Вкус полыни

Индра Незатейкина
— Постарайтесь вспомнить все, как можно подробнее, — тихо, но внятно, с расстановкой произнес ассистент. — Имена. Лица. Голоса. Названия мест. Точное время. Детали окружающей обстановки. Погоду. Освещение. Звуки, запахи. Ваши ощущения, переживания, настроение. Любые незначительные  мелочи могут оказаться очень важными. Договорились?
Я кивнула. Конечно, я боялась этой процедуры. Но держать всё в себе, особенно в последние годы, стало совершенно невыносимо…
— Тогда начнем. Наш аппарат вам поможет. Не волнуйтесь.
На мои виски и лоб опустились прохладные электроды, свет померк…

Я изо всех сил зажмурила глаза, старательно изобразила вой мотора и представила, что я в кабине взаправдашнего истребителя и выполняю «мертвую петлю» — фигуру высшего пилотажа.
— Алиса, а ты почему одна играешь? — спросили над самым моим ухом. — Где же твои друзья — Сережа, Костик?
Я разожмурила один глаз — только чуть-чуть, чтобы стало видно, что это спрашивает тетя Надя с третьего этажа, которая вывезла в колясочке погулять своего крохотного Игорька. Я докрутила «петлю», хотя уже и было понятно, что игра испорчена, и выбралась из своего любимого самолетика с красными звездами на крыльях.
—  Их уже забрали, — ответила я, поковыряв сандалией песок, как будто меня совершенно не волновало, что за мной мама все не идет и не идет.
Тетя Надя удивленно взглянула на наручные часики.
— Почему же сегодня так рано? — спросила она. И сама себе ответила: — Наверное, сокращенный рабочий день перед праздниками. Ну, ты не расстраивайся, скоро и за тобой мама придет.
— А я и не расстраиваюсь, — ответила я, дернув подбородком. Вот еще — расстраиваться. Мне шесть лет, я взрослая и самостоятельная, осенью пойду в школу. Могу сама купить хлеб и молоко, приготовить суп из пакетика на электроплите, когда мамы нет дома, забраться на самое высокое дерево, умею кататься на двухколесном велосипеде «Мишка» — без позорных задних колесиков-подпорок для малышни — и, в отличие от моего друга Сережки с девятого этажа, дотягиваюсь до своей кнопки в лифте. И прекрасно знаю, что мама, когда по субботам работает в утро, забирает меня в половине третьего. Время по часам я пока что сама узнавать не умею, но всегда могу спросить его у взрослых.
Я вообще очень самостоятельная. Например, я сама выбрала себе садик.  Cначала, когда я была маленькая и несмышленая, мы жили на другом краю города, рядом с больницей, где работают мои родители. В соседнем доме с Сашей и тетей Любой. И я ходила в садик «Солнышко», возле Сашиной школы. А потом мы переехали. Нам очень не хотелось переезжать, потому что у нас осталось много друзей на старом месте, но все-таки пришлось, потому что нам дали большую двухкомнатную квартиру. Сначала мама и папа хотели отдать меня в садик «Золотой ключик», который тоже недалеко от нашего дома, но мне больше понравилась «Звёздочка»: ни в одном садике на площадке больше нет таких замечательных самолетов и ракет! Еще хороший садик — «Дружба», там все дорожки обсажены барбарисом, который весной цветет желтыми гроздочками мелких приторно пахнущих цветочков, а осенью сплошь покрывается длинненькими красными жутко кислыми ягодами. Но он далеко от нашего дома, да и ракеты явно лучше барбариса. И мама с папой сразу согласились. Они у меня самые лучшие, ни у кого таких нет. Они ведь знают, что я хочу стать космонавтом, когда вырасту. Они специально дали мне такое космическое имя — Алиса — в честь девочки из мультика про тайну третьей планеты. Мы с ней очень похожи. Мама и папа и сами хотели быть космонавтами, и учились в космическом медицинском институте. Только когда они его закончили, их отправили на работу не в космос, а сюда, в Припять, город энергетиков. Сказали, что в космосе врачей много, а вот на атомных станциях их не хватает. И мама с папой сразу согласились, потому что очень любят нашу страну и хотят работать для пользы всех советских людей. И нисколечко не жалеют, что не полетели в космос, говорят, что здесь тоже хорошо и интересно. И мне тут тоже очень хорошо и интересно.
— Татьяна Анатольевна! — подумав о родителях, я не выдержала и подбежала к воспитательнице, которая сидела на деревянной «гусенице» и читала газету «Трибуна энергетика». — Можно, я сама домой пойду? Маму еще целый час ждать.
— Нет, Алиса. Ты же знаешь, что одну я тебя отпустить не могу, — строго ответила Татьяна Анатольевна, откладывая газету.
— Тут же рядом, — хныкнула я. — Мама сказала, что придет сегодня пораньше, и мы поедем на дачу, сажать картошку. А сама все не идет и не идет…
— Поиграй пока со Светой и Вероникой — воспитательница кивнула на домик, в котором девчонки разложили своих кукол. — Так и время быстрее пролетит.
— Не-е-е, — проныла я. — Я в дочки-матери не играю… И кукол не люблю. Я люблю зверей, а Прыгунка и Динку (это мои любимые беленький меховой зайчик и бежевая штопаная-перештопанная собачка) я спать уложила, их нельзя будить…
— Ну, тогда покачайся на качелях, — предложила воспитательница. — Ты же любишь.
— Скучно одной, — сказала я. — Ну отпустите меня-а-а…
— Ты же все равно дверь не сможешь открыть,  у тебя нет ключа.
— Ключ у соседки тети Оли, я попрошу, и она мне откроет, — не отставала я. — Ну пожалуйста-а-а…
— Алиса, ты уже большая девочка, а ноешь, как лялька! — пристыдила меня Татьяна Анатольевна.
— Я не большая, — гордо возразила я. — Я средняя. Ну отпустите, пожалуйста, вы же отпускали меня раньше!
— Нет, Алиса. И не проси. Сегодня такой день, что все дети должны быть под присмотром.
— А какой сегодня день? — спросила я, ковыряя песок носком сандалика. Спросила не потому, что мне было интересно, а просто так, потому что хотелось поспорить.
— Вот такой, особенный. На станции что-то не в порядке, и дети сегодня одни не гуляют, поняла?
— Поняла, — сказала я.
На самом деле, я поняла, что спорить бесполезно, и все равно придется ждать маму. А если на станции что-то случилось, например, кто-то тяжело заболел, мама может сильно задержаться на работе. Об этом варианте я решила пока не думать. Я заглянула в отложенную Татьяной Анатольевной газету и бегло прочла: «новыми тру-до-выми успехами готовятся встретить пер-во-май», потом попрыгала по кирпичикам гусеницы и побежала на качели.
Сначала я раскачивалась посильнее и прыгала с качелей, каждый раз отмечая щепочкой дальность. Когда я побила свой рекорд десять раз подряд, мне это надоело, и я стала просто качаться и представлять, что я на космическом корабле, в невесомости.
А потом я увидела за оградой садика Сашу, который улыбался и махал мне рукой. Он гордо держал за руль новенький сверкающий велосипед «Орленок» — голубой с зелеными шинами и блестящими фонариками-светоотражателями на спицах.
Саша был в темно-синей школьной форме, наверное, только пришел и не успел переодеться.
— Привет, Саша! — закричала я, с трудом оторвав взгляд от октябрятской звездочки, которая поблескивала на Сашиной школьной куртке. Эта красная эмалевая звездочка всегда меня завораживала, напоминая рубиновые звезды на башнях Кремля в далекой Москве, столице нашей Родины, где я только мечтала побывать. Я искренне считала, что быть октябренком — это же почти так же здорово, как быть космонавтом, и немного Саше завидовала.
 Саша прислонил велосипед к заборчику и быстро перебрался на площадку. Он подбежал к моим качелям и несколько раз подтолкнул их, так что они раскачались очень сильно, мне даже стало немножко страшно.
— Ой, не надо больше! — попросила я.
— Ага, испугалась?! — засмеялся Саша.
Я зажмурилась от страха и замотала головой.
Саша притормозил качели и дождался, пока я спрыгну на землю.
Саша — мой друг. А его мама — тетя Люба — лучшая подруга моей мамы. Саша взрослый и умный мальчик, он ходит в третий класс, и ему скоро исполнится десять лет. И еще его скоро примут в пионеры. А мне еще и до октябренка, «как до звезд» по выражению Костика. Как-то я поделилась этими  грустными мыслями с Сашей, а он засмеялся и сказал, что полгода — это совсем не долго, что лето пролетит быстро, что в школе мне понравится, а в конце первой четверти меня примут в октябрята, и это уже совсем скоро. Здорово он умеет меня обрадовать!
— Вот что, Алиса, — строгим голосом сказал Саша. — Сейчас поедем к нам. Мама велела тебя забрать.
— Ой, а почему? — растерялась я. — Ведь сейчас придет моя мама, а меня нет! А как же дача и картошка?
— Твоя мама позвонила моей на работу и попросила забрать тебя из садика, — объяснил Саша. — У нее очень много больных, на станции что-то бабахнуло. Так что твоя мама придет сегодня поздно. А ты пока побудешь у нас.
Я очень любила бывать в гостях у тети Любы и Саши, но, конечно, лучше вместе с родителями. Когда взрослые сидели у журнального столика, пили чай, рассматривали фотографии, листали книги и говорили о всяких непонятных вещах, а мы с Сашей могли на подоконнике строить космические корабли из конструктора, играть в танки и самолетики или рисовать. Хоть Саша уже большой и ему, наверное, не очень интересно играть со мной, но он никогда не показывает виду. Моя мама говорит, что он очень воспитанный мальчик, сразу видно, что из интеллигентной семьи, и я должна брать с него пример.
— Поедем на велике, — сказал Саша. — Специально у друга попросил, а то с автобусами сегодня беда — на остановке куча народу собралась, а автобусов нет и нет.
— Ого, на велике! — обрадовалась я.
Я очень любила сама кататься на велосипеде, но у меня был только старый трехколесный велосипедик, из которого я уже выросла, к тому же он заржавел и плохо ездил. Однажды я застряла на нем посреди большой лужи. Мой друг Костик из соседнего подъезда, хороший нежадный мальчик, когда я просила, всегда давал мне прокатиться вокруг садика на «Мишке». А вообще-то папа обещал, что если в первом классе я буду хорошо учиться, следующей весной мне купят «Школьник». Но это еще через год, совсем не скоро. У папы свой взрослый велосипед — красивая красная «Украина», которая вечно ломается, и папа ее чинит. Папа часто сажает меня на багажник, и мы едем куда-нибудь далеко — на речку купаться, в лес за ландышами для мамы, на рынок за фруктами, смотреть, как строят новые дома в конце нашей улицы, на дачу или еще куда-нибудь.
— Как звать твою воспитательницу? — спросил Саша. — Татьяна Анатольевна? Пойду отпрошу тебя.
Я согласно кивнула, а Саша быстро договорился с воспитательницей. Наверное, сказал ей, что его мама — поэт, она работает во дворце культуры, ее все в городе знают и очень уважают.
— Ну, поехали, — сказал Саша, подсаживая меня на заборчик, хоть я и упиралась и хныкала, что перелезу сама. — Не слезай пока, — велел он, подкатывая велосипед. — Перебирайся теперь на багажник. И держись крепко, поняла? И ноги в спицы не суй, — для порядка предупредил он, и мы поехали.
— А что на станции случилось? — спросила я. — Почему мою маму с работы не отпускают?
— Не знаю, — ответил Саша. — Какая-то авария, наверно. Нам в школе выдали таблетки с йодом, отпустили пораньше и велели дома сидеть. А может, это просто так, учебная тревога… Мама, вообще-то, сказала мне, что ночью в той стороне что-то громыхало и сверкало — она не спала, писала стихи. Но может, это просто зарницы…
Мы вырулили на улицу Курчатова и поехали по пешеходной дорожке вдоль домов, под липами. Саша весело позванивал в велосипедный звонок, обгоняя пешеходов.
— Тебя в какую школу записали — во вторую или в третью? — спросил Саша.
— В третью, — сказала я. — Чтобы через машинную дорогу не ходить. — В первый «Б» класс. Там почти все ребята из нашей группы.
— Это хорошо, — сказал Саша. — Когда в первом классе сразу есть друзья. И школа эта хорошая, там бассейн свой. А во второй зато биостанция, и у них кружок юннатов очень сильный.
Громко сигналя и обдавая проезжую часть и тротуар мощной струей, пенной и шипящей, как газировка, нас обогнала поливальная машина.
— Ой! — хихикнула я, подставляя ладони под брызги.
— Алиса, не балуйся, держись! — строго сказал Саша. — Поливалок, что ли, не видела?
Пена быстро оседала, на тротуаре оставались лужи с красивыми радужными разводами.
— А зачем они мылом дорогу моют? — спросила я.
— Это не мыло, — сказал Саша. — Разве ты не видишь? Специальный моющий состав.
Следом за первой прошла вторая такая же машина.  Взрослые отошли на краешек пешеходной дорожки, провожая машины настороженными взглядами. Дети бегали по пузырящимся лужам и обливали друг друга из водяных пистолетов. Саша лихо катил по мокрой дорожке, только брызги из-под колес летели.
— Алиса, а ты умеешь брызгалки делать? — спросил Саша. — А то могу научить — из бутылки от шампуня «Кря-кря», за пять минут делается.
— А мне папа принес большой шприц, — сказала я. — Когда мы летом в Одессу ездили, я из него на пляже всех поливала! Ой, Саша, давай у автоматов остановимся, пожалуйста! Я пить хочу!
— Давай, — охотно согласился Саша. — Жара, прямо как летом. И  в горле першит, наверное, от таблеток этих йодных. И вкус во рту неприятный какой-то.
У меня тоже першило в горле, как будто от пыли, но мне никаких йодных таблеток не давали, поэтому я промолчала. Такое бывает, если долго быстро бежать, так, что начинает колоть в боку. Папа говорит, что это потому, что сердце не тренированное.
Саша затормозил у высокого бордюра автобусной остановки, чтобы мне было удобнее слезать. Велосипед мы прислонили к фонарному столбу и наперегонки кинулись к автоматам с газировкой, рядком стоящим возле павильона авиакасс.
Я обследовала все автоматы, выбирая, где вкуснее сироп. Больше всего мне нравился ароматный, с горьковато-пряным полынным вкусом «Тархун» замечательного изумрудного цвета, но он в автоматах бывал очень-очень редко. Но сегодня точно был какой-то особенный день: в двух автоматах были сиропы апельсиновый и лимонный, а в третьем — «Дюшес» и «Тархун»!
— Саша, смотри! — я даже глаза зажмурила в предвкушении удовольствия. — «Тархун»! Вот это да!
— Наверное, потому что выходные перед праздниками. В такое время всегда дефицит выбрасывают, — со знанием дела сообщил Саша.
Мы разменяли у продавщицы в киоске «Союзпечати» нашедшиеся у Саши в кармане 10 копеек. Я сама помыла стаканы, как учил меня папа, — тщательно промывая края. Мы выдули три стакана газировки на двоих. Пока я с трудом — в меня уже не лезло — допивала остатки «Тархуна», Саша зашел в павильон посмотреть значки и марки в «Союзпечати», а мне велел приглядывать за великом.
Я приглядывала и осматривала по-праздничному оживленную центральную площадь города. Почему-то много было милиционеров,  наверное, во дворце культуры вечером какой-нибудь концерт. Может быть, даже какие-нибудь знаменитые артисты из Киева приезжают. Напротив горсовета стояло много разноцветных легковушек. В летнем кафе под зонтиками-колокольчиками тетеньки в нарядных белоснежных фартуках и кружевных наколках продавали мороженое, пирожные на бумажных тарелочках и сок из стеклянных конусов. Что за сок, можно было догадаться по цвету конусов: прозрачный — березовый, темно-красный — томатный, а полупрозрачный желто-коричневый — наверное, яблочный или яблочно-виноградный. Мне вдруг ужасно захотелось мороженого, любого, пусть даже плодово-ягодного льда за семь копеек. Правда, денег у нас больше не было, да и мама бы сказала, что перекусывать сладостями вредно, можно испортить желудок.
За дворцом культуры в парке играла музыка, и голос маминой любимой артистки Аллы Пугачевой пел: «Может сильным и богатым человека сделать атом! А что не может сделать атом — это, право, пустяки», и медленно крутилось колесо обозрения. «Вот бы прокатиться!» — подумала я. На «Ромашке» и лодочках мы с Сашей уже катались, а вот колесо я еще не видела, чтобы включали.
Я сбегала к автоматам и поставила на место стакан. Сквозь стеклянную стену кассового павильона было видно, что Саша все еще рассматривает что-то в витрине, и я вернулась к велосипеду.
 С проспекта Ленина подъехали украшенные разноцветными лентами и воздушными шариками машины — свадьба, вот здорово! «Если атомные струны на гитару натянуть, будет звук, как грома близкого удар. Доживу ли я до дня, чтоб на свадьбе у меня заиграли сотни атомных гитар?» — доносилась песня из парка. Я во все глаза рассматривала свадебную процессию. Из первой машины, с двумя золотыми кольцами на крыше, вышел жених в нарядном костюме и помог выбраться невесте. Невеста была в длинном белом-белом свадебном платье, в венке из искусственных белых роз, просто глаз не оторвать, и с огромной охапкой красных гвоздик в руках. Прохожие останавливались и с улыбками смотрели на них.
— Дядя Витя! — радостно закричала я, узнав жениха. — Здрассте!
Он оглянулся и, тоже меня узнав, приветственно помахал рукой.
Я не удержалась и все-таки подбежала к машине:
— Поздравляю со свадьбой!
— Спасибо, Алиса! Только не бегай через дорогу, — строго сказал дядя Витя.
Невеста подарила мне гвоздику из своего букета, гости надавали конфет и шоколадок, а дядя Витя за руку отвел меня на тротуар, где уже ждал обеспокоенный Саша.
— Это твои знакомые? — удивленно спросил он, когда молодожены отошли и стали фотографироваться на фоне ДК.
— Да, дядя Витя в соседнем доме живет, на стройке работает. Он дядя моего друга Сережки. А невеста к нему приехала из Обнинска, это город возле Москвы, там тоже есть атомная станция.
— Откуда ты знаешь? — озадаченно почесав в затылке, спросил Саша.
— А у нас дома на стенке карта СССР висит, ты же видел, — сказала я. — Я всегда прошу папу показывать мне города, которые я не знаю. Например, когда во «Времени» рассказывают про какой-то город, папа мне всегда показывает его на карте. И даже читает про него из книги «Страны и народы». У нас про республики СССР, в красных обложках, все тома есть, — с гордостью закончила я.
— У нас тоже есть эта серия, — сказал Саша. — Почти вся, только Австралии и Антарктиды не хватает. А еще мама «Всемирку» по подписке собирает.
Нафотографировавшись на площади, свадьба снова расселась по машинам и поехала в сторону речки, наверное, на пристань, а мы стояли и смотрели им вслед.
— Сейчас у Прометея поедут фотографироваться, ясное дело, — сказал Саша. — А до этого ездили на Янов, цветы возлагать к памятнику Неизвестному солдату. Обычный свадебный маршрут. Поехали, Алиса, нам некогда.
— Ой, Саша, а ты можешь моим родителям на работу позвонить? — спохватилась я, глядя на телефонные будки на той стороне проспекта. — Только скажем, что у нас все в порядке, и спросим, когда они придут.
— У меня нет двухкопеечной монетки, — замялся Саша.
— Не надо монетки, мы «ноль-три» наберем, это бесплатно! — радостно заявила я. — Попросим папу! Он же на «скорой» работает!
— Давай попробуем, — согласился Саша.
Мы перебежали по зебре к магазину «Райдуга» и кинулись к освободившемуся телефонному автомату.
— Не работает телефон, можете не бежать, — сердито сообщил нам лысый дядька в очках и с портфелем, со злостью захлопывая дверь будки — так, что стекла задребезжали.
— А другой? — спросил Саша.
— Ни один не работает. По всему городу телефоны отключены,
— А что случилось? — растерянно спросили мы с Сашей.
— Авария на атомной, — коротко и мрачно ответил дядька. — Шли бы вы по домам, дети. Эвакуацию скоро объявят.
Мы переглянулись.
— Что это? — спросила я у Саши.
— Это еще неизвестно, — сказал Саша. — Нам в школе сказали, что пока точной информации нет. Сказали, была сложная обстановка, мог даже взорваться реактор, но сейчас ситуация под контролем, и опасности нет.
 — Ты вон на деревья посмотри, умник, — криво усмехнулся дядька, кивнув на росшие вдоль проспекта Ленина каштаны.
Он сердито нахлобучил на лысину мятую шляпу и ушел в сторону гостиницы. Мы с Сашей посмотрели на каштаны. А что, деревья, как деревья, только листья поникли, наверное, от жары. Песня Аллы Пугачевой в парке закончилась и началась другая — «Рядом, рядом радость и беда, надо, надо твердый дать ответ: солнечному миру — да, да, да! Ядерному взрыву — нет, нет, нет!» Она мне очень нравилась, и в другой раз я бы с удовольствием подпела, но сейчас мне почему-то было не до песен.
— Про что это он говорил? — растерянно спросила я.
— Не обращай внимания, — махнул рукой Саша. — Откуда он может знать. Видно же, что неместный какой-то. Командировочный, небось.
— Саш, Саш, а твоя мама на работе сейчас? — я оглянулась в сторону дворца культуры.
— Да, у нее до шести работа, а потом вечер поэзии, — вздохнул Саша.
— Значит, нам не надо срочно домой? А давай в парк заедем? Там колесо обозрения включили, видишь? Вот бы прокатиться!
Саша колебался.
— Да там билет наверняка копеек двадцать пять стоит, а у нас денег нет, — сказал он.
— А может, это пробный пуск, и катают без билетов? — предположила я. — Как на «Ромашке» тогда, помнишь, мы прокатились пять раз, нам аж опротивело? Давай заедем и глянем одним глазком!
— Ну, давай, — согласился Саша.
Мы перешли через дорогу, на площади снова сели на велосипед и, проехав между ДК и гостиницей, очутились в парке. Мы покатили к аттракционам по главной аллее, мимо клумб с пестрыми тюльпанами, мимо фанерных тумб с картинками гербов союзных республик, комсомольцев с красным флагами, инженеров над чертежами и рабочих на фоне высоковольтных линий электропередач. Ко всем аттракционам толпились длиннющие очереди. Билетерша в деревянной кассе-теремке только успевала продавать билеты.
Увидев это, Саша разочарованно присвистнул.
— Смотри, Саш, и машинки пустили! — я потянула Сашу к аттракциону «Автодром». — Давай хоть посмотрим!
 Посмотрев, как сыпятся синие искры с сетки и сталкиваются счастливчики в машинках с резиновыми бортами, как радостно хохочут дети, пролетая верхнюю точку на «Ромашке», мы подошли к колесу обозрения. К колесу стояла самая длинная очередь, но двигалась она довольно быстро — как только одна из кабинок оказывалась внизу, над посадочной площадкой, пассажиры резво выпрыгивали из нее, а следующие четверо успевали забраться на освободившиеся места.
— Проходим, проходим, не задерживаемся! — управляла людским потоком бабулька-билетерша. — Ваши билетики? Пошустрей, пошустрей, все прокатиться хотят.
Мимо нас прошли взрослые ребята, только что покатавшиеся на колесе обозрения.
— Ну и ну, красотища, скажи! — делились они впечатлениями. — Весь город как на ладони!
— Ну, прямо как игрушечный!
— А станцию, станцию видели? Марево, как будто в жару над асфальтом, аж плывет все!
— Да это дым, горит там что-то.
— Скажешь тоже! Просто атмосферная дымка, весной такое часто бывает.
Мы еще немного поглазели на счастливчиков, которым удалось прокатиться на колесе, и отправились восвояси, решив, что зайдем покататься на майских праздниках, когда народу, наверное, уже поубавится.
Как только мы выехали на пешеходную дорожку вдоль улицы Курчатова, мимо нас пронесся «рафик» «Скорой помощи», завывая сиреной и мигая синим маячком. Я успела заметить в кабине папу в белом халате и медицинской шапочке.
— Пап! — крикнула я и помахала ему рукой, но папа нас не заметил. Лицо у него было очень озабоченное, наверное, к какому-то тяжелому больному поехали. Да и не включили бы иначе сирену. Саша оглянулся и тревожным взглядом проводил «Скорую».
— Папу на вызов отправили, — сказала я.
Саша промолчал.
Мы проехали мимо кинотеатра, мимо  фонтана со скульптурой Прометея, — там прогуливались по-субботнему нарядные люди, девочки прыгали через скакалку и резиночки, малыши рисовали мелками на бетонных плитках, возле музыкальной школы играли бадминтонисты и мальчишки стучали мячом о стенку, на скамеечках большие ребята ели мороженое и обсуждали, на какой фильм сегодня лучше пойти. А ближе к пристани нарядная толпа разбавлялась милиционерами, военными  и людьми в рабочей одежде и странных белых повязках на лицах, которые таскали какие-то мешки.
— Ой, Саш, смотри, — подергала я Сашу за куртку. — Что здесь такое?
— Учения, может? — неуверенно ответил Саша.
Мы свернули на улицу Дружбы народов, к больничному городку. Вот здесь стало уже окончательно  ясно, что в городе что-то не в порядке.
Напротив главного корпуса стояли две машины «Скорой помощи» с включенными мигалками и автобус «Икарус». Санитары заносили в автобус больного, сплошь обмотанного бинтами. Я даже не знала, что так бывает на самом деле. Вокруг суетились медики, милиционеры, плакала возле автобуса какая-то тетенька, дяденька с чемоданчиком-«дипломатом» и депутатским значком на пиджаке, высунувшись из задних дверей, кричал кому-то: «Не знаю! В Борисполь, больше ничего не знаю!»
— Ой, Саша, стой, стой! — закричала я, увидев среди людей в белых халатах свою маму. — Стой, там моя мама!
Едва Саша притормозил, я спрыгнула с велосипеда и прямо через дорогу кинулась к автобусу. Пробилась сквозь толчею, подбежала к маме и прижалась к ней, задрав голову и радостно улыбаясь, заглянула ей в лицо.
— Здравствуй, мамочка!
— Алиса! — мама как будто не обрадовалась моему появлению, и даже испугалась чего-то. — Отойди, отойди сейчас же! Прекрати меня обнимать! Халат грязный! — она высоко держала руки в медицинских перчатках, как будто боясь прикоснуться ко мне.
Я с сожалением отлепилась от нее, недоуменно рассматривая ее медицинский халат, такой же белоснежный, как и всегда. Почему же — грязный?
— Откуда ты здесь? Почему одна? — встревоженно спрашивала мама.
— Я не одна, я с Сашей, — ответила я. — Мы к нему в гости едем, как ты велела.
Мама приподнялась на цыпочки и поверх голов разглядела Сашу, который стоял с велосипедом на тротуаре.
— Слава богу, — сказала мама. — Алечка, беги к Саше. Езжайте домой, закройте дверь, окна и никуда не выходите. Поиграйте дома во что-нибудь. Порисуйте, почитайте, ну, придумаете что-нибудь. А у нас с папой сегодня очень тяжелые больные с сильными ожогами. На ЧАЭС ночью был пожар, к нам привезли сильно обожженных пожарных. Так что я сегодня поработаю подольше, а за тобой приду вечером, хорошо?
— А как же картошка? — спросила я. Мне очень нравилось помогать родителям сажать картошку. Это было так здорово — раскладывать сморщенные высохшие за зиму картофелины с длинными бледно-сиреневыми ростками — непременно так, чтобы они смотрели вверх! — в только что  выкопанную папой борозду.
— Какая картошка?— мама непонимающе посмотрела на меня. Видно было, что она поглощена своей работой, и ей сейчас не до меня и не до картошки.
— Разве мы на дачу не поедем?
— Нет, сегодня не поедем, — терпеливо ответила мама.
— Значит, завтра?
— Завтра и будет видно. Аля, у тебя лицо не чешется, не зудит?
— Нет, — помотала головой я.
— А в горле не першит? Хорошо себя чувствуешь?
Я кивнула — в том смысле, что хорошо.
— Ну, иди тогда к Саше. Аккуратней через дорогу, Аля! На улице смотрите не покупайте ничего — ни мороженого, ни газировки, ничего! Будьте дома, слышишь? — крикнула мама мне вслед, когда я послушно побежала к Саше.
— Не волнуйся, мам! — крикнула я уже с тротуара. Терпеть не могу, когда мама называет меня Алей. Это означает, что она рассержена или, как сейчас, чем-то очень обеспокоена.
— Ну, узнала? Что там?
— Больные очень тяжелые, — важно сказала я. — Пожарные. С ожогами.
— А на станции что? Тут кто что говорит! Кто — что реактор взорвался и радиация кругом, кто — что тревога ложная, ночью горел машзал, но все уже потушили… Ничего не поймешь!
— Поехали домой, мама велела запереться и на улице не гулять, — сказала я.
— Поехали, — согласился Саша.
Мы уже порядком устали — царящая в городе обстановка неизвестности и смутного не осознанного до конца напряжения угнетала.
Низко над крышами пролетел военный вертолет. Так низко, что от ветра, поднятого его винтом, качнулись верхушки тополей. На его хвосте можно было рассмотреть красную звезду и без труда прочитать бортовой номер. Вертолет улетел куда-то за новый стадион и скрылся за домами. В другой раз мы бы обрадовались настоящему вертолету, пронесшемуся прямо над головой, но сейчас от этого только усилилось чувство непонятной тревоги.
— МИ-8? — спросила я у Саши.
Он молча серьезно кивнул в ответ.
— Это же военный вертолет, — с недоумением сказала я и напела: — Солнечному миру — да, да, да…
— Болтушка ты, — отчего-то рассердился Саша. — Поехали.
— А у тебя лицо не чешется, Саш? — просила я.
— Ну, чешется немного, — ответил Саша. — Почему ты спрашиваешь?
— Не знаю. Меня тоже мама об этом спросила… А вы с мамой на первомайскую демонстрацию пойдете?
— Пойдем, наверное. Только я не с мамой, а со школьной колонной, — гордо сказал Саша. Конечно, он большой, почти что пионер.
— А ваша школьная колонна будет далеко от нашей, медицинской?
Саша пожал плечами:
— Сначала всегда ветераны идут, потом ЧАЭС, за ними — строители, потом «Маяк», а медики и культработнки где-то в середине. Как получится.
— Везет вам, вы близко от места сбора демонстрации живете. А нам теперь идти через весь город…
— Да нам тоже скоро квартиру в новом районе дадут, — сказал Саша. — Недалеко от вас. Так что на седьмое ноября вместе пойдем.
— А помнишь, ты мне обещал шарик в шарике надуть? — спросила я.
— Помню, — кивнул Саша. — Надую. Попроси маму «Забавные» шарики купить, — знаешь, такие в целлофане, собачка нарисована, две «сосиски» и три маленьких круглых. Двадцать пять копеек пакетик. Они как раз подходят.
 Наконец мы остановились у подъезда Сашиного дома.
— Слезай, — велел Саша. — Я пойду велик другу завезу. Подожди меня пять минут, погуляй тут пока. Ой, — спохватился он, выгребая из кармана маленькие кусочки цветных мелков. — На вот, порисуй пока. Специально для тебя в школе набрал. Ты же любишь на асфальте рисовать.
— Ой, спасибо, Сашечка! — обрадовалась я, сгребая мелки с его ладони. — Спасибо тебе огромное!
Ну как он так все время угадывает, что мне понравится?
Я выбрала в сторонке, где никто не ходил, чистый островок асфальта и принялась рисовать. Настроение у меня было странное — радость от хорошей погоды и предстоящих первомайских праздников смешивалась с тревожным осадком недосказанностей сегодняшнего дня. И рисунок получился под настроение — бело-голубой земной шар, на который падали хвостатые американские ядерные бомбы. На плакатах их обычно изображали черными, но у меня были только цветные мелки, поэтому бомбы получились разноцветными и больше походили на воздушные шарики.
Рисуя, я слушала, как сидевшие на лавочке у подъезда бабушки обсуждают странное происшествие с цветочной клумбой:
— Валя, смотри-ка, все цветы завяли. Вот те раз. Как будто кто кипятком плеснул.
— Как сгорели, — поддержала другая старушка. — А каштаны на улице видели? Листья пожухли, и свечки еще не раскрытые так прямо и опали.
— Да ты что?! Может, заморозок был ночью?
— Какое! Жарища, как летом! Что с погодой творится? Растения — они первые чувствуют.
— Не говори, Ульяна. Климат меняется. Глобальное потепление, говорят… Назапускали спутников, теперь вот озоновые дыры от них…
 Я так увлеклась рисованием, что не заметила, как подошел Саша и некоторое время стоял молча, разглядывая мой рисунок. Потом сказал:
— Красиво. Пойдем домой, Алиса.
— Ну Са-аш, ну можно я еще немого порисую? — попросила я. — У меня крошки цветные остались. Их надо собрать и вот так размазать. Видишь, какая радуга вышла!
— Мама тебе что велела? — строго напомнил Саша.
— Ладно, — вздохнула я, — все равно мелки уже кончились, — и мы пошли домой.
У подъезда я взглянула на клумбу, о которой говорили старушки. Росшие на ней крокусы, нарциссы и пролески, действительно, выглядели так, как будто на них вылили ведро кипятка. Я пожала плечами и осторожно тронула крупный ярко-алый цветок на кустике китайской айвы, которой была по краю обсажена клумба. Веселые алые лепестки тут же осыпались.
— Не рви эти цветочки, — Саша не замечал ничего странного. — Осенью здесь будет очень вкусная душистая айва, вот увидишь.
Мы поднялись на второй этаж, и Саша своим ключом открыл дверь квартиры. Если бы меня спросили, я не смогла бы назвать номер их квартиры, но совершенно четко помнила ее расположение. У меня всю жизнь с квартирами так — не запоминаю номера, хоть убей.
Дома Саша разогрел обед, предусмотрительно оставленный тетей Любой в холодильнике, и накормил меня куриным супом и котлетами с картофельным пюре. На сладкое еще был мой любимый клубничный кисель из сухого брикета, да еще с овсяным печеньем, но третье я уже не осилила.
Пообедав, мы пошли играть в комнату, но игралось плохо. Я все время думала о маме с папой, как они там справляются с такими тяжелыми больными, как тот дяденька в бинтах. Саша тоже о чем-то думал, потому что отвечал и улыбался невпопад. Где-то рядом, совсем низко несколько раз проносились вертолеты — от грохота их винтов дребезжали стекла в окне. Саша тут же срывался с места и бежал к окну. Вертолеты то кружили почти над нашим домом, то улетали к станции, то снова прилетали из-за речки. В конце концов Саша выдал мне свои фломастеры, чистую тетрадку и велел рисовать, только не нажимать слишком сильно, чтобы не утопить грифели. А сам сел читать «Трех мушкетеров» в уголке дивана. Я стала рисовать космическую ракету. Не успела я написать на ней «СССР», как по жестяному подоконнику снаружи что-то стукнуло. Потом еще раз.
Саша вскочил и подбежал к окну. Посмотрел во двор, потом распахнул окно и спросил:
— Ну, чего еще?
Его друг, тоже Саша, которого, чтобы не путать, звали Сашком, захлебываясь от восторга, звал его гулять.
— Поехали на мост смотаемся! Оттуда станция здорово видна, а там тако-о-ое! — кричал он.
— А что там? — спросил Саша.
— Пожар, да еще какой! Аж дым из трубы валит! Зыко так! И вертолеты — туда-сюда, туда-сюда! У нас тут возле АТП даже один садился!
Саша с сомнением оглянулся на меня. Ему очень хотелось посмотреть, что же там творится на станции.
— Не, — сказал он наконец. — Я не могу. Мне надо за Алисой присмотреть. Она еще маленькая одной оставаться. А вертолеты нам и отсюда видно.
— А давай тогда на крышу слазаем! — не унимался Сашко во дворе. — Вон, на девятиэтажку! На станцию позырим! Оттуда здорово видно! И Алису можно взять, только за руку ее держи все время.
— Алиса, мы только туда и обратно, одним глазком глянем, — предложил Саша. — Если ничего интересного, то сразу же домой.
Я никогда раньше не была на крыше дома, и мне, конечно, очень хотелось попасть туда. Про крышу мама вроде бы ничего не говорила.
— Саш, уже поздно, — неуверенно сказала я, посмотрев на темнеющий сосновый лес за окном. — Скоро твоя мама придет и заругается.
Мне в такое время уже полагалось смотреть «Спокойной ночи, малыши» и отправляться в постель. Но у Саши телевизора не было, тетя Люба говорила, что новости можно узнать по радио, а телевизором только глаза портить, да и ставить его в маленькой комнате некуда. Это давало мне право делать вид, что я не знаю, сколько сейчас времени, и что мне скоро пора спать. И хотя в «Спокойных ночах» вчера начали показывать мой любимый чехословацкий мультик про Стремянку и Макаронину, а сегодня ожидалось его продолжение, подняться на крышу, конечно, было куда интереснее.
— Да мы очень быстро! — сказал Саша. — Через дорогу и назад!
И мы, наспех накинув куртки, сбежали по лестнице во двор.
— Ну, вот, давно бы так! — обрадовался нашему появлению Сашко.
Мы вскочили на улицу, посмотрели, нет ли машин, и перебежали на другую сторону, где за книжным магазином тесно стояли три девятиэтажных дома. И тут по улице громыхая и лязгая гусеницами, светя перед собой яркими прожекторами, одна за другой в сторону пристани прошли три военные машины — бронированные, темно-зеленые, точь-в-точь, как Сашины игрушечные броневики, только огромные. Раньше я такие только в передаче «Служу Советскому Союзу» видела, и на папиных фотографиях из армии.
— БТРы! — ахнул Сашка. — Вот это да!
«Как будто война началась!» — снова со страхом подумала я, но вслух сказать это не решилась, только крепче вцепилась в Сашину руку.
 — Куда это они?.. — растерянно спросил Саша. Ясно было, что никто ему не ответит.
— Ребятня! — вдруг строго окликнули нас. Это был какой-то дяденька — то ли военный, то ли милиционер, — в зеленой форме и смешной маске, похожей на собачью морду, закрывающей нижнюю часть лица аж до глаз. Он стоял возле пешеходного перехода к универмагу. — А ну-ка марш по домам! Нечего по темноте носиться! В каком доме живете, ну-ка?
— А… мы вот там живем, за книжным, — не растерялся Сашко. — Видите, где «Слава труду» написано?
— Ну-ка, бегом домой! — дядька сделал жест, как будто хотел отвесить Сашке подзатыльник и строго погрозил пальцем.
Мы не стали его злить и через дворы по дорожке из клетчатых бетонных плиток побежали к девятиэтажке. Заскочили в подъезд, отдышались, вызвали лифт.
Сашко подозрительно огляделся.
— Тут на втором этаже одна бабка злая живет, — сообщил он. — Главное — тут не отсвечивать, а то она решит, что мы на лифте кататься пришли, и как всегда разорется. Ей-то самой лифт до второго этажа нафиг не нужен, и ей завидно, что другие ездят.
Лифт привез нас на девятый этаж, еще одним лестничным маршем выше был выход на чердак, а с площадки вела металлическая лестница на крышу. Над ней, в щели неплотно закрытой двери, виднелось темно-синее вечернее небо с дрожащей яркой звездочкой.
— Венера, — со знанием дела сообщил Саша.
Мальчики выбрались на крышу, а мне даже не пришлось подниматься по лестнице — они легко втянули меня за руки. Я выпрыгнула на крышу и ахнула:
— Ой, как красиво!
Передо мной раскинулся вечерний город. Пока мы лезли на крышу, сгустились сумерки и включилось уличное освещение. Улицы и проспекты расчертили ровные пунктиры фонарей белого и сиреневатого оттенка, в сквере уютно зажглись теплые желтоватые парковые светильники, вдали над ДК вспыхнула неоновая надпись «Дворец культуры «Энергетик», на самых высоких и красивых в городе домах загорелись чистыми яркими цветами гербы СССР, над магазинами, горсоветом, кинотеатром, поликлиникой засветились разноцветные вывески. Я редко бывала по вечерам на улице, и всегда радовалась этому праздничному многоцветью. А сверху я вообще видела свой город впервые.
— Ты не туда смотришь, —  Сашко потряс меня за плечо, — вон туда глянь, — он показал точно в другую сторону.
Я обернулась. Прямо передо мной на краю крыши сияла электрическими лампочками огромная надпись «Слава труду!». Снизу буквы не выглядели такими громадными, а вблизи оказалось, что они даже выше роста моего папы.
Я зажмурилась.
— Алиса, к краю не подходи, — Саша крепко держал меня за руку. — Вот отсюда видно.
Мы встали в проёме между буквами.
Порывы теплого ветра приносили то запах сыроватой прошлогодней сосновой хвои из леса, то цветущей черемухи из речных зарослей, то нагретого за день и еще не остывшего толя и битума с крыш.
Слева светились окна нашего микрорайона, и светлые песчаные дорожки делили на треугольники темный сквер Дружбы народов. Посреди сквера как будто бы совсем близко, почти вровень с нашей верхотурой, возвышалась светлая металлическая конструкция Дерева дружбы народов. В желтых пятнах фонарей можно было разглядеть гуляющих, доносились измененные эхом голоса, смех и позвякивание велосипедного звонка. Даже шелест листьев был отчетливо слышен. По улице быстро прошла легковая машина. Впереди светился стеклянный аквариум автовокзала, рядом с ним стояло несколько пустых львовских автобусов. Еще дальше раскинулась темная масса леса, в которой виднелись редкие огоньки — АТП, железнодорожные светофоры, цементный завод, еще что-то мне не известное. А за лесом вдоль горизонта расплылось малиновое зарево. Как будто растеклось вокруг ярко освещенной ЧАЭС, от трубы второй очереди, зловеще подсвеченной красным. Видно было, как колеблется воздух — сильно мерцали огни, отсветы далекого пламени плясали на стенах, вентиляционная труба как будто дрожала в горячем мареве.
— О-о-ой… — вырвалось у Саши.
— Зыко, скажи?! — радостно засмеялся Сашко.
Не помню, сколько мы простояли так, молча глядя на зарево над станцией — апокалиптическая картина завораживала. Спохватились мы, кажется, только когда совсем стемнело.
 Спускаясь на лифте мы, кажется, все-таки попались на глаза вредной бабусе, о которой предупреждал Сашка, и получили от нее нагоняй. Когда пришли домой, тетя Люба уже была там и места себе не находила, разыскивая нас и расспрашивая соседей. Потом она вроде бы поила меня теплым молоком и говорила, что моя мама придет с минуты на минуту, а у меня слипались глаза, и я не заметила, как заснула, не дождавшись мамы.
Проснулась я в комнате у тети Любы, на диванчике, заботливо укрытая уютным шерстяным пледом, обнимая Сашиного плюшевого мишку, оттого, что меня тормошили родители.
— Алиска, просыпайся, — щекотал меня папа. — Подъём! Поедем гулять!
— Алечка, вставай, за нами автобусы скоро придут, — вторила ему мама.
В окно били яркие солнечные лучи. Теплый весенний ветерок из форточки трепал тюлевые занавески. Саша с озабоченным видом ходил по комнате, собирая в пакет книги и еще какие-то мальчишечьи ценности, а тетя Люба напевала на кухне, позвякивая посудой.
— Какие автобусы? — спросонья не поняла я.
Автобусы пришли днем, когда мы были уже собраны, одеты для выезда на природу и стояли внизу у подъезда. Но и тогда мы ничего не понимали. Папа как раз прибежал из «Березки» и вручил нам с Сашей по целой бутылке тархуна — «Смотрите-ка, что я достал! Там такая давка, как будто конец света — дефицит выбросили!» Мы разместились на заднем сиденье, мама взяла меня на руки. Тархуна в тот момент мне почему-то совсем не хотелось.
И когда наш «лиазик», уже выехав из города, поднялся на мост, и пассажиры приникли к окнам, разглядывая станцию в синеватом дыму, над которой кружили вертолеты, я почему-то обернулась и через мамино плечо сквозь грязноватое заднее стекло стала смотреть на удаляющийся город.  И неожиданно даже для себя непонятно отчего вдруг горько-горько заплакала.

Я открыла глаза. Приветливо улыбающийся техник снимал с моей головы электроды.
Я ощутила непривычное облегчение. Как будто, поделившись с посторонними людьми своими детскими воспоминаниями, сняла с души груз, мучивший меня долгие годы.
Как все-таки хорошо, что техника шагнула так далеко вперед. Как удивительно, что этот чудо-аппарат сумел извлечь из глубин моей памяти такие яркие и насыщенные деталями картины. Казалось бы, они должны были неминуемо потускнеть, стереться и покрыться слоем пыли со временем, но нет же — они промелькнули перед моим мысленным взором такие острые и свежие, как будто все это случилось вчера.
Все-таки, хорошо, что мне посоветовали прийти сюда. Изложить это словами я, наверное, так никогда и не решилась бы. Да и где сейчас найти слушателей, которым это было бы интересно?
— Ну, как? — спросила я. — Это чем-нибудь поможет?
— Просто великолепно! —  с воодушевлением сообщил техник. Наверное, он всем говорил одно и то же. — Очень интересные подробности. Ваша мнемограмма, несомненно, очень поможет нам в воссоздании общей картины чернобыльской катастрофы.
 Я вздохнула.
— Вы знаете, — извиняясь, сказала я. — Сейчас я понимаю, что в воспоминаниях есть нестыковки. И кое-где нарушена хронология. Например, вертолеты над Припятью. Позже я во многих источниках читала, что они начали облеты станции и города около семи утра 27-ого апреля… Я не знаю, как такое может быть, но мне отчетливо запомнились эти вертолеты… Может быть, наложилось как-то. Все-таки, уже пятьдесят пять лет прошло, не шутка. Да и детская память иногда выкидывает странные трюки…
— Что вы, все замечательно! — заученно улыбнулся ассистент. — Мы же не документальный фильм снимаем, нам интересны именно чувства и переживания современников катастрофы.  Здесь может быть множество версий и точек зрения.
Он на секунду замолчал, прислушиваясь к крохотному наушнику, потом вышел из комнаты, быстро вернулся и подал мне стакан с ядовито-зелёной газировкой, вежливо сообщив:
— Небольшой знак внимания от фирмы. Нам показалось, что вам будет приятно это выпить. Индивидуальный подход и внимательное отношение к каждому клиенту — наше кредо.
Я медленно выпила зеленый шипучий напиток. Это был современный тархун — коктейль из синтетических красителей, ароматизаторов, подсластителей и консервантов. Ничего общего с тем самым тархуном из детства напиток не имел. И вкус у него, не смотря на заявленную «идентичность натуральному», был незнакомым, приторным. Полынной горечью тут и не пахло. Никогда после восемьдесят шестого года я не пила нормального тархуна.
— Подпишите, пожалуйста, релиз, — ассистент протянул мне какие-то бумаги. — Здесь и здесь.
— Что это, зачем?
— Прочитайте. Это расписка в том, что вы передаете авторские права на вашу мнемограмму нашей компании. Отныне эти воспоминания не являются вашей интеллектуальной собственностью. И вы не возражаете против использования фрагментов вашей мнемограммы в коммерческих целях, то есть в нашем фильме об аварии. Вы ведь не возражаете?
 — Да, я не возражаю, если это поможет, но… — я запнулась.
Он не слушал меня, продолжая барабанить согласно заученной формуле:
— Оговоренная сумма денежной компенсации будет переведена на указанный вами счет в течение трех банковских дней. Отныне вы не должны без согласия правообладателя — то есть нашей компании — давать интервью, предоставлять третьим лицам информацию по теме мнемограммы, а также иными способами распространять сведения, зафиксированные в вашей мнемограмме…
 — Разве вы не должны спросить согласия людей, которых я запомнила, — моих родных и друзей?
— Всех спросить невозможно, — ответил техник. — К тому же большинство из них уже умерли. Воспоминание ваше, так что и спрашиваем мы вас.
— Да, это так, но… — я не нашлась, как ему возразить. Это было бы правильно? По-христиански? По-человечески?
Я поставила на листках свою подпись, испытывая неприятное чувство, как будто продаю свои воспоминания. Хотя чувство было двоякое — вместе с этим я ощущала какое-то отчужденное облегчение.
— Спасибо. Вы очень помогли нам, — техник быстро заглянул в планшетку, вспоминая мое имя, — Алиса Николаевна. Мы обязательно пришлем вам приглашение на премьерный показ мнемокартины, основанной на реальных воспоминаниях очевидцев. Возможно, туда войдут фрагменты ваших воспоминаний. Премьера в Москве состоится в двадцатых числах апреля, к пятидесятилетию чернобыльской катастрофы. До свидания, будьте здоровы.
На улице было жарко и пасмурно от нависшего над городом тяжелого смога. Весна выдалась ранней, жаркой, и в области вторую неделю горели леса и торфяники. После прохладного кондиционированного воздуха студии мнемозаписи у меня закружилась голова. Я остановилась, опершись о стену и подставляя лицо едва ощутимым волнам душного городского ветерка. Ветерок не освежал и не приносил облегчения, казалось, он только оставляет во рту горький привкус — то ли гари, то ли полыни.