Последнее Желание

Тереза Пушинская
– Осужденный, вы вправе просить о последнем желании.
Приговоренный вздрогнул.
– Что?
– Будет ли у вас пожелание? Можете просить обо всем, кроме помилования, – внес уточнение судья.
Мужчина опустил голову, вслушиваясь в звенящее любопытство зала, нависшее над его головой. Лица присутствующих, словно восковые маски, таяли от нетерпения. Только в глазах судьи отсутствовал интерес к волеизъявлению преступника.
– Я желаю женщину, – вдруг четко, без тени смущения объявил тот.
Зал крякнул, как переевший селезень.
Судья только повел уголками губ.
– В течение сорока восьми часов вам сообщат о возможности или невозможности удовлетворения вашей просьбы, – бесстрастным тоном завершил он заседание.

К приговоренному подошел конвой. Люди шершавыми взглядами провожали осунувшуюся, но по-прежнему красивую фигуру в серой хлопковой рубахе.
– Хорошенький…  – шепнула подруге красавица в меховом пончо.
– Хочешь стать его последним желанием? – съязвила напудренная мордашка.
– Дура! – обиделась красавица.

Пропуская друг друга, люди разноцветным потоком вытекли из здания суда. Напудренная мордашка и барышня в меховом пончо задержали взгляды на решетчатых окнах тюрьмы.
– Страшно там…
И поспешили свернуть на другую улицу, где деревья празднично оголили молочно-зеленые почки.


Через двое суток в камеру осуждённого пришел комендант.
– Сколько у вас денег?
– Уже не много.
– Ваша просьба может быть удовлетворена при условии, что услуги оплачиваете вы.
Узник вскинул брови:
– Чьи услуги?
– Вы просили женщину.
– Мда, действительно. Мне приведут проститутку?
Комендант хмыкнул.
– А вы надеялись на герцогиню? Так будете платить или нет? – нетерпеливо переступил с ноги на ногу офицер.
Узник криво усмехнулся.
– У меня всего один серебряник.
– Давайте. Только не обессудьте. Какие деньги – такой товар.
Приговоренный острым взглядом смерил упитанную фигуру коменданта.
– Спасибо и на этом.
Офицер, нажав на тяжелую рукоять двери, бросил через плечо:
– Зачем вам женщина… перед казнью?
– Как зачем? – встрепенулся преступник. – Читать Библию, господин офицер! – залился он неестественным железным смехом.

Когда комендант вышел, узник опустился на табурет. Мрачным взглядом окинул стены. Камера пожирала жертву, неспешно переваривая её в каменном желудке.

А с дальних улиц издевательски пахла весна – зелёная, сочная, с ароматами каштанов и акаций. Она умудрялась просачиваться сквозь щели застенков, врываться через узкое окошко и плясать, как скоморох, в своих солнечных сапожках на полу со следами от раздавленных тараканов.

«… А ведь мне не страшно умирать… Сколько раз я это делал… и вновь возрождался, чтобы моё очередное новое «Я» испустило дух. Итак, князь, чем ты был занят всё это время? Нёс свое «Я», как дубовый крест, напоминающий о том, что в любой жизни есть место Иудам… Мне приведут женщину. Какой добрый суд… Конечно, если бы я мог, то заказал бы Платона. А так – придётся довольствоваться барышней, всё же веселей помирать...»


Лизу везли в тюрьму. В доме терпимости она оказалась только вчера. И когда встал вопрос, кому из девушек ехать к преступнику, выбор пал на новенькую – обкатать навыки на непривередливом клиенте. Уж какая там привередливость за один рубль, да еще за неделю до смерти? 

Девушка сидела напротив капитана. Она то поправляла безупречно сидящую на ней шляпку, то с чрезвычайным усердием разглаживала складки платья. Лизу мучили подозрения, что, бегая маленькими глазками по её телу, капитан в своем воображении развлекается с ней, как с самой развратной шлюхой.

– Скоро мы прибудем? – не поднимая головы, спросила она.
Офицер не повёл бровью. Но потом почесал подбородок и спросил:
– Слушай, барышня, а в уплаченную цену не вместится еще и моё счастье?
Лиза подняла голову и, сосредоточив внимание на кончике рябого капитанского носа, чётко произнесла:
– Не вместится.
– Ути-пути, какие мы гордые, – обиженно протянул офицер и равнодушно отвернулся к окну.
После чего Лизе стало значительно легче делить с ним тесный, мрачный экипаж.


– Получите свой презент, князь!
В дверях камеры, в сопровождении коменданта, появилась девушка.
– У вас есть два часа. Барышню не обижать. За малейшую её жалобу будете наказаны кнутом.
 
Дверь за капитаном ржаво захлопнулась, и время начало истекать…

Узник окинул взглядом свое «последнее желание». Желание сие хлопало детскими ресницами и жалось к стене, как котёнок. Губы – трогательные, но слишком миниатюрные и потому вовсе не обнадеживающие покупателя,– слегка дрожали. Князь рассмотрел неправильной формы нос, чуть выступающие скулы, прядки каштановых волос, выбивающиеся из-под шляпки, нелепо благоухающей в этом мрачном склепе.
– Сколько вам лет, барышня?
– Девятнадцать.
Он еще раз окинул взглядом "заказ" и окончательно убедился в бесполезности потраченных  денег. Хотя… князь тешил себя тем, что серебряник достался бедной девушке, а не тюремщику.
– Ты из дома терпимости?
– Да, сударь.
– Что мне с тобой делать?
Девушка перестала хлопать изящно загнутыми ресницами.
– Не понимаю, сударь?
– Я собирался любить последний раз в жизни. Ты должна была стать моей предсмертной, почти загробной любовницей! – всё более повышая тон, объяснял осужденный. – И что я вижу? Воспитанницу пансионата «Птицы небесные»! Как ты держишься в своем борделе? Тебя там покупают?
– Вы – мой первый клиент, сударь, – Лиза всхлипнула.
– Вот как?..  Нет, ты интересна, необычна, – спохватился князь, оглядываясь по сторонам в поисках носового платка, которого в камере никогда и не было. – Но маловероятно, что ты справишься! Сама тюрьма на тебя наводит ужас, а тут еще я – преступник из крови и плоти!
– Прошу вас, сударь, успокойтесь. Я буду делать всё, что нужно.
Князь перестал мерить шагами свою крохотную гробницу.
– В самом деле? А что ты умеешь?
– Всё, что вы скажете.
– Хм… Прости, я излишне резок. Возможно потому, что сейчас мне жаль себя больше, чем остальных. Сними шляпу. У меня всего один табурет. Присядь.

Лиза воспользовалась приглашением – у неё давно подкашивались ноги.
Сев на табурет, она стала развязывать ленты шляпки, хлопая ресницами, будто специально созданными для того, чтобы отгонять летающие страхи.
Когда шляпка легла на стол, князю открылась аккуратно причесанная голова с непослушными завитками у висков. Эта каштановая фата и совершенно неподражаемые коньячные глаза внезапно озарили мрак убогой камеры. Князь прочитал в чертах неопытной девицы то, что его цепляло больше всего – ум. Пусть замаскированный, затёртый в силу каких-то обстоятельств, но звонкий, с чистым звучанием ум.

– Как тебя зовут?
– Лиза… А вас? – она уже развязывала воротничок, подбираясь к корсету.
– Не спеши, – князь задержал её руку. – Сначала я был «обвиняемый», теперь – «осуждённый».
Лиза освободила руку из ладони преступника.
– Ты боишься меня? – склонился он над девушкой. – Не бойся. Кнут по мне не заплачет. Если хочешь как-то называть меня, зови Никитой.
– Вы – князь?
– Да.
– Что же вы, князь, натворили?
– Я расскажу позже, если останется время. – Он порывисто поднялся с топчана, припал к коленям Лизы и попросил: – Погладь мою голову. Я чист и выбрит. У меня было сорок восемь часов надежды, что ты придёшь.

Лиза нежно провела ладонью по волосам князя. Её пальцы забрались под густые пряди. Но чем старательнее девушка убаюкивала узника, тем сильнее росло его волнение. Князь перехватил Лизину руку, припал к ней губами. Внезапно эта тонкая, почти прозрачная рука стала для него колодцем, из которого он жадно пил неведомый нектар из счастья и боли. Ему подумалось, что он не напьётся, пока не расцелует вторую руку. Странно, но раньше, когда жизнь баловала князя романами, он не обожествлял женские ладони, а тут ему хотелось ласкать и ласкать эти ни в чем неповинные руки.
Князь так увлёкся, что не сразу услышал прерывистое дыхание девушки. Оторвался от нежных ладоней и удивился – так много было в женском лице понимания и проникновенности.

– Тебе холодно? – спросил он Лизу. – Ты дрожишь…
– Пусть это вас не тревожит, сударь… – девушка наклонилась к Никите и поцеловала его челку. – У вас очень красивые волосы…
– Тебе не придётся везти в карете мою голову, как Маргарите Валуа.
Лиза слегка кивнула. Видно было, что её тревожит далеко не французский сюжет.
– Вас… расстреляют? Простите…
– Милая, с такими беседами мы далеко не уйдем! Ведь мне тоже хочется спросить – что тебя привело в дом терпимости. Но если мы взрыхлим друг друга, нам не хватит и жизни, чтобы перебрать все камушки… Покажи свои туфельки.
Князь приподнял подол её платья. Перед ним стеснительно предстали два бордовых башмачка с прохудившейся подошвой. Бежевые чулки обтягивали идеальной формы щиколотки и икры.
– Зачем ты так дешево продаёшь себя? – покачал головой князь. – Ты неземная… Кажется, каблуки твои стоптались о края туч…
Он поднял платье выше, открывая бедра.
Лиза невольным жестом попробовала остановить руку князя, но что-то вспомнила, кивнула и подняла платье выше.
Князь усмехнулся – без иронии, скорее с горечью.
– Господи, неужели ты… девственница?
Девушка опустила голову и сдавленно произнесла:
– Я любила одного человека.
– И что же? – заглядывая под прядки волос, спросил Никита. – Где он теперь?
– Он... женился. На богатой даме.
– Угу. А ты – в бордель – мстить жизни за всё… Или мстить ему? Или себе? – Никита тяжело вздохнул. В его груди что-то сжалось и заныло. – Я хочу разговаривать с тобой, Лиза, но еще больше… я хочу, чтобы ты спустила чулки. У тебя идеальные ноги. Больше не ходи ими к покупателям твоего тела.
– Вы – странный покупатель, князь…
– А ты – странная проститутка.
Они оба грустно улыбнулись.
Лиза набралась смелости и спустила чулки до щиколоток.

Князь припал к её ногам, как приговоренный не к расстрелу, а к медленному умиранию на коленях прекрасной женщины. Понимание того, что он в последний раз ощущает это восхитительное блаженство, вводило Никиту в транс. Он стал целовать белую кожу с голубыми прожилками и жалел, что мрак не позволяет рассмотреть их отчетливей, чтобы  молиться на каждый миллиметр отдельно.

Следуя в тюрьму, Лиза совершенно не рассчитывала на тёплый приём. Её грызли опасения, что свой дебют она "отметит" с отвратительным козлом, который взгромоздится сверху, будет шарить руками по её телу, и причмокивать, и слюнявить молочную кожу.

Теперь девушка мысленно благодарила Бога. Сквозь черты Никиты пробивалась дерзкая порода, способная сметать соперников и почтительно склонять голову перед красотой. Грубая рубаха не скрывала ни изящность его, ни силу, которая играла в мышцах и отзывалась на прикосновения.
Лизе ничего не оставалось, как целовать волосы князя, пока тот разъедал нежностью её бедра. Девушке было неловко и сладко. Но больше сладко... Хотя от каменной стены веяло холодом, и Лиза не могла прислониться, а спина уже  ныла от напряжения.

Губами, как бархатными гусеницами, добрался Никита до розовой каёмки байковых панталонов, мило выглядывающих из-под собранного на бёдрах платья.
– Лиза, – прекратил поцелуи князь, – скажи… что бы ты сделала сейчас на моем месте, если бы на табурете сидела вот такая… нежная, печальная душа?

Девушка заметила, что слова приговоренного попадают ей сразу в грудь, минуя слух и мозг.
– Что бы вы сделали на моем месте, князь, если бы на ваших коленях прощался с жизнью прекрасный смертник?

Тишина оглушила обоих. Каждый глотал комок, застрявший в горле. И пока комки не растворились, Лиза с князем не подняли глаз.

– Ты бархатная… Ни одной иглы не вижу в тебе… – Никита встал с колен и подал гостье руку. – Давай полежим... просто полежим рядом…

Лиза повиновалась.
– Странный вы покупатель...
– А кто бывает не странным перед казнью?

Девушка прилегла на краешек узкого топчана, на котором с трудом приютился и несчастный князь. Он уложил её каштановую голову на своё плечо, а левую руку – себе на живот. Так они застыли, словно памятник: смотрели в потолок и растекались в какой-то необъяснимой, непростительной безмятежности.

– Какое преступление вы совершили? – не отрывая глаз от  каменного потолка, неожиданно спросила Лиза.
Никита, будто поперхнувшись её вопросом, сдавленно кашлянул.
– ... Зачем тебе  это? Давай молчать… и слушать тишину. Тебе нравится её звук?..
- ...
- ...
– Нет, скажите, в чем ваша вина. Прошу. – Лиза ощущала, как лёд тишины покрывает стены. – Хотите, поцелую вас…
Никита горько улыбнулся.
– Поцелуй…
Каштановый платок тут же покрыл его печальное лицо – это голова Лизы склонилась над ним. Нежная, бархатная Лиза вдруг ошалевшим вампиром впилась в его рот, будто хотела высосать из его нутра смерть.

– Теперь рассказывайте, – оторвалась она от Никиты, как умирающая оса.
Князь почувствовал облегчение, будто душа вышла из него и теперь принадлежала рядом лежащему существу. Никита перевернулся на живот, опустил на сложенные руки голову. Лиза продолжала лежать, глядя в потолок.

– Я убил полковника. Он издевался над юнкером. Можно было, конечно, просто оттащить его, но когда я увидел… привязанного мальчишку, с которого уже свисает кожа… я...
– А что натворил юнкер?
– Корский… он был в отношениях с дочерью полковника. И она забеременела.
– Ты тоже офицер?
– Был. Теперь я – убийца офицера.
Лиза задумалась. Но молчать было невыносимо. Будто с тягостным молчанием время утекало еще быстрее.
– Никита… – впервые назвала она князя по имени. – Ты не ответил, что сделал бы  на моем месте, если бы встретил прекрасного смертника…
Князь вздохнул.
– Я понимаю, о чем ты. Но делать этого не буду.
Неожиданно для самой себя Лиза утратила ангельскую скромность: протиснулась под тело Никиты так, что тот оказался лежащим на ней лицом к лицу.
– Умоляю тебя. Умоляю…
Мужчина печально поцеловал её распахнутые глаза.
– Ну что тебе с этого? Расстрел могут заменить лишь пожизненной каторгой. Я не хочу быть живым трупом.
– Тогда поцелуй меня, – попросила Лиза.
Никита нежно припал к её губкам и так тихо, так невесомо замер на них, что Лиза не удержалась. Она дала волю своим никогда не бывающим кстати слезам. И Никита стал целовать их, воруя с каждой слезой её женскую душу.

– Лиза…
Она открыла глаза. Её слегка порозовевшие ноздри волнительно подёргивались, и мокрые крылышки ресниц дрожали.
– Лиза, покажи мне свое сердце…
Она согласно кивнула и дрожащими руками принялась развязывать ленточки на груди.
– Я сам…
Никита распутывал тесемки так медленно, будто ими была перевязана его жизнь. Лиза не могла остановить свой тихий плач и затуманенными глазами смотрела на белые ленточки, будто на них висела её жизнь.
Узник освободил грудь из силков платья. Ему подумалось, что он никогда не видел ничего подобного, и что этот раз – вовсе не последний, а самый первый. Два трогательных бугорка, увенчанных бежевыми бусинками, доверчиво нырнули в его ладони.

– Береги себя, девочка… Обещаешь? – Никита приложил ухо к груди Лизы, и сердце его кольнуло. – Тебе жить и жить, но только не так, как ты придумала…

Лиза прислушивалась, как густая, сладкая боль разливается по её телу. Щека князя тёплым лепестком прилипла к её коже, и вдруг… в этой удручающей, ужасающей обстановке ей вопреки всему захотелось, чтобы Никита расцеловал её, как свою суженую. И он, будто расслышав тайное желание возлюбленной, стал покрывать девушку поцелуями… Его язык, словно инструмент археолога, принялся исследовать впадинки и ложбинки, спускаясь всё ниже, к гладкому животу. Никита собрался снять с Лизы платье, чтобы до ран заласкать её грациозные руки и спину, но удар в металлическую дверь, как копьё, внезапно пронзил обоих. Они вскрикнули – от испуга и безысходности.

На пороге выросла фигура надзирателя.
– Собирайтесь, барышня.
Лиза стала одеваться, но глаз не прятала, неотрывно глядя на князя.
Тот, обречённо опустив руки, стоял у стола и тоже не сводил с неё глаз.
– Я буду надеяться… – уже выходя, прошептала Лиза. – Слышишь?
Князь шагнул к девушке и взял её за руку.
– Теперь мне будет обиднее умирать…
Ему хотелось крепко прижать Лизу и расцеловать её лицо, но он понимал - им не выдержать такого прощания. Князю еще целую неделю придётся запихивать выпирающие из мозга воспоминания, а девушке, возможно, никогда не забыть тяжелые минуты со смертником…
Когда князь выпустил её ладонь, что-то в его душе оборвалось, будто эти два часа он был связан с Лизой фатальной нитью, и теперь эта нить звонко лопнула.
– Прощай.
Лиза, не оглядываясь, выбежала из камеры.


Два дня князь лежал на топчане лицом в потолок и вставал лишь тогда, когда приносили еду. Он отказывался от прогулок и услуг священника.
Князь старался не думать, а просто созерцал тишину. Малейшая, даже самая тончайшая мысль, как взорвавшийся снаряд, изуродовала бы его своими осколками, а потому он усердно занимался тем, что отлавливал личинки мыслей и душил их. Не думать оказалось сложнее, чем думать, но труд этот давал неплохой результат: Никита не проглотил ни одной слезы и ни разу не подошел к окошку, из которого блаженно пахла жизнь.
Его расстрел начался с того момента, когда Лиза покинула камеру. Не потому, что она так чудесна, и существование без неё стало смертью, а потому, что эта девушка была последним глотком жизни. Глотнув эту бархатную, теплую доброту, Никита заболел.

– Эй, князь, вам записка! – хрипло объявил надзиратель.
И в дверное окошко протиснулся маленький конверт.

Никита понял, что если приблизится к двери и возьмет письмо, весь его труд пойдет насмарку. Снаряд разорвется в нем со страшной силой, и собрать себя заново больше не удастся. Он смотрел на кончик записки и мучился от собственного равнодушия к этому, по всей видимости, душевному посланию из благоухающей весны.

Князь победил запах жизни, тошнотворно ворвавшийся в его оцепенение. И впредь, когда надзиратель приносил письма, почти безболезненно наслаждался созерцанием набросанных под дверью конвертиков и молча, без притворных завываний священника, отпевал свои последние часы на земле...