Путь дальний - к морю Белому. 2009

Анатолий ВЫЛЕГЖАНИН
 
ПУТЬ ДАЛЬНИЙ – К МОРЮ БЕЛОМУ
Путешествие по Русскому Северу в 2005 – 2009 годах. Год 2009.


НА ВСЕ ЧЕТЫРЕ ВЕТРА
Простившись с морем Белым на пляже в Яграх и для отпускной поры макушки лета удачно сев на поезд в Архангельске, в середине июля мы вернулись в Котельнич. Коля наш Рычков, заразившийся инфекцией, как я уже рассказывал, вернулся совсем «квёлый» и сразу слег в больницу, где провел двенадцать дней. Остальные из команды разъехались по дачам, «реабилитироваться» перед женами за «красивое безделье». Начались будни, пусть у всякого свои, но у каждого непременно проникнутые единым чувством радостного предвкушения новой встречи с морем в будущем году.

У меня, как всегда и раньше, межсезонье осени, зимы и весны полно было хлопот в основном не походных, а связанных с работой над этой книгой.

Снова была специальная поездка в Слободской к местному краеведу Сергею Ивановичу Шуклину, который много лет занимается изучением биографии Ксенофонта Алексеевича Анфилатова, и готовит к открытию посвящённый ему музей. Он очень помог мне в продолжении сбора материалов по Анфилатову, особенно по архангельской "части" его жизни. Самым ценным в этой его помощи была подаренная мне копия плана Архангельска конца ХVIII века с конкретными местами расположения русского и немецкого (иностранного) кладбищ на северной его окраине. Теперь это объединённое Вологодское (Кузнечёвское) кладбище в старой, исторической части Архангельска, находящееся в городской черте.

Состоялась важная встреча с бывшим заместителем председателя Правительства Кировской области, а ныне советником губернатора по вопросам малого и среднего бизнеса Сергеем Ивановичем Шаровым, который с некоторых пор также занимается анфилатовской темой в связи с подготовкой к 200-летию учреждения Ксенофонтом Анфилатовым в Слободском первого в России общественного банка его имени. Он, что называется, загорелся этой темой, как потенциально возможным проектом благоустройства старого или возведения нового надгробного памятника Анфилатову на одном из кладбищ в Архангельске, где наш купец был похоронен в 1820 году.

Сергей Иванович считает это делом чести вятского предпринимательства, и даже высказывал мысль о готовности, если до этого дойдёт, реализовать проект на собственные средства, и сам ведёт работу в этом направлении. По его просьбе, которая совпала и с моим давним желанием и логично вытекала из самой уже идеи Беломорской экспедиции, я перед заключительной поездкой на Север активизировал «эпистолярно-телефонные" контакты с учеными-историками Поморского государственного университета, коллегами писателями и журналистами, краеведами, работниками архангельских архивов, которые могли бы оказать документальную помощь в поиске захоронения нашего знаменитого купца. Чтобы, по идеалу, к будущему лету знать конкретное его место на конкретном кладбище, побывать на нём и определиться с реальной перспективой благоустройства могилы. Однако времени оставалось мало, и никакого сколь-нибудь значимого результата эта работа не дала.

Особенно напряженной для меня стала осень 2008-го, то есть, по «книжному» времени, уже того и первая половина зимы «этого», то есть 2009-го года, когда готовились к печати и издавались единой книжкой, подвергнутые только легкой доработке все мои газетные и журнальные путевые очерки о нашей экспедиции за четыре года. В середине зимы книжка в 150 страниц была издана нашим областным отделением Союза писателей России в серии «Народная библиотека».

В эту же пору было несколько встреч как моих отдельных, так и с нашего экипажа с читателями и любителями путешествий с рассказами о нашем «беспримерном плавании».

А еще в эту пору было много раздумий о будущем, пятом этапе экспедиции. За четыре минувшие лета мы  достаточно полно, на наш взгляд, изучили характер погоды в Поморье со всеми ее особенностями летом, изучили доступные материалы о Летнем, то есть западном от Архангельска береге Белого моря с его мелководьем, приливами и отливами, «костлявостью» берегов, непредсказуемостью ветров и штормов, «поместили» во все это нашу легкую и тихоходную яхту и... отказались от собственной же давней очень романтической, но очень опасной идеи пройти морем до Соловков. За этим стояла совсем не трусость, - народ мы бывалый и не пугливый, - а разумный и трезвый расчет людей взрослых и семейных. Потому что развлечения лишь тогда развлечения, когда они не связаны с риском для жизни. Тогда и родилась простая идея сделать на пятом, заключительном этапе «обратный круг» и... без яхты, в «сухопутном» варианте:Котельнич-Кемь — поезд, Кемь-Соловки — теплоход и море Белое, Соловки-Архангельск — самолет над морем Белым. А уж из Архангельска у нас дорога накатана.

На заседаниях корабельного совета идея эта была не только сразу и с восторгом принята, но и «украшена» всякими приятными «включениями» развлекательных и отдыхательных мероприятий. А коль так, то опять новые хлопоты. Вся весна ушла на  «утряску» маршрута по дням и часам, заказ и приобретение билетов под график движения, чтобы отпуск был максимально освобожден от возможных и на отдыхе особо неприятных и досадных неувязок и нестыковок.

И все эти хлопоты, опять же замечу, были совсем не в тягость, а напротив — в радость предвкушения встречи с Русским Севером, морем Белым и Соловками, где побывать хотят давно все наши. И когда душе и мыслям досуг, воображение опять уносит в Ягры, в море Белое, к неведомым пока, но тоже будто ярко воображаемым Соловецким островам. И слышится в ушах уже, как слышался много лет, звон ветра в натруженных вантах, клик чаек над клотиком и видится, как средь морского раздолья, в водной толоке на голомяни расходятся две рыболовные лодьи и с одной по древнему обычаю кричат:

-Путем-дорогой здравствуйте, молодцы!

А с другой им отвечают:

-Здорово ваше здоровье на все четыре ветра!
-Откуда Бог несет?
-С Мурмана - в Город.
-Чьих вы?
-Кемские.
-Что это у вас лодья-то без мачты?
-На голомяни сломало: несхожие ветры пали.
-А у нас так вольненькая морянка тянет.

Пусть и нам в делах наших только вольненькая морянка тянет и упруго наполняет паруса.


НЕ ВЗДОРИТЬ, А ЖИЗНЬ СТРОИТЬ
Всякий раз, обдумывая главку с дополнительным материалом, дабы украсить и разнообразить им готовые путевые очерки, удивляюсь, насколько часто он прямо или косвенно касается меня, былых дел и событий жизни личной. Или связан с биографиями моих друзей по команде. Так было в те четыре года, когда шли по Двине, так осталось и на этот. Удивительно!

Впервые за многие годы походов в дорогу отправились нынче налегке, то есть без корабельного груза. Железнодорожная часть маршрута Котельнич -  Санкт-Петербург - Кемь почти вся многократно откатана в годы путешествий по рекам Карелии и знакома. И когда под перестук колес поезд мчит тебя из Петербурга на север, глаз уже не можешь оторвать от знакомых и ставших будто родными пейзажей и видов Карелии. Здесь мы, как дома. Угрюмые ели, камни в лишайниках, топи болотные, - все близко сердцу и радует душу. И есть у нас здесь любимый маршрут по связке горных рек Муезерка — Чирка-Кемь, самый сложный и, конечно, самый красивый в Карелии, по которому мы прошли уже трижды и вернемся в урочную пору еще.

Однако, приезжая сюда в 1901-ом, 1905-ом и 2002-ом, мы и думать не могли,  что давно знакомые нам Юшкозеро и деревня Подужемье в низовьях Кеми, всего в двух десятках километров от впадения ее в море Белое, столь знамениты еще с прошлых веков.  И не только в Карелии, а и по всему побережью Золотого носа от Мурмана и моря Баренцева, по Терскому берегу лопарей, всему Беломорью до Архангельска, Мезени и даже Печоры. А также на север, по океану Ледовитому до Шпицбергена и Новой Земли. И славу им принесли  тогда искусные оружейники и корабелы.

Мне уже доводилось писать о древних местных рудознатцах и как добывали железную руду из глубин болот и плавили металл. Именно на этом обилии руды  и мастерстве ее переработки и родилось в давние века ремесло изготовления изделий из него. Сначала в примитивных домашних кузнях делали вещи «для дома, для семьи»:ножи, топоры, горбуши для кошения травы, другие простые вещи. Но по мере развития мастерства и опять же  требований суровых условий севера стали делать оружие: винтовки — для крупного морского веря, пищали — для мелкого, ружья — для лесного зверя и птицы. Но выходили они грубыми, требовали доводки, а на охоте - приноровки при прицеле и сильно отдавали. Но охотники умели приноравливаться и «доводить» оружие и били лисиц и белок «в мордочку», чтобы не повредить шкурку, и в редкую птицу промахивались. Потому-то поморские стрелки с карельскими ружьями были в те поры едва ли не лучшими в России. Так вот лучшие оружейники жили как раз в деревнях Масельга и Юшкозеро.

А деревне Подужемье и ей окрестным славу принесли мастера-корабелы. Работа их была в чести даже у англичан и немцев. Именно суда подужемских карелов считались лучшей постройки, красиво выглядели внешне. В море их узнавали издали, угадывали безошибочно и называли даже имя мастера. Именитые скандинавские судостроители Хейнц Шифмейстер и Оле Альвик еще в ХIХ веке, сравнив кораблестроение разных морей, много дивились искусству местных мастеров, говоря:»Равных негде взять, и не сыскать, и во всей России нет». А коль скоро наша экспедиция - пусть скромная, но все же дань памяти зарождению торгового флота, прародителей его из Подужемья разве можно не почтить.

Богатые архангелогородцы или мезенцы, пожелав заиметь хорошее судно для помысла или торговли, непременно отправлялись на Кемский берег в Подужемье или соседние деревни, чтобы «залучить» себе мастера получше. Если у мастера рука легкая и он строит корабли, какие море любит, на ходу легкие да поворотливые, такого строителя заказчики боем отбивали, отымом отымали, а если уже занят, словом заручившись, в очередь стояли год и два, и три. И существовал целый обряд «рукобитья» под заказ со своими «манерами чести». Но по обыкновению хорошего мастера ни заказчик никогда не отпустит без конечного ответа по плате, ни мастер не бросит богатого и честного хозяина. А дождавшись, мастеру досадить боялись, в какой бы он расход хозяина не ввел.

Имея прирожденное для карелов архитектурное чутье, корабельные мастера строили суда без чертежей и планов, руководствуясь только своим навыком,  дедовскими и прадедовскими обычаями да наставлениями. Берясь за новое судно, находил мастер свободный участок на песчаной косе, проводил палочкой главную линию под киль, а от нее поперечные под шпангоуты, - и начинал творить-импровизировать. Тут уж ты, хозяин, под руку не лезь, получишь, что заказывал, по высшему разряду, - а только раскошеливайся знай да чтобы в материалах нехватки не было.

Самый большой спрос был на речные и морские карбасы — мелкие суда для прибрежных плаваний, а также шняки, которые побольше. Те и другие шились вичью (еловыми кореньями) с деревянными гвоздями, о чем я в «прошлом годе» уж рассказывал. Управлялись одним-двумя парусами и веслами, были легки на ходу, но несколько «валки». Использовались в основном на ловле рыбы. Далее по спросу шли лодьи, раньшины и ёлы (ялики), а также известные еще со времен новгородского владычества кочи с двумя и тремя мачтами - для перевозки той же рыбы, хлеба и досок на продажу в Норвегию. Бывали, конечно, и бригантины и барки — большие многопарусные морские суда, но мода на них продержалась недолго.

Известный певец Русского Севера и Поморья писатель Борис Васильевич Шергин, в дни ранней юности много хаживавший по рыбным промыслам на парусниках по Белому морю и океану Ледовитому, рассказывал, что среди друзей его отца почти сплошь были корабельные мастера и мореходы. И когда они на беспалубных шняках приходили в Стокгольм или Копенгаген, тамошние университетские профессора приводили студентов обмерять и рисовать наши суда, говоря, что они от древних норманов (мурманов). На шняках поморы промышляли треску еще в начале прошлого века.

Многовековое корабельное строительство Поморья родило своих великих мастеров. Из них в историю вошли Маркел Ушаков (1621 – 1701), уже известный нам С.Г. Негодяев-Кочнев, работавший у купцов Бажениных в Вавчуге, а также знаменитые судостроители Архангельского адмиралтейства Андрей Курочкин (1770 — 1842), Василий Ершов (1776 — 1850), Федор Загуляев (1792 — 1868), доставившие своим кораблям мировую славу.

Настоящей же легендой был кемлянин Конон Иванович Второушин по прозвищу Тектон (строитель). Родился в бедной рыбацкой семье, всю жизнь не имел ни кола, ни двора. Прошел поморское судостроительство, учился в Дании и Норвегии математике, навигации, морской астрономии, рисованию, параллельно работал на верфях. Знал английский, немецкий, норвежский языки. Вернувшись на родину в  зрелом возрасте, обходил берега моря Белого и океана Ледовитого, строил и «шил» шкуны, боты, бриги, гальоты и ёлы. Что зарабатывал, все раздавал — в долг, а получалось — без отдачи. А еще тем известен был что ел малехонько,  редехонько и пил лишь для прилику.

Однако, в истории кораблестроения в Поморье есть пора неприятная, но обходить ее не след, хоть и причиной всему стал сам Петр I.  В двух словах припомнить, дело было в том, что конструкция грубой кольской лодьи, основного и типичного для Севера судна, прародителями которой были древние норманы, исторически сложилась и изначально определилась для воинских походов и преимуществ перед противником.  Несущий мощный киль, ребра-шпангоуты, пришитые к ним вичью, толстые сосновые доски корпуса придавали ей прочность, способную противостоять натуре моря ледовитого и мелководному костлявому забережью со всеми его коргами и поливухами. В открытом море она сравнительно бойко бежит по грубой ледяной торосоватой «дороге», и в этом смысле по своим мореходным качествам с ней нельзя сравнить обтянутые кожей легкие новгородские ушкуи и каяки алеутов Аляски. Поэтому, начиная с поры зарождения торговли Скандинавии с Россией, шедшие в Архангельск весной английские и голландские корабли, уклоняясь от встречи со льдами в Горле у входа в море Белое, по месяцу и по два стояли на Мурмане в Еконской губе. В то время как поморская лодья с трудом, но шла через льды в этом же Горле и от устья Двины за пять суток достигала Новой Земли.

Увлекшийся голландским, английским и даже европейским (немецким, венецианским) судостроением, молодой Петр в декабре 1714 года издал указ, повелевающий владельцам частных, купеческих и крестьянских верфей и плотбищ строить новые для них суда: гукоры, галиоты, флейты и каты. Они должны были в двухлетний срок сменить карбасы, лодьи и кочи. Поскольку судостроители делать это не спешили, на следующий год указ был продублирован. Подобные указы о стандартизации судостроения издавались также в 1719 и 1720 годах. Поморы-корабельщики, памятуя былую славу, презрительно называли их «новоманерными» и очень обижались на Петра. Впрочем, эта «новоманерная» пора скоро закончилась, поскольку царский указ оказался бессильным перед натурой ледовитых северных морей. Постройка лодей и других судов «на старый манер» продолжалась до конца ХIХ века. Поморы вернулись к дедовским наказам не потому, чтобы вздорить, а чтобы жизнь строить.



ПУТЕМ ЗОСИМЫ И САВВАТИЯ
Обо всем этом из древней истории и бывальщинах наших из путешествий по Карелии немало вспоминали мы нынче, гуляя по садам Петергофа, а потом отдыхая несколько дней на даче у озера под Сегежей, с баней, купанием и рыбалкой. Главный же путь наш лежал на север, и настал момент, когда глубокой ночью, во втором часу, мы выгрузились на вокзале в Кеми — под ночной, но теплый летний дождь. До моря отсюда — десять километров, и, опасаясь утром опоздать на теплоход, взяли такси и минут через пятнадцать были уже в Рабочеостровске.

Скоро стало светать, и остаток белой ночи провели в прогулках по причалу, у которого справа, отвернув «носы» с названиями, мирно спали рядышком два больших «светских» теплохода, а один, поменьше, должно быть, монастырский «Святитель Николай», с видом смиренным робко дремал в дальнем левом конце.

Предупредительная мера с такси оказалась, похоже, зряшной. Потому как до половины восьмого на причале было пусто, а потом сразу  подкатили из Кеми три больших автобуса «европейской внешности» и много такси. В несколько минут причал заполнила большая пёстрая толпа туристов и паломников изо всех уголков России, и кого было больше, кого меньше, - не понять. И удивительно стало, неужели их всех, то есть, - нас всех смогут принять на борт эти три теплохода - два больших и вон тот, маленький, и по пути на Соловки не затонуть.

Запомнилась одна колоритная паломница, крупная сгорбленная старуха с засаленным посохом. Должно быть, она служит где-то в храме, потому что вся в черном саване до пят и такой же чёрной скуфье, натянутой по самые брови. Колоритность образа дополняла...  веревка, которой она была опоясана. Большое вытянутое лицо ее, иссеченное глубокими морщинами, с толстым картофелевидным носом и невероятно крупными губами, большая жилистая костлявая  рука, цепко вцепившаяся в конец длинного посоха почти на уровне лица, делали ее необычайно похожей на... Бабу Ягу прямо из сказки. И именно в мгновение этого впечатления, яркого прямо до реальности, она, неожиданно оказавшись близко, резко обернулась ко мне, зыркнула исподлобья колюче, спросила о чем-то, - и «мороз» от страха обдал меня волной от макушки до самых пят и не дал вымолвить слова.

Потом она будто исчезла, объявили посадку на «Святителя Николая», мы поспешили быть среди первых и тут же получили от капитана, мужика средних лет в камуфляже и похожего более на вятского охотника, нежели на соловецкого служителя культа... наряд на «послушание» - грузить вещи. Через минуту я уже стоял в глубине и полутьме трюма и принимал подаваемые мне ребятами сверху вещи подходивших к трапу пассажиров. И минут пятнадцать, пока шла посадка, «с неба» на меня летели сумки, чемоданы, баулы, пакеты, рюкзаки, коробки, коробки, рюкзаки, пакеты, баулы, чемоданы, сумки, - и каждую вещь надо цепко схватить, быстро устроить на полку или на пол, а народ все шел и, казалось, этим сумкам, коробкам, рюкзакам и баулом не будет ни конца, ни света белого. Однако, какое приятное жертвенное чувство испытываешь в этих трудах! Какое наслаждение! Хочется и хочется бесконечно исполнять эту эпитимью труда, пусть микроскопически малого-малого - в честь и во славу Того, Кто видит... Может, это гордыня?..

Потом погрузка кончилась, отдали концы, и минут через пять "Святитель Николай", осевший почти до ватерлинии, бойко бежал по спокойной сегодня и впрямь белой под белесым небом водной глади.

Вот оно вновь – море Белое! 

Здравствуй, море ты Белое наше!

Внизу, в гостевом трюме, уставший от многосуточных переездов, кто на поездах, кто на автобусах или машинах, люд устроился на отдых. А здесь, на  палубе, те, кто спать не может. Пожилая женщина с отрешённым видом замерла пред Богом, крестится-кланяется истово-торжественно в сторону иконы Святого Николая на мачте под клотиком, вьются из-под шали седые пряди. Высокая тонкая девушка в чёрном у борта читает Евангелие – шепчет синими от  холода губками. Молодой пузатый батюшка в рясе и скуфейке, запрокинув голову, снимает "мыльницей" чайку, которая села... на икону, – улыбается, радуясь удачному кадру, рыжая бородка веет на ветру.

С материка до Соловков растояние считают примерно 65 километров. Билет на теплоходик – 650 рублей. В старые годы вёсельным карбасам ходу здесь было семь часов, а нам плавания — всего два с половиной. Теплоходик лег на курс, бежит себе, поднимая форштевнем косой седой пенный бурун с шипящим шлейфом тающих сзади пузырей, и за бесконечностью его однообразия воображение уже рисует картины столь же седой старины, ставшей легендой. О том, как вот именно здесь, по этой части моря, что за бортом, в далеком 1429 году, то есть без малого шесть веков назад, не два с половиной часа, как мы, а три дня и три ночи плыли под паруском на лодейке на безлюдные тогда Соловки их первосвятители Герман и Савватий. Шесть лет они жили здесь, в суровом Приполярье, в трудах и молитве. Потом Савватий преставился, а через год Герман, посетив материк, вернулся на острова с отшельником Зосимой, впоследствии первым игуменом обители. На берегу удобного глубокого залива, который называется теперь бухтой Благополучия, они построили маленькую деревянную церковь Преображения Господня и кельи.

Так было положено основание Соловецкого монастыря, который, расширяясь и расстраиваясь, набирая силу и влияние, уже к середине ХVI века стал крупным религиозно-политическим центром Руси, владельцем обширных земель по всему побережью Белого моря. Теперь он вместе с храмами и скитами островного архипелага – форпост православия  на Севере России, объект Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Впрочем, когда идешь морем, об этом думаешь мало. Хочется впитать и впечатать в память все, что открывается глазу. Тем более, если ты в море впервые. Однако, здесь, в водах прибрежных, впечатления бескрайности и необъятности нет. Потому что в Кемской губе и далее миль на пятнадцать по горизонтам темными полосками острова. И только когда после Русского Кузова  откроется пролив Западная Соловецкая Салма, с полчаса вам будет казаться, что вы и впрямь в безбрежном океане. А потом по правому борту покажутся острова Топы,  Малый и Большой Заяцкие, Сенные Луды, начнет все более открываться-распахиваться побережье главного Соловецкого острова, с которого почти все начинают знакомство со святым архипелагом.

В эти минуты, когда вы входите в гавань Благополучия и знаете, что близок миг, о котором столь мечталось, когда панорама Соловецкого кремля медленно-торжественно плывет на вас и растет во всем своем величии, в памяти и сердце будто исчезает все твое былое, суетное, мелкое, и воображение словно упирается в... необъятность и непостижимость всего, что есть для духа русского Земля Соловецкая. Но тут же думаешь, что еще будет время осознать это, и начинаешь любоваться Кремлем, известным пока лишь по книгам и проспектам.

Полное название того, что открывается взору вашему — Спасо-Преображенский Соловецкий ставропигиальный мужской монастырь. Вокруг него - знаменитая каменная стена по берегам бухты с юга и Святого озера с севера с Корожной, Успенской и Прядильной башнями. Вон святые ворота с надвратной Благовещенской церковью. За ними главный Спасо-Преображенский собор с маковками в строительных лесах реставраторов, Никольская церковь с ризницей и Колокольней, правее — церковь митрополита Филиппа. Перед стеной, у самой воды, Александровская и Петровская часовни, а в сторонке правее — еще одна, часовня-беседка. На мысочке справа, который уже прошли, множество строений, с которыми предстоит еще в эти дни познакомиться.

А теплоходик наш меж тем забирает влево и с плавным разворотом торжественно приваливает к каменной пристани у длинного кирпичного здания на берегу с пустыми прямоугольниками окон, где в позапрошлом века была Преображенская гостиница для паломников. Начинается разгрузка, и опять так получилось, что команда наша из пяти сильных мужиков без просьбы капитана, а по велению того самого, нового, чувства эпитимьи пред Господом, становится цепочкой и извлекает из трюма на свет нами же устроенные сумки, коробки, рюкзаки, чемоданы, баулы и прочий багаж и выставляет их на причал разбирать нетерпеливому и шумному, как везде, в основном женскому паломствующему люду.

Минут через пять, когда причал уже совсем опустел и мы последними забираем и вскидываем на спины рюкзаки, та самая старуха, с засаленным посохом, опять подходит, резко сует к самому лицу свою картофелину-нос и будто с трудом шевеля тяжелыми губами, спрашивает голосом глухим и низким:

-А куда теперь идти?

-Тут уж, бабушка, у всякого свой путь, - отвечаю, удивляясь, какие, однако могут быть толстые губы.


БЛАГОВЕСТ СОЛОВКОВ
Надо отдать должное, толстогубая паломница задала совсем не риторический вопрос. Потому что в теплое время года паломников и туристов на Соловки из Кеми и Архангельска всякий день прибывают сотни, большинство задерживается дня на три, редко - больше, но проблем с устройством на ночлег нет. Если вы молоды, прибыли компанией и ночевать предпочитаете с гитарой у костра, можно махнуть в палаточный городок, что влево от Кремля, по пути в аэропорт. Сначала минуете кузницу справа, потом мясной каменный погреб, училище для трудников, слева — скотные дворы, каретный сарай, а за конюшней сворачивайте влево и вдали у леса увидите палатки. 

Можно обратиться в квартирное бюро, которое вон тут же, считай, у причала, против Корожной башни, и вам найдут местечко у кого-нибудь из тех, кто принимает постояльцев. Почти весь поселок здесь этим кормится. Можно самому устроиться в гостиницу с большим комфортом, например, у бывшего салотопенного завода, но за очень дорого. Мы же направились на улицу Приморскую, дом №2 к директору морского музея Леонову, у которого неоднократно останавливался летами, а один раз зимой на жительство мой младший сын Ростислав в годы его учебы в Москве, в институте международных отношений (МГИМО (университет). А поскольку мы народ бродячий и насчет комфорта без претензий, отправились по его рекомендации «к тете Вале Тупичко на Северную», что на противоположном берегу бухты. Известная для многих тетя Валя Тупичко содержит в своем доме небольшую гостинничку и славится тем, что не  требует у постояльцев снимать при входе обувь и надевать тапки. Зато у нее кровати с бельем, свет, газ, гостиная с камином, удобства на улице, а за водой ходить в колодец у часовни митрополита Филиппа, - и все это 200 рублей за ночь.
   
   ...Утро в монастыре и по всему архипелагу начинается в половине шестого. Потом следует братский молебен с поклонением святым мощам преподобных Зосимы, Савватия и Германа с испрошением у них благословения на дневные труды, а за сим – послушания.
 
 Своя жизнь у туристов и паломников. Старая монахиня откуда-то с Урала, отстояв заутреню, побрела, тяжело опираясь на палку, на Святое озеро с  северной стороны Кремля – омыть лик. Парень с девушкой на велосипедах, взятых напрокат (их тут сотни), направились в глубь острова, по скитам. Уже знакомая Аня из Владимира, сбежавшая сюда после ссоры с мужем, скучающе  посасывает у звонницы чупа-чупс. Студенты  из Питера, летние трудники, цементируют стенку главных Святых врат. Художница из Тулы, примостившись на камешке, пишет этюд Трапезной палаты.

   Раба Божия москвичка Вера Гальперина, воспитательница детского сада, старается каждый год бывать на Соловках и по возможности помогает монастырю. А помощь нужна разнообразная: и в паломнической трапезной, и на огороде, и в монастырской лавке. И много-много ещё где нужна помощь. В день нашего приезда на Соловки мы её в лавке и застали – этакая русская красавица-крестьяночка! Или молодая поповская дочка. Она продает иконы и сувениры, знает все и вся, и без покупок не отпустит. Вот мы и оставили в первый же заход в лавке у нее по полторы тысячи на брата.

 Теперь у меня в рабочем кабинете в память о святой земле Соловецкой три освященные иконы, кои именно здесь и приятно обресть. На одной — открыватели и первосвятители земли Соловецкой Герман, Зосима и Савватий. Другая - «Плач Пресвятой Богородицы», называемая «хлебенной» или «запечной». Образ ее впервые был явлен еще в средине ХVI века иноку Филиппу (Федору Колычеву), впоследствии митрополиту Московскому, когда он еще нес послушание в Соловецкой монастырской пекарне.

На третьей — святой Николай-чудотворец — один из главных святых на Русском Севере, покровитель всех мореходов. Потому, во-первых, что жизнь поморов издревле была связана с морем, стихией суровой и опасной, и в народном сознании укрепилось, что кто в море не ходил, тот Бога не маливал. Оттого здесь по приполярным берегам от Мезени до Колы тридцать три Николы — то есть множество крестов, в честь его воздвигнутых. А, во-вторых, Николай-чудотворец среди святых считается «скорым помощником». Оказывается, когда молишься другим святым и даже Пресвятой Богородице Марии, они твою молитву понесут к Богу и уже от Бога ты получишь милость. А «Николе вперед милость дана», и  милует он напрямую, без «докладов и волокиты».
   
В один из вечеров мы сидели с Верой и студентом из университета в Чикаго Дэвидом в обществе таких же, как мы, бродяг на вечерней трапезе в странноприимном доме  тёти Вали, что на берегу бухты Благополучия, между Корожной башней Кремля и часовней митрополита Филиппа, и Вера рассказывала, что проводит здесь уже девятый отпуск. Потому что, по словам ее, благодать Соловков лёгкими, как тихое дуновение тёплого ветра, крылами невидимо и незаметно касается души каждого побывавшего здесь человека.

 Соловки – это ещё и большой государственный историко-архитектурный и природный музей-заповедник под открытым небом с "филиалами" по всему острову. На территории Кремля за приемлемую (впрочем, далеко не для всех)  плату желающие могут побывать в главном историко-архитектурном музее, ризнице, монастырских подземельях, стилизованном под тюремные камеры музее СЛОНа – Соловецкого лагеря особого назначения, о котором речь впереди. А бесплатно – только посидеть на широкой лавке в пустой монашеской келье с видом на изумрудный монастырский дворик сквозь зарешёченный квадратик слюдяного окошечка да сколько угодно гулять по Кремлю.

До разорения его коммунистами-атеистами после переворота в 1917 году Соловецкий монастырь в силу своей популярности и большого ежегодного наплыва паломников был необычайно богат. Говорят, что в средине ХIХ века в его подвалах сундуки ломились от серебра, золота, жемчугов и других драгоценностей. Средним считался год, когда богомольцы приносили 95 тысяч рублей дохода, а сверх расходов на братию оставался крупный излишек, который пускали в банки в рост под проценты. Для жизни здесь имели почти все свое и покупали только рожь, пшеницу, вино да немного соли. Сподобиться на паломничество сюда могли позволить себе люди не бедные. Потому что помимо трат на «гуж», то есть на дорогу по материку и морем, на самих Соловках надо было «откидывать полу» и «держать мошну» буквально на каждом шагу и за каждую мелочь. 
   
Основным продуктом питания на Соловках для братии и богомольцев была сельдь, в частности, галадья, которую в многочисленных защищенных от морских ветров губах островного архипелага вылавливали неводами в огромном количестве и использовали в день вылова в ухе и жарили.  Имевшая белое, твердое и очень вкусное мясо, она легко спорила со стерлядью. Засаливали ее тысячами пудов и в особых бочонках впрок, часть продавали в Архангельске и даже в Петербурге. А поскольку солили с особым старанием, секретами и молитвами, именно соловецкая сельдь считалась самой лучшей из всех беломорских. Полакомиться ею и даже половить ее в святых водах хотелось и нам, но времена те уж канули в Лету.



«НА ТЯ, ГОСПОДИ, УПОВАХОМ...»
Когда сейчас у меня спрашивают:»Ну, как там, на Соловках? Понравилось?» - я теряюсь. Соловки - не то место, куда приезжают из любопытства или в удовольствие, дабы «культурно отдохнуть». Здесь не место отдыха, а место подвига. Сюда притекают влекомые, как правило, голодом духовным - прикоснуться к вечному, успокоить сердце, окинуть мыслию, в благе ли живём мы, грешные, здесь, на материке.

Однако, Соловецкий мир огромен, и даже поверхностного описания трех дней нашего здесь пребывания хватило бы на книгу, - а написаны их сотни. Это — во-первых. А, во-вторых, и главное — помимо этого была у нас своя причина, велением которой мы здесь появились, вытекающая из самой идеи экспедиции. А потому как бы ни не хотелось, а придется сдержать повествовательную прыть и посвятить более времени и места предпочтениям.

Большинство туристов (и даже паломников) из тех, что бродят вокруг монастыря и внутри и бесконечно фотографируются «на фоне», редкой минутой внимания одарят да разве что сподобятся «потратить» кадр в своих цифровых «мыльницах» на скромную белокаменную часовенку на берегу бухты, возле Прядильной башни Кремля. Называется она Петровская. Возведена в 1855 году в память о двухкратном посещении Соловков Петром Великим.

Первый раз он побывал здесь на специально построенной для него английской яхте и с немногочисленной челядью 7 июня 1694 года во время своего второго приезда в Архангельск. И как только ступил на святую землю, приказал изладить и водрузить здесь деревянный крест – в благодарность Господу за спасение от кораблекрушения в недавнем шторме в Унских рогах, - о чем речь впереди. Крест сейчас в этой часовне и хранится. Упражняясь в молитвах и богомыслии, юный государь пробыл здесь три дня и, щедро одарив братию деньгами и пообещав святой обители покровительство,  отбыл в Архангельск.

Второй раз Петр уже с сыном Алексеем прибыл на Соловки через восемь лет, 10 августа 1702 года, на тринадцати кораблях с огромной свитой и гостил здесь шесть дней, располагаясь с кораблями на Большом Заяцком острове. Приложился ко гробам чудотворцев, посетил церкви, ризницу, оружейную, тюрьмы, слушал литургии, участвовал в других службах, в том числе и всенощных, и даже  стоял с певчими на клиросе и пел басом.

16 августа утром государь на кораблях отбыл в село Нюхчу на Кемском берегу, откуда - с кораблями(!) - и по специально проложенной для этого деревянной дороге-лежневке отправился «мхами, лесами и болотами» на Повенец, а потом по Онеге - под Великой Новгород и на Шлиссельбург. Проводившие и поблагодарившие его за посещение монастыря Соловецкий архимандрит с келарем и монахами, «довольно наподчиванные» государем, возвратившись в монастырь, устроили молебен с благовестом и звоном в здравие его и спутников. А потом от радости за такое благополучие отправились «на погреб со всею братиею и довольно там трахтовались...»

Это беспримерное и единственное в своем роде «плавание» на кораблях по лесам и болотам известно в истории лишь по отрывочным сведениям и окутано народными легендами. Одна из них повествует о том, что в этом третьем путешествии Петра в 1702 году из Архангельска через Соловки по лесной дороге на Ладогу,  Повенец и Орешек (Шлиссельбург) его сопровождал лучший на ту пору в Поморье корабельный «вож» и кормщик, избранный для этого его же друзьями-вожами, Антипа Панов.

Народная молва, всегда склонная к героизации своих любимчиков и хотевшая видеть в нем идеал мореходов, смешала события двух лет в один год. На самом деле Антипа Панов в этом плавании 1702 года не участвовал, а восемью годами ранее, то есть в 1694 году, во второй приезд Петра на Север, действительно сопровождал его. Тогда, напомню, на Соловки он прибыл 7 июня, а пятью днями ранее, 2 июня произошел достоверно известный истории случай, едва не закончившийся гибелью юного царя. И если бы не Антипа Панов, неизвестно, как бы повернулась и пошла вся последующая российская история.

Дело в том, что царский корабль попал в неожиданно налетевший шторм. И исключительно по закону подлости эта «зельная буря пала» не где-нибудь, а именно подле Унских рогов, которые всегда считались самым страшным местом на Белом море.

Унскими рогами в Поморье называют два узких остроконечных полуостова – Красногорский и Яреньгский в середине Летнего берега между Архангельском и ближним к Соловкам  мысом Ухт-Наволок. Рога эти, как ворота в большую, но мелководную Унскую губу, защищенную от морских ветров. Когда началась та страшная буря, стоявший на руле Панов начал «ладиться» меж этих рогов в узкое и мелкое горло Унской губы. Делал он это умеючи, да волна отшибала. Царю показалось это в обиду, не вытерпел, хотел сам взяться править, да Панов не дал, сказал:

-Садись, царь, на свое место! Не твое это дело, сам справлюсь!

А потом повернул руль как-то ладно и направил корабль в самую губу по самому глубокому месту, ни одной подводной корги не задел, так и спас царя. Стал Петр спрашивать Панова, чем наградить его, а тот от всего отказался. Тогда царь говорит:

-А вот теперь – не твоё дело! Бери.

Снял он с себя все мокрое платье, царское, золотом горевшее, надел на спасителя своего кафтан, только золотые пуговицы с херувимами срезал, надел и свою царскую шляпу. По письменным свидетельствам, он даже рубашку свою отдал, а также пожаловал 5 рублей на одежду, 25 – в награду и освободил от всех монастырских работ. А еще, - уже по народной молве, - вместе со своей царской треугольной шляпой даровал ему право... бесплатно пить водку везде, где захочет, - во всех царевых кабаках, крестьянских избах, вообще везде, для чего достаточно показать эту шляпу, - вот и вся тому «правовая база». Панов этим лакомым правом не преминул воспользоваться и злоупотреблял им до такой степени, что, наконец умер от запоев.

Во благодарение Господа за свое чудесное спасение молодой государь, ступив в тот злополучный день, 2 июня, на твердую землю, собственноручно изготовил сосновый  крест 5 аршинов в высоту и 4 - в ширину с полукружиями и шарами по концам перекладин и вырезал собственноручно:
Dat
Kruys ma
Ken Kap
Tein Piter
Van a ch.
S. t.
1694

Что в переводе с краткого немецкого означает:»Крест поставил капитан Петр в лето Христово 1694-е».

Изготовив крест, он взвалил его на плечи, перенес на то место берега восточного, ближнего к Архангельску, Красногорского мыса, где ступил после бури, и сам установил его. Неподалеку, на глядене, возвышавшемся над морем, стоял в те поры маленький заштатный  монастырь Пертоминский, основанный еще в 1599 году при Иване Грозном. Так вот, в благодарность за спасение Петр приказал построить здесь каменные кельи и ограду с угловой башней. Именно в этом, удаленном от мира, Пертоминском монастыре на протяжение  111 (!) лет и хранился собственноручный благодарственный крест Петра Великого. В 1805 году император Александр I повелел перенести его в Троицкий кафедральный собор под Архангельском, в котором он долгое время и находился.

Перед поездкой сюда в прошлом году и нынче мы намечали себе побывать в Троицком соборе и полюбоваться рукотворным крестом самого Петра Великого, но разные обстоятельства помешали тому. Авось, еще посчастливиться.



НА СТАПЕЛЯХ – "СВЯТОЙ ПЁТР»
Соловки – островной архипелаг, и морская тема для него многогранна. И уж коли мы заговорили о памяти, оставленной здесь о себе Петром Великим, никак невозможно было ни нам обойти по приезде, ни сейчас по «книжному времени» Соловецкий морской музей. Тем более, что подобных ему в России нет.

Создала его Архангельская региональная общественная организация Товарищество Северного Мореходства, возникшая на Соловках в 1990-е годы.  В числе «товарищей» ученые, писатели, художники, инженеры и предприниматели из Архангельска, Онеги, Москвы, Санкт-Петербурга и, конечно, Соловков, объединенные любовью и интересом к Соловкам и Русскому Северу, занимающиеся изучением его истории и культуры.

Музей совсем юный. Первая часть экспозиции была открыта буквально летом 2006 года, когда мы плыли (говоря не только образно, но и фактически — к нему) на своей яхте по Лузе, Югу и Северной Двине на Красноборск. А торжественное открытие всего музея состоялось в день памяти преподобного Иринарха Соловецкого 30 июля 2007 года, когда мы в том же Красноборске, вернувшись сюда, только-только собрали яхту и отчалили в третий этап по Двине.

Расположен музей на юго-восточном берегу бухты Благополучия, а точнее говоря, на маленьком как бы полуостровке в виду монастыря, называемом сельдяным мысом, в... бывшем амбаре для гребных судов – памятнике монастырского морского хозяйства 1841 г., отреставрированном усилиями Товарищества. Именно в этом месте в средине ХIХ века и было расположено и отсюда стало развиваться это морское хозяйство. И до сих пор сейчас у самой воды, а частью и над ней на сваях старый такелажный амбар, амбар для смоления канатов, деревянный и каменный причалы, прикрытые с юга «бастионом» (ХVIII в.) и батарейной позицией (ХIХ в.).

Кстати, здесь, на сельдяном мысу, особенно любят бывать туристы, и именно отсюда, с возвышенного гляденя, обычно делают самые удачные панорамы Соловецкого монастыря с Поклонным крестом на переднем плане на каменном возвышении среди бухты.

Внутри музея два этажа-яруса узких галерей по периметру стен, на которых развёрнута экспозиция, посвящённая поморским судам, способам морехождения, промыслам, морской истории монастыря от карбасов Зосимы, Савватия и Германа до монастырских пароходов минувшего века. В витринах – детали старинных судов, предметы морской навигации, инструменты, применявшиеся при кораблестроении, всё как в обычном музее.

Уникальность же в том, что в целом это – самая натуральная верфь, поскольку в центре зала, по высоте в оба яруса, на стапелях – строящаяся в натуральную величину (!) копия исторического корабля – государевой яхты "Святой Пётр". Известно, что когда юный Петр, пока еще совсем не Великий, 29 июля 1693 года впервые прибыл в Архангельск, его ждала специально для него построенная 12-пешечная яхта «Св. Петр», на которой он впервые в жизни вышел в море и, экскортируемый флотилией голландских и английских коммерческих судов, совершил 300-километровый поход по морю Белому и вдоль северного побережья Колы к устью реки Поной.

 Копия создаётся из современных материалов, с применением современных инструментов, и при нашем здесь появлении уже монтировалась палуба.

От корабля глаз не оторвать: так он красив уже сейчас. Можно потрогать клеёные борта, полюбоваться изящными обводами, восхититься... любовью, которую вкладывают мастера в каждый квадратный сантиметр, на что бы ни упал ваш взор. По словам директора музея Петра Михайловича Леонова, который  специально для нас, пятерых членов Беломорской экспедиции, устроил почти трёхчасовую экскурсию с завершившим ее  чаепитием, яхта может быть спущена на воду года через два-три, и, чтобы извлечь её из музея-верфи, придётся... разбирать его западную стену. И как же мне хотелось набраться наглости и напроситься в экипаж! Но язык не повернулся. Да и бесполезно. На яхте, по словам Петра Михайловича, будет всего 36 "лежачих" мест, и команду, конечно, составят те, кто вложил в корабль свой труд и душу.

Перед прощанием мы поднялись по деревянной лесенке и вошли внутрь государевой яхты, снова полюбовались филигранной конструкцией и качеством отделки киля, шпангоутов и обшивки. Сейчас здесь пока «чистый объем», но когда яхта будет готова к спуску на воду, появится разная хозяйственная начинка. А поскольку от пола до потолка-палубы высоты здесь всего человеческий рост, я понял, почему Петр Михайлович сказал, что на корабле будет 36 «лежачих» мест. Потому что такой команде располагаться здесь можно только в лежачем состоянии. Так не только по объему экономичнее, но и в плавании практичнее. Для морских волн корабль совсем невелик, болтать его будет изрядно, и даже в недолгом плавании команде здесь лучше всего находиться в горизонтальном, то есть в лежачем положении. Ведь в вертикальном стоячем можно быть лишь на палубе. Значит, и во всех прежних кораблях небольшого водоизмещения, сколь их ни плавало по морям и океанам , были именно «лежачие» места — для свободных от  вахт. 

И ещё одна приятная деталь – о "причастности" нашей команды к древнему мореходству (уж очень хочется так думать!). Во дворе музея вместе с прочими копиями древних поморских судов стоит настоящая шняка, одномачтовая рыболовецкая лодка, изготовленная специально для музея в натуральную величину и по старинной технологии. Она не сбита гвоздями, а сшита "вичью" - еловыми корнями, которыми доски обшивки крепились к шпангоутам. Именно о таком шпангоуте с кусочками "вич", найденном нами в прошлом году на песках перед Архангельском, я рассказывал в предыдущей части книги. И если бы каким-то чудом нам удалось привезти его сюда, представьте, какой бы был подарок музею!..

Между прочим, именно Соловки и богатый здешний монастырь стали основателями пароходного движения по Белому морю. Началось оно с покупки в 1861 году у купца Брандта парохода «Волна», тут же переименованного в «Веру». За год грузовое судно было переоборудовано в  пассажирское и на нем стали перевозить сюда грузы и богомольцев с материка. Потом монахи сами построили пароход «Надежда», который оборудовали новым двигателем из Шотландии. Так возникло монастырское пароходство, которое пополнялось новыми судами из Финляндии и Швеции. Их надежная работа лишь подтвердила возможность использования в суровых северных морях и привлекла интерес предпринимателей.



«НЫНЕ К ВАМ ПРИБЕГАЮ...»
Предыдущую главку о морском музее можно было бы продолжать, но в силу особости новой темы, лучше будет создать новую. И вот по какому не просто приятному, а просто-таки счастливому поводу, вызывающему чувство гордости, которое здесь начинает «распирать».

Я уже как-то оговаривался ранее, насколько увиденное и пережитое нами в этой пятилетней экспедиции не только образно-опосредовано и, как говорят ещё, нитями незримыми, но часто именно реальными и зримыми и прямо-фактически связано с жизнью и судьбами членов нашего экипажа. Так вот, направляясь нынче на Соловки, никто из нас и представить не мог, что для нас, вятских, а тем более — котельничан здесь, на краю света, в Приполярье, даже не на материке, а на островах(!) среди моря Белого, и не где-нибудь, а на Соловках, давно уготована столь радостная встреча. Потому что и думать не подумать, чтобы здесь(!) встретить столь великого и столь известного не только в Поморье и на всем Русском Севере, а и столь почитаемого на Соловках... земляка. Не котельничанина, правда, а бывшего жителя соседнего с нашим города Орлова. А все равно не седьмая вода на киселе, а уж истинно — наш человек. Я имею в виду орловчанина родом Афанасия Васильевича Булычёва. Встреч с ним у нас здесь было несколько, и в гости к нему любому можно запросто. Чем мы и воспользовались. И начну с... последней.

Я только что рассказывал о морском музее. Так вот в одном из уголочков экспозиции, оформленном фрагментом пенькового каната, скромненькая книжица в мягком переплёте, по которой иной взгляд едва скользнёт. А я ещё вчера купил её случайно, не веря вдруг свалившемуся счастью и оттого опять не пожалев «бешеных» денег, в одной из здешних сувенирных лавок, и она как судьбы подарок. Потому что это и не книга вовсе, а просто... личный подвиг председателя Товарищества Северного Мореходства, кандидата исторических наук Поморского государственного университета Василия Николаевича Матонина. И подвиг прежде всего, подумалось, перед... исторической памятью Вятки. Хотя не для нас, вятских, создавалась.

Так вот, несколько лет назад он, учёный, возглавляющий Товарищество, которое занимается и издательской деятельностью, нашёл среди сотен тысяч(!) архангелогородцев двух землячек, Анну Латухину и её мать Марию Калашникову, которые являются владелицами "Жизнеописания соловецкого инока Афанасия, написанного им самим". А инок Афанасий не кто иной, как тот самый земляк наш и сосед из города Орлова Афанасий Васильевич Булычёв, выдающийся представитель архангельского купечества второй половины ХIХ – начала ХХ века, создатель Северо-Двинского пароходства, хлеботорговец и благотворитель северных монастырей. А в конце жизни – соловецкий инок. Кстати, отец его, Василий Калинич, по второму браку был женат на дочери бедного котельничского мещанина И. П. Куршакова.

Книга под заглавием от её составителя "Ныне к Вам прибегаю..." вышла буквально в прошлом, то есть, в 2008-м, году. В ней впервые (!) – и, конечно, жаль, что не под нашим, вятским, авторством – опубликованы воспоминания Афанасия Васильевича (1827–1902), написанные им самим или под диктовку в Соловецком Спасо-Преображенском монастыре. В воспоминаниях он на 104 листах самодельной тетради (текст на полуслове обрывает его кончина) рассказывает о своём детстве и юности, становлении личности будущего монаха, о крестьянской жизни Вятки в 30– 40 годы ХIХ века. Воспоминания дополнены историческим очерком Василия Матонина о династии орловских пароходчиков и промышленников Булычёвых, духовных корнях былого русского предпринимательства. Издание её было поддержано грантом в региональном конкурсе по приоритетным направлениям развития науки в Архангельской области – жаль, опять же не у нас.

Пусть так, но мы, вятские, можем, как сказал Михаил Смышляев, "не в грех и по-светски" гордиться тем, что земляк наш, инок Афанасий Васильевич Булычёв, выбившийся в люди из бедной побочной ветви рода Булычёвых и ставший крупнейшим беломорским судовладельцем, сделавший столь много для возрождения церкви на Русском Севере, к старости удалившийся на Соловки и принявший монашеский постриг, упокоен здесь. И тысячи паломников, посещая Соловецкий некрополь во дворике перед церковью преподобного Германа, могут видеть саркофаг с его мощами из чёрного камня с изображением креста, якоря и сердца, пылающего любовью к Господу, и прочесть надпись на памятной плите на каменной стене о человеке, который упокоился здесь: "Крестьянин Орловского уезда Вятской губернии, потомственный, почётный гражданин, монах Соловецкого монастыря Афанасий Васильевич Булычёв. 8 апреля 1902 года, 75 лет от роду".

Факт упокоения нашего земляка и по тогдашней «табели о рангах» крестьянина именно здесь, в Соловецком пантеоне, представляется высоким и значимым еще и потому, что чести лежать столь близко «о Господе» удостоены всего шестнадцать, славивших Его при жизни своими подвигами. И какие личности и имена! Это епископ Тамбовский Игнатий, Соловецкие предстоятели в разные годы: архимандрит Макарий, архимандрит Дмитрий, архимандрит Порфирий, архимандрит Варлаам, а также последний Кошевой Запорожской грозной Сечи атаман Петр Кальнишевский. В стене по правую руку от входа помещены раки с мощами первосвятителей Соловецких.

Размышляя о судьбах представителей "многоярусного" генеалогического древа Булычёвых, других известных купцов Русского Севера, невольно приходишь к мысли, что самыми успешными и оставившими имя своё в истории были промышляющие прежде Царствия Небесного. И что земной путь всякого из нас не в стяжании благ материальных, а в поиске духовных основ бытия в краткости дней его.

Личность и вклад земляка нашего Афанасия Васильевича Булычёва в укрепление веры Христовой в Поморье, экономическое развитие Русского Севера достойны отдельного описания, и я еще вернусь к нему немного погодя.



ПОД КРЫЛОМ – МОРЕ БЕЛОЕ
Старенький "игрушечный" АН-24 вырулил на взлётную, замер на старте, зарокотал двигателями, собираясь с силёнками, – а потом убрали тормоза. Поплыли-побежали-понеслись стремительно, мелькая и размазываясь в пёструю полосу, ангары, луговины, вокзал, холмы – взлёт, и подобрались под крылья шасси. Прощайте, а может, пока до свидания, ставшие близкими сердцу Соловки. Когда-то приведёт вернуться сюда?

А лайнер меж тем ложится на курс, и можно отстегнуть ремни. Стюардесса-блондиночка в синем костюмчике, по Высоцкому, "надёжная, как весь гражданский флот", вышла от пилотов перед салоном, надела оранжевый спасательный жилет и стала рассказывать, как им пользоваться, поскольку "полёт проходит над морем". Она бойко шпарит наизусть инструкцию, написанную явно для моря Чёрного, поскольку в студёном Белом "спас" не нужен, и слушать её так умилительно!..

Лёта до Архангельска 45 минут. Валерий Евсеев, на три кресла впереди, уже пьёт апельсиновый сок, лысенький сосед его задремал. Молодой батюшка слева от прохода с видом смиренным читает тропарь. За иллюминатором – страна вечного солнца в блеске облаков глубоко внизу, над морем. Все. Минули и в прошлое ушли три счастливых дня на Святой Земле. А мыслями и сердцем ты ещё на Соловках, в сонме новых впечатлений — радостных и не очень. В том числе и тех, которые «не в тему» нашей особой Беломорской Экспедиции, но вспомнить о которых, пусть хотя бы кратко и оставить о них память — мой авторский долг.

Здесь, в небесах, пред вратами рая, в голубом сиянии заоблачной страны, в чистоте и свете высокого и вечного, особенно остро и с чувством тягостным представляется то, что творится под крылом на бескрайней и грешной земле. И кажется уже, что нет на ней твари гаже и пакостней, чем человек. Особенно у нас, где за десять веков политической истории государства никогда и ничего не рождалось иного, кроме разных форм диктатуры. И что бы ни задумали мы сотворить – всё равно тюрьма получается. И Соловки тому подтверждение, очень яркое в своём трагизме.

Будучи островным архипелагом, Соловки, помимо прибежища духа, ищущего чистоты и святости, уже в начале своей истории стали местом его унижения. Во все века и при всех государях сюда в заточение "на покаяние" ссылали... буквально кого попало. Бунтовщиков, чиновников, государственных преступников, офицеров, пьяных монахов, религиозных сектантов, не в меру разгулявшихся купеческих сынков, знатных вельмож, бродяг, не помнящих родства, осуждённых за религиозные преступления. В числе "знатных" игумен Троице-Сергиевой Лавры Артемий, основатель московской греко-латинской школы Арсений Грек, управляющий Тайной канцелярией при Петре I и первый российский посол в Турции граф Пётр Толстой, последний атаман Запорожской Сечи Пётр Кальнишевский, прадед А. С. Пушкина Сергей Пушкин и двоюродный дядя великого поэта Павел Ганнибал.

До конца ХVIII века Соловки не считались тюрьмой, а ссылаемые сюда содержались в приспособленных под камеры помещениях под братскими кельями, в кладовых, печурах крепостных стен, казематах башен, разного рода каменных "щелях". В 1798 году в монастыре была учреждена "регулярная" тюрьма, размещённая в Иконописной палате, и в ХIХ веке в ней содержалось постоянно 35–50 узников.

Однако в сравнении с тем, во что превратили Соловки коммунисты, будет даже "к чести" прежних государей сказать, что до 1903 года через здешние казематы прошли и закончили земной путь... немногим более трёхсот заключённых. Для трёх с половиной веков это немного, - как ни кощунственно будет так сказать. В 1903 году император Николай II вообще освободил Соловецкий монастырь от неподобающей ему обязанности быть местом ссылки и заточения.

Пришедшие к власти коммунисты с их идеологией "разрушения до основания" всякого иного мира и инакомыслия в мае 1920 года Соловецкий монастырь "упразднили"(?!), посшибали с маковок храмов кресты, понавешали на место их пятиконечные звезды и устроили в святой обители... концлагерь. В октябре 1923 года Совнарком СССР принял постановление учредить здесь Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), а в начале 1937 года его переименовали в тюрьму особого назначения (СТОН).

Трагический смысл аббревиатуры последнего названия сполна отразил условия содержания заключённых. Изощрённые издевательства, пытки, физическое уничтожение людей придали самому слову Соловки зловещее звучание. С 1920 по 1939 год через СЛОН и СТОН прошли многие десятки тысяч (!!!) заключённых, из которых 40 тысяч человек остались лежать в соловецкой земле. Вся она здесь пропитана кровью, причём в основном интеллектуальной элиты бывшего Советского Союза. Потому что самый смысл(!) советской тюрьмы – не просто лишить человека свободы, а ещё и унизить, сломать, растоптать его дух, убить его морально.

В 1932 году в приветственной речи по случаю очередного юбилея ВЧК ОГПУ землячок наш, «мальчик из Уржума», С. М. Киров так определил их задачу: "Карать по-настоящему, чтобы на том свете был заметен прирост населения". И с удовольствием констатировал: "У многих людей мы прекратили их физическое существование, на многих мы нагнали такой величайший, подобающий революции страх, что они и сейчас ходят с согбенными головами".

Зацените, - какой герой!..

Вся многовековая история Соловков сложила им образ поистине национальной голгофы. Но Соловки возрождаются. Наместник монастыря архимандрит Иосиф говорит об этом: "Всё в жизни совершается постепенно. И сейчас, после "советской зимы", нужен достаточно продолжительный период, чтобы листья души и цветы святости вновь возросли на нашей русской земле".

О масштабах разрушений, принесённых Соловкам в минувшем веке былой советской властью, вопиет каждый камень на территории Кремля. Многие помещения церквей и соборов пусты, а в стенах зияют кирпичи и камень. Главные Святые врата, ещё век назад поражавшие (по снимкам) своей красотой и величием, только начали реставрировать. От богатейшего расписного и резного интерьера Трапезной палаты ХIХ века не осталось и следа. Реставрационно-восстановительные работы идут повсюду, но сколько лет и десятилетий потребуется, чтобы форпост православия здесь, на Севере земли русской, предстал в должном и достойном величии града Небесного Иерусалима – духовной лечебницы притекающих сюда?!

 А сколько их было по Руси нашей бедной, - униженной, растоптанной, расхристанной, - этих СЛОНов и СТОНов – соликамских, сибирских, северных?!.. Уж поистине, - по Солженицыну, - Россия — страна-ГУЛАГ...

...А под крылом в голубой дымке полдня пока всё то же море Белое, но Архангельск уж скоро, и стюардесса просит пристегнуть ремни.



АРХАНГЕЛЬСКИЙ ГОРОД ВСЕМУ СВЕТУ ВОРОТ
Рождением Архангельска мы обязаны... англичанам.

К середине ХVI века, когда Россия ещё пребывала в полудикости, Франция, Испания и Португалия уже имели свой торговый флот и делили экваториальный мир на колонии. Англия, несмотря на островное положение, первостатейной морской державой не была и опоздала на этот "всемирный пир". Но поскольку степень развития мануфактур также требовала внешних рынков сбыта, весной 1553 года 15-летний король Эдуард VI, не иначе как по детской глупости, послал сразу три корабля в неизведанный Ледовитый океан проложить северный торговый путь в богатые Индию и Китай. Капитаном одного был Ричард Ченслер, двух других – Гуг Виллоби.

Затея короля оказалась неудачной. Во время бури корабли Виллоби разбились у берегов Лапландии, и уже зимой следующего года лопари-рыбаки нашли обе команды замёрзшими, а самого Виллоби – заледеневшим в шалаше над судовым журналом. А Ченслер в тот же год, обогнув Золотой Нос (Кольский полуостров), вошёл в море Белое и 24 августа причалил к берегу в устье Двины у Никольско-Карельского монастырька.

Увидев людей, изумлённых их появлением, англичане узнали, что берег сей – российский, и сказали, что имеют к нашему царю от их короля письмо. Послали гонца. 23-летний Иоанн IV, тот самый, который потом стал Грозный, будучи уже тогда в поре начала психического расстройства, оценил, однако, важность визита, принял и обласкал Ченслера, а в феврале 1554 года отпустил его с ответным письмом, в котором уверял, что английских купцов и послов в России ждёт "дружба, защита, свобода и безопасность".

Письмо и рассказ Ченслера произвели в Англии фурор, тут же составилось сообщество купцов для торговли с Россией, и в 1555 году Ченслер вторично повёл к нам два корабля, гружёные сукном и сахаром. В скором времени за ним потянулись купцы из Скандинавии, Европы, и Никольская пристань с некогда бедным уединённым монастырьком и пятью домиками при нём и другие пристани, появившиеся вскоре в устье Двины и на месте нынешних Архангельска, Новодвинска и Холмогор, сделались местом... международной торговли. И когда в 1693 году здесь впервые появился юный Пётр, он увидел картину, которую известный певец Поморья Б. В. Шергин представил так:

"От необъятной дельты Двины в необъятный океан на полночь развеличилось Белое море, наш светлый Гандвик. Тут островами обильно: пески лежат и леса стоят. Где берег возвыше, там люди наставились хоромами. А кругом вода. От архангельских пристаней беспрестанно отплывают корабли во все стороны света. На запад – в Норвегию, Швецию, Данию, Германию, Англию. На север – к Новой Земле, на Шпицберген, на Землю Франца Иосифа. Двина под городом широка и глубока –  океанские парусники ходят взад и вперёд. Одни к пристаням идут, другие стоят, бросив якоря на фарватере, третьи, отворив паруса, уж побежали в студёное раздолье. У рынков, у торговых пристаней рядами покачиваются шхуны с рыбой. Степенно на парусах или на вёслах летят острогрудые двинские карбасы".

Только русских торговых кораблей не нашёл Пётр на архангельском рейде, хотя товаров российских было немерено. Это и определило судьбу Архангельска – быть ему столицей Русского Севера. И развивался он при Петре Великом и благодаря ему "на столичный манер". Именно Архангельск, Соломбала и Вавчуга, где лично государем были заложены первые верфи и собственноручно спущены им на воду первые корабли, стали родиной Российского торгового и военного флота. Именно Архангельск стал первыми российскими воротами, распахнувшимися в неизведанный свет для множества научных географических экспедиций, и первой огромной гостеприимной пристанью для сотен в каждое лето (!) кораблей со всего света с товарами и мастеровым людом.

А по всему этому именно Архангельску суждено было стать не только хозяйственной, но и культурной столицей Русского Севера. А Вятской земле нашей – отсталой провинцией, южным пограничьем государства в государстве.

За этой фразой не "фронда" с претензией на некое будто бы открытие, а лишь повторение давно известного всякому историку и культурологу. Именно наш Русский Север, бывший во все времена огромным этническим "котлом", сформировал, однако, вполне определённые основы духовно-нравственного менталитета именно нашего русского этноса. Мифология, этнография, устное творчество, художественные промыслы, верования, народные праздники, костюм, язык, родной очаг, семейные устои – всё это у нас единое, в крови и когда-то составляло ЛАД. Минувший век с его передрягами внёс в этот лад почти полный РАЗЛАД, и именно Архангельск, как столица, взял на себя роль возродить и УЛАДИТЬ то, что осталось от порушенного. И делает он это со столичным размахом и в пику и науку "провинциальной" нашей Вятке.

Едете ли вы на такси или в автобусе, идёте ли пешком по старой части города, новым ли кварталам – куда нашему Кирову?! Одних музеев – числом 28. Но этим, может, нас и не удивишь. А вот что для архангелогородцев гордость и любому гостю доступно, так это проспект Чумбарова-Лучинского, а по-простонародному – Чумбаровка. Проспект короткий, всего километр, в старой части города, в двух шагах от набережной Двины, и тем в народе любим и знаменит, что вот уже третий (!) десяток лет он пешеходный, закрыт для авто и отдан... под музей старинного Архангельска. И не просто отдан, а всё время пребывает в  стадии придания ему и возвеличения этого образа. К тем, что с прежних веков остались, сюда свозят (!) и устанавливают дома характерной для Севера и  интересной архитектуры с мезонинами, крылечками, фронтонами, прочие предметы былых времён, художественные формы городского "интерьера". Здесь проводят фольклорные праздники и разного рода "культурные массовки" и во всякое время просто приходят погулять и отдохнуть.

Справедливости ради надо признать, что сами архангелогородцы считают, что идея с Чумбаровкой не удалась — не сложилось, мол,  духа старого города. Однако, а где у нас в Кирове притулиться душе среди шума и гари? Где задержаться хоть на минутку в мире старинной нашей Вятки? А здесь...

Вы идёте по этому километровому (!) музею, любуетесь древним городом и видите вдруг... взметнувшегося на кончике хвоста над асфальтом огромного налима с усами на губах, которого оседлал развесёлый-залихватский парень в полушубке и валенках. И всё это так искусно-тонко выполнено в бронзе, и так всё "в образ", что от бесшабашно-счастливого выражения лица "удачливого" рыбака, от жеста победно вскинутой руки его глаз не оторвать!

А вон на углу – ба-а!.. коллега мой! – писатель-сказочник начала прошлого века Степан Григорьевич Писахов. Длинное пальто, борода, усы. Руку мне вежливо-приветственно протягивает. Сам уже тёмный весь, а рука захватанная сияет – и крепкое бронзовое рукопожатие. Всю жизнь он писал для детей и о зверушках, и потому теперь к ноге его кот, тоже бронзовый, ластится, а со шляпы... опять спилили, в четвёртый уже раз (!), бронзовую ласточку. И весь культурный Архангельск в трансе: у Писахова опять ласточку спилили!..

Где это у нас, на Вятке, чтобы так вот писатель посреди улицы стоял и все бы подходили здороваться за руку и благодарить за творчество?! Одно слово – отсталая культурная окраина.

А сколько кругом, в Архангельске и около, такой реставрации истории прекрасного Поморского края! Это восстановление центра международной торговли тех веков – каменных Русского и Немецкого гостиных дворов, построенных ещё в 1684 году по указу Алексея Михайловича, отца Петра I. Или той же Новодвинской крепости, уникального фортификационного сооружения эпохи петровских преобразований, – первой каменной бастионной крепости в России. Почти восстановлен и скоро откроет двери новый музей в знаменитом огромном усадебном доме К. Е. Плотниковой на улице Поморской. Перечисления можно продолжать. А у нас в Кирове с домиком Витберга сколько уже носятся лет безрезультатно?! Поистине станешь космополитом.


БЫЛОЕ И ДУМЫ
Все мы, сухопутные нынче мореходы, прилетели в Архангельск впервые, прожили здесь три дня, но лично для меня они  были словно давно ожидаемой... прогулкой по собственной памяти сердца. Столько здесь связанного опять же теми зримыми и незримыми нитями с пережитым реально или в мыслях.

Дождливым почти вечером (непонятно было, как лайнер наш вообще приземлился в дождь?!) в аэропорту Талаги встречал нас на пассажирской «Газели»... земляк наш, Михаил Иванович Тестов. Он, бывший кадровый военный, подполковник пограничных войск, служивший в тех же местах в Забайкалье, где проходили срочную службу на границе мы с моим другом и членом команды Михаилом Смышляевым, – сегодня успешный архангельский бизнесмен, руководитель известного на Русском Севере "бизнес-инкубатора" – учебно-консультационной фирмы "Предприниматель". Помимо этого он - председатель вятского землячества в Архангельске, поскольку по рождению - вятский. Поселил нас на три дня на... берегу Двины, в общежитии мореходного училища, и не жалел собственного времени для выполнения наших желаний, организации экскурсий по городу. Именно благодаря ему и случилось много добрых и памятных встреч.

Вот улица К. Маркса, дом №12. Здесь многие годы жил и работал коллега мой по литературному цеху российский писатель Николай Кузьмич Жернаков. Скончался 15 декабря 1989 года. Теперь на доме – памятная доска. Хорошо его помню по семинару молодых писателей Нечерноземья, который проводился под Сыктывкаром, в санатории Лемью на берегу Вычегды, шестью годами ранее его кончины, в сентябре 1983 года. Тогда я, начинающий писатель, прилетел сюда из Кирова с первой своей повестью, и помню, с каким бережным для авторского самолюбия и в то же время требовательным для творчества подходом разбирал Николай Кузьмич мои пробы пера, а потом рекомендовал ее в первую мою книгу “Старые истины» тогдашнему Волго-Вятскому издательству. А через пару лет она, благодаря его протеже, благополучно и вышла, с чего я «есть-пошел».

Уместным будет забежать на день вперед и вспомнить, как «завтра», гуляя всей командой по... Вологодскому кладбищу, я нашел могилу другого (не архангельского — ненавижу унизительные для нас «географические скрепки») российского писателя - Владимира Личутина. Высокий постамент, гранитный погрудный бюст, красивое мужественное, совсем не «каменное» лицо, вьющиеся, совсем «не каменные» волосы. Вспомнилось многое прочитанное у него, и вспомнилось, как в ту же юную для меня писательскую пору тогда неизвестный мне Личутин, будучи в ранге члена редколлегии столичного журнала «Юность», «зарубил» и не пустил на его страницы одну из моих первых повестей. И правильно сделал, раз талантом (под прессом гордыни скажем — к тому времени) не вышел. Однако, вот ведь довелось встретиться... 

Веком раньше, в ноябре 1910 года, сюда по этапу был доставлен осужденный за революционную пропаганду другой мой земляк, писатель-романтик Александр Степанович Гриневский — Грин. Ссылку отбывал на Кегострове, в Пинеге, потом — в Архангельске. Здесь написал повесть «Жизнь Гнора», рассказ «Сто верст по реке» и другие. С ним не только меня, но и всю нашу команду связывает множество воспоминаний и дел.

В 1998 — 2001 годах мы впервые в истории нашего края прошли почти полторы тысячи километров по главной реке нашей области Вятке от истока до устья ее на Каме на сделанной собственными руками трёхмачтовой двенадцатипарусной бригантине под алыми «гриновскими» парусами и посвятили поход 120-летию со дня рождения писателя. Неоднократно бывали у него на родине в городе Слободском, участвовали во многих посвященных ему мероприятиях в Слободском и Кирове и подарили один из алых парусов той бригантины недавно открытому в его родном городе музею.

Именно под алыми парусами, которые стали главным, как сейчас говорят,  «брэндом» вятских романтиков, мы шли все минувшие четыре года (2005 - 2008) - по древнему водному торговому пути вятских купцов на одномачтовой двухпарусной яхте «Ксенофонт Анфилатов» и пронесли алые паруса по всему Русскому Северу со «шлейфом» иллюстрированных полосных очерков об этом во всех районных газетах по берегам Двины. Причем, оба эти путешествия остались и останутся теперь навсегда во многочисленных публикациях в газетах, журналах и отдельных книгах. 

И не только вятских! В один из дней, гуляя по Архангельску, зашли в огромный книжный магазин в центре. И - представьте наше удивление, когда на одной из витрин увидели один из номеров литературно-художественного и общественно-политического журнала «Двина», соучредителем которого является областное отделение Союза писателей России, и нашли в нем третий и заключительный блок моих очерков о нашей Беломорской Экспедиции, которые этот ежеквартальный журнал печатал весь 2008-й год и осуществлял тем самым информационную поддержку экспедиции. Это не что иное как факт самого тесного и полезного творческого содружества двух соседних регионов в единой для нас стране, называемой - Русский Север. И конечно, мы тут же купили этот единственный, дорогой нам, экземпляр, один из четырех тысяч экземпляров с очерками о нашей экспедиции, разошедшихся по всем библиотекам и творческим организациям огромного Архангельского края.

Жаль, что неоднократные попытки создания аналогичного издания у нас на Вятке так пока успехом и не увенчались. И уж совсем зависть берет, когда держишь в руках изумительно издаваемый, богато иллюстрированный, новый  и такой весь «парадно-глянцевый» исторический журнал "Архангельская старина", цель которого возродить историческую память, помочь северянам вспомнить историю и культуру Поморья. А у нас на Вятке, жаль, - опять ничего.


ЛАМПАДЫ СВЕТ НЕУГАСИМЫЙ
С Соловков в Архангельск летели мы.. на кладбище. И это совсем не черный юмор, а цель визита сюда, одна из главных нынче, на финале. Побывать в Архангельске на кладбище, найти могилу Ксенофорта Анфилатова, поклониться праху великого земляка мы решили еще шесть лет назад, когда родилась идея экспедиции. Однако, Анфилатов, напомню, скончался, в 1820 году, гранитное надгробье было установлено в 1864, и где конкретно искать его могилу теперь, по прошествии стольких лет, было совершенно непонятно.

Единственным маленьким утешением и «наводкой», которая казалась нам веской, был план старинного Архангельска конца ХVIII века, подаренный в дорогу слободским краеведом Сергеем Шуклиным. Городок на нем совсем еще маленький, очень компактный, с четкой планировкой улиц, и на северо-западной окраине его ясно обозначены два маленьких кладбища — русское и немецкое, расположенные рядом. К тому времени я уже знал, что причина «сортировки» умерших, кому где в одной земле лежать, была в основном национальная. На русском хоронили в основном русских, то есть христиан, точнее - православных. На немецком - «немцев». Но вовсе не тех, которые были немцами по национальности, а всех иностранцев — датчан, норвежцев, шведов, ангичан и тех же немцев, - которые, оказавшись по купеческим, иным ли делам в Архангельске, умирали  здесь. Потому что у поморов тех веков немцами считались все «асеи» (от английского — I say) - приезжие нерусские. Тем более, что большинство из них были католиками или протестантами, а то и носителями иной веры.

Нам думалось, - ну да, прошло столько времени, и теперь эти кладбища наверно в центре города. Но когда Михаил Иванович Тестов подарил нам карту современного Архангельска, кладбищей на нем мы нашли целых … пять. В том числе и «наше» и правда почти в центре. Официальное название его — Вологодское. Потому, наверно, что на него от набережной Двины выходит одноименная улица. Неофициальное второе - Кузнечёвское — от названия самого ближнего к городу восточного рукава Кузнечихи начавшегося «веера» дельты Двины.

На другой день, а было это 18 августа, по местным меркам — осень, с утра зарядил дождь, мелкий и нудный, ладно - без ветра. Одевшись потеплее, взяли зонтики, пошли, благо оказалось оно недалеко.

Кладбище это, по рождению первое, самое старое и потому — самое «дикое».  По сути это лес, даже не прореженный, в болотистой низине, где по редким «улицам» среди могил местами положены на подкатнях высокие мостки, чтобы люди не вязли в жиже среди кочек. К тому же все оно заросло малинником и прочим мусорным «кустарным разнотравьем» в человеческий рост, - так что того и гляди потеряешься. И чем больше мы бродили по нему, насквозь мокрые снизу и сверху, тем меньше оставалось надежды увидеть среди стволов и ветвей высокое надгробие из красного гранита на могиле Анфилатова и такой же высокий белый крест рядом — на могиле его сына Ираклия. Тем больше идея таких вот поисков казалась нам  просто глупой. Ведь с тех пор  минуло почти два века!..

Часа два мы вшестером бродили под дождем среди «свежих» могил с датировкой успения «жителей» их в лучшем случае начала ХХ века, пока не наткнулись на  массивное из красного полированного гранита “надмогилье» некоего, судя по надписи барельефом... немца. Сомнения рассеялись, - это было то самое, «немецкое», то есть иностранное, иноверческое, кладбище, и поиски решили прекратить.

И то сказать, - вести их сегодня таким вот методом просто бессмысленно. Вернувшись домой, занялся эпистолярием — разослал письма по архивам. Ответы тоже ничего не прояснили. Все ссылались на давность лет, на вполне вероятную «утрату» захоронения. А еще были ссылки на возможность захоронения «на Быку», то есть на кладбище в Соломбале, на острове в дельте к западу от города. Раньше здесь была знаменитая Быковская судоверфь, построенная еще в 1732 году купцом и промышленником Н.С. Крыловым, совладельцем которой являлся Ксенофонт Анфилатов.

Вообще говоря, эта тема огромна и ждет своего исследователя. Едва ли дождется. Мир поменялся. На дворе другая общественно-экономическая формация — что-то вроде переходного периода от русского (читай — тюремного) социализма к русскому (читай — воровскому) капитализму. И кому сейчас какое дело до былых духовных ценностей? Носители их — писатели и историки даже моего нынешнего возраста — потихоньку уходят в мир иной, и все меньше надежды, что кто-то захочет в свое удовольствие копаться, как мы, в недрах культуры. Хотя для нас, вятских, в истории Поморья, есть целые нетронутые не пласты — континенты!

Кто, например, и когда обратится к архангельскому периоду жизни и деятельности нашего Ксенофонта Алексеевича Анфилатова? Или к поре Поморья и Подвинья веком позже? Для ученого-историка, романиста-прозаика,  живописца-художника тема эта — жила золотая. Вникните вниманием!

Ученый-историк, не трудясь копанием в «хронологической пыли», сразу увидит, что вторая, самая активная и драматическая половина жизни Анфилатова почти полностью прошла в Архангельске. «Начальная», третья купеческая гильдия досталась ему по наследству от отца и дяди уже в 12 лет. В 17, по нашим меркам ребенком! - он  сам получил уже вторую и имел паспорт на торговлю в российских и малороссийских городах и в Сибири. В 22, когда в этом возрасте нынешние многие еще балбесы-балбесами, он впервые появился в Архангельске и начал оптовую хлебную торговлю, занялся откупами и подрядами. В 28 покупает первый корабль и начинает торговлю со Скандинавией и Западной Европой. К 40 годам он уже соучредитель и совладелец «Беломорской торговой компании» по рыбным промыслам в Белом море, и в его адрес уже десятками идут из-за границы суда с товарами! Еще через три года он опять же первым в целой необъятной купеческой России начинает - на своих судах! - заокеанскую торговлю с Америкой.

Горбатясь в архивах, сей знаток древности сразу заметит, сколь велика в деловом возвеличении земляка нашего роль поморов коренных — самых крупных предпринимателей Архангельска, купцов и промышленников Поповых, Алексея Ивановича и его сына Василия Алексеевича. Мужей в истории Беломорья столь же знатных, сколь знатен  Анфилатов у нас на Вятке. И обязательно обратит внимание, сколь много идентичного в их - там и тут «первых» - в деловой жизни, так что не понять порой, кто кого «копирует».

Выходец из Заостровской волости А.И. Попов к 42 годам имел салотопенный  и пековаренных заводы и морской корабль. Созданная им фирма «Алексей Попов с сыном», отправляла за море муку, льняное семя, говяжье сало, мягкую рухлядь (меха), смолу, рогожи, щетину, многие другие ходовые товары. В конце ХVIII - начале ХIХ века Поповы ежегодно принимали из-за границы более полутора десятков кораблей, прибывавших в их адрес, и столько же загружали российскими, в частности нашими, вятским товарами, и отправляли в страны Скандинавии и Европы. Годовой оборот их составлял до 230 тысяч рублей — по тем временам сумма огромная. В деловой жизни Архангельска традиционно сильно было влияние иностранцев, а потому к 1815 году из 11 купцов первой гильдии коммерции советник Василий Алексеевич Попов остался здесь единственным русским.

Ученый муж, конечно, обратит внимание, что успехи в предпринимательстве для всех троих вознаградились общественным признанием. Подобно тому, как Анфилатова дважды избирали Слободским бургомистром, отца и сына Поповых также избирали городскими головами Архангельска. Оба:Анфилатов в 1810 в Слободском и Василий Попов в 1848 в Архангельске открыли всяк на своей родине первые общественные банки. К концу жизни Попов и Анфилатов разорились, но банки их успешно существовали до 1918 — 1920 годов. И два века уже в ГААО (госархиве Архангельской области) никем не тронутым грузом лежат тома дел о банкротстве Ксенофонта Алексеевича, рожденные специальной комиссией, которая три с половиной года (!) «подводила официальный итог» сколь многогранной, столь и многославной деловой жизни Анфилатова. И здесь же, а может, где в другом, теперь уж никому не нужном архиве, если таковой вообще сохранился, лежат в пыли веков чертежи кораблей, которые строил Анфилатов «со товарищи» на верфи в Соломбале. То-то богатейший для науки материал!

Романисту-прозаику в судьбе Анфилатова, человека и гражданина, материала хватило бы на книгу в три пальца. Первая жена его умерла в молодые годы в Слободском. Сын Ираклий утонул в Вятке, но похоронен был в Архангельске. По прошествии лет рядом с ним похоронен был и сам Ксенофонт Алексеевич. Вторая жена, дочь Алексея Попова и сестра его сына Василия Анна Алексеевна, была лишь на три года старше младшей дочери Анфилатова. Именно в ее доме и на ее «хлебах» доживал в бедности и на ее юных  руках скончался Анфилатов, совсем еще недавно богатый и славный, но скоро забытый всеми наш земляк.

Знаток души и художник слова никак не минул бы воображением один по-своему драматический факт и день в конце жизни Анфилатова. Ксенофонт Алексеевич, напомню, скончался 19 апреля 1820 года, а несколькими месяцами раньше, 28-31 июля 1819 года Архангельск посетил Александр I. Государь побывал в местах, вязанных с Петром Великим, общественных учреждениях, принимал местную знать и купечество. В благодарность за радушие, к нему проявленное, он даровал Архангельску разные льготы, а купцов и мещан освободил... от всех платежей в казну (!). Эти щедро рассыпанные царские милости и высочайшее государево внимание обошли и никак не коснулись Анфилатова. Где же было вспомнить о нем, совсем еще недавно первом дипломате России в Америке, положившем начало торгово-дипломатическим отношениям между двумя великими странами, а теперь старом и больном банкроте, государю России в пышности и блеске балов? Что мог думать об этом человек, открывший торговую дорогу в Америку через моря и океаны и забытый теперь всеми? Что мог чувствовать и как переживать это невнимание к нему, некогда первым во всей купеческой России благословленному Александром на торговлю с Америкой? Кто и когда потщится ли ваять пером чувства тех дней в душе человека, открывшего Россию Новому свету?

Живописец-художник, буде тем более одаренным кистью мариниста, немало вдохновился бы теми временами, представив картины поистине эпические. Ибо ХIХ век был «золотым», не только для писательства, но и для купечества. И если для первых, служителей богемы, это лишь образ в изящной словесности, для вторых, людей практичных... - «золотой баланс» удачных десятилетий.

Вот, к примеру, случайно взятый год 1841, для торговли не самый удачный, то есть «средний». По Сухоне от Москвы и Вологды, от наших вятских южных пределов по Лузе и Югу, а потом по Двине в Архангельск с товаром приплыло 2103 различных судна (!). В их числе 153 барки, 543 карбаса, 547 плотов и множество других самосплавных «посудин». Все они вместе доставили на Север товару на 3 миллиона 273 тысячи и 284 рубля (!). На этих судах в город прибыли более пяти тысяч человек, в том числе 1196 крестьян и купцов из Архангельской губернии и 3820  из Вятки и других городов. Кроме того из Поморских, то есть по Зимнему и Летнему, Кемскому, Терскому берегам, от лопарей расположенных на Коле деревень и сел в Архангельск пришло более 850 судов. А добавьте к этому 244 (!) иностранных корабля, которые бросили якоря у архангельских пристаней. И все это - по счету даже самому большому, то есть за четыре теплых месяца, с мая по август, до сентябрьских холодов, хотя основное количество приходится на начало навигации. Прикиньте на счетах, и у вас получится почти по 30 судов в день(!).

Но это, по-купечески сказать, бухгалтерия, а для живописца-мариниста — сюжет. Богатое воображение художника уже рождает целые «полотна», сцены и картины, достойные кисти Айвазовского или Брюллова. Вот день конца мая. Синева небес. Блеск солнца. Свежая морянка. У Красной пристани, по берегам Соломбалы, по Кузнечихе, другим прибежищам и рукавам начавшейся дельты лес мачт! Сотни кораблей — океанских парусных, шняк и карбасов, стоящих густо, борт к борту. С раннего утра, еще до солнца и пока не упадет оно за край полуночный, в тесных проходах меж рядами их, подальше, на взводне, где вечный колышень, снуют, сверкая веслами, ёлы от кораблей на берег с товаром заграничным и обратно - с товаром за границу. Потная усталая «слишта» и «асеи», согбенные под тяжестью бочек и мешков, узлов и коробов таскают вверх и вниз по корабельным сходням под окрики и мат приказчиков всю эту прорву товаров на продажу или купленных. Кругом — гомон, говор, многолюдье. По пристаням, в лавках и палатках, а порой и прямо на судах, везде, где можно приснаститься, ряд — рукобитье порой на  тысячи, а споров — вокруг каждой копейки. Всяк свою выгоду блюдёт. И все это шумно, пестро, радостно! И всё это — ярмарка и праздник! А над всем этим клик бакланов и чаек в глубокой лазури.

Только они, крикливые чайки, да синь небес, да ветер с моря Белого остались с тех времен. Но сонм воспоминаний о том, чего не видел, охватит невольно, когда стоишь на набережной  Северной Двины у Красной пристани, на том месте, куда к памятнику Петру Великому за спиной у тебя выходит улица Воскресенская. Напомню, кстати, что памятник этот из бронзы и в натуральную величину был торжественно открыт здесь, на берегу Северной Двины, в месте основания Архангельска, 27 июня 1914 года.

Сегодня уже 20 августа 2009-го, с утра свежо, пляж пуст, а по раздолью Двины скользят вдоль берега, накренившись мачтами под ветром,  две яхты. Вдали справа — знаменитая Соломбала — историческая «мастерская» Архангельска. У причалов — большие корабли. Вот здесь два века назад, жил, хлопотал по своим делам наш Анфилатов.  Здесь, по-местному говоря, на Быку, ходил он сохозяином по верфям среди крутобоких кораблей на стапелях да нахваливал искусных корабелов, чтобы более радели мастерством. Именно здесь в 1821 году со стапелей Архангельского адмиралтейства сошел один из лучших кораблей российского парусного флота — 36-пушечный фрегат «Крейсер», вошедший в историю трехлетним (1822 — 1825) кругосветным плаванием под командованием прославленного флотоводца Михаила Петровича Лазарева.

Какая толща лет, эпох и явлений минула с тех далеких пор! Какое острое чувство ностальгии по былому пронзает, когда, подставив лицо холодному, с океана Ледовитого, порывистому ветру, стоишь, подобно Петру Великому памятником в пяти шагах  от тебя, как в юности...

На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн
И вдаль глядел.
Пред ним широко
Река неслася, бедный челн
По ней стремился одиноко...»

Но все это - лишь игра воображения, а в душе - лампады свет неугасимый древней народной культуры и духовности, как в этой северной  былине:

…А и все на пиру пьяны-веселы,
А и все на пиру стали хвастати.
Толстобрюхие бояре родом-племенем,
Кособрюхие дьяки – большой грамотой,
Корабельщики хвалились дальним плаваньем,
Промысловщики-поморы – добрым мастерством:
Что во матушке, во тихой во Двинской губе,
Во богатой, во широкой Низовской земле
Низовщане-ти устьяне промысловые
Мастерят-снастят суда – лодьи торговые,
Нагружают их товарами меновыми,
А которые товары в Датской надобны.
Отпускают лодьи-те за синё море,
Во широкое студёное раздолье.
Засвистит в парусах уносная поветерь,
Зашумит, рассыпаясь, крутой взводень,
Придёт время наряду и час красоте.
Запоёт наш штурман былину:
"Высоко-высоко небо синее,
Широко-широко океан-море,
А мхи-болота и конца не знай
От нашей Двины, от Архангельской…"


ВРЕМЯ НАРЯДУ И ЧАС КРАСОТЕ
Эту строку из поморской былины очень уж хочется сделать оглавием следующего краткого рассказа. Ибо за пять лет экспедиции много у нас было «нарядов», а  «часов красоты» так по пальцам счесть. И в прошлом году еще собирались причалить к берегу у Малых Корел, да не задалось. Зато уж нынче посвятили им день. Потому как не только по рекам маршрута, а по всему Русскому Северу, на все четыре ветра, место это уникальное.

Именно здесь, если по Двине, так в дневной переход до Архангельска, расположен крупнейший в России государственный музей деревянного зодчества и народного искусства «Малые Корелы» - символ Русского Севера, легенда о его старине.

Годом рождения его считается далекий 1964, когда  по идее архитектора Архангельской научно-реставрационной мастерской В.А. Лапина, поддержанной Министерством культуры СССР, Архангельский облисполком принял решение «Об открытии этнографического музея-заповедника деревянного зодчества на открытом воздухе». В 1968 году сюда перевезен первый  памятник архитектуры, а для посетителей музей открыт 1 июня 1973 года. Получилось, что мы побывали здесь в год 45-летия музея, месяцем позднее юбилейных празднеств.

И вот ведь что поражает сразу! Музею скоро уж полвека. За это время с карты мира исчезла империя – Советский Союз, сменилось семь (!) Генеральных секретарей  ЦК КПСС и президентов-"реформаторов", добрая полусотня (!) опять же коммунистических, совковских и прочих первых лиц Архангельска и области, пришла другая экономическая формация, а музей развивается и процветает. Значит, крепка, не в пример опять же вятской, историческая память поморов, передающих эстафету сохранения народной культуры и духовности, вопреки всяким временным,  экономическим и политическим передрягам.

Сегодня в этом самом крупном в России музее под открытым небом на 140 гектарах в живописной холмистой местности  воссоздана  этнографически целостная картина жизни северорусской деревни, основных хозяйственных занятий шести ее географо-этнографических зон. Благодаря многолетней исследовательской деятельности ученых Архангельска, Санкт-Петербурга, Москвы, здесь собраны более 120 памятников северного деревянного зодчества, представлены все типы северорусских жилищ и культовых сооружений ХVI – ХIХ веков, обнаруженные на огромной территории края и свезенные сюда на тракторах, машинах, по железной дороге, на баржах по рекам и даже вертолетами. Собраны коллекции домашней утвари, орудий труда, транспортных средств, крестьянской одежды, произведений древнерусской живописи, домовой росписи, - всего более 20 тысяч музейных предметов.

«Малые Корелы» хорошо известны не только в России, но и за рубежом. При нынешнем населении Архангельска в 350 тысяч, музей ежегодно посещают около 150 тысяч человек. За 45 лет, то есть до нашего появления, здесь побывали четыре миллиона любителей и ценителей древней народной культуры. И молодой директор музея Андрей Шаев, на правах гостеприимного хозяина встретивший и пригласивший нас, вятских путешественников, полюбоваться его «вотчиной», поздравил с тем, что мы открыли пятый миллион его гостей.

Говоря о гостях и посетителях, я намеренно обхожу слово «экскурсант». Потому что, помимо «обычных» экскурсантов, приезжающих, как правило,  корпоративами, здесь всегда полно участников многочисленных праздников, приуроченных, как правило, к народному календарю: зимние святки, Рождество, Крещение, поморская масленица, Пасха, Троица, праздник Ивана Купалы, фестивали плотницкого мастерства «Поморский дом», а также разные народные гуляния с играми, забавами, катанием на лошадях.

Особая заслуга музея - колокольные звоны. Здесь собрана коллекция из более 100 колоколов и восстановлена техника северных перезвонов. Под руководством главного звонаря России, живущего в Архангельске, организована школа звонарей. Именно благодаря ему и «Малым Корелам» зазвучали звонницы по всей России.

Молодые пары Архангельска традиционно приезжают сюда, чтобы в столь памятный в их жизни день прикоснуться к народной духовной культуре. И в связи с этим всем экскурсантам, как счастливую легенду, рассказывают  случай, когда одна из экскурсанток, осматривая с подружками жилище богатого Поморского крестьянина, к удивлению всех, заявила вдруг:

-А этот дом мой — моего деда. И я хочу устроить здесь собственную  свадьбу.

И свадьбу ей в этом доме не просто «устроили», а превратили ее в широкое народное гуляние — представление по всей старинной свадебной режиссуре с полным набором фольклорно-этнографических действ, такую, какие бывали в старину. И с тех пор подобные свадьбы, современные и реальные, но превращаемые работниками музея и фольклорными коллективами Архангельска в театрализованные представления проводят до сих пор, да приглашают на них в «глядельщики» экскурсантов и гостей..

Эти благодарные и полные белой зависти нас, вятских, к архангелогородцам мысли и чувства приходят потом, а здесь целый день — одни впечатления.

Утром с автобуса встретила нас экскурсовод Мария Кузьмовская. Красивая, статная, в ярком  цветастом сарафане до пят, короне-подвеске из жемчугов надо лбом, она и сама как музейная ценность, будто северная крестьянка в праздник. Накануне Михаил Тестов договорился с ней на «полную программу», и, проведя в главные ворота, она усадила нас в «машину времени» и увлекла в полет по векам и весям необъятного Поморья.

Территория музея разделена на сектора по географо-этнографическому признаку. В Мезенском, что со стороны Двины, помимо характерных для мезени домов, привлекает взгляд каскад лестниц по склону холма с амбарами и банями. В доме крестьянина Лимонникова, привезенном из деревни Ёлкино, — предметы рыболовства, а около - коллекция речных и морских лодок.

В Пинежском — несколько домов в «порядок», то есть в одну линию. Избы, амбары, колодец, прясла, гумно, усадьба богатого крестьянина Филина, бани, амбар-магазея. В стороне, в таежном массиве - охотничья избушка, курные избы сенокосной деревни. Еще подальше, совсем в лесу - один из самых ценных памятников музея — Троицкая часовня (1728).

В самом большом секторе, Двинском, произведения зодчества Подвинья, собранные по селам и деревням, расположенным по берегам главной реки края. Украшение его - Георгиевская церковь из села Вершина, построенная и освященная в 1672 году — в год рождения Петра Великого. Подивишься невольно, - как строили! Деревянная, а живет уж четвертый век! Из изюминок здесь - усадьба старообрядцев, кузница, качели, зерновой амбар, ледник для хранения продуктов летом, баня, колодец-журавль на усадьбе вычегодского крестьянина Щеголева.

Особое украшение музея - ветряные мельницы всех типов: на «стойках», на «ряже», столбовые на «раме», шатровые «голландки». Призывно двигая крылами, они встречают каждого на входе в Каргопольско-онежский сектор, который открывается у главных ворот. Украшение его — ансамбль Вознесенской кубовой церкви, родившейся три с лишним века назад, в 1669 году(!) и проводящей здесь свою красивую старость в заботе ученых и внимании посетителей. Вокруг нее, как бывало в старину, - бедные крестьянские избы с их скудным внутренним убранством.

Вот дом-двор бедняка Полуянова (Конец ХIХ века. Олонецкая губерния. Каргопольский уезд). Типичный для Каргополья четырехстенок на высоком подклете с примыкающим двором. По центру горницы глинобитная печь, топившаяся по-черному, когда дым поднимался к потолку и выходил на улицу через волоковое окно над дверью. За печью — женская половина. Здесь готовили пищу, занимались рукоделием. По стенам — несколько полок с бураками и бурачками, кринками, тремя белыми фаянсовыми (для гостей и праздников) тарелками, медными кружками и стаканами. Из предметов «роскоши» - ковши и две медные, художественной выделки, ендовы, уже знакомые по районным музеям по реке, бронзовая ступа с пестом. Самый красивый предмет — медный самовар, «одногодок», должно быть, с моим, купленный кем-то на Алексеевской ярмарке в Котельниче в конце ХIХ же века и невесть каким образом пришедший ко мне в виде подарка на день рождения.

Лавка слева от входа — рабочее место хозяина. Летами он занимался отходничеством, а зимами — мелким народным промыслом. Плел из бересты лапти, корзинки, пестери, солонки. На двух березовых чурках тут его нехитрые инструменты: топор, рубанок, молоток деревянный, самодельный циркуль для черчения заготовок для днищ бураков, ножи и ножики, самодельные ножницы, костяной кочедыг для снятия бересты, цилиндрические берестяные заготовки, сосновые круглые и овальные днища для будущих бурачков под молоко и сметану.

В красном углу, на столе, покрытом белой льняной скатертью, деревянные ложки. В «красном» углу над ним — икона Божьей Матери с Христом-младенцем в металлической оправе, обрамленная вышитым полотенцем. Таким же полотенцем обрамлено и зеркало на стене меж окнами.

Все это по-своему, конечно, интересно, хоть для нас, вятских, вполне узнаваемо, а вот что совсем в восторг приводит, так это невиданное в музеях никогда!

Представьте, - в привычном предвкушении встретить статичный музейно-омертвевший мир вы недружной толпой входите в горницу бедного поморского крестьянина. Машенька Кузьмовская начинает рассказ о жизни и быте его семьи полтора века назад, а... жена его, за эти годы заметно уже постаревшая, совсем древняя бабка Полуянова, в вышитом сарафане и в платке «шалашиком», сидит на широкой лавке меж окон у расписной прялки, прядет уж второй век  куделю и по-северному окая, что-то напевает. Вот будто ребенок в зыбке, подвешенной на длинном шесте под  потолком, заплакал, и она откладывает пряжу и спешит его угомонить. В эту минуту взвизгивает дверь и входит... хозяин — старик Полуянов в грязном, местами порваном полушубке, с большой охапкой березовых поленьев, сваливает их к печному подтопку, и старуха начинает бранить его за то, что он сделал это очень шумно и...

-...лешой, внуку-ту разбередил со дровам своим, шаньга кислая!

А суровый старик Полуянов будто бы пропускает это мимо ушей и тоже с грубоватым будто гонором:

-Ак ты чо ну-ко туто-тка, как торба, расселася, там корова-та телиться собралася, ак ну-ко ада-ко во двор-от!

Однако, к корове они не спешат, а старик Полуянов начинает поднимать и укладывать на переводинах под самой матницей длинные и толстые черные  доски, стоявшие справа от двери, и Машенька Кузьмовская поясняет, что это он устраивает на ночь полати, а завтра утром опять их разберет, чтобы доски меньше пачкались от падающей сажи, поскольку изба топится по-черному.

И так вот они «живут-перебраниваются», своими будто делами занимаются и нас, туристов, на них рты поразевавших, будто совсем не замечают, и приходится то и дело сторониться, чтобы не мешать им двигаться и «жить». Но при этом в разговорах они  делают нужные, понятно что «сценарные» паузы, в которые Машенька  вплетает свой даже не рассказ, а будто комментарий к их привычным крестьянским делам. И от всего этого неожиданного пятиминутного «театра», какие у музейщиков называются «интерактивными формами», - восторг неописуемый!
Из горницы Машенька Кузьмовская ведет нас через мост на хозяйственный двор и показывает орудия крестьянского труда: сохи с железными лемехами и отвалами, косы, грабли, вилы деревянные, пестери и кадки, прочую утварь, какой, впрочем, полно даже сейчас в большинстве теперешних вятских подворий.

Глядя на все это и слушая ее, вспоминаю бабушку свою, давно покойную Александру Кирилловну. У родителей ее, моих прадедов, был большой дом, и зимами отец за пятачок «на керосин» пускал вечерами девок и парней на посиделки-супрядки с играми, гаданиями и песнями. Ребятня забиралась на полати, и бабка Александра, тогда девочка Шурка, свесив головку, во все глаза глядела, как танцует, водит хороводы и играет молодежь, во все уши слушала их песни и байки. А как подросла и вошла «в пору» сама стала участвовать в таких посиделках и девичьих гаданиях «во крещенские вечера во васильевские». Считая меня на всю жизнь безотцовщиной, она меня очень любила и много поведела мне, ребенку, о своем детстве. Пела песни, которые помнила, рассказывала, «как раньше девки гадали».

Например, в Рождество, обязательно в полночь и обязательно одной, надо уйти в дальний угол ограды, присесть в полной тьме, накрыться рогожкой и сказать:

-Есле замуж в бедноё выйду, ак овес посыпься, а есле в богатоё, ак пшеница.

И ждать и внимательно слушать, какое зерно тебе зашуршит. Так вот, сидела вот так однажды, ждала и «дождалась» - вместо шуршания зерна ее будто пальцем кто сквозь дырку в рогоже за голову возьми и почеши! В страхе убежала в дом и больше не гадала.

Или тоже в Рождество и обязательно в полночь можно одной, а можно и с подружкой выйти за деревню «на повёрку» и сказать:»В какую сторону замуж пойду, с той и петух скукарекай». И ждать. И потом часто сбывалось. А как-то раз парни об этом прознали, нашли большую железную бочку, укатили в сторону кладбища и стали девок ждать. В полночь пришли на повёрку три девки и стали гадать. Вот самая старшая, в девках засидевшаяся, говорит:

-В какую сторону замуж выйду, с той  и петух скукарекай.

А ей со стороны кладбища в железную-то бочку да загробным-то голосом:

-Ку-ка-ре-е-е-еку!

Девки с визгом — в деревню! А та, которой парни в бочку скукарекали, до свадьбы так и не дожила: этим летом на сенокосе в жару купаться пошла и утонула...

Или вот гадание у овина. Надо опять же в Рождественскую полночь, можно одной, а можно с подружками, придти к овину, встать к нему задом, произнести заклинание, наклониться пониже, заголиться и ждать, хоть и мороз. И вот как-то договорились три девки в Рождество у овина погадать, а парни об этом опять же прослышали и спрятались загодя в овин. Как полночь настала, пришли три девки, встали к овину задом близко и говорят каждая:

-Есле в бедноё замуж выйду, ак голой ладошкой погладь, а есле в богатоё, ак меховой рукавицей.

Потом подолы сарафанов закинули и подставили парням под самые носы места, через которые судьбы решаются. Но ни ладошек, ни меховых рукавиц не дождались, а вышел конфуз, о котором до сих пор ходят легенды. Такой, что срамно и слово молвить, а уж пером описать, так и вовсе не след.

А еще Александра Кирилловна знала много народных песен и певала их мне — ребенку. А когда минуло лет пятнадцать, и я уже учился на филологическом факультете университета, на экзамене по народному творчеству досталось мне «сдавать» народные песни. И вспомнил я бабушку свою и начал, было, тексты ее песен на память цитировать. А старая дева Маргарита Ганина, которая из-за этого студентам-филологам «зачетки поганила», поскольку больше «тройки» никому не ставила да и то с пятого захода, а по всему по этому была героиней многочисленных анекдотов, заставила меня эти песни... петь. Делать нечего — экзамен-то профильный, ну я и запел. Песен пять, помню, спел, да с театрализацией! Аудитория — в полном отпаде!

Сначала, помнится, про Синтетюриху, - была по фольклору бой-баба такая. Так вот, эта самая...

Синтетюриха - широки рукава
Много сала накопила на бока.
Стала сало-то вырезывати,
За реку-реку выбрасывати.
За рекой-то баня топится,
Синтетюриха торопится.
Истопите мине банюшку,
Приведите мине Ванюшку.
Станет Ванюшка наигрывати,
Синтетюриха наплясывати.

Или вот эту, в которой Синтетюриха...

Не успела самовар скипятить,
Мо-ёт милой со круты горы катит.
Он катит-катит, насвистываёт,
Во гармошечку наигрываёт.

Пою это я, а Маргарита Ганина, между прочим, с интересом слушает. Песни-то - «в оригинале», времен начала века (двадцатого). Ну, думаю, пятерка обеспечена. Рано радовался! На последней срезался, - про молодых кузнецов, которые однажды  завлекли некую «блондинку» Дуню во лесок, но совсем не из преступных намерений, а напротив -  нашли «лапушок» и сшили ей сарафан, - это кузнецы-то! Велели «носить, не марать, по праздничкам надевать», беречь его и «в коробочку запирать». Но один наглый таракан — (это в самом последнем куплете!) - залез в коробочку и...

Проел Дуне сарафан, сарафан.
Над са-, над са-а-амою,
Над са-, над са-а-амою,
Над самою над... над...
Над самою над... над...

На этих многоточиях я невозмутимо (материал-то научный!) воспитанно покрякал, а Маргарита Ганина возьми да привяжись, - где да где таракан проел Дуне сарафан? Аудитория рты поразевала, замерла. А та напирает:

-Ну так что же? Что это вы крякаете? И где же таракан проел сарафан? В каком именно месте?

Я, понятно, мнусь, как красна девица, а Ганина с каменным видом — мне:

-Что же вы? Пришли на экзамен, взялись петь, а текстов не знаете.
-Да знаю я, - возражаю я.
-Ну скажите тогда, в каком именно месте ваш таракан проел Дуне сарафан?

И глядит на меня выжидательно.

Аудитория обмерла — в предвкушении!.. А я всё мнусь. И так меня от злости  подмывает, уж так подмывает (!) сказать этой  Ганиной, которая сейчас ну точно, блин, «зачетку  испоганит», сказать, где таракан проел сарафан, - сказ-зать!!! И будь, что будет!

-Ладно, так и быть ставлю вам «хор» - за пение, а текстов вы все же не знаете, - говорит Ганина и берет мою зачетку. В аудитории — взрыв хохота, рыготание и «жеребятина». Кто от смеха уже плачет, кто стонет, иные в проход попадали... И на долгие годы я на факультете легендой стал: у Ганиной! С первого захода!! На четверку!!! Экзамен сдал.

Такая вот была Маргарита Ганина! О которой едва ли бы вспомнил, да вот поди ж ты, как расслабляешься душой и в мыслях, когда летаешь по закоулкам памяти и  пусть на краткое время погружаешься в мир, который генетически живет в тебе, а сейчас принимает в реальности.

Как хочется вернуться сюда — на недельку. Пожить-погулять неторопливо. Окунуться в мир Русского Севера — твоей прародины.

Авось, сбудется.


КОРАБЕЛЫ БУЛЫЧЁВЫ
Чем больше счастье, тем оно короче  - пришла пора прощаться с Архангельском.

Дождливым утром 21 августа грузимся в большой рейсовый автобус и, утонув в мягких сиденьях, отдаемся... сами себе. До Котласа 12 часов дороги, будем примерно под девять вечера, и можно забыться и соснуть — на прогулки и обед разбудят. Но разве уснешь?! Позади - пять лет экспедиции. Не пять двухнедельных отпускных «развлекалок» с посиделками у костров и ухой на закуску, как думают многие, а пять лет почти каждодневной работы. Какой? Разной. Без которой не было бы ни экспедиции, ни многочисленных публикаций о ней, ни двух мелких книг и этой «большой». В память о том, что раньше и до нас не делал никто и теперь уже не сделает.

За тонированными стеклами окон в молоке тумана и мороси давно знакомые и ставшие почти родными  места. Дорога вьется по коренному левому берегу, Двина-матушка время от времени открывается в таежных распадках то длинными широкими песчаными косами низких правых берегов, то разливами свинцово-синих вод, и глаз невольно цепляет места, где вон, кажется, стояли лагерем, а вон в том заливе «ботали» рыбу. Но это всё - картинки созерцания. А если вспомнить и представить не такое уж давнее былое, эта главная река Русского Севера предстанет образом огромного, протяженного на все 700 километров от Архангельска до Великого Устюга, где  ее рождают Сухона и Юг... «хозяйством» земляка нашего Афанасия Васильевича Булычёва и его родственников из «ветвистой» фамильной династии купцов и пароходовладельцев.

В главках «Орлов-Орловец» за 2005 год и «Ныне к вам прибегаю...» за этот  я вкратце об этой династии рассказывал, и напомню лишь самое главное.

Род всех орловских Булычёвых пошел от новгородского боярина Амвросия Булыча, который еще во второй половине ХV века то ли  сбежал в наш Орлов от Марфы-посадницы, то ли командирован был сюда в иное время и служил воеводским приказчиком. По всей вероятности, род этого Амвросия был крепок по мужской линии, если, спустя целых три века(!) в летописях за 1739 год он выплывет в образе крестьянина Никиты Семеновича Булычёва, развернувшего обширную торговлю, которого и считают основателем династии. Потом по родовому древу “высотой» в 200 лет поднимались расширявшие и развивавшие дело Егор Никитич, Тихон Егорович, Филипп Тихонович, Тихон Филиппович и, наконец, Николай Тихонович. Которые вели свои дела не только в Вятке, но и в Екатеринбурге, Архангельске, по всему Подвинью, а также с Англией, Голландией и Швецией.

И была на этом древе ещё одна ветвь, побочная, которая, подобно гордо и решительно отпочковавшемуся от стареющей яблони побегу, жадно вбирая соки и ветвясь, скоро составила главную часть кроны, вновь дающую свежие плоды. Именно в таком образе видится Афанасий Васильевич Булычёв, имя которого стало для Русского Севера легендой, а для нас, земляков его, гордостью. По жизни и многославным делам он достоин большого романа, и вдохновись на него мастер слова, он не пройдет мимо самого главного, а также того, что тайной сокрыто, начиная c его предков.

Главной тайной сокрыто «место» на стволе фамильного древа, от которого эта побочная ветвь отпочковалась. Его не нашел даже Тихон Егорович, третий снизу в роду Булычёвых, который древо это составлял в память потомкам по династии. Известно только, что прадед Афанасия Булычёва, Аввакум Михайлович, поначалу жил с семьей на окраине нашего Орлова, которую и поныне называют «булычёвщиной». У него было, как в сказках, - семь сыновей. Один из них, Калина Аввакумович, дед Афанасия Васильевича, служил приказчиком у того самого третьего снизу по «главному стволу» родового древа, богатого купца Тихона Егоровича Булычёва. У Калины Аввакумовича детей было, как и у отца его, тоже семеро: две дочери и пять сыновей. Первый, самый старший, Василий Калиныч, и стал Афанасию Васильевичу отцом.

Хорошее образование Афанасию Васильевичу при бедности многодетной семьи отца его и нахождении в крестьянском сословии не «светило». Отличаясь смышленностью и радением к наукам, он сумел лишь год поучиться у матушки приходского священника, еще год — в приходском училище, еще два — в уездном, в которое, кстати, за особые успехи в учебе переведен был сразу во второй класс. Потом был год в немецкой школе в Архангельске, после которой начались уже «жизненные университеты».

Служил лакеем у купца в Санкт-Петербурге, продавцом в булочной, половым и посыльным в книжной лавке, помощником купца в Казани. В 40 — 50-х годах служил баржевым приказчиком в Волжском пароходстве. В 1858 году, когда ему только перевалило за тридцать, Афанасий Булычёв вместе с орловскими купцами Изергиными и родственником своим Филиппом Тихоновичем Булычёвым впервые на Русском Севере организовал акционерную компанию Северодвинского пароходства для способствования  заграничной торговле вятских купцов и стал  ее первым директором-распорядителем.

Купив  два парохода «Юг» и «Двина», построив собственными силами несколько барж грузоподъемностью до 50 тысяч пудов, акционеры организовали доставку торговых грузов и пассажиров водой из Великого Устюга и Котласа в Архангельск и обратно. Таким образом летом 1858 года просторы Северной Двины огласили первые гудки пароходов наших вятских Булычёвых. Дело оказалось очень выгодным, приносило хорошие прибыли, активно расширялось. Закупались новые буксирные, а потом и отдельные пассажирские теплоходы, строились баржи, пристани, склады  для перевалки товаров, конторы. Это способствовало и  открытию пароходного движения по Вятке. В 1874 году по ней прошли два первых пассажирских парохода «Ф. Булычёв» и «Почетный».

Успех побудил Афанасия Васильевича организовать морское пароходное сообщение на Белом море и Северном Ледовитом океане между Архангельском, Соловками, промышленными берегами Поморья и Норвегией, в чем потребность была большая. Однако, министерство внутренних дел России не поддержало его идею. Не нашла развития и другая смелая попытка акционеров — построить железную дорогу от Казани до Котласа для соединения Волжского и Северодвинского речных бассейнов для перевалки грузов и расширения торговых оборотов.

Начало пароходного движения по северным рекам открыло новую эпоху в хозяйственном развитии огромного края. Однако, в историю Русского Севера Афанасий Васильевич Булычёв едва ли не более вписал свое имя делами на поприще духовном. Ещё отправляя его, десятилетнего мальчика, на учебу в Архангельск, отец подарил ему в благословение карманный образок первосвятителей Соловков Зосимы и Савватия, словно передав сына их попечению. И они, по словам Афанасия Васильевича в его «Жизнеописании», «заступили место моих родителей и защитников на всю жизнь». Этот отцовский образок он сохранил и пронес через всю жизнь.

Должно отметить, что в сознании купеческого сословия, складывавшегося в ХIХ веке, боролись противоречивые чувства с одной стороны увеличения прибылей  или, по Библии, «искания благ на земле», материальных, что достигалось не всегда чистыми средствами, а с другой — страх наказания за это перед Господом. А потому были сильны мнения, что богатому трудно войти в Царствие Небесное. Такая религиозность купечества, вышедшего из крестьянства и неразрывно духовно связанного с ним, побуждала к благотворительности. В этом смысле рядом с Афанасием Васильевичем едва ли кого из купцов Вятки, Архангельска и Подвинья можно поставить.

Уже первый личный колесный пароход он назвал «Десятинный» и на протяжение всей деловой жизни «библейские» 10 процентов от своих доходов отделял на дела богоугодные. Неоднократно жертвовал деньги церквям Архангельска, Великого Устюга и более всего - Соловецкому монастырю. Здесь, в приделе преподобных Зосимы и Савватия, написаны и поставлены три иконы с серебряными и позолоченными ризами чеканной работы, которые нам посчастливилось видеть и помолиться которым  нынче довелось. На свои средства построил церкви в Шенкурском женском монастыре и при Орловской богадельне. Много помогал средствами и трудами Троице-Стефановскому Ульяновскому монастырю. По удовлетворенному Священным Синодом ходатайству построил Кылтовский крестовоздвиженский женский монастырь в нынешней Коми, подарив ему собственный участок земли в 2,5 тысячи десятин  с прекрасным строевым лесом и 35 тысяч рублей на содержание духовенства.

По его духовному завещанию 200 тысяч рублей было передано на строительство в Архангельске богадельни для престарелых и больных женщин всех сословий. В 1892 Архангельская городская Дума, по ходатайству Афанасия Васильевича предоставила семье его свободный участок в 5460 квадратных саженей в вечное бесплатное пользование, на котором в 1906 году была  построена Кузнечевская кладбищенская богадельня в память о погребенной здесь его супруге Вере Егоровне Булычёвой. Несколько дней назад при посещении Кузнечевского (Вологодского) кладбища мы хотели посетить эту церковь, но она стояла вся в лесах, и бригада строителей делала капитальный ремонт ее.

Со времени устройства пароходства Афанасий Васильевич ежегодно нанимал за себя как за «послушника» работника для Соловецкого монастыря и всю жизнь до преклонных лет строго выполнял однажды данное самому себе слово -  через каждые 10 лет жил зиму на послушании в монастыре. Постоянно и бесплатно привозил на своих пароходах на Соловки богомольцев, в том числе и немалой частью вятских.

Незадолго до смерти он удалился на покой в Соловецкий монастырь и последние три года почти безвыездно жил, решив здесь умереть, и за год  до смерти заготовил себе гроб, который стоял у его кельи. Перед самой кончиной был пострижен, несколько раз принял Причастие Святых Тайн и рано утром 8 апреля 1902 года, в свои полные 75 лет тихо и безболезненно отошел в вечный мир. На надгробии его в некрополе и по сей день можно видеть изображение креста, якоря и сердца, пылающего любовью к Господу.



МИНУТЫ НОСТАЛЬГИИ
Такие вот хорошие и сердцу приятные мысли и воспоминания приходят в эти досужие минуты. За высоким оконным стеклом плачет дождь, и сквозь косые ручейки «слез» его несутся, несутся, несутся назад купы придорожного ивняка,  начинающие седеть луга, деревеньки черными домами и баньками — редко помаячит вдали церковушка. Последний сегодня день экспедиции, - а вот поди ж ты — ненастье. А на душе солнечно и свет и чуть-чуть только — грусти.

Радостно и светло оттого, что Божиим промыслом посчастливилось совершить такое большое путешествие по родине предков. Что судьба подарила эти пять лет реального мира, который  генетически жил воображаемыми образами в глубинах  сознания и души. И от благодарного счастья украсить страницы этой книги именами прославивших не только Русский Север, но и твою большую Родину. Книги, которая очень претендует стать самой главной в моей писательской судьбе.

Однако, как мчится время! Сейчас, когда пишу эти строки, 5 часов 43 минуты утра 6 февраля 2011 года. За окном еще темно. Вчера первый раз в эту зиму потеплело, и в свете фонарей густо валит снег. Уже почти два года минуло после великой нашей Экспедиции и почти семь лет с ее начала, - а сердцем и памятью каждый день и каждый час, но не каждую минутку — врать не буду — там, на Русском Севере, в Поморье, на Двине, на Соловках. И в обилии общих картин и планов — лица, случаи и сюжеты.

Вот опальный поп-демагог, изгнанный братией с Соловков на материк, на вечерних посиделках у тёти Вали Тупичко непристойно ругает своих «завистников». Вот мальчик Гриша в Почтовом, сияя гордостью, помогает собирать в дальний путь яхту. Вот я в аптеке в Великом Устюге, едва не падая от температуры, покупаю что-то дорогое против гриппа. А вот в другом году вся наша от невыносимого зноя совершенно «бесштанная» команда ловит руками в заливчике щурят. Сонм картинок и воспоминаний, которые роятся с утра до вечера и расцвечивают текучку буден.

Впрочем, думается и о «высоком». В том числе и о главном. А самое высокое и главное в том, что ни этой экспедиции и ни этой книги о ней — в память о 200-летии установления торгово-дипломатических отношений между Россией и Америкой, начатых нашим вятским купцом Ксенофонтом Алексеевичем Анфилатовым, конечно, не было бы, если бы не команда единомышленников, давно сложенная и «схоженная», каковой только и по силам подобные многолетние путешествия. И я бесконечно благодарен друзьям по экипажу за счастливые минуты, дни и годы совместного сотворения этого общего дела. И,  как говорят в таких случаях:

-И-и-и-й-й-ес!

Мы сделали то, что задумали! Во что поначалу и сами не очень верили, что удастся по полной программе.

И пусть теперь кто-нибудь пойдет и повторит.

Также о разном тривиальном думается — к примеру, о том же «презренном металле». Хоть счастье, конечно, и не в деньгах, однако же и все же - в их количестве.

Несмотря на всю, казалось бы, общественно-политическую значимость её, экспедиция проходила во время летних отпусков и на наши личные средства. По деньгам мероприятие это оказалось недешёвым, и, рассказывая о путешествии в мартовском за 2006 год номере журнала "Деловая Вятка", я предложил фирмам и частным предпринимателям области поддержать финансами нашу акцию. Тогда казалось и до сих пор кажется, что это даже дело чести деловых кругов Вятки - отметить таким образом событие международного уровня. И, пусть скромный, но результат был.

Руководство открытого акционерного общества "Вятские ресурсы" приняло решение взять на себя часть расходов по трём этапам экспедиции, а его генеральный директор, наш земляк, родом из села Макарья нашего района, Михаил Валентинович Зарецкий трижды лично приезжал в Котельнич, встречался с экипажем яхты и делал взносы в корабельную казну. Многократно мы встречались с ним в Кирове в его служебном офисе, и он всегда живо интересовался походными делами и работой над книгой.

В марте 2009 года на корабельном совете было принято решение "дополнить" маршрут «резервным» пятым годом и отдать долг памяти тысячам вятских паломников, отправлявшимся на протяжении всего времени существования водного торгового пути с деловым людом на Соловки. И мы опять обратились за финансовой помощью к Михаилу Валентиновичу. И именно благодаря его доброй воле и благому к нам расположению, несмотря на  финансовые сложности в тогдашнюю пору мирового экономического кризиса, он нашёл-таки возможность финансового участия в экспедиции. 

Эти факты видятся мне отнюдь не красивым жестом из рекламных соображений, а свидетельством желания Михаила Валентиновича и его коллег подтвердить верность традициям вятского предпринимательства и принести дань уважения тем, кто основывал и развивал деловые отношения как у нас в России, так и со странами Скандинавии и Америкой и принёс славу и авторитет в делах торговых и политических.

Небольшую разовую спонсорскую финансовую помощь оказывали на разных этапах маршрута директор механического завода в Котельниче Анатолий Александрович Вараксин, директор муниципального строительного предприятия "Стромат" Сергей Аркадьевич Соковнин и директор автотранспортного объединения Виктор Иванович Лысенко. От команды яхты им – благодарность.

Мы искренне благодарны за оказанную нам огромную организационную помощь на финальном этапе архангелогородцу Михаилу Ивановичу Тестову. Он много лет подряд является председателем Вятского землячества в Архангельске и исключительно из любви к землякам на три дня нашего пребывания здесь оставил все дела и был с нами. Пусть семейное благополучие и успехи в делах сопутствуют ему в жизни и бизнесе.

Пусть останется в этой книге «на века» и имя Василия Алексеевича Гулина, инженера по техническому снабжению колхоза «Искра» Котельничского района, моего соседа по деревне Парфеновы, с которым мы знакомы и дружны уж четверть века. Он неоднократно на своей «Газели» забрасывал нас со скарбом и судами на нашу Вятку и даже на Лузу в Коми и остается горячим вдохновителем всех наших походов.

А еще эти неполные  два года после завершения экспедиции, помимо подготовки этой «большой книги» сопровождаемы были поисками нового маршрута, - нас  достойного. Рек в России много, но никуда, кроме Русского Севера, не хочется. Душа не лежит. Сердцем, вроде бы, все там, - в Поморье, а куда конкретно — для нас большой вопрос. Дело в том, что, - повторюсь, - мы не туристы в чистом виде и путешествуем более всего не «за туманом». Нам надо маршрут транспортно удобный, потенциально живописный и познавательный. Чтобы не только отдохнуть, он и привезти общественно значимый, познавательный и интересный материал, который  можно опять же на века и в память потомкам поставить на полки библиотек страны в виде книги. Ибо только книги вечны. Но пока ни на чем не остановились. Хотя уже на нескольких корабельных советах этот вопрос «поднимался» и «заострялся».

Впрочем сейчас справа от меня, на свободной части рабочего стола лежит большая карта Архангельской области и Ненецкого автономного округа, и глаз уже косит на Пинегу и Мезень. Там - Веркола и Фёдор Абрамов. Там - Малые Немнюшки и Трифон Вятский. Там — древний мир Русского Севера, который вновь зовет на все четыре ветра.
И вновь и опять хочется и хочется покуситься на утверждение скептиков, что нельзя дважды войти в один и тот же поток реки времени - Леты. Ибо, как говорят у нас на севере, - на печи лежа, кроме пролежней, мало чего другого належишь. Но это будет уже другой маршрут и другие впечатления, встречи и книги.

А пока - что в итоге осталось?

Осталось пять корабельных журналов с путевыми заметками, фамилиями и адресами знакомых, записями кассовых трат на продукты, билеты, презенты. Это — на долгую и добрую память. Осталась стопка трепаных рабочих карт с дырками на сгибах, в  многочисленных пометках и следах былых дождей. Может, когда кто в музей заберет. Осталось больше  тысячи фотографий, из которых хочется сделать хорошую фотокнигу о Русском Севере. Кто бы взялся, - даром бы отдал.

А еще осталась целая библиотека, почти целая отдельная полка из десятков книг, книжек, брошюр, справочников, проспектов, которые еще до начала экспедиции и на протяжение всех лет ее и после,  до сих пор собирались и собираются на единую общую тему — о Русском Севере по маршруту экспедиции. Одни подарены или посланы по почте друзьями и знакомыми. Другие куплены в магазинах и на  книжных развалах на местных ярмарках, а также в лавках храмов и церквей, - скупал, что попадалось, в основном не жалея, а иногда  и очень жалея денег. Одни просмотрены, местами очень пристально. Другие проштудированы с выписками. Третьи прочитаны с вдумчивым любопытством — для расширения представлений о жизни и быте, хозяйственом укладе, духовной культуре Русского Севера.

Самые дорогие в их числе семь номеров «Наших альманахов» и специализированных выпусков их под названием «Тишина Соловков», изданных в 2001 — 2004 годах творческим объединением «Соловки» факультета Международной журналистики Московского государственного института международных отношений — того самого знаменитого и элитного МГИМО (У). Членом творческого объединения и координатором проекта был мой младший сын Ростислав, учившийся с то время на факультете Международной журналистики и на Соловках бывавший летом и зимой неоднократно. А вот том «Летопись города Архангельска», выпущенный Северо-Западным книжным издательством в 1990 году, да не простой, а со штампом на титуле «Контрольный экземпляр главного редактора». Раритет, не понятно, где и как добытый и подаренный мне Ростиславом. А вот шикарный многоцветный буклет о Вознесенской церкви в музее «Малые Корелы» с личным и собственноручным благословением на издание и распространение архангельского епископа Тихона, датированным 17 января 2006 года, который подарила мне Машенька Кузьмовская. Подобные экземпляры — всегда единственные!

Поистине украшением не только беломорской части, но и всей моей библиотеки стал томик... сочинений Ивана Грозного, изданных в Санкт-Петербурге в 2009 году. По своей дремучести я, как, наверно, большинство, по «школьной истории» знал этого царя как мракобеса. А по литературным трудам судя он - глубокий философ, мыслитель, талантливый публицист и писатель. И уж совсем мне редкое счастье - иметь привезенное с Соловков «Жизнеописание соловецкого инока Афанасия, написанное им самим» и изданное под названием «Ныне к вам прибегаю» товариществом Северного Мореходства.

А еще за эти восемь лет, посвященных Беломорской Экспедиции, пролистаны, прочитаны, изучены десятки томов, томиков, брошюр, подшивок журнальной и газетной периодики с материалами о Русском Севере и личностях, составивших ему славу. Далеко не все из них  упомянуты в приведенном в справочном блоке списке, который «использованной» литературой назвать — с души воротит. Это малая крупица необъятного мира знаний о Русском Севере, которая помогла сделать эту книгу более содержательной и интересной.