С Германом мы познакомились на вечере во Дворце студентов, когда я впервые играла в сатирической интермедии, и с тех пор мы стали неразлучными друзьями.
Руку дружбы, протянутую мне Германом, я приняла. Его присутствие благотворно влияло на мои ещё не зажившие душевные «раны». Он ввёл меня в круг своей маленькой румынской диаспоры. Это были весёлые, остроумные и замечательные ребята. Моё мнение об иностранцах, как о людях «не от мира сего», резко поменялось. Они ни чем не отличались от нас, разве что одевались чуть лучше, чем наши ребята, да и стипендии у них были побольше, поскольку их обучение оплачивало румынское государство.
С моей театральной деятельностью было покончено, поскольку Герман хотел постоянного моего присутствия на всех своих концертах. Во всё остальное, свободное от занятий время, мы проводили всегда вместе. Впервые я стала приглашать к себе домой ребят на «домашние посиделки». В то время у меня дома не было ни телевизора, ни магнитофона, ни даже простого радиоприёмника, поэтому слушать музыку я могла только из старого довоенного репродуктора, транслировавшего в основном классическую музыку.
Но! У меня дома было моё пианино, которое мама оставила здесь, когда папу направили на строительство Волго-донского канала, и как следствие переезда в городок Калач-на-Дону, я не смогла продолжать учиться музыке.
Именно это пианино и спасало нас от однообразия встреч на «посиделках». Умели играть на пианино, почти все, и я в том числе. Когда кто-то из нас играл, остальные танцевали.
Поддерживало настроение дешёвое вино Кагор. Ребята из секстета никогда не злоупотребляли спиртным, поэтому двух бутылок на семь-восемь человек хватало с лихвой. К сожалению, мне вскоре пришлось прекратить эти «посиделки».
Заканчивался учебный год, и по его окончании, все иностранные студенты разъезжались домой на каникулы, с тем, чтобы к середине месяца августа вернуться обратно на учёбу в институт. Герману уезжать не хотелось, поэтому он остался ещё почти на пол месяца. Я тоже успешно сдала экзамены, именно поэтому желание Германа остаться ради меня ещё немного в городе, стало для меня настоящим праздником. Было прекрасное лето, учёба закончилась, и мы были каждый день вместе, свободные от всех обязательств, как птицы.
Время, однако, неумолимо бежало вперёд. Общежитие, где жил Герман и столовая, где он питался, закрывались на профилактику, поэтому отъезд его стал неминуем. И он уехал. Я получала от него нежные письма с надеждой, что я его не забуду.
*****
Лето подходило к концу, когда в город стали возвращаться студенты. Вернулся и Герман. Для Германа и его коллег по группе это был последний учебный год. Даже не год, а один семестр, потому что с января следующего года у них была преддипломная практика, а весной того же года, защита дипломной работы.
После защиты дипломной работы они должны были покинуть и город, и страну, поскольку уже не являлись студентами советских ВУЗов, а как иностранцам им не продлевали пребывание в стране.
Вероятно, исходя из этих правил, установленных законом, у иностранных студентов начался «брачный период» с нашими девушками. Состоялись свадьба, за свадьбой, куда приглашали и нас с Германом, как добрых друзей.
Только через три года я поняла, почему они сделали этот шаг до окончания учебного года и до выезда из Союза.
Время летело быстро, заполненное учёбой, встречами, концертами, я и не заметила, как подошёл день моего рождения. Мы по-прежнему встречались с Германом.
Гостей я не приглашала, единственным и желанным гостем в моём доме, оставался Герман. Бабушка помогла мне с продуктами, я приготовила, как мне казалось, изысканный ужин, и пригласила Германа отпраздновать мою «взрослость». Мне исполнялся двадцать один год. Ранее Герман никогда не оставался у меня на ночь. Засиделись мы допоздна, и я предложила Герману остаться, он с радостью согласился.
Впервые, оставшись с юношей, ночью, одна в квартире, я успокаивала себя, что я уже не только «большая девочка, но и совершеннолетняя». Даже не могу сейчас сказать, что в большей степени мною двигало, желание слиться воедино с дорогим мне человеком или же любопытство, «а как это будет!». Боюсь признаться, но, наверное, и то, и другое.
Как бы то ни было, но в «разгар страстей», я услышала громкий стук во внешнюю дверь квартиры. Быстро приведя себя в порядок, с возгласом:
- «Кто бы это мог быть! Я никого не жду!», - я бросилась к двери.
- «Кто там?» - тихо спросила я.
Если бы в этот момент на дом упала комета, я, наверное, была бы поражена меньше и фактически, и фигурально.
- «МАМА!» – прозвучал ответ из-за закрытой двери.
Все мои мысли в хаотичном беспорядке метались от входной двери, в комнаты и обратно.
- «Открывай же мне двери, дочка!» – «очень просто» разрешил мою проблему голос мамы.
Я торопливо открыла двери. В квартире было темно, когда мама зашла в комнату.
Мама зажгла свет. В комнате никого не было.
- «Ну, что ты стоишь, как «соляной столп», помоги мне раздеться и принести остальные вещи из-за двери» – деловито распоряжалась мама.
Был конец ноября месяца. Из-за приоткрытой наружной двери тянуло холодом. Я в одной ночной рубашке бросилась за двери, лихорадочно соображая, что же сказать маме, когда она увидит Германа. Решений не было.
Когда я вернулась с вещами в комнату, я стала свидетельницей немой сцены. Мама стояла лицом к дверному проёму в кухню, а со стороны кухни лицом к маме стоял Герман. У Германа было виновато-растерянное лицо, со слегка опущенной головой, может быть, именно выражение лица и поза Германа, предотвратили у мамы сердечный приступ от страха, охватившего её, при мысли, что воры залезли в дом, пока я спала.
Побледневшая мама, держала руку на горле, будто сдерживала, рвущийся крик ужаса.
- «Что, это?!» – едва смогла она выговорить.
Избавившись от необходимости «выкручиваться», я быстро овладела своими эмоциями и, поставленная перед фактом в сложившейся ситуации, почти успокоенная разрешившимся сам собой конфликтом и, мучившим меня вопросом «что же сказать?», я, осмелев, представила Германа:
- «Это мой друг и мы любим друг друга, звать его Герман».
«Вор» осмелился лишь кивнуть, в подтверждение моих слов.
– «Герман? Это что ещё за имя?» – только и нашлась, что ответить мама, присаживаясь на диван, на котором только что могло бы быть, удовлетворено моё любопытство, если бы не вмешалась «рука судьбы», в лице моей мамы.
- «Это румынское имя. Он румынский студент» – не подозревая, что своей информацией я наношу ещё один удар и без того потрясённой маме.
- «Час от часу не легче» – только и смогла она проговорить в ответ и вышла в другую комнату, оставив нас с Германом наедине.
У Германа, наконец, прорезался голос:
- «Наверно, мне уже оставаться неприлично. Я лучше пойду домой».
Меня немного удивила и слегка обидела позиция Германа, что защищаться мне приходилось самой, а он не произнёс ни слова в нашу защиту, поэтому я ответила:
- «Не только неприлично, но и опасно!» – показывая глазами на комнату, куда ушла мама, ответила я.
Не знаю, понял ли он шутливую иронию, но ушёл он задумчивым и огорчённым. В дверях мы попрощались и назначили свидание в городе, чтобы обсудить случившееся сегодня и стратегию на дальнейшие наши отношения. Вот так всегда! Опять упущенные возможности, породили упущенную ответственность!
Мама на второй день почти не комментировала случившееся событие, но стала действовать в рамках принятых ею решений. Мнения моего никто не спрашивал. Её даже не волновало, что срывать меня с занятий в институте в конце семестра, когда «на носу» сдача курсовых проектов, просто невозможно.
Мама решила продать квартиру, всю мебель из квартиры, завершить все расчёты с государством и увезти меня с собой в Сталинград.
Я всегда подчинялась воле мамы, нравилось мне это или нет. На этот раз я чувствовала себя виноватой, поэтому мои слабые протесты касались лишь моего обучения в институте.
- «Кто действительно хочет учиться, а не заниматься неизвестно чем, может это делать и в Сталинграде» – подытожила мама своё решение, впервые выразив, таким образом, своё негодование моим поведением.
Мне хотелось съязвить и спросить её, почему же раньше, по окончании школы в Калаче на Дону, ей не пришла в голову эта замечательная мысль, оставить меня учиться в Сталинграде, а не отправлять за тысячу вёрст, ради сохранения квартиры, в которую она так и не вернулась? Но, боясь разозлить маму ещё больше, я не посмела задать этот вопрос.
Приводя дела в порядок с нашим пребыванием в Украине, мама снизошла до более близкого знакомства с Германом, будучи уверенной, что разлука моя с ним положит конец и нашим отношениям. Именно поэтому она не возражала, когда мы пригласили её погулять с нами в парке.
Хотя был конец осени, солнце ещё не уступило свои права холодному декабрю, а продолжало заботливо согревать уходящие в зиму дни. Мы гуляли по парку, разговаривая «ни о чём», когда вдруг мама остановилась, внимательно посмотрела на Германа и сказала:
- «Какой странный у Вас цвет глаз! Они такие светлые, что оттенка почти не видно. Интересно, какими они станут в старости? Ведь глаза с возрастом обесцвечиваются. Хорошо, что я этого никогда не увижу!».
Удар был «ниже пояса», но Герман не растерялся и сказал:
- «Жизнь иногда преподносит такие сюрпризы, что оставляет за собой или выжженное поле или цветущий сад. Я надеюсь на второе, а жизнь покажет кто из нас прав».
- «Вот именно, посмотрим, - с хитростью в глазах, согласилась мама и добавила, – кстати, Герман я забыла Вам сказать, что послезавтра мы с дочерью уезжаем в Сталинград, насовсем. Можете придти проводить её, я не возражаю. Вряд ли вы ещё увидитесь!»
– «Я убеждён, что мы ещё обязательно увидимся, не огорчайтесь!» – улыбнулся он так же с хитрецой в глазах, чем раздосадовал маму.
Она ничего не ответила, но я видела её взгляд, брошенный на Германа. Пикировка закончилась и мама, пожелав нам удачной дальнейшей прогулки, сказала, что идёт к бабушке, и просила меня придти туда же, «и одна!», добавила она удаляясь.
*****
Поезд уже стоял у первой линии перрона. На перроне людей было мало. Природа, как будто огорчившись, что мы с Германом расстаёмся, впервые за эту осень, день выдался пасмурный и холодный. На вокзал пришли провожать нас все наши родственники.
С Германом они все были знакомы ещё до приезда мамы, однако мама задерживалась. Оживлённо разговаривая, мы не заметили, как открылись вокзальные двери на перрон, и появилась мама. Первым её заметил Герман и пошептал мне:
- «Смотри-ка, она так уверенно ведёт себя, как будто она начальник вокзала!».
– «Мама и есть начальник жизни, и твоей и моей!» – ответила я, волнуясь из-за предстоящего отъезда.
Все простились с нами. Уже находясь на ступеньках вагона, я услышала, как дядя Петя сказал:
- «Давай, Герман пойдём к нам домой, и выпьем за то, чтобы всё у вас с моей племяницей получилось!»
- «Я люблю Вас, дядя Петя!» – успела ещё крикнуть я перед закрывающейся вагонной дверью.
Я была благодарна дяде за то, что он понял нас, и не оставил Германа в одиночестве, в такой грустный день для нас обоих.
Вагонные колёса выстукивали свою дорожную песенку и помогали переводить какофонию в моей душе и мыслях, на простую нотную азбуку. Потихоньку мысли стали приходить в порядок. Мама лежала на нижней полке в купе, и, казалось, что она спит. Мне спать не хотелось. Я вышла из купе в коридор, постоять в одиночестве, взвесить события последних дней, промелькнувших передо мной с ураганной скоростью, и разобраться в сложившейся ситуации. Ничего путного не придумала, зато почувствовала огромную, моральную усталость, навалившуюся на меня, как гора.
Только утром, проснувшись в вагоне поезда, я поняла, что мы уже подъезжаем к Сталинграду, и что в моей жизни произошли большие изменения. Какие сюрпризы подготовила мне ещё судьба в лице моей мамы?
(продолжение следует) http://www.proza.ru/2011/02/13/1225