На нашем женском факультете насквозь женского пединститута она считалась самой красивой девушкой. Впрочем, почему «считалась»? Была! Она была в самом деле красивой. Стройная, темноволосая, с большими карими глазами, смотревшими как-то так, что описать невозможно. Пусть это звучит стандартно и неоригинально, но её взгляд действительно завораживал. Тайных и явных воздыхателей было у неё немало. К ней были неравнодушны, наверное, все ребята факультета. К чему скрывать – среди них был и я. Но я и не помышлял о том, чтобы приблизиться к ней. Богиня! За ней сам Генка Сайкин приударяет, и то безуспешно. А уж против Генки ни одно девичье сердце устоять не могло. Он брал любое. Но вот Женино не поддавалось. Эта хрупкая девушка была неприступна как Брестская крепость, а на все попытки чьих бы то ни было ухаживаний она отвечала ядрёной иронией в духе Фаины Раневской.
Генка, конечно, не красавчик. Он длинный, тощий, рыжеватый и рябой. И замечательно весёлый. С ним не бывает скучно. Ему всегда везёт. Он нравится всем. Даже нашему декану Варваре Борисовне Дубининой, которая не питает симпатий к «французам», считая их по ряду культурологических причин разгильдяями и недостаточно стойкими в идейно политическом плане. Но ему она доверила даже роль командира в нашем стройотряде. Работая с Генкой, я заметил, что за тяжёлый конец он никогда не возьмётся, в грязной работе его тоже не ищи. Ищи там, где легко и чисто. Где льётся стройотрядовская песня под гитару, а в стаканах плещется портвейн.
У Генки приятный баритон и поёт он по-французски – ну чистый Азнавур. И, тем не менее, несмотря на столь внушительный комплект достоинств, для Жени – он всего лишь сокурсник. Один из многих. Почти такой же, как все.
Осенью, как всегда, нас послали в колхоз подбирать картошку. Генку назначили помощником старшего группы. Тоже мне начальник! Но Генка к своему назначению относился серьёзно. С важным видом ходил между грядок, подбирал пропущенные картофелины. Делал это особенно часто, если в пределах видимости был старший группы доцент Сапожников.
Я двигался по грядке, кидая картошку в ведро. Впереди на параллельной грядке метрах в двадцати от меня подбирала картошку Женя. Время от времени её фигура в голубой куртке разгибалась и она смотрела на меня. Мол, что ты там сзади копошишься? Я решил догнать её. Увеличил темп. Мы сравнялись.
- Привет ударникам коммунистического труда! – поприветствовал я её.
- Привет рабам древнего Рима! – ответила она шуткой на шутку.
- Будеш хорошо работай, получиш белая булка!
- Вы очень милы, товарищ фашист.
Да, чувством юмора Господь её не обидел.
- Наверное, устала, Женя?
- Ты за кого меня принимаешь? За старуху Изергиль?
- Да что ты! Просто я сам уже приморился. А ты всё-таки мадам. И существо субтильное (я посчитал, что ей как француженке это латинское слово будет и знакомо, и приятно).
- А ты какое существо? Брутальное? – спросила она.
- Нормальное. Homo sum.
- Homo res sacra. Jam satis est. – Она на секунду задумалась. - Dum vivimus vivamus.
- А это что? Я такую поговорку не знаю.
- Давай будем жить, пока мы живы. Поменьше прогуливай латынь, mon cher!
- Это что за базар?! – услышал я за своей спиной. Я обернулся. Передо мной стоял Генка.
- Кто за тебя картошку будет подбирать? Цицерон?
- Я подбираю.
- А это что? – Генка протянул руку с двумя небольшими картофелинами. – Я за тобой уже две штуки поднял, пока ты здесь тары-бары разводишь. Работать надо, болтун учёный!
Очень мне не понравился такой Генкин тон. Приревновал что ли?
- Ты особо не гоношись, гражданин начальник. Окоротку дам!
- Что?! – Генка придвинулся ко мне вплотную. Он выше меня почти на голову. Но я «подпольный качок». Двухпудовой гирей жонглирую. Генка это знает. Но, видно, хочется ему перед Женей марку выдержать. Он цапает меня за грудки. Смотри, Женя, какой я храбрый! Я хватаю его за предплечья. Завалить и согнуть его в рог бараний - для меня дело секундное (дома для разминки я завязываю узлом кочергу). Между нами вклинивается Женя.
- Мальчики! Вы совсем сдурели! Прекратите немедленно! Я Вам приказываю!
Я отпихиваю его от себя. Поправляю ворот рубахи.
- Ладно, Геннадий Петрович! Потерпи немножко. Вечером поговорим.
Казалось, не дождусь я вечера. И когда он всё-таки наступил, я ринулся в комнату колхозного общежития, где пребывал Генка. Дверь открыл без стука. Генка и ещё пара студентов сидели на койках, разговаривали.
- Вечер добрый, милейший! - Сказал я. - Приглашаю на разговор.
- Давай здесь поговорим, - ответил Генка.
- Здесь неудобно – свидетели. – Давай выйдем на улицу и поговорим как мужчина с мужчиной.
Генка молчит.
Я настаиваю.
- Пошли выйдем! Я тебя буду бить сильно, но аккуратно. Следы побоев будут эстетичными.
- Здоровый что ли?
- Какой есть. А ты – трус жалкий! Только при девках смелый. Ничтожество! Даже на оскорбления не отвечаешь!
- Я отвечу, - говорит Генка. – Но только потом. Когда домой вернёмся. Там мы тебе немножко здоровьица поубавим.
- Что? Ребят подговоришь? Кодлой на одного пойдёте? А один на один выйти – слабО?
Тут я добавил эпитет, которому позавидовал бы любой римский оратор, и, хлобыстнув дверью, вышел.
… Зря меня Генка приревновал к Жене. Как я уже упоминал, была она для меня как свет утренней звезды. Нечто из другой галактики, бесконечно далёкое… На эту звезду можно только по утрам любоваться, когда она над горизонтом поднимется.
В том колхозе случилась у меня очередная любовь. Я всё-таки был молод, натура влюбчивая, а девушек вокруг – море разливанное. Её звали Таня. Невысокого росточка, сероглазая, и очень смешливая. Сначала она вылила на меня кружку воды со второго этажа женского общежития. Стояла в проёме окна и, глядя на меня, утиравшегося, звонко смеялась. А потом, когда я утром после пробежки обмывался по пояс под колонкой, она мне из той же кружки сзади в штаны налила. И опять же смеялась. Это что? Специфические знаки женского внимания?
Я к ней пригляделся (раньше я её не замечал). Маленькая, симпатичная, жизнерадостная девчушка-«француженка». Кажется, что-то внутри у меня щёлкнуло и, «процесс пошёл». Я подарил ей значок в виде Эйфелевой башни на короткой цепочке (сувенир от французских туристов). Вечером в сельском клубе станцевал с ней вальс. Держал её за плечи, смотрел в серые глаза и думал - неужели у меня появляется девушка? У меня их никогда не было. Эта – фактически первая. Теперь на картофельном поле я старался попасть работать с ней в паре. А в колхозной столовой, где мы обедали, и где молоко было вволю, я всегда у неё спрашивал – не принести ли ей ещё стаканчик… Она не возражала. Мне казалось, да мне казалось, что и она тоже испытывает ко мне какую-то симпатию.
И вот однажды, выйдя вечером из общежития, я увидел, как по сельской улице шли, взявшись за руки Генка и … Таня. Я застыл, как молнией поражённый! Не может быть! Глазам своим не верю! Кинулся к общежитию, схватил у входа железобетонную балку, о которую мы в дождь счищали грязь с сапог, долго и до изнеможения поднимал её. Придя в комнату, повалился на койку. Ах, Таня! Зачем же ты меня на Генку променяла? Я – не пью, не курю, здоров, как лошадь. У меня никогда не было девушек. Я – не ловелас и не дон Жуан. Я готов любить тебя пылко, чисто, серьёзно и всегда. А Генка тебя бросит. Вот увидишь. Разве я его не знаю? На следующий день я купил в сельмаге водку и впервые в жизни напился до поросячьего визга.
По возвращению из колхоза мы с удивлением узнали, что несколько наших студентов отобраны для длительной командировки в Африку в страны английского и французского языков. Среди отобранных были Генка и я. По тем временам любой выезд из СССР был очень непростым делом. Выпускали только избранных и перепроверенных до седьмого колена. Тогда поездка в Африку была практически то же, что полёт на Луну. Закончив семестр, мы с двумя товарищами улетели в Сахару, в самое африканское пекло. Больше года мы провели в геологоразведке, пробиваясь в места, где нет ничего живого, кроме змей и скорпионов, куда не ступала нога не только белого, но и чёрного человека.
Генка улетел на другой конец Африки (он же везунчик). Тёплый (пожалуй, даже чересчур) климат, богатая растительность, экзотическая живность. По пальмам обезьяны прыгают, ночью львиные рыки доносятся. Работа – на ферме. Разведение крупного рогатого скота элитной породы. Круг обязанностей – прослеживание состояния здоровья быков-производителей и беременных тёлок, плюс перевод документации на предмет случки скотины. Райский уголок на земле, плодороднейшая почва. Зубочистку в землю воткнёшь – вырастет финиковая пальма.
Перед отъездом Генка поставил вопрос перед Женей ребром – или-или. Я на тебя уж сколько лет и всё зря смотрю. Выходи за меня замуж. Поедем заграницу. Это шанс. Это перспективы. Женя согласилась. Состоялась быстрая свадьба, а потом медовый месяц длиною в два года.
Мы в Сахаре больше года отбыть не смогли. Считали каждый день. А Генка на ферме по истечению договора заключил второй. Условия неплохие, зарплата высокая, из командировки надо выжать максимальную финансовую выгоду.
Африканский климат Жене не подошёл. Она заболела, долго лежала в советском госпитале в столице. Кое-как подлечилась. Но обратно в Союз не поехала. Отбыла с мужем от звонка до звонка два полных срока. Вернувшись на родину, Генка «прибарахлился». Купил квартиру, обстановку, машину, шмотки.
После возвращения я видел его редко и, откровенно говоря, видеть не хотел.
Однажды я зашёл в книжный магазин посмотреть новые словари. В отделе подарочной литературы я неожиданно встретил Женю с Генкой. Они выглядели восхитительно. В дорогих пыжиковых шапках, на Генке шикарная дублёнка, на Жене – шубка из диковинного зверя. Молодые, красивые. Генка – заметно пополневший и вроде не такой уж рябой. Мы обменялись дежурными приветствиями, но разговаривать сколь-либо подробно мне не хотелось. Начнутся те же разговоры и пересуды. Где и как работаешь, как и на что поживаешь. А я работаю учителем в сельской школе. То есть, должность, которая, пока мы были студентами, нами воспринималась как проклятье и кошмарный сон. Имею только ставку и мизерную зарплату. Выслушивать их сочувственные комментарии, мол, как же так, ты классный переводчик-международник, а прозябаешь в деревне, мне тоже не хотелось. Да и видок у меня рядом с ними несоответствующий. На мне пальто, которое я носил ещё с первого курса и шапка-пирожок, переделанная матерью из воротника дяди Кости. Я промямлил что-то на прощание и отправился на выход. Путь лежал на автовокзал, а оттуда к себе в деревню «сеять разумное, доброе, вечное». Обернувшись, я увидел, как они вышли из магазина, сели в блестящие тёмно-малиновые «Жигули» и уехали.
Шло время. Я отучительствовал. Отслужил в армии. Поездил по российским городам и весям с англичанами, немцами, итальянцами, шведами, японцами… Строил с ними цеха химкомбината, пивоварни, выращивал морковь и черноплодную рябину (итальянцы строили заводик по производству соков для детей). Между делом, дважды побывал женатым. О судьбе Жени и Генки знал только от общих знакомых. Поговаривали, что Генка разбился на машине. На высокой скорости не справился с управлением и врезался в придорожный столб. Отделался царапинами (он же везунчик), а у Жени произошёл выкидыш на позднем сроке…
Время шло и шло. Я однажды нечаянно встретил Женю в трамвае. Она почти не изменилась. Такая же худенькая и кареглазая. Нам ехать было далеко. Мы о многом поговорили. Детей у неё нет и быть уже не может. Геннадий прекрасно устроен в институте на доцентской должности. Хорошо зарабатывает. Сейчас на стажировке в Париже. Она к нему туда несколько раз ездила. Я тоже поведал ей схематично о своём житье-бытье.
Летом я их увидел вместе. Ехал в трамвае, и когда он остановился на красный свет светофора, я посмотрел в окно. Возле трамвая стоял белый Мерседес. На пассажирском месте сидела она. А за рулём был Генка. Он поднял голову, и наши глаза встретились. Он смотрит уверенно, вальяжно. Зажёгся зелёный, и Генка, подмигнув мне, нажал на газ…
И снова шло время… До меня стали доходить слухи, что Генка загулял. Закрутил роман со своей студенткой. Столь серьёзный, что вроде бы расстался с Женей на неопределённое время. Всяко бывает в жизни...
Торопился я однажды на очередную работу. Работал я тогда в какой-то торгово-воровской шараге, переводил хитрые контракты, посредством которых мы пытались облапошить немцев (чему они отчаянно сопротивлялись), и тупые инструкции по применению скороварок и соковыжималок. Выезжая за границу, я бегал за пивом для ребят в малиновых пиджаках. На улице возле кукольного театра мне повстречалась Женя. Мы постояли, накоротке поговорили.
- Как ты? – задал я почти бессмысленный вопрос. – Слышал, у тебя с Генкой нелады вышли.
- Генка – негодяй, - сказала она. – Уезжает со своей новой пассией на ПМЖ во Францию. Скатертью дорожка. Сколько крови моей он выпил…
- Не переживай ты из-за него, - сказал я. – Он ногтя твоего не стоит.
- Я всё знаю, Серёж, но .... Жизнь вообще не так сложилась. – Она вздохнула.
Показался мой автобус и я, спешно попрощавшись, побежал к остановке. Прежде чем войти в салон, я оглянулся. Она смотрела мне вслед своими большими карими печальными глазами.
Прошёл месяц-другой. В офис из больницы вернулась наша кладовщица Лидия Ивановна. Её рабочий стол стоит впритык к моему стулу, так что она весь день на мою спину смотрит. Лидия Ивановна – пухленькая женщина пенсионных лет, бывшая продавщица колбасного отдела. Говорит, если надо, она на глазок большим ножом с куска колбасы двадцать грамм снимет. Когда мне надоедает глазеть в компьютер, я иногда к ней поворачиваюсь.
- Серёж, - обратилась она ко мне как-то. – Ты Женю Жукову с французского отделения знаешь?
- Очень даже хорошо. А в чём дело, Лидия Ивановна?
- Она со мной в одной палате лежала.
- Неужели? Вот ведь мир тесен!
- Мы с ней много разговаривали, Серёж.
- О чём?
- О жизни, разумеется. Болела она сильно.
- Что с ней?
- Какая-то африканская болячка открылась на нервной почве. Студенчество вспоминала. Как вы в колхоз на картошку ездили. Про тебя с теплом рассказывала.
- Неужели?
- Конечно. И вот однажды она говорит, что больше ничего не скажет, и ничего не хочет. Повернулась к стене лицом и замолчала. Я к ней обращаюсь, а она молчит. Я сестру позвала. Та глянула и сказала, что она не дышит.
Ком поднялся и застрял у меня в горле.
- Что Вы говорите, Лидия Ивановна?!
- Да, Серёж, умерла она... А какая женщина была! Умная, красивая.
Круги пошли у меня перед глазами.
- Лидия Ивановна! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!!
- А ещё, Серёж, она говорила, что ты ей всегда нравился. Но уж больно ты был застенчивый...
С трудом понимая что я делаю, я встал из-за стола и заторопился в коридор, стиснув изо всех сил зубы чтобы не разреветься...