Игрушки.… У кого-то их было много, у кого-то не очень. Кто-то в детстве предпочитал куклы, кто-то – солдатиков, и вкусы каждого из нас разнились, как и мы сами сейчас. Тогда, в далеком детстве, мы одушевляли наши игрушки, давали им имена и придумывали им самые разные судьбы. Ведь никто не играл с мишкой, четко осознавая, что это всего лишь лоскут плюша, обернутый вокруг ваты или другого наполнителя, что глаза его стеклянные и пластмассовые, и за ними нет разума. Каждый из нас разговаривал с игрушками. Может, делился с ними обидами или заботами. Это сейчас нам, уже почти взрослым, но всяко более, на первый взгляд, разумным людям, кажется, что тогда всё это было глупостью, и печали, и тревоги – всё было детское, несерьезное и несущественное. Многие ведь также думают и об игрушках. Теперь же у тысяч подростков они пылятся в дальних углах шкафов, а некоторые, быть может, погребены вместе с другими атрибутами детства в какой-нибудь тесной и грязной коробке, в гараже или кладовке. Вряд ли с течением времени кто-то из нас задумывался, что у игрушек может быть душа, разум, сознание, память, что они сугубо механически не могут поделиться с нами тем, что всем сердцем желают сказать. Быть может, мы просто не понимали их языка, и слова их не долетали до наших ушей. Быть может, стук их сердец просто был заглушен стуком наших собственных, и в итоге, повзрослев, мы навсегда забыли о них, забыли о том, что когда-то они были нашими друзьями и подругами…
За окном лил проливной дождь. Крупные, с горошину, капли стучали по стальному подоконнику и настойчиво бились об оконное стекло. Небо заволокли темные пятна туч, а асфальт утонул в бесчисленных лужах. Девочка с двумя косичками сидела и широко открытыми глазами изучала лохматого выцветшего медведя с двумя пуговками вместо глаз. Этот зверь когда-то был яркого «медвежьего» цвета, облаченный в крошечную светлую льняную рубашку и такие же, но красные штаны. Глаза его когда-то сверкали на свету, и в черных пластмассовых сферах можно было увидеть отражение того, кто в них смотрит – прямо как в настоящих глазах. Когда мать девочки дарила ей этого мишку, она рассказала ей длинную и волнующую историю, которой сопровождалась жизнь игрушечного зверя.
- Знаешь, Роза, у этого мишки есть своя история, он прожил на свете немало, прежде чем попал к тебе. Когда-то давно, никто и не помнит этих времен, он родился в большой медвежьей деревне, которая называлась «Фабрика», и там провел своё детство. Медведь играл со своими братьями и сёстрами, беззаботно резвился, как и подобает маленьким медвежатам, и был совершенно счастлив. Но ведь каждое существо на этом свете рано или поздно вырастает, чтобы стать взрослым, и поэтому, когда детство мишки подошло к концу, его отправили к нам в Бордо, в тот магазин игрушек, что на углу. Почему-то люди не хотели брать этого медведя в друзья. Соседние полки покидали куклы с большими голубыми глазами и кудрявыми волосами (по поводу них мишка думал, что их предпочитали ему из-за длинных ресниц, которыми те умели хлопать, и он часто сожалел, что его Творец обделил подобным атрибутом внешности), сверкающие хромированными деталями пожарные машины (в их отношении медведь уже совсем ничего не понимал, но с печалью соглашался, что, наверное, они лучше него, и дружить с ними приятнее), и другие игрушки. И в один прекрасный момент на полках кроме медведя не осталось ни единого обитателя – каждый его сосед нашел дом и приют в какой-то семье, стал радостью для какой-то девочки или какого-то мальчика. И лишь он, безымянный мишка, одиноко сидел на полке и печальным взором пластмассовых глаз созерцал дверь магазина и латунный колокольчик над нею, который вот уже несколько дней не оглашал помещение своим звонким пением. Хозяин магазинчика, а по совместительству и его продавец, каждый день проходил мимо полки и бросал грустный взгляд сквозь очки на мишку, но ничего не говорил и уходил. Однажды, этот добродушный человек подошел к медведю и, тяжело вздохнув, взял его в руки. Медведь заволновался. Он знал, что хозяин магазина не сделает ничего плохого, но тем не менее в его маленькое плюшевое сердце закрались страх и сомнения. Во-первых, медведь боялся, что если он покинет магазинную полку, то шансы его обрести друга и семью уменьшатся до нуля. Во-вторых, косолапый боялся неизвестности, и в его голове не было никаких предположений насчет того, что собирается сделать продавец. А последний, держа мишку в руках, прошел в подсобное помещение, неспешно надел пальто, и посадил мишку за пазуху – так, чтобы тому был виден окружающий его мир. Человек закрыл магазин и вышел под осеннее солнце Бордо. Всё вокруг было покрыто уже опавшими и пожелтевшими листьями, и, казалось, даже побеленные дома приняли на себя этот багряный цвет листвы. Естественно, что для медведя всё казалось новым и неизведанным. Он жадно впивался глазами в каждую новую деталь окружающей обстановки. Был конец рабочего дня, и люди, кто с уставшим лицом, кто наоборот с радостным, покидали рабочие места для того, чтобы остаток дня провести отдыхая. Продавец намеревался забрать мишку домой и оставить там, пока не будет удачной возможности кому-нибудь косолапого подарить. Но до дома медведь не дошел – возможность подвернулась сама собой. На тротуаре в небольшом переулке сидела девочка лет семи и плакала. Одета она была в почти новое белое платье, украшенное розовыми лентами, волосы были заплетены в две аккуратные косички. Продавец сперва прошел мимо переулка, но потом услышал плач и вернулся. Чуть помешкав, человек подошел к девочке и спросил, почему она плачет. Та подняла на него наполненные слезами глаза и промолчала, надув губы. Продавец улыбнулся, как обычно улыбаются пожилые люди, умудренные опытом и имеющие за плечами яркую и насыщенную жизнь. Он не стал ничего больше спрашивать, а просто вынул мишку из-за пазухи и посадил рядом с девочкой, на тротуар. Затем, оглянувшись, продавец вышел из переулка и бросил последний взгляд на маленькую фигурку в белом платье. Или медведя – сложно сказать, куда именно он посмотрел. Человек вздохнул, запахнул пальто плотнее и направился своей дорогой. Девочка же сперва не желала смотреть, что это там положил прохожий, но потом детское любопытство пересилило упрямство, и она повернулась к мишке. Сперва она удивленно посмотрела на игрушку, но затем схватила его и обняла, при этом звонко засмеявшись. Девочка смотрела в черные пластмассовые глаза и улыбалась, а на свете нет ничего прекрасней детской улыбки. Слезы высохли и она, крепко обнимая нового друга, направилась домой.
Тут женщина прервала свой рассказ и подняла взгляд куда-то на карниз – словно вспоминая какой-то момент из своей жизни, и прокручивая его перед глазами, - так этот медведь и попал к нам в дом, а девочкой этой была моя мама и твоя бабушка. Видишь, этот мишка действительно много на свете повидал, поэтому береги его, возможно, когда-нибудь он расскажет тебе всё, что видел и чувствовал.
И сейчас девочка сосредоточенно изучала черные как смоль пуговки и пыталась увидеть в медведе хоть намек на жизнь. Большие, небесно-голубые глаза усердно изучали мишку, стремились уловить хоть оттенок тех чувств, что он испытывает. Сомнений в том, что мама рассказала абсолютную правду, у Розы, как у любой нормальной маленькой девочки, быть не могло.
Дождь всё той же ровной дробью стучал по подоконнику. Темнело. Из кухни доносилась негромкая, игравшая из радиоприёмника музыка. Родители о чем-то переговаривались, до Розы донесся мамин смех. Такой веселый, дружелюбный, тёплый. Она знает этот смех. Когда мама смеется, в её глазах вспыхивают искорки, а на щеках появляются ямочки. Она помнит, как однажды папа сказал ей, что как только он увидел, как мама смеется, то тут же почувствовал, что очарован, и это очарованье смехом не прошло и сейчас.
Тут музыка стихла, как и родительские голоса. Роза только краешком сознания отметила этот факт. Она была всецело поглощена диалогом с мишкой. До её ушей долетели обрывки фраз «На границе..», «Вторжение…», «Гитлер..», «Война». Она поняла только последнее слово и чуть посерьезнела. Нет, не расплакалась, и на её личике не проявился отпечаток печали. Так иногда бывает, когда в детском наивном взгляде появляется совершенно не присущая цветам жизни озабоченность. Посмотрит так вот непроизвольно ребенок на взрослого, и тому становится очень не по себе. Это происходит даже не осмысленно, но всё равно невероятно ощутимо.
Речь родителей стала спокойнее, в голосе мамы даже стали появляться тревожные нотки. Папа говорил мягко, успокаивал маму. Роза не слышала слов, но общая интонацию она улавливала.
Буквально за неделю до этого дня с Розой в детском садике произошла странная история. Но прежде стоит немного рассказать вот о чем.
В Бордо жили люди разных национальностей. Преимущественно, французы, конечно, но встречаются и немцы, и англичане. И евреи. Настоящая фамилия Розы была Гольцман. Но почему-то когда родители переехали в Бордо, их семья поменяла фамилию на Гонтье. Роза тогда была совсем маленькая и почти не помнила этот период.
Однажды в детсадовской столовой Роза замечталась и налетела на одного мальчика, сбив его с ног. У него были абсолютно желтые, как солома, волосы, белая кожа и небесно-голубые глаза, которые открылись взору, когда он зло обернулся,
- Смотри куда идешь! – сказал он, еще пуще хмурясь.
- Из… Извини пожалуйста, - еле-еле прошептала испуганная девочка.
- Не зря папа говорил, что вас, евреев, нужно всех поубивать, - выкрикнул мальчик, потираяя ушибленную коленку.
Роза не очень поняла значения этой фразы, но обидные нотки задели её. Тогда она расплакалась и убежала. После того случая Роза старалась избегать того мальчика, которого, как оказалось, звали Рихард. Подруга Розы, Вивьен, рассказала как-то, что слышала, как этот Рихард хвастался своим большим домом в Германии и вообще очень гордился тем, что он не француз.
***
Вновь дождливый день. Осенью в Бордо часто забредали страшные грозы, ливни лили просто целыми днями. Роза любила сидеть перед окном и разглядывать ручейки воды, стекающие по стеклу. Иногда, когда дождь прекращался, Роза наблюдала за «гонками капелек», как она сама окрестила их. С верхнего края стекла медленной дорожкой стекали крупные дождевые капли, и девочка выбирала одну и ей очень хотелось, чтобы она достигла нижней рамы быстрее всех.
Роза обожала дождь. Часто, когда за окном лило как из ведра, папа оставался дома. Они сидели перед камином на старом кожаном диванчике, покрытом затертостями как леопард пятнами, и папа сажал Розу на колени для того, чтобы почитать девочке сказки Андерсена. Он тогда говорил, что человек, который пишет такие необыкновенные истории, живет в стране, которая находится далеко на севере (в такие моменты папа делал серьезное лицо и рукой показывал в сторону окна), и носит имя «Дания». Девочка прижималась к папиной груди и, зажмурившись от удовольствия, слушала, как он читает.
И в тот день, когда Роза в очередной раз сидела и наблюдала за ручейками дождевой воды, а мама на кухне гладила белье тяжелым чугунным утюгом с углями, прогремел взрыв. Громкий хлопок и звон битого стекла. Роза испугалась, вскрикнула, и спряталась под подоконник, закрыв уши руками, покрывшимися крошечными порезами от разбитого окна. С улицы доносились крики людей, рев каких-то машин, громкие и резкие хлопки. Затем прогремело еще несколько хлопков чуть поменьше. С каждым последующим взрывом девочка все больше и больше пугалась и вжималась в стенку сильнее и сильнее. Роза слабым голосом позвала маму, но никто не откликнулся. Дрожа всем телом, она поползла к выходу из комнаты. Каждый раз, когда кривые осколки стекла впивались в маленькие ладошки, Роза вскрикивала. На глазах появились слезы. Все звуки вокруг померкли. Казалось, словно время остановилось везде, кроме этой комнатки, этих стекол. На стене напротив окна затанцевала рваная тень от огня. Девочка обернулась. Здание напротив полыхало ярким пламенем, и даже дождь был не способен его остановить. Роза заплакала еще сильнее. Её рука наткнулась на деревянный косяк двери. Кое-как она поднялась и качающейся походкой направилась на кухню.
Мама Розы лежала на полу без сознания. Окно было выбито. Утюг опрокинулся, и из раскрытой крышки вывалились раскаленные угли, медленно тлевшие на гладильной доске. Девочка упала на колени и подползла к маме. Из-за слез в горле словно застрял ком, не пускающий слова наружу, Роза просто плакала и обнимала голову матери.
Внезапно сквозь взрывы и выстрелы в комнату ворвался другой звук. Громко хрустнула в прихожей дверь, и по деревянному полу застучали тяжелые сапоги. От слез в глазах у Розы все помутнело. В комнату вбежали какие-то люди. Квартира наполнилась громкими и резкими голосами. Люди, облаченные в черную одежду и каски, говорили на непонятном Розе языке. Руки в черных ужасно скрипящих перчатках схватили Розу и грубо оттащили от мамы. Она попыталась закричать, но перчатка накрыла её рот, не давая произнести даже звука. Девочка колотила маленькими кулачками руки неизвестного человека, вертелась, толкалась, но все было бесполезно – её держали крепко, безо всякого шанса на побег. Её вынесли из комнаты. Мимо пролетели светлые обои их прихожей, затем обшарпанная побелка подъезда. Металлическим пятном мелькнула дурно пахнущая лестница, затем дверь выпустила их в дождливую и полную пугающих звуков улицу. Дождь не прекращал лить, синее небо освещалось багровым заревом. Казалось, весь город пылал. Крики, плач, выстрелы, взрывы, неизвестная речь – шум накрыл Розу с головой. Человек, державший её, что-то резко скомандовал, она услышала металлический лязг. Её бросили в кузов машины и железные двери с тем же мерзким лязгом захлопнулись. Подвешенное состояние, которое она испытывала, пока её несли, покинуло её, и она расплакалась в голос. Маленькое тельце ребенка сотрясали рыдания, по мокрым, прилипшим к лицу волосам текли слезы. На губах остался мерзкий привкус кожаных перчаток. Через крошечное окошко на стене кузова в него проникали скупые отблески пожара. Роза забилась в угол и прижалась всем телом к холодному металлу кузова. Где-то хлопнула дверь, за стенкой послышались голоса. Взревел мотор и машина поехала. Девочка сама не заметила, как провалилась в сон.
***
Разбудил Розу грубый оклик и те же руки в кожаных перчатках, схватившие её и вытащившие из машины. Роза подняла глаза. Тяжелые свинцовые тучи висели над нею. Дождя не было, как не было и солнца. Взгляду девочки открылись серые безликие постройки, огражденные колючей проволокой. Повсюду стояли люди в черной форме с оружием. К въезду темной рекой текли такие же машины, на которой привезли и её. Из-за металлических дверей появлялись плачущие женщины с детьми на руках, хмурые избитые мужчины. Кого-то вытаскивали за ноги и бросали прямо на хлюпающую размокшую дорогу. Тела с омерзительным звуком падали в грязь.
Раздался резкий выкрик. Её резко толкнули чем-то холодным и твердым. Она пошла вперед, еле передвигая ноги. Девочка не знала, куда идет, зачем. Роза оглядывалась по сторонам и искала заплаканными глазами маму, пытаясь разглядеть её среди сотен людей, выходящих из нескончаемого потока одинаковых черных автомобилей. Внезапно она споткнулась и упала, больно ударившись исколотой еще вчерашним стеклом коленкой об бетонный пол. Розу пнули краем сапога, и она поспешила подняться, опираясь на грязную стену. Позади хлопнула тяжелая дверь и в глаза хлынула резкая темнота. Она подняла глаза. На потолке ровным строем висели тусклые лампы в ржавых алюминиевых плафонах. Когда взгляд чуть привык к темноте, Роза увидела, что стен нет – по обе стороны узкого коридора были решетки, за которыми была кромешная тьма. Человек, шедший рядом с ней, зазвенел ключами, ища нужный. Чуть повозившись с замком, он отодвинул первую решетку и резким пинком затолкнул Розу за неё. Щелкнул замок. Девочка оглянулась и принялась усердно вглядываться в темноту углов камеры. Кроме нее, как оказалось, тут сидели еще дети. Некоторые просто безвольно лежали без сознания, многие беззвучно плакали, сотрясаясь в рыданиях. Роза подошла к стенке, села, обхватив колени, и закрыла глаза.
***
Тучи освободили небо от своего гнёта, и в разбитое окно заглянула печальная Луна, молочным светом озарив остатки мебели, известку, битое стекло на полу. Страшный гам, наполнявший этот район несколько часов назад, чуть стих. Где-то все еще ездили автомобили. Изредка раздавались оружейные выстрелы.
Осколок стекла чуть хрустнул, и из-под толстого слоя пыли показалось что-то мягкое, испачканное в размокшей от дождя грязи. Когти из черной грубой кожи заскребли по осколкам, наполнив комнату раздирающим слух скрипом. Плюшевая спина резко разогнулась. Штукатурка отлетела к стене. В черных глазах-пуговицах отразился полукруг Луны. Шатающейся походкой медведь направился к чернеющему мглой дверному проему. Под нетвердыми лапами чуть поскрипывали выломанные половицы.
Падая, но поднимаясь, игрушечный мишка спускался по высокой лестнице. На последней ступени лапа окунулась во что-то черно-бордовое и липкое. Медведь поскользнулся и чуть не рухнул в лужу вязкой, почти запекшейся крови. С жалобным скрипом под напором слабых лапок раскрылась обгоревшая дверь. Он вышел из подъезда.
Огонь уже прекратил своё неистовое шествие по крышам деревянных домов, оставив после себя тлеющие остовы и горы пепла. И много разрушенных судеб. На улицах лежали какие-то вещи, которые люди в спешке пытались взять с собой, когда их запихивали в фургоны. Некогда прекрасный город потерял свою опрятность и утонченный французский шарм. От каждого покинутого живым духом здания веяло тоской. Смертью. При взгляде на эти брошенные строения в душу закрадывался предательский, склизкий холодок. В груди расправляла крылья скорбная птица безысходности. На глаза наворачиваются слёзы, а дыхание в горле уже не так свободно и легко. Сперто. Сдавленно. И веет дымом пожара.
Медведь дополз до середины мостовой и остановился. Он поднял свой стеклянный взгляд на белую Луну, и по плюшевым щекам робкими, ищущими себе путь среди шерсти, ручейками потекли слезы.
«Я найду тебя. Я найду. Тебе плохо. А мне плохо без тебя. Я обязательно найду тебя. Роза.»
***
Медведь брел мимо разрушенных зданий. Изредка попадались бездыханные тела, безвольно лежащие на улице. Небо затянули серые безликие тучи, скрывшие молочную Луну. Город накрыла сажа пожаров и ужас войны. Над аккуратными домиками висели столбы дыма. Но игрушка не обращала внимания на страх, творящийся вокруг. Черные глаза не моргали и смотрели только вперед. Плюшевые лапы, мех на которых уже скатался и приобрел грязный серо-бурый цвет, стойко хлюпали по лужам. Пусть это всего лишь полкилограмма материала и ткани, сшитых вместе. Пусть всего лишь детская забава. Медведь страдал, представляя мучения своей маленькой хозяйки.
В мягком теле жила игрушечная, но живая душа. Душа преданная. Душа, полная сострадания. Душа, полная любви. Годами ему приходилось просто притворяться мертвым и бездушным, но так было нужно. Таково его предназначение. У каждого свое предназначение. Каждому своё. Он знал, догадывался, что в его нутре всего лишь мягкий плюш, и нет там сердца, которое могло бы биться в минуты страха, волнения или приятных моментов. Но он верил, что он живой, и что он имеет право любить тех, кто любит его. И он любил. Любил, когда с ним играли, и когда он пылился на полке, забытый ради других игрушек. Любил, когда с ним разговаривали и когда кидали в гневе об стенку. Он не мог чувствовать боль, но он её представлял. Верил в неё. Когда хозяйка уходила в детский садик, не взяв его с собой, он просто сидел там, где она его оставила, и с грустью смотрел в окно. В основном, он мог увидеть только узкий клочок неба. Иногда солнце облизывало его выцветшую со временем шерстку и он, пока никто не видел, жмурился от удовольствия. Иногда медведь задумчиво наблюдал над каплями дождя, сотнями ниспадающими с небес из сизых туч. А иногда, когда ему счастливилось оказаться на подоконнике, он аккуратно прислонялся к стеклу и наблюдал за людьми внизу, снующими по своим делам. За их ссорами и дружбой, драками и поцелуями. И косолапый, оставаясь игрушкой, ощущал себя живым и счастливым.
Вот он вышел за границу города. Переступая лапами по размокшей от дождя проселочной дороге, он не смел оборачиваться, а смотрел только вперед. Он спотыкался, падал, но вставал и шел дальше. Однажды он чуть не утонул в особо глубокой луже и еле-еле выбрался из неё, полностью утратив свой первоначальный облик.
На третий день пути за спиной послышался приближающийся рев двигателя. Медведь мгновенно ничком рухнул на обочину дороги. Благо, цвет его шкурки уже мало отличался от грязи, поэтому заметить его, а еще и из движущейся машины, было очень сложно. Мимо пронесся черный автомобиль, каких в Бордо в ту ночь было полным полно. Краем уха медведь услышал ту самую незнакомую речь. Когда машина уехала достаточно и звуки его мотора стихли, он поднялся и с еще большим рвением зашагал вперед. Он просто не мог не дойти. Не мог.
***
Роза не спала уже почти сутки, что для пятилетней девочки было почти пыткой. Иногда она пыталась заснуть, но из полунебытия её выдергивали крики тех, кто был по соседству, лязг решеток, окрики, холод бетонных стен. Ей жутко хотелось есть, пить. Она хотела найти мать. Беспамятство, отсутствие сна и физическая боль по всему телу затупляли эмоции. Все чувства стали расплывчаты и смутны, и боль от одиночества, потери близких людей, просто грусти от непонятных событий вокруг. В голове маленькой девочке не укладывалось, зачем нужно причинять людям столько боли и страданий, убивать, мучить их и их семьи. Какая цель может отвечать таким средствам. Очень туго перемещая эти мысли в усталом сознании, Роза опять провалилась в тяжелый сон, прислонившись виском к холодным прутьям решетки. Нарушился её покой тем, что она почувствовала, как кто-то легко коснулся её ноги чуть выше колена. Она медленно поняла налитые свинцом веки и опустила голову. Это был её мишка. Испачканный. Кое-где изорванный. Но это был он. Роза не поверила своим глазам. Слабыми руками она подняла его и прижала к себе. Никакое чувство не сравнится с чувством обретения вновь кого-то родного. В мире тьмы, боли и смерти найти создание, любящее и любимое, подобно лучу света в полном мраке. Изрезанные ладошки зарывались в свалявшийся искусственный мех и прижимали плюшевое тельце к груди. Девочка рассмеялась. Бетонный барак наполнился звонким, полным солнечной и необыкновенно детской радости смехом. Немецкие солдаты, стоявшие у входа в барак, нервно переглянулись и повели плечами. Было заметно, что им не по себе. В логове страдания услышать проявление счастья. Что может быть ужаснее. Девочка смеялась, а по грязным щекам текли кристально-прозрачные слезы, оставляя мокрые дорожки на испачканной пеплом и грязью коже. А девочка все ласкала медвежонка и смеялась, смеялась, глотая соленые слезы. Послышался лязг открываемой двери. Немецкая речь. К камере подошел высокий человек в фуражке и черной как вороное крыло форме. Офицер спросил что-то у солдат и получил невнятный ответ. Он окрикнул Розу. Улыбаясь, девочка прищурилась и взглянула в глаза надзирателя. Встретились два голубых взгляда. Синева неба, воды и океана, полная безмятежности и искренней радости против холодного как сталь и лезвие клинка, пронизывающего до затылка взора беспощадного человека. Офицер зло ухмыльнулся. Тихо прошептал что-то. Из-за спины появился сверкающий черным металлом пистолет и зияющее дуло направилось на девочку. Роза улыбнулась и рассмеялась вновь, посильнее прижав мишку к груди. Прогремел выстрел, и смех оборвался, резко окунув барак в тишину. Где-то дальше по коридору заплакали. Послышались удаляющиеся шаги. Дверь закрылась. И лишь стеклянный взор черных глаз-пуговиц навсегда остановился на потолке. Разорванный плюш вывалился на каменный пол и окрасился карминовой кровью…
3.04.10.