (особенно авиационных, обладающих, по мнению самогонщиц, большой покупательной способностью), можно всегда "разжиться" вожделенной жидкостью. Редкие взрывы продолжались всю ночь. Практически, в домах городка взрывными волнами были выбиты все стекла. А ночи в октябре прохладные. Народ перед отбоем был занят работами по завешиванию окон всяким подручным материалом, в основном, одеялами. Нашей комнате повезло: на дневальстве в общежитии были ребята из нашей комнаты (я продолжал жить вместе со стрелками-радистами и бортстрелками), кто-то из дневальных додумался вовремя открыть окна. Так что у нас в эту ночь не было холодно.

ХР-174
12.06.2007

Всю ночь продолжали возвращаться уцелевшие при взрывах - одиночками и группами. Люди в попытках быстрее покинуть опасную территорию склада, все-таки, встречая на своем пути какое-нибудь укрытие, пытались хотя бы на время укрыться от различных поражающих факторов (осколков, термитных шаров и проч.). Некоторые просидели до утра в бетонных полууглубленных ХРанилищах, другие ухитрились залезть в водопропускные бетонные трубы, проложенные поперек многочисленных складских дорог и дорожек и там в лежащем положении переждать "лихую годину". Что они там испытывали больше половины суток, ожидая каждый миг попадания в их убежище бомбы, описать сложно! Повезло, конечно, не всем. После полного прекращения взрывов, группами спасателей, созданными каждой войсковой частью, участвовавшей в ликвидации ЧП на бомбоскладе, было эвакуировано с территории склада и прилегающей к нему территории (некоторые из раненых, сумев покинуть территорию склада, не смогли добраться до авиагородка - не хватило сил) более сотни человек. Много было убитых. Не знаю, сколько погибших было в других частях, но только в нашем полку их было 20 человек, среди которых был и инженер полка по вооружению (к сожалению, память не сохранила их имен). Весь день шло опознание трупов - от многих сохранилисьь только фрагменты тел. Трудности возникли с изготовлением гробов - с трудом находилось необходимое количество досок и красной краски для их покраски. Большая группа сержантов нашего полка была задействована на рытье братской могилы. Я с ушибом плеча, был назначен старшим, ответственным за выполнение этой работы в назначенный срок. Похороны каждой частью проводились на одном (гарнизонном) кладбище, но в разное время. По мере готовности. У нас по окончании их не обошлось без трагического происшествия. Военный оркестр, участвовавший в похоронах, прибыл на кладбище и покидал его на грузовике ГАЗ-АА (так наз. "полуторке"). Трое музыкантов, пижонясь, уселись на заднем борту (не на скамейках, как полагалось). Один из них был с большой трубой (то-ли геликон, то-ли бас, не могу сказать, не компетентен), надетой через плечо. На выходе с кладбища провисший телефонный провод, проложенный (как это весьма часто бывало в те времена), по деревьям, зацепил то-ли трубу, то-ли музыканта за шею и сбросил его на землю. При падении музыкант ударился головой о булыжник мостовой. Смерть была практически мгновенной (мораль - не нарушайте правил безопасности, чревато...). И произошла на наших глазах. Ну, а теперь о причинах этого происшествия. Причина банальная - "человеческий фактор". Сначала о состоянии территории склада. Склад, как капитальный объект, был построен в предвоенные годы. Во время войны был длительное время в руках немецкой армии. Немцы так же использовали его по прямому назначению. Вероятно, при них на нем хранились боеприпасы не только авиационного, но и общевойскового назначения. Об этом свидетельствовали разбросанные на земле "макаронины" артиллерийского пороха (похожие, по диаметру и по длине, на спагетти, только светлокоричневого цвета). Территория бомбосклада в течение всего времени , прошедшего со дня изгнания немцев и до описываемого события (взрыва), судя по многим признакам, не очищалась от зарослей засохшей к осени травы. Густые и сухие ее поросли; порох ("спагетти") в этой траве; скопление штабелей бомб, в хорошо высохших за лето деревянных обрешетках и расположенных довольно близко друг от друга - отличные условия для быстрого распространения огня! Изнывающий от скуки и томящийся в ожидании смены ( в нарушение требований Устава караульной службы, по негласной договоренности, часовой мог бессменно находиться на посту вместо положенных 2-х часов, и четыре и, даже, восемь часов - я это и сам проходил, практически, в течение всей своей армейской службы), один из часовых склада решил неммного "развлечься". Решил пострелять в цель. Установив на одном из штабелей мишень (вроде бы пустую консервную банку), стал стрелять в нее. Еще небольшое пояснение. Этот склад - учреждение авиационное; хранившиеся на нем 7,62 мм патроны (винтовочные и для авиационных пулеметов) имели пули специальных назначений: бронебойные, трассирующие, зажигательные и др. Патроны с зажигательными пулями были удобными для стрельбы по целям: в месте попадания возникало облачко белого дыма, по нему легко было определять, куда попала пуля. Часовой стрелял зажигательными пулями. Одна из пуль вызвала загорание или сухой обрешетки или, скорее всего, зажгла сухую траву или валяющийся среди травы артиллерийский порох. Увидев заагорание, часовой бросился его тушить. Пока добежал до очага возгорания, горела (и хорошо горела!) обрешетка бомбы. Не поднимая тревоги, решил потушить возгорание собственными силами. Не удалось. Бросился бежать. Раздался взрыв. Часового ранило. Его подобрали, прибежавшая на звук взрыва бодрствующая смена караула с разводящим. Тут раздался второй взрыв. И пошло! Одно непонятно, почему в карауле не прореагировали на стрельбу часового (по мишени)? Или звуки выстрелов не были слышны в караульном помещении и на другом, ближнем к стрелявшему, посту? А, может, такая стрельба "по мишеням" была делом обычным для охраны склада? Не знаю и не буду гадать.

ХР-175
13.06.2007

Еще немного подробностей, касающихся произошедшего ЧП. Наибольшую панику взрыв вызвал все же среди остававшихся в авиагородке. Может, это было причиной того, что здесь, помимо тех, кто оставался в городке так сказать "по долгу службы", остались наиболее "хитрые" и трусливые, которые в суматохе первых минут , когда на складе прогремели первые взрывы, сумели не попасть туда. Со слов очевидцев, канонада взрывов, мощные взрывные волны, гнувшие и ломавшие довольно толстые стволы деревьев, столбы дыма над территорией склада, нагоняли панический страх среди остававшихся в городке. Апогеем паники стал пущенный кем-то слух, что на складе находится большое количество снаряженных химических авиабомб и что это может в сложившихся обстоятельствах повлечь массовую гибель людей, находящихся не только на территории склада, но и в авиагородке. Страх, охвативший остававшихся в городке, вынудил многих бежать буквально "куда глаза глядят". Люди побежали из городка в сторону, противоположную складу. На их пути была река Рось, не очень широкая, но которую надо было преодолевать вплавь. Преодолели! В панике караулом даже был покинут пост со знаменем полка. Знамя было брошено. Никто из караула не догадался прихватить его с собой. Событие из ряда вон выходящее! Но судя по последствиям, его удалось или скрыть от вышестоящего начальства или как-то "притушить". Во всяком случае шума по этому поводу не было. В общей суматохе и неразберихе, когда еще толком не разобрались, кто из отсутствующих погиб, а кто находится "в бегах", многих считали погибшими. Их продолжали искать в руинах склада. Кое -кого находили и не только убитых, но и выживших тяжело раненных. По-немногу возвращались и те, кто в страхе переплыл уже холодные воды реки Рось. Некоторые возвратились аж на третий день после взрыва. Скорее всего это те, кто "задержался" у какой-нибудь любвеобильной самогонщицы из окрестных сел. Сами вернувшиеся (кстати большинство офицеры, из "штабных" и хозяйственников) о причинах своей довольно длительной отлучки не распространялись. Постепенно накал страстей вокруг описанного выше события спал и все вернулось на "круги своя". Правда, пришлось немного "попотеть" на авральных работах по приведению в порядок гарнизонного расходного склада боеприпасов. Очистили от сухой травы, привели в порядок площадки для ХРанения бомб и выполнили другие работы по устранению выявленных комиссиями (после взрыва бомб на головном складе Наркомата Обороны). В нашем полку продолжились редкие полеты (в отличие от 327-го и 329-го полков, где они выполнялись интенсивнее), продолжилось "сидение" на занятиях, строевая подготовка, понемногу стали возобновляться драки между "бомберами" и "истребителями" (как и прежде - из-за "дам"), возобновились и посещения самогонщиц в Фурсах. Между прочим, кроме денег (если память мне не изменяет, полулитровая банка самогона стоила 90 рублей), в качестве других платежных средств выступали папиросы ( их выдавали летному составу каждые десять дней по десяти пачек - одна пачка на день), мыло (летный состав получал один 400-граммовый кусок хозяйственного и три 100-граммовых куска - "печатки" - туалетного, обходились же, в большинстве случаев, одним куском туалетного в месяц) и, реже - "тряпками" (предметами нижнего белья, простынями, полотенцами, наволочками и др., чаще всего не своими, а уворованными у своих же коллег). Примерно, в это же время я получил письмо с моего бывшего места службы - отдельной роты связи стрелковой дивизии, от шофера радиостанции Герасимца, с которым мы изредка переписывались. В письме сообщалось, что расчет радиостанции, приданный командиру 71-го полка Степанову (естественно, в письме такие подробности не сообщались - военная цензура! - все было выражено намеками), погиб под Пиллау (Пруссия) от прямого попадания мины. В этом расчете (три радиста, один из которых был начальником радиостанции), до начала боев в Крыму (начало апреля 1944 г.), состоял и я, пока командир роты связи не убрал меня из него (чтобы не подбивал ребят требовать нашей отправки в авиацию, "согласно приказу Сталина"). Погибли мои друзья и однокашники по Канской авиашколе, Маковский и Проценко и радист, заменивший меня в расчете). Надежда на то, что ситуация с поступлением самолетов в наш полк в ближайшее время может измениться в лучшую сторону, не покидала нас. Продолжали надеяться и на то, что успеем еще и "повоевать". Но, все же оптимизм наш поубавился. Где-то в середине октября я был, скорее назначен, чем избран комсоргом эскадрилии. Для меня это не было значимым событием. Я никогда не стремился и по возможности старался избегать всех этих общественно-политических "нагрузок". Но, непонятно почему они, эти "нагрузки", мне все же частенько доставались. Нравился я чем-то нашим партработникам! Приходилось прикладывать массу усилий и идти на различные ухищрения для того, чтобы если не избежать, то уж по-скорее избавиться от этих "нагрузок". Правда, к "нагрузкам", связанным с любимым делом (в данном случае, с авиацией), я относился не только терпимо, но и искал их и с удовольствием исполнял. Кстати, в начале октября 44 года я был назначен еще и заседателем военного трибунала от солдатского и сержантского состава нашего полка.

ХР-176
19.06.2007

Кажется, так много времени прошло с тех пор, как я "высадился" на станции Попельня и откуда, собственно говоря, началась моя служба в Дальней Авиации, в формировавшемся при 21-м полку 7-й авиадивизии 328-м БАП! А прошло-то всего ничего - каких-то четыре месяца (начало июня - начало октября 1944 года)! Вполне нормальный срок для полка, формирующегося на новой технике, которая ко всему прочему и поступала в него в последнюю очередь. В интернете недавно нашел информацию о том, что из трех полков нашей дивизии, самолеты Ер-2 в первую очередь поступали в 327 и 329 полки, а в наш полк, считавшийся резервным, - в последнюю и в значительно меньших количествах. Так что "ждали и надеялись". Продолжались всякого рода занятия, в том числе и политзанятия (а как же без них!), выполнялись всякого рода хозработы, в основном связанные с ликвидацией последствий взрыва на бомбоскладе (в большинстве общежитий стеклили окна, а из-за нехватки стекла, заделывали их чем придется - брезентом, кусками фанеры и картона и т.п.). По-прежнему летали мало. В так называемые "дни матчасти", когда летный состав привлекался для работ по техническому обслуживанию самолетов, мало кто из привлекаемых серьезно воспринимал это мероприятие. При малом количестве самолетов и почти полном комплекте обслуживающего техсостава, привлекаемые только мешали "технарям". Поэтому "летуны", как правило, выбирали в пределах летной стоянки укромные местечки, где можно было, не очень привлекая внимание "начальства", "посачковать". Если было тепло, многие, выбрав удобное место (чаще всего в тени стабилизатора - хвоста самолета), укладывались подремать, сколько удастся. Это на жаргоне "сачков" называлось "слушать, как трава растет" или "наблюдать, по просьбе техника, за моментом проскакивания искры из дутика" (дутик - хвостовое колесо самолета) в землю". Последнее взято из популярного в то время анекдота о диалоге политработника и того, кто "наблюдал за моментом проскакивания искры". Смысл его, примерно таков: в авиачасть прибыл на должность комиссара (вариант - замполита) некто из пехоты (из "красноперых"). Человек, по своей должности, вроде бы должен вникать во все тонкости службы. Попав на стоянку самолетов, заметил, что один человек явно бездельничает: лежит под хвостом самолета и никак не реагирует на его, комиссара, появление. На его приветствие ответил только кивком головы и не подумал встать "на вытяжку" перед начальством. Комиссар с металлом в голосе вопрошает нарушителя дисциплины, чем это он здесь занимается, почему так откровенно игнорирует его появление? "Нарушитель" ему в ответ: "Товарищ комиссар (замполит), я по приказанию техника самолета слежу за моментом пороскока искры от магнето из дутика в землю и никак не могу отвлечься от этого важного поручения!". Комиссар, с умным выражением на лице, ответствует: "Продолжайте следить!" и проследовал далее.

ХР-177
20.06.2007

Кстати, в то же время среди авиаторов ходила такая "байка" (при этом каждый рассказчик уверял, что это произошло в его полку, и чуть ли не в его присутствии). Начало, мол, было таким же как и в анекдоте, только финал был иным. Комиссар был явно из "красноперых" - об этом свидетельствовал цвет окантовки его погон - красный. Тот же вопрос к лежащему под хвостом и тот же ответ на его вопрос лежащим. Комиссар эдак многозначительно хмыкнул, вроде бы понял, сколь важно и ответственно было занятие вопрошаемого и, обращаясь к сопровождаемому его командиру эскадрилии (варианты: к инженеру, командиру звена, технику звена и т.д.), произнес: "Семь (или пять) суток гауптвахты!" Оказывается, этот комиссар до того, как "партия бросила его на пехоту", служил в авиации и был хорошим летчиком. Вернувшись обратно в авиацию, на первых порах не поменял свою пехотную форму на авиационную. Может, зная анекдот, решил немного "поразвлечься"? Некоторые из летунов, чтобы не попадаться на глаза начальству, отправлялись в село Фурсы, расположенное сразу за ВПП. За самогоном, конечно! И лишь небольшая кучка "любителей техники" пыталась помогать техсоставу. Содержание этой помощи, как правило, не выходило за пределы, выражаемые словами: "принеси", "подай", "подержи" и т.п. Я всегда был в числе этих немногих "энтузиастов", наследственное, наверное? С "технарями" я был в дружбе и они поручали мне в дополнение к вышепречисленным и более серьезные работы. Если не было работы на Ер-2, я с удовольствием помогал авиамеханику командирского По-2 (У-2), иногда, даже, замещал его, конечно, не в полном объеме, но уж в объеме авиамоториста наверняка! Прошло,возможно, чуть более месяца после взрывов на бомбоскладе. Звонок из штаба. Мне приказано срочно явться к командиру полка. Являюсь. В кабинете кроме командира полка - замполит майор Харичев. "Посылаем тебя в командировку в Ленинград, повезешь туда важный пакет", говорит командир полка майор Подоба. Я ожидал чего угодно, но не поездки в Ленинград! Ответил: "Есть!" и направился штаб за пакетом и проездными документами. Харичев сказал мне, чтобы я после штаба обязательно зашел к нему. Захожу (после получения в штабе всех необходимых документов - проездных и пакета). У Харичева ко мне просьба: в Ленинграде зайти к его родным и передать им от него небольшую посылку и письмо. "Небольшая посылка" - это 2 литра спирта ректификата и 4 килограмма муки. Ребята в эскадрилии искренне завидовали мне. Кому бы не хотелось побывать в Ленинграде! Из полковой роты связи ко мне обратился радист, сержант Афанасьев - коренной ленинградец. Дал мне адрес своих родителей, которых не видел с начала войны, очень просил зайти к ним. Пообещал, что обязательно зайду. Получив часть продуктов сухим пайком и, загрузив их и замполитову посылку в сумку из-под парашютов (в нее положил и свой вещмешок, чтобы не увеличивать количество таскаемых вещей), был отвезен на ж.д. вокзал Белой Церкви. Надежд на билет до Ленинграда по воинскому требованию в те военные времена практически не было никаких. Если хочешь быстро добраться до пункта назначения - не толкайся у касс. Постарайся сесть на любой поезд, будь то пассажирский, товарняк или военный эшелон, двигающийся в нужном тебе направлении. Так я и поступил. Дождался первого поезда. Это было 15-го или 16-го ноября 1944года. К счастью, зто был пассажирский поезд из серии тех, номера которых начинались с 501 и далее и которые тогдашний путешествующий народ называл "пятьсот веселыми". Это - крытые двух- или четырехосные товарные вагоны, оборудованные деревянными лавками, печкой "буржуйкой", допотопным железнодорожным фонарем с керосиновой лампой или стеариновой свечой. Был в вагоне и проводник, в отличие от проводников нормальных пассажирских вагонов - личность малозаметная и, практически, бесправная. Как правило, на этих поездах билеты не проверяли, да и большинство пассажиров и не имели их. Посадка и высадка пассажиров - через центральную грузовую дверь с использованием "висячей, с одной ступенькой, стремянки, убираемой в вагон во время движения поезда. Надо было обладать немалой сноровкой (да и силой) при посадке и выгрузке из вагона. Самое удивительное - пассажиры, а это в большинстве своем (из гражданского населения) были женщины, сноровкой этой обладали и сила у них, неизвестно откуда, бралась! В общем, не роптали. На этом поезде доехал до Киева. Далее, на рабочем поезде добрался до Дарницы (в то время - товарный железнодорожный узел на левом берегу Днепра), там было легче сесть на какой нибудь товарняк или, даже, на "пятьсот веселый", идущие в нужном мне направлении (на нормальный пассажирский поезд на Киевском вокзале попасть внутрь вагона было весьма и весьма проблематично, а ехать на крыше - холодновато, все же на дворе ноябрь! Чтобы представить, как можно было добраться в те времена "из пункта А до пункта Б" на "перекладных", используя железнодорожный транспорт, ниже привожу свой путь от Белой Церкви до Ленинграда (названия промежуточных пунктов относятся к тем пунктам, где я был вынужден делать пересадки, чтобы не отклоняться от принятого маршрута). Вот как это выглядело. Из Белой Церкви (по аэронавигационой терминологии: ИПМ - исходный пункт маршрута) - Киев - Дарница - Бахмач - Гомель - Жлобин - Могилев - Орша - Витебск - Невель - Великие Луки (попал сюда по ошибке и потерял на этом больше суток) - Новосокольники - Ленинград (КПМ - конечный пункт маршрута). Вот где надо было уметь ориентироваться, чтобы не "блудануть"!

ХР-178
21.06.2007

Не смотря на обилие пересадок и затрат времени на ожидание попутных поездов на станциях, до Ленинграда я добрался сравнительно быстро, суток за 4 - 5, не более, без особых приключений. Правда, иногда приходилось долгое время находиться без сна, мерзнуть в товарняках, быть некоторое время и голодным. Взятый с собой сухой паек съел, не проехав и половины пути, а получать пищу на "продпунктах" не всегда удавалось: не хотелось пропускать не вовремя подвернувшийся поезд нужного мне направления. Опишу один интересный случай, который, с некоторой натяжкой можно отнести к трагико-комичным. Произошел на перегоне Орша - Витебск. Поезд "пятьсот веселый", четырехосный товарный вагон. Когда я "выгрузился" в Орше из товарняка, этот пассажирский поезд стоял у перрона вокзала. Узнав, что он следует в Витебск, быстро забрался в вагон. В вагоне, у выхода (между ним и печкой) располагалась солидная горка вещей - чемоданов и узлов и возле них разместилась пара пожилых людей - мужчина и женщина - прилично одетых. Кроме них в вагоне находилась женщина-проводник. Над противоположными дверями вагона был закреплен фонарь, слабого огонька которого едва - едва хватало на освещение центральной части вагона (на уровне сумерек). Передняя (по ходу) и задняя части вагона находились почти в полной темноте. Я со своей сумкой расположился в углу задней части вагона. Прошло некоторое время. Вдруг в вагон начала загружаться ватага громко шумящих людей. По содержанию выкриков было видно, что трезвых среди них не было. Забравшись в вагон, они разместились в его передней части, на нижних лавках и на нарах (вагон был приспособлен для воинских людских перевозок: нары не были разобраны). Оказалось, что это была команда заключенных (наверное, человек тридцать), направлявшихся в сопровождении охраны (старшина и 2 - 3 автоматчика) в штрафбат. Когда они забирались в вагон, в слабом свете фонаря было видно, что все из их одежды и обуви, что можно было обменять на спиртное, было обменено. Одеты они были в какую-то рвань, у многих на ногах калоши и какие- то рваные тапочки или что-то напоминающее их, надетые "на босу ногу". Все их "одеяние" только с большой натяжкой можно было считать одеждой и обувью. Надеялись, по-видимому, на скорое прибытие к месту назначения, где их оденут надлежащим образом, а скорее всего, ни на что не надеялись, а полагались на русское "авось" - "авось не помрем!". Расположившись на занятых местах, "веселая компания" вроде бы успокоилась. Выкрики заменились пьяным бормотанием, хмель валил их в сон. Прошло, наверное, около 30-ти минут со времени погрузки команды заключенных, но поезд продолжал стоять у перрона. По-видимому, сон сморил не всех, некоторые начали бродить по вагону. Зашли и на мою сторону. Пришлось немного поволноваться: вдруг заинтересуются содержимым моей сумки? Но, обошлось - не поинтересовались. А, вот супружеская пара их заинтересовала! Даже, очень! Ухитрились погасить свет в фонаре, цыкнув на проводницу, пытавшуюся воспрепятствовать им. В вагоне наступила темнота и только сквозь щель, не до конца закрытой двери, пробивался слабый лучик света со стороны вокзала. Началась возня у вещей еврейской пары. Сначала слышались какие-то невнятные звуки, но вскоре они стали явственнее. Послышались всхлипывания, "шмонание" набирало силу. Из-за слабого света трудно сразу было понять, что там происходит. Но по "содержанию" звуков, рождавшихся в процессе возни, можно было понять, что идет глубокая ревизия содержимого не только в горке вещей, но и в различных местах одежды семейной пары. Подбадривали "шмонающих" выкриками, в основном, с использованием блатного жаргона ("фени"). В переводе на обычный, человеческий, язык, эти выкрики, примерно, так интерпретировались: "Ишь-ты, 5-й Украинский наступает!", " Военный налог, наверняка не заплатили! Пускай заплатят!", "Бей жидов, спасай Россию!", ну, и другие выкрики, примерно, такого же содержания. По поводу "5-го Украинского..., и других терминов: 1). "5-й Украинский... " так в конце войны в Украине именовали город Ташкент, где в эвакуации проживало значительное количество выходцев из Украины и Белоруссии. Преимущественно, из интеллигенции и разного вида парт-советских функционеров, по тем или иным причинам не попавших на фронт - так, примерно, мы, всякая малоинформированная «мелкота", представляли себе контингент эвакуированных в "Ташкент"- собственно не город, а некий "обобщающий" термин, связанный с местом нахождения избежавших посылки на фронт. 2). "Военный налог..." - был введен во время войны. Кто им облагался, не знаю, скорее всего, население, непосредственно не участвовавшее в боевых действиях. Нас, "солдатню", он мало интересовал. 3). "Бей жидов ..." - любимый лозунг юдофобов, в том числе и во время войны. Привел это выражение только потому, что выкрики этого содержания доминировали среди других во время "шмонания". Должен сказать, что я никогда не был юдофобом (у нас в семье не поддерживались ни "юдо -", ни какие-либо другие "фобии"), не являюсь таковым и в настоящее время. Возвращаюсь "к нашим баранам". Раздался пронзительный крик женщины, видно, зеки уж слишком рьяно взялись за "взыскание" якобы не уплоченного военного налога! По-видимому, мужчина попытался защитить свою жену, началась какая-то борьба. Преимущество в этой борьбе было явно на стороне "шмонающих". Вдруг, мужчина ухитрился приоткрыть дверь вагона и выскочить на перрон. Зэки тут же дверь закрыли.

ХР-179
23.06.2007

Минут через 10 - 15 на перроне, у закрытой двери нашего вагона, судя по доносившимся до нас военным командам и громким репликам покинувшего вагон мужчины, появилась группа вооруженных людей (скорее всего, наряд станционной комендатуры). Последовала команда с их стороны - немедленно открыть дверь. Зэки команду проигнорировали. Вся их компания, включая и вооруженных сопровождающих (старшина и автоматчики), сбилась в молчаливую кучу на своей стороне вагона. У меня тогда сложилось представление, что сопровождавшие команду автоматчики вместе со своим старшиной, еще до посадки в вагон, были пьяны так же, как и их подопечные. И, если вместе с зэками прямо и не участвовали в "шмонании", то и не пресекали этого возмутительного действа. Требования открыть дверь повторялись несколько раз. В конце концов последовал ультиматум: если дверь немедленно не будет открыта, будет применено оружие! Я и проводница (она, забившись в мой угол вагона, прижалась ко мне и потихоньку всхлипывала) в страхе ожидали развития дальнейших событий. Я не так боялся пострадать от стрельбы, как боялся потерять свой "груз", особливо спирт. Вдруг, к нам подобрался один из зэков и, заявив, что они не хотят, чтобы мы невинно пострадали при штурме вагона, попросил быстро подойти к закрытой двери с противоположной стороны вагона. Они на время приоткроют дверь и мы должны по скорому покинуть вагон. Мы с проводницей не заставили себя долго ждать. Быстро "вывалились" на землю - чуть ли не прямо в объятья солдат из комендатуры. Оказывается ими были заблокированы оба выхода из вагона. Я в сопровождении выделенного конвоира был доставлен в привокзальную комендатуру. Дежурный офицер проверил мои документы. О том что происходило в вагоне, не расспрашивал, видно, его интерес был вполне удовлетворен информацией пострадавшего мужчины. Я больше всего боялся, что будут досматривать мою сумку. Спирт сразу конфискуют (основания всегда найдутся). А как я буду выглядеть в глазах нашего замполита? Не оправдал его доверия! На мое счастье, сумка проверяющего не заинтересовала. Дежурный, после проверки моих документов, посоветовал продолжать свой дальнейший путь на этом же поезде, который, по его словам, будет отправлен сразу, как только отцепят от него вагон с забаррикадировавшимися зэками. Забрался в такой же вагон, как и тот, который я только что покинул. Вскоре поезд все-таки покинул эту злополучную станцию (Оршу). Еще одна пересадка в Витебске - и я в Ленинграде. Это произошло числа 20-го ноября 1944 года. Первым делом явился к родственникам майора Харичева (нашего замполита), передал им посылку. Оставили ночевать у себя. Утром следующего дня, с помощью одного из родственников, нашел штаб военного учреждения, сдал адресованный им пакет. Отметив командировку, распрощался с родственниками замполита. Осталось навестить родителей радиста нашей полковой роты связи сержанта Афанасьева и посетить дом, где я с родителями и братом жили с осени 1936 года и до конца 1937 года. Был солнечный день с легким морозцем. Следов блокады города я, практически не заметил. Видел только несколько небольших пустырей (наверное, на месте разрушенных зданий), обнесенных аккуратными высокими заборами и много сохранившихся надписей на стенах домов, предупреждающих население об опасности обстрелов на данной стороне улицы. Группы молодых женщин, одетых в телогрейки, деревянными лопатами расчищали трамвайные пути от снега. Лица розовые от морозца, следов блокадной дистрофии я, как ни старался, увидеть не смог. Люди, с кем мне пришлось общаться во время пребывания в Ленинграде, говорили, что в течение времени, прошедшего со дня снятия блокады, их "усиленно" откармливали. Мне, даже, показалось, что на лицах встречаемых мною ленинградцев было больше улыбок, чем грусти. Родители Афанасьева, довольно пожилые, жили на территории одного из городских пожарных отделений. Старик, судя по его рассказам, всю свою сознательную жизнь проработал пожарником и именно в этом отделении. Встретили меня хорошо, были рады получить весточку от сына. Я им рассказал, что знал о его службе. Они рассказали мне о своей жизни во время блокады. Удивило, что им не пришлось в то время по-настоящему голодать. Старик объяснил это так: пережив голодные времена в период первой мировой войны и особенно во время революции, он решил, что нужно иметь "на всякий случай" некоторый запас продовольствия, которое может храниться не портясь, длительное время. И еще в мирное (предвоенное) время начал понемногу создавать обновляемый запас круп, муки, макаронных изделий, соли, сахара и др. С начала войны он старался использовать все возможности, чтобы приумножить уже имеющиеся запасы. Так что им со старухой не пришлось испытать в полной мере того, что испытали во время блокады большинство ленинградцев. Хотя и у них жизнь все же была "не сытной". Удивился я такой предусмотрительности! После стариков я отправился на Петроградскую сторону, на улицу Ленина (Широкая), дом 27 (по тогдашней нумерации), где мои родители, в период с сентября 1936 по конец декабря 1937 года, снимали комнату в коммунальной квартире, на 6-м этаже. Из двух семей, проживавших в квартире (7 человек, не считая нас, временных квартирантов), я застал только одну женщину. Ее муж умер от голода во время блокады, а двое сыновей находились на фронте. Из второй семьи умерли от голода все трое (муж, жена и дочь). Тяжелая была встреча! Поговорили, повспоминали. Показала свое блокадное фото (фотографировалась на какой-то документ). Скелет, обтянутый кожей! Попрощавшись с хозяйкой, отправился на вокзал.

ХР-180
25.06.2007

На вокзале, потолкавшись у билетных касс, еще раз убедился, что "ловить" здесь нечего. Подался в зал ожидания. Решил пробраться на перрон, в надежде сесть на любой поезд, отправляющийся в сторону Москвы. Однако, первая же попытка попасть на перрон закончилась неудачей. Выход на него охраняли две тетки-железнодорожницы. Мои уговоры пропустить меня не имели успеха. И, даже, мне пригрозили, что если я сейчас же не отойду от них, они вызовут военный патруль. О, это чревато! Пришлось отойти от дверей и постараться придумать какой-нибудь другой способ проникновения на перрон. Обратил внимание на группу военных, судя по окантовке погон (голубая) авиаторов, расположившуюся невдалеке от выхода на перрон. Рядом с ними горка вещмешков, зеленых ящиков и др. Подошел к ним, просто из любопытства. Завязался разговор. Авиационные связисты (наземные, но все же авиаторы, а, значит, "земляки"!). Команда направляется то ли в Бологое, то ли в Вышний Волочек. Сопровождавший эту команду офицер, по их словам, пошел к коменданту оформлять проездные документы. Пообещали помочь мне попасть на перрон, а, может, и взять с собой в вагон. Думают, что их лейтенант (хороший мужик!), поможет мне. Пришел лейтенант. Выслушал меня. Проверил мои документы (не только "хороший мужик", но и бдительный!). Пообещал взять с собой (с командой) на поезд. Объявили посадку. Я, чтобы не выделяться и не привлекать внимания контролерш, взялся с одним из сержантов нести один из ящиков. Хотя и пришлось немного поволноваться - вдруг, тетки обратят на меня внимание! Но все прошло удачно. Даже и в вагон (пассажирский) попал вместе с командой! Распрощался с ребятами и их лейтенантом, выгрузившихся вроде бы в Бологом (точно не помню, да и не важно это!). Ухитрился остаться в этом поезде, правда, пришлось перебираться и из вагона в вагон и некоторое время померзнуть в тамбурах. Так и доехал, без пересадок, и без особых приключений, до Москвы. Это было 22-го ноября 1944 года (эта дата почему-то очень крепко засела в моей памяти, так же как и снег на улицах города и мороз с ветром). В Москву мне очень хотелось попасть. Здесь жили мои родственники Булины: тетя - Нина Николаевна, родная сестра матери, дядя Алексей, друг и однополчанин отца по гражданской войне и их сын Анатолий, мой двоюродный брат. Я не виделся с ними с лета 40-го года. Жили они тогда недалеко от метро Сталинская (позднее - Семеновская). Добрался к ним быстро. Встретила меня тетя, мужчины были на работе. И дядя и брат работали на авиамоторостроительном заводе (у Микулина), поэтому не были в армии - имели бронь. Вечер прошел во взаимных расспросах и ответах (скорее, расспрашивали, в основном, меня). Меня расспрашивали про войну, рассказывали о своей жизни. Дядя, как истый авиамоторостроитель, расспрашивал меня про авиадвигатели, установленные на наших самолетах (АЧ-30Б). Особенно интересовала его их надежность, характер часто встречающихся дефектов. Ну, я, во-первых, не технарь, да и опыт эксплуатации этих моторов в нашем авиаполку был небольшим (мало самолетов, мало полетов). Так что, дядя из моих ответов не так много для себя интересного получил. Основным на то время дефектом наших дизелей, о котором больше всего говорили и больше всего боялись, было заклинивание поршней с последующим обрывом шатунов. Кстати и пожар на нашем самолете, о котором я писал, произошел так же из-за аналогичного дефекта - заклинивания поршня, обрыва шатуна и повреждения им трубопроводов (масленого или и того и топливного, сейчас не помню). На следующий день с оставшимся дома братом (наверное, отпросился с работы) мы сходили в кино (кинотеатр "Ударник") - смотрели только что вышедший на экраны фильм "В шесть часов вечера, после войны". Вечером я распрощался со своими родственниками и отправился на вокзал. В вагоне метро моим попутчиком оказался морячок-сержант (правильнее, наверное, его звание - старшина, по-морскому) - форма у него морская, а окантовка морских погонов голубая. Родственная душа! Хотя и морская, но авиационная! Это нас сблизило. Поговорили. Он воздушный стрелок-радист на Пе-2. Тоже едет на Киевский вокзал. Ему - в Одессу. Выходит, до Киева нам по пути! Предложил сойти на метро Курская (а ехали мы - он со Щелковской, я - со Сталинской), хотел там что-то купить в районе метро. Вышли из вагона, направляемся к эскалатору. И тут нас остановил патруль ("энкавэдэшники", упитанные мордатые ребята). Грубо потребовали следовать с ними. Нашу попытку узнать, за что нас задержали. прервали самым грубым образом (упиваются своей властью!, что характерно для патрулей). Только и сказали: "Сейчас узнаете!". Завели нас в небольшую комнатушку. Потребовали предъявить документы, таким тоном, будто мы какие-то дезертиры, сбежавшие с фронта. Документы у нас оказались в порядке. Тогда придрались к нам, как нарушившим форму одежды. К морячку придрались к тому, что он, как сержант (а не офицер), не имеет права носить на своей шинели пуговицы (у него на шинели вместо крючков для застегивания был один ряд пуговиц). Ко мне же придрались к тому, что у меня на плече не положенная мне сумка (планшет). Пообещав морячку срезать "не положенные" пуговицы, а у меня - отобрать планшет, загнали нас в какой-то закуток, вероятно, предназначенный для передержки задержанных. И стали ожидать их начальника - лейтенанта, который на время нашего задержания, отсутствовал.

ХР-181
27.06.2007

Наконец-то! Явился лейтенант. Выслушал доклад старшего патруля, изложившего причины нашего задержания. "Осмотрев" нас, набросился на него с руганью. "Идиоты! Ослы!"- это были, пожалуй, самые мягкие эпитеты из произнесенных лейтенантом в его и его подчиненных адрес. Удивительно! Явление не обычное для патрулей! Напомнив, с использованием непечатных выражений, их обязанности, как патрулей, также в "популярной" форме объяснил, что пуговицы на шинели сержанта - утвержденная форма этой одежды для рядового и сержантского (старшинского) состава ВМФ (Военно-морского флота), моя сумка (летный планшет) нигде не фигурирует, как запрещенное для ношения снаряжения, тем более, что сержант (это обо мне), согласно его документам, относится к летному составу. Вот так, благодаря "необычному" лейтенанту, мы легко отделались. А ведь, могло быть и иначе: с шинели морячка могли бы срезать пуговицы, а у меня - отобрать планшет. Да еще бы часа четыре погонять нас на строевом плацу и заставить помыть полы в их помещении (перечисляю это, потому, что знаю это по своему опыту - и гоняли "строевой" и полы мыть заставляли!). Не желая больше испытывать судьбу (не везде можно встретить таких "необычных" лейтенантов), решили ехать на вокзал, никуда не отклоняясь. Добрались до Киевского вокзала, без труда, вошли в зал ожидания. Подошли к дверям, ведущим на перрон, чтобы лишний раз убедиться, что выход надежно охраняется. Две дородные тетки в железнодорожной форме, так же, как и в Ленинграде, вели себя решительно, пресекая всякие попытки прорваться на заветный перрон. При полной невозможности достать билет, даже по воинскому требованию, "неорганизованному" солдату или сержанту, (в чем я не раз убеждался на своем опыте), единственная реальная возможность попасть, если и не на пассажирский поезд, то хотя бы на любой товарняк, следующий в приемлемом направлении - это выйти на перрон или просто на железнодорожные пути, где может стоять или останавливаться какой-либо поезд. Так что проблема одна - любыми способами пробраться на перрон, поскольку выйти на ж.д. пути, где могут стоять товарняки (в черте города Москвы), проблема еще более сложная. Поделился со своим попутчиком опытом проникновения на перрон при моем выезде из Ленинграда. Решили воспользоваться им и в Москве. Здесь надо упомянуть еще об одном способе посадки в поезд - воспользоваться содействием военного коменданта, который был практически на всех более или менее значимых железнодорожных станциях. Можно. Но не на крупных станциях и, тем более, не на таких, как Москва, Ленинград, Киев и других, подобных им. Так что для нас наиболее реальным способом сесть на поезд, было суметь пристроиться к какой-нибудь "организованной" воинской команде, имеющей реализованное право посадки на поезд и следования в нем. На вокзале, в разных местах помещения, располагалось несколько воинских команд. Первые, правда робкие, попытки "внедрения" в них не были для нас удачными. Попытались еще раз повторить попытку упросить теток-контролеров пропустить нас на перрон. Неудачно! Тетки пригрозили нам комендантским патрулем. Пришлось ретироваться, желания "пообщаться" с патрулями у нас не было. Выбрали свободное место на полу, решили полежать немного. По радио голос Левитана. Прислушались. Сообщает о взятии нашими войсками острова Эзель (или Эзель и Даго, точно не помню, но это было, скорее всего, 24-го ноября) и о салюте в честь этого события. По времени салют должен состояться в ближайшие минуты. Решили посмотреть, тем более, что ни я ни мой попутчик до этого салютов не видели. Вышли на улицу. Несколько группок людей около вокзала - тоже ждут салюта. Послышались звуки залпов орудий, сопровождаемые вспышками разноцветных ракет. Посмотрели. Может, в других обстоятельствах это событие и вызвало бы положительные эмоции, но в настоящее время нас больше заботили проблемы, связанные с выездом из Москвы. Замерзли. Не досмотрев салюта до конца, вернулись в зал ожидания вокзала. Не знаем, что еще можно предпринять, чтобы выбраться из этой проклятой Москвы. Подумывали даже, переночевав на вокзале, с рассветом попытаться найти проход к стоянке товарных поездов, чтобы вырваться хотя бы за пределы Москвы, где все же легче можно было сесть на какой-либо проходящий поезд. Но, где-то к полуночи нам все же удалось пристроиться к одной из "организованных" команд и с ней попасть на перрон. Погрузиться с ними в вагон не удалось: дотошный проводник пропускал в вагон строго по счету. Пришлось порядком побегать вдоль поезда, пока не удалось пробраться в тамбур одного из вагонов. Не без приключений, удалось нам все же добраться до Киева. Здесь мы распрощались. У морячка в Киеве были какие-то родственники и он решил навестить их. Из Киева до Белой Церкви я добрался без проблем. До авиагородка доехал на попутной автомашине, следовавшей к десантникам. В полк прибыл 25 или 26-го ноября 1944 года. Доложился. Замполит остался доволен результатами моей поездки. А у меня возникло подозрение, что моя командировка с пакетом - это только повод, чтобы доставить родственникам замполита его посылку. В полку за время моего отсутствия ничего существенного не произошло. Самолетов больше не стало и с полетами проблемы сохранялись.

ХР-182
30.06.2007

Новый, 1945-й год я встречал на станции Сухолесы, в нескольких десятках км от Белой Церкви (по ж.д. в направлении Мироновки) с сержантским летно-техническим составом нашей авиаэскадрилии. На этой станции мы занимались погрузкой дров для нашего полка в железнодорожные вагоны. Жили небольшими группками в домах местных жителей. Я, как числящийся штурманом (должность офицерская), мог бы и не ехать на эти работы. Но, как сержант и комсорг эскадрилии, посчитал, что я должен быть со своими друзьями - "сержаками", стрелками-радистами. Для местных жителей, а это, в подавляющем своем большинстве - женщины, в это зимнее время основным занятием (да и основным источником доходов) было самогоноварение. Процесс этот был поставлен на широкую ногу. В качестве исходного сырья использовалась сахарная свекла (цукровий буряк - на украинском языке). Кстати, для не знакомых с украинским языком: украинская буква "и" соответствует русской "ы"; буква "е" - русской "э"; буква "i" - русской "и"; буква " ї " - в русском языке звучит, примерно, как буква "и" в слове "мои"; буква "є" - соответствует русской "е"; в украинском языке отсутствует буква "ъ", ее заменяет апостроф. Сейчас в украинском языке восстановлены два звучания буквы "г": как украинское ("г" с "придыханием") и как русское (без "придыхания"), в этом случае горизонтальная черточка буквы "г" на конце имеет маленький загиб вверх. Нашим ребятам, любителям выпить, да и не только любителям, тут было полное раздолье. Представляете, в поселок ( или село?) нежданно - негаданно нагрянула ватага молодых, откормленных (это не голодная, в полном смысле этого слова, "пехота" из запасников, которую держали на голодном тыловом пайке - на так наз. "3-ей" норме питания, мало отличавшейся от нормы, по которой кормили в лагерях заключенных, а "вскормленная" на 5-й - летной - и на 6-й - техсоставской - нормах), полных сил и энергии, парней. Женское население поселка встретило прибывших весьма благожелательно. Проблем с нашим размещением не было. Я вместе со стрелками-радистами Володей Шумовым, Сашей Вилковым и механиком по электрооборудованию Лешей (фамилию, к сожалению, не помню) поселились у 36-ти летней хозяйки у которой была 16-ти летняя дочь. Старшим в нашей компании был Леша (ему в то время было лет 24 - 25 ), далее, по старшинству шли я (21 год) и Володя с Сашей им шел 19-й год. По своему характеру, темпераменту, да и житейскому опыту (особливо, по опыту общения и обращения с "прекрасным" полом), несомненным лидером в нашей компании был москвич Леша. Он быстро нашел общий язык с нашей хозяйкой. Это мы сразу почувствовали по её "материнской" заботе. Естественно, особым её расположением пользовался Леша. Как было сказано выше, хозяйка наша, как и подавляющая часть женщин поселка (или села, или деревни?) занималась кроме обычных проблем жизнеобеспечения, еще и самогоноварением (пожалуй, главной составляющей этого самого "жизнеобеспечения» в то непростое время). Самогон, в основном, вывозился на продажу (и на обмен) за пределы этого населенного пункта - на "базары" по словам нашей хозяйки. Судя по всему, базары эти находились в местах расквартирования основных потребителей этого "зелья" - войсковых формирований и, в основном, надо полагать, авиационных, как наиболее "платежеспособных". Для поездок на "базары" наиболее доступным в то время был железнодорожный транспорт (особенно для тех, кто проживал или находился вблизи железных дорог). В те времена объем грузоперевозок по железным дорогам был весьма значительным, товарные поезда ("товарняки") и более доступные для народа пассажирские поезда, состоявшие из товарных вагонов, так называемые "пятьсот веселые" двигались по всем направлениям с завидной частотой. И не составляло особого труда для так называемых "неорганизованных" пассажиров - одиночек или, даже, групп, воспользоваться этими поездами для своих поездок в нужные места (см. ХР-177). Наши работы на погрузке дров зависели от подачи вагонов (открытых двухосных платформ). А они подавались с большими разрывами во времени и по одному (нужно было не более 5 - 6 платформ). Грузили одну платформу мы быстро (такая орава здоровых парней!), а потом долго "отдыхали" в ожидании следующей платформы. Иногда этот "отдых" продолжался по нескольку дней. Примерно, месяц мы прожили в этих Сухолесах. Леша наш настолько сблизился с хозяйкой, что перешел жить в ее комнатушку. Мы втроем располагались в большой комнате, здесь же находился и самогонный аппарат. Дочь хозяйки спала на печи. Когда хозяйка находилась дома, мы, если не были заняты на погрузке дров, "помогали" ей гнать самогон (в объеме "поднеси", "подержи", "подай" и т.п.). Здесь я впервые увидел "вживую" весь процесс производства самогона и, даже, попробовал настоящего "первака". Потреблением его внутрь, мы почему-то не злоупотребляли - то ли действовал "фактор доступности", то ли что другое. А вообще-то, у нас подобралась компания "малопьющих". Никто из нас четверых и ранее не был замечен в особой приверженности к этому пагубному занятию. Но, все же были случаи "перебора" и у нас. Кто-то, скорее всего Леша, вспомнил о ходившей в то время байке, что если пить самогон (или водку) наперстками, то можно сильно захмелеть уже после двадцати наперстков (в наперсток входит один, или чуть больше, миллилитр жидкости). Решили проверить. Но, никто из нас четырех больше пяти или восьми наперстков одолеть не смог.

ХР-183
01.07.2007

Во-первых, сложно наполнять маленький наперсток жидкостью (без потерь), а во-вторых такое мизерное количество самогона только по языку растекается, а глотать нечего. Кроме всего и язык спирт пощипывает. Плюнув на такой способ "пития", решили, раз уже начали, выпить немного, "по-человечески". Видно, не рассчитали. Заснули тут же, возле самогонного аппарата и бутыли с самогоном (хорошо еще, что огня в плите уже не было - гонку самогона мы прекратили до того, как начали свой эксперимент с наперстком). Хозяйки в это время дома не было. Уехала вместе с дочерью на базар. Весь следующий день мы мучились страшными головными болями. Ребята переносили похмелье легче, чем я. Они все же утром опохмелились немного, предложили и мне. Но, у меня после "пьянки" появляется такое отвращение ко всякому спиртному, что и речи никакой не может быть о его повторном употреблении. Кстати, я так никогда в своей жизни и не "опохмелялся". Здесь, в Сухолесах, мы встретили и Новый, 1945-й, год. Выпили за него. После этого открыли пальбу из карабинов (было их несколько штук в нашей команде) и ракетниц, устроив "маленький" переполох среди местных жителей. До окончания нашей "командировки" оставалось погрузить еще 1 - 2 платформы. Успели соскучиться по своему полку, по привычной армейской службе (здесь мы совсем распустились). Осталось погрузить дровами последнюю платформу. И тут нас (нашу четверку) постигло "несчастье". Хозяйка, возвратившись из очередной поездки на "базар", застала нашего любвеобильного Лешу в своей постели со своей дочкой. Шум был огромный! Можно сказать, на всю деревню! Вся наша компания, а не только виновник, была изгнана из хаты. Ну, за что изгнали Лешу, понятно. А нас-то троих за что?! Видно, как пособников и укрывателей. После произошедшего мы не могли найти пристанища для всех четырех. Пришлось устраиваться поодиночке. И то с трудом. Через несколько дней, погрузив последнюю платформу и отметив это событие небольшой пьянкой и небольшим "салютом" из оставшихся после Нового года патронов и ракет, мы возвратились в Белую Церковь. Оказалось, что за время нашего отсутствия, ничего существенного в полку не произошло. Правда, ходили слухи, что наш полк перебазируют в город Умань. Слухи подтвердились. В феврале 1945 года (точную дату не помню) наш полк действительно был перебазирован в Умань. Здесь я должен сделать небольшое отступление. Так сказать, "в связи с возникшими обстоятельствами". Порой бывает так: написал очередной ХР, отправил его адресатам (а сейчас - выложил на свой сайт), и по прошествии какого-то времени обнаруживаешь, что кое-какие события или факты, по-твоему интересные, а может быть и важные, ты упустил (память их в "нужное" время забыла "подбросить"). Так вот, чтобы исправить такое упущение, не внося изменений в уже написанные и опубликованные "ХР-ы", я буду делать, так сказать "ретровставки" в текущие ХРоники. Назову эти вставки ДОПОЛНЕНИЯМИ (лучшего пока не смог придумать). И так: Дополнение. Еще во времена, когда наш полк формировался при 7 БАД (бомбардировочная авиационная дивизия) - Парипсы, Веприк, июнь - август 1944 г., я обратил внимание на то, что многие рядовые летчики и штурманы боевых полков вместо офицерских погон носят погоны рядовых (солдатские). И это, вроде, в порядке вещей. Никто из начальства, по моим наблюдениям, на такое "нарушение" формы никакого внимания не обращал. Ходило негласное объяснение этому явлению. Это, вроде бы, для дезинформации противника в случае, если экипаж окажется на его территории. С рядового, мол, меньший спрос. В этом же ряду и отсутствие стрижки "наголо" у рядовых и сержантов летного состава, хотя по общеармейским правилам тех времен, для лиц рядового и сержантского состава такая стрижка была обязательной (правда, и в других родах войск на фронте, эти правила соблюдались весьма редко). Еще одно дополнение. В 21 БАП (бомбардировочный авиаполк) на базе которого формировался наш 328 авиаполк (Парипсы, июнь 1944 г.) было много самолетов с какими-либо надписями и рисунками на фюзеляжах или на т. наз. "хвостовом оперении" - киле с рулем поворота (самолеты-бомбардировщики Ил-4). Были "Тамбовский колхозник", еще какие-то "колхозники", "Партизан Сережа" (надписи большими буквами на обеих боках фюзеляжа). На самолете-блокировщике A-20G ("Бостон"), приземлявшемся на аэродроме Попельня, во всю длину фюзеляжа был хорошо выполненный рисунок (в черных тонах) вытянувшейся в стремительном беге собаки-гончей. В одном из ХР-ов я, кажется, упоминал об оригинальном, в красках, занявшем всю поверхность киля самолета Ил-4, высокохудожественном рисунке на известную в Украине тему: "Як чорт з неволi тiкав". Чорт, высунув язык, бегущий на последнем дыхании (вот-вот упадет!), в грязной, свисающей обрывками одежде, с обрывками цепей на ногах и волочащейся по земле гирей. Рисунок потрясающий! Чувствуется, что рисовал профессионал. Скорее всего это копия известного рисунка известного художника (искал в интернете, но пока ничего не нашел, может, кому-нибудь известно что-либо об этом рисунке?). При нас самолет с этим рисунком в одном из боевых вылетов получил довольно крупные пробоины на поверхностях крыльев и фюзеляжа от осколков зенитных снарядов, был ранен штурман, но пилот сумел довести свой Ил-4 до своего аэродрома и благополучно приземлиться.

ХР-184
10.07.2007

И так, мы - в Умани! Умань - украинский город, расположенный на шоссейной дороге Киев - Белая Церковь - Одесса (расстояния: от Киева - около 200 и от Белой Церкви - около 120 километров. Полк разместился в авиагородке, который, в отличие от авиагородка в Белой Церкви, удаленного от города на расстояние около 14 км, располагался на северной окраине города (границей раздела была городская улица). Нашему полку предстоит размещаться в служебных и жилых зданиях, занимавшихся до нашего прибытия 341 авиаполком. Немного о нашем предшественнике. Полк формировался на американских двухмоторных самолетах бомбардировщиках Б-25. Летчики называли свой полк штрафным, а себя - штрафниками. Об этом свидетельствовали надписи, сделанные ими на стенах общежитий. Надписями и рисунками самого разного содержания были покрыты буквально все стены комнат общежитий, где размещался персонал полка. Тут были и афоризмы и другие "крылатые" выражения, посвященные всяким "житейским" проблемам "летчицкого" житья-бытья, и поношения уманьского военного коменданта и призывы громить военную комендатуру, и нелицеприятные оценки уманьских девиц и еще много всяких выражений с широким использованием так называемой "ненормативной" лексики. В общем жанр "писаний" охватывал диапазон от "светского" до сортирного. А их отображение - в цветах (с преобладанием красного, зеленого и черного), с использованием самых разных шрифтов - от простых до изощренных. Это касается и рисунков, которых было не мало. Среди них были и мастерски исполненные и довольно примитивные с изрядной долей похабщины. Что касается штрафного полка и штрафников. Полковые шутники эти названия своему полку и себе присвоили потому, что полк, по их мнению, формировался, в основном, из нарушителей дисциплины и любителей хорошо выпить. Мнения эти были довольно широко и разнообразно представлены в настенных писаниях. Это были основные доводы при формировании полка. В качестве еще одного подтверждения "штрафности" полка приводился такой "железный" довод - полк формировался и был сформирован как дневной, т.е. его боевая деятельность должна была происходить преимущественно в дневное время, а это в дальней авиации, предназначенной для ночных полетов, как наиболее безопасных, исходя из характера и решаемых ею задач, было делом весьма и весьма рискованным и опасным. Сравнивалась их предстоящая боевая работа со штрафниками в пехоте. Мол, как и те, они будут использоваться в делах, смертельно опасных. Штрафники, в общем! Правда все эти рассуждения были больше бравадой. Но по тем "следам", оставленным полком в Умани после его перебазировки на запад, можно было поверить, что "штрафниками" они называли себя не совсем напрасно. Начать с того, что общежития, где размещались авиаторы, выглядели как после "мамаевого побоища". Деревянные настилы полов были частично вырваны, судя по всему, использовались в качестве топлива; во многих окнах частично или полностью отсутствовали стекла, дыры были заткнуты всяким тряпьем, кусками картона, фанеры или другим подручным материалом, кое-где и вообще они ничем не были закрыты и через них в помещения надувало снег и выхолаживало помещения ( февраль все же!, на украинском языке - лютий). Стены были не только испещрены надписями и рисунками, но и заляпаны всякой грязью, свидетельствовавшей о том, что тут по временам проходили бурные "веселья", а в некоторых помещениях и стены и потолки были даже покрыты копотью: судя по обугленным участкам полов и по следам золы и недогоревших остатков дров, иногда и костры в помещениях разводили. Короче говоря, по прибытии в Умань нам не о полетах надо было думать, а о том, как поскорее привести жилье к виду, удобному для проживания. Прежде всего отскребли, насколько возможно, от всякой грязи потолки и стены и начали побелку - это в первую очередь. В комнатах минусовые температуры, на полах - лед (от обильных брызг и потеков известкового раствора); мы, кто занимался побелкой - в нижнем белье (чтобы не попортить обмундирование, а нижнее белье старшина пообещал дублировать стиранным). При побелке потолков возникла проблема, как защитить глаза от известковых брызг? Конечно, можно белить осторожно, с применением таких приспособлений, как подмости и защитные очки, но, во-первых для этого потребуются и очки и материал для подмостков, чего у нас не было, да и затраты времени при этом будут значительными. А нам очень хотелось поскорее завершить эти ремонтные работы, чтобы, наконец, оказаться в тепле. Вообще- то, если бы не воля "начальства", заставившего нас заниматься этим "грязным" делом, мы бы ограничились заделкой дыр в окнах, уборкой мусора, приведением в порядок нарушенной в некоторых местах электропроводки, из-за которой нас иногда во время побелки "било" током (к счастью, никого не убило!) и, конечно, налаживанием отопления. В зданиях было отопление печное и печи были в более или менее исправном состоянии, так что дело было за дровами. Но, "мы предполагаем, а начальство располагает!" Надо было поскорее закончить побелку - только после нее можно было заняться другими работами по благоустройству. Тормозила побелку проблема защиты глаз. Поскольку я также был занят на побелке, меня тоже беспокоила эта проблема. Предложил использовать противогазную маску. Идея всем понравилась. Все "побельщики" натянули их на себя, предварительно отсоединив от фильтрующих коробок. Работа резко ускорилась. Начальство вначале возмутилось, но потом махнуло рукой на такое "неуставное" использование военного имущества.

ХР-185
15.07.2007

По поводу использования противогазов, так сказать в "мирных" целях. 1939 год. Мать поручила натереть на терке корни хрена. Мероприятие весьма слезоточивое. Сообразил использовать отцовский противогаз - маску и шланг. Мать была весьма удивлена быстротой исполнения ее задания. Объяснил. Мать поделилась информацией с другими женщинами. Способ был принят на "вооружение". Декабрь 1942 года. Пехота 2-й Гвардейской Армии (что было в других соединениях на разных фронтах, достоверными сведениями не располагаю), во время изнурительных маршей по сталинградским степям, в массовом порядке начала избавляться от противогазов (сумки из под них, естественно, никто не выбрасывал, используя в качестве дополнения к вещмешку - "сидору"). В это же время у многих прохудились валенки. Началось использование противогазных масок в качестве галош (галоши с "глазами" - здорово смотрелись!). Кто первым пустил маски на галоши, сейчас сказать затрудняюсь, но в те давние времена я был уверен, что это моя придумка. Сейчас думаю, что, возможно, и ошибался. Лето 1946-го года. Я - паровозный кочегар. Применил противогаз (маску и шланг) при периодических, так называемых промывочных (раз в месяц), ремонтах паровозов при продувках дымогарных труб парового котла от накопившейся в них угольной изгари. До применения противогаза эта работа была не столько трудной, сколько весьма неприятной и от нее все старались увиливать. Дело в том что выполняющий эту работу один из членов паровозной бригады должен был находиться внутри топки (естественно затушенной и остывшей). В руках он держал металлическую трубу, одним концом присоединенную к гибкому шлангу со сжатым воздухом, поступающим от компрессора и с конусной насадкой на другом конце. Конусная насадка прижимается (мускульной силой рук) к торцу каждой из дымогарных труб, забитых плотным слоем изгари. Сжатый воздух, поступая в трубу, испытывает большое сопротивление слежавшегося в ней довольно толстого слоя изгари. При этом часть сжатого воздуха с угольной пылью прорывается через конусную насадку обратно в топку густым облаком, создавая невыносимые условия для пребывания находящегося в ней работника. Из-за этого он должен покидать топку, чтобы отдышаться, буквально, через каждые 20 - 30 секунд. Возвращаться же в топку для продолжения работы приходилось после того, как в топке осядет основная масса пыли - это спустя несколько минут. А продуть надо довольно много этих самых труб (штук 30, не менее). Вот такие, прямо скажем, адские условия труда! После того, как мне пришлось в первый раз испытать все "прелести" этой работы, я задумался. Вспомнил, что в доме после смерти отца, в доме сохранился его противогаз. В следующий промывочный ремонт я его применил. Эффект от этого был такой, что мне не дали и нескольких минут поработать. Всем хотелось так же попробовать. Попробовали. Понравилось. Было несколько попыток украсть мой противогаз другими паровозными бригадами. Уберег! Этим же летом (46-го года), но уже работая помощником паровозного машиниста, в первые дни после моего назначения на эту должность (на другой паровоз), машинист, желая посмотреть, на что способен новичок (это я), в ряду других заданий, однажды послал меня очистить от накопившейся изгари "переднюю топку" (так паровозники называли дымовую коробку - самую переднюю часть паровоза, где размещается дымовая труба и другие устройства). Эту работу должен выполнять кочегар (своего рода чернорабочий на паровозе). Кстати, у многих "непосвященных» существует представление, что паровозный кочегар "бросает" уголь в топку - это заблуждение. Топить паровозную топку, то есть забрасывать в нее уголь - большое искусство и эта работа является одной из основных обязанностей помощника машиниста. Умение топить - один из важнейших критериев профпригодности помощника машиниста. Очистка дымовой коробки от изгари тоже дело весьма неприятное. Во-первых она, изгарь, раскалена и легко превращается в облако горячей пыли. Паровоз, на который я был назначен помощником, был старой постройки, прошедший войну (куча заплаток на отверстиях от осколков бомб и снарядов) и у него отсутствовала по неизвестным причинам т.наз. мусороочистительная труба, облегчавшая до некоторой степени неприятную процедуру избавления от накопившейся изгари. Кстати, периодические очистки от изгари, по мере ее накопления, проводились во время работы паровоза, во время его стоянок в пути. Противогаз я держал в вещмешке, который использовал по мере необходимости для хранения загрязненной спецодежды (до прибытия на паровоз и убытия с него по окончании смены) и чистой (при нахождении на работе). Для такого "двойного" его использования я использовал поочередно то одну (чистую) поверхность мешка, то другую (грязную), выворачивая его в зависимости от того, что в нем размещалось. Кстати, это тоже было моей придумкой. За счет такого двойного использования я добирался до паровоза и возвращался домой в чистой одежде, не причиняя неудобств пассажирам пригородного (рабочего) поезда, на котором добирался на работу и с нее. И эта придумка тоже была оценена должным образом коллегами по работе. О том, что я вожу с собой противогаз, я сильно не распространялся, опасался кражи. Отправляясь чистить переднюю топку, прихватил противогаз. С чисткой справился за считанные минуты (в несколько раз быстрее, чем при чистке обычным, традиционным, способом). Вернулся в кабину. Сообщил машинисту, что почистил. Тот решил, что я вру ему. Повторил, уже с металлом в голосе, свою команду. Я опять ответил, что почистил. Крик машиниста: не нужен ему такой помощник! Я стою на своем - почистил. Кочегар похихикивает, слушая нашу перепалку. Но тоже не верит моим словам. Ворча, машинист в конце концов отправился к передней части паровоза. Я не последовал за ним. Спустя некоторое время (надо было открыть и закрыть дверцу дымовой коробки) машинист ( фамилия его Шостак, имени не помню, к большому сожалению, жил он в г. Белополье, где находилось оборотное депо нашего путевого плеча) с выражением большого удивления на лице, обратился ко мне за объяснениями. Объяснил. И показал противогаз. И все-таки я не уберег его. Украли-таки!

ХР-186
22.07.2007

В конце концов ремонт был доведен до такого уровня, что можно было заняться устройством своего быта. Все, так сказать, несущественные недоделки было решено устранять по ходу дела. Основной проблемой теперь стало отопление нашего жилья. Печи мы худо-бедно подремонтировали, а вот с топливом были проблемы. Практически занимались самообеспечением. Хорошо, что дело шло к весне и больших морозов уже не было. Но, все же... Все, что могло гореть, было подобрано еще нашими предшественниками, они, даже, половые доски начали жечь. В общем, мерзли и надеялись на скорый приход весны. Но, однажды, был такой случай. К штабному зданию БАО (батальона аэродромного обеспечения) подвезли машину т. наз. рудстойки - сосновых бревнышек длиной около двух метров и толщиной около 15-ти см. Уложили их в штабель перед окнами упомянутого здания, чтобы не украли. Мы, конечно, обратили внимание на этот штабель. Начали думать как спереть эти бревнышки на дрова. Хотя около штабеля специального поста не было, но за ним бдительно присматривали из окон "штабные". И все-таки мы "увели" эти бревнышки. Днем, на виду у начальства! Правда, не все, но добрую половину штабеля "увели" все же. Сработала наблюдательность и солдатская смекалка. Авторы и исполнители этой "экспроприации" - стрелки-радисты, воздушные стрелки нашей эскадрилии и я, поскольку продолжал жить вместе с ними. На различных хозяйственных работах в воинских подразделениях часто использовали арестантов гарнизонной гауптвахты. Отличались они от обычных военнослужащих тем, что у них отсутствовали ремни на верхней одежде и их сопровождал вооруженный конвоир. Это было привычным явлением. Никто, как правило, не интересовался, по чьему указанию или команде эти арестанты действуют. По принципу: "начальству виднее". Это нами было учтено. Учли мы так же и то, что присматривающие за сохранностью штабеля военнослужащие БАО нас еще не знали в лицо (мы же прибыли в гарнизон совсем недавно и не успели еще как следует пообщаться с ними) и поэтому, в случае чего, не смогут нас опознать. Все произошло так, как мы задумали. Группа "арестантов", сопровождаемая конвоиром, роль которого, как главного инициатора этой акции, исполнял я, подошла к штабелю. Сделали две "ходки" (не стали злоупотреблять "доверием" стерегущих), за которые штабель был ополовинен. Бревнышки не несли к нашему зданию, чтобы нас при обнаружении пропажи не вычислили. Рядом с нашим общежитием был большой котлован. В него мы и снесли похищенное. Операция была проведена в предвечернее время. Вечером, при наступлении темноты, бревнышки были занесены в подъезд общежития нашей 3-ей эскадрильи и были "по братски" разделены между всеми комнатами всех трех этажей здания. Странно, но никто из БАО не обнаружил пропажи (естественно, по нашему мнению). Наконец-то и в наш полк стали поступать самолеты в бОльших, чем раньше, количествах. Чаще стали летать. Но большинство полетов не были продолжительными и не решали сложных задач. Основной упор делался на ввод в строй молодых летчиков. У нас в полку их было много, прибывших из военных и гражданских (ГВФ) летных школ. Вводили их в строй как вторых пилотов (правых"- на правом сиденье сидящих). Даже такие, не очень сложные по выполняемым задачам полеты, нас радовали. Появилась реальная надежда на скорое вступление полка в боевую работу. Это поднимало наш слегка упавший дух. Я как штурман, был пока "безлошадным" - не входил в состав сформированного экипажа и использовался на "подхвате", подменяя в других экипажах отсутствующего по каким-либо причинам своего штурмана. Дважды в качестве штурмана поучаствовал в перегонах новых самолетов из Белой Церкви, где размещался штаб нашей дивизии, в Умань, в наш полк. Маршрут не ахти какой сложный, протяженность его не более 150 км. При нормальных погодных условиях, в дневное время, отличным ориентиром служила шоссейная дорога Киев - 0десса. Так что можно было использовать только визуальный способ ориентировки, не прибегая к инструментальным. Короче говоря, маршрут настолько прост, что о нем и не стоило бы говорить. Однако, наши экипажи и на этом маршруте раза два, если не больше, ухитрялись терять ориентировку, попросту говоря, допускали "блудежку". Трудно объяснить причины такого происшествия. Скорее всего это совершалось "по пьяни", другие объяснения трудно придумать. Но, что было - то было! Был в те же времена (весной 45-го года) на этом маршруте и трагический случай. Экипаж нашего полка в составе 4-х человек (пятого члена экипажа - бортстрелка, в такие полеты, как правило, не брали), перегоняли из Умани в Белую Церковь на ремонт самолет Ер-2. Обратно возвращались в качестве пассажиров на другом (вновь поступившем) самолете Ер-2. В районе Жашкова (километрах в 50 - 60-ти от Умани) увидели колхозниц, работающих на поле. Решили "поразвлечься". Снизились почти до бреющего полета. Бабье начало паниковать. Решили еще снизиться - для бОльшего эффекта выпустили шасси. Увлеклись настолько, что не заметили проходившей вблизи поля линии связи. Зацепились за нее колесами и врезались в землю. Итог - из восьми человек, находившихся на борту самолета, шестеро погибли.

ХР-187
01.08.2007

Дальнейшую хронику событий начну с парочки интересных событий, произошедших с участием экипажа одного из самолетов Б-25 341-го авиаполка, задержавшегося на уманьском аэродроме в связи с ремонтом своего самолета. Событие не лишенное юмора и оригинальным образом исполненное. На время нашего прибытия в уманьский авиагарнизон, основной состав 341-го полка уже его покинул. На аэродроме оставались только два Б-25. Один без авиадвигателей в ожидании новых (на смену) и один с каким-то мелким дефектом, над устранением которого трудились технари. И вот, наконец, ремонт был закончен и самолет пошел на взлет. Те из нас, кто в это время находились на аэродроме (я в том числе) обратили внимание на то, что на концах крыльев взлетающего Б-25, на концах его мотогондол и сзади кабины хвостового бортстрелка трепыхаются какие-то необычные вещи. В каждой из поименованных точек самолета "трепыхались" в потоке воздуха по два предмета неизвестной природы, предварительно определенные наземными наблюдателями как нечто, отдаленно похожее на фалы. Кое-что о фалах. Когда я только начинал учебу в Харьковской авиашколе стрелков-бомбардиров (ХВАШ с/б), на школьных самолетах (Р-5, Р-10, Р-зет, ТБ-3), в условиях отсутствия радиосвязи между самолетом и полигонной командой (во время учебного бомбометания и воздушных стрельб) для того, чтобы определить какой самолет в данный момент выполняет бомбометание или стрельбу, полигонная команда фиксировала тип самолета, время (часы, минуты) выполнения упражнения и как уточняющий фактор, расположение и количество фалов (полоски из ткани шириной и длиной соответственно около 10 и 100 см) на концах крыльев. Например: "Р-5, 14.20, один фал, левая плоскость". Фалы в "простонародье" назывались портянками, а нас, курсантов, и наши самолеты летчики и курсанты Чугуевской авиашколы пилотов, располагавшейся недалеко от нашей, презрительно называли "портяночниками". "Чей это самолет в воздухе? А...! Портяночники летают" - вот так нас частенько "оскорбляли" чугуевцы. Ну, а на взлетающем Б-25 (средний двухмоторный бомбардировщик "Митчел", американского производства, поставлявшийся нам по ленд-лизу) было нечто, весьма отдаленно похожее на упомянутые выше "портянки". Не буду дальше тянуть. Это были настоящие лисьи хвосты от самых настоящих лис, превращенных в один из компонентов украшения молодых уманьских модниц. Это украшение было весьма распространенным среди молодых "дам" во время немецкой оккупации и продолжало быть модным и после освобождения города нашими войсками. После взлета самолет с лисьими хвостами (по паре в каждой связке) на весьма малой высоте сделал несколько кругов над аэродромом и городом и взял курс на запад. Фурор был потрясающим! В городе и вояками и местным населением это событие обсуждалось несколько дней. Кто-то восхищался оригинальностью придумки, кто-то слал проклятья летчикам, испортившим с таким трудом добытые украшения (какая цена лисьим шкуркам, лишенным пышных хвостов!). Экипаж Б-25-го вечером, накануне вылета к месту своего нового базирования, в последний раз "прошвырнулся" в город. При прощании со своими возлюбленными и поклонницами (не без употребления с обеих сторон горячительных напитков, что подтверждали некоторые участники "тусовки" - современный термин, в те времена слово "тусовка" не было еще известно) и произошло "обрезание" лисьих хвостов (не менее 10-ти штук). Еще одно из упомянутой пары событий, можно характеризовать как трагико-комический случай, связанный с отлетом упомянутого самолета. Кто-то из летчиков, пообещавший своей "возлюбленной" забрать ее с собой на новое место, привел ее с вещами (два чемодана) к самолету, стоявшему без моторов. Посадил в кабину кормового стрелка и наказал сидеть смирно и из самолета до прихода летчиков не выходить. Сам в составе экипажа своего (с лисьими хвостами) самолета покинул Умань. Девчонка же, сидя в безмоторном самолете, с надеждой ожидала прихода летчиков. Просидев изрядное время и не дождавшись своего возлюбленного (то ли догадалась, что обманута, то ли по нужде), покинула самолет. Тут она и была замечена часовыми, которые задержали ее и препроводили для разбирательства в караульное помещение. Рев был страшный - с визгом и ругательными выкриками в адрес коварного обманщика - у хохлуш с их темпераментом это получается очень впечатляюще! В общем, для нее горе и величайшая обида, а для нас - веселая история! Я, как числящийся штурманом, назначался в плановые наряды кроме летной столовой, куда назначались лица летного состава и из младших офицеров и из сержантов, еще и диспетчером по перелетам. В обязанности диспетчера по перелетам входила связь с находящимися в воздухе экипажами самолетов по их требованию и имеющих намерения по тем или иным причинам совершить посадку на нашем аэродроме. Выяснялись причины, по которым необходима посадка именно на нашем аэродроме, потребности экипажа и виды обслуживания (жилье и питание экипажа на время его пребывания на нашем аэродроме, необходимое обслуживание самолета и т.д. и т.д.). Просьбы и проблемы, требующие оперативного их решения, могут быть самого различного и непредсказуемого содержания. Хотя этот вид деятельности реализовывался как наряд, т.е. исполнение обязанности в виде дежурств по назначению (например, дежурство по штабу или по подразделению, дежурство по кухне, в качестве дневальных и другие временные обязанности), я бы наряд в виде исполнения временных обязанностей диспетчера по перелетам считал бы в большей мере, по сравнению с другими видами наряда, работой. Причем работой творческой, зачастую требующей быстрых и, главное, безошибочных решений. Мне этот вид наряда настолько понравился, что я, даже, напрашивался на внеочередное назначение в этот наряд. Полеты и дежурство в качестве диспетчера по перелетам - это два самых главных в то время моих увлечений!

ХР-188
10.08.2007

Диспетчерский пункт располагался в сильно разрушенном войной командно-диспетчерском здании. Чудом уцелевшая маленькая комнатушка на первом этаже, с пустыми оконными и дверным проемами и бетонным полом. Из "мебели" (сколько помнится) - стол и пара табуреток, "сооруженных" из досок и какого-то металлического хлама. Для сугреву - примитивная "буржуйка". Дежурный персонал - диспетчер и телефонист. Диспетчеры, как я уже упоминал, назначались в наряд из числа рядовых летчиков или штурманов. Телефонисты - девушки из полковой роты связи. Чаще всего мне приходилось дежурить с телефонисткой мл. сержантом Саниной (имени не помню, помню только что ее мать в уже освобожденной Виннице была не то председателем горсовета, не то каким-то начальством областного масштаба. По телефону обеспечивалась связь с нашей полковой наземной радиостанцией, ведущей радиообмен с самолетами и аэродромами, где базировались части дальней авиации, различными службами БАО нашего гарнизона (БАО - батальон аэродромного обеспечения), и со штабом полка. Не скажу, что нагрузка на дежурных была большой. Экипажи, находящиеся в воздухе, предпочитали большинство своих проблем решать со своими наземными службами ("дома лучше, чем в гостях!"). Но иногда все же возникали такие ситуации, что приходилось "покрутиться". Кстати, наш аэродром был "назначен" наряду с другими аэродромами в качестве запасных для американских "летающих крепостей", базировавшихся в Полтаве. И был случай, когда бомбардировщик Б-17 (американский "фортресс"), из группы, совершавшей т. наз. "челночную" операцию, на пути из Англии в Полтаву, намеревался совершить вынужденную посадку на нашем аэродроме. Но, не дотянув до него, приземлился на "брюхо" на пахотное поле, километрах в 30 - 40 от нашей ВПП (взлетно-посадочной полосы), попросту - "бетонки". Произошло это не в мое дежурство, о чем я, конечно, сожалел. Экипаж при вынужденной посадке не пострадал и был доставлен посланным за ним 5-ти тонным грузовиком (американского производства, марки "Internacional" "интер", как его называли наши шофера, весьма похожий на будущий ЗИС-150). Кузов автомобиля, в отличие от известного грузовика Студебеккер, который массово использовался в наших наземных войсках (все "Катюши" были смонтированы на них, так же в качестве артиллерийских тягачей и как просто грузовики), не был оборудован откидными сидениями. Поэтому, экипаж аварийного Б-17 Стоял на ногах плотной группой. Что поразило, половина экипажа - чернокожие и всех на лицах улыбки "от уха до уха". Вот тогда у меня сильно пошатнулось представление о том, что в Америке "негров бьют!" ( наш популярный довоенный фильм "Цирк"). Кстати, командиром экипажа был русский. Сын эмигрировавших в США во время гражданской войны в России. Судя по всему, он был инженером в какой-то исследовательской фирме, занимавшейся проблемами авиастроения. Боевую работу летчика выполнял по контракту, что для нас было так же удивительно и необычно. Сейчас не помню, на каких условиях заключался контракт - на определенное время или на определенное количество боевых вылетов? Еще один факт, удививший нас. Вторым пилотом был чернокожий (не буду использовать слово "негр", поскольку оно сейчас в Америке считается оскорбительным, а я отношусь и по сие время к американцам с уважением и с благодарностью за их значительную помощь нам во время войны с нацистами). Интересная беседа произошла между нашими летчиками и технарями с одной стороны и командиром американского Б-17. Очень нам повезло что он был русским и хорошо владел русским языком. Благодаря этому беседа была интересной и познавательной. Началось с вопросов об условиях службы в американской авиации (вот тут мы и узнали, что у них служат в том числе и на контрактной основе), что платят, как кормят и прочее, в этом же духе. Кстати, летом 44-го года в вечернее время, в наступившей темноте, в районе базирования 21-го авиаполка (при котором формировался наш авиаполк), почти на границе аэродрома (Попельня), упал немецкий дальний бомбардировщик He-111, летевший в наш тыл (вроде бы на город Горький). Катастрофа произошла без участия в ней наших оборонительных средств. Просто, на самолете возникла какая-то неисправность, вызвавшая его падение. При этом, из всего экипажа спасся только летчик, успевший покинуть самолет на парашюте. Сдался нашим, прибывшим на автомашине к месту его падения. Летный состав полка в это время, перед боевым вылетом, ужинал. Так что пленного летчика привезли в столовую. Он еще не успел прийти в себя после катастрофы, а его тут же усадили за стол, официантка подала ему ужин. Сразу же начались расспросы (с использованием с обеих сторон слабенького словарного запаса, мимики и манипуляций руками и на пальцах). Первые вопросы, кроме вопроса о маршруте полета, касались таких тем, как ему наша кормежка - чья лучше: их или наша? Платят ли у них за боевые вылеты? Если да, то сколько? И, наверное, дальнейший ход расспросов продолжился бы в таком же русле. Но, помешали прибывшие "смершевцы". Обругав летчиков за благожелательное отношение к противнику, увезли немецкого летчика с собой. Упомянул здесь о немецком летчике, чтобы немного сказать о характере вопросов, интересовавших наших летчиков, которые задавались представителям авиации союзников или противника, естественно, не претендуя на полноту освещения этой проблемы.

ХР-189
15.08.2007

Продолжу о дальнейшем ходе беседы с командиром американского бомбардировщика. Она велась, практически, между нашими летчиками, вернее, авиаторами, поскольку в ней участвовали и собственно представители летного состава, и инженерно-технический персонал, и экипажем Б-17 в лице его командира, свободно владевшего русским языком. Всем, конечно, хотелось пообщаться с союзниками, о которых много слышали (в основном от наших политработников), много видели и пользовались их изделиями (автомобили, самолеты, морские суда, паровозы, вагоны, другая разнообразная техника, продукты питания, обувь, сырье и т.д. и т.д., всего и не перечесть), а вот "живьем" увидеть и услышать американца, да и не только его, а и других "союзников", совсем мало кому удавалось. Так что "народу" на встрече было порядочно. И тем для разговоров было достаточно. Практически, вопросы задавали мы. У американцев почему-то вопросов к нам не было. По-видимому, им была хорошо известна наша подозрительность ("не болтай, враг подслушивает!") насаждаемая нашими соответствующими службами ("смерш", например). Деликатные ребята, не хотели, по-видимому, ставить наших в щекотливое положение! Из всего, о чем шел разговор, наиболее запомнился разговор, вернее, что-то наподобие небольшой лекции командира Б-17, о том как в Америке относятся к реализации различных идей, связанных с созданием новой авиационной техники. Разговор пошел о нашем и американском подходе к практической реализации различных технических идей и предложений в самолетостроении. Американец прежде всего изложил свое видение на данную проблему. Отметив наличие у нас солидной теоретической базы, сославшись при этом на серьезные наработки наших ученых (Н.Е.Жуковский, С.А.Чаплыгин и др.), он считал, что большим недостатком является слабость нашей экспериментальной базы. Поэтому, у нас очень мало технических реализаций собственных конструктивных идей и большое число заимствования серьезных технических решений со стороны (профили НАСА, кольцо Таунеда и др.). При этом он привел примеры, когда экспериментальная проверка и оценка некоторых идей вела к тому, что их науке приходилось "онаучивать" уже реализованные технические идеи. Обратил при этом внимание на то, что у них принимаются любые идеи со стороны (в том числе от лиц не имеющих никакого отношения к авиации), лишь бы они не были очевидно безрассудными. В качестве примера привел историю создания воздушного винта с серповидными лопастями (вспомнил я об этом тогда, когда увидел такие винты на наших самолетах Ан-2). Идея поступила не от авиационного специалиста. Показалась специалистам интересной. Создали опытный образец. Продули в аэродинамической трубе. Винт имел "тяговые" характеристики, превышающие процентов на 10 такие же характеристики винтов прежних конструкций. Этого оказалось достаточным, чтобы после конструкторской доработки, винт запустить в серию, а науке были предоставлены материалы экспериментальных исследований - для "онаучивания" с целью создания теории и конструкторских расчетов для данного вида воздушных винтов. Общение "союзников" было самым решительным образом прервано появившимися некстати "смершевцами". Разогнав нашу публику, американский экипаж они забрали и куда-то увезли с собой. По слухам, все, что  было интересным для наших "компетентных" органов, с аварийного Б-17 было снято, а остатки самолета постепенно были растащены местным населением на "хозяйственные" нужды. Во время моих дежурств в качестве диспетчера по перелетам, у меня состоялось весьма интересное знакомство с одним из немецких военнопленных, работавших на расчистке территории аэродрома от разрушенных во время войны зданий и других сооружений. Но для этого необходимы некоторые объяснения. На территории авиагородка, кроме нашего полка и БАО, на половине пути от зданий, где располагались наши общежитие, штаб и другие здания (на границе с городом) и ВПП (взлетно-посадочной полосы) в двух бывших казармах располагался лагерь военнопленных немецкой армии. В нем, по слухам, было не менее 5000 человек. Вот из этого лагеря и работали на аэродроме на расчистке, под наглядом лагерной охраны, группы пленных немцев. Однажды мне случилось поговорить с одним из пленных. Оказалось - в мою бытность в пехоте, когда я служил радистом носимой радиостанции РБ, этот пленный тоже был радистом носимой радиостанции, но с другой, немецкой, стороны и тоже, в пехотной дивизии, Если память мне не изменяет - в 3-ей горно-егерской. Вот уж было о чем нам повспоминать! Частенько в ходе нашего общения звучали фразы: "А помнишь то-то? Во время того-то? А что это было у вас тогда-то и тогда-то?". Вспоминали, какими эпитетами и ругательствами обменивались между собой во времена, когда приходилось связываться друг с другом. Типа таких: "геген цум тойфель, дойче ("русише", если ругательство адресовалось нам) швайн!" или "Гитлер ("Сталин", если в наш адрес) капут!". Дальше таких слов наши обоюдные познания в языках и ограничивались, в большинстве случаев. Примитивно, но, по нашему общему мнению - здорово! В дни моего дежурства, если на аэродроме работала команда военнопленных, в составе которой был мой "визави", я договаривался с конвоирами (за несколько папиросок) и они разрешали ему общаться со мной. Со временем мы, даже, в какой-то мере сдружились. Я подкармливал его хлебом, иногда и чем- нибудь из горячей пищи из нашей столовой. Часто отдавал ему и свои папиросы (я не курил). По его словам, в лагере была создана группа из активистов комитета "Свободная Германия".

ХР-190
20.08.2007

К сожалению, я не сохранил в памяти ни имени, ни фамилии, ни адреса довоенного постоянного места проживания этого немца. А он приглашал меня после окончания войны и после его освобождения из плена, приехать к нему в гости. Ко всему, во время нашего общения я, с его слов знал, что он входил в лагерную группу комитета "Свободная Германия". Вполне возможно, что после освобождения из плена, он мог занимать в Восточной Германии, как активный функционер этого комитета, какую-либо руководящую должность в местных органах власти. Увы, не удалось нам встретиться после войны. А хотелось бы! Однажды, при нашей очередной встрече, разговор пошел об эсэсовцах, их наличии и статусе в лагере. Немец сказал, что они (эсэсовцы), зная о ненависти к ним русских, всячески старались скрывать свою принадлежность к этой организации. Но "немецкие патриоты" (слова моего немца), выявляют их и сообщают об этом советскому лагерному начальству. В результате эсэсовцы изолируются от прочих военнопленных. Что с ними происходит в дальнейшем, мой немец не имел ни малейшего представления. Зато мы имели возможность изредка наблюдать финальную часть "обработки" пленных эсэсовцев. Часто мы следовали к месту стоянки своих самолетов не по существующей дороге, являющейся одним из путевых катетов, а в целях сокращения пути - по гипотенузе. Этот путь пролегал по небольшому пустырю, с тыльной стороны территории лагеря военнопленных. Рядом с нашей "тропой" располагалось нечто, в виде лагерного мини кладбища. Часто нам приходилось видеть процедуру захоронения военнопленных. Ямка, глубиной не более одного метра, длиной не более полутора метров и шириной не более сантиметров 60-ти. Покойников, абсолютно голых, дистрофического (кости, обтянутые кожей) вида, с какими-то цифрами, нанесенными химическим карандашом на животе, волокли по земле (от лагеря) военнопленные с помощью проволочных крючьев, зацепленных за веревочную перевязь на приподошвенной части ног покойника. Сбросив покойника в ямку, засыпали ее землей вровень с поверхностью. Зрелище не из приятных. Спросил у своего немца, кого это у них так хоронят? Ответил, что эсэсовцев. Да, не позавидуешь их доле! Тут уж, так сказать, следует упомянуть и еще об одном интересном явлении, происходившем на упомянутом выше пустыре. На нем проводились занятия с солдатами запасных пехотных или саперных (скорее всего, последних) подразделений. Часто, следуя к своим самолетам, мы замечали, как солдаты во время перерывов в занятиях разбредались по пустырю и ковырялись в земле своими малыми саперными лопатками, что-то разгребая руками и внимательно рассматривая разрытые места. Не сразу до нас дошло, чем это так увлеченно занимаются, пренебрегая своим коротким отдыхом, солдаты. Оказалось, что на этом пустыре немцы развеяли прах тысяч уничтоженных и сожженных уманьских евреев. А солдаты искали сплавленные огнем золотые и серебряные изделия, принадлежавшие казненным евреям. И находили! Еще одно событие произошло в одно из моих дежурств в качестве диспетчера по перелетам. Поскольку наш полк осваивал новую технику, бывали случаи, когда для устранения выявленных в процессе освоения и эксплуатации недостатков и дефектов самолетного оборудования, а также для решения некоторых проблем, связанных с эксплуатацией собственно самолетов и авиадвигателей (особенно связанных с неблагоприятным воздействием на человека плохо испаряющегося дизельного топлива), в полк довольно часто приезжали представители от заводов и НИИ. Описываемое событие (трагическое) произошло с инженерами-оружейниками из г.Куйбышева. На 20-ти миллиметровой пушке ШВАК, установленной в хвостовой части самолета Ер-2, при стрельбе очень часто выходил из строя коллиматорный прицел К-8Т: отваливалось полупрозрачное зеркальное стекло, на которое проектировалось изображение кольцевого прицела. В результате из пушки нельзя было вести прицельный огонь. Правда, однажды, во время учебных стрельб по полотняной мишени (т.наз. "конусу"), буксируемому вторым самолетом, это злополучное стекло отвалилось у меня. Попробовал закончить стрельбу по мишени, целясь по направлению ствола пушки. Не знаю, попал ли я при этом в конус, поскольку один из выпущенных снарядов перебил буксировочный трос и конус упал где-то в окрестностях г.Воскресенска (вот повезло нашедшему этот конус: труба из плотной белой ткани диаметром около полутора и длиной около 4 - 5 метров - правда, слегка подпорченная пробоинами от снарядов!). Кстати, эти часто отваливавшиеся стекла (примерный их размер - 6Х6 см, толщина - ок. 6 мм), использовались нами в качестве "прикольных" карманных зеркалец. Так, вот бригада инженеров (четыре человека) должна была разобраться с причинами дефекта и постараться его устранить. Отмечу попутно, дефект этот так и не был полностью устранен до самого окончания эксплуатации самолетов Ер-2 с пушкой ШВАК (апрель, 1946 г.). Во время одного из перерывов на обед, парни расположились недалеко от нашего диспетчерского пункта, на куче строительного мусора. Вдруг, там, где они сидели, раздался оглушительный звук от взрыва и возникло облачко дыма. Все это произошло на виду у меня и телефонистки Саниной, сидевших около нашего помещения (выбрались из прохладного помещения на теплое весеннее солнышко). Передав телефонистке, чтобы она срочно вызвала санитарную машину, я побежал к месту взрыва. Туда бежали и другие люди, находившиеся на аэродроме. Я прибежал первым, поскольку ближе всех находился от места взрыва (до нас, даже, долетели осколки взорвавшегося устройства).

ХР-191
22.08.2007

Из четырех человек сильно пострадали трое, четвертый, практически, отделался испугом и несколькими царапинами. Не очень надеясь на скорое прибытие санитарной машины и медиков, решили использовать подъехавшую к месту взрыва полуторку (любопытство ее шофера). С помощью подбежавших и уцелевшего инженера быстро погрузили пострадавших в кузов и машина с уцелевшим инженером быстро помчалась в санчасть авиагородка. Двое пострадавших были очень сильно изуродованы и почти не подавали признаков жизни, третий же, хотя и тоже сильно пострадал, но был в сознании и сильно кричал от боли, просил пристрелить его. А произошло следующее. На месте, где заводские инженеры расположились перекусить, их внимание было обращено на необычный предмет, вероятно, не знакомый им, хотя и были они спецами по вооружениям. Это была весьма опасная немецкая двухкилограммовая осколочная авиабомба SD-2. Не надеясь на память, я заглянул в инет: www.armor.kiev.ua и нашел кое-что касательно этой бомбы: "Уже во время польской кампании сентября 1939 года немецкая авиация против польской пехоты и кавалерии с успехом применяла кассетные авиабомбы, снаряжаемые, как это принято теперь называть, осколочными «суббоеприпасами", а практически, малоразмерными осколочными авиабомбами. При раскрытии в воздухе такой кассетной бомбы, суббоеприпасы разлетались в стороны и накрывали довольно обширную площадь. Среди таких суббоеприпасов для нас представляют интерес осколочные бомбы SD-2 "Бабочка" (Spreng Dickenwend -2 (SD-2) "Schmetterling") весом 2 кг., которыми комплектовались кассетные бомбы - Mark-500 Roden (6 шт SD-2); AB-23 - 2 (23шт. SD-2); AB-4t (24шт. SD-2); AB-250-2 - (144 шт. SD-2); AB-250-3 (108шт. SD-2). Эти суббоеприпасы комплектовались взрывателем одного из трех типов. Один взрывал суббоеприпас еще в воздухе на небольшой высоте или при ударе о землю, другой через несколько минут после падения, а вот третий только, если солдат противника заденет этот боеприпас, лежащий на земле. По сути дела суббоеприпас SD-2 со взрывателем Z.70B являлся осколочной противопехотной миной, устанавливаемой с самолета (Spreng Dickenwend - 2 / Zuender 70B (SD-2/Z.70B)). SD-2/Z.70B в кассетную бомбу укладывалось не более 10% от общего снаряжения, например, в кассетной бомбе АВ-250-2 из 144 SD-2 только 10-11 штук были SD-2/Z.70B, и основная цель их применения составляла в исключении работы санитаров противника в очаге поражения после бомбежки. Немцы недооценили свое изобретение, а ведь эти кассетные бомбы, если их снаряжать исключительно SD-2/Z.70B, по сути дела, явились бы первой в мире авиационной системой дистанционного минирования. И это при том, что эффективность SD-2 во всех вариантах оценивалась очень высоко и они применялись немцами на протяжении всей Второй Мировой войны. Но по номенклатуре инженерных боеприпасов Вермахта SD-2 не числилась, т.к. это был авиационный боеприпас, т.е. они относились к другому ведомству - Люфтваффе." (Минное вооружение Вермахта). Мне, еще будучи в пехоте, приходилось сравнительно часто сталкиваться с этой бомбой. У нас почему-то ее называли "лягушкой". Так что встречая такую ярко желтую "лягушку" с раскрытыми "крылышками", предпочитали ее не трогать. Хотя минеры на нашем аэродроме и занимались поиском и ликвидацией различного рода боеприпасов, сохранившихся со времени прошедших боев, тем не менее они (боеприпасы) еще кое-где попадались в развалинах аэродромных сооружений. Вот такую бомбу (SD-2), находившуюся на боевом взводе, и рассматривали трое заводчан (четвертый из них в это время находился несколько в стороне - мочился. Удивительно, как она сразу не взорвалась в руках у поднявшего ее с земли инженера!? Находившийся в стороне инженер предложил своим товарищам выбросить подозрительную вещь - мало ли что может произойти! Вот, в момент исполнения этого предложения и произошел взрыв. Итог - двоих похоронили через несколько дней на соседнем с авиагородком кладбище, одного отправили в стационарный госпиталь, а четвертый вернулся в Куйбышев в свое предприятие с горестной вестью для родных и близких его погибших коллег.

ХР-192
30.09.2007

Еще немного о делах, связанных с моими дежурствами в качестве диспетчера по перелетам. Нагрузка все-таки не была большой. Не так часто самолеты других частей нашей дальней авиации нуждались в помощи со стороны служб, базировавшихся на нашем Уманьском аэродроме. Времени свободного было в избытке. Просто так сидеть "у телефона" было скучновато. Выручали в какой-то мере продолжавшиеся встречи с моим "визави" по прошлым временам моего пребывания в пехоте - военнопленным немцем и общение со службой ВНОС (Воздушное Наблюдение Оповещение и Связь). О последнем: службы ВНОС, располагались в различных местах, где необходимо было своевременно обнаруживать и оповещать о появлении авиации противника и отслеживать полеты своей авиации. В то время мы часто слышали эту аббревиатуру и приблизительно знали, что к этой службе относятся посты визуального (вышка, глаза и бинокль) и инструментального - звукоулавливатели (об радиолокационных постах тогда не упоминалось, возможно, из-за секретности и малочисленности этих средств) наблюдения и обнаружения. В Умани располагалось подразделение (скорее всего, взвод) службы ВНОС. Находилось оно на противоположной, относительно аэродрома, стороне города. Связь между нашим диспетчерским постом и постом ВНОС была по телефонной линии. Способ наблюдения за ситуацией в воздушном пространстве, выполняемый этим постом - визуальный. Наблюдатели - девчонки солдатки. Их командиры - два мужика в возрасте лет сорока (в моем тогдашнем представлении - старики), - старшина (командир подразделения) и старший сержант (то ли помкомвзвод, то ли что-то наподобие каптенармуса). Все наши ребята, дежурившие диспетчерами по перелетам и общаясь с постом по служебной необходимости, пытались завязать с девчонками и более близкие, неслужебные отношения. Но их бдительные командиры такие попытки решительно пресекали. Мне в этом отношении повезло. Сейчас точно не помню, по какому поводу я был приглашен старшиной службы ВНОС посетить их подразделение. Скорее всего, дело касалось каких-то проблем со связью. Но, не это главное. Главное, что меня пригласили! С удовольствием принял приглашение. Зная, что мужики курящие и с куревом у них плоховато, прихватил с собой свою десятидневную норму папирос (10 пачек). Это был впечатляющий ход с моей стороны! Курить им как и всем курцам из сержантско-солдатского состава в наземных войсках, а тем паче, расположенным в так называемом "втором эшелоне", приходилось в основном махорку, да и ее не всегда выдавали. А тут им дарят папиросы! В общем, принят я был хорошо. Служебные вопросы были решены быстро и меня пригласили "к столу". Надо сказать, с питанием у них особых проблем не было. Выручала находившаяся в распоряжении подразделения лошадь, которую использовали не только для собственных хозяйственных нужд, но и для вспашки огородов окрестным жителям. Весна была в разгаре и заказчиков хватало. Расплачивались жители продуктами (в основном, картофель и квашеная капуста) и, естественно, самогоном (главной валютой того времени). Посидели, выпили и закусили. Поговорили, как водится в таких случаях "за жизнь". Поскольку я в то время был еще влюблен в Любашу (солдатка-связистка из нашей команды, демобилизованной в мае 44-го года и направленной с 4-го Украинского фронта в распоряжение Украинского управления Наркомата Связи СССР), с которой я тогда интенсивно переписывался (она возглавляла в то время какую-то районную службу связи в г. Домбровице, Ровенской области), на девчат поста особого внимания не обращал. Надо полагать, это не прошло мимо внимания их отцов-командиров и сработало на повышение их доверия ко мне. Короче говоря, папиросы и мое сдержанное отношение к женскому полу подразделения, расположило мужиков-командиров ко мне настолько, что я получил приглашение посещать их и в дальнейшем. Скорее всего, основную роль в этом сыграли мои папиросы и возможность их получения и в дальнейшем. Приглашением я воспользовался - и не раз. Можно сказать, стал там своим человеком. Мне нравилось у них бывать. Перезнакомился со всеми девчонками. У всех образование не ниже среднего, у некоторых 1-2 курса института. Общались мы как друзья. Я поведал им о своей любви, они делились со мной своими проблемами. Идиллия, да и только! С мужиками у меня тоже сложились, можно сказать, отношения вполне дружественные. Видно, убедились, что я не угрожаю нравственным устоям их "гарема" (правда, гарем этот без мужа-повелителя). Да и мои папиросы, думаю, сыграли некоторую роль в налаживании доверительных взаимоотношений.

ХР-193
01.10.2007

Доверие ко мне выросло до такого уровня, что мое предложение перевести подразделение ВНОС в село Войтовку (ныне - Родниковка), поближе к нашему аэродрому, было принято их командирами без всяких возражений. Кроме того, что эта "перебазировка" была полезна тем, что способствовала более оперативному взаимодействию между полковыми диспетчерами по перелетам и местной службой ВНОС, она еще и весьма обрадовала моих коллег, по дежурствам (нарядам) в качестве диспетчеров. Многие из них успели к этому времени обзавестись знакомствами (телефонными) с девчонками поста, но общение с ними напрямую не получалось из-за удаленности и, главное, из-за бдительности их мужиков-командиров, зорко стерегущих своих подопечных. Велик был риск того, что дальняя прогулка на другой конец города может окончиться ничем и не исключалась при этом весьма рискованная встреча с комендантским патрулем. Поэтому перебазировка ВНОС-овцев нашими парнями приветствовалась. О патрулях. С авиаторами у комендатуры существовали неприязненные отношения еще со времен нашего предшественника - 341-го авиаполка, людьми из которого в свое время была подорвана и сожжена гарнизонная комендатура (здание) и при этом погиб ее комендант, сожжена гарнизонная гауптвахта и было совершено еще немало мелких и крупных пакостей по отношению к комендатуре. Поскольку начальником Уманьского гарнизона, как старший по званию, был командир саперной бригады (генерал-майор), то и комендатура в каком-то отношении ассоциировалась с ней, так как формировалась из ее состава. Поэтому, синонимы "комендатура" и "саперы" для нас были равнозначными. Кое-где в наших помещениях еще сохранялись надписи на стенах, оставленные нашим предшественником (341-мБАП), среди которых преобладали "призывные": "Бей саперов!" и "Бей комендатуру!". Были и другие настенные надписи и рисунки (в основном похабного содержания или, так сказать, "за жизнь"), но их при ремонте забелили, а упомянутые выше, постарались, где только удавалось, сохранить. Ну, и комендантские патрули не жаловали наших. Устраивали для задержанных многочасовые строевые занятия, на которых можно было всласть поиздеваться над проштрафившимися. Чего стоили команды "ложись!", "ползком, вперед!" особливо, если на плацу есть грязные лужи, "бегом, марш!", "строевым!", "выше ножку!" и т.п. и это не меньше часа, а то и до четырех, непрерывно! И это еще не все. Частенько заставляли колоть дрова, мыть полы в караульном помещении и при этом, ссылаясь на некачественное исполнение задания, понуждали исполнять его повторно. В общем, оттягивались на всю катушку. Так что, наши старались не попадаться на глаза комендантских патрулей. Но и мы не оставались в долгу перед ними и, попав в их лапы, старались использовать все возможности, чтобы и им напакостить. Однажды я и второй пилот нашей эскадрилии Петя Бурнышев, попали в комендатуру. Нас немного погоняли на строевой и после этого заставили мыть полы в оружейной комнате. Помыли. И при этом ухитрились спереть у них два снаряженных диска (по 72 патрона в каждом) к автоматам ППШ. Поскольку к нашим табельным пистолетам ТТ патроны были строго лимитированы, украденные в комендатуре мы в охотку расстреляли по мишеням. Я доложил своему начальству (начальнику оперативного отдела штаба полка капитану Шастуну - кличка Шатун) о проявленной мной инициативе по перебазировке подразделения ВНОС поближе к аэродрому. Инициатива была одобрена. Была, даже, выделена автомашина для перевозки имущества поста. В течение нескольких дней все работы по перебазировке были завершены. Естественно, "новоселье" было соответствующим образом отмечено. С нашей стороны кроме меня были несколько человек - ребята, которые успели завести знакомства с девчонками поста так сказать, "по долгу службы" и не только. Тут понадобятся некоторые пояснения. Например, когда наш полк размещался в авиагородке, значительно удаленном (около 14-ти км) от города (Белая Церковь), у мужского персонала в "цене" были девушки в военной форме, хотя в те времена вроде бы выше котировались гражданские девицы. Но до них было далеко да и самовольные отлучки на такие расстояния были весьма рискованными. Здесь же, в Умани, наши общежития находились на одной стороне городской улицы, а дома гражданского населения - на другой. Кроме этого чуть ли не рядом с нашим городком находилось студенческое общежитие сельхозинститута, практически на 100% женское. Так что здесь, по сравнению с Белой Церковью, ситуация с женским континентом практически была наоборот. Гражданские "бабы" в избытке и возможности контактов с ними не обременены наличием серьезных препятствий. А вот, поди ж ты, наши парни ищут контакты с солдатками, которых ко всему еще и бдительно стерегут их мужики-командиры.

ХР-194
20.10.2007

Это объяснялось тем, что в Умани наши парни столкнулись с довольно широким распространением среди городских жительниц венерических заболеваний (в основном - гонорея, в простонародье триппер, но были случаи заболеваний и сифилисом). Скорее всего, эти болезни были распространены и в других местах, о чем ходило множество слухов и всевозможных рассказов и баек. Считалось, что это "дело рук немецко-фашистских захватчиков", которые при оставлении занятых ими территорий, специально заражали наших женщин, нанося таким образом вред боеспособности наших войск. Мы и верили и не верили такой информации, но, скорее всего, все же верили. Хотя было много примеров того, что эти болезни "имели место быть" и в нашем глубоком тылу. Об этом много рассказывали побывавшие там. В Умани в нашем полку едва ли не треть личного состава (в подавляющем большинстве - из летного, как наиболее сексуального, благодаря хорошему питанию и более свободному статусу) были заражены гонореей. Каждое утро, при проведении т. наз. построений личного состава полка (три эскадрилии и рота связи почти на половину состоявшая из девчонок), выслушивали всевозможную информацию из уст нашего начальника штаба майора Михайлова о дне прошедшем, о планах на день наступающий, о нарушителях дисциплины и о их наказании и прочее и прочее. Затем, после команды "вольно!", следовала команда Михайлова: "Триперитики, два шага вперед! Старший такой-то. Нап-п-раво! Шагом марш в санчасть!" И вот эта, едва ли не третья часть полка, на виду у всех остающихся, бодрым шагом направлялась на процедуры в рядом со штабом расположенную санчасть. Кстати, у нас в полку была женщина второй пилот, лейтенант, и ее не минула участь триперитика. И она делала "два шага вперед" и вместе со всеми болезными в строю шагала на процедуры. Несколько раньше (во всяком случае на моей памяти в 43 - 44 годах, действовал приказ, якобы за подписью Сталина, по которому больные венерическими болезнями, в случае их выявления, подлежали направлению в штрафные части (роты или батальоны). Поэтому, носители этих болезней их всячески скрывали, болезни обострялись и заканчивалось все это для большинства весьма трагически. Надо сказать, что подхватывали эти болезни в основном те кто не очень был обременен узами дисциплины и располагал некоторой свободой передвижений (всевозможные хозяйственники, шофера и особенно т.наз. "тыловики", ну и те, кто не находился на передовой, в окопах, а располагался в населенных пунктах и чаще контактировал с местным населением, например авиаторы и проч., не буду перечислять). Наверное, менее всех страдала от этих заболеваний рядовая пехота, сидевшая в окопах и которой было не до баб (по себе это знаю). Видимо, венерические болезни получили такое распространение в войсках, да еще при этом из боязни "загреметь в штрафную", не лечились, что реально стало влиять на боеспособность войск. И под конец войны драконовский приказ вроде бы был отменен. Больных стали лечить. Не знаю, как и чем лечили триперитиков в нашей полковой санчасти. Меня, к счастью, эта хвороба миновала. Но, как лечили, например, в киевском госпитале (КОВГ-408 - Киевский окружной военный госпиталь), куда я попал через несколько дней после Победы (последствия двух контузий), постараюсь описать. Я лежал в пятом, черепно-мозговом, отделении. Напротив нашего корпуса располагался корпус, в котором находилось 12-е венерическое отделение (среди "ранбольных" - так именовались пациенты военных госпиталей - это отделение носило наименование "Гвардейское"). Каждое утро у входа в это отделение можно было наблюдать "веселое" представление.

ХР-195
30.11.2007

Каждое утро, примерно, в 9 часов, ко входу в венерологическое отделение строем подходила команда (человек 20 - 30) солдат ("венериков"), ведомая старшиной. Все они были больны гонореей, но чтобы не думали, что с такой болезнью им удастся "посачковать" на госпитальных койках, их задействовали в качестве т. наз. комендантской команды госпиталя (несение караульной службы, хозяйственные работы), поэтому они были одеты в воинскую форму. В ожидании "веселого" представления, еще до подхода этой команды, все места у окон нашего (черепного) отделения, не взирая на усилия медперсонала, прогонявшего от них "ранбольных" (все-таки большинство из которых имели повреждения на черепах и им были противопоказаны эмоциональные перегрузки), были заняты. Да и сам медперсонал (медсестры и санитарки) тоже непрочь были поглазеть на предстоящее "действо". И. вот строй венериков подошел ко входу в "гвардейское" отделение. Прозвучала команда старшины: "стой!" и, затем: "слева по одному заходи!". Первый солдат из левой шеренги строя скрылся за входными дверями отделения. Через минуту (примерно) до нас донесся его вскрик (лечебная процедура, судя по всему, весьма болезненная!). А дальше начинается самое интересное. На выходе появляется солдат, вошедший первым. Но, как появляется! На карачках, задницей чуть не касаясь земли. При этом всхлипывает и обеими руками подтягивает свои спущенные (во время процедуры) штаны. Команда старшины: "следующий!". Пошел следующий, а вышедший так на карачках и остается и продолжает всхлипывать. И со следующим и с последующими, все произошедшее с первым солдатом, повторяется буквально "один к одному" (с мало заметными нюансами). Последним скрывается за входными дверями старшина. Выходит тоже на карачках. Продолжая левой рукой подтягивать штаны, правую вскидывает вверх и оставаясь на карачках, командует: "становись!". Строй образуется продолжающими находиться все еще на карачках. Построились. Команда старшины : «шагом марш!" Вся команда во главе со старшиной так и не меняя своего положения (на карачках), направилась в свое расположение. Зрители нашего черепного отделения получали колоссальные порции адреналина. Не обходилось и без обмороков (у особо эмоциональных), но на моей памяти никто при этом не помер. Ну, а теперь о том, что нам было известно в то время об отношении верховного командования к заболевшим венерическими болезнями военнослужащим. После начала войны (скорее всего, к концу 42-го года), когда количество венерических заболеваний среди военнослужащих стало беспокоить наше начальство (судя по слухам того времени, и самого Сталина), появились (появился) приказы (приказ) вроде бы за подписью Сталина, предусматривавшие (предусматривавший) суровые, вплоть до направления в штрафные роты или батальоны военнослужащих, "подхвативших" гонорею. Поэтому заболевшие этой болезнью всеми силами старались ее скрыть. В ходу были самые разные рецепты и советы по излечению этого недуга. От таких, абсурдных по содержанию и исполнению, как, например, поесть травы, на которую в лунную ночь помочится бабка, или поесть мелкотолченый порошок из фарфоровых изоляторов (изоляторы на столбах проводных линий) и тому подобные несуразности. На какие "жертвы" не пойдешь из страха перед штрафбатом! Но, видно, эти заболевания в армии так распространились, а их сокрытие заболевшими приводило к потерям не меньшим, чем боевым, что командованию пришлось менять свое отношение к этому виду заболевания. Упор был сделан на лечение, а угроза направления в штрафники была отменена. Но, чтобы лечение не казалось для заболевших легкой процедурой и не способствовало стремлению бросаться вновь в сомнительные любовные похождения, процедура излечения была поистине иезуитской (хотя и не лишенной логики). Тогда уже было известно, что одним из эффективных медикаментов был белый стрептоцид (пенициллин в то время у нас еще не был широко известен). Так же было известно, что возбудители гонореи погибают при температуре выше 40 градусов. Значит, если применить средство, повышающее температуру организма до этих значений, болезнь можно излечить и без стрептоцида. Кроме этого этот способ может быть настолько болезненным, что одно воспоминание о нем может заставить крепко задуматься, прежде чем броситься в "любовные объятия" ( хотя нашего "ивана" вряд ли что-либо может так напугать, чтобы отвратить от любых авантюрных поступков!). Так вот, чтобы процедура была бы побольнее и надолго запоминалась, температуру тела до необходимых "кондиций" повышали инъекцией в ягодицу солидной порции какого-то масла (может, подсолнечного?, не знаю). Шприц был на 250 мл - это мы видели. А результаты этой процедуры мы из окон своего черепного отделения и наблюдали (см. выше).

ХР-196
25.12.2008

Просматривая предыдущий текст (ХР-195), нашел небольшое упущение. Упоминая о способах лечения триппера, упустил такой эффективный медикамент, как сульфидин. Он был весьма популярен среди "болящих" нашего полка, да, пожалуй, и не только среди авиаторов других полков и соединений, но и среди "болящих" и других родов войск. О его распространенности свидетельствовал и такой "перифраз" популярной в те времена песенки: "...Ты меня ждешь, А сама с лейтенантом живешь, И у детской кроватки тайком Сульфидин принимаешь..." В те времена этот сульфамидный препарат, так же, как и стрептоцид были весьма дефицитны. Наши полковые "страдальцы" доставали сей дефицитнейший медикамент, заказывая его через выезжающих (чаще - вылетающих) в командировки в Монино (или Астафьево, на слуху все же чаще упоминалось Монино), где размещалось командование нашей Дальней авиации. Там где-то рядом находилось предприятие ("Акрихин"), где в том числе производился и сульфидин. Поездки туда все же были не частыми. И хотя исполнители заказов стремились набрать (закупить) этого препарата побольше, зная значительную его востребованность, удовлетворить всех желающих все же не получалось. Кроме всего, нашим исполнителям заказов частенько вместо чистого сульфидина "шустрые" продавцы подсовывали всякие порошки белого (как и сульфидин) цвета - сухое молоко (из американских поставок) или, даже, мел с небольшими примесями медикамента, а иногда и вообще без него. А стакан препарата, сколько помнится, стоил 800 рублей (месячный оклад стрелка-радиста, например был 786 руб.). Правда, в нашей полковой санчасти лечение триппера было вроде бы налажено, но не знаю почему, было сравнительно много желающих лечиться самостоятельно, не предавая огласке свою болезнь. Да и среди заболевших сульфидин считался абсолютной панацеей от этого недуга. Были среди заболевших и такие, которые сумели организовать свое лечение и в городском вендиспансере (был такой в Умани). В общем всевозможных проблем и неприятностей у наших "болезных" было предостаточно. Но все же все эти "страдания" моих однополчан ничто по сравнению с теми, что испытывали проходившие лечение в Киевском госпитале (см. ХР-195). Мне здорово повезло - избежал этой болезни. Может, не стоило бы уделять столько внимания такой возможно и несущественной проблеме. Но что поделаешь! Пишу все же хроники. Вот и это вспомнилось по ходу воспоминаний. Видно, была эта проблема в то время в ряду актуальных. Еще один эпизод, забавный и напугавший нашу комнату (где жило человек десять стрелков-радистов, воздушных стрелков и я, новоиспеченый штурман). Был среди нас воздушный стрелок, еврей Бекман или Бокман (не помню точно). Частенько он подтрунивал над парнями, подхватившими такую "деликатную" болезнь: "Вы, русские, сначала сделаете, а потом думаете. А я, еврей, сначала хорошо подумаю и уж потом делаю. Вот, все бросаются на первую попавшуюся бабу, а потом чешут свою голову. А я хитро поступил: моя баба - медсестра вендиспансера. От триппера я застрахован!" Спустя некоторое время он попал в санчасть и бесследно исчез. Оказывается, подхватил сифилис. От своей любимой медсестры. Почему-то о заболевших такой болезнью открыто не сообщалось. Они, можно сказать, исчезали "бесследно". Так произошло с нашим евреем, так произошло и весной 43-го с начальником хозяйственной службы нашего 70-го Гв.Стрелкового полка, который по указанию командира полка должен был представить ему материалы к награждению меня орденом (это за мою "хозяйственную" деятельность в станице Константиновской, см. ХР-042). Узнав (по слухам) о причинах исчезновения жильца нашей комнаты ("хитрого еврея"), мы не на шутку испугались. Пили воду из одной банки (прямо из нее), использовавшейся в нашей комнате вместо графина. Боялись, что мы таким образом тоже заразились сифилисом. Без малого месяц пребывали в страхе. Обошлось. Ну, об этом, пожалуй, хватит. Тема не очень интересная. Перейду к другим темам. Как мы узнали, что началось наступление на Берлин (из р-на Зееловских высот)? Но, перед этим небольшое отступление. Во время подготовки к штурму Берлина американцы (их командование или политики), якобы выражали свое удивление намерениям нашего командования штурмовать город, когда, практически, противник сильно ослабил свое сопротивление. Берлин вот-вот может пасть и без готовящегося Жуковым его штурма, при котором возможны весьма высокие и неоправданные потери советских войск (вроде бы выражали свое удивление тому как наше командование не бережет жизни своих солдат) и город не будет бесцельно разрушен, чем будут сохранены значительные средства союзников (естественно, включая и нас) на его последующее восстановление. Не берусь с полной уверенностью утверждать степень достоверности этой информации; но упорные слухи среди нас о ней в то время циркулировали. Не бывает дыма без огня. Я лично допускаю, что американцы что-то такое и высказывали.

ХР-197
26.12.2008

Все же, как мы узнали до сообщения Совинформбюро о начале наступательной операции под Берлином? Один из авиаполков нашей 18-й авиадивизии (329-й) совершал свой первый налет на Берлин, если память мне не изменяет, 16 апреля 45 года. Налет был в дневное время (днем, вероятно, с целью похвастаться перед "зрителями" - союзниками или противником, своей новой техникой, - "дизеля, однако!"). В районе цели (над Берлином) каждый наш бомбардировщик Ер-2 с АЧ-30Б прикрывался пятью истребителями Ла-7! Эти пятерки истребителей весьма вольно вели себя в воздухе, благо вражеской авиации в небе над Берлином не наблюдалось. В опасной близости к бомбардировщикам крутились и вертелись как им заблагорассудится. Воздушные стрелки верхней пушечной установки вынуждены были очень внимательно следить за их непредсказуемыми маневрами. "Крутили головой так, что боялись, что она совсем открутится" - шутили стрелки. Опасались столкновений. В напряжении были не только они, но и пилоты. В общем натерпелись страха от развлекавшихся Лавочкиных. Об этом полете и своих переживаниях нам рассказали ребята из садившихся после этого боевого вылета на нашем аэродроме некоторых самолетов 329-го полка (как мы им завидовали! - они уже воюют, а мы все еще "формируемся"). При этом вылете один из наших бомбардировщиков Ер-2 пилотировавшийся заместителем командира дивизии с очень запоминавшейся фамилией - Консулаки (Коккинаки, Канделаки - из этой же серии знаменитых в СССР в то время греческих фамилий), произвел вынужденную посадку в расположении наших войск между Зееловскими высотами и Берлином (экипаж при этом не пострадал). Это значило, что наши войска перешли в наступление и значительно продвинулись вперед. И мы узнали об этом до официального сообщения Совинформбюро. Радовались, потому что приближалось окончание войны и огорчались одновременно от того, что так и не придется нашему полку повоевать. А хотелось очень! В это же время наш полк посетил генерал-лейтенант (звание его я почему-то запомнил, а вот должности его почему-то не помню: то ли командующий нашей армией, то ли его заместитель по навигации). Ну это не так важно. Важнее (для меня) то, что я им был на некоторое время отстранен от должности штурмана корабля. Для меня это было большим ударом. А произошло это так. В этот день полетов не было (может, в связи с посещением генералом нашего полка). Летный состав по своим профессиям находился на занятиях. Я был, естественно, со штурманами. И, вот открывается дверь в комнату, где мы сидели на занятиях. Первым появляется генерал-лейтенант, за его спиной наш командир полка Подоба, штурман полка Зарубин, ну и другие сопровождающие генерала. Звучит команда нашего ведущего занятия: "Товарищи офицеры!" Все находившиеся на занятиях вскакивают, принимая положение "смирно". Я также вскочил и так же принял стойку "смирно". "Ем глазами" начальство. При этом замечаю, что генерал уставился на меня и лицо его выражает удивление. Еще бы! Офицеры (штурмана) все были в стандартном по форме и цвету обмундировании - зеленые гимнастерка и брюки, а я с погонами старшего сержанта и в разноцветном обмундировании: ярко желтая, блестящая гимнастерка из английского репса и темно синие штаны (видимо, из-за нехватки собственных тканей приходилось шить из того материала, который поставляли нам наши союзники). Не задерживаясь и ничего не сказав нам, генерал и вся свита удалились. Спустя некоторое время я был вызван к командиру полка. Вошел, доложился. Кроме командира полка в его кабинете находились штурман полка и наш командир эскадрилии майор Диденко. Командир полка поставил меня в известность, что я отстранен генерал-лейтенантом от обязанностей штурмана корабля до сдачи мною экстерном испытаний на офицерское звание (первичное, младшего лейтенанта). Для чего я должен быть откомандирован на ближайший месячный курс очередной переподготовки штурманского состава в Летный Центр Дальней Авиации в Луцке (Зап. Украина). О моем откомандировании в Летный Центр командование полка будет извещено, сказал генерал. Мне также было сообщено, что генералу я был представлен как один из грамотных и успешных штурманов (запоздалый бальзам на мою душу, хотя и лестно было услышать от моих командиров, какой я хороший - "белый и пушистый", по сегодняшним определениям). Просили не отстранять меня от обязанностей штурмана корабля и допустить к исполнению этих обязанностей до сдачи испытаний на офицерское звание, тем более, что в настоящее время имеется вакансия штурмана во вновь формируемом экипаже. Но генерал был неумолим и своего решения не отменил. Вот так на время закончилась моя карьера штурмана. Оставалось ждать вызова в ЛЦ (Летный центр). А пока я был назначен на должность воздушного стрелка (должности стрелков-радистов в полку были все заполнены). Согласился. Другого выбора не было. На летной должности я все же остался. А это для меня было сейчас главным.

ХР-198
03.01.2008

Воздушным стрелком меня назначили в экипаж командира звена ст. лейтенанта Виктора Сорокина, вторым пилотом был Бурнышев (кстати, без офицерского звания, из группы пилотов, прибывших из ГВФ). Штурманом - лейтенант Золотухин. Стрелком-радистом - Саня Вилков ( после демобилизации в 1950-м году он по переписке со мной, приехал в г.Ужгород и был зачислен радиооператором в службу связи аэропорта начальником которой с 1948 г. по 1955г. был я, с условием направления его в последующем на курсы бортрадистов в г. Киев, но по разным причинам быстро поступить на эти курсы не получилось и Саня перешел в службу перевозок аэропорта, где весьма преуспел в карьерном росте). Так что в ожидании вызова в ЛЦ летал воздушным стрелком и был доволен, что возможность летать все же сохранилась. Штурман полка Зарубин, так много сделавший для моего становления в авиации (после возвращения в нее из пехоты), продолжал поддерживать меня и не сомневался, что я очень скоро вернусь в штурмана и, после получения офицерского звания, стану уже настоящим штурманом. Полк продолжал формироваться, поступали с завода новые самолеты. Летали ночью и днем, выполняли различные задачи: слетанность экипажей, полеты по маршрутам, бомбометание, воздушные стрельбы и некоторые задачи, связанные с летными испытаниями все-таки не совсем доработанных отдельных узлов и агрегатов наших самолетов. Испытательные полеты проходили как "войсковые испытания", это каким-то образом утешало нас тем, что если уж никак не получается в ближайшее время попасть на фронт, то хоть утешимся этими "испытаниями". Слабое, конечно, утешение. Но что поделаешь, не от нас зависело, когда придется повоевать А война-то, судя по всему, приближалась к концу. Это радовало и, по понятным причинам, огорчало. Кстати, в одном из наших полков было проведено испытание самолета Ер-2 с дизелями АЧ-30Б на продолжительность полета с полной заправкой и бомбовой загрузкой 1000 кг. Самолет продержался в воздухе 22 часа! А расходного запаса масла в маслобаке оставалось еще на 50 часов работы. Где-то в конце апреля, когда я еще ходил в штурманах, нам был зачитан интересный приказ Верховного. Касался роли Дальней авиации в последнем (или предпоследнем ?) штурме Кенигсберга. Приказ появился в связи с тем, что при одном из последних штурмов Кенигсберга самолеты ДА перед его началом отбомбились по своим войскам, чем сорвали (или сильно затруднили) его. Насколько помнится мне, там было очень резко сказано о значительных потерях наших войск, понесенных в результате этой бомбежки по своим и срыве спланированной операции. Приказ предписывал впредь за бомбежку своих войск виновных отдавать под суд военного трибунала. А для точного установления виновных, маркировать цифровым кодом (шести- или семизначным, уже не помню) стабилизаторы авиабомб, поскольку, как правило, стабилизаторы при взрывах бомб остаются целыми. По набору цифр на сохранившемся стабилизаторе можно было определить, какому авиационному формированию, вплоть до командира и штурмана воздушного корабля, принадлежала сброшенная бомба. Вот эту часть приказа я запомнил хорошо. При производстве даже учебно-тренировочных полетов с бомбометанием по учебным целям, мы (кого заставят) в соответствии с этим приказом обязательно набивали номера на стабилизаторах подвешиваемых в свой самолет авиабомб. Иногда в бомболюки подвешивалось до 20-ти ФАБ-100. Представляете, сколько надо было набить шестизначных цифр на 20 стабилизаторов? Кернов (набора цифр) в полку было мало и за ними часто устанавливалась нетерпеливая очередь из представителей экипажей, на самолеты которых надо было подвешивать бомбы. Дело доходило до скандалов - все спешили. Вот из-за такой спешки я однажды вместо керна ударил по своей руке, державшей керн. До крови ударил. Поэтому и запомнил упоминаемый приказ. Летом 45-го года 4-й авиакорпус, куда входила и наша дивизия был направлен (но без нашей дивизии) на Дальний Восток, как говорили, на войну с Японией. Так вот, по слухам, дошедшим до нас, у корпуса был "прокол" - отбомбились по своим войскам и вроде бы штурман корпуса попал под военный трибунал. Согласно упомянутому приказу. О других случаях применения этого приказа слухи до нас не доходили. Да и как доходить, война-то уже кончалась. Кстати, я пытался найти этот приказ в интернете - бесполезно. Видно, не все еще документы рассекречиваются. Не нашел в интернете и другого приказа, касающегося налета летом 44-го нашей Дальней Авиации на скопление немецких танков в районе Августовских лесов (на северо-востоке Польши), когда бомбы были сброшены в 300-х км (так было в приказе!) от  цели.

ХР-199
10.01.2008

2-го мая 45-го года, по случаю взятия нашими войсками Берлина, в Уманьском гарнизоне состоялся парад (скорее, торжественное шествие в пешем строю) расквартированных в городе воинских формирований: запасной саперной бригады, автомобильного училища и нашего авиаполка. На импровизированной трибуне разместились наши "отцы командиры" - генерал, командующий саперной бригадой, он же начальник Уманьского гарнизона, начальник автомобильного училища и наш командир полка подполковник Подоба, ну и их заместители по политчасти. Настроение у всех было приподнятое - праздничное. Берлин же наши взяли! Парад принимал начальник гарнизона. Наши на подходе к трибуне во всю глотку (чтобы слышал командир саперов - наш "враг-притеснитель") орали несколько видоизмененную известную строевую песню: ("Там, где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится, тяжелый танк не проползет - там пролетит стальная птица!"). В песне, которую мы, авиаторы, пели, для того, чтобы поддеть "ненавистных саперов" (в лице их командира) вместо слов "тяжелый танк не проползет" фигурировали слова: "сапер с лопатой не пройдет". Вовсю подпевали нам наши союзники в противостоянии "саперам" - курсанты и обслуга автомобильного училища. Берлин взяли! Значит войне скорый конец. И радостно и немного грустно. То, что можно надеяться на скорое возвращение по домам - это радовало. А, вот то, что нам уже не удастся повоевать на своих самолетах (на что все очень надеялись), это печалило. Но радость по поводу скорого окончания войны все же превалировала. У меня к этому было какое-то двойственное отношение. Все же я еще до войны мечтал и готовился стать военным летчиком (хотя было и некоторое желание стать пилотом гражданской авиации - даже некоторое время выписывал ведомственную газету ГВФ). Главное для меня было летать! Правда, мечтал быть пилотом. И, если бы не начавшаяся война, я стал бы курсантом Рижской школы  пилотов морской авиации ВМФ (в повестке военкомата, которую получил во время выпускных экзаменов в школе, предлагалось мне явиться 25 июня 41-го года в распоряжение этой школы). Увы, все мои планы порушил Гитлер, начавший войну 22-го июня 41-го, а я планировал выехать из Лебедина в Ригу 23-го июня, через день после выпускного вечера (кстати, в то время еще не было такого названия, как выпускной бал). Для меня, может, настоящая дата начала войны была некоторым "благом". Задержись Гитлер с началом на один-два дня и неизвестно, что бы со мной сталось - мальчишка с неопределенным статусом, без необходимого жизненного опыта и оказывается в такой горячей точке, как Прибалтика! Нечто подобное было описано в известном произведении Б.Васильева "В списках не значился!", но там испытания выпали на долю окончившего военное училище и прибывшего к месту своей службы молодого лейтенанта. Оцените разницу! Но и его участь все же была печальной. Стать мне пилотом не получилось. С началом войны военкоматы были озабочены тем, чтобы срочно призвать по мобилизации готовых солдат, уже отслуживших в армии. Наши повестки на нормальный призыв были "приторможены" до особой команды военкомата. Но, все же мне повезло. Призвали нас, выпускников средних учебных заведений, 7-го июля 41-го года таки в авиацию! В школу штурманов (стрелков-бомбардиров, как эта специальность стала называться после известного приказа о выпусках из летных училищ в званиях сержантов). Так что, я и не против бы уйти на "гражданку"- все же война здорово надоела, но и летать хочется! Второе желание вроде бы побеждало. Не смотря на мое отстранение от обязанностей штурмана, я верил обещанию генерал-лейтенанта и надеялся что скоро поеду в Летный центр и мой статус штурмана будет восстановлен и в какой-то мере упрочен. Кстати, еще во время обучения в авиашколах стрелков-бомбардиров я настолько увлекся навигацией и связанными с ней другими дисциплинами, что перестал сожалеть о том, что стану штурманом, а не пилотом. Осталось ждать только вызова. А пока довольствовался полетами, хотя и не частыми, в качестве воздушного стрелка. Летал, ходил в наряды, ходил и в "самоволки", изредка "за компанию" потреблял и самогон. Этого зелья на базарчике возле нашего авиагородка и в соседнем селе Войтовке было преизрядно. Производство и реализация были поставлены на поток. Занимались этим исключительно женщины. Мужчины-то в своем большинстве были на фронте, а те, кто по уважительным причинам (дети, старики и увечные) проживали на "гражданке", своими бабами к такому ответственному делу, как производство и реализация самогона, по известным причинам, не допускались. Тут уместно будет привести текст песенки, сочиненной в это время моим другом Володей Шумовым на мелодию известной в те времена песни "О чем ты тоскуешь, товарищ моряк...": О чем ты тоскуешь, товарищ радист? Умформер твой стонет и плачет, В приемнике слышен лишь шорох и свист, Скажи нам, что все это значит? Не ты ли, радист, на маршруте своем С землей связь держал по-геройски!? Так что же случилось, так что за беда? Скажи нам, товарищ, по-свойски! Друзья, я о горе своем расскажу, От вас я скрываться не стану. Над бедною рацией, братцы мои, Опять технари надругались! Её оружейники, лазя в Ф-3, Сломали к чертям всем собачьим. И как, ты товарищ, крути не верти - Отдачи добьешься едва ли. А, кроме всего, получил я вчера За месяц, как водится, мыло. Не мог удержаться, Ну что за беда - МД за углом просто сила! Я выдул поллитра, не зная о том, чем судьба мне грозила! И вот, я в полете с больной головой Кляну то проклятое мыло! Следующий (последний) куплет я, к сожалению, забыл. Но, его содержание было, примерно, таким: но как бы не тяжело было в полете, он все же закончится. И мы, мой товарищ, на парУ пойдем, похмелимся! Примечания. 1. Умформер - электромашинный преобразователь постоянного тока низкого (от аккумуляторов) в постоянный ток высокого напряжений для питания цепей радиоприемников (напр., РУ-11) или радиопередатчиков (напр., РУК-300). 2. Ф-3 - кабина члена экипажа (напр. стрелка-радиста) в задней части фюзеляжа (Ф-1 - кабина, напр. штурмана, в носовой части фюзеляжа, Ф-2 - кабина пилотов) 3. МД - Мария Демченко, известный в те времена свекловод. А самогон в украинских селах преимущественно гнали из сахарной свеклы. 4. Мыло. Летному составу ежемесячно выдавали один кусок (400г) хозяйственного мыла и 3 куска (по 100г.) туалетного. Твердая в те времена валюта на рынке самогона.

ХР-200
10.04.2008

Судя по тому, как развивались события на фронтах, война должна вот-вот закончиться. 329- авиаполк нашей 18-й авиадивизии, базировавшийся в Борисполе, успел-таки немного повоевать, чему мы очень завидовали. Хотя и очень слабенькая, в нас все же теплилась надежда, что может и нашему полку удастся "под занавес" выполнить хотя бы один-два боевых вылета. Увы, развернувшееся наступление наших войск под Берлином, бои в самом городе и его падение, не лили воду на мельницу наших надежд. С завода продолжали поступать новые Ер-2. Полк, практически, заканчивал укомплектование и по самолетам и по экипажам. Это вселяло хотя и мизерную, но все же надежду на то, что и нам хотя бы раз или два удастся слетать на бомбежку. А пока выполнялись рутинные полеты, в основном для т.наз. "слетывания" экипажей, т.е. - для отработки взаимодействия между его членами. Ну, и продолжалось освоение новой техники. Правда, изредка выполнялись полеты и по маршруту, бомбометание по целям на полигоне, воздушные стрельбы (практически, из 20-ти мм пушки ШВАК, турельная установка ТУМ-5 воздушного стрелка). Мне, так сказать, в новом качестве - воздушного стрелка - тоже пришлось пострелять. Обычно это производилось с использованием двух самолетов. Один из них транспортировал за собой на фале мишень, т.наз. "конус" (изготовленную из плотной белой ткани "колбасу" длиной метра 4 и диаметром ок. 1,5м, несколько уменьшающимся к концу, скорее всего, для стабилизации в полете. Во второй самолет в кабину воздушного стрелка (Ф-3) "загоняли" человек 8-10 стреляющих. Каждый из них должен был в течение полета короткой очередью из пушки ШВАК попасть в конус, до которого расстояние было метров 150 - 200 (оба самолета летели параллельными курсами и на одинаковой высоте). Каждому из стреляющих выделялось определенное количество снарядов (15 -20). Для идентификации, головки снарядов в каждой группе снарядов имели цветные метки (краска, оставляющая свои следы на кромках отверстий на конусе, при попадании в него). По меткам определялось, кто является "автором" "дырки". Это устанавливалось на земле, по окончании стрельбы, когда приземлялся сброшенный конус. Надо сказать, что не всегда удавалось во время полета "отстреляться" всем, находящимся на самолете стрелкам. Прицеливание при стрельбе производилось по установленному на пушечной установке прицелу К-8Т (коллиматорный, турельный, 8-й серии). Прицел был явно недоработанным его создателями - при стрельбе от вибраций, производимых стреляющей пушкой, наклонная стеклянная панель, на которую проектировалось изображение концентрических колец с перекрестьем (т.наз. "кольцевой" прицел в виде реальной металлической конструкции, который ранее широко использовался в авиации), отваливалась от корпуса прицела (разрушались отверстия в стекле в месте находящихся крепежных болтов). Между прочим, ребята, кому попадалось отвалившееся "стеклышко", использовали его в качестве, так сказать, "прикольного" (на современном сленге) карманного зеркальца. Это "стеклышко" представляло собой пластину толщиной 8-10 мм и размером около 65Х65 мм, серебристого (за счет внедренного в массу стекла серебра - возможно, прозрачной серебряной пленки, не могу точно сказать). За счет серебра стекло, будучи прозрачным, могло зеркально отображать попадающие на него изображения. Я ранее уже писал, как при стрельбе из пушки у меня отвалилось это самое "зеркальце" и я закончил стрельбу, прицеливаясь по стволу пушки. Один из "моих" снарядов, по-видимому, попал в фал и конус упал на землю где-то под Вознесенском (вот была радость для подобравших его жителей! - предпринятые нашим командованием, в пределах возможного, поиски сбитого конуса ничего не дали. Меня сгоряча хотели наказать (потеряна такая ценность!), но потом, решив, что моя вина не столь очевидна, ограничились тем, что слегка пожурили, да в мою Летную книжку при упоминании о результатах стрельбы записали о сбитом мною конусе. В это же время, примерно, в середине апреля наш экипаж постигло печальное ЧП (чрезвычайное происшествие). После ночного полета по маршруту наш самолет при заруливаниина стоянку срубил вращающимся винтом половину головы (лицевую часть) авиамотористу из нашего экипажа. Произошло это так. Парень (к сожалению, его фамилию не помню) был в карауле и находился в качестве часового на самолетной стоянке нашей эскадрилии. При заруливании самолета на стоянку под его колеса для фиксации положения ставились ограничители движения, т. наз. колодки. Как правило, эту операцию выполнял авиамоторист. Так вот, наш моторист, не смотря на то, что в это время находился на посту, повинуясь своей профессиональной привычке (а все технари, надо сказать, были великими трудягами - честь и хвала им!), перекинув винтовку за спину, взяв колодки в руки, двинулся между вращающимся винтами к колесам. Видно, ночное бдение (сутки в наряде) притупило его внимание и в довольно узком просвете между двумя вращающимся винтами он слегка отклонился и лопастью винта ему, как ножом, срезало пол головы. Заметили это только после полной остановки винтов (в ночной темноте). Жалко было парня! Похоронили его в дубовом гробу (более простых досок не нашлось). Парень был со мной одного роста (173 см) и когда гроб был сколочен, я лег в него, чтобы убедиться, что размер его был подходящим. Знаете, лежать в нем не очень приятно, стесняет по бокам, руки нормально не расположишь - узковато. Хотя в полку и ранее по всяким причинам гибли люди, но все похоронные заботы ложились, как правило, на полковые службы, а тут все основные заботы легли на нашу эскадрилью - начиная с поисков досок для гроба, его изготовления, процедур с покойником на стадии "положения" в гроб и до погребения включительно. Не обошлось и без советов "знающих" бабок (из числа гражданской обслуги). Главное, что покойника надо "обмывать" и "обряжать" в чистую одежду. С некоторыми издержками обмыли (нашли-таки "соответствующих" бабок). С одеждой решили так: верхнюю, поврежденную винтом, не надевать, а нижнюю (кстати, новую) наш эскадрильский старшина Лонин не без колебаний выдал. Положили парня в гроб, отрубленную часть головы закрепили с ее оставшейся частью полотенцем. Запомнилось выражение лица на отрубленной части - озабоченное со слегка прикрытыми глазами. Как у живого, какое бывает при исполнении привычной работы. Поскольку кроме головы была сильно повреждена и плечевая часть, нижнее белье не надевали, а в развернутом виде положили поверх тела. Так и похоронили. В связи с этими похоронами вспоминается, как хоронили солдат в пехоте. Очень часто в качестве могилы использовали воронки от взрыва снарядов или бомб. Меня самого под Дмитровкой в августе 43-го пытались сбросить в рядом оказавшуюся снарядную воронку. А если похоронами занимались т.наз. похоронные команды (в большинстве своем немощные старики, как мы, молодежь их воспринимали), им предписывалось "высочайшим" приказом снимать с убитых перед погребением все пригодное для дальнейшего использования обмундирование (и верхнее и! нижнее). Вот так-то!

ХР-201
12.08.2008

8-го мая я был в карауле. На двухсменном посту. Два человека, в ночное время, по шесть часов на "брата". Надо было патрулировать по участку улицы, на одной стороне которой, за оградой из колючей проволоки, находились общежития личного состава (казармы) и другие здания нашего военного городка. На противоположной стороне улицы находились городские (гражданские) дома. Из них пару одноэтажных домов (напротив наших общежитий) занимал наш полк. В них располагались учебные классы и размещалось кое-какое имущество хозяйственного назначения. Вот для их охраны в ночное время и был создан двухсменный пост. Тут я немного отклонюсь, чтобы рассказать о "нюансах" в несении караульной службы. Согласно Уставу караульной службы (пишу, полагаясь на свою память и, думаю, что в основных положениях не погрешу против истины) часовой должен находиться на посту в течение смены 2 часа, не больше. Сменившись с поста, он должен 2 часа бодрствовать и 2 часа после этого отдыхать - спать на нарах из голых досок. И в таком чередовании (пост, бодрствование, сон) при т.наз. трехсменном посте проходят сутки (24 часа), при двухсменном - 12 часов, т.е. каждый из караульных при "трехсменке" (в сумме) 8 часов "караулит", 8 часов бодрствует и 8 часов отдыхает (спит). Соответственно, при двухсменном, караульный находится на посту (в сумме) 4 часа, бодрствует 4 часа и отдыхает (спит) 4 часа. Это - в соответствии с требованием Устава. Однако, на деле в подавляющем числе случаев, так сказать, по умолчанию, и в трехсменном и в двухсменном вариантах удваивались (по часам) все три вида постовой службы. Исключением, пожалуй, было несение службы в карауле по охране знамени. Знамя в частях, размещающихся в более или менее стационарных условиях, например, в авиационных полках, таких как наш полк Дальней Авиации (честно говоря я и не видел, как пост со знаменем организуется, например, в пехоте, когда его не вытаскивают для ритуальных действ), устанавливается в штабном помещении на самом видном месте. В течение дневного времени мимо него (во встречном движении) проходит масса людей и часовому приходится стоять по стойке смирно, не меняя позы (таковы требования караульного Устава, вспомните застывшие изваяния часовых у мавзолея и представьте себя на их месте - мало не покажется!) всю смену (в ночное время, конечно, можно и расслабиться). В таких условиях и положенные 2 часа выстоять очень трудно. Правда, и в таких жестких условиях наши ребята ухитрялись допускать вольности (авиация, - не пехота!) и даже, на таком ответственном посту, как пост у знамени. Где-то или перед майскими праздниками, или во время их (накануне Дня победы) в нашем полку караул у знамени в ночное время в полном составе (включая начальника караула), понадеявшись на то, что штабное начальство после коллективного выпивона не в состоянии будет контролировать их пост, покинули его и отправились в самоволку - к студенткам в общежитие сельхозинститута. Знамя при этом "надежно" припрятали - затолкали под нары караульного помещения. На беду в штаб полка забрел дежурный по БАО (батальон аэродромного обслуживания). Не буду гадать, что его потянуло в наш штаб, наверное хотел пообщаться с нашими "штабными". Ухитрился заметить, что на положенном месте нет ни знамени ни часового, поднял шум. Что там при этом происходило - не знаю. Обнаружив исчезновение караула и удостоверившись, что знамя не похищено (его нашли под нарами), повели розыск караула. Нашли. Арестовали. Загремели бы ребята по приговору трибунала на долгие сроки в лагеря (в конце 44-го было отменено направление осужденных в штрафбаты, где с "первой кровью" со штрафника снималась судимость и он покидал штрафбат, на что многие, попадавшие под трибунал, надеялись). Сидели они под арестом в ожидании суда военного трибунала до амнистии, объявленной после Дня победы. Крупно повезло ребятам - их амнистировав, освободили из-под ареста. Ну, ладно, пора возвращаться "к своим баранам". "Погуляв" с вечера на своем посту 4 часа, и дождавшись сменщика, разбуженного после моих криков дневальными нашего общежития, сменился с поста без всяких там разводящих (сплошные нарушения Устава) и, придя в общежитие, раздевшись, улегся на свою койку спать, карабин (с одним единственным патроном) поставил у изголовья. Где-то около двух часов ночи в нашей комнате раздался истошный крик. Все повскакивали со своих кроватей. А в дверях, изрядно пошатываясь стоял наш эскадрильский старшина (из стрелков-радистов еще довоенного призыва) Лонин и во всю пьяную глотку вопил: Победа! Победа! Победа! Ну, тут уже все проснувшиеся стали тоже орать. Я в нижнем белье, схватив свой карабин с одним патроном, выскочил на балкон (мы жили на 3-м этаже, на 2-м пилоты и штурмана и на первом - технари ("техмощА") пальнул в воздух - отсалютовал по поводу...

ХР-202
10.08.2008

Возвращаюсь с балкона, а в дверях комнаты огромная фигура нашего комэска майора Диденко. Кто стрелял? Взгляды наши встретились. "А-а-а! Это ты! - узнал меня - Все будут праздновать, а тебя - на губу!" Только майор закончил свою тираду. И что тут началось! С балкона второго этажа беспорядочную пальбу из ракетниц открыли проснувшиеся штурмана. Одновременно и во всех районах города началась пальба. Из винтовок, из пулеметов, из ракетниц. Ночное небо прорезывали во всех направлениях цветные трассы пулеметных очередей. Наконец, пальба начала затихать и почти совсем прекратилась (наверное, маловато было боеприпасов в тыловых частях, да и их расход контролировался). И тут, над затихшим было городом разнесся мощный звук "Интернационала". Это пели несколько тысяч немецких военнопленных из лагеря, размещавшегося на территории нашего авиагородка. Это было потрясающе! Для меня этот день и запомнился больше всего именно этим "Интернационалом" в исполнении военнопленных. У здания полкового штаба образовался стихийный митинг. Под его окнами за короткое время образовалась восторженно шумящая толпа из "летунов" и технарей - собрался, практически, весь личный состав полка и БАО. На улице еще было темно - время где-то между двумя - тремя часами ночи. Почему-то народ собрался не со стороны входа в здание, что было бы логичнее, а с противоположной его стороны. Поэтому начальство - командир полка Подоба, замполит Харичев, парторг полка Мандриков и некоторые "штабные" использовали в качестве трибуны распахнутые окна второго этажа. Для освещения наружу была вывешена мощная электролампа (ватт 500). Речь командира была очень эмоциональной. Выражалась огромная радость по поводу долгожданной победы. Никаких стандартных политически окрашенных фраз. Это запомнилось. В общем, речь от души. Что еще запомнилось - это распоряжение Подобы командиру БАО (батальон аэродромного обслуживания) - заколоть двух свиней, откармливавшихся в подсобном хозяйстве батальона и организовать праздничное угощение для личного состава полка. Не обошлось и без забавного (не для пострадавшего) происшествия. Участники митинга обратили внимание на необычное одеяние одного из сержантов. Все были одеты по-летнему (май в Умани теплый), а этот человек был в шинели из-под которой просматривалось нижнее белье. Оказывается, его обмундирование украл "какой-то растяпа", как в таких случаях обзывался воришка. Пострадавший - авиамеханик нашей эскадрильи, из украинцев, трудяга и вообще хороший мужик. Все от души сочувствовали ему, но и подшучивали над его необычным видом. Надо сказать, воровство обмундирования, а чаще постельного белья бывало и раньше. Воровали, чтобы поменять на самогон. Попадались и в авиации такие негодяи. Но это не было частым явлением. Митинг закончился быстро. Все разбрелись по своим общежитиям - была еще ночь и многие, как это водится в армии, решили доспать упущенное. Но возбуждение свершившимся было таково, что на сон не тянуло. Отовсюду слышались возбужденные голоса. Кое-кто ухитрился и "употребить". Некоторые же подались в город на поиски спиртного. В общем, для многих было не до сна. Такое событие! События развивались стихийно - никакого воинского порядка. Наши командиры, судя по всему, тоже были ошарашены таким событием и как-то пустили все на самотек. Какое-то время в полку было полное безвластие. После завтрака народ начал разбредаться кто куда. Большинство же подались в Софиевский парк. Этот парк являлся и является одной из красивейших достопримечательностей не только Умани, но и Европы(www.ru.wikipedia.org/wiki/Софиевка_парк). Вот коротенькая цитата об этом парке с одного из сайтов: "Эту живописную местность называют сказочной страной - настолько здесь все необычно, поэтично и прекрасно. Здесь Вы найдете Английский парк, где собраны богатая коллекция растений со всего мира, каскады озер и водопадов. Вы будете очарованы удивительными пейзажами, многочисленными фонтанами, искусственными гротами и изысканными скульптурами античных богов и богинь. Дендропарк "Софиевка" находится в уютном городке Умань, это один из самых красивых парков Европы, заложенный ведущими архитекторами Западной Европы для богатого польского магната графа Потоцкого и его жены Софии. Позже парк был перестроен по желанию новых владельцев - российской королевской семьи. Парк широко известен как в Украине, так и за ее пределами - это одно из выдающихся творений мирового садово-паркового искусства. В мире существует всего несколько парков, таких как Уманьский парк "Софиевка". Софиевский государственный дендрологический заповедник занимает площадь более 150 гектаров. Первые письменные упоминания о городе Умань относятся к 1616 году. Главной достопримечательностью города является государственный дендрологический Софиевский парк (основан в 1790).

ХР-203
15.08.2008

Парк находился недалеко от нашего расположения и мы частенько посещали его. В войну он не пострадал и выглядел, пожалуй, так же, как и в настоящее время. Мы не только бродили по его аллеям, но и "сплавлялись" по каскаду подземных речек. На одном из прудов парка находился небольшой островок с расположенной на нем ротондой. Не знаю, как сейчас, но в то время этот островок среди посетителей назывался "Островом поцелуев". Естественно, среди нас он был популярным. Вообще-то вспомнил я его по двум поводам (кроме интригующего его названия). Во-первых, колонны ротонды были исписаны посетителями острова. Следует отметить, что т. наз. "настенная" графика, как правило и, особенно, на стенах привокзальных сортиров, была на русском (чаще всего) и на языках, так сказать, народов СССР (на немецком, что-то мне не попадалась). А тут тексты (типа "Здесь был Вася") были написаны военнослужащими 6-й немецкой армии. Но, практически, абсолютно все они были на русском языке. Поэтому это и запомнилось. Во-вторых. Недавно мне пришлось познакомиться с книгой о службе в Вермахте русских, попавших туда разными путями - из лагерей военнопленных, перебежчиков или из местных жителей. Тут я немного отвлекусь. В этой книге я встретил фамилию очень известного мне человека - Бориса Пивенштейна (летчика из звена Н.П.Каманина, вылетевшего вместе с ним на спасение челюскинцев в 1934г.). В то время мы с отцом проживали в авиагородке Спасска-Дальнего. Там же в это же время жили (служили) Каманин и Пивенштейн. Я в то время дружил с приемным сыном Каманина - Аркадием и младшим братом Пивенштейна (к сожалению, забыл его имя), поэтому хорошо помню этих летчиков. Из звена Каманина (он, Молоков и Пивенштейн, все на самолетах Р-5) долетели до лагеря челюскинцев и принимали участие в их спасении двое, а Пивенштейн, из баков самолета которого на одной из вынужденных посадок распоряжением Каманина было слито горючее в его самолет, был оставлен на месте вынужденной посадки до подвоза горючего для его самолета. Так что Пивенштейну не пришлось вывозить челюскинцев из лагеря. Но он все же был награжден орденом и довольно значимым (то ли Ленина, то ли Красного Знамени) О своем "сидении" он написал книгу "Гора Дионисия закрыта". И вот, в книге о службе русских в Вермахте (с., кажется, 180) встречаю фамилию бывшего командира штурмового авиаполка, участника челюскинской эпопеи, полковника Бориса Пивенштейна. У немцев он был каким-то инспектором по авиационным делам (русской авиации Вермахта). Удивлен я был безмерно! Во-первых, в книге Н.П.Каманина "Летчики и космонавты" (М. Политиздат, 1972) автор много строк посвящает Пивенштейну, причем в весьма благожелательном тоне. Значит, на то время о службе Пивенштейна в Вермахте или ничего не было известно или же этот факт по какой-то причине замалчивался. И еще, что удивило меня - Пивенштейн был еврей, из одесситов. Кстати, это второй случай службы евреев в Вермахте, с которым я встретился (см. ХР-022 от 07.10.2001). Что касается надписей русских из 6-й армии Вермахта, то в книге о службе советских военнослужащих в Вермахте писалось, что добрую половину 6-й армии Паулюса под Сталинградом составляли выходцы из СССР. Вот и подумалось, не являются ли подтверждением этого факта надписи на русском языке военнослужащих на колоннах ротонды в Софиевском парке? Хотя, некоторые сомнения и возникают. Шестая армия Вермахта продолжала воевать под этим номером и после Сталинграда, а я не запомнил дат писаний на упоминаемом острове (к сожалению). Ну, ладно. Отвлекся я несколько от празднования первого дня Победы в нашем полку. Итак, большинство наших ребят после завтрака отправились в Софиевский парк. Красота его, что ли влекла, не знаю. Но во время нашего пребывания в Умани, парк был посещаем больше других мест Умани. Многие уже успели "подзаправиться" спиртным и были навеселе. Я со своими друзьями стрелками-радистами Володей Шумовым и Саней Вилковым тоже выпили по поводу такого важного для нас события и тоже были навеселе. У нас был, так сказать, свой поставщик спиртного - дед, проживавший со своим семейством на противоположной стороне улицы, почти напротив нашей казармы (общежития, как его чаще всего называли). Дело в том, что на всяких стихийных базарчиках продавали (чаще всего обменивали на мыло, папиросы или на какое-либо армейское тряпье) самогон чаще всего, выражаясь современным языком, фальсифицированным. Следующие, после так называемого "первака" (укр.), погоны самогона, более слабые по "градусам", хитрые бабы укрепляли всевозможными "добавками" (табаком, куриным пометом и др., являющимися, так сказать, секретом "фирмы"), от чего такой "модифицированный" самогон буквально валил потребителя с ног даже после небольшой его дозы. А похмелье после такого продукта было ужасным!

ХР-204
28.08.2008

Покупая самогон у деда, являясь, так сказать, его постоянными клиентами и слушателями его воспоминаний о Первой мировой войне, мы были уверенными в качестве его продукта. И он ни разу не обманул нас. Надо сказать, что инициатива в деле выбора «добросовестного" поставщика сего зелья принадлежала Володе Шумову, признанному в нашей компании знатоку и апологету "питьевого" этикета. Чувствовалось, что в его семье питерских интеллигентов (отец его был главным инженером одного из судостроительных заводов тогдашнего Ленинграда), знали и придерживались существующих правил этикета. Банальные выпивки Володя превращал в некое ритуальное действо. Например, шампанское, которое мы иногда покупали в одном из уманьских магазинчиков ("У Артема") по так называемым "коммерческим" ценам (помнится, по цене 125 рублей), перед тем, как "употребить", он вываливал под нашими койками, где было достаточно пыли и паутины. Пыль и паутина по его словам должна свидетельствовать о большой выдержке напитка в месте его хранения - винном подвале. И опять немного отвлекся от главной темы - первом дне победы. Отправились и мы втроем (я, Володя Шумов и Саня Вилков) в парк. Настроение, естественно приподнятое. Бродим. Масса народа - в подавляющем большинстве «служивые". Из "гражданских" - в основном молодежь женского пола. Народ поддатый - повод для этого серьезный - победа долгожданная! По парку бродят шумливыми группками. Многие, от избытка чувств, горланят песни. Именно "горланят", потому что хмельные. Кое-где раздаются крики типа "наших бьют!". Драки завязываются по разным поводам, как между своими (у пьяных для этого поводов предостаточно), так и с патрулями местной комендатуры - "ненавистными саперами"). Мы втроем старались в драки не вмешиваться, не были настолько пьяными, чтобы не контролировать свои поступки, да и планы у нас были другие: после обеда собирались пойти в городской кинотеатр, смотреть двухсерийный фильм "Иван Грозный". Так что в парке мы не задержались, успели пообедать и немного выпить (добавить к утренней дозе) дедова самогона. К вечеру, слегка пьяненькие и в приподнятом настроении, в компании и других парней нашей эскадрильи, вознамерившихся так же посмотреть фильм, отправились в кинотеатр. При этом старались не попасться на глаза гарнизонных патрулей. Все-таки наш выход в город был как бы выходом в "самоволку" и попасться в лапы патрулей ("саперов") было бы весьма "чреватым". Повезло. Не попались! По-видимому, основная масса патрулей была сконцентрирована в Софиевском парке, наиболее "горячей" точке города. На удивление, зрителей было много - места в зале были заполнены полностью. Шум в зале был явно "выше нормы", большинство зрителей были в подпитии. Первую серию я, вроде бы досмотрел до конца вполне нормально. А вот вторую не совсем - сказывалось все-таки действие алкоголя. Проснулся в пустом, темном зале. Кое-как выбрался из него. Добрался до нашего расположения без приключений и завалился спать. Утром следующего дня поднялся нормально похмелья почти не ощущал. Нормально позавтракал, поднялся на третий этаж нашей казармы (у нас она называлась "общежитием"), прилег на свою койку с намерением слегка вздремнуть (в этот день еще можно было немного нарушать распорядок дня - многие, в том числе и наши "отцы командиры", маялись головой после бурного ликования по случаю столь долгожданной победы и никто особенно о поддержании воинской дисциплины не пекся). Лег и тут я почувствовал страшнейшую боль в левом ухе. Такой боли ни до, ни после мне не приходилось испытывать! До вечера терпел в надежде, что боль эта может, если не пройти, то ослабнуть. Не ослабла. Ребята разыскали нашего полкового фельдшера (доктора нашего найти не удалось) и он с помощью наших ребят дотащил меня до санчасти. Уложили на койку, сделали инъекцию обезболивающего (понтапон) и я даже заснул на короткое время. Дней пять я мучился от жутких болей. Болезнь моя, по-видимому, дошла до такой степени, что командир нашей дивизии выделил свой самолет С-47 для срочной доставки меня в Киевский военный госпиталь (Киевский Окружной военный госпиталь №408 - КОВГ-408). Со мной (в компании) отправляли и летчика ст. лейтенанта с острой формой триппера. Сопровождающим летел наш полковой фельдшер. В приемный покой меня доставили в полуобморочном состоянии. Дежурный врач отказывался меня принимать, заявляя, что привезли слишком поздно, что я совершенно безнадежный и проживу не больше 2-х часов. Не знаю, как там все же договорились, но меня приняли и поместили в изолятор (в изолятор, как правило, помещали безнадежных). Фельдшер настолько поверил врачу приемного покоя, что я не жилец на этом свете, что возвратившись в полк, сообщил о моей смерти, как о реальности.

ХР-205
02.09.2008

Поскольку из полка я убыл живым и "сдан" медикам так же живым, сообщение о моей смерти родителям должен был отправлять принявший меня госпиталь. Так что в полку меня посчитали как убывшим по болезни и просто исключили из списков. Но коллеги и друзья из нашей третьей эскадрилии написали и отправили по почте моим родителям свои соболезнования по поводу моей смерти (на двух тетрадных листах!). Не трудно представить, как родные были потрясены этим сообщением о моей смерти. Во-первых, война закончилась, все родные и близкие радуются, что выжившие в войне вернутся домой живыми. Особенно радовались этому мои отец, мать и братья, дважды получавшие на меня "похоронки". А тут такой удар! Похоронки на меня получал в военкомате отец, поскольку имел с ним служебные отношения (получал пополнение для своего подразделения), матери показывал их только после того, как приходили извещения о том, что я живой. Письмо же ребят из нашей эскадрильи не являлось официальным документом, поэтому было отправлено обычной полевой почтой и первой его получила и прочитала мать. Такой удар! Я, находясь в госпитале, не знал, что меня опять "похоронили" и не мог опровергнуть эту информацию, да и в том положении (госпитальный изолятор, полубессознательное состояние) я вряд ли мог что-либо предпринять. Так что и родители и мои друзья однополчане узнали о том, что я все же живой, спустя, примерно, месяц после окончания войны, когда я начал писать первые письма из госпиталя. Родителям, конечно, достались огромные переживания - три "похоронки" - это не так легко пережить. Кстати, не многим, наверное, за время войны "повезло" быть трижды "похороненным". А я в начале 2008-го года узнал из архивов о необратимых потерях Минобороны РФ (www.obd-memorial.ru), что по одной из похоронок я числюсь до сего времени в погибших. Это вторая по счету похоронка (о моей гибели под Дмитровкой, Донбасс). Родители через некоторое время (по моем возвращении из госпиталя в свою дивизию) получили опровергающее мою гибель известие, а вот в архив Минобороны это опровержение почему-то не поступило. Вот и числюсь до сих пор в "убиенных", вроде как существую в виде привидения. Где-то в конце 80-х годов прибывший в наше объединение молодой специалист (Костя Камышан), услышав мою фамилию, поинтересовался: имею ли я какое-либо отношение к селу Дмитровка на Миусе (Донбасс)? Ответил ему, что летом в 43-м году воевал в тех местах и, даже, был там "убит" и похоронен на окраине Дмитровки. Он объяснил свой вопрос тем, что в окрестностях этого села при прохождении производственной практики встречал на местной братской могиле фамилию "Анкудинов". Я и верил и не верил, что это именно моя фамилия: все-таки посланная моим родителям "похоронка" была полком аннулирована и заменена известием о моем ранении. Узнав из архива, размещенного в интернете, что я числюсь до сего времени в убитых и похороненным в Дмитровке, решил попытаться выйти на связь с этим селом. Однако, там не оказалось интернета и я вышел на сайт райцентра - город Шахтерск, Донецкой области (www.shahtersk.com, между прочим, не плохой сайт) и попросил их узнать по своим каналам, имеется ли в самом деле на тамошней братской могиле среди имен похороненных и мое имя. Оказалось, имеется. Прислали, даже, общее фото братской могилы и ее фрагмент с моей фамилией (огромное спасибо за это модератору Шахтерского ВЕБ-портала Владимиру Сычеву и учительнице Дмитровской средней школы, заведующей школьным музеем, Тамаре Сыроваткиной, , потратившим много времени и усилий на поиск среди нескольких тысяч фамилий захороненных в братской могиле и моей фамилии). Кстати, в этой могиле захоронены практически все "активные штыки" нашей 24-й гв. стр. дивизии ("активными штыками" на командно-штабном сленге назывались персоналии полков дивизии, непосредственно участвующие в боевых действиях), которые после разгрома в июльских боях 43-го года (по прорыву немецкой обороны на Миусе) нашей 2-й Гв.Армии, 5-й Ударной армии и др. (судя по нек. данным в интернете, еще 28-й, 51-й и 49-й Армий), предпринимали попытку вновь прорвать оборону немцев под Дмитровкой на правом берегу реки Миус.

ХР-206
25.12.2009

Ну, и чтобы закрыть тему о моих "похоронках", сошлюсь на интернет-ресурс, посвященный мемориалам и захоронениям прошедшей войны :  на нем помещено фото братской могилы в с. Дмитровка (Шахтерский р-н, Донецкой обл., Украина) и там же на одном из приводимых списков захороненных ("Списки" 708 Кб) в крайнем правом нижнем углу - и моя фамилия. Судя по тому, что в общих списках присутствуют плиты с разнящемся оформлением, эта братская могила формировалась из разрозненных могил. Ниже постараюсь изложить свою версию создания братской могилы, фото которой выложено на цитируемом интернет-ресурсе. В 70-м году будучи в станице Богоявленовской, услышал от ее "мэра" Чеснокова Петра Константиновича, который во время боев нашей дивизии под Богоявленовской и Костырочным (зимой 43-го) был призван т.наз. "полевым" военкоматом в армию и в боях под Дмитровкой был в нашем 70-м ГСП пулеметчиком, о имевшемся (вроде бы, в году 1969) правительственном постановлении (СССР), предлагавшем все разрозненные захоронения прошедшей войны перенести в единое захоронение с расположением в населенном пункте, находившемся в районе происходивших боевых действий. По словам Чеснокова было найдено на полях под их станицей и под хутором Костырочным около 3600 трупов и все они перезахоронены в братской могиле на центральной площади станицы. Мне показалось, что по прошествии довольно большого времени (43 -69 годы) вряд ли могли сохраниться большинство мелких захоронений. Но, из деликатности, не стал уточнять детали поисков, эксгумаций и перезахоронений. Чувствовалось, что и мэр не был расположен вдаваться в подробности реализации правительственного постановления. Все-таки найти разбросанные мелкие захоронения, а многие из погибших и вообще не были захоронены по правилам, согласитесь - это для рядовой станицы с ее трудовыми и материально-финансовыми ресурсами и сжатыми сроками, дело весьма и весьма неподъемное. Можно предположить, что и с переносом разбросанных захоронений, в единую братскую могилу в с. Дмитровка на р. Миус, а там, судя по спискам, захоронено около тысячи человек, проблемы были такими же, как и в Богоявленовской, да, пожалуй, эти же проблемы были и при перезахоронениях и в других местах, где проходили сражения прошедшей войны. Мне представляется, что эти проблемы решались так: какое-то количество погибших все же было найдено, эксгумировано и реально перезахоронено. Но большинство фамилий погибших на новой братской могиле было взято из списков Подольского военного архива МО. В этом я уверен хотя бы по тому, как я был "похоронен" в этой самой Дмитровке. Во-первых, меня пытались захоронить в снарядной воронке солдаты свежей дивизии, сменившие жалкие остатки нашей. Так что наш полк лгал в извещении о моей смерти, посланном моим родителям, что я был похоронен "в 1,5 км от с. Дмитровка". Не был я похоронен ими, так же, как и многие другие бойцы нашей дивизии, павшие в последние дни боев. Да, к слову, не замечал я во время боев под этим селом, что бы кого-то там хоронили, хотя бы самым упрощенным способом. Трупы убитых были разбросаны там, где их настигала смерть. Никто их не убирал и над этими местами стоял стойкий запах разлагающихся тел (жара в те дни доходила до 40 градусов!). Даже наши окопы, в которых мы укрывались между атаками, были буквально завалены разлагающимися трупами. Это было ужасно! Состояние, когда ожидаешь буквально каждую секунду своей смерти - это передать трудно! Это надо испытать! Скорее всего, останки многих не захороненных в то время так и остались разбросанными и не найденными. А то, что я тоже попал в список захороненных на современной братской могиле - это так же подтверждает мою версию о том, что многие фамилии (а возможно и большинство) на этой могиле взяты из архивных данных и не являются подтверждением нахождения здесь их останков. Я попал в этот список только потому, что по архивным данным до сего времени числюсь в убитых. Хотя родители в свое время получили извещение о том, что я в убитых числился по ошибке (был ранен, хотя и здесь маленькая неточность - был всего-навсего контужен). Так что и этот факт подтверждает мою версию о том, что большинство фамилий на могилах брались из архивных данных. Получил сельсовет из архива список погибших под этим селом, вот его и воспроизвел на захоронении. Так что сколько захоронено реальных людей, узнать не удастся! Немного отвлекся от темы. Но, думаю, эта информация все-таки может представлять некоторый интерес о не всегда обсуждаемых вещах из прошлого. В конце концов, пишу свои воспоминания не как литературное произведение. Поэтому и не придерживаюсь каких-либо литературных канонов. Итак, в госпитале меня, как безнадежного, поместили в изолятор. Пролежал в нем я суток пять. Почти в бессознательном состоянии. Смутно и весьма отрывочно помню об этом времени. Что-то кололи, пичкали какими-то медикаментами. К удивлению врачей не умер. Выжил. Был переведен в обычную палату 5-го, черепного, отделения. Начали готовить к операции. Но, и в палате я еще до конца не очухался. По ночам во сне сильно стонал, чем сильно раздражал своих соседей по палате. А лежало там человек 20 (со мной) "ранбольных" - так назывались пациенты госпиталя и так к ним обращались медики (и врачи и сестры). Позже ребята говорили мне, что я их так раздражал своими ночными стонами (в беспамятстве), что они искренне желали, чтобы я скорее "подох".


ХР-207
25.12.2009

Как только я немного пришел в себя - стал ходить и адекватно воспринимать окружающую обстановку ("очухался") - меня тут же положили на операционный стол (видимо, операцию нельзя было откладывать). Ну, тут я не удержусь от того, чтобы не описать саму, так сказать, процедуру операции, как ее практиковали военные медики. Поскольку в военное время им приходилось работать очень и очень много, то прежде всего обращалось внимание на конечный результат медицинского "действа" и совсем мало на то, как себя при этом чувствовал пациент. Как-то в 70-е годы мне пришлось поделиться своими впечатлениями по поводу моей операции на черепе с хирургом, специализировавшимся на такого вида операциях. Как ни странно, он согласившись с тем, что это жестоко по отношению к пациенту, одновременно выразил свое сожаление, что сейчас (70-е годы) он, порою, щадя чувства оперируемого и не желая его (больного) жалоб в его (врача) адрес с вытекающими для него (врача) последствиями дисциплинарного характера, вынужден, считаясь с таким "раскладом", оперировать больного, больше всего заботясь тем, чтобы он не написал на него жалобу на "жестокое" обращение. Хотя некоторая, вынужденная, жестокость могла бы привести к более качественным результатам для больного. Я готов был согласиться с ним. Поскольку, например, "жестокость" моего врача (майора Штейна, огромное спасибо ему!) способствовала тому, что операция для меня была успешной и я, даже, в 47-м году аэрофлотовской медкомиссией (ГВФ, Киев) был признан годным к летной работе, правда, с ограничением: "в невысотной авиации". А сейчас (2009 г.) мне отказали в просьбе выписать рецепт на слуховой аппарат, мотивируя это тем, что пока у меня слух еще более или менее нормальный и можно пока обходиться без аппарата. Еще раз, большое спасибо майору Штейну и полковнику Французову (соответственно, хирургу и начальнику черепного (5-го) отделения Киевского окружного военного госпиталя № 408), сохранивших мне слух до таких преклонных лет! Ну, ладно, это маленькое отступление. А далее - как меня "резали". В операционной меня уложили на операционный стол, предварительно связав руки (в кистях) брезентовым ремнем и пропустив его под моей спиной. Так что я, в случае чего, мог лишь "щипать" свои ягодицы и не более того. Ноги тоже прикрепляли к столу ремнем и там еще, на всякий случай, располагался солдат- санитар. В общем, особо не "размахаешься"! Оперировал майор Штейн, ассистировала операционная сестра, сержант Маша (Машенька) Капля (о ней потом особо). Присутствовал при операции и полковник Французов. Собственно трепанация черепа проводилась без наркоза. Обезболивание применялось только при надрезах кожи на черепе, где предстояло его "долбить". Основной инструмент при операции - долото, молоток, кусачки. Ну, и всякие там щипцы, захваты, пинцеты. А теперь представьте, что чувствует оперируемый, когда на его черепе при помощи долота и молотка делают "дырку" примерно 4 х 2 см. Представили? Боль ужасная! Как говорится, "достает до пяток"! Я при этом, находясь в полном сознании и испытывая ужасную боль, не только не кричал, но и старался не стонать, считая это для парня (мужчины) проявлением позорной и непростительной слабости. Да еще и "фасон" надо было держать - "летун", однако, а не какая-то там "пехтура" (хотя сам-то из этой самой "пехтуры" в авиацию попал)! Так вот, долотом долбят, кусачками выгрызают ненужные косточки. Забыл еще упомянуть одну "детальку" - в рот напихали много ваты, завернутой в марлю - чтобы зубы при долбежке не стукались друг о друга. Чтобы не кричать и не стонать, напрягаюсь, задерживая при этом дыхание. При этом, по-видимому, сильно увеличивается кровотечение в ране. Чтобы восстановить "статус-кво" Штейн со всего размаха бьет мена кулаком по голове. В глазах у меня искры, но дышать начинаю нормально. Таких "встрясок" в течение операции было несколько. А операция эта длилась 45 минут! После окончания операции меня должны были на носилках с колесиками отвезти в палату. Тут я еще раз "отличился" - отказался от носилок и "потопал" в палату своими ногами. Не знаю уж почему, но никто из медиков, находившихся в операционной, не воспрепятствовали этому. Правда, медсестра сопровождала все-таки меня. На входе в палату я все же потерял сознание и упал на пол. Сестра с помощью обитателей палаты дотащила меня до койки. Прибежал майор и меня привели в сознание, при этом хорошенько обматерив. Дней пять я находился в каком-то полубессознательном состоянии. Не мог покидать койку, не мог разговаривать, хотя слух сохранялся. Скоро я стал говорить, спустя некоторое время смог покидать свою койку и свободно передвигаться в пределах палаты и, спустя еще некоторое время, смог самостоятельно ходить на перевязки. И начались будни выздоравливающего. Быстро перезнакомился с обитателями палаты. Выслушал несколько нелестных слов по поводу моих ночных стонов, мешавших многим нормально спать. Это тогда-то и возникли "пожелания" в мой адрес, чтоб я "скорее подох". Все-таки война не способствовала сохранению в ее участниках человеколюбия - не те были условия для этого. Поэтому такие "пожелания" не были чем-то особенным в общении "человеков" того времени.

ХР-208
25.12.09

На соседней с моей койкой лежал раненый, потерявший оба глаза. Ему на вид было лет 35-40 (в моем тогдашнем понятии - почти старик). Рядовой пехотинец (стрелок). Сидел с другими в окопах. Тут кто-то закричал, что война кончилась. Можно представить, что произошло в окопах. Все выскочили из них. Всеобщее ликование! Победа! Такая долгожданная! Началась перекличка среди покинувших окопы. Искали земляков (поиск земляков - типичное явление прошедшей войны: обычно, если каким-либо образом, где-либо на дороге оказываются различные подразделения, например, пехота и танки, или что-то другое, из обеих колонн несутся, примерно, такие выкрики: "эй, полтавськи е?" или, там, "новосибирские есть?", ну и что-то подобное). Так вот, мой коечный "визави" услышал, а потом и увидел, своего соседа из их деревни. Оказались в окопах, распложенных чуть ли не рядом. С радостными криками бросились навстречу друг другу. И тут шальная пуля попала моему соседу в голову в районе виска, пройдя и выбив оба глаза. И это - в первый день победы! Его рассказ потряс меня не тем, что его так тяжело ранило (война, однако!), а то, что произошло это в первый день мира! Так вот, я как только "оклемался" и начал более или менее нормально передвигаться по палате и, даже, вне ее, взял над моим соседом "шефство" - начал водить его в перевязочную. При этом помогал медсестре, чем только мог. Даже, через некоторое время стал делать перевязки и всякие там простейшие процедуры, не требовавшие от меня каких-то особых познаний в медицине. "Рвение" мое объяснялось не только состраданием и желанием помочь человеку, находящемуся в трудных условиях. Не менее важным побудительным мотивом явилось то, что я безоглядно, по "уши", влюбился в операционную сестру Машеньку Капля (такая ее фамилия украинская, полтавчанка из хутора Капливки). Моя влюбленность не осталась незамеченной моими однопалатниками. Начались шуточки, подначки. Говорили, что госпитальные сестры поголовно б..ди и не стоят они того, чтобы в них влюбляться. Ну и много еще такого говорилось по этому поводу. Разумеется, я никак не реагировал на эти разговоры. А влюбленность моя только росла и укреплялась. Нашелся и сочувствующий. Вася, в войну артсамоходчик, то ли мех. водитель, то ли наводчик орудия, сейчас точно не помню, да это и не очень важно. В госпиталь попал по поводу полученной в свое время контузии, как и я - получается вроде бы как "родственные души" - будучи уже курсантом Киевского училища (танкового или самоходной артиллерии, тоже уже не помню). Надо сказать, что мы с ним очень сдружились. Дошло даже до того, что я почти согласился поступить после госпиталя в их училище (мотивация простая: после моей операции мне практически летная карьера "не светит"). Между прочим эта же "мотивация" в начале 46-го года подвигла меня на принятие решения о своем уходе из армии. Почти уверовал в то, что с таким "дефектом" вряд ли я буду допущен к летной работе. А летать - это была в моей жизни главная цель, к которой я стремился еще с 9-го класса и до самого последнего времени, пока не "загремел" в госпиталь и получил там трепанацию черепа. Ну, об этом позже я еще расскажу. Это долгая история и с некоторыми неожиданностями. С Васей мы делились своими самыми сокровенными мыслями. В какой-то мере были во многом "родственными душами". Ну, тут еще нужно сказать, что я о своих "чувствах" Машеньке не говорил и вовсю старался держать ее в неведении о моих к ней симпатиях. Однажды, находясь по своим делам в нашей палате, Маша заметила на тумбочке у одного из ранбольных (так нас именовали официально в госпиталях) букетик цветов. Я заметил, с каким восторгом она отнеслась к этому букетику. Естественно, мною это было взято на заметку. Вечерком мы с Васей, обменявшись мнениями по этому поводу, решили, как только стемнеет, совершить "налет" на огромаднейшую цветочную клумбу возле штаба госпиталя. Некоторые опасения были в связи с тем, что недалеко от нее, у входа в штаб, был вооруженный пост. Ну, мы что, не фронтовики!? "Прорвемся"! Наступил вечер и мы вдвоем (вот, что значит мужская дружба!) отправились на "операцию". Буквально, ползком подобрались к клумбе. Наломали несколько цветочных веточек и уже повернули в сторону нашей палаты. И тут нас заметил часовой у штаба. Традиционный оклик: "Стой, кто идет?". Мы, естественно, деру. Крики часового и кого-то из штабных; затем стрельба. Не смотря на все, до палаты мы все же добрались благополучно, без потерь. Конечно, страху все же натерпелись немало. Но букет для Машеньки (моей Дульсинеи) доставлен. Утром он уже красовался на моей тумбочке. Машенькины восторги, охи и ахи "по поводу". И мое небрежное: "Можешь взять себе". А внутри - "фанфары" радости. Кто бывал влюблен, поймет меня. Ну, а с Васей мы все же проанализировали нашу промашку при посещении клумбы (вояки, все же!). Вывод: выдала моя белая повязка на голове - слишком заметный ориентир. Ну, о моем пребывании в госпитале можно много еще рассказывать. Все же жизнь там была для меня весьма содержательной и оставила весьма приятные воспоминания в памяти. Там я, пожалуй, впервые по-настоящему влюбился, да так, что до сего времени хорошо помню то счастливое для меня время.

ХР-209
25.12.2009

Хотел было на предыдущем ХР-е закончить свое повествование о "госпитальном" периоде. Но, не получается, Слишком много воспоминаний о том периоде. Что ж, подчинюсь своим желаниям. Думаю, что в этот "пост" я все же уложусь с нахлынувшей на меня волной воспоминаний. Еще один интересный эпизод. Привезли в нашу палату нового пациента. Дядька, лет за сорок. Таких, по их облику, содержанию разговоров, в те времена снабжали уничижительной кличкой - "колхозник". Может, и не заслуженно и, скорее всего, действительно незаслуженно, - ведь, это они в подавляющем большинстве представляли ту "окопную солдатню"- которая своей кровью пролитой на полях сражений прошедшей мировой, значительно большей, чем представителями (мое мнение) других родов и видов войск, оплатили нашу победу (рекомендую: Александр Шумилин. "Ванька - ротный", http://www.nik-shumilin.narod.ru/). Мир их праху! И сохранится о них память на века! Так вот у этого "дядьки" что-то было с головой. Скорее всего какое-то заболевание или последствия контузии. Но видимых повреждений не было. Вид у него был какой-то затравленный, взгляд потухший. Вроде как бы у него "не все дома". И вот стали мы замечать, что по вечерам, после ужина, он втихаря, стараясь не привлекать к себе внимания, что-то бормочет вовнутрь открытой прикроватной тумбочки. Оказывается, он таким образом молится своему богу. Ну, такого наша "публика", вся сплошь состоящая из "воинствующих" безбожников, допустить не могла! Прикинувшись сочувствием к его проблемам с богом и выяснив, что он печалится тем, что у него нет при себе "образа" (иконы, для непонятливых!) "священного письма" (библии), ребята тут же решили его обрадовать (солдатская смекалка!), сообщив, что икону не обещают, а вот библию ему достанут. Только чтобы это было сохранено в тайне от начальства. И подсунули ему, бедняге неграмотному, что бы думали?! "Краткий курс истории ВКП (б)"! В весьма затертой обложке. Поверил, несчастный. Стал в самом деле молиться и кланяться этой книжке. А мы смотрим на это и млеем от удовольствия. Жаль, конечно, что в те времена не нашлось порядочного человека, который бы примерно наказал нас за такое издевательство над слабым человеком. Хоть и с большим опозданием, но пришло осознание вины за содеянное. Не знаю, есть ли еще (кроме меня) кто-либо в живых из тех участников этого позорного действа над беспомощным человеком? Ну, жизнь палатная продолжалась. Состав пациентов за время моего там пребывания менялся очень мало. По мере выздоровления большинства менялась и обстановка. Развлечения стали более подвижными, динамичными. В отсутствие медперсонала частенько возникали бои подушками - самое популярное развлечение выздоравливающих "молодцов". Ребята с более "богатым" жизненным опытом ( в отличие от некоторых, в состав которых входил и я) пробавлялись, и не редко, спиртным различных модификаций: от какого-то напитка, именовавшегося виноградным вином, до различных "модификаций" самогона ("первак", "вторак" и проч.), которые доставлялись заказчикам самыми разными путями. Так что кое-кто попивал. Кстати, пьянство в госпиталях в то время было весьма распространенным явлением. На этой почве происходили частые драки, как между самими "ранбольными" ("ранетыми" - как их называли местные жители), так и с посторонними. Были, конечно, и самоволки, а куда от них денешься?! Территория госпиталя одной своей стороной граничила с недостроенным еще в предвоенные времена стадионом (тогда - Центральный стадион им. Хрущева). На дне "чаши" - футбольное поле, на склонах - амфитеатром - ряды деревянных скамеек. В одном из углов стадиона - деревянное сооружение, скорее всего - трамплин для лыжников, строение довольно заметное. Этот стадион был, практически, основным местом, куда стремились госпитальные "самовольщики", благо, примыкающий госпитальный забор в этом месте не так строго охранялся и в нем было несколько "лазов". Мне почему-то кажется, что солдатня из госпитальной "обслуги", тоже, в отличие от офицеров, не нуждавшихся по своему положению в таком способе покидания служебной территории, была в неменьшей степени заинтересована в сохранении такого положения на "границе". Солдатская солидарность! В "неволе" всегда существует (и не иссякает!) стремление к "глотку" свободы. А самоволка - это еще и "романтика" (сейчас бы сказали - "глоток адреналина"). Несколько раз и я со своим другом Васей, проникал на стадион. Просто так, для ощущения свободы. Думаю, меня поймут бывшие "служивые" (срочники), а не служившие еще, поймут, когда послужат. Ну, чувствую, эту тему можно развивать, пожалуй, до бесконечности. Поэтому на этом и остановлюсь. Однако, о буднях госпитальных еще немножечко "повоспоминаю". Зацепило! Некоторая вольница породила среди "продвинутых" в житейских делах ряд проблем. И самые неприятные - венерические заболевания и, что чаще - завшивленность определенных (интимных, так сказать) мест определенной разновидностью насекомых, т.наз. лобковых вшей (в народе имевших свое выразительное название - приводить не буду, кому надо - догадаются). Не минула чаша сия и наших кое-кого из "ранбольных". Среди них оказался и один молодой парнишка, совсем неопытный в таких делах, поэтому сильно переживавший и старавшийся скрыть свою "беду" от соседей. Но, наши "опытные ходоки" быстро определили, какие проблемы мучают парня.

ХР-210
25.12.2009

Решили на этом подразвлечься. Собрались у кровати парня и, дав понять, что им, мол, известна причина его "печали" и они ему сочувствуют и обещают помочь избавиться от такой напасти. Видно, что парень им поверил и смотрит на них с надеждой, как на своих спасителей. Те ему с серьезным выражением на своих нахальных мордах, начали "впаривать" очевиднейшую лабуду (как бы сейчас выразились). Остальные в палате, наблюдавшие за ходом розыгрыша, приготовились воспринять еще одну "дозу" развлечений, коих, надо сказать, у нас хватало. Скучать не приходилось. В палате для выздоравливающих всякого рода развлечения сильно скрашивали госпитальное существование. Благо и "юмористов" в солдатских коллективах всегда хватало. Да, и что за жизнь - без юмора?! Тоска-а-а! Эти хохмачи с серьезнейшим выражением лиц и тоном заговорщиков, сообщающих страшнейшую тайну, приглушенным для пущей убедительности голосом, советуют, внимательно и с надеждой слушающему их парню: "В ужин, если будет селедка, постарайся получить ее хвост - парень весь внимание, - этим хвостом хорошенько потри то место, где сидят эти м....вошки"... - парень напрягся в своем внимании еще больше! Нетерпеливо вопрошает: "Ну!, что дальше?" "А дальше, - ответствуют те, - беги к крану (кран и раковина располагались в палате, около моей койки), открой воду..." "И?" - нетерпеливо вопрошает парень, "Что "и?", - быстро пущай воду, твои насекомые побегут пить, а ты побыстрее сматывайся от раковины!" В палате хохот, даже дежурная медсестра прибежала. Парень сильно обескуражен. Смущен и, одновременно, разъярен. С кулаками бросился на обидчиков. К счастью, до драки не дошло. Помешала прибежавшая сестра. Финал - парня успокоили и тут уже на полном серьезе посоветовали воспользоваться специальным мылом, т.наз. "мыло К" ("полетань" или, вроде бы "полетаний" на армейском сленге), главное средство по борьбе с этими насекомыми. Кстати, я по своей наивности, еще в пехоте, познакомился с этой мазью. Как-то весной 43-го к нам прибыла баня на автомашинах в комплекте с "вошебойкой" (имела даже название - на бортах - "Московский рабочий"). Так вот, там оказалось это самое "мыло К" (мазь серого цвета со специфическим запахом). Многие из нас, молодых ребят, постарались попользоваться этим мылом для помывки и мелких постирушечек - вроде бы, как на "халяву". В результате - тело, вроде как маслом намазанное стало, к тому же и не смываемым. А самое неприятное - аромат от наших "помытых" тел был еще тот! Явно, не из благоухающих. Да и "тряпочки" наши, постиранные, пришлось выбрасывать - воняли и не отстирывались обыкновенным мылом! Вот, такое-то оно, это "мыло К"! Кстати, вроде бы и сейчас оно употребляется? Еще одно "кстати". Был и еще у нас в палате, аналогичный описанному, случай с "подхватом" упомянутых насекомых. Тоже был розыгрыш. Но, уже не такой смешной по результатам. Вроде бы как "осетрина второй свежести". Упоминаю, только, как пример использования шуток, по содержанию весьма "чреватых" в то время. Парню посоветовали раздобыть цветные карандаши (желательно, красного цвета). Очертить ими в виде замкнутой линии пространство, где "обосновались" эти вошки и внутри контура написать жирными буквами: КОЛХОЗ. Мигом вся эта "живность" разбежится! Надо только побыстрее смыться с этого места. Реакция на такой совет - одобрительный хохот! Видно, "доносителей" среди слушателей не нашлось. А то неизвестно, чем бы все это кончилось. В те времена всякие анекдоты и высказывания, содержащие "вредительские" мысли определялись "компетентными" органами (советской властью), как "литье воды на мельницу нашего врага" с определенными последствиями для "льющего". Собственно говоря, большинство из нас, воспитанных в советское время, именно так и воспринимали этот тезис и соглашались с ним. Но тем не менее... Иногда, и сами его нарушали. Но, и терпимо относились к другим рассказчикам. Правда, часто с оглядкой. По-видимому и в те времена (может, на подсознательном уровне) наши молодые организмы были не против заполучить дозу "адреналинчика". Надо сказать, что существовало и в то время немало анекдотов, так сказать, антисоветской направленности, может, более завуалированных и аллегоричных, но тем не менее... Между прочим, были и анекдоты с упоминанием и Сталина и других "вождей" и не всегда нейтральных. Проходило... Но, пожалуй, не всегда... Были и "посадки". Причем, все (ну, хотя бы в той среде, где я "вращался") эти "посадки" воспринимались как последствия закономерные: надо было бы поосторожнее "лить воду на мельницу..." Тут я пишу о том, что происходило в нашей палате. А палат в отделении было несколько. В нашей лежали все же не такие "изуродованные" (по черепу). Были палаты, где у пациентов напрочь отсутствовали челюсти, носы, уши, имелись раны на самом черепе. Им там все эти недостающие "детали" восстанавливали и, могу сказать, в большинстве случаев, весьма успешно. С некоторых пор я стал почти "своим" в перевязочных (любовь к Машеньке подвигла!). Именно, не в перевязочной, а в перевязочных. Чему поспособствовала, в значительной мере, моя старательность, расторопность, любознательность. А прежде всего, "подвигала" меня на это моя любовь к своей "королеве" и желание каким-то образом заполучить ее расположение.

ХР-211
25.12.2009

Вот, в перевязочных я и насмотрелся на пациентов, прошедших "ремонтно-восстановительные" работы на своих черепах. Например, чтобы воссоздать нос (вместо отсутствовавшего), у человека путем надреза кожи на груди (полоска поперек длиною, примерно, сантиметров 18-20 и шириною ок. 4-5 см), создают трубочку, не отделяя ее от "материнской" кожи (с обеих концов). После того, как шов, образующий трубку, зарастет, начинается следующий этап операции. Левый конец трубки отделяют от груди и вшивают в кожу правой руки (посередине между локтем и плечом). При этом рука на весь срок "прирастания" трубки фиксируется в положении "ладонь на затылке". Возможно, эти подробности интересны далеко не всем моим уважаемым читателям, тогда пропустите их до...() Далее трубка окончательно отделяется от груди и этот ее конец, после некоторых хирургических манипуляций, вшивается на то место, где и должен быть сформирован собственно сам нос. А пока, до очередного заживления, человек ходит с торчащим отрезком трубки, похожим на переполовиненный хобот слона А вообще-то очень похоже на удлиненный нос жука долгоносика. Носителей такого обрубка в нашей среде так и прозывали - "долгоносик" (надо сказать, вид их был презабавный). Ну, и предпоследний этап операции - формирование "чернового" варианта носа. После этого пациент отпускался на "вольные хлеба" (то ли домой, то ли на место службы). По прошествии некоторого времени он вновь "приглашался" в госпиталь, где ему уже окончательно формировали нос. При этом, знакомили с различными альбомными образцами носов (даже с "классическими"), предоставляя пациенту, так сказать, свободу выбора. Тем, у кого отсутствовала или была сильно повреждена нижняя челюсть, ее, вроде бы, заменяли костью, взятой из ребра. Интересно наращивали кожу на месте, где у человека должны были расти усы. Ее брали с лобковой части и последовательно, "шажками" (как и с трубкой для носа), перемещали на нужное место. Эта процедура из-за оригинального места получения заготовки для усов, весьма живо обсуждалась и, соответственно, комментировалась. Правда, я не могу утверждать (из-за недостатка информации) - был ли этот способ "обусачивания" единственным, или были альтернативы. Но в общем-то, пластические операции в то время были довольно хорошо освоены. В подтверждение еще пару слов. Как-то нам в госпитале попала статья (довольно большая) из "Правды". Там восхвалялись успехи медиков нашего госпиталя. Приводились примеры. Расхваливались успехи в проведении в т. числе пластических операций. В качестве примера приводилась успешная операция по воссозданию оторванного осколком "мужского достоинства". Отмечалось, что пациент остался весьма довольным результатами этой операции. Естественно, нашей "публикой" это событие также живо обсуждалось и соответственно комментировалось. Конечно, о способах лечения в те времена можно много еще приводить примеров, но я на этом, пожалуй, закруглюсь. Кстати, в госпитале я впервые познакомился с новым для тех времен препаратом - пенициллином. То ли американским, то ли английским, не запомнил. Но помню, тогда его считали "панацеей" от многих "бед". Но был он все же пока в дефиците. Еще вот вспомнил об интересных событиях. К нам в госпиталь на излечение поступила большая группа военнослужащих югославской армии и несколько человек из наших военнослужащих, освобожденных из немецкого плена американцами. Часть тех и тех попали и в наше, черепное, отделение. Сначала - о югославах. Были среди них и мужчины и женщины. Наши "шустрые" мужички стали "приударять" за югославочками ("заграничный" товарец-то, однако!). Естественно стали случаться разборки. Доходило и до мордобития. Госпитальное начальство старалось эти непотребства пресекать вплоть до принятия "решительных" мер. Кое-кого даже досрочно выписывали из госпиталя. Мне, да и другим нашим ребятам югославы не понравились своим высокомерием по отношению к нам (во всяком случае, мне так казалось). Ощущение было таким, что они, вроде бы и признают нас за своих братьев-славян, но братьев, стоящих по своему развитию ("ментальности"?) гораздо ниже их - цивилизованных европейцев. Это очень хорошо просматривалось в их поведении (во всяком случае я именно так и воспринимал) и в их отношениях с нами. До сих пор не могу избавиться от этого чувства, хотя, должен сказать, я все же весьма толерантен к человекам без "оглядки" на их национальность и государственную принадлежность. Теперь о наших, освобожденных из плена. Сначала было удивление: как это "изменников родины" - и поместили в госпиталь, да еще и безо всякой охраны?! К сожалению, в то время мы еще не освободились от навязанных нашей пропагандой понятий о сдаче в плен ("измена Родине!!) и пленных ("изменник Родины!"). Увы, но это было так! Во всяком случае, в представлении молодежи, напрочь отгороженной от другого мира и воспитанной в том духе, что там, "в мире буржуазии и империалистов" рабочий класс и трудовое крестьянство влачат жалкое существование и ждут не дождутся, когда мы со своей доблестной Красной Армией придем им на помощь и освободим их от ненавистных тиранов. А еще - там "негров бьют!" У многих слезы из глаз текли, когда демонстрировался популярный фильм "Цирк". И, ведь, верили! И еще как верили! Хотя, допускаю, что старшее поколение, заставшее по жизни и времена царской России, вряд ли всерьез верило всей этой коммунистической галиматье. Не верила. Но вслух об этом не говорила, это было весьма и весьма опасным. Вот, так и жили!

ХР-212
25.12.2009

Правда, надо сказать, представление о наших бывших военнопленных как о врагах и изменниках сидело в наших головах и наружу, практически, не "выплескивалось". Внешне общение с ними происходило как с людьми нормальными. Чисто по житейски. Все эти агитпроповские бредни были более уместными где-нибудь на собраниях или на политзанятиях, не более того. Вот так и жили с двойными моралями - официозной и житейской. "Житейская" по большей части превалировала. Но, больше всего удивило не то, что эти "изменники родины" появились так свободно в нашем госпитале, а то как они были обмундированы и что имели при себе. Они полностью, "с головы до ног", были обмундированы в американскую униформу (только без знаков различия) и с собой имели американские же ранцы, чем-то заполненные "под завязку". Вот это (содержимое ранцев) нас больше всего заинтересовало. Армейская "наблюдательность"! Знаем, чем интересоваться! В ранцах у парней (мужиков), кроме различных "причиндалов" бытового назначения (мыло, безопасная бритва и все прочее для этих целей), находилось по нескольку консервных банок довольно солидных размеров (диаметром ок. 80-90 мм и высотой ок. 230 мм, по памяти). Это был "завтрак американского солдата", заменявший штатную горячую пищу (при невозможности ее приготовить). Это для нас было удивительным. Но еще более удивило содержимое банки. Открывалась она последовательно сверху вниз по окружностям корпуса срезанием ослабленных полосок жести с помощью специального "ключа" из отрезка металлического прутка, на одном конце изогнутого в виде петли, для удобства удерживания в руке, а на другой, слегка расплющенной части, было продольное отверстие для "язычка" полоски. Полоска просто "наматывалась" на ключ и банка в этом месте вскрывалась. На наши просьбы вскрыть одну банку (любопытно все же было посмотреть, что там внутри - в четырех отсеках - находится?), парень сначала отнекивался (хотел, наверное, сохранить как НЗ), но все же сдался - "уговорили"! Так вот - в самом верхнем отсеке находились галеты (штук 4-5), круглые и что-то, в виде "промокашки"- аккуратно сложенные листки. Подумалось, что "умные" и "культурные" американцы предусмотрительно позаботились о "подтирочном" материале для известного места пониже спины. Но, к нашему удивлению, это были салфетки для "подтирания" после еды выше расположенного "отверстия" - рта. Подумалось о "вопиющей" изнеженности американских солдат. Надо же, рукава им мало! В следующем отсеке был куриный фарш, приличная, по нашим меркам, порция. Еще ниже, в объеме около 100-150 мл, находился черный кофе. И, наконец, в пределах следующего отсека была не полоска с насечкой, а насеченный квадратик (примерно, 2Х2 см), вскрывавшийся тем же самым ключом-открывашкой. Из вскрытого отверстия извлекался коротенький шнурок с "пуговкой" на конце. Вытягивание шнурка вызывало экзотермическую реакцию какого-то химического вещества с выделением энергии, достаточной для разогрева кофе. Вот так заботились американцы о своих солдатах! Правда, для нас такие "заботы" были не очень понятными и вызывали только мимолетную зависть. Продолжали гордиться нашей русской "простотой" и непритязательностью к условиям существования. Сказывалось наше рабоче-крестьянское воспитание. В противовес загнивающему, «капиталистическому" миру. Как-то мы и не заметили того, что эти бывшие военнопленные очень тихо и незаметно исчезли из госпиталя. Не удивляли такого типа происшествия и не обсуждались. Как, говорится, "начальству" было виднее. Может, под маской этих бывших военнопленных, к нам забросили "шпионов"?! ;-))) Хотел на этом и закончить свое "повествование" о моем пребывании в госпитале. Но тут всплыло в памяти одно интересное явление, связанное с тем, как медицина "разоблачала" т. наз. "уклонистов". Удивлением для нас, «служивых", было появление после окончания войны молодых людей, не желавших служить в армии (про предстоящую войну с Японией нам в это время еще ничего не было известно). Процедуру разоблачения притворявшихся инвалидами призывников я наблюдал лично. И не только наблюдал, но и принимал участие, добровольно (проклятая любовь!!) исполняя обязанности санитара. Присутствовал дважды. Один раз при разоблачении "глухого" и другой раз - при разоблачении "немого". Приводили их в обоих случаях старшины с парой солдат из охраны. Первым был "глухой". Наш хирург м-р Штейн первым делом поковырялся у него в ушах, задав для проформы пару вопросов. Тот слабеньким, почти плачущим голосом и почти шепотом дал понять Штейну, что ничего не слышит на одно ухо. Но, судя по реакции, врач уже понял, что новобранец притворяется. Взял из рук медсестры камертон, ударил его о край стола и приставил его ножкой к макушке глухого. Спрашивает его: каким ухом тот слышит звук от камертона. Тот, естественно, отвечает, что слышит тем, которое он считает здоровым. Вот тут-то он и попался! Оказывается, пациенту должно казаться, что звук доходит только к дефектному уху. Без лишних разговоров врач пишет в направлении, что пациент здоров и глухоту на одно ухо симулирует. Со вторым притворщиком пришлось повозиться! Видно, готовил себя основательно. Дежурный вопрос врача: на что жалуется? Тот только мотает головой, давая понять, что он немой и глухой - ничего не слышит и не может говорить. Осмотр врачом (Штейн и в этот раз). Врач провоцирует его внезапными окриками, наблюдая за реакцией. Никакой реакции. Всем уже понятно (по поведению врача), что проверяемый здоров. Но больному жестами предлагают лечь на операционный стол.

ХР-213
25.12.09

Я помогаю санитару закреплять его ремнями (чтобы не дрыгался). Мне интересно, что же с ним будут делать? Ведь, укладывают на операционный стол. Что же ему будут резать? Привязали. Видно, что испытуемый в страхе. Тоже, небось, думает, что будут резать. Голос хирурга: "Сестра! Маску!" Ну, точно, будут резать! Все присутствующие (кроме медиков) ждут дальнейшего развития событий. Интерес неподдельный. Штейн - моей Машеньке: "Хлороформ!". Капает несколько капель на маску и прижимает к лицу "глухонемого". Тот начинает дергаться, что-то мычит. Хирург сдергивает маску с лица, резко командует: "Считай до десяти!" В ответ - мычание. Снова несколько капель на маску. Маску снова на лицо. Команда - "считать до десяти!". Снова мычание. И так повторялось, наверное, раз пять. В конце концов, симулянт не выдержал и почти выкрикивая, досчитал до десяти. Штейн после этого что-то спросил у него, но вместо ответа снова прозвучало мычание. Ах, так?! Снова маска и хлороформ. И тут упорный симулянт все же капитулировал. И дрожащим голосом сообщил, что он уже слышит. После этого его согнали с операционного стола и передали в руки сопровождавшей команды. С соответствующими напутствиями и пожеланиями честно послужить Родине ("пожелания" дока не цитирую, думаю, сами догадаетесь, какой набор слов и выражений в таких случаях наиболее употребительный) Вот, в такой обстановке я встретился впервые для себя с "уклонистами". До этого как-то не приходилось. Ну, о моем пребывании в госпитале на этом, пожалуй, и закончу. О том, как в те времена лечили от триппера, я писал ранее, в предыдущих Хрониках. Повторяться не буду. Вот еще упомяну о значимом событии в госпитале. К нам приезжал со своими зверями Дуров. Был там и слон. Все ходячие "ранбольные" да и медперсонал высыпали на площадку, где выступал со своим "зверьем" артист. Много было радости. Но были и "потери" - кое-кто терял сознание. Понемногу старые (по времени пребывания) "насельники" нашей палаты по выздоровлении покидали ее. Правда, не обошлось и без покойников. Двоих выносили "ногами вперед". Один из них, армянин, лет 30 (для нас, молодых, уже "дядька"), лежал тихо (что-то было с горлом) и умер тихо. А второй - почти пацан (в нашем понимании) года, наверное 27-го. Лежал на полу (на носилках), в проходе между кроватями - палата была заполнена и для еще одной койки места не находилось. У парня пулей был перебит позвоночник, где-то в области шеи. "Стукнуло" его, как и моего безглазого соседа, в самый последний день войны. Из разговоров медиков, дела его были неважные. Шансов на выживание - никаких. Был полностью парализован. Сильно страдал от болей. Кричал, перемежая просьбы умертвить его с непрерывным матом, понося всех и вся. Нам его, по-человечески, было жалко. И в то же время желали ему скорейшей смерти - не прекращающиеся и днем и ночью крики многих в палате выводили из себя. Вот тут-то и мне напомнили о том времени, когда и я своими громкими стонами по ночам не давал многим спать. Тогда тоже, и в довольно грубой форме, высказывали мне свои пожелания, чтобы, я поскорее подох. Вот такая суровая действительность того времени! К моему соседу с выбитыми глазами перед выпиской приехала его жена - голосистая хохлушка. Ее причитания слышны были еще далеко от нашей палаты. Мужик страшно переживал еще до ее приезда. Страдал от мыслей, что он в таком виде никому не будет нужен. Боялся быть обузой для своей жены. Кстати, письма ей от него (под его диктовку) писал я. Естественно, его пессимистические мысли по возможности смягчал, а то и вовсе опускал. От своего имени я иногда добавлял слова о том, как он любит ее и как страдает от мысли, что может стать обузой для нее и для других родных и близких. Встреча со стороны жены была весьма эмоциональной, можно сказать - бурной. И слезы и причитания вперемешку с объятиями и поцелуями. Не дала и слова вымолвить своему мужу. А у нас (ранбольных и медиков), свидетелей этой встречи, слезы на глаза наворачивались. Не знаю, как у них сложились отношения впоследствии, но бурная встреча не давала оснований на пессимистический исход в последующем. Через несколько дней был выписан и мой друг Вася - танкист-самоходчик. Перед выпиской у нас с ним был большой разговор по душам. Вася сомневался, что после моей выписки из госпиталя, меня допустят к летной работе. Советовал по-дружески "забыть про авиацию" и поступать в их училище. Считал, что мы стали за это время такими друзьями, что нам - "ну никак!" нельзя покидать друг друга. Я обещал подумать. Мне тоже не хотелось с ним расставаться на будущее. Тоже мучили сомнения на счет возможности быть допущенным к летной работе. А без этого - не было (во всяком случае, на момент этих разговоров) смысла оставаться в авиации. Правда, в то время я все-таки серьезно о своем будущем после госпиталя не задумывался. Договорились с Васей, что будем поддерживать связь друг с другом. Прошло еще несколько дней и в начале июля 45-го был выписан и я. Тут я немножко "дрогнул". На вопрос в канцелярии, о моей "должности" и куда меня выписывать, ответил: "курсант, Киевское училище самоходной артиллерии им. Фрунзе". Странно, неужели в госпитале так был поставлен учет поступавших на лечение? Ведь, при передаче меня сопровождающим полковым фельдшером, наверняка были предоставлены и вручены врачу приемного покоя какие-то документы, подтверждающие мой "статус"?

ХР-214
25.12.2009

Но, как бы там ни было, мне выдали документ, где сообщалось, что я, курсант (!) упомянутого выше училища, находился на излечении в госпитале (КОВГ- 408) с такого-то по такое-то время и после излечения направляюсь к указанному месту службы. Вот так-то! Не согласно реальным документам, а с моих слов. И в те времена не все делалось так, как декларировалось нашим "официозом", к сожалению. Ну, об этом - попозже, а сейчас - продолжу. Попрощавшись со своими "однопалатниками" и медиками, отправился в училище. Пока шел - одумался. Понял, что сотворил глупость. Но все же до училища дошел. Потоптался немного у проходной и подался на вокзал. Полк все же для меня оказался желанней и дороже. Добрался до Умани без особых проблем. Встреча с друзьями была бурной. Они же считали меня мертвецом. А я-то до этой встречи и не знал и не догадывался, что числился в полку в "мертвецах" (писем из госпиталя я не писал, сначала из-за физической невозможности, а потом - скорее по своей лености; тем более, что не знал, что числюсь полком в "покойниках"). Как-то так получилось, что документы о моем нахождении в госпитале командованием полка не были востребованы. Меня просто восстановили в списках. Володя Шумов "обрадовал" меня известием о том, что вскоре после моего отправления в госпиталь, в полк поступило распоряжение о направлении меня на месячные курсы в Летный центр ДА для "переподготовки" и получения первичного офицерского звания (экстерном). Но, чтобы поддержать мой "дух", уже по-настоящему обрадовал тем, что Подоба (к-р полка) уже подписал письмо о повторном направлении меня в Летный центр. Правда, это известие и обрадовало меня и расстроило из-за сомнений в отношении моего здоровья (операция на черепе) - была боязнь, что буду "забракован" для летной службы. Приходилось только ждать и надеяться, что все будет в порядке. Много чего интересного произошло за время моего нахождения в госпитале. Погибли при демонстрации аварийного покидания пилотской кабины Ер-2 два парашютиста - начальники полковых ПДС (парашютно-десантная служба) из 327 и 329 полков, оба - заслуженные мастера парашютного спорта СССР. Один прыгал с правого (командирского), а второй - с левого (второго пилота) мест. Оба, вроде бы, попали под винты самолетов. Сейчас уже не помню, по какой причине тогда не прыгал начальник ПДС нашего (328-го) полка ст. л-т Дульнев. Кстати, тоже засл. мастер парашютного спорта СССР, имевший более 4000 прыжков, правда, бОльшую часть их совершил из корзины аэростата, работая заводским испытателем парашютов. Тут надо сказать о функциях полковой ПДС. Звучит-то как! - парашютно - ДЕСАНТНАЯ! А всего-то служба занималась только хранением, переукладкой, собственно, поддержанием парашютов летного состава в надлежащем порядке. Помнится, укладчиков парашютов в службе не было, по-видимому, начальство экономило на штатах. Для периодической переукладки парашютов привлекались сержаки из летного состава. Так сказать, «любопытства для", и я несколько раз занимался этим делом. Дурневу я чем-то приглянулся и он даже предлагал мне после демобилизации поступить на завод, где он до армии испытывал парашюты и надеялся туда вернуться. Обещал сделать из меня классного парашютиста-испытателя. Правда, меня что-то эта перспектива не привлекала. Да и о скорой демобилизации я тогда не подумывал. Надеялся все же, утвердившись в должности штурмана, продолжать службу в армии. Так же во время моего отсутствия произошло еще одно событие, заставившее наших летчиков изрядно поволноваться и натерпеться страху. Дело в том, что полки нашей дивизии планировалось использовать в числе других авиационных соединений в предстоящем в честь дня Победы воздушном параде (вместе с наземными родами войск). Начались тренировочные полеты строем. Здесь надо заметить, что Дальняя Авиация в основном боевую работу выполняла в ночных условиях и одиночными самолетами, следовавшими к цели с определенными временными интервалами. И. благодаря такой специфике боевой работы, летать строем не была обучена. А обучение такому полету чревато многими неприятностями. Чтобы не углубляться в пространные объяснения, что значит обучиться полетам строем, приведу лишь один довольно трагичный пример, свидетелем которому был я еще до войны, летом 1940 года на аэродроме в г. Лебедине (под Харьковом), где я проживал с родителями. Там базировался полк скоростных бомбардировщиков СБ. Отрабатывался полет строем клина звена из трех машин. На подходе к аэродрому один из ведомых по какой-то причине оказался несколько выше ведущего. Пилот, потеряв из виду своего ведущего и, по-видимому, решив, что он отстал, увеличил скорость и винтом одного из двигателей нанес удар по хвосту самолета ведущего (к-ра звена ст. л-та Батракина). Ведущий самолет перешел в беспорядочное падение, экипаж в составе 3-х человек погиб. Самолет, совершивший "наезд" совершил вынужденную посадку за пределами аэродрома. Экипаж, к счастью, остался жив. Я привел этот пример еще и потому, что по рассказам ребят при тренировочных полетах предпосылок к таким ситуациям было несколько. Так же пилоты теряли из виду своих ведущих. Так что полеты эти проходили при сильнейших нервных напряжениях не только пилотов, но и остальных членов экипажей. Особенно воздушных стрелков ведущих самолетов, просматривавших заднюю полусферу и следящих за эволюциями ведомых. Приходилось непрерывно, до боли в шее, крутить головой - то влево, то вправо. К всеобщей радости всех, подготовка к воздушному параду была отменена. Так что все закончилось благополучно.

ХР-215
25.12.2009

Ну, и еще одно происшествие со счастливым концом. У самолета нашего полка при взлете отказал двигатель. Сели на "брюхо". Экипаж отделался легкими ушибами А вот в колхозном яблочном саду (рядом с Софиевским парком) была проделана широкая просека метров сто или более. А вообще-то продолжались, хотя и не частые, полеты наших самолетов по программе войсковых испытаний. Были проблемы с "движками" (это, в основном) и другим оборудованием, в частности, с коллиматорным прицелом К-8Е на пушке ШВАК - при стрельбе от вибраций разрушалось крепление стекла, на которое проецировалась прицельная кольцевая сетка с перекрестьем. Воздушным стрелкам из-за этого нередко приходилось заканчивать стрельбу по конусу (учебной цели), прицеливаясь по стволу пушки. Правда, от этого дефекта была и некоторая выгода: дефектное стекло использовалось стрелками в качестве карманного зеркальца - это было (если по-современному) признаком некоей гламурности. Ну, коль упомянул о "гламурности" - еще одна "бытовая" зарисовка. Начну немного издалека. До ленд-лизовских поставок основной летной одеждой в нашей авиации был меховой комбинезон и, в какой-то мере, кожаный реглан ( он, скорее выполнял роль престижности - и не только по отношению к представителям других родов войск, но и по отношению к своим "нижестоящим" коллегам, не "сподобившимся" заполучить такую престижную вещь). Куртки у летчиков появились, когда "заработал" ленд-лиз. Ну, о знаменитых меховых куртках (их у нас называли "английскими") из кожи коричневого цвета, я говорить не буду. Они появились и приобрели популярность задолго до того, как я попал в авиацию. Да они и были, в основном, у летного "начальства", начиная с комэсков и выше (хотя считалось вроде бы, что они полагались в качестве летного костюма летчикам по должности не ниже командира звена). А простой "летающий" люд (рядовые летчики и "сержаки") в нашем полку (о других, говорить не буду) до конца 44-го года летали летом на сравнительно малых высотах (при нормальных температурах) в обычной повседневной форме, а зимой и летом (на больших высотах - при низких температурах) в меховых комбинезонах. Можете себе представить, каково летом "париться" в них до подъема в зону низких температур! И вот, в конце 44-го, а скорее, в начале 45-го года (точно не помню), рядовым летчикам и сержантам выдали летные костюмы (куртка и штаны), так называемые альпаки. Ткань бледно-зеленого цвета, с большими накладными карманами (и на куртке и на штанах), изнутри подбитые жиденьким мехом (вот до сего времени не могу точно сказать - натуральным или искусственным). Пожалуй, и в настоящее время эти альпаки не потеряли бы своей привлекательности. А что говорить про то время! Народу эти костюмы так понравились, что их превратили, практически, в повседневную форму. Носили не только при полетах, но и в их отсутствие. Даже в "самоволки" бегали в них. На первых порах самовольщиков это спасало от задержаний комендантскими патрулями - патрули принимали их за офицеров. Такое, не по прямому назначению, ношение спецодежды до того разозлило нашего к-ра полка Подобу, что он на одном из утренних полковых построений произнес целую речь по поводу такого "непотребства". Смысл ее был таков: мы слишком преклоняемся перед всякой заграничной вещью. Эти костюмы в Канаде, мол, носят всего-навсего лесорубы - это их спецодежда. А вам хоть хомут на шею надень и скажи, что он американский, тоже будете носить не снимая. Стыдно! Выслушали. Но, не "вняли". И дальше продолжили носить эти альпаки вне полетов. Но теперь старались не попадаться на глаза начальству. Правда, и начальство не очень-то преследовало. От "бытовухи" - к событиям и важным и не важным. Пока я отлеживался в госпитале, в казармах нашего авиагородка, где ранее располагался лагерь военнопленных, "образовался" дисбат - дисциплинарный батальон. Нам приходилось пробегать мимо этих казарм, направляясь к стоянкам наших самолетов. Частенько "притормаживались" у проволочных ограждений дисбата. Интересно было понаблюдать, чем там занимались, вернее сказать, чем занимали "насельников" этого заведения их "воспитатели". Зрелище не из приятных. По нашим наблюдениям штрафников заставляли выполнять, скорее, всего абсолютно бесполезную, но сильно изнуряющую, и физически, и психологически, работу. Одна и та же группа сначала рыла в отведенном месте глубокий котлован, а затем его зарывала. И все это - под присмотром и под грубые окрики охранников. И такие группы в одно и то же время "рылись" в разных местах огороженной территории. Наши мысли были, пожалуй, едины - не дай бог попасть в такую ситуацию! Дисбат просуществовал где-то до конца июля 45-го. После его исчезновения эта территория была занята противотанковой артиллерийской бригадой, перебазированной из-под Вены. Это были фронтовики. Пушки, помнится, были калибра 50 мм. На стволах многих орудий звездочки (на некоторых из них довольно много, пожалуй, и до десятка набиралось). Это впечатляло! Казалось бы, для разного рода трений, как это не раз бывало между различными войсковыми формированиями, соседствующими на смежных территориях, в данном случае оснований вроде бы не было. Все же боевая часть и, судя по звездочкам (числу подбитых танков и др. самоходных единиц), - весьма заслуженная.

ХР-216
04.02.10

Однако, случилось все так, как и должно было случиться, когда в одном гарнизоне оказываются разные части. Вначале все было тихо, мирно. Приглядывались друг к другу, затем пошли мелкие стычки. Причем главным зачинщиком их были наши авиаторы. Дальше - больше. Дошло до того, что некоторые члены экипажей (возд. стрелки) в полет набирали немного мелких камней, которыми на взлете "бомбили" место расположения артиллерийской техники. Хорошо, что обходилось это без серьезных последствий. Но, тем не менее, реакция на эти "развлечения" со стороны артиллеристов чуть было не закончилась для авиаторов весьма печально. Однажды взлетающий Ер-2 был обстрелян ими из крупнокалиберного пулемета (ДШК). Несколько пуль прошили хвостовую часть фюзеляжа, где находились стрелок-радист (серж. Галкин) и возд. стрелок. Одна из них прошла рядом с лицом радиста и слегка повредила стойку радиостанции. До нас дошли слухи, что и наше командование и командование артиллеристов получили серьезную взбучку от вышестоящих начальников. Распри поутихли, но совсем не прекратились. Чем все это закончилось - опишу попозже. В это же время (лето 45-го) меня снова начали "продвигать", вернее - "обременять" всякими для меня нежеланными, можно сказать, общественными нагрузками. Ну, во-первых - избрали (скорее - назначили) комсоргом полка, так сказать, продвинули на офицерскую должность. Принял это назначение безо всякого энтузиазма (все эти перспективные для "карьерного" роста назначения, как сейчас бы сказали, меня, ну никак! не привлекали). Не было у меня абсолютно никакого стремления к "кресельным", руководящим должностям и только, подчиняясь дисциплине, не сопротивлялся. Естественно, особенного рвения в таких делах не проявлял, обязанности исполнял чисто номинально, что, как я понимал, полковых замполита и парторга вполне устраивало. Для них главное, по-моему, было, чтобы дивизионное политотдельское начальство не ругало. А это было сравнительно просто делать - вовремя всякие бумажки в "верхи" отправлять. Чем я, собственно, и "обременял" свою комсорговскую должность. Проходило. Кстати, помимо этого назначения, за мной были сохранены обязанности члена полкового партбюро и обязанности общественного (от сержантского состава) заседателя военного трибунала. Но и это не все. Вскоре после моего избрания (назначения) на должность полкового комсорга меня назначили еще на одну офицерскую должность - начальником клуба полка. Ну, это уже - ни в какие ворота... Что ж, пришлось подчиниться, куда денешься. Ну, и вроде бы "в вдогонку" - еще одну должностишку подкинули - зав. полковым парткабинетом. Жесть! Кроме этого сленга, ничего подходящего под руку не попало, чтобы выразить мое отношение к этим "назначениям". Жесть! Ну, остановлюсь на моем пребывании в должности начальника полкового клуба. На этом "поприще" я все же, хотя и не с полной отдачей, но потрудился. Оказалось, что в полку обнаружились незаурядные таланты. Командир корабля Чернобай до того, как стал летчиком, окончил Киевское цирковое училище (амплуа - клоун). Второй пилот Пьянков чуть ли не консерваторию оканчивал по классу вокала (тенор) - полковые поклонники его пения прозывали его не иначе, как Лемешевым. Забегая вперед, могу сказать, что его в конце 45-го демобилизовали вроде бы как певца и он, по слухам, пел в одном из известнейших театров Москвы, чуть ли не в оперном. Ну, и еще кое-какие таланты обнаружились в нашем полку (в основном, музыканты). Так что стихийно, можно сказать, создался самодеятельный эстрадный ансамбль. Полковые замполит и парторг эту "инициативу" масс весьма активно поддержали - все же хорошая альтернатива пьянкам и дракам. Понадобилось, видать, необходимость это стихийное движение обеспечить идейно-политической поддержкой. Почему-то выбор и тут пал на меня, хотя я и не был замечен, как специалист в таких делах. Сработал, пожалуй, принцип - "надо, Федя!". Пришлось и это начинание "возглавить". Вот так я и еще в одно "мероприятие" попал. Правда, эта нагрузка для меня не была особенно обременительной. На мне лежали обязанности по организации концертов (выступали не только в полку, но и выбирались в ближайшие населенные пункты в окрестностях Умани). Я договаривался с местными властями по проведению у них наших выступлений. В городском Уманьском драмтеатре доставал кое-какие реквизиты (для клоуна, для музыкантов ансамбля). Исполнял обязанности билетного кассира на "выездах". Отчитывался перед городскими финорганами по выручке за концерты. т.д. и т.п. В общем не перетруждался. У зрителей самыми популярными "артистами" были певец Пьянков (его исполнение романса "Качели..." по - многу раз вызывалось на "бис") и всякие клоунские "фортели" Чернобая. Кстати, я все же договорился со своими "отцами командирами", что от полетов они все же не будут меня отрывать. Летал воздушным стрелком в экипаже Виктора Сорокина (командира звена) и ожидал направления в Летный центр. Пока сохранялась надежда на мое возвращение в должность штурмана и Зарубин (штурман полка) меня все время подбадривал в этом. А пока продолжал периодически загружать всякими штурманскими делами (в основном - работа с картами, подготовка разных наглядных пособий для учебных занятий по навигации и бомбометанию и др.). В общем, жизнь моя в это время была весьма насыщенной - только успевай крутиться.

ХР-217
07.02.10

45-й год со времени моего возвращения из госпиталя и следующий - 46-й (до моей демобилизации 26-го апреля) был для меня, да и для моих ребят-однополчан весьма насыщенным событиями. Кроме тех, о которых я упоминал в предыдущем писании были и другие события, которые сохранились в памяти. По своей значимости они, может быть, и не существенны, но все же, поскольку являются частью событий того времени, о них стоит упомянуть. Где-то в июне компания наших офицеров-летчиков затеяла драку с какими-то пехотными офицерами Уманьского гарнизона ("красноперыми", как их именовали наши летуны) из-за дам, которая закончилась стрельбой из пистолетов и легким ранением одной из дам (в мякоть того места, на котором сидят). Дело дошло до военного трибунала. Судили наших летчиков за организацию драки с применением оружия и женщин - за занятие проституцией. На суде разрешалось присутствовать только офицерскому составу. Я попал в число зрителей, как имевший статус заседателя трибунала. Суть дела такова. В одном из городских домов жили две молодые женщины - подруги. Одна из них, хозяйка квартиры, была женой советского офицера, военного коменданта одного из немецких городов, где он в это время и находился. Вторая - не замужем, работала школьной учительницей. Жена коменданта регулярно получала от мужа продуктовые и вещевые посылки, так что "девушки" не бедствовали. К ним похаживали два пехотных капитана (один из них, вроде бы и снимал "угол" у хозяйки квартиры). Однажды, группа изрядно подпивших наших молодых ребят - пилотов и штурманов, будучи уже знакомыми с упомянутыми дамами, решила навестить их дома. Вваливаются в дом, а там кроме дам, находились и два упомянутых капитана - "красноперых". Словесная перепалка переросла в потасовку и закончилась выстрелами из пистолета (стрелял один из наших летчиков) и ранением одной из женщин. Суд вызвал огромный интерес со стороны наших однополчан. Множество мнений, множество комментариев. Дело-то "пикантное". А главная "пикантность" и печаль для наших судимых - приезд незадолго до начала суда их жен. Суд проходил в небольшом по размерам помещении, в деревянном домике. Так что не всем, имевшим возможность присутствовать на процессе, удалось попасть в зал суда. Основная масса любопытствующих, включая и жен подсудимых, вынуждена была толпиться снаружи - под окнами дома. А окна находились высоковато над землей. Приходилось карабкаться, чтобы заглянуть вовнутрь. Так что, стоявшие под окнами, довольствовались комментариями счастливчиков, добравшихся до окон. Обсуждение информации проходило весьма оживленно, а среди жен судимых - и весьма эмоционально. Такое событие! Финал этого процесса таков: наши драчуны получили условные сроки, а с женщин трибунал снял обвинения в занятии проституцией - было доказано, что они за свои "занятия" денег или иных материальных поощрений не требовали и, даже, наоборот - делились с "клиентами" содержимым посылок, которые присылал из Германии муж одной из обвиняемых. Самая большая неприятность постигла жену коменданта. Суд принял решение известить ее мужа-коменданта о ее недостойном жены офицера поведении. Ну, и была бурная реакция с визгом и криками со стороны жен проштрафившихся мужей. Несколько позже произошло еще одно довольно значительное событие, изрядно поволновавшее личный состав нашего полка и не только нашего, а и остальных полков нашей дивизии. Стало известно, что авиакорпус, в состав которого входила и наша дивизия, перебрасывается на Дальний Восток. По слухам все были уверены, что идет подготовка к войне с Японией. Мы же очень печалились тем, что нам не пришлось повоевать с немцами. А тут такой шанс! Появилась надежда. Все воспрянули духом. Разговоры только о войне на востоке. И тут - удар! Наша дивизия выведена из состава корпуса (номер его я запамятовал, вроде бы 4-й) и остается на месте своего базирования на аэродромах Белой Церкви (штаб АД и 329 АП), Борисполя (327 АП) и Умани (наш, 328 АП). Печаль нас постигла великая - ушла последняя реальная надежда повоевать! Посыпались массовые рапорты на имя всех возможных командований с просьбами о переводе в полки, остававшиеся в составе перебрасываемого авиакорпуса. И я, конечно, тоже подал рапорт о переводе, правда особой надежды на успех не питал. Понимал, как и многие "просители", что это "пустой номер". Желающих на перевод было столько, что если всех отпустить, в дивизии ни одного человека не останется. Останутся только сироты-самолеты, а это - за пределами реального. Наше командование успокаивало нас какими-то туманными намеками на то, что не все потеряно. И нам тоже еще удастся повоевать, мол не без причины наши самолеты, способные доставить солидный груз бомб (до 5 тонн) на сравнительно большие расстояния, остаются на территории Украины. Правда, кто будет нашим возможным противником, об этом умалчивалось. Народ терялся в догадках. Обсуждались самые невероятные варианты. Но все же большинство считало, что если придется еще с кем-то повоевать, то это будет Турция. Надо сказать, что в это время ходили слухи о претензиях СССР на турецкие проливы (Босфор и Дарданеллы). Что, вроде бы, по этому вопросу идут какие-то переговоры с нашими союзниками. Конечно, все это циркулировало в нашей среде на уровне домыслов и слухов, официально не подтверждаемых. Но, нет дыма без огня.

ХР-218
12.02.2010

Корпус убыл на восток все же без нас. А мы, смирившись со сложившимися обстоятельствами, продолжили нести свою службу на своих местах. Практически втянулись в распорядок мирного времени. Полетов стало вроде бы меньше. Правда, чаще стали проводиться учебные тревоги. Но тревоги были какие-то особенные. Бомбы (по 20 ФАБ-100) подвешивались не "условно", а по-настоящему, с ввернутыми взрывателями. Пушка воздушного стрелка (20-ти мм ШВАК) и пулеметы (12,7-мм УБТ) штурмана и стрелка - радиста устанавливались на свои места (турели) с положенным запасом патронов (снарядов) в снаряженных лентах. А самое интересное - полетные карты у штурманов были с проложенными маршрутами на цели условного противника, в качестве которого проходила Турция. Хотя тревоги объявлялись учебными и противник был "условный", мы все же втайне надеялись, что это может стать реальностью, т.е. настоящей бомбежкой турецких объектов. Хотя никаких официальных подтверждений со стороны командования нашим догадкам не было, но большинству из нас очень хотелось, чтобы все-таки наши надежды сбылись. Уж очень хотелось повоевать! Обидно было, что полк, числившийся в составе действующей армии, обеспечивавшийся всеми видами довольствия по фронтовым нормам, не участвовал в боевых действиях. То, что мы переходили на новую технику, участвовали в войсковых испытаниях, что по словам наших командиров по сложности выполняемых задач якобы не отличалось от боевой работы, для нас было весьма и весьма слабым утешением. Хотя среди личного состава полка было не мало таких, кто имел опыт боевой работы, но много было и таких, кто "пороха не нюхал". Ребята и из летного и из технического персонала прибывали из различных авиашкол, в которые попадали в подавляющем большинстве по призыву из "гражданки" (правда в их числе было несколько человек, попавших в школы из действующей армии, но проходивших службу не в авиации и были, даже, из партизанских отрядов Белоруссии). Что касается меня, то я, можно сказать, "пороха понюхал" достаточно. Казалось, мне бы не стоило сильно сожалеть по поводу неудавшейся боевой деятельности в авиации. Радоваться бы, что живой остался! Ан, нет! Тоже рвался в бой. Вскоре упомянутые тревоги как-то незаметно сошли на нет, также незаметно испарились и надежды на войну с Турцией. По-моему, тогда нас не очень интересовал выбор очередного противника - будет это пресловутая Турция, или Япония, или еще какая-то страна. Обидно было, что столько готовились к боевой работе, и на тебе! - война окончилась! Конечно, обидно было. Но, жизнь в полку продолжалась. Вдруг, ни с того, ни с его, как говорится, нам объявили, что по программе учебно-боевой подготовки полку предстоят прыжки с парашютом с рабочих мест экипажа самолета. Этому будут предшествовать серии прыжков, начиная с самых элементарных (с самолета По-2). Реакция "народа" на объявленные "мероприятия" была самой разной. "Старики", уцелевшие в прошедшей войне, особой радости по этому поводу не испытывали - зачем рисковать, когда в этом не было нужды. "Пускай прыгают китайцы - их много", или - "пускай прыгают мухи" еще, один вариант высказываний, правда, непонятно, почему мухи, а не какие-нибудь бескрылые насекомые или более крупная и многочисленная "рать" существ, которых тоже много, но они летать не могут, а поэтому, в отличие от мух, действительно могут рисковать своими жизнями - так реагировали на это мероприятие наши "старики". Мы же, "молодежь" отнеслись к этой новости более спокойно. Прыгать - так прыгать! Прикажут - и будем прыгать. Сочетание боязни с любопытством и ощущение некоей героизации предстоящего мероприятия. Ну, это - общие рассуждения. Были назначены для эскадрилий дни первых прыжков. Занятий по этой теме никаких не проводилось. То ли наши отцы-командиры исходили из того, что летный состав всех степеней в процессе нахождения в учебных заведениях проходил обучение парашютному делу, то ли у них на этот счет были какие-то свои соображения, мне неведомо. Первый день прыжков. Эскадрилия (летный состав) собрались на аэродроме. Должны прыгать с По-2. Как-то не задумывались, как сумеет вся эскадрилия (а это - 30-40 человек) "уложиться" за один день. Скорее всего, никто об этом не задумывался. Работал "железный" принцип: "начальство пускай думает - ему это положено". Сидим в ожидании. Ждем "погоду". Прошло часа три. В небе красная ракета. Отбой полетам. Возвращаемся в свои казармы. Дня через три снова собрали нас. Теперь, объявили, будем прыгать с Ли-2 (двухмоторный "Дуглас"). Ну, в этот "ероплан", насколько помнится, можно было разместить человек 20 парашютистов (при желании можно и больше). И опять сидим. Ждем. На этот раз - прилета самолета (Ли-2) из Белой Церкви. Пошло какое-то время. Объявляют: самолета не будет. И снова возвращаемся в свои казармы. Такие ситуации (с некоторыми вариациями) еще возникали несколько раз. Вот так, до своей демобилизации и не пришлось мне прыгнуть (с парашютом). Я, кстати, об этой эпопее с парашютными прыжками, написал здесь не случайно. Уж очень интересным был финал этой истории. Но, об этом в следующем посте.

ХР-219
14.02.2010

Так вот, чем закончилась эта история с парашютными прыжками. Буквально через несколько дней после моей демобилизации 328-й полк перебазировали из Узина (под Киевом) на Сахалин (Кировское). Там авиаполк пересел на Ту-2. В программе переучивания было и освоение аварийного покидания экипажем самолета своих рабочих мест (парашютные прыжки). Новое командование полка, ознакомившись с передаваемой полковой документацией получило информацию о том, что летный состав на прежнем месте базирования полностью выполнил программу парашютных прыжков, предшествующую прыжкам, связанным с покиданием своих рабочих мест в аварийных ситуациях. А как эта программа реализовывалась - см. ХР-218. Поэтому, ничего не подозревающих ребят начали сбрасывать безо всяких предваряющих эти "действа" объяснений из кабин Ту-2, ими занимаемых. К счастью, при этом никто из прыгавших, не пострадал. Узнал я об этом финале парашютной "эпопеи" от своего друга и однополчанина Сани Вилкова, стрелка-радиста нашей авиаэскадрилии, после своей демобилизации приехавшего ко мне в Ужгород (Закарпатье), где я в это время работал начальником связи аэропорта. А теперь - о финале взаимоотношений авиаторов нашего полка с артиллеристами противотанковой бригады. Неприязненные отношения, сопровождавшиеся частыми драками, достигли такого уровня, что этим делом занялось окружное командование (Киевский ВО). По всей вероятности, командование нашего полка и командование артбригады получили серьезный нагоняй. Политорганы упомянутых частей зашевелились. Состоялись встречи представителей различных "властных структур" конфликтующих сторон. Я, как комсорг полка, был привлечен с другими комсомольскими "деятелями" обеих частей на одну из таких встреч. Обсуждался "сценарий" братания "драчунов". Было решено организовать на открытой площадке демонстрацию какого-либо художественного кинофильма. Для его просмотра предлагалось собрать вместе побольше "служивых" из авиаполка и артбригады. Организовать, так сказать "братание" противоборствующих сторон. Тут, уместна маленькая деталька из тех прошедших времен: рядовой и сержантский состав наших вооруженных сил в качестве "табачного" довольствия получал махорку и, реже, табак. Исключением, пожалуй, были летный рядовой и сержантский состав авиации, который получал папиросы - одна пачка (25 шт) на день, но сортом пониже (например. "Эпоха"), чем для офицерского состава ("Беломорканал" или чинам повыше - "Казбек"). "Маленькая деталька" - это к тому, что ребятам нашего полка, кому были положены папиросы, посоветовали прихватить их с собой на предстоящую встречу с артиллеристами. Особых проблем с реализацией этого предложения не ожидалось. Папиросы выдавались раз в 10 дней (по 10 пачек). Последняя выдача была накануне. Ощущение такое, будто организаторы "братания" свое мероприятие специально приурочили к первым дням выдачи. Но это только предположение, не более того. Папиросы, учитывая их не вседоступность и особую престижность в сравнении с "махрой" или табачком "один курит - семеро падают", вероятно, в планах устроителей "дружественной" встречи, играли не последнюю роль. Поскольку фильм на открытой площадке возможно "крутить" только в вечернее время, а дело было в августе, проведение "мероприятия" было запланировано после окончания ужина. Накануне в дневное время замполиты нашего полка и артбригады и какие-то более высокие политические "чины" собрали нас, комсомольских "вожаков", на окончательный инструктаж. Проинструктировали. Выразили твердую уверенность, что мероприятие будет успешным. И распри между нашими частями на этом закончатся. Блажен, кто верует! На пустыре, частично занятом посадками кукурузы, примерно на равном удалении от наших казарм и казарм артиллеристов вкопали два столба для экрана. Места для зрителей - травка. После ужина "народ" наших частей стал подходить к площадке. Экран был повешен. Кинопередвижка развернута. Невдалеке тарахтел движок. Объявили: будет показан фильм "Богдан Хмельницкий" в двух сериях. Мы, комсомольские "вожаки" "враждующих частей занялись, в соответствии с полученными инструкциями, рассаживанием зрителей таким образом, чтобы образующиеся стихийно группки были смешанного состава - авиаторы вперемешку с артиллеристами. Вроде бы получилось. Наши ребята угощают своих коллег папиросками ("как учили!"). Стали налаживаться, вроде бы, и словесные контакты. Начался показ фильма. Народ "вперил" свои взоры в экран. Первая серия закончилась безо всяких эксцессов. Не до ссор было. Все внимание было отдано фильму и одному из его героев, любимцу публики, Михаилу Жарову. После короткого перерыва началась вторая серия. Прошло минут 15-20 с начала показа второй серии. Вдруг, среди зрителей в темноте началась какая-то возня, быстро переросшая в драку. Четко слышались выкрики: "Авиаторы! Наших бьют!". Драка разрасталась, какие-то неразборчивые выкрики вперемешку с матом. Крик с командным подтекстом: "Автоматчики! Бегом в расположение!". Какая-то группа людей побежала в сторону казарм артиллеристов. Особой реакции среди дерущихся на бегство "вроде бы автоматчиков" не последовало. А, зря! Как показало дальнейшее развитие событий, "сбежавшие" автоматчики вернулись назад с автоматами и вполне организованной группой. Быстро группа дерущихся была ими надежно окружена. Кстати, в числе окруженных оказались и мы, "комсомольские вожаки" обеих сторон, разнимавшие дерущихся и, что греха таить, тоже пускавшие в ход кулаки - корпоративная солидарность, однако!

ХР-220
10.04.2008

Началась "фильтрация" окруженных. Своих автоматчики пропускали свободно, а вот наших авиаторов выталкивали из окружения, перед тем изрядно поколотив. Некоторые после этого по нескольку дней пользовались услугами полковой санчасти, залечивая свои многочисленные синяки и ссадины. Что касается меня. На мне же не было написано, что я комсорг полка. Поэтому пришлось выбираться, как придется. Помог мой пехотинский боевой опыт: используя темноту, сумятицу и неразбериху в стане окруженных, где перебежками, где ползком - по-пластунски - добрался до посадок кукурузы и, наконец, вырвался из окружения. Практически целым и невредимым. Вот так закончилась попытка по-хорошему примирить враждующие стороны. О том, что этот инцидент имел весьма серьезные последствия для нашего полка я узнал только в начале лета 1950-го года и довольно странным образом. Для этого придется вернуться к началу апреля 46-го года. Наш полк в Умани был поднят чуть ли не по тревоге. Оставив свои самолеты на аэродроме, личный состав был погружен на автомашины и двинулся в населенный пункт Узин (недалеко от Киева). По прибытии был размещен в казармах Узинского авиагарнизона. Начальником которого был полковник Зыканов. Личность была заметная и не запомнить его было практически невозможно. Для меня - так это точно! И вот, начало лета 50-го года. Город Ужгород Закарпатской области. Местный аэропорт ГВФ. У аэропорта - звено своих самолетов По-2 (У-2). Ну, и я тут - начальник службы связи аэропорта. Собирает нас, руководителей служб начальник аэропорта Г.П.Верниченко у себя, где представляет нам прибывшего на должность пилота По-2, демобилизованного полковника Зыканова Ивана Алексеевича. Да, да, - того самого, начальника Узинского авиагарнизона. Сравнительно быстро наше знакомство дошло до такого уровня, который можно было бы без всяких натяжек именовать дружбой. Однажды у нас зашел разговор о нашем 328-м полке. Меня интересовала причина нашего стремительного перебазирования полка без самолетов в Узин и его дальнейшая судьба. И вот, что услышал от Ивана Алексеевича. Якобы командование Киевского военного округа (ВО), возмущенное "драчливым" поведением нашего полка и, особенно, последней дракой с артиллеристами, потребовало от командования Дальней Авиации (или еще 18-й ВА?) убрать 328 БАП с территории округа. Вот и был полк через Узин перебазирован на Сахалин (Кировское) со сменой прежнего командования (к-ра полка м-ра Подобы и замполита м-ра Харичева). Таков финал августовской (45 г.) драки с артиллеристами. Ну, больше ничего интересного в описываемом интервале времени вроде бы не происходило. Полк занимался продолжением войсковых испытаний самолета (Ер-2), но уже не с таким "рвением", как прежде. По-видимому, интерес у создателей к своему самолету начал понемногу падать. На смену самолетам с поршневыми двигателями стремительно шли реактивные. Все разговоры уже в бОльшей мере шли вокруг реактивных машин - Як-ов. МиГ-ов. Шла и просто боевая учеба. Полеты по маршруту - дневные и ночные, бомбометание по целям на полигоне, воздушные стрельбы по конусам. Тут вспомнился один случай с трагическим концом. Произошло это не в нашем полку, но мы знали о нем из приказа, зачитанного во всех полках. Экипаж (кстати, имевший боевой опыт) выполнял ночной полет по маршруту и бомбометание по подсвеченной (костром) цели. Вернувшись на свой аэродром, доложил о выполнении полетного задания и, в частности, о "поражении" учебной цели. Кстати, в учебном бомбометании использовались далеко не "учебные" бомбы - 100-килограммовые ФАБ-100. Спустя некоторое время в части поступила информация от гражданских властей. Сообщалось, что неизвестный самолет в темное время суток сбросил бомбу на ужинавших трактористов и людей, связанных с обслуживанием прицепных агрегатов. Все, находившиеся там люди (помнится, 6 или 7 человек) погибли. А вся находившаяся с ними техника приведена в полную негодность. Армейское командование Дальней авиации в результате розыскных действий установило и номер полка и экипаж, отбомбившийся по трактористам. Установлено, что экипаж принял костер за "подсветку" цели на полигоне. А самое интересное - костер трактористов находился в ста километрах от полигона. И зто не единственный случай. Летом 44-го года нам зачитывали приказ о сбрасывании авиабомб экипажами АДД в трестах (трехстах!) километрах от цели - скоплению танков противника (до 600 танков) в районе Августовских лесов. Вот такие "чудеса" "порой и иногда" встречаются. Воистину - "нарочно не придумаешь!". Что-то все чаще и чаще стали посещать меня мысли об изменении, так сказать, своей профессиональной ориентации. Уверенность в том, что я могу быть забракован по медицинским показаниям (после трепанации черепа в мае 45-го) и навсегда отстранен от летной работы, о которой мечтал и к которой готовился еще со школьной скамьи, росла с каждым днем. Со страхом ждал, когда возобновятся, так сказать, плановые медкомиссии для летного состава. Не знаю причин, но за время моей службы в полку я ни разу таких комиссий или просто обследований, не проходил, хотя с начала службы (июнь 44-го) и, забегая вперед, до самой демобилизации (апрель 46-го), числился в летном составе.

ХР-221
18.05.2010

Решение принял такое: ждать, когда будут демобилизовывать мой год и не "рыпаться". Может, медкомиссию и пройду и после этого можно будет подумать - продолжать ли летную службу до "пенсии". Естественно, и если буду произведен в офицеры, как обещалось, и восстановлен в штурманской должности. А пока займусь-ка подготовкой к поступлению в ВУЗ, благо, время и возможности для этого наличествуют. Да, и эти занятия не помешают мне в случае оставления меня на летной работе - надо будет думать о поступлении в какое-либо военное учебное заведение соответствующего (летного, естественно) профиля. Ведь, у меня не было никакого диплома по результатам обучения в авиашколах (Харьковская, Канская) стрелков-бомбардиров. Своими сомнениями и раздумьями по поводу своего будущего поделился со штурманом полка к-ном Зарубиным, который, не смотря на мое отстранение генералом от обязанностей штурмана корабля продолжал привлекать меня для выполнения рутинных работ по навигации (работы связанные полетными картами), наблюдения (в полете) за результатами учебных бомбометаний некоторых наших штурманов. Особливо, штурмана нашей, 3-й АЭ, к-на Цховребова - не любил его Зарубин, считал его весьма посредственным штурманом. Вообще-то и в эскадрилии его не очень любили. Клички у него были: "князь", "Сулико". Как-то он в одном из тренировочных полетов "сбился с маршрута", попросту - "блуданул". Всякие "проколы" начальства, если их не удастся скрыть, становятся достоянием "масс" - тут же появилась песенка "по поводу": "С общежития на уборную (располагалась метрах в ста от общежития) Цеховребов маршрут проложил. Он блудил, блудил под заборами, Блуданул, и в штаны наложил..." Ну, на этом о своих раздумьях и гаданиях по поводу своего будущего закруглюсь. Как бы там не было, служба наша продолжалась, хотя при этом несколько изменились наши ожидания. Если до окончания войны все жили в ожиданиях скорейшего начала боевых вылетов, а выполнявшиеся полком войсковые испытания хотя и были важными и престижными, но боевая деятельность для нас имела все же бОльшую знАчимость. Но, вот война закончилась и перед нами (имею в виду "срочнослужащих" - рядовых и сержаков) возникли новые надежды и ожидания. Подавляющее большинство начало думать о демобилизации и скорейшему возвращению домой. Правда, судя по тому, как в это время шла эта самая демобилизация (по нашим понятиям - очень медленно), надежды были не оптимистичными. Но, дух наш все же не был полностью сломлен наступившими переменами. Продолжались полеты. Проходили политзанятия и политбеседы - политработникам надо было как-то поддерживать и сохранять высокий "политико-моральный дух" служивых, проходили по-прежнему занятия по специальностям, ну и (куда от этого денешься!) проходило несение караульной службы. О последней много не расскажешь - рутинная процедура, жестко регламентированная соответствующими документами и, так сказать, "многовековым" армейским опытом. И, тем не менее... И тут присутствовала и солдатская смекалка и хитрости всякого рода и не всегда безобидные - я ранее уже упоминал как караул у нашего полкового знамени ночью покинул караульное помещение - отправились "по бабам" и что самовольщиков спасло от трибунала только объявление амнистии по случаю победы. А вот картинка не столь криминальная, по схожему сюжету использовавшаяся довольно часто - солдатская смекалка! Аэродром. Караульное помещение. Несколько трехсменных постов на т.наз. "линейках" - эскадрильских стоянках самолетов (3 поста) и несколько близко расположенных постов на других аэродромных объектах (4 или 5). На постах, связанных с охраной самолетов, часовой должен был не стоять на одном месте, а прохаживаться вдоль стоянки самолетов своего поста в обе стороны ("туда - сюда" - примерно, 50 - 75 метров) в течение (в подавляющих случаях) четырех часов (по уставу - 2-х, но по какому-то негласному умолчанию, уставная норма массово нарушалась - к выгоде часовых). В ночное время занятие весьма нудное. Поэтому, с наступлением темноты часовые собирались где-нибудь в районе одного поста и, пока их никто не тревожил, занимались трепом - так быстрее летело время. Часовому у караульного помещения надо было при появлении какого-либо поверяющего кричать об этом как можно громче, чтобы на других постах услышали и приняли "соответствующие" меры, т.е. разбежались по своим постам. Естественно, весь караул, включая и его начальника, был заинтересован, чтобы поверяющие при своих посещениях не обнаружили нарушений. Что, как правило, и случалось. Часовыми у караульного помещения старались назначать самых "голосистых". Их главной обязанностью было вовремя заметить появление поверяющих и как можно громче оповестить об этом посты на линейках. Для этого надо было как можно громче прокричать при появлении поверяющего, в пределах караульного помещения, сопровождаемого разводящим, стандартный (уставной) набор слов: "Стой! Кто идет?". На ответ: "Разводящий с поверяющим". Громко, так чтобы услышали на самых удаленных постах: "Разводящий ко мне! Поверяющий (это слово произносится как можно громче) - на месте!" Так что появление поверяющего на постах встречается бодрыми окликами "бдительных" часовых. Все довольны.

ХР-222
25.05.2010

Где-то, числа 9 или 10-го сентября 45-го я был срочно вызван к командиру полка Подобе. Прибегаю. Докладываюсь. Кроме командира в кабинете были замполит Харичев и начальник штаба Михайлов. Стою перед ними, жду, что скажут? Почему-то подумалось: наверное, пришло долгожданное распоряжение о направлении меня на курсы в Летный центр Дальней авиации. Не знаю, радоваться этому или печалиться - ведь, после возвращения из госпиталя я не особенно верил в то, что дальнейшая летная служба (все-таки операция на черепе!) может быть для меня не противопоказанной. Но я поспешил со своими. Оказалось, что я был вызван по весьма печальному для меня событию. Умер мой отец! Об этом и сообщил мне командир. Выразив по этому поводу сочувствие и свое удивление тем, что я никогда не упоминал о "статусе" своего отца. Это о том, что он инженер-подполковник, занимал довольно высокую начальственную должность, имел какое-то отношение к некоторым персонам из высшего командования ВВС, поскольку оттуда пришло распоряжение - немедленно предоставить мне отпуск для поездки в г. Лебедин, Сумской обл. (место последней службы отца) и стандартное: "Об исполнении доложить!". Ну, насчет статуса моего отца... Отец начинал службу в авиации в 1915-м году с учебы в Брянской авиашколе мотористов (механиков). Затем - служба на "технарских" должностях в авиационных частях царской армии, Красной гвардии и Красной Армии. От унтер-офицера до инженер-подполковника в качествах эксплуатационника и ремонтника авиационной техники. Так что за свою службу ему приходилось обслуживать самолеты многих летчиков и в царской армии и в советской. Многие из этих летчиков впоследствии занимали довольно высокие командные должности в Красной Армии. Вот, кто-то из них и "позаботился" о предоставлении мне отпуска для поездки на его похороны. Скорее всего, так оно и было. Получив на руки необходимые документы, быстренько добрался до станции и на первом же отходящем поезде отправился в сторону Киева. В Киеве решил заглянуть на городскую "толкучку" (т. наз. "Евбаз" - еврейский базар), расположенную недалеко от вокзала, хотел купить там что-либо в качестве подарка матери и младшему братишке. И, не успев осмотреться, тут же был схвачен комендантским патрулем. Первой причиной задержания был назван существующий, якобы, запрет на посещение рынков ("толкучек") военнослужащими. Второй причиной, вызвавшей их немалое удивление, явилась запись в моей красноармейской книжке. В графе "личное оружие", наряду с предыдущими: "автомат ППШ, снайперская винтовка СВТ", снова "автомат ППШ", следовала запись: "пушка ШВАК". Последовал с их стороны резонный вопрос: с каких это пор пушки стали считаться "личным оружием"? Решили доставить меня в свою комендатуру и там уж разобраться со мной как следует. Ну, с пушкой разобрались. Для этого мне пришлось объяснять, что пушка ШВАК - это нечто, похожее на крупнокалиберный пулемет (20 мм, 800 выстрелов в минуту), весит всего 42 кг, используется на наших самолетах, легких танках и еще где-то. А записали мне, вероятно, не разобравшись в том, что это не "личное оружие", а когда разобрались, то не стали уничтожать ее (запись). Так что, все претензии к нашему писарю. При этом разбирательстве, как-то так получилось, что до конца в мои документы не заглянули (видно, разбирательство с пресловутой "пушкой" их сильно отвлекло) и все же за пребывание на рынке мне "назначили" четыре часа "строевой" во дворе комендатуры и мытье полов в их помещении. Пришлось робко (с комендатурскими надо было вести себя очень осторожно, чтобы не усугублять свое положение) намекнуть, что я еду на похороны отца. Удивительно, но это вызвало с их стороны даже некое подобие сочувствия. Все наказания были тут же отменены и мне было разрешено покинуть комендатуру. Дальше, до города Лебедина добирался без особых трудностей и злоключений. Правда приходилось передвигаться не всегда нормальным образом ( в пассажирском вагоне, по билету, полученному по воинскому требованию). Двигался, так сказать, на перекладных, и в теплушках, приспособленных для перевозки пассажиров, и на простых товарняках, включая и буфера (на цистернах), и крыши вагонов. И это - на расстояние не более 450 км. Спешил, однако! И, тем не менее, на похороны не попал. Оказалось, что отца хоронили в Харькове, где он лежал в госпитале (воинское кладбище на ул. Сумской). А у меня все документы, связанные с этой командировкой, были оформлены на г. Лебедин (место службы отца, в 170 км от Харькова). Прибыв в Лебедин, я узнал, что похороны отца состоялись за два дня до моего прибытия в Лебедин. Здесь я застал убитую горем мать и младшего, семилетнего, братишку Юру, ученика 1-го класса. Помнится, что мать тоже не присутствовала на похоронах, ее вроде бы и не удосужились пригласить на них. Все мероприятие проводилось как-то в спешке и вся организация похорон осуществлялась каким-то Харьковским воинским начальством (не помню, существовал ли в то время Харьковский военный округ, если существовал, то это происходило под его эгидой). Кстати, из подразделения, расположенного в Лебедине и начальником которого был мой отец (300-е САМ - стационарные авиамастерские) на похоронах в Харькове присутствовала небольшая делегация. По словам матери она и сослуживцы отца ожидали, что похороны состоятся по месту последней (до госпиталя) его службы, т.е. в Лебедине.

ХР-223
27.05.2010

Так что, не получилось у меня принять непосредственное участие в похоронах отца, к величайшему сожалению! Пришлось задержаться на несколько дней в Лебедине, поддержать опечаленную мать, пообщаться с братишкой. Возможность такая у меня была. Мне мое командование разрешило некоторую задержку (не более 5-ти дней) в возвращении в полк, если такая необходимость возникнет. Все-таки у меня были хорошие командиры - и к-р полка майор Подоба и замполит майор Харичев, и к-р нашей 3-ей авиаэскадрилии майор Диденко, и штурман полка капитан Зарубин и многие другие коллеги - сослуживцы.  Прикинул, что если задержусь в Лебедине суток на трое - четверо, то сумею уложиться в предоставленный мне временной командировочный лимит. После призыва в армию 7-го июля 1941 года этот мой приезд в Лебедин по счету - второй. Первый был в конце мая 1944-го. Тогда я побыл дома немного - дня два. Повидал отца, мать и младшего братишку. Это была последняя встреча с живым отцом. Тогда он живо интересовался моими фронтовыми делами, показал полученные в свое время "похоронки" на меня и опровержения на них. Рассказал, как их скрывал от матери (похоронки), сколько ему пришлось пережить по поводу этих весьма печальных известий. Думаю, это в некоторой степени явилось и причиной его преждевременной смерти. Дело и том, что у него была язвенная болезнь желудка. Перед самой войной он находился на излечении в кремлевском госпитале и, вроде бы его язва была вылечена. Надо было только закрепить эти положительные результаты лечения строгой диетой. Но, тут началась война и было не до диеты. А тут еще похоронки на меня. Кстати, была и третья (не по официальным каналам) похоронка по поводу моей (очередной) смерти - письмо-соболезнование от моих друзей-сослуживцев нашей третьей авиаэскадрилии. Причиной появления этого письма стала информация нашего полкового фельдшера, сопровождавшего меня в госпиталь. По его словам врач госпиталя, принимавший меня, сильно возмущался по поводу моей запоздалой доставки в госпиталь. По его заявлению, я почти труп и жить мне осталось не более 2-х часов. Ребята фельдшеру поверили, поскольку большинство из них видело, в каком состоянии меня грузили на самолет для доставки в госпиталь. Фишка в том, что полк сдал меня в госпиталь все же живым. Поэтому не может быть никаких оснований для отправки родным похоронки. Это должен делать госпиталь. Ну, а я, вопреки прогнозам, все же не умер, хотя и провалялся несколько дней в полубессознательном состоянии в госпитальном изоляторе, откуда, как правило, выносили "ногами вперед". Так что причин для официального уведомления моих родителей не было. Вот и заполнили пробел в этом деле мои эскадрильские друзья-сослуживцы, послав письмо (аж на двух страницах!) моим родителям. Самое печальное - это письмо было написано и отправлено спустя несколько дней после окончания войны, когда все родственники и друзья уцелевших фронтовиков радовались, что они (фронтовики) остались живыми. Ко всему, письмо пришло по обычной почте и его получила мать. Все это не могло не отразиться на здоровье моих родителей и не поспособствовать преждевременному уходу из жизни отца. Ну, мое пребывание в Лебедине не ограничивалось общением только с домашними. Правда, общаться было, практически не с кем. Многие мои друзья-одноклассники погибли или пропали без вести. Тут я, упомянув пропавших "без вести" немного отвлекусь от темы. Как известно, "пропавшие без вести" чаще всего нашими "власть имущими" считались как сдавшиеся в плен врагу и, тем самым, причислялись к "изменникам родины" с вытекающими... Ну, а их родственники соответственно считались семьями этих "изменников", также с вытекающими... Представляете их дальнейшую жизнь с такими клеймами? А что было со многими нашими гражданами, вернувшимся (или возвращенными нашим властям нашими союзниками) из немецкого плена? ГУЛАГ! Хотелось бы пошире развернуть и эту тему и другие темы, являющиеся дискуссионными (о роли Сталина, Жукова и др. в прошедшей войне), но свой сайт не буду превращать и дискуссионный клуб, для этого больше бы подходил блог. Чтобы дальше продолжить тему, связанную с пребыванием в Лебедине, придется снова вернуться в май 44-го. Группа связистов 4-го Украинского фронта в количестве 6-ти человек (три парня - одним из них был я - и три девушки) направлялась в Киев, в распоряжение Украинского управления Наркомата связи СССР. Одной из наших остановок по пути следования был город Харьков. В нашей команде были две девчонки из Харькова. В связи с этим решили здесь задержаться денька на три. Естественно, первый день был посвящен родителям этих девчонок. Они в армии были чуть ли не с первых дней войны, а до этого работали на Харьковском почтамте бодистками (аппараты Бодо - буквопечатающие телеграфные аппараты, кто не знает). Между прочим, наша группа комплектовалась из связистов, но главным критерием отбора было хорошее владение украинским языком. Зачем это требовалось мы узнали только тогда, когда прибыли в Киев. Нас планировалось использовать на объектах связи в райцентрах Ровенской области (Западная Украина). К примеру, меня назначили начальником узла связи в г. Сарны. Буквально, в день моего назначения, во время очередного налета немецкой авиации, в числе других объектов был полностью разрушен и "мой" узел связи. В связи с этим я был на несколько дней (пока мне не подберут другой объект) оставлен при Ровенском узле связи.

ХР-224
29.05.2010

Ну, а я эту "передышку" постарался использовать на получение от военкомата направления в авиаполк (об том я уже писал в своих Хрониках). Чувствую, что отклонился от темы. Возвращаюсь. Прибыли мы в Харьков поздним вечером на крыше пассажирского вагона - хорошее, кстати, место для поездок, просторно, свежий ветерок, правда, не без некоторых неудобств, особливо для наших девчонок: сложности с залезанием и слезанием на крышу и с крыши, некоторые неудобства с отправлением некоторых естественных потребностей (сходить "по малому") опять-таки для девчонок, мы все-таки как-то выкручивались, а им приходилось терпеть, пока не слезут с крыши где-нибудь на остановках. Харьковчанки сразу потащили нас к своей родне. Родные их, помнится, жили в одном доме (в р-не т. наз. Госпрома), так что особых проблем, у кого останавливаться, у нас не было. Я замечаю, что все время отклоняюсь от темы, уделяя много строчек описанию бытовых мелочей того далекого времени. Думаю, однако, что читатели меня простят за такие отклонения. Может, именно бытовая "мелочевка" тех времен все-таки может быть интересна моим молодым (по сравнению со мной) читателям. Встреча наших девчонок-харьковчанок была, по тем меркам - "на высоте", не так много было закуски - карточная система, все-таки, также - городские (не сельские) жители, но спиртного (самогона) было более, чем достаточно. Что-что, а самогон из буряка (сахарной свеклы) в Украине, по-моему, никогда не переводился. Кстати, среди "воинства" он еще назывался "МД" - Мария Демченко (известная до войны украинская последовательница Стаханова в сельском хозяйстве - 500 т сах. свеклы с 1-го гектара). Кроме родных и близких наших девушек-харьковчанок, собрались и их коллеги-связисты, с которыми они работали до войны. В общем, пообщались хорошо - для нас это было большим счастьем и удовольствием. Вед мы такого не видели с начала войны - все начинали службу в армии с ее первых дней, так что это было первое наше общение с "гражданкой". Наутро большинство гулявших проснулись с больными головами и, поэтому остались дома. А меня что-то потянуло на улицу - очень хотелось посмотреть на город, оставленный мной в сентябре 41-го. Город выглядел не сильно разрушенным. Правда, знаковое сооружение Харькова - здание Госпрома, которое до войны изображалось на ( как сейчас бы говорили - "элитных") папиросных коробках, было сожжено - сохранилась только бетонная коробка с выгоревшими окнами. Второе пострадавшее здание - знаменитый харьковский вокзал. Он представлял собой весьма печальное зрелище. Фактически это было нагромождение кирпича, бетона и всякого рода искореженных конструкционных "железяк". Тут я, даже, немного задержался. Вспомнил, как перед отправлением, поезда с нашим учебным отрядом (150 чел.), занимавшимся работами по погрузке разного имущества нашей авиашколы и отправлявшегося в эвакуацию (в Красноярск), последним, над вокзалом неожиданно появился немецкий бомбардировщик (Ю-88). Сделав несколько кругов на весьма малой высоте (при этом не бомбил и не обстреливал), он также внезапно удалился. Кстати, наши зенитчики молчали, видно, и для них такое "наглое" поведение вражеского самолета было неожиданным. Правда, для нашего классного отделения результаты этого налета были, можно сказать, по своим последствиям весьма печальными. Дело в том, что народ, находившийся на вокзале, при появлении бомбардировщика, в спешке стал покидать территорию вокзала, надеясь укрыться от возможной бомбежки за пределами вокзальной территории. Наше отделение в это время занималось погрузкой в пассажирский вагон поезда идущего на восток (через Москву) отрядного имущества и продовольствия и, практически, закончившее ее, уже готовилось занять свои места в вагоне. А тут, черт бы его побрал! - немецкий бомбардировщик. Так же находившийся возле вагона наш командир отряда скомандовал нам бежать в укрытие. Побежали. "Укрылись" на горке во дворе какого-то частного домика. Сидим. С интересом наблюдаем за эволюциями барражирующего над вокзалом бомбардировщика. А наш поезд в числе и других, находившихся на вокзале поездов, спешно покидал территорию станции. Вернувшись на то место, где стоял наш поезд, застали пустое место - наш поезд тю-тю... - ушел. Остались мы без продовольствия и документов. Хорошо, что с нами остался наш лейтенант, командир отряда. Как мы добрались до Красноярска, я писал в предыдущих Хрониках, повторяться не буду (хотя есть грех - все же повторяюсь чаще, чем следует, наверное, это старческое, прошу пардону). Занявшись воспоминаниями, потерял на время бдительность и, так сказать, осмотрительность. Тут окрик: "Сержант! Почему не приветствуете офицера?" В общем, нарвался на неприятность. Кое-как отделался от этого офицера, захотевшего заняться со мной тут же строевой подготовкой (капитан был слегка "навеселе"). Оценив ситуацию, решил "дать деру". К счастью, это мне удалось. Удрал.

ХР-225
31.05.2010

Решил больше не испытывать судьбу, подался к своим ребятам. В районе Госпрома неожиданно встречаю свою одноклассницу - Людку Безсмертну. У нее на лице удивление. Оказывается, прошел слух, что я был ранен - будто бы мне оторвало ногу и неизвестно, жив ли еще я, и неизвестно мое местонахождение. Немного поболтали. Узнал, что она учится здесь в одном из ВУЗ-ов. Также здесь, тоже в одном из ВУЗов, учится еще одна одноклассница, наша отличница, Таська Демченко (Людка отличницей не была, но была, как бы сейчас сказали - твердой хорошисткой). Обе они, в числе других наших одноклассников, были активнейшими комсомольцами. Эта неожиданная встреча обрадовала нас, чего нельзя будет подтвердить буквально через несколько дней, когда я получив назначение в Ровно, заскочил на пару дней в Лебедин. Там я узнал со слов некоторых довоенных знакомых, что и Людка Безсмертна и Таська Демченко (да и еще несколько учеников и, даже учителей из нашей школы), служили во время немецкой оккупации города Лебедина в различных структурах городской власти, управлявшихся немцами. В то время девчонок, контактировавших с оккупантами, в наших армейских кругах называли "немецкими овчарками" и страшно их ненавидели. Можно представить, какие чувства меня обуревали в связи с такой информацией! Теперь в самый раз вернуться к дням моей командировки в Лебедин по случаю смерти моего отца (сентябрь 45-го). Знакомых в городе было немного. Многие ребята из двух десятых классов нашей школы (кстати, единственной средней школы в городе на то время), или погибли, или пропали без вести, а уцелевшие или еще служили, или (демобилизованные по ранению) отсутствовали в городе. Так что, практически, общаться было не с кем. Но с двумя человеками я все же пообщался. Один из них - Юрка Лещенко, старший лейтенант, штурман, оказался в городе случайно - ехал куда-то в командировку и попутно заскочил домой, где не был с начала войны. С Юркой я учился до 9-го класса. Далее он поступил в Харьковское (Роганское) училище штурманов, которое в 40-м году, на основании известного постановления о подготовке пилотов и штурманов в качестве сержантов срочной службы, было преобразовано в авиашколу стрелков-бомбардиров, в которую в июле 41-го и я, в числе других выпускников 10-х классов, был призван. Встречу мы, конечно, обмыли как следует и не расставались до моего отъезда. Юрка тоже был информирован о поведении наших девчонок при немцах. Естественно, мы "кипели яростью благородной" и были готовы на самые крайние поступки по отношению к презренным предательницам - "немецким овчаркам". И тут нам неожиданно представился случай для реализации наших намерений. Вечером, слегка "употребив", мы прогуливались возле нашего городского кинотеатра. И вдруг, нам навстречу появляется Людка Безсмертна. С возгласом: "Здравствуйте, мальчики!" подбегает к нам. Мы даже немного подрастерялись от такой неожиданной встречи. А, буквально, минут за тридцать до этого, мы не на очень трезвые головы обсудили, как мы поступим, если встретим кого-либо из наших бывших одноклассниц - пособниц немецких оккупантов (тех, что служили у немцев). Было решено, что любая из них должна быть уничтожена без всяких оговорок. У Юрки при себе в виде личного (табельного) оружия был пистолет ТТ. Так что в этом у нас затруднений не будет. Решили, что приговоренной нами к смерти, отведя ее за кинотеатр, к речке - в самое глухое по тем временам место, объявим, что за измену Родине во времена немецкой оккупации, она, по нашему решению и от имени наших погибших на фронте друзей и товарищей - одноклассников, будет сейчас же уничтожена (расстреляна). Правда, рассчитывали мы совершить это действо в темное время (вечером). Поэтому, до наступления темноты, мы прогуливались около кинотеатра (недалеко от места предполагаемой казни "презренной пособницы немецких оккупантов") и, сдерживая свою ненависть, вели разговоры с Людкой в таком ключе, чтобы не вызвать у нее никаких подозрений относительно наших намерений. Наконец, наступила темнота и мы, занятые разговором, вроде бы не замечая этого, направились в сторону речки, где собирались "порешить" Людку. К слову: Людка, Таська, Юрка - не уничижительные имена, а так мы общались между собой во времена нашей молодости. Людка ничего не подозревая, продолжала беззаботно болтать. Наконец, решив что настал момент, когда уже можно было раскрыть своей будущей жертве наши истинные цели и намерения, мы ей поведали о том, что ее сейчас ждет, Чувствовалось, что она вначале восприняла наши слова насчет своей казни, как неуместную и злую шутку. Но, поняв что мы не шутим, сразу сникла, начала всхлипывать, что-то бормотать. Мы при этом не испытывали никаких состраданий и намерений своих отменять не собирались и не думали. Вдруг, Людка как-то рванулась в сторону и неожиданно куда-то исчезла. Тут надо сказать, что на пути нашего следования дорога, идущая к мосту через речку, с обеих сторон была огорожена сплошным забором из досок. Мы с Юркой знали об этом, потому не боялись, что Людка сбежит. А оказалось, что в заборе была приличная "дырка". А за ней была сильно заболоченная речная пойма, густо заросшая ольхой и мелким кустарником - было, где скрыться. К тому же, дорога до моста была насыпной и болото лежало метра на два ниже дорожного полотна, так что погоня была бы бесполезной. Вот так закончилось для нас задуманное мероприятие.

ХР-226
02.06.2010

Вообще-то, история с нашими девчонками, служившими у немцев, для меня до сего времени остается загадкой. После войны я неоднократно бывал в Лебедине. В конце сороковых, начале пятидесятых годов (при жизни Сталина) мне было не понятно, почему они, запятнавшие себя сотрудничеством с немцами, так свободно себя чувствуют. В один из очередных моих появлений в этом городе узнаю, что Таисия Демченко выходит замуж за командира дальнебомбардировочного авиаполка наТу-4 (если не ошибаюсь, его фамилия Найден, звание - подполковник или полковник), базировавшегося тогда на лебединском аэродроме. И это в то время, когда наши офицеры, собиравшиеся жениться на невестах, просто проживавших на временно оккупированных территориях и не заподозренных в каких-либо порочащих их связях с оккупантами, должны были все равно испрашивать разрешение на заключение брака у вышестоящего начальства. Услышав такую новость, я подумал, что всем участникам этого "действа" (со стороны жениха) просто неведомо занятие невесты во времена немецкой оккупации. Решил устранить этот "пробел". Первым делом счел необходимым обратиться в местное (городское или районное) управление МГБ. Обратился к начальнику. Прежде всего поинтересовался - он из "местных" или со стороны. Оказалось, что со стороны, откуда-то из России. Это добавило мне уверенности в том, что ему может быть неизвестным, чем занимались некоторые местные жители "при немцах". Рассказал, что мне было известно об этом периоде от местных жителей. (Пишу и удивляюсь, сколько "патриотизму" из меня в те времена извергалось! Это так, для эмоциональной разгрузки.) Кгбэшник (в чине мл. лейтенанта - одна звездочка) внимательно меня выслушал, что-то записал и сказал, что он займется этим делом. На этом мы с ним распрощались и больше не общались. А Таська все же вышла за упомянутого выше командира полка замуж и, ходили слухи, что они хорошо жили. Может, и сейчас живут, не знаю. С Людкой Безсмертной тоже ничего плохого не случилось. Летом (кажется, в 85-м или 86-м году) лебединские друзья пригласили меня пойти с ними в гости к бывшему ученику нашей школы, закончившему десятый класс на год раньше нас - Кутковому (имя, к сожалению, не помню), подполковнику, начальнику военной кафедры Львовского политехнического института. Заходим. Нас встречают и приветствуют муж и жена (кто бы мог подумать, жена Куткового - моя одноклассница Людка Безсмертная!). Можете себе представить, какие чувства испытали мы с Людой. Ведь мы с другом чуть не расстреляли ее в 45-м! Вот, на основании того, что власти все-таки были в свое время информированы о сотрудничестве наших (упомянутых здесь) одноклассниц с немецкими оккупационными структурами, тем не менее никаких репрессивных или ограничительных мер к ним на протяжении всего послевоенного времени не предпринималось. Подтверждение чему - их замужества за высокопоставленными офицерами. На основании всего невольно приходишь к мысли, что их, как активных комсомолок, специально оставляли на вражеской территории. Другое предположить трудно. Возвращаюсь к своему отпуску. После случая с несостоявшемся расстрелом, на следующий день я покинул Лебедин и без особых приключений прибыл в свой полк, опоздав всего на один день. За опоздание меня мой комэск слегка пожурил и на этом все закончилось. Снова начались будни. Редкие тренировочные полеты, политзанятия, несение караульной службы, хозработы и т.д. А для меня еще морока связанная с комсомольской работы (в основном - отписки на политотдельские бумаги и иногда по доброй воле прихожу к штурману полка, помогаю в разборке всякой разной документации по штурманскому делу. Ну и еще клуб. Продолжаю исполнять обязанности начальника клуба. Это дело для меня не было обременительным. Получаешь, даже, какое-то удовольствие от контактов с нашими "творческими" личностями, к-ром корабля Чернобаем (веселый клоун), вторым пилотом Пьянковым (чудесный тенор - "наш Лемешев") и другими, не менее интересными участниками нашей клубной самодеятельности. Иногда организовывали выезды с концертами в ближайшие от Умани населенные пункты. Соскучившийся по "культурным мероприятиям" народ принимал нас, не побоюсь этого слова, восторженно. Это весьма поднимало дух наших исполнителей. Ну, а многие, кому это "светило" с нетерпением ждали, когда их демобилизуют. Пока демобилизовавали стариков (кому вроде бы за сорок) и какую-то часть женщин. Кстати, тогда, пожалуй, никто не думал, что демобилизация родившихся в 23-м году и позже, сильно затянется - некоторые года прослужат до 50-го года (по дате, не по возрасту). Кстати, для молодых - тогда еще не существовало слова "дембель" (появилось в нач. шестидесятых) и не заводили еще "дембельских" альбомов.

ХР-227
04.06.2010

Я, грешным делом, тоже все больше и больше стал подумывать о демобилизации. Самому в удивление: стремление на гражданку значительно, а, вернее, окончательно, стало перевешивать желание остаться в армии и быть, в конце концов, утвержденным в должности штурмана. Стал усиленно готовиться к вступительным экзаменам в ВУЗ. Как ни странно, полковое командование в Влице командира и замполита (майоры Подоба и Харичев) поддерживали мои стремления. У меня всегда присутствовала тяга к чему-то новому (влияние и пример отца!). А тут, как раз, стала привлекать внимание и завоевывать интерес среди людей любознательных и в некоторой степени романтиков, радиолокация. У меня были сведения, что в Киевском политехническом институте был создан то ли факультет, то ли кафедра радиолокации и что туда каждый год объявляются спецнаборы на эту "секретную" (а все "секретное" всегда привлекало любителей технической новизны своею загадочностью) специальность. Вот и я загорелся! Но пока у меня, как и у моих сверстников, не было никаких надежд на скорую демобилизацию. Так что я занимался подготовкой к поступлению в ВУЗ, можно сказать, впрок. Так, в буднях и закончился год сорок пятый. Наступил год сорок шестой. Собственно наступление Нового года и его празднование в моей памяти не оставили каких-либо следов. Значит, ничего значимого не происходило. Где-то, в начале года началась предвыборная кампания по выборам в Верховный Совет СССР. Меня избрали (или назначили?) секретарем полковой избирательной комиссии. Как и в других моих общественных назначениях или избраниях, что было в те времена, практически, равнозначным (думаю, что и сейчас это "имеет место быть - уверен!), я никакой радости не испытывал. По своей инициативе я в такого рода "должности" никогда не стремился и "карьерного" роста в должностях общественно-политических, никогда не  планировал. Ну, а коль назначили или избрали, надо, хотя бы номинально, исполнять появившиеся обязанности. Что я и делал - старался не очень задерживаться по отпискам на поступающие "сверху " различного содержания (в основном, не всегда полезного) бумажки. Впечатление таково, что такая форма реагирования на начальственные "писания", его - начальство - вполне устраивало. Как говорится - «так мы и жили", к взаимному удовольствию. По избирательному округу, куда входил и наш полк, был выдвинут Федор Дубковецкий, председатель колхоза "Здобуток Жовтня" (если по-русски, приблизительный перевод: "Завоевание Октября"). Мы, военнослужащие, как-то безразлично относились к этим выборам, как люди, вроде бы не ощущающие себя постоянными жителями этой местности и нам эти выборы как бы "по барабану". Меня, правда, заинтересовала одна деталька его биографии. Он был призван на военную службу в 1915-м году (в царскую, еще армию), был направлен в Брянскую авиашколу авиационных мотористов и, закончив ее, служил в авиации. Эта часть его биографии полностью совпадала (по времени и месту) с частью биографии моего отца. Думалось, что они могли быть знакомыми и, возможно, и в одних частях служили. К сожалению, мне, при всем моем желании, встретиться с Дубковецким так и не удалось. А хотелось очень! Выборы, как и должно было быть в те советские времена, прошли "успешно" при почти 100-процентной явке к "избирательным урнам", ну и (а как же иначе!), при почти ста процентах голосов, отданных за "достойного кандидата блока коммунистов и беспартийных". На том стояли! Правда, при вскрытии урн на нашем участке было обнаружено десятка полтора испорченных бюллетеней, в основном, из-за избирательской небрежности, но и до десятка бюллетеней с надписями на них "антисоветского" содержания. Мы, члены избирательной комиссии, при естественном любопытстве, так и не смогли внимательно прочитать эти "вредоносные" приписки. Бюллетень с такими приписками немедленно изымался присутствовавшим и не являвшимся, как мне помнится, членом избирательной комиссии, уполномоченным СМЕРШ-а. Выборы эти состоялись в марте 46-го. Они мало повлияли на полковые дела. Полетов стало совсем мало. Чувствовалось, что грядут какие-то изменения. Но ничего определенного - больше на уровне слухов. После окончания войны а затем больших надежд на отправку полка в составе нашего корпуса (3-го или 4-го, как-то запамятовал, да зто и не так важно) на восток (против Японии), которые так и остались надеждами, к нашему великому сожалению, породили в нас великое уныние. Столько времени готовились к боевой работе и, на тебе - война закончилась без нас! Многие (я в том числе) кинулись к нашему командованию с рапортами о переводе в любой из полков авиакорпуса, отправлявшегося на восток, но получили полнейший "отлуп" и совет больше не надоедать своими просьбами. Пошли слухи, что нас оставляют на прежних аэродромах (327-й, наш 328-й и 329-й, входившие в состав 18-й БАД), поскольку возможна война с Турцией за Босфор и Дарданеллы, а наши самолеты (Ер-2) по бомбовой загрузке и приличной дальности беспосадочного полета, вполне подходят для этого. Эти слухи имели некоторое основание. Участились "учебные" тревоги с установкой на самолеты бортового оружия с полным комплектом патронов и подвешиванием бомб (20 "соток" - ФАБ-100). Штурманы получали полетные карты на турецкую территорию, по которым "проигрывались" возможные цели. Так, что для надежд повоевать еще, были некоторые основания. Хотя вся эта тревожная кутерьма (каждый раз "корячиться" устанавливая и снимая бортовое вооружение и бомбы - это вам не "фунт изюма"!) Матерились, но делали. Все же вдохновляли надежды еще повоевать.

ХР-228
05.06.2010

Увы! Вскоре эта суматоха потихоньку прошла и все вернулось на "круги своя". Пошли будни и никаких надежд. Эти события с отправкой корпуса на восток, суматоха с Турцией, происходили еще в лето 46-го. А теперь пора возвратиться к событиям "пост" избирательным - марту 46-го. Приглашает меня к себе замполит Харичев и (неожиданно для меня!) предлагает такой вариант моей "досрочной" демобилизации. Решили они с командиром (Подобой) в качестве основания использовать имевшееся постановление о демобилизации наряду со старшими возрастами и Нашсмотреть на то, что демобилизуется студент, не взятый после 3-го курса. На это военные чиновники могут не обратить внимания. Так, что попробуем. Попытка - не пытка! Для реализации этой идеи мне было предложено съездить в Киев, где постараться взять в ВУЗе, куда я намереваюсь поступить, справку, что я принят на учебу или что-то вроде этого. Правда, я не особенно верил в возможности получения такой справки, но попытаться можно. Тем более, что мне для этой поездки в Киев, выпишут командировку на несколько дней (в окружной госпиталь, для консультации, якобы, по поводу ранее проведенной операции на черепе). Кстати, эта поездка, если она состоится, будет уже второй с такой формулировкой ее основания. Первая была где-то в августе 45-го и тоже по инициативе замполита Харичева. Тут мне стоит "осветить" этот факт поподробнее. Где-то, в предыдущих Хрониках, я "распространялся" о своей страстной любви к госпитальной медсестре - Машеньке (Марии Федоровне Капля). Так вот, об этой моей "сердечной" страсти узнал замполит. Не раскрывая реальной подоплеки, он завел разговор о моем здоровье и моем самочувствии после перенесенной операции в Киевском окружном госпитале и посчитал необходимым съездить мне в госпиталь и показаться там лечившим меня врачам. Для этого, сказал он - "Мы, посоветовавшись с командиром полка, решили командировать тебя в госпиталь на 5 дней". Съездил, повидался с Машенькой и, разумеется, с лечившими меня врачами. Те, естественно, были удивлены таким вниманием замполита к своим подчиненным. Вот и говори, что все партработники (замполиты, например) были "бяками". Правда, я и сейчас придерживаюсь того мнения, что институт замполитов в армии был лишней надстройкой. Ведь, как нам надоедали эти занудливые политзанятия, вся та суета вокруг всякого рода партийно-политических мероприятий всякого рода. Большинство замполитов именно таким родом деятельности и была озабочена. Так что замполиты были всякими. Наш Харичев, наверное, среди них был приятным исключением. Ну, надо заметить, ко мне его отношение было как к "сынку". Я был едва ли не первым "сержаком" в начальный период формирования полка и покойный майор Тибабишев, командир полка и замполит Харичев еще с тех пор, наряду с официальным обращением - "сержант" или "товарищ сержант", звали меня "сынком". Причем, последнее обращение превалировало. Так что у моих командиров, а у них возраст был таков, что по моим "пацанским" понятиям, они для меня были весьма старыми, годящимися в отцы, а то и в деды, отношение ко мне было соответствующим. И так, мне была выписана командировка в Киев. В Киеве я, прежде всего, подался в политехнический институт, расположенный далеко от центра города и, помнится, на Брестском шоссе. Большинство институтских зданий представляли собой коробки домов, в которых все, что могло гореть - выгорело. Некоторые здания, видно, на скорую руку были отремонтированы. В них-то и наблюдалась какая-то жизнь. Нашел институтскую канцелярию. Там узнал, что идет дополнительный прием на 4-х месячные подготовительные курсы по радиотехнической специальности. Готовы были меня принять, но предупредили: надежд на предоставление места в общежитии никаких, да и общежитий, как таковых, в институте нет и в ближайшие годы не предвидится - все пока лежит в развалинах. Подался я расстроенный на поиски другого ВУЗа. Решил попытать счастья в Университете. Двинулся пешочком по Брест-Литовскому, в сторону центра. Вдруг, вижу на одном из домов вывеску: Киевский институт гражданского и промышленного строительства (возможно, он и не так тогда назывался, но ключевое слово "строительный" там присутствовало. Решив, что квалификация строителя не менее престижна и важна (тем более, в это послевоенное время), чем квалификация радиоспециалиста, решил попытать счастья на этом поприще. Захожу. На первом этаже канцелярия. Обратился к девушкам с вопросом, как мне попасть к директору (в то время слово "ректор" еще не использовалось). Послали меня на второй этаж. Вывеска - "Директор". Стучу в дверь. Слышу: "войдите"! Вхожу (не без трепета - храм науки, однако!), За столом сидит человек средних лет, в офицерском кителе, без погон. На месте снятых погон - их следы в виде не выгоревших на солнце пятен. Приятный (располагающий) голос: "Входи, "старшой" (я был тогда старшим сержантом)! Садись! Что, там у тебя?" Подхожу к его столу (чуть ли не строевым шагом), сажусь. Излагаю причины появления здесь - желание поступить на учебу и обещание моего командования при определенных условиях (справка о зачислении) немедленно меня демобилизовать. Немного поспрашивал меня про войну, поинтересовался, на каких фронтах воевал.

ХР-229
06.06.2010

Отвечая на его вопрос, предоставил т. наз.. "Боевую характеристику" из полка на меня, «сердешного". Конечно, для таких всяких случаев характеристики, как правило, пишут с явно завышенными оценками деловой (и боевой!) деятельности характеризуемого. Прочитал. Сказал, что он демобилизовался совсем недавно. Воевал в саперных частях, командир саперного батальона. Строил переправы через реки. Обрадовал меня словами, что "фронтовик фронтовика всегда поддержит и поможет, ежели такая помощь будет востребована. Елей (да еще какой!) на мою "истерзанную " душу! Поднимает трубку телефона и командует кому-то из канцелярии, чтобы те исключили из списков одного из принятых и вместо него в список включили Анкудинова Евгения Петровича, т.е. меня. Там по-видимому, завозражали. Директор рявкнул по-армейски и там, видимо, подчинились его распоряжению. После этого он поинтересовался как скоро меня смогут демобилизовать. Я ответил, что меня обещали в таком случае демобилизовать в течение трех - пяти дней. Его это вполне устраивало, но он будет все же ждать меня 15 дней. На том и порешили. А теперь - необычная информация "кое о чем". Дело в том, что прием студентов производился на АРХИТЕКТУРНЫЙ факультет, т.е. на специальность "архитектура", вот только не помню, архитектура гражданского или промышленного по отдельности или и того и того вместе, да это и не так важно, в конце концов. Поступающие на эту специальность, в качестве одного из основных экзаменов должны сдавать экзамен по рисованию. Поступая по-нормальному, я, пожалуй, его бы и не сдал. И знай бы о том, на какую специальность проходил прием, я бы и не стал заходить в этот институт. Да, таким стремительным решением проблемы моего поступления я был, буквально, потрясен. Несколько месяцев серьезно готовился к вступительным экзаменам, извел кучу тетрадей на конспекты и все время мучился сомнениями: поступлю - не поступлю? Особенно боялся завалить иностранный язык. И.тут такая развязка! Потрясение было настолько сильным, что я даже не встретился со своей любовью - Машенькой. Попрощавшись с директором, сразу помчался на вокзал. В поселок Узин, куда незадолго до этого ("эпопеи" с моим поступлением в ВУЗ), был перебазирован наш полк из Умани, я прибыл быстро. Но тут возникли проблемы с моей демобилизацией. На этом я немного прерву свои писания о проблемах с поступлениями в ВУЗ, ибо увлекшись, слегка отклонился от событий достаточно важных, предшествовавших выше упомянутым событиям. В конце марта - начале апреля на наш аэродром в Умани пригнали около сотни (может, и больше) новеньких самолетов- истребителей Китти-Хоук. Пошли слухи, что их, полученных по ленд-лизу и в связи с окончанием войны подлежащих возвращению в Америку или приобретению (за валюту, естественно) Советским Союзом, решили просто уничтожить, поскольку по условиям ленд-лиза техника, уничтоженная в результате боевых действий, пользователем не оплачивалась. И, по слухам, доходившим до нас, их, таки, уничтожили, проехавшись трактором по хвостам, выстроенных в линейку, самолетов. Вторым событием в то же время было прибытие в наш полк вновь назначенного заместителем командира полка по летной службе - Ивана Курятника, Героя Советского Союза. Фамилия оригинальная, но не она вызвала наибольший интерес. Больший интерес и любопытство вызвали его "персональный" самолет Б-25 - американский (ленд-лизовский) бомбардировщик и оригинальная надпись вдоль фюзеляжа, выполненная крупными (красными, окантованными "золотом") буквами: ИВАН КУРЯТНИК. Можно себе представить, какие ассоциации эта надпись могла породить в голове немецкого пилота: "Иван" - обобщенное название у немцев русского солдата и - "курятник" - ясно, что. Где-то в десятых числах апреля 46-го личный состав нашего полка был погружен на автомашины и перебазирован в поселок Узин, недалеко от Киева. При этом, наши самолеты остались в Умани и их постигла такая же участь (по слухам, дошедшим до нас), как и Китти-Хоуков - их так же, вроде бы, подавили тракторами. Дорога до Узина заняла не больше суток. По прибытии нас разместили в армейских казармах. Не ясно было, что ожидает полк в дальнейшем, на какие самолеты он "пересядет". Сразу по прибытии в Узин я, имея на руках командировочное удостоверение, выписанное еще в Умани, накануне нашего перебазирования, отправился в Киев. О результатах командировки см. выше. Вернулся полный радужных надежд. Однако, тут меня ожидали неприятные известия: командир полка Подоба был неожиданно вызван в Москву. Приказ о моей демобилизации мог подписать только он. О том, как скоро он вернется, никто из оставшегося начальства не знал. Поговаривали, правда, что вернуться он должен скоро. Но такая информация для меня была слабым утешением. Но, ничего не поделаешь - надо ждать. Немного об Узине. Небольшой поселок. Райцентр. Сахарный завод с большими прудами (с рыбой). Военный аэродром и небольшой по размерам (так мне представлялось) авиагородок при нем, в одной (или двух?) казармах и поселили наш полк. Как выглядел аэродром и какие (или ни каких) самолеты там базировались, не могу сказать. Все мои мысли были сосредоточены на демобилизации. Правда, был там начальник гарнизона полковник, командир истребительной авиадивизии, И.А. Зыканов. Но об этой дивизии ничего сообщить не могу. Дальше своей казармы не отлучался и ни о чем, кроме своей демобилизации, не думал.

ХР-230
07.06.2010

Кстати, о Зыканове весьма плохо отозвался в своих мемуарах Г. Жуков (в их первом издании), касаясь описания первых дней войны после ее начала. Там он упомянул, как к нему в кабинет ворвался расхристанный полковник, командир авиационной дивизии Зыканов И.А. с "паническими" криками о том, что самолеты его дивизии почти все уничтожены на аэродромах в результате внезапного налета немецких самолетов. Жуков, якобы, "решительным образом" одернул "растерявшегося" полковника, приказав ему покинуть кабинет и, прежде всего, привести себя в надлежащий порядок и только после этого явиться к нему с докладом. В последующих изданиях мемуаров описания этого эпизода уже не было. Вероятно, по рекомендации "ответственных" товарищей из ЦК партии. Имею основания подозревать, что не без "наводки" Жукова, Зыканова с начала войны и, практически, до окончания его трудовой деятельности на "гражданке", усиленно "пасла" наша СМЕРШ. Мне лично приходилось, при нашей совместной деятельности (службе) в Аэрофлоте, неоднократно это наблюдать. В конце сороковых или в начале 50-х мне пришлось еще раз встретиться с Иваном Алексеевичем Зыкановым. Это произошло после его выхода в отставку и по направлению ОК Украинского Управления ГВФ, прибывшим в наш аэропорт, в приписанное к нему (аэропорту) звено самолетов По-2, на должность рядового пилота (г. Ужгород, Закарпатье). Я в то время был начальником службы связи этого аэропорта. Взаимные воспоминания об Узине, сблизили нас и мы стали друзьями, не смотря на большую разницу в годах и весьма большое статусное различие в период армейской службы (он - полковник, я же старший сержант). У Ивана Алексеевича было довольно странное отношение к служащим СМЕРШ-а. Так называемых уполномоченных этой "фирмы" он называл, когда приходилось это делать, не иначе, как: "Упал " "намоченный", ничуть не заботясь о том, как на это будут реагировать эти самые уполномоченные. А они реагировали. Но, по-видимому, с этим "хулиганом" им расправляться кто-то очень мешал. Ну, коль завел разговор об Узине, продолжу его. Дисциплина среди сержантского состава после перебазировки полка (без самолетов) в этот самый Узин, "слегка" подупала. Тревожила неизвестность с будущим полка. То ли его расформируют, то ли оставят в Узине, то ли зашлют черт его знает куда? По этому поводу среди полкового народа бродила масса слухов и догадок. Не меньше, если и не больше, волнений и массы догадок и слухов, было по срокам демобилизации. Большинство тех кто "свое отслужил", с надеждой ждали, когда же, наконец, их возраст демобилизуют. Я среди "страдальцев" выглядел "счастливчиком", поскольку вопрос с моей демобилизацией решен и мне остается только ждать, когда вернется из Москвы командир полка. Пребывая в неизвестности, что будет с полком и когда будет очередная (по возрастам) демобилизация, народ бесцельно бродил по авиагородку и поселку, избегая встреч с начальником гарнизона и комендантских патрулей. Сплошь и рядом нарушался армейский распорядок, особенно по времени "отхода ко сну" (отбое) и, особливо, при утреннем подъеме. Поднимались не по-армейски, медленно, не обращая никакого внимания на крики дневальных или изредка появлявшихся в казарме каких- либо дежурных из офицеров. Те тоже не очень блюли дисциплину. Всех разболтала неопределенность положения. И, вот, один интересный штришок, связанный с неприятным эпизодом, произошедшим с одним из узинских пацанов, в будущем одним из первых наших космонавтов. Не буду интриговать. Это был Павел Попович (к сожалению, недавно ушедший из жизни). Рассказал он об этом случае в СМИ лет 15 - 20 тому назад. А я, как один из участников этого "действа", только уточню некоторые нюансы произошедшего. Он рассказал, как они (узинские пацаны) весной 46-го года в одно воскресное утро устроили пальбу, используя сварочный карбид, пустые консервные банки, воду и спички (этакие самодельные гранаты). Взрывы ацетилена, образующегося при реакции карбида кальция с водой, своим звуком напоминали взрывы ручных гранат. Выскочившие из казармы солдаты, практически изловили всех нарушителей их сна и хорошенько их отлупили, использовав в качестве усилителя болевого эффекта пучки свежесорванной крапивы. Не избежал порки и Попович. Теперь мои комментарии. Воскресенье. Подъем на час позднее. Но, «распустившаяся" от безделья публика, игнорируя крики дневальных о подъеме, решила еще некоторое время понежиться в постели, поскольку в выходной день и дежурный офицер, наверняка, тоже не спешит вставать с постели. Дневальных, разбуженные их криком ребята, хорошенько отматерили и те успокоились. Вдруг - взрывы гранат, все проснулись. Истошные крики дневальных: "Подъем!", "Тревога!" Многим из нас подумалось, что это нападение банды. А у нас при себе никакого оружия! О действиях каких-то банд в послевоенное время на территории Украины, ходило в те времена много слухов. Выскакиваем на улицу и видим, что эту "пальбу" устроили пацаны. Вся злость за нарушенный "отдых" и "тревогу" была обрушена на нарушителей. Всех их переловили (ни один не ушел!). Что было дальше - читайте выше. Продолжу свою "дембельскую эпопею". Дни идут в ожидании возвращения командира полка. Никто не знает, когда он вернется - это меня тревожит. Прознав, что комсорг вновь прибывшего полка, т.е. - я, демобилизовывается, явились "покупатели". Первый секретарь местного райкома комсомола со свитой. Предложили занять у них пост второго секретаря Узинского райкома ЛКСМУ, с перспективой дальнейшего карьерного роста. Я, естественно, наотрез отказался - не для меня всякие там общественно- политические посты и должности. Тут еще появилась одна "беда". Мой преемник на должность комсорга полка, некто младший лейтенант Баев (из дивизионного политотдела), беспричинно (по моему мнению) задерживается с приездом. Еще одна "болячка" на мою голову! Мы с Баевым были знакомы. Он, будучи политотдельским "клерком" по комсомолу, изредка наведывался в наш полк с проверками моей комсорговской "деятельности". Заполнился эдаким "разухабистым" парнем со сдвинутой лихо на бок фуражкой, из-под которой выбивался "чубчик кучерявый" и непременно, с гармошкой в руках. Наконец, он все же появился. "Дела" мои комсоргские были ему сданы без особых задержек, чему весьма поспособствовал "бутылек" с самогоном. Осталось терпеливо ожидать возвращения из командировки командира полка. Жду, а отпущенные мне директором института "контрольные" деньки, продолжают таять. Наконец-то! Вернулся командир. Приказ подписан. И так, это произошло 26-го апреля 1946-го года! Ура! Вот и закончилась моя военная служба! Необходимые документы мне выданы в этот же день. По-быстрому попрощался с ребятами (на обстоятельные "прощания" у меня просто не было времени - оставалось около суток до истечения "контрольного" времени. Не без труда добрался до Киева. С опозданием на один день. Из-за опоздания постеснялся идти в институт. Неудобно мне было перед директором - не уложился в установленный срок. Может, и зря не пошел. Вполне возможно, что такое опоздание мне бы "простили", тем более, что опоздал я по уважительным причинам. Подался в следующий ВУЗ - Киевский университет. Но это будет в следующем ХР-е, посвященном уже жизни на "гражданке". После моего убытия, буквально на следующий день, полк был погружен в ж.д. вагоны и отправлен на восток - на Сахалин (военный аэродром в Кировском). Там, при сменившемся командовании полка, началось переучивание личного состава на самолеты Ту-2,
P.S. Хроники с 221 по 230 написаны мною во время двукратного пребывания в Красноярском госпитале для ветеранов войн. Так что, за обнаруженные некоторые "шероховатости» и длинноты, прошу пардону.


ХР-231
14.06.2010

Год 1946.
Жизнь на "гражданке".

. Этим "ХР-ом" начинаю описание своей жизни и деятельности на "гражданке". Постараюсь повествование вести по годам.

Жизнь моя, армейская, начавшаяся седьмого июля 1941 года, закончилась 26-го апреля 1946-го. Первая попытка начать учебу в инженерно-строительном ВУЗе закончилась для меня неудачей: опоздал к обусловленному сроку начала занятий. Подался искать "счастья" в другом ВУЗе - в Киевском университете. Дело в том, что я после окончания войны, пролежав в госпитале с последствиями полученных ранее двух контузий, решил покончить со своей мечтой летать и, по сему, продолжить свою службу в армейской авиации. "Дырка" на черепе, не давала мне стопроцентной уверенности, в том, что медицина не забракует меня в самое ближайшее время. А служба в армии не на летных должностях, меня не привлекала. Вот, пожалуй, главная причина моего стремления на "гражданку". Так же решил, что прежде всего желательно получить высшее образование по избранной специальности. Приоритетными для меня были инженерные ("технарские") специальности. Но и некоторые гуманитарные не исключались, если в данный момент не будет другого выбора.
Начало моей гражданской жизни не было легким. Демобилизован я был как студент Киевского инженерно-строительного института (может, я немного исказил его истинное название, но смысл сохранился в виде ключевого слова "строительный") и поэтому должен был ехать именно в Киев, а не в другое какое-либо место. В институте мне было обещано поселение в общежитии, поэтому о жилье я не беспокоился. Но, в связи с изменением обстоятельств (непоступление в институт), я фактически оказался без жилья. Это очень осложнило мое положение. Правда, у меня было два адреса киевлян, служивших до демобилизации с моим отцом. Один из них, Карповцев Михаил Иванович был в части (Стационарные авиамастерские - 300-е САМ 16-й Воздушной армии) главным инженером, а в Киеве (после демобилизации) - первым зам. министра местной промышленности УССР. Второй, кажется, по фамилии Момот, занимал в той же части какую-то снабженческую должность, а в Киеве, пожалуй, занимался этим же. Я с ними не был знаком и стеснялся попроситься к ним на жилье на время, пока не устроюсь в каком-либо общежитии. Поэтому по прибытии в Киев, первые дни ночевал на вокзале. Неудобно, но терпимо. Ко всему мне надо было получить военный билет и паспорт, затем, встать на воинский учет и прописаться в Киеве. Я еще не знал и, даже, не догадывался, что значит прописаться в Киеве! Весь мой "житейский" опыт до призыва в армию был ограничен проживанием с родителями и пребыванием в школе. Собственно, никакого житейского опыта для самостоятельной жизни, да еще в большом городе, у меня не было. Начинал помаленьку, по ходу, "набивая синяки и шишки", его (опыт) приобретать. А еще надо и что-то "кушать". Прикупить кое-что из одежонки. В общем везде и всюду проблемы, проблемы, проблемы... Черт бы их побрал! Армейская жизнь, особенно в авиации, да еще в летных должностях, сейчас представлялась чудесным (сказочным) раем! Иногда даже сожалел, что поспешил с демобилизацией!
Все эти заботы по оформлению документов были отложены до того времени, когда определюсь с поступлением на учебу. Тогда многие проблемы, связанные с переходом на "гражданку" должны будут, по-моему, значительно облегчиться.
Итак, на второй день приезда, постеснявшись своего опоздания в строительный институт, - такая вот щепетильность с моей стороны, - "потопал" в направлении Киевского университета. Нашел его. Прочитал объявление о наборе на месячные подготовительные курсы для поступления на специальность: "Международные отношения" Название интригующее. Поступление на эти курсы не вызвало никаких проблем. Посмотрели мои документы, что-то спросили, что-то записали и сообщили, что я принят. До начала занятий оставалось 2 - 3 дня. За это время я должен определиться с жильем и с работой. В то время для меня, абсолютно не разбирающегося в возникших после демобилизации житейских ситуациях (пацан, только закончивший школу, вырванный из привычного домашнего уклада и призванный в армию, где во многих случаях за тебя думали и принимали те или иные решения "отцы-командиры"), свалившиеся проблемы весьма удручали. Единственное, что я все же сообразил, это то, что лучшее решение моих проблем с жильем и работой - это их объединить. Тут я вспомнил об адресе Карповцева Михаила Ивановича, данного мне в свое время матерью. Решил обратиться к нему за помощью в трудоустройстве. Подумал, что он мне поможет советом опытного человека. Это надо же! В Киеве на всех заборах расклеены объявления о приеме на работу и, в большинстве случаев - с предоставлением места в общежитии. А я "потопал" к зам министра для решения своих проблем с трудоустройством!
 Нашел здание Совета Министров УССР. Это в районе Печерска, если память мне не изменяет. Просто так зайти в министерство мне не удалось. Пришлось познакомиться с процедурами посещения таких учреждений.
В конце концов дозвонился из бюро пропусков до самого Карповцева. Представился. Звонок от него и в бюро пропусков быстро получил пропуск. Поднялся наверх, на какой-то этаж. Нашел необходимый кабинет



ХР-232

Приемная. Налево - дверь к министру, направо - к Карповцеву. В приемной - одна секретарша. Направился к ней. И обомлел! И она, увидев меня, тоже "обомлела". С обеих сторон радостные восклицания: "Аня!", "Женя!". Оказывается, мы с ней хорошо знакомы со времени моего "лежания" в Киевском госпитале. Это были наши шефы (нашего, 5-го черепного, отделения), а Аня еще и "крутила" любовь с моим госпитальным приятелем Васей. Наши бурные словоизлияния были прерваны неожиданным появлением Карповцева. Не дождавшись моего появления в его кабинете, вышел посмотреть, что меня задержало в приемной. Его тоже удивила моя неожиданная встреча с Аней. Но, у зам. министра не так много свободного времени, поэтому, посоветовав нам продолжить свою беседу в другое время, пригласил меня в свой кабинет. Там тоже вначале разговор пошел "не по делу". Первыми словами его были слова о том, что вот он, наконец, и встретился со старшим сыном Петра Никитовича (моего отца). Напомнив мне, как мой отец тяжело переживал, получая "похоронки" на мои мнимые смерти на фронте. Упомянул он и об одной реакции моего отца на высказывания одного из его сослуживцев (насколько мне помнится - его замполита). Тот, имея, по-видимому, в виду хорошие связи отца с большими "чинами" в авиационных верхах, полагал, что ему не составило бы особого труда "забрать" меня из пехоты и пристроить в более безопасном месте. На что отец ответил, что его сын (т.е. - я), должен служить там, куда его Родина послала. Это высказывание отца, пожалуй такого же смысла, я и до этого слышал от одного из отцовых сослуживцев, когда приезжал в Лебедин на его похороны. Еще тогда я испытал гордость за своего отца, за то, что он не поставил свои личные интересы выше государственных. Правда были и такие людишки, которые осуждали отца за этот поступок, даже имели наглость заявлять, что мой отец ненавидел своих детей. "Детей" я упомянул потому, что и мой средний брат пошел туда, куда его призвал военкомат бывшего в немецкой оккупации города Лебедина (к призывникам, находившимся до призыва на оккупированных территориях, было особое отношение наших властей - их, практически, всех направляли в пехоту). Вот брат и "загремел" в пехоту, хотя и не проживал в оккупации. Отец, имея связи с военкоматом, никак не вмешался, чтобы изменить возникшую ситуацию И у него, по слухам, дошедшим до меня, возникли трения со своим замполитом у которого в это же время призывался и его сын.
Это - небольшое отвлечение. Однако, продолжу. На вопрос Карповцева, что побудило меня обратиться к нему: не одно же желание просто "повидаться"? Ответил, что пришел, как к другу моих родителей, с просьбой помочь мне с устройством на работу. Вижу, что такая просьба немало удивила его.
 Надо было бы вначале объяснить ему, что я поступил на учебу и мне необходима такая работа, чтобы не мешая учебе, обеспечивала бы меня средствами к существованию. Но не догадался сделать этого. И, вот как из-за этого развивались дальнейшие события. Мне последовательно предлагались различные должности, начиная от слесаря-лекальщика (правда, я не очень представлял, что это за специальность) и далее - с повышением статусности последующих должностей, вплоть до заместителя начальника цеха на строящемся заводе мотоциклов (на оборудовании германского завода BMV, полученного в счет репараций). Я, естественно, также последовательно отказывался от этих предложений. Ну, во-первых, понимал, что для занятия этих должностей необходимы и соответствующая квалификация и соответствующий деловой опыт, ну, а во-вторых - я уже выбрал свой путь, поступив на подготовительные курсы в Киевский университет и работа мне была нужна только для поддержания моего физического состояния на период учебы. Чувствую, что после каждого моего отказа Карповцев все больше недоволен моими ответами. Чувствую это, но ничего не могу понять. После предложения должности замначальника цеха его, наконец, взорвало.
"Извини, но большего я тебе ничего не могу предложить! Не ожидал, что у Петра Никитича такой старший сын! Что же тебе все-таки надо!?" Естественно, я в полной растерянности, сгораю от стыда. Готов был провалиться сквозь землю. Но, все же сумел что-то пробормотать в ответ. Мне, мол, всего-то надо, чтобы он, как старший товарищ, помог мне найти такую простенькую работу, чтобы я мог как-то просуществовать во время учебы. Объяснил ему, что поступил на учебу, что стипендию на подготовительных курсах не платят, а жить на что-то надо.
"Да, что ж ты мне сразу не объяснил толком, зачем пришел? Я, ведь, очень плохо о тебе подумал!"
 Ну, обстановка разрядилась! На следующий вопрос Карповцева, зачем надо было обращаться к нему с такой просьбой, когда все заборы Киева обклеены объявлениями, предлагающими массу всяких перечней рабочих мест? Ответил, что хотел его навестить по совету своей матери, ну и за одно - получить совет, как мне лучше выбрать необходимую работу, поскольку у меня еще такого опыта нет. Короче говоря - взаимопонимание, наконец, было установлено.
Карповцев снимает трубку телефона, кому-то что-то говорит, я не очень прислушиваюсь к разговору, но чувствую - речь обо мне. Кладет трубку. На листе блокнота что-то пишет. Отдает записку мне, говоря, что здесь адрес завода и что я, придя туда, сам договорюсь о характере желаемой работы. Записка эта - директору завода. Попрощавшись с Михаилом Ивановичем и с Аней, отправился по данному адресу.

ХР-233

Завод находится на Подоле (район Киева). Называется: "Завод высококачественных столовых приборов". Работает и продолжает строиться. Идут подготовительные работы по монтажу оборудования, поступившего из Германии по репарации - завод в комплекте и, даже, с некоторым количеством и готовой и полуготовой продукции (разные кастрюли и кастрюльки, ножи и вилки... Нержавейка и, даже, серебро, о чем я узнал чуть позже).
Встретили меня на заводе так, как будто я был важной персоной. А как иначе! Ведь, по звонку самОго замминистра! Директор, взяв меня "под ручку", провел в свой кабинет. Посадил перед собой и завел разговор. Тогда-то я не понял, откуда мне, пацану 22-х "с половинойлетнему", такое повышенное внимание! Шли первые мои дни пребывания на "гражданке" и я еще не "обжился" в ней. Поэтому воспринял этот ритуал встречи как принятый в повседневной жизни.
Прежде всего, директор поинтересовался, кем приходится мне Карповцев. Ответил, что сослуживец отца. И директор тут же, сходу - какую бы я хотел получить должность на заводе? Чувствую, что здесь повторится такого же содержания разговор, как и у Карповцева. Хочу внести ясность в цели моего прибытия на завод, и не могу - директор, не давая мне никакой возможности сделать это, сразу после своего вопроса, начал перечислять предлагаемые мне должности. Начал с должности зам. начальника цеха с последующим переходом в начальники. Я только и смог, что в знак несогласия покрутить головой, потому, что сразу же после этого предложения, он предложил мне должность зав. складом готовой продукции (об этом подробнее несколько позже). Снова, с моей стороны отказ. Тут он замолчал на некоторое время, видно не понял, что же я хочу. Я этой паузой поспешил воспользоваться, чтобы все же объяснить цель моего появления на заводе. Объяснил. Директор, судя по его реакции на мои слова, был несколько озадачен - как же, встретили меня по звонку из министерства! А тут такая проза - пришедший просит устроить его на самую простую работу.
 Выслушав меня, пообещал исполнить мою просьбу, но очень попросил перед этим дней пятнадцать поработать в заводском отделе кадров, привести в порядок бумажную документацию. Пришлось согласиться. Какому-то своему работнику поручил устроить меня в заводское общежитие и, после этого, показать дорогу в отдел кадров.
Мой сопровождающий полюбопытствовал, кем я прихожусь директору, почему с его стороны, как ему показалось, такое внимание к моей персоне. Ответил, рассказав о причинах моего появления на заводе. Услышав от меня, что мне вначале предлагались довольно высокие (по моим представлениям) должности, а при упоминании о предлагавшейся, в том числе, и должности зав. складом готовой продукции, выразился об этом довольно эмоционально. Сказав, что я правильно сделал, что не согласился на эту должность (завскладом), рассказал мне, что на этом складе вместе с прибывшим по репарации заводским оборудованием, были и различные изделия, производившиеся на этом заводе в Германии. В их числе (т. наз. "высококачественная посуда" - кастрюли, столовые приборы) были, как полностью готовые, так и полуфабрикаты. В сравнительно большом количестве были изделия из серебра - тут сопровождающий, походя, выразил свое удивление в том, что при демонтаже завода и по пути следования, сохранились почти не разворованные такие ценные вещи. Но, уже на заводе, прибывшее оборудование и изделия, заприходованные и помещенные в заводской склад, были тут частично разворованы и теперь на складе числится большая недостача. Если бы я согласился на должность заведующего складом, то по его мнению, начальство спихнуло бы на меня (по моей неопытности) все имущество, числящееся на складе и, в дальнейшем, всю бы недостачу списало на меня.
Получив место в общежитии и посетив заводскую столовую, отправился в отдел кадров. Там как-то очень быстро и без особых формальностей был принят на работу. Все это произошло в каком-то стремительном темпе - написал заявление, заполнил какие-то бумажки. Не имея никакого опыта по пребыванию на "гражданке", ни во что не вникал, ничем не интересовался. После армии все было для меня внове и не все было понятно. В армию уходил после окончания школы, не имея, по сути, никакого житейского опыта, пребывая под родительской опекой. В армии ты вообще был лишен какой-либо самостоятельности, тобой помыкали и за тебя думали твои командиры и начальники. А тут, на гражданке, все свои проблемы, практически, пришлось самому. Крутился, как умел.
В отделе кадров, по просьбе директора, занялся приведением в порядок всякой бумажной документации. Пришлось потрудиться - документация велась кое-как. С большим трудом, но привел ее в относительный порядок. Очень много "бумажек" пришлось переписывать заново. Дня через три после начала этой работы начались и занятия на университетских курсах. Вначале трудновато было совмещать эти дела. Работу заканчивал в 17.00, а занятия начинались в 18.00. Кое-как успевал на них. Курсы посещали человек 30 - 35. Молодежь, только что закончившая школу и я, пришедший из армии. Ну, это и понятно. Таких, как я (по возрасту), в это время еще не демобилизовывали. мне, просто, крупно повезло - демобилизовали досрочно.


ХР - 234

Судя по тому, как проводились занятия, можно было подумать, что проводились они, скорее всего, ради проформы. Просто, надо было продержать кандидатов на поступление на факультет международных отношений, с какими-то целями, совсем не связанными с "освежением" знаний. Думаю, что для многих слушателей эти цели были, в общем-то известны. Негласно считалось, что будущим выпускникам по этой специальности "светит" работа за границей, а туда, конечно, без специальной проверки не пошлют. Вот, мол, и создали эти курсы, чтобы можно было (за эти 30 дней) провести соответствующую проверку и заранее отсеять неблагонадежных. Конечно, эта информация циркулировала в виде слухов, распространявшихся "по секрету" курсантами, родители которых, судя по многозначительным намекам, были какими-то партийными "шишками. Я, конечно, был уверен, что мне отчисление по этим мотивам не грозит и эти слухи меня никак не волновали. А вот, слухи другого содержания, циркулировавшие наряду с вышеупомянутыми, меня "напрягали". Но об этом немного позже.
Вернусь к своим заводским делам. Закончив свою работу с "бумажками" в отделе кадров, обратился к начальству с просьбой назначить меня на рабочее место, как об этом договаривались. Начальство все же пытались еще раз отговорить меня от моих намерений. Дало понять, что если я соглашусь на постоянную работу на их заводе, мне подберут хорошую должность с перспективами дальнейшего роста; я получу квартиру в заводском доме, который уже строится; так же пообещало в самое ближайшее время направить меня на учебу в какой-то их ведомственный институт с двухгодичным сроком обучения и выдачей диплома о высшем (инженерном) образовании. Кстати, в те времена встречалось немало объявлений о наборах в учебные заведения с двухгодичным сроком обучения (в нормальных ВУЗах, включая и университеты, в те времена срок обучения составлял 4 года - кроме медицинских, там было 5 лет), с выдачей дипломов о высшем образовании. По-видимому, был большой дефицит инженерных кадров для послевоенного восстановления промышленного потенциала страны. Выслушав все это, я продолжал настаивать на своих требованиях. Попросили все же подумать об их предложениях. А пока назначили меня на должность электросварщика. Думаю, вы удивились. Ведь электросварщик - это такая профессия, которой надо серьезно учиться. Я тоже удивился такому назначению. Но все оказалось не таким уж сложным и довольно простым делом. Точечная электросварка на станке АТН-8 (вроде, так назывался). Два медных стержневых электрода, сближающихся своими заостренными концами навстречу друг другу с помощью ножной педали. Между этими электродами размещается свариваемое изделие. Нажал на педаль - и соединяемые детали, оказавшиеся между сдвинувшимися электродами, через которые пропускается значительный ток, свариваются. Так что через час (не больше) после показа мастером цеха станка и краткой инструкции по работе на нем и инструкции по ТБ, я приступил к работе. К изготовленным из жести кастрюлям и крышкам надо было приваривать ручки. На второй день я уже настолько освоил процедуру сварки, что меня из дублеров перевели на самостоятельную работу. Часто работы было столько, что я не укладывался в свое рабочее время и из-за этого опаздывал на занятия. Это не значило, что я не выполнял план в рабочее время. Просто мне поступало большое количество заготовок и мне моя совесть как-то не позволяла оставлять недоделки. Меня, даже, хвалили за перевыполнение сменных заданий. Помнится, раза 3 или 4 я выполнил дневной план чуть ли не на 400% (конечно, не за 8 часов).
 Я тогда был абсолютным профаном во всем, что относилось к производству и производственным отношениям. Всякие там сверхурочные, расценки и др. в этом же духе, меня абсолютно не интересовали. Не было еще никакого опыта жизни на "гражданке". Кроме работы и занятий на курсах, немаловажными проблемами были проблемы бытового характера, проблемы с питанием и проблемы с деньгами. О них - по порядку. Бытовые. Проживание в заводском общежитии. Железная койка. Матрац, набитый соломой, страшно грязный и такая же грязная подушка, набитая соломой. Что-то наподобие одеяла. Ни наволочки, ни простыней. В одной комнате, не считая меня, еще с десяток пацанов 16 -17-ти летних, малограмотных и приблатненных, недавно вернувшихся из Германии, куда были во время войны вывезены немцами на работы.
 На заводе, по-моему, они выполняли неквалифицированную работу. Запомнились только их вечерние (после работы) "занятия". Общежитие располагалось на втором этаже одного из заводских зданий, находившихся на заводской территории, но одной стороной выходившее за пределы ограды, на улицу. Окна общежития располагались на стороне улицы.
Каждый вечер под окнами собиралась кучка женщин - шла бойкая торговля продукцией нашего завода. Парни на шпагате спускали вниз эмалированные кастрюли, а женщины, при помощи этого же шпагата, передавали им деньги.