Пять писем

Тем, кто считал рок-н-ролл музыкой интеллектуалов и романтиков.
Тем, кто считает рок-н-ролл музыкой интеллектуалов и романтиков.
Тем, кто клал и кладёт на рок-н-ролл, интеллект и романтику.



                Благодарности.
Руденко Марии Витальевне за отнюдь не тривиальный сюжет, ночные звонки и сентябрьские поцелуи.
Курашёву Сергею Анатольевичу - «Киперу» - за содействие, сочувствие и моё возвращение домой.
Подшибякину Алексею Сергеевичу - «Слайверу» (гр. "Возрождение", "СИ-4", "Диктатура сердца")- за подпитку батареек в период интеллектуального голода.
Ярославу – «Григорию Потапову»- Багрову (гр. "АХН") - за свитер, отзывы и попытку понять моё одиночество.
Колесник Дмитрию Николаевичу - «ДНК» - за…За всё.
Паршикову Александру Геннадьевичу - "Бранимиру" - за его самосвалы.
Букатаеву Руслану Джумагалиевичу – «Русу» - за поддержку и многочисленные вписки.
Белоусову Алексею Владимировичу- «Святому» - за святость.
Любимой снохе – за самую лучшую рецензию: «***ня, а не жизнь!»
Брату – за скепсис.
Маме – за любовь и невмешательство.
А также: Фирису, Гусю, Акиму, Стэфу, Лёхе, Б.К. Бодунову и народу.




 Глава 1
                Выход в свет
                «No fate»
                Terminator – 2

  Будильник бесцеремонно прервал нескончаемый поток образов, рвущихся из-под сознанья. Но злило не его мерное пиликанье, а несвоевременность… Чего? То ли нового дня, то ли мыслей, что через минуту после пробуждения кажутся обращением пациентов психлечебницы к главврачу с предложением объявить президенту Ельцину из седьмой палаты импичмент.
В приёмнике Чиграков упрямо доказывал, что в сказку ещё можно верить, особенно, по утрам. Да, подумал я, если и идти на принцип, то сегодня, а потому закрыл глаза, намереваясь проспать суету ожившего муравейника. Сквозь плотную стену штор прорывались редкие лучи июньского солнца. Один из них длинной полоской лёг мне на руку, и я хотел сдвинуть её, но не стал: превосходство лени над остатками характера было подавляющим. А ещё я боялся этого огромного мира, который за какие-то пару-тройку лет из ограниченного и структурированного превратился в хаотичную, лишённую смысловой начинки матрицу. Абсурд? Жизнь и её конечная остановка являются более нелепыми и комичными продуктами деятельности не то эволюции, не то Высшего Разума.
  Атеистические начинания сменились реакцией организма на раздражение нервных окончаний: маленький муравьишка семенил по руке, строго придерживаясь пути солнечного луча. На запястьи он остановился, замер на секунду, а потом вдруг впился в кожу. Я смахнул его, и была в том жесте какая-то брезгливость что ли! Муравей, лишившись ориентира, заметался по простыне на краю дивана и сорвался вниз.
  Я почувствовал себя Ньютоном или Архимедом, ибо считал, что узрел то самое явление природы, за коим кроется ответ на один из главных животрепещущих вопросов человечества. А что если и я вот так замахнулся на более сильную материю или идеалистическую её аналогию, и та в свою очередь свергла меня с праведного пути? Подобно упавшему муравью я кричал о несправедливости жизни, ведь я действовал так, как приказывали инстинкты и годами выработанное правило «Быть собой», даже не задумываясь, о том, насколько вторжение третьей силы может быть глобальным и роковым.
  Рушилось моё мировоззрение, и в одночасье я из консервативного романтика превратился в радикала, революционера, хиппи, а всех заражённых вирусом эмансипации посылал в известном направлении. И о каких принципах я мог говорить, если характер был похож на плохо прибитую картину, которая от малейшего колебания воздуха и вибрации стен меняла угол наклона. Скорее всего, это психоз. Я ненавидел своё время, которое на все твои хитросплетённые комбинации крыло и крыло козырями. И если герой Гоголя прибегнул к помощи крестного знамени, то почему бы мне тоже не просить заступничества?
Впервые за полгода я поднялся с постели с желанием жить.
  Мой гардероб не оставил мне выбора: основная его составляющая, так и не познавшая за последний месяц вкус стирального порошка, покоилась в спортивной сумке. Я натянул замасленные на коленях джинсы, рубашку, запыленные туфли.
  Мир отнёсся к моему появлению на улице лояльно, почти абстрагировано. Даже бабушки - хранительницы дворового порядка - не бросили ни одной колкой фразы, будто бы я вчера ночью не орал «По плану», а посапывал под монотонный «Judas Criest» Tiamat. Кошки, порывавшиеся было перейти дорогу, кидались в кусты и оттуда провожали меня испуганным взглядом. У цветочного магазина подумал, что давно не испытывал чувства настоящего праздника и умилённости (peas!). Мужчина в деловом костюме, в очках со стильной оправой покупал внушающих размеров букет роз, который тут же отправился на заднее сиденье очередного « Мерседеса». Нет, я не завидовал ни достатку этого субъекта, ни его детям, наверняка имеющим  всё, что они хотят, но была злость на самого себя, быстро забывшего, как это - радоваться  каждому пустяку.
  «Вот чёрт! - подумал я.- Сегодня же День рождения одногруппника!»
Стало стыдно за прогрессирующий эгоизм, и я решил, что на вечернем торжестве буду особенно весёлым и беззаботным. Лучшего подарка, чем улыбающийся Вокалиst, и быть не может.
  Гости опаздывали, сборы затягивались, смеркалось. Мы приглядели пару плит на школьном стадионе и без особого энтузиазма накрыли на стол. Однако пара бутылок пива сгладила негатив, а после четвёртого «Волжанина» прикалывал даже начавшийся дождь. Одна из присутствующих дам мне понравилась, и я уже изготовился к атаке, как меня опередил чувак, наглым образом упавший нам на хвост. Обнимая его, она смотрела в мои глаза, я смотрел в её. Я взбесился, она это понимала и ещё больше злила меня. Юля мне импонировала, что в купе с выпитым пивом создавало иллюзию влюблённости, но этого оказалось недостаточно. В свои 21 я ощущал себя слишком старым, чтобы бороться за внимание вчерашней школьницы. Она ушла с ним, а я напился.
  Утро. Ни аспирин, ни рассол не спасли от головной боли и жажды. Приехал Федя, но, едва переступив порог, развернулся и пошёл за «лекарством».
  ; Спасибо, ; прохрипел я, принимая из его рук запотевшую бутылку.
  С каждым глотком мир становился лучше, весь мир, за исключением баб. Ненавижу! И чтобы хоть как-то облегчить душу, я поехал в центр города в надежде встретить Серёгу.

                Keeper

  Именно так он подписался под десятизначным номером мобильного телефона, на скорую руку нацарапанного на жалком клочке бумаги. Там уже был запечатлён адрес Святого в Котово, но погулять по улице Народной мне так и не удалось.
 ; Звони, ; Серёга похлопал меня по спине. ; Не забывай нас.
 ; Не буду, ; пообещал я, заглядывая Машке в глаза.
  Она стояла рядом в смиренном ожидании и нашего с ней расставания. Пусть я паниковал, пусть меня объявили в Федеральный розыск, а вчерашнее шампанское смешалось с утренней «Мадерой», но я понимал, почему поломал свою жизнь, и ощущал потребность поговорить с Машкой.
    -Пойдём,- я взял её за руку и потянул в «Минск».
    -Братка! - окликнул меня Витёк-Дракон, ВТР лет тридцати, кочующий из сезона в сезон.- И мой запиши!
    -Диктуй, запомню…
   И вроде помню, да звонить не решаюсь. Не стоимости боюсь, не ошибки (за год пользования телефоном с разбитым экраном я научился легко справляться с громоздкими номерами, придумывая всякие ассоциации). Боюсь ещё одного призрака прошлого.
   На следующий день после знаменитого квартирника А. Паршикова на 39-й Гвардейской, где выпили ну просто море «шоколадного портвейна», я, Кипер и Слайвер поехали в Советский на какой-то сомнительный сейшен. В маршрутке Руслану (номинально являлся гитаристом «Opistotonusa») стало дурно, чего нельзя было сказать о Слайвере. Он развернул «Лимонку» и на весь салон вторил национал-большевикам. Вышли около Сельскохозяйственной академии и навязались в гости к Русу. Он не возражал, да и попросту не мог: в отличие от нас он не похмелялся, поэтому-то ему приходилось тяжелее всех. Ворвавшись на кухню, уничтожили с десяток «перемеше» - так называется татарская выпечка с начинкой из баранины, лука, перца и чёрт знает чего ещё… 
    До ДЮЦа шли пешком. Заходящее солнце окрасило горизонт в багряное. Вспомнился дом, мама (тсс…На «Юности» «Beautifu llife» в оригинале). Думаю, если бы я был одет не в слайверскую косуху, а в собственную дублёнку, висевшую на душе тяжёлым камнем, повернул бы прочь и сломя голову помчался на съёмную квартиру.
   У входа толпился народ. За углом мы уговорили бутылку портвейна, кто-то протянул пива. В общем, на последнем  рубеже Слайвера остановили менты. Кипер подался на подмогу, но я чуть ли не пинками затолкал его в зал.
    -Этот не пропадёт,- с видом знатока заявил я, сомневаясь, впрочем, в истинности своих слов.
    Через пять минут Слайвер пробился-таки к нам и сообщил, что у нас последняя возможность  избежать знакомства с сотрудниками Советского РОВД и их «номерами». Надо сейчас же испариться, дабы не обременять горе-музыкантов, зрителей и администрацию ДЮЦа своим присутствием.
    Так вот, из ничего, сложился альянс с Кипером.
    Пришёл апрель, переходы вновь ожили. Каждый вечер я садился на 19-й маршрут, выходил на Комсомольской, встречался с Кипером. Мы брали полторашку «Жигулей» и в каком-нибудь дворе делились новостями, а после спускались в «Мирный» и около часа играли. Кидали нам не много, но свои сто рублей я имел, что меня вполне устраивало. Вокалиstом меня гопники-то прозвали, и петь нормально я не умею.
   Лена, внезапно появившаяся в моей жизни, так же стремительно исчезла. Её притащила с собой Валя, у которой с Кипером что-то было, но тогда «было» уже агонизировало. Тем не менее, с Леной не сложилось сразу, а привязанность Кипера к Вале вылилась для нас с ним в многокилометровую прогулку под дождём по ночному Волгограду - финальный аккорд их симфонии.
    Я вспоминал май 99-го, кипеловскую «Ночь в июле», что только- только дошла до Серафима, и свой грандиозный поход к понравившейся девчонке. Накануне Тёмный передал ей записку со шпионским планом свидания, и реакции, естественно не последовало. Тогда Магомет пошёл сам. На гору действительно пришлось подняться, ибо её дом порядочно возвышался над Простоквашино. Вместе со мной «на свидание» выдвинулся едва ли не батальон соседских пацанов, их друзей и друзей их друзей. Помню, как нажал на звонок у калитки… Ничего. Обернулся, в недоумении пожимая плечами, как вдруг ребята бросились врассыпную, будто тараканы на кухне. Представьте себе ватагу пацанов, которые мечутся в поисках укрытия: кто за угол прятался, кто за груду валунов, а кто просто падал в полынь и лебеду. Я повернул голову назад и увидел её. В последний раз.
    Уже в мае Ярослав посвятил Кипера в «святые» (чтобы стать «святым» необходимо было любить панк, слушать «АХН» Ярослава и «Возрождение» Слайвера и иногда по утрам являться другим в роли спасителя…с пивом). Ребячество это, конечно, но значит, что не доиграли, недополучили в детстве чего-то.
    В свои семнадцать, Кипер был крепким юношей, с серьгой в ухе и кудрями, которые выбивались из-под бейсболки. Он всегда производил впечатление маятника. В принципе, позиции, на которых он стоял, достаточно крепкие и весомые, но линия поведения выдавала в нём одновременно и «зелёного» романтика, и мужающего философа. Думаю, все мы на этом этапе терялись и, не заручившись поддержкой, некоторое время шли в одиночестве, вырабатывая своё кредо.
Оформленности Киперу не хватает и сейчас. Возможно, сказывается влияние Слайвера. Забыл Серёга, что Вокалиstом я стал до того, как опустился в волгоградский андеграунд.


  Кипера я нашёл почти сразу. Мы сидели на набережной, за «Старым замком», бывшим в прошлой жизни то ли рестораном, то ли кафе. Впрочем, название было оправданным, так как состояние здания оставляло желать лучшего. А если это ход хозяев, стремящихся добавить колорита, то неудивительно, что их бизнес погорел. Бетонный бордюр в гармонии с густой тенью приятно холодил наши задницы. Мы наслаждались компанией  и «Жигулёвским», и детская радость была в глазах и на устах каждого. Собственно, оживлялись все, если в поле зрения попадала очередная жертва с одной, а то и с двумя «баклажками» в руках; и даже если визуальное наблюдение показывало, что вожделенной жидкости непосредственно  в наличии не имеется, то легендарный Слайвер задавал не менее легендарный вопрос:
  - Ну чё, а у тебя чё-нибудь есть?
     Но в тот день, День Независимости, деньги были у многих, а потому сия фраза так и осталась не озвученной.
     Было хорошо, легко и свободно, и практически никто не обратил внимания на разговор Коллеги с некой Машей, которая собиралась почтить нас своим присутствием. Сейчас точно не вспомню, но, кажется, после этого звонка я решил задержаться, ибо имел намерение покинуть квинтет захмелевших тусовщиков, стопщиков, музыкантов и гору опустошённой тары.
    Словно огнём полыхнуло от её светлого образа: невысокая девочка с большими, чистыми зелёными глазами спускалась по лестнице. Образующие позади шлейф распущенные волосы и bag «Кино», болтающийся туда-сюда, ступенька за ступенькой создавали иллюзию полёта. Стало очень жарко в тени вязов и лип, что высились над нами. В груди что-то болезненно сжалось, и эта боль была мне знакома. Я также знал и то, что сладкая истома, рождённая первыми ощущениями, скоро уступит место невыносимой печали.
     Парни замолкли и уставились на её грудь, но через секунду шквал голосов ударил по барабанным перепонкам, минуя сознание. Вроде как мы обменялись рукопожатием, хотя, возможно, это плод моего воображения. Со всех сторон посыпались всё более откровенные намёки, взгляды, а я сидел и с ужасом внимал внутреннему голосу, который повторял прописную истину: « Если ты до сих пор не захотел её как женщину, то беда, приятель,- любовь». Неужто вчерашний романтик злорадствовал и смеялся  над Платоном и мной? Чтобы заткнуть его, я попытался нарисовать в уме постельную сцену, но добился только того, что начал различать речь. Попутно прошмыгнула ещё одна мысль: « Она определённо с кем-то встречается. У такого малахита должен быть обладатель».
    Кто-то уезжал и просил проводить, слева предлагали скинуться ещё на пиво, справа почти что требовали аккорды на « Перекрёсток» Чижа, разум твердил о необходимости мобилизоваться и готовиться к сессии. Все они хотели невозможного, ибо опоздали - душа уже парила, и сердце, в бешеном, захлёбывающемся галопе с покорностью мученика устремилось в погоню за миражирующим счастьем.
     Я знал ещё тогда, что этот камень мне не закатить, какой бы маленькой не казалась гора.
     Множество комплиментов и напыщенные фразы не произвели на Машу особого впечатления. Больше того - я оказался бандитом (когда-нибудь меня сравнят с молодым и перспективным сотрудником солидной фирмы?). Несмотря на это, она позволила проводить её до Медицинского университета, где чмокнула меня в щёку и запрыгнула в отъезжающий  троллейбус, оставив после себя чувство пустоты и потери.
   Если вам скажут, что жизненный путь определён судьбой, то, возможно, так и есть, но куда же тогда ведёт эта дорога, если не к смерти, а я не знаю человека, ни разу не желавшего обойти её, обмануть. Винить судьбу - прибежище прогрессивных неудачников и пессимистов; и есть одна замечательная итальянская сказка, уничтожающая на корню эти ни к чему не обязывающие стенания.
    В какие-то дни мне кажется, что судьбу можно задобрить пряником, стегануть кнутом, но иногда ощущение безысходности становится невыносимым, и тогда полностью отдаёшься могучей, всеобъемлющей реке с пониманием собственной ничтожности.
   Да, я мог попытаться бороться с течением, но даже не начал, как иной раз не сопротивляется жертва насильника из опасения за свою жизнь. То был страх столкнуться с самим собой, с истинным Я - харизматиком и индивидуумом в высшей стадии развития, более сильным и выразительным, чем эпатажный клоун, оттого менее заметным для других и практически забытым для себя.
    Вспомнился ноябрь 2005-го. В те дни надо мной точно висело проклятье,- наложенное кем-то или накликанное самим собой,- мне было всё равно. Ночью я боялся заснуть, не решив хотя бы маломальской проблемы, но засыпал в любом случае, пусть и далеко за полночь. Утром же я боялся света, начала… То был животный страх, природу которого мог знать только я.
    Мог, но не знал. Попытка уложить смысл бытия в три слова кончилась грандиозным запоем с Алексеем Подшибякиным-Слайвером.
    Смятение господствовало в моём сознании, так хладнокровно встречавшем всегда любые пакости, что подстраивала судьба. Оно усиливалось по мере того, как всё больше понимал, что никто, кроме меня самого, не поможет. И я втройне боялся этого, ведь знал: самокопание каждый раз приводит с собой депрессию, и та с торжеством освободителя ведёт тебя к пропасти.
     Наверное, я проявил малодушие, но можно ли тотчас решиться пойти дорогой Заратустры? Судьба давала мне шанс закалить волю, и я понимал, что другого не будет, что таким мир меня не примет, но с бездной тягаться я не собирался. Минутная слабость? То было время окончания трехгодичного жизненного цикла, привнёсшего много отрицательного и рокового, и Юпитер, покровитель Стрельца, просто не мог не отломить ещё кусок.
   Я боялся будущего…
    «Всё можно исправить»,- сказал чернокожий Бог в «Брюсе Всемогущем» с Джимом Керри и ДжениферЭнистон. Фраза эта девизом не стала, хотя и поменяла критерии оценки собственных поступков. Но человеку свойственно всё подвергать сомнению, поэтому после столь оптимистичного заявления надежду на лучшее придушила правдивая до омерзения мысль: « И это тоже можно исправить?» Грыз ногти, выливал весь словарный запас на бумагу, уходя от односложных предложений, и боялся будущего меньше. Бессилия, невозможности вылезти я боялся намного больше. С детства не люблю проигрывать.
    Что за ступень моей «лестницы в рай» прогнила, которая ничем не выдавала своей хилости до тех пор, пока я не ступил на неё? Ещё в семнадцать лет был полон душевных сил, пусть и бурлил у меня в голове коктейль из негатива и прочей фигни.
Семнадцать лет сменились совершеннолетием, ноябрь уступил место декабрю…

Семнадцать лет последней битвы
С проклятьем предков и судьбой
Семнадцать лет глухой молитвы
В самом себе, с самим собой.

Семнадцать лет упрямой веры
И на любовь пустых надежд.
Семнадцать лет он пел Гомера
И проклинал семью невежд.

Семнадцать лет стоял у двери,
Стучал в неё, войти, не смел.
Семнадцать лет, но он не верил,
А может, верить не хотел.

Семнадцать лет качали черти
Купель бесчинствующих бед.
Семнадцать лет мечтал о смерти,
Она пришла в семнадцать лет.


                Entre nous
   
А раньше… Мороз, снег аж визжит под ботинками, а наш смешанный корпус скачет по окраинным улицам города. Кто-то рассказывает очередную «страшилку», а чувственные особы подолгу всматриваются в холодное чёрное небо - этакое полотно, расшитое колючими звёздами.
   Затеем «Царь горы», я наперёд знаю, что на вершину заберутся девчонки. Конечно, мы им поддадимся, сопротивляясь и пытаясь коснуться попки или груди. Из-за поворота покажется машина, тихо урча, обдаст нас теплом выхлопа, и мы пойдём дальше, растворяясь в седой, ароматной дымке и заливисто лающей темноте.
    Проводив всех, я ещё раз вернусь к знакомому окну, из которого льётся особый, щемящий душу свет, и выложу под ним из снежных глыб ЕЁ имя. Потом дома с лёгкой улыбкой завалюсь одетым на кровать, но никому ничего не стану объяснять. Они не поймут.
   А утром… Утром она скажет, что папе некуда ставить машину, но глаза её скажут о другом. И как бы она не противилась, но та же улыбка предательски мелькнёт на её лице, озаряя и переполняя мою душу.
   Где-то в другом измерении ей до сих пор одиннадцать, а мне четырнадцать. Два подростка в коридоре средней школы, они веками будут смотреть друг на друга, не говоря ни слова. Две жизни, на миг соединённые судьбой и ей же разлучённые навсегда.




  Глава 2               
                Первый вальс
                «So much for suicide»
                Tiamat               

18 июня мы встретились снова. Минувшую ночь оба не спали: у Маруськи был выпускной, и она скакала до рассвета; я же, удручённый каким-то нехорошим предчувствием, ворочался на раскладушке у Димана, и если бы не пара выпитых «торпед» по случаю освобождения его ноги из гипсового плена, висеть мне аккурат напротив окошка.
Днём я занял у Руса денег и помчался на «квадрат». Там никого не было, даже скрипачек, что неоднократно обламывали нам весь «аск». С меньшим энтузиазмом я побрёл во двор к Ярославу.
   - Вокал, ну нахрена писать своё имя на двери «обезьянника»?- улыбнулся Слайвер и влил в себя «напиток святых».
   - А что, нельзя?- спросил я, протягивая руку то ли для приветствия, то ли с намерением ухватить «Жигулёвку».
   - Ну почему же? Я тоже написал.
   - Что?
   - Как что?! Слайвер!- он сделал ещё пару глотков.- А я подошёл к двери - в сортир попроситься, гляжу - прямо посередине: «Вокалиst». Ну, думаю, понятно!
   Летний вечер дарил тепло и уют, и его прекрасно дополнял Слайвер, только что покинувший вонючую камеру, и по такому случаю с полным вагоном баек.
   - Ну как дела с Машкой?- Кипер подсел ближе и вывел меня из сомнабулистического состояния.- Звонил?
   - Жду, когда выспится,- и начал вертеть в руках мобильник, чтобы унять невесть откуда взявшуюся дрожь.
  - Давай, звони. Мы на «квадрат» перебираемся,- словно из бочки донеслись слова Кипа.
   Вторая попытка получить высшее образование терпела крушение, друг за другом умирали родственники и знакомые, а я от волнения лупил по клавишам телефона не в силах понять, откуда столько агрессии в пальцах, давно приученных к прекрасному. Сердце, сорвавшееся с поводка, толкало кровь так рьяно, что в ушах ежесекундно ухали раскаты грома.
    Один гудок, второй, третий… Ожидание становилось невыносимым. Ноги то замирали, то судорожно выбрасывались вперёд, отчего шаги получались непроизвольными и отрывистыми.
    Господи, ну когда же?
   - Алло?- от гулкого биения сердца уши заложило вообще.
   - Добрый вечер. Головка бо-бо? Предлагаю похмел.
   - Привет. Нет, всё нормально,- и после этой её фразы я подумал, что надоедаю (если кто-то лечит паранойю, дайте знать).- О-о, меня так в самолёт не пустят!
   - Какой самолёт? Ты улетаешь?!- мир разом потускнел.
   - Да нет, просто глянула в зеркало и вспомнила, что у меня в голове сотня шпилек,- засмеялась Маша.
   - Фу-у! Так, разбирай свою конструкцию и вылазь. Нельзя в такой вечер сидеть дома!
   - А я не дома. У бабушки.
   - Тем более рядом! Собирайся, и как будешь готова - позвони,- сказал я.
   - Что же, может и стоит выползти на пару часиков.
   - Я жду,- сказал я, отключаясь.
    Пока ждал звонка, послушал историю Слайвера о ментовских пытках. Весьма занимательная вещь.
   С «аском» я завязал после того, как побывал «на сутках» в Центральном отделении милиции, что на Рокоссовского. С завидной регулярностью туда попадали и Слайвер, и Кипер, но для меня двадцать четыре часа, проведённые в камере с упомянутой уже дверью, были сродни откровению. Надо сказать, что такая форма времяпрепровождения не казалась нам привлекательной, но почему-то пользовалась спросом.
    Маша пришла часов в семь, и, по-моему, Бонд  попросил её «поаскать». Она без слов скинула с его головы бейсболку и растворилась в толпе отдыхающих. «Аскала» Машка отменно, и особенно действенной оказалась её заготовка: « Обратите внимание на этих музыкантов. Послушайте, какие хорошие песни они поют, у Вас поднимется настроение…»
   - Я обратил внимание на Вас, - ответил классический гопник, тем не менее, расставшись с парой «червонцев». - А Вы мне свой телефон оставите?
   - Не-а!- улыбнулась эта бестия, и сколько детской шалости было в ней!
   Свернулись быстро, освободив место таким же неимущим, и пошли на штурм пивного ларька, что возле Центрального рынка. Не знаю, какое впечатление мы производили со стороны, но очередь любезно расступилась, предоставив нам возможность незамедлительно потребовать у продавщицы энное количество «Жигулей». Длинной цепочкой мы растянулись по тротуару: Бонд в красных шароварах с гитарой, пивом и Ленкой в о-очень коротком сарафане, Слайвер в шортах и потёртых сандалиях и тоже с гитарой и пивом, Кипер, Талалай,- «возродившийся» басист,- Маруська с пивом и я подле неё плюс два левых чувака, почуявших халяву.
Мы прошли мимо двух бронзовых сумоистов, охраняющих вход в один из многочисленных баров. Ещё осенью меня бесил тот, что слева. Нет, внешне они одинаковы, но его наглая саркастическая улыбка, скептический взгляд вполне заменяли зеркало.
   Я похлопал левого по щеке и пообещал разбить ему пузо, когда заимею достаточно денег для компенсации. Машка чуть приобняла другого, заявив, что заберёт его на дачу. На том и порешили.
   Поначалу все вели себя дружелюбно, но «залётные» хлестали наше пиво, один клянчил гитару, а другой, более буйный, пьяными воплями привлекал внимание стражей правопорядка, что не могло не напрягать.  Первый, мирно обхватив бутылку, делал частые мелкие глотки, что придавала ему сходство с младенцем, и, не меняя выражение лица, просил инструмент.
   - Бери, - отмахнулся я.- Не до тебя!
   Действительно, его товарищ времени зря не терял, и расстояние между ним и Машкой стремительно сокращалось.
   - Вокал, как бы отписать этих двух?- словно чёрт из-под земли за спиной возник Слайвер.
   - Не знаю, как насчёт двух, но вот этого надо! Не хочу брать грех на душу…
Буйный всё понял сразу и ретировался. Пока остальные наблюдали «картину маслом», наш «младенец»  прикончил последнюю «баклажку».
« Господи, неужели так много времени прошло?»- подумал я. Мы даже не успели ничего ему толком предъявить, а он уже искал гонца и совал каждому смятые «червонцы». Дескать, если вам жалко, то вот деньги. Отправили его со старым тусовщиком-неформалом Медиком, поражавшим всех своей немытостью. А прозвище он получил за специальность медбрата.
   Машке вздумалось проверить, боюсь ли я щекотки, и - естественно!- я взвился, как уж. Бонд затянул «Опиум для никого», и мы закружились с ней в непонятном, по-настоящему диком танце. Рассыпанные по плечам волосы, глаза, что сияли в свете звезд ярче, чем фонари на другом берегу Волги, и смех, смех, смех…
   Идиллию нарушил звонок, и через пять минут я слышал её истерику и сквозящие в слезах, обиду и ярость. Бедный мой «Sony-Ericsson»! Я пинал его взад-вперёд по «Замку» в поисках более весомого повода для самоубийства, чем призрачное возрождение отношений Машки с её бывшим. Хотя можно ли рассуждать о какой- либо дифференциации причин, если суицидальные порывы стали чуть ли не каждодневной заботой? А число попыток ограничено? Бывает, приходит депрессия, мысли несутся, как стадо в фильме «Джуманджи», а потом старым носорогом является излишняя религиозность и откровенно давит на психику, предлагая покаяться и молиться, попутно сетует на молчание небес.


Слайвер
                «Да, я читаю классиков, хоть это и не в моде уже»
                Алексей Подшибякин
   
  Принесли пиво, и вокруг Слайвера собрался народ (и вовсе не потому, что он такой интересный!). Он передал открытую бутылку дальше, сыграл несколько пассажей или «Deep purple», или ранней «Metallica» и на секунду отвлёкшись, обвёл взглядом электорат. Пиво было вне досягаемости, поэтому он подхватил другую «баклажку» и принялся двигать в массы теорию отравления Юрия Хоя.
   В течение нескольких лет я силился понять, что же объединяет нас, кроме совместных банкетов. Безусловно, общность интересов, но даже в железном закулисьи мы разные. Кредо, индивидуальность, эксцентричность… Любовь (Эх, Слайвер, я тоже медведь!).
   Он настоящий панк во всех своих деяниях и помыслах, и пусть не Божью искру, а от дьявола имеет талант, который заканчивается отнюдь не с последней нотой его брутального вокала, а на умении легко и быстро сходиться с людьми. Я долго не мог понять, чего он нашёл во мне, в то время как я черпал и пил его горстями. Во мраке блуждала душа моя, позабывшая, что дружба основывается не на бартере.
    Если вы хотите найти Подшибякина, ищите «бухло», и он сам вас найдёт. Несколько дискредитирующая строчка, ну да «Святых» не судят. Ему, Ярославу, Сане Паршикову, Киперу, собственно Святому и мне среди прочих не то, что разрешается, а положено иметь своих тараканов в голове. В случае со Слайвером тараканы впали в алкогольную зависимость. Закладывать по-чёрному он стал после того, как ещё в школьные годы порвал с Марьюшкой (впрочем, взаимность лишила бы эту историю красоты и драматизма, но это лично моё мнение).
В конце ноября 2006-го Слайвер и гитарист «Возрождения» Вано по моему приглашению приехали в Серафим с акустической программой. Ожидать аншлаг на «квартирнике» в нашем городе - сумасшествие, потому как потенциальные слушатели скорее перечислят поимённо всех участников «Дома-2», чем пойдут на рок-концерт. Несмотря на это, «возрожденцы» зажгли, и присутствующие получили обещанный кайф.               
Необъяснимым образом удалось совместить попойку с культурной программой. Встречали дорогих гостей не хлебом-солью, да они и не возражали. С утра несколько помятые «туристы» отправились к Храму Воскресения Христова, а потом - дабы вчерашний хмель выветрился из больной головы - взирали на кативший свои воды Дон. Усть-Медведицкий Спасо-Преображенский монастырь лидер «Возрождения» посещать не хотел, но с помощью Вано я уломал Подшибякина. К великому стыду я сам-то попал в него впервые после реставрации. В детстве я подолгу смотрел на фреску с апостолами, тогда как пацаны играли в храме в войну. Изменения произошли колоссальные:  рядом с монастырём отгрохали часовенку в 33 купола, в нём самом - ни намёка на некогда зияющие дыры, обвалившиеся стены. Разя перегаром, в покорном молчании мы прослушали историю Донского монашества, краткий экскурс в Христианство вообще, спустились к камню со следами Пресвятой Богородицы. До сих пор вижу офигевшего Слайвера, и звенит в ушах молитва, что для Судного Дня уготована (если я правильно понял сестру).
    В ночь повалил снег, и я счёл это за добрый знак. На следующий день, когда «возрожденцы» были уже в Волгограде, отец устроил мне форменный допрос, подозревая о приезде моих друзей-негодяев, но ни о Димане, ни о Слайвере с Вано я и словом не обмолвился. Отражая отцовские нападки, я чувствовал себя организатором подпольного сейшена в советские времена, и вслед печальной улыбке мелькнула не менее печальная мысль: «Боже, я в гестапо жить не собираюсь!»
   Обладая сильной харизмой, Подшибякин собрал вокруг себя довольно много знакомых. Выступления «Возрождения» ждут, требуют. На самих концертах до одурения орут песню «про рай», раскачивая толпу в лихом пога. Сколько раз организаторы, хватаясь за головы, бежали к Алексею с челобитной:
   - Они же весь зал разнесут! Сворачивайтесь!!!

   - Вокал, ну давай возьмём ещё чего-нибудь,- растекаясь в кресле, хрипел Слайвер.
   - Подшибякин, бля, денег ни хрена не осталось,- отвечал я, тупо пялясь в монитор компьютера в поисках «Катарсиса». – Пойдём, покурим.
   - Давай, а потом чё-нибудь возьмём…
   В этом весь Слайвер.
   - Тогда поехали «аскать»!- требовал он, мутным взглядом оценивая мою способность заговаривать с людьми.
   - Ага, до первого наряда ППС, - то ли пошутил, то ли съязвил я.
   От собственных слов бросило в дрожь: « Это что же получается, я сейчас не лучше нелегала-китайца или обладателя кавказского профиля, или соседа, который по «синей волне» гоняет жену?» Глянул вниз: пара «быков» вразвалку подошла к шумной компании студенток-первокурсниц. Да, эти ребята не пьют, не курят, спортом занимаются, знакомятся с приличными девушками, а не с чудовищем с серьгой в губе, драных джинсах и грязном балахоне «Кино». Они не слушают рок и не бродят по дворам с гитарой.
   Я смотрел, как две малолетки прыгнули к ним в «десятку», как автомобиль, сорвавшись с места, едва не зацепил карапуза, убежавшего от нерадивой мамаши. Вполне возможно эти «быки» разводили нас с Подшибякиным возле «СХИ» на «Сектор». Слав Богу, той ночью из тумана выплыли два мусора, повязавшие проклятую «гопату» и пожелавшие нам счастливого пути. Слайвер тогда поймал первый попавшийся «мотор», а я окольными путями крался к дому, по ходу соображая: пытаться ли сохранить гитару в целостности при разборке или же сразу использовать её как ударный инструмент?
   На будущее России им насрать. Формула их существования предельно проста: «Пожрать, поспать, всадить». Ну чем не «Быстрее! Выше! Сильнее!»? Уровень интеллектуального развития позволяет им разве что декольтированную грудь Жанны Фриске обсудить да манеру вождения поп-звезды в «Дневном Дозоре». Тем не менее, они, а не два выпивших поэта увезли девчонок, для них откроются двери гламурной забегаловки вроде «Шуры-Муры» и уже топится банька. А нам уготованы уничтожающие взгляды бабулек, ухмыляющиеся, наглые рожи ментов, скепсис и брезгливость прохожих.
   Это напомнило мне один анекдот про девушку и пьяного мужика, который критиковал её ноги и, в конце концов, заявил:
   - Я завтра трезвым буду, а у тебя ноги кривые!
   На востоке небо заметно потускнело, в домах стали зажигать огни, с балконов и открытых окон детей звали ужинать и спать, а я всё смеялся…

 
 -Слайвер!- орал я, тщетно пытаясь привлечь его внимание.- Давай «Встретил я тебя весной».
   В такие моменты он демонстрировал полное отсутствие слуха, но стоило забрать пиво, как он повернулся и тягучим голосом заявил:
   - Во-окал, не хочу я её играть,- но, встретив мой взгляд, плюнул.- Вот мудень!
   В приятных мелочах мы друг другу не отказывали.
   Где-то внизу Машка ещё препиралась с Бесом (подобные прозвища всегда вызывали у меня снисходительную улыбку), а я накачивался «Жигулёвским» и ревел, не особенно стараясь попасть в ноты: «Лучше с другом я напьюсь, мы расстались - ну и пусть!»
   «Младенец» клянчил гитару, но Подшибякин мужественно противостоял настоящему мозговому штурму:
   - Не-е, гитара будет у меня,- слышал залётный в ответ и лицо его долго хранило печать непонимания, что вкупе с надутыми губами ещё больше делало похожим на ребёнка.
   Гитару он всё-таки получил и увлёкся. Медик, поняв, что лучшего момента ему не выгадать, подозвал нас и «обрисовал» ситуацию. Оказалось в карманах «младенца» кое-что водилось - может, «рубль», может два. Бонд выразился за то, чтобы стать их хозяином. Медик его поддержал. Слайвер колебался, а я твёрдо заявил, что не буду участвовать в сомнительном мероприятии, но никому ничего не скажу.
Я солгал.
   Пока троица обсуждала план действий, я подошёл к жертве и промычал:
  - Чувак, слушай сюда. «Капусту» твою спалили и хотят её отработать.
  - Но это же не мои деньги, - нет, таких кретинов я ещё не встречал.
  - Да им по херу! Короче, ноги в руки и бегом! Вздумаешь меня сдать моим - я первым закрою тебе рот. Приведёшь кого-нибудь, я тебя первым достану. С тобой по-людски, вот и ты будь человеком. Давай, - и я затолкал его в тень аллеи.
   - Куда он?- спросил Бонд.
   - Поссать,- я сделал несколько глотков из протянутой бутылки.
   - Чё ему тут не ссытся?
   Минут через пять несостоявшиеся грабители засуетились, и Медик озвучил мысль, которая наверняка посетила голову каждого:
   - Вокалиst, ты ему че-то сказал?
   И я солгал во второй раз:
    - Да ты не ох…л ли? Ни хрена я ему не говорил,- и тут же обратился к Слайверу. - Я порол когда-нибудь косяки?
   - Нет! - ответил тот и продолжил рассуждения о степени коммерции «Тараканов».
   Ты прав, Подшибякин, на такие поступки у меня не хватит подлости, и тысячи «вписок», попоек, загаживание общественных мест не задушили понятие о чести. Ну, почти что…
   - Вот и катись к своей Юле! - раздался крик, железной хваткой вцепившийся в сердце.
   Мозг завис от офигенного количества импульсов, и все гуморально регулирующиеся физиологические процессы приостановились. Пришлось заставить себя сделать вдох.
Должно быть, я походил на клаустрофоба, оказавшегося в тонущей подводной лодке.
   Вскоре я сидел напротив Машки, держал её руки и был готов умереть, лишь бы она не плакала. Обнять её я не посмел и стал сцеловывать с лица слёзы. И какими сладкими были они!
   Кипер собрался домой, Маше тоже было пора. Дорога не запомнилась, но Бес звонил ей ещё раз, диалог состоялся содержательный, и я понял, что она почти готова кинуться ему в объятия. В первом же ларьке я купил «Волжанина».
   Мы зашли во двор, не показавшийся мне симпатичным: зловещий шум деревьев, мрак. Да и дома-то не новые. Кип отошёл в сторону и покорно ждал, когда я соизволю продолжит путь.
   - Я себе утром обещал это сделать,- и, наклонившись, слегка провёл своими губами по её губам. Без напора, нежно и уверенно.
  - Пока,- домофон пиликнул, а потом характерный писк прервался громким «Цок». Наверно, так закрываются двери в газовых камерах. Я уходил со смутным предчувствием скорой встречи с этим двором.
   А дальше, как в тумане: марш-бросок обратно на «Замок», потом к гостинице «Южная», где неформалы тусовали с заезжими американцами. Оттуда, зацепив Ксюху (шустрая такая девка), на Тулака. Маша просила довести подругу до дома, что я и сделал. Родной СХИ встретил меня тишиной, милосердно раскинув объятья тёмных аллей, где на лавочках ворковали немногие влюблённые. От зависти я разве что не облизывался. Рус любезно предоставил апартаменты, и я которую уже ночь спал в «85-ой». Снов я не видел, не помнил ничего, кроме образа маленького зеленоглазого чертёнка, расплескавшего вокруг себя брызги огня.
   Одно окно русовской квартиры выходило на Вторую продольную, за ней высилось здание Академии. Я смотрел на крышу с закреплённым на ней триколором, на снующих туда-сюда студентов и силился проникнуть в альма-матер хотя бы мысленно, вновь ощутить дух студенчества. И это почти получалось, по крайней мере, я скучал по предэкзаменационной суете, искренним сожалением в адрес заваливших зачёт, бешеной радости громкому щелчку печати и подписи декана: «Переведён на … курс».
   Однако не только это определяло мою субординацию. Были ещё вредные и продажные преподаватели, грешные и тупые одногруппники, страшные, наглые и шлюховатые экономистки. Я не торопился входить в «дом драконов», хотя понимал, что рано или поздно события примут такой оборот, который не оставит мне выбора.
   Контрастный душ смывал липкий пот, страхи и приводил в норму пульс. Я натягивал джинсы, рубашку (у Руса, кроме кассет, книг и стихотворений, валялись также мои шмотки, которые я неосознанно перетащил к нему). Несколько дней подряд рацион питания состоял из яичницы, пары пирожков и вездесущей «Жигулёвки». С появлением Раммштайн меню разнообразила селёдка, но у меня нет желания вдаваться в кулинарные изыски или обсуждать подробности наших с ней взаимоотношений. А в случае со Светкой - давайте не будем. Здесь и так полно тяжёлых воспоминаний, ненужных, отвратительных и пугающих ассоциаций, негативных эмоций.
   Итак, Машка окончила школу и подала документы в Волгоградский Медицинский Университет. Я стал называть её по имени-отчеству, тем более, что в свободное от подготовки время Мария Витальевна работала, впаривая крашеным наштукатуренным дурам конфетки с лотерейкой по 30 рэ за штуку, и в соответствии с выигрышной комбинацией килограммы гелей-шампуней-бальзамов-кремов… Хватит! Иногда её маршрут пролегал через «квадрат», и я мог лицезреть свою богиню.




  Глава 3               
                Советская – Казахская - Советская

 «Стрелку» с супервайзером Машка забила на Рокоссовского (вот уже поистине - все дороги ведут в Рим). На трамвайной остановке нас ждала девушка в форме милиционера с буквой «К» на погонах. Когда утрясли финансовые вопросы и организационную часть, она осмотрела меня с ног до головы и что-то шепнула Машке, на что та пожала плечами. Потом студентка Высшей Следственной села в трамвай, а мы пошли к Машкиному дому. Я немного подождал её у подъезда - надо же было отметиться у мамы, занести деньги и выторговать ещё часок (июнь 2006-го был для меня месяцем ожидания у подъездов).
   Она купила пива, но не успел я выпить и половину бутылки, как Маша затянула меня в «четвёрку», сошла на следующей и побежала домой, оставив меня в обществе старушек, «Волжанина» и милой кондукторши.
   Я приехал к Русу, вышел с чаем на балкон, и через полчаса вся «семиэтажка» знала о моей любви, искренних намерениях (а намеревался я не только жениться, но и непременно нажраться в тот день) и грядущей катастрофе. Некоторые бабушки поставили на моём звании студента ВГСХА крест, тем не менее, причитая:
   - А парень-то не дурак! Бедняжка…
   Уничтожить ревность на корню не получилось, пришлось бороться с закипающей обидой, яростью и неизвестно как возродившимся честолюбием. Едва начав, понял, что проиграю, и напился. В те дни я всё дальше шёл по этой тропе. Да минует вас чаша сия!
   В ночь на двадцать пятое июня я вновь оказался у Димана и в пьяном угаре пытался хоть что-то прояснить посредством общения через SMS, но - увы и ах!- безрезультатно. Потеряв терпение, наверняка накатал какую-нибудь околесицу и признание, полное агрессии (точно этого не помню, потому как законспирировался и стёр отправленные сообщения, но червячок сомнения ещё обедает у меня в голове).
   Похмелье не беспокоило. Я настолько привык вставать с головной болью и «сушняками», что воспринимал за должное не только симптомы, но и верный способ избавления от них, желательно с малым градусом, хотя вопрос «Стал бы я похмеляться водкой?» в контексте описанного вряд ли покажется риторическим. Запивая остывшую яичницу выветрившимся «Доном», я вдруг понял, зачем вышел из дома две недели назад и что подразумевал под заступничеством: я искал и нашёл любовь.
   - Ну что, Диман, составишь мне компанию? Правда, я не знаю, чем эта затея обернётся. Вполне возможно, мы просто простоим у подъезда полдня, а потом разъедемся.
   - Поехали, делать всё равно нечего,- сказал он, осторожно поднимаясь со стула. Гипс сняли, но о полноценном выздоровлении не было и речи.- Бабуль, дай денег.
   - Сколько тебе?- после минутного противоборства взглядов сдалась баба Нина.
   - Ну, до СХИ доехать надо, обратно. Там пожрать взять…
   - Ешь дома.
   - Да? Я, может, там до вечера проторчу. Всё, давай,- сказал Диман, похлопав ладонью по бедру. Старая привычка.
   - Сколько ж, сто рублей, что ль давать?- баба Нина словно из рукава выудила купюру.- Родители там экономят!
   - Эко-о-но-о-мят. Тебе показать, сколько они на жратву тратят?!
   Но Нина Михайловна так и не увидела чек из Московского супермаркета, где затариваются предки Димана. В спешке я вытолкал его за дверь, мало заботясь о ноге.
   Только через полтора часа мы доковыляли до Советской и опустили задницы на грязную скамейку напротив знакомого мне подъезда. Диман держался молодцом, но признал, что полтора литра «Жигулей» в качестве общеанестезирующего средства пришлись бы очень кстати. Вытянув ноги, он делал большие редкие глотки, курил, чесал бороду и не сводил с подъезда глаз, чем напомнил мне Шерлока Холмса, если бы Конан Дойль жил и творил в 21 веке.
   В полдень укрыться от жары не представлялось возможным, не спасала даже тень. Прикончив пиво, мы набросились на тутовник, наблюдая за снующими туда-сюда строителями - на третьем этаже похоже собирались перекроить всю квартиру. Бабушка (а ведь здесь Маша бывала у бабушки) вряд ли могла позволить себе евроремонт. Вынесли раскуроченную, видавшую виды дверь. Конечно, дверь! Да у большинства пенсионеров, как правило, одна деревянная дверь с непременным вязаным ковриком под ней.
   «Абонент временно не доступен»- повторил компьютер, когда я в очередной раз набрал её номер.
   Озираясь и тщательно изучая двери, я минут по пять топтался на каждом этаже, слышал шум и чувствовал спиной взгляды жильцов. «Как бы ментов не вызвали»,- подумал я, стараясь быстрее миновать зиявший пустотой дверной проём, из которого то и дело выскакивали рабочие в бетонной крошке, краске, с молотками, топорами, «болгарками» и прочими инструментами, о существовании которых я даже не подозревал. Честно говоря, не хотелось мне знакомиться принципом их действия на собственном опыте.
   - Набери ещё,- сказал Диман, жуя сигарету. Телефон ответил короткими гудками. Ждать осталось совсем чуть-чуть, и я немного боялся - уж слишком похоже на фарс. Диман блаженно жмурился, и я подумал, что мы можем дать фору целому легиону законченных алкоголиков.
   - И тебе себя не жалко?- спросила она.
   Как всегда я смотрел Маше в глаза, но они на время перестали мерцать зелёными бликами.
   - Просидеть с утра у подъезда в надежде встретить тебя? Это далеко не подвиг, тем более что Диман составил мне компанию,- я кивнул в его сторону.- Что-то случилось?
   - Бес звонил… Поговорить хочет.
   - Да ты что? Как интересно! А ты?
   -Поеду, всё равно вещи надо забрать. Диски, книги…
   - Маш, ты не за этим едешь, и знаешь не хуже меня. Чего ты хочешь?
   - Я не хочу, чтобы тебе было плохо,- сказала она, отвернувшись.
   - Хуже мне уже не будет!
   Помню, словно затмение случилось. Берлинская лазурь разом поблекла, стал противен даже Диман, сидящий поодаль и колупающий носком землю.
    - Слушай…

На троих
Я в последний раз услышал
Голос твой из недр души.
И из дома в белом вышел,
Вон звонарь наверх спешит.

Стонет медью колокольня,
Вторит ей церковный хор.
Пусть проводят хлебом-солью,
Мне приелся их кагор!

Ты прости меня, Rebenok,
Я не справился с собой.
У меня ещё с пелёнок
Что ни день, то новый бой.

Не сдавайся мрачным думам,
Не вини себя во всём.
Просто так упали руны
Пятым августовским днём.

Что мне бронзовая слава?!
Что мне жизнь без глаз твоих?!
Всё судьба моя, шалава,
Нам накрыла на троих!

   - Ты будешь вечером на «квадрате»? – спросила Маша.
   - Я больше чем уверен, что ты сегодня не вернёшься. Какая разница, где я буду?
   - Ладно. Проводи меня на «маршрутку».
   Я покачал головой:
   - Теперь мне лучше тебя не видеть. Никогда…
   Хватило меня часа на три, после чего я снова набрал её номер, но, как и утром, нарвался на мерзкую компьютерную тётку.
   На «СХИ» нас никто не ждал. «Котёл», что вытребовали у бабки, приказал долго жить, на квартире денег я не нашёл, Рус со Святым умчались в центр, и ничего не оставалось, как занять на пиво, прихватив вяленого леща, оставленного отцом словно бы для этого случая.
   Не успели мы с Диманом разложиться на «Замке», как припёрлась доблестная гвардия в лице Кипера, Слайвера, Талалая и других. Они отдали должное донскому лещу, угостив нас своим пивом. Это был один из редких моментов, когда я не хотел видеть Слайвера и даже чуть-чуть ненавидел его. Думаю, Диман тоже не был в восторге от пришествия «бородатого», но оставалось только смириться: в конце концов, кого трогают чужие проблемы?
Пиво кончилось также быстро, как и появилось, и мы снова остались в гордом одиночестве. Диман безропотно внимал моим стенаниям и был готов поддержать самую бредовую идею, за что ему отдельное спасибо.
Объявились как всегда довольные Рус и Святой. Впрочем, Святого мало чем можно было пронять - ему в детстве скормили целый вагон седативных. Тормозом Лёха не стал, зато покорял всех своей флегматичностью. Он-то и присоединился к нам и «Белому медведю»- крепкому, в сравнении с которым «Балтика-9» - моча бегемота. В изрядном уже подпитии я позвонил Маше:
   - Ну и как прошла встреча?
   - Поорали друг на друга… А ты был не прав,- добавила она.
   - Да? Это хорошо или плохо?- что за привычка доставать других тупыми вопросами.
   - Наверное, хорошо. Ты где?
   - На «Замке». Пиво пью.
   - А ещё есть? Я сейчас приду.
   - Неужели? Обещаешь?- ну вот, опять!
   - Честное пионерское! - и я представил, как Машка салютует. Я даже её улыбку видел.
   - Только это… я с сестрой?
   - Хорошо, я жду!
   Я нажал кнопку отбоя и огляделся: всё вокруг радовало глаз и грело душу. Даже мусора, подозрительно косящиеся каждые десять минут, казались невинными жертвами рока. А ещё я заметил, сколь тяжело дался этот день Диману. Кроме усталости я увидел на его лице и другие, менее приятные тени. Похоже, он боялся оказаться один, и мне пришлось объяснить ему, что не забываю ни на секунду и впредь буду о нём помнить.
   Одиночество. Не последнее прибежище плохого философа, а вот для маниакальной депрессии - самое оно, этакое удобрение-ускоритель роста. Диман это знал и остался. Не знаю, может, ему действительно надоело сидеть дома со сломанной ногой, но приятнее думать, что он понял, насколько я в нём нуждался.
   Маша появилась внезапно. В сгущающихся сумерках две фигуры повисли на перилах верхнего яруса «Замка», и если бы я мог летать, то воспарил бы незамедлительно. А потом, словно сговорившись, отпал и Диман, и Святой. Остальных мы бросили сами, сбежав с «квадрата». Я держал её руку, ловил каждый жест, таял, когда маломальская улыбка появлялась на её лице. Господи, я бы всё отдал, если бы дорога к дому была длиною в жизнь!
   У подъезда я рухнул на лавку, притянул Машку к себе и замер. Я боялся отпустить её, потерять. Требовал поцелуй, но удостоился лишь громкого «Чмок!» в небритую щёку. На этот раз я не слышал, как закрылась дверь - звук поцелуя ещё долго будоражил сознание, и казалось, что всё держу её ладонь в своей.
   Назад я бежал. Снял шлёпанцы, согнул руки в локтях, вспоминая учителя физкультуры.
  - На три шага: вдох, выдох, вдох, выдох! - наставляла Михайловна, хрипя на спортплощадке.
   На одном дыхании я добрался до гостиницы «Южная», где меня тепло встретили Кипер, Слайвер, Раммштайн и солдатики, решившие в это увольнение послушать гитару. Они с изумлением уставились на мои босые ноги, наирокез, обильно сдобренный пивом, и налили водки. Приняв допинг, отдышавшись и поскубавшись с Бондом (форменный он всё-таки говнюк), я побежал дальше.
   Есть на Тулака два железнодорожных переезда, и я благополучно миновал оба, когда из-за угла какой-то организации или склада на меня выскочили три псины. Я так и сказал: «Псины», чем, видимо, несколько задел одну из них, и она, глухо рыкнув, ускорила шаг. Две другие заходили с флангов.
   «****ец!»- подумал я, представляя, как истекаю кровью на грязной бетонной площадке. Делать нечего - я встал на четвереньки и стал облаивать свору. Из сторожки выглянул мужик, покрутил пальцем у виска и отозвал кобелей (по мне, так эти были суками).
   Ровно в час я открыл дверь, пробормотал хозяйке что-то невнятное и свалился на кровать, не снимая одежды.
   Проснулся, принял душ и пулей вылетел на площадку, на ходу вынимая ключ из замочной скважины. «Туда, в центр, ближе к ней!»- вот и все мои мысли. Да спроси меня таблицу умножения, я и половины бы не ответил. Без денег, без сигарет, на гудящих ногах и натянутых нервах я брёл по нескончаемой Рабоче-крестьянской, ощущая себя брошенным, но отнюдь не бессильным. Меня обгоняли «шестисотые» и баварские кабриолеты. Дядечки с холёными лицами гладили колени сидящих рядом блондинок. Что мне в их мечтах, мыслях, низменных чувствах и стремлении быстрее слиться в змеиных судорогах!
   На «Пионерской» меня встретил
                Диман

   Помнится, в далёком 98-м на уроке труда он весьма оригинально подписал свою заготовку - «ДНК». Прошло немало лет, прежде чем я понял - это не совпадение, не просто инициалы, а важная составляющая моей жизни. Для полноценного существования человеку необходима двадцать одна аминокислота, а отсутствие хотя бы одной негативно сказывается на развитии и функциональности организма. ДНК - это нить, которая связывает меня с миром.
   Пятнадцать лет рука об руку, спиной  спине. Он поддерживал все мои затеи, не являясь генератором идей. Без него не было бы Александра Воронкина, не осталось бы воспоминаний о рейдах по оврагам к Затонскому; о разрушенном доме возле монастыря, где засыпали друг друга градом снежков; о ночёвке на берегу Дона, когда, проснувшись, я обнаружил его, закутавшимся в палатку, которую так и не поставили; о том, как нас с «Мирного» увозили в РОВД на Рокоссовского…
   Его увлечение тяжметом началось с кипелово-мавринского «Смутного времени», точнее с «Я свободен» на каком-то палёном сборнике «арийских» баллад. Вместе со мной он открывал для себя печаль «Заката» и орал в звёздное небо: «Пробил час!». Часто это проходило на территории детского санатория «Берёзка». Мы брали бутылку «Хопёрской», пачку сигарет и располагались в глубине яблоневого сада, который щедро одаривал нас закуской. Утром сходились во мнении, что водка - «левая», ибо всех вспучило и пронесло. Кстати, в этом санатории замглавврача работала моя мать, и порой, проходя с ней мимо оставленной нами вчера склянки, я восклицал:
   - Вот свиньи! Вандалы!..
   Весь прочий мусор мы сгребали в кучу на кострище, но бутылку всегда хотелось куда-нибудь зашвырнуть, обычно ближе к тропинке.
   Любовь к «Prodigy» породила в нём преемственность альтернативы и Его Сатанинского Величества Мэнсона. Пять лет Диман осваивал баян, но особого рвения к нему не проявлял. «Opistotonus», который сейчас в зародыше, был зачат нами, где ДНК, бесспорно, принадлежит роль матери: он возится с еле намеченными балванками покруче курицы с яйцом. Ха, одно время мы чуть не разбежались, обвинив друг друга в нежелании заниматься дебютным альбомом «Opistы». Конфликт разрешился сам собой, но процесс на время завис.
   Всё началось летом 2004-го, когда родилась «Теперь прощай!», записанная на магнитофон. Я взял гитару, придвинулся к гордости китайской радиоэлектроники и спел. Баловство, конечно, и, наверное, ни я, ни ДНК не верили в то, что через два года материала накопится столько, что просто не будешь знать, за что браться.
   Вдаваться в высокие материи было моим ремеслом, Диман же возвращал меня в действительность. Нет, посредственным он не был и не станет, но как бы высоко я не взлетел, как бы далеко не ушёл, простым бытовым вопросом он напоминал, в каком мире я живу.
   Он никогда не влюблялся, а если и терял голову из-за бабёнки, содрогаясь ночью в конвульсиях и вгрызаясь в подушку, чтобы заглушить полный отчаянья и тоски крик, то я об этом не знал. В его смиренном ожидании далёкого счастья не было ни пафоса, ни вызова, но величие неизвестной природы и простота дилетанта соседствовали в его успокоительных речах. Его рациональность обескураживала, честность  подкупала.
   ДНК всегда сторонился шумных тусовок. Тщетно я пытался выдернуть его на совместную прогулку с моими друзьями (как ни прискорбно, но человеческие, тёплые отношения сохранились только с Саней), которая всегда начиналась с кутежа, плавно переходящего в понты. Каждую субботу с девяти до пол-одиннадцатого мы уговаривали «пузырь», а то и два чего-нибудь сорокаградусного (приятельский самогон вообще до полтинника доходил), потом шли на дискотеку - четыре самоуверенных молодых быка. Сане повезло со своей женой. Он познакомился именно там, но я-то с самого начала знал, что в спутницы жизни не возьму ни одну из них, и в такие моменты мне не хватало рыжего нуклеотида. Возможно, и он по субботам не предавался мыслям о высоком, а играл в «Sony Playstation», однако это не хуже, чем в подпитии бродить по залу, где смешались дым сигарет, перегар, аромат духов и вонь потных шлюх, в надежде провести вечер на «отлично», а если повезёт - найти девушку, которая выделила бы тебя из толпы не на один день.
   Жарким летним днём (думаю, это был 2000-й) наша весёлая компания отправилась на Дон. Пить пиво тогда ещё только учились, равно, как и скрывать свои мысли. В тот золотой век каждый из нас был ярким индивидуумом, и единственное, что особо выделяло Саню,- его внешность. Я стал познавать прелести угревой сыпи, Диман светил веснушками, но Александр Петрович, пропорционально сложенный, смуглолицый (позже я буду звать его не иначе, как Тёмный) обращал на себя взгляды не только малолеток, но и признанных секс-бомб города. Их невнимание я перенёс спокойно: до секса с несовершеннолетней шалавой мне не было дела, хотя я и не отказался, если бы в соседних вербах меня изнасиловала одна из сестёр Аболониных или Анюта Михеева.
   Редко случалось видеть их вместе - настоль разные они в частностях. ДНК скептически относился к моему увлечению Машей, той, что в  Entre nous, но Тёмный был рядом. Что мне в нём нравилось, так это идеализирование образа: любое действие обожаемого предмета вызывало щенячий восторг. ДНК девчонок не боготворил, но считал, что тупоголовая большегрудая блондинка не заслуживает маломальских попыток завоевания.
   В новый, 2002-й год, мы входили, обливаясь слезами и шампанским под гимн России. Действо происходило в доме Нины Михайловны, бабушки ДНК, и едва наступило первое январское утро, как она удивила нас внезапным появлением. Всё, наводящее мысль о возможной попойке, сметалось в два больших пакета, крошки и прочий мусор на полу прятался под диван остервенелым движением ноги. Еле живые мы пялились в телек, из опасения рвотного рефлекса односложно отвечая на бабушкины расспросы. А она рада стараться - припёрла нам из погреба самопальное вино и давай нас подчивать. Давясь красным и вчерашней курицей с салатом, никто из нас не выдавал смятения, усталости и тотальной алкогольной интоксикации.
   - Пейте, пейте! Со взрослыми можно,- причитала Нина Михайловна, в очередной раз наполняя стаканы.
   Как-то после пьяного разговора с троюродной сестрой в апреле 2006-го пошли с ДНК в один из супермаркетов, набрали полную корзину еды и в качестве добавки полтора литра «Жигулей». На кассе долго выбирали жвачку, посылая на х… офигевший народ и тупо улыбаясь в ожидании итога.
   - Так и есть, точнее - нет! Денег нет. То есть они есть, но мало. Надо что-нибудь выложить,- сказал ДНК
   -Что?- спросила продавщица, а рука уже кралась к пиву.
   -Молоко!               



   Глава 4               
                Время в пути
                «Я улетаю, ты улетаешь…»
                Никель, Новости Прошлой Недели

   Маша исчезла. По крайней мере, в июне я её больше не видел. Не помню, делал ли я осознанные попытки дозвониться ей, но каждую ночь, проваливаясь в алкогольную кому, грезил только ей. А поутру столько было решимости всё исправить, поменять жизнь!
   «Но только потом, завтра. А сейчас плевать на похмелье! Надо в центр: «Минск», «Квадрат», «Замок», «Бродвей»…»
   За два дня до отъезда ДНК в Москву мы взяли пару баклажек «Дона», уселись в незнакомых дворах, кишевших гопниками, и я по инерции продолжать крутить старую шарманку. Диман наблюдал, слушал и офигевал. Я ждал от него какой-нибудь пафосной, высокопарной речи, наивно полагая, что друг вникнет в суть. Может он и вник, если не сказал ничего, кроме:
   - Поехали со мной в Москву.
   Шутливый тон, которым было произнесена фраза, никак не вязался со сквозящей в нём неуверенностью.
   По реакции ДНК я догадывался, какой имел вид. Стало ясно, почему каждый встречный наряд ППС требовал документы.
   - Чё тебя трясёт всего?- спросил как-то мент.
   А меня подмывало ответить, что так и так, уважаемый страж правопорядка, мол, на почве беспробудного пьянства возникла маниакальная жажда убивать… Мусоров!
   В тот же день заранее отметили двадцать первые именины ДНК. Тётя Лена пообещала двинуть мне в глаз, если я не исключу из обращения к ней эпитет «тётя», и поздравила любимого племянника, лихо опрокинув стопку. Стояла невыносимая жара. Воздух плавился, и казалось, вот-вот начнут лопаться стёкла. Сплит-система была единственной отдушиной, и в спасительной прохладе я постигал азы поедания креветок. С пивом управлялся лучше.
Я тащил Димана домой, когда нам повстречался всё тот же патруль. Мы удачно его миновали, но что-то заставило меня ускорить шаг. Скрывшись за углом, я обернулся и увидел  ментов. «Что, ****и, денег захотелось?- злорадствовал я, уводя ДНК в тень, куда не доставал свет фонарей.- Хрен вам!»
Диман уезжал, и в своей флегматичности он был выше, ничуть не подвергая сомнению правомерность собственного существования.
   Солнце хищнически подбиралось к его дорожной сумке, заставляя тень отступать. Мы отступали вместе с ней. Двухлитровая «Ахтуба» кочевала из рук в руки, настроение не улучшалось, несмотря на внешне обманчивую бодрость.
   - Эх, геомагнитный фон возмущён,- сказал я, и вдвоём мы продолжили, имитируя Максимову и Макклаута.- Воз-змущён геомагнитный фон, а-а-а!!!
   Посадив Руса и Федю в туристический автобус, который должен был увезти их на побережье Чёрного моря, я считал часы до отправления рейса на Москву. Прощаясь с ДНК, считал минуты жизни, которая была уже не божественным, удивительным даром, а тяжким бременем, предтечей чего-то мрачного, непреодолимого и вместе с тем - вечного.
   Объявилась Rammstein. «Вообще-то я - Света, так звали меня»- в тот же вечер она попросилась на «вписку», где есть горячая вода.
   85-ая никогда не была квартирой, которую дворовые бабушки наверняка окрестили притоном. Иногда этажом ниже селились заочницы и внезапно нахлынувшую тоску они разгоняли в обществе трёх богатырей (после первого и единственного благородного порыва, последующей лекции о вреде шалавоугодства Рус отпал). Меня эти шлюхи при первой встрече нарекли педиком, видимо из-за бедной лексики. Насрать на мнение позорной вафлёрши, скоропалительно выпускающей коготки сарказма. Я горланил «Зоопарк» Летова и невесть почему вспоминал Ницше:
- Да, готовлю я и лёд!
Лёд полезен для сваренья,
И при вашем несвареньи
Всё глотать бы вам мой лёд.
   
  Дамы ретировались на кухню, где ещё долго находились под бдительной опекой Виктора и Резвана. Святой потащил нас на лавочку - семечки полузгать, а заодно поделиться впечатлениями от выступления Паршикова в «Остапе». Я не возражал, будучи уверен, что дело кончится не только семечками.
   Бывало, над 85-ой сгущались тучи. Так случилось в ноябре, когда заехавший с утра хозяин обнаружил вместо трёх постояльцев целых шесть сонных рож. Помню, Диман приподнялся и, глядя на Гену:
   - Гы-гы!
   И дальше спать. «Ну,- подумал я,- совсем рехнулся, а ведь в последнее время не бухаем почти. Ладно, может у ДНК с Геной сложились приятельские отношения. Они вроде видели друг друга пару раз…»
   Позже Диман утверждал, будто ему Аман померещился (это мой одногруппник, такой бо-ольшой казах).
   «Аман» разошёлся не на шутку. Я вжался в кровать, натянув одеяло до подбородка, и лихорадочно соображал, где мои вещи: свитер, футболка, ремень, носки… Как назло джинсы завалили каким-то барахлом!
   - У нас что тут, общежитие открылось?- гремел Гена, и воображение рисовало живописную картину, как, по крайней мере, трое в трусах и носках выбегают на площадку, несутся вниз по лестнице, на ходу запрыгивая в штаны. А на балконе стоит Рус и швыряет забытые шапки, ботинки. Гитару…
   В роли парламентёра выступил Виктор, который то ли тщедушным телом, то ли картавой, эмоциональной речью обескуражил Гену. Предметом разговора были права и обязанности квартиросъёмщика, и стороны никак не хотели идти на компромисс, однако, вскоре по обоюдному согласию конфликт замяли.
Rammstein я воспринимал исключительно в качестве «аскерши». Слайвер с ней делал по пятьсот рублей на брата за час-полтора, умудряясь при этом высадить не одну бутылку «Жигулёвского». А, тогда с ней замутил Кипер, точно!
   Коварный Вокалиst, сам того не подозревая, расстроил планы парочки на светлое будущее.
   - «Вписка»? Нет проблем!- уж если каракалпак трахал там шлюх, то почему я не мог определить в 85-ю цивильную, опрятную «ниферку», тем более, что кровать Виктора пустовала - к тому времени он уже сдал сессию и пребывал в блаженном неведении на предмет того, какая гостья посетила июньской ночью его ложе.
   Достаточно хитроумный ход, но я лёг на другую кровать, и мои мысли были с другой.
   В конце мая - начале июня конфликт с квартирной хозяйкой достиг апогея, и я практически поселился у Руса. В 85-ой пустовала комната, так что добрую половину ночей я провёл на видавшем и шлюх, и наркоманов диване. Утро начиналось с сигареты, чая, душа: где-то с первыми лучами солнца в мозг прокрадывался страх, жаркой волной катился по телу и холодным, липким потом вырывался через поры наружу. Часов в двенадцать звонил на «Наше радио». После знакомства с Машкой это стало едва ли не ритуалом. По крайней мере, если не было срочных дел (их как раз было, ох, как было!), я передавал приветы известным святым и зеленоглазой шатенке Маше, чем вызывал восхищение у ведущего, не подозревавшего о существовании эпитетов русском языке. Словно по телефонному кабелю бегут из прошлого заказы танцующих капель, монгольской «Москвы», тоскливой «Выхода нет», никелированных новостей.


                Святой
   
Точно уже не вспомню, когда наши отношения стали тёплыми и дружескими. Знаю наверняка, что на пасху мы отрывались вместе. О, то ещё было мероприятие!
Апрель ознаменовался приездом брата ДНК, Лёхи, в результате чего образовавшаяся коалиция в лице Димана и Руса с примкнувшими к ним Шульцом и Панком, плотно взяла меня в оборот. Работа велась преимущественно в одном направлении - организовать грандиозное, незабываемое действо, что подразумевало наличие алкоголя. Сие обстоятельство выглядело бы заманчивым дня три назад, когда ни к чему не обязывающая кружечка пивка с Кипером ещё не переросла в запой, триумфально увенчанный конфузом.
   Чистое воскресное утро. По умытому дождём синему небу плыло одинокое белое облачко. Волга, открывающаяся взору из окон квартиры моей тётушки Ольги Михайловны, радовала глаз. Душа запела.
   «Эх, сейчас бы чего-нибудь»,- мелькнула предательская мыслишка. Я вернулся на кухню: на столе лежали крашеные яйца, куличи, картошка, рыба и гора полуфабрикатов.
   - Саша, ты выпьешь со мной вина?- спросила тётя Оля, а сама уже наполнила два чайных бокала.- Садись, бери.
   Когда я отдал должное второму бокалу этого прекрасного домашнего вина, то не отдавал себе отчёт о происходящем. Желудок сыто мурлыкал, солнце светило как-то по-особенному. Позвонил ДНК.
   Если моя тётка напоила меня непосредственно, то Лена сделала это заочно, предоставив племяннику Диме… э-э-э… А сколько литров-то было? Не важно, ту водку пили несколько дней, даже Слайверу что-то перепало. Маршрутка вяло плыла в потоке ей подобных, разрезая пространство и время. «Ну не хочу я тусовки! Ничего не хочу. И вообще, надо курсовую по экологии добить (в ночь с 8 на 9 мая дискета, одолженная у Виктора прикажет долго жить, и я останусь без половины проекта). Пятницу пропустил, а там физиология растений и препараты на предметном стекле. Какой, к чёрту, из меня ботаник?! Кому нужны эти щели, пардон, устьица, чей механизм работы напрямую зависит от тургора клеток? Кстати, что там за принцип? Сейчас приеду и разберусь,- подумал я, разглядывая небо.- А в комнате, наверно, хорошо, светло. Блики на ковре, ветерок играет со шторами…»
   Что-то тяжёлое надавило на ступню, и холод крохотными иголочками прошёлся по голени аж до колена. Это Диман придвинул свой увесистый баул ко мне поближе, будто видел, гад, что я сомневался. Кряхтит, скотина, не терпится ему.
   Днём во дворе семиэтажки, где жили Рус и Святой, было хорошо. Особенно в выходные, когда разлетались стаи студентов, а население дома предавалось послеобеденной дрёме. Вторая Продольная пустовала, лишь изредка своим тарахтением и грохотом пугала голубей заплутавшая фура с литовскими номерами, и голуби, не то от страха, не то в отместку за нарушенный покой со знанием дела бомбили иномарку депутата Галды. Снаряды падали на машину с таким звуком, словно уронили кефир в полиэтиленовом пакете. Думаю, кисломолочным продуктам Галда был бы рад больше.
   Вдохнув ещё раз для очистки совести, я обвёл взглядом соратников: Святой отпадал - он водку не пил. Видимо, опасения тенью легли на моё лицо, потому что Панк с подачи ДНК продекламировал:
   - Господа, давайте же скорее нажрёмся!
   «Прости-прощай всё то прекрасное, что я почти не вижу и чем уже не могу насытиться»,- обречённо смотрел я на пробуждающуюся «зелёнку».
   К вечеру сгустились тучи, заморосил дождь. Студенты, кто был в состоянии, наспех собирались в укрытие. Я сам был не первой свежести, но с интересом наблюдал за соседями: в поисках заныканной «белой» парни обшарили половину лесополосы за родной академией. Наконец нашли, распределили ношу поровну. Затем в недоумении уставились на пакет с едой, но транспортировать этот груз желающих не обнаружилось. Обнимаясь каждый со своим пузырём, они двинулись в сторону общаги.
   Я осмотрел поле брани. Год назад я вдоль и поперёк излазал эту посадку - искал мяч, который то и дело улетал со стадиона. Я знал, под каким кустом валялась разодранная консервная банка, из какого кострища торчит забытый шампур, но увиденное поразило.
   Москвичи и петербуржцы, и те не могли так засрать даже глухие уголки Донских берегов. Ладно, хрен с ней, с экологией, но скоро «Первомай», «9-ое» не за горами… Прикажете День Победы в куче бюргеровского хлама отмечать? Кое-что по мелочи мы сгребли в ямку, остальное разбросали по пакетам и отправили в мусороконтейнер за «сельхозом».
   По пути я размышлял о целенаправленной деятельности скинхедов и национал- большевиков. Радикальность и тех и других понятна. Однако пока стоящая за скинами сила пытается локальными ударами подорвать авторитет власти, она всё больше теряет контроль над разрозненными группировками малолеток, нацепивших «бомберы», подтяжки и «камелоты». Их никто не направил на азиатский рынок или армянскую забегаловку, и шестнадцатилетние отморозки вихрем пролетели по Аллее Героев в сентябре 2006-го, трамбуя «квадратную» тусовку в асфальт.
Почему бы пилотам не погонять ту шваль, которая методично захламляет и без того убогие парки и дворы. Проигравшие войну немцы чистые и сытые, а кто-то борется за чистоту нации по уши в грязи! Нет, я тоже на дух не переношу нехристей и нерусей, но ещё больше ненавижу шастающих по подворотням битюгов. Им плевать, кто трус, а кто смельчак, помещается ли в карман кошелёк, или же ты вообще не  в состоянии купить обозначенный предмет. Кулачные бои, бывшие на Руси забавой, трансформировались в бои без правил, не «до крови», как в пацанячей драке, но на жизнь… Другие народы выжидают, пока русские бьют друг друга. Вернувшиеся из Чечни ребята с расшатанной психикой проламывают черепа школьникам на сельских дискотеках. Погранец открывает коридор наркокурьеру, не задумываясь о том, что завтра посланец смерти может постучаться в его дверь. В паутине кавказских казино оседает наш, российский рубль. И вот уже Ваня работает на Гоги, потому что Гоги прёт Ванину сестру.
   НБП в этом плане чётче и организованнее. Революция - это может быть сильно сказано, но рыба гниёт с головы, а, значит, Лимонов в стремлении прорваться в верха гораздо более деятелен. А наглядный пример заболоченности в правительстве - закрытие грузинских игровых заведений в свете грузино-российского конфликта…
- Ты поэт,- сказала как-то Ирка. (Знакомая девушка, это ей написано «Дари сегодня тень сомнений»)- Странный, загадочный…

Русь Святая, что ж ты плачешь?
Что трясёт тебя с утра?
В никуда галопом скачешь,
Да ещё хрипишь: «Ура!»

Проститутки, сутенёры,
Господа своей судьбы
Кандидаты, волонтёры
Да казенные рабы!

Аферисты, олигархи,
Президент Туркмен-Баши.
Секты, церкви, патриархи
Делят в храмах барыши!

Моджахеды, генералы…
Мы продали сыновей
За цветные минералы
И за мюзикл «Бродвей»!

Надоело! Бьёт набатом
Единение сердец.
Я вообще противник мата,
Но, похоже, всё …

   Остаток вечера мы провели в беседке возле детского сада. Часов в десять  к нам подошёл живущий по соседству участковый и произнёс фразу, от которой у меня до сих пор внутри всё падает:
   - Та-а-ак, собрали всё и…- тут он сделал многозначительную паузу, а Рус с испугу взял пронзительную высокую ноту. Призвав всё самообладание, я судорожно прикидывал, сколько у нас денег на брата.
   - И ушли отсюда,- ухмыльнулся капитан, явно наслаждаясь эффектом своего появления.
   Пиво допивали в 85-ой. ДНК и Лёха остались там же, я переместился к Святому.
   Утро выдалось на редкость отвратительным: дождь, ветер, похмелье. Вышли со Святым на балкон. Я с третьего раза подкурил, затянулся и выпустил дым через ноздри - люблю иногда. Когда облако рассеялось, показался по-исполински могучий «сельхоз». Начинался первый день практики с/х машинам. «А, ладно,- думал я.- Целая неделя впереди». Оказалось, всего день. Я бы назвал эту практику «двухдневным геморроем».
   В дверь постучали. В меру опухший Рус поставил на стол пиво. У Лёхи сохранилась фотография, где на разделочной доске нарезано сало, хлеб, яйцо и рядом бутылка «Жигулей». Для опохмела доза явно не дотягивала, и я попросил внести водку. Первую стопку пришлось обильно трамбовать закуской, зато следующие три шли, как домой, пока я не заметил, что пью один.
   После обеда поехали в центр. Позвонил брат, и я, изрядно захмелевший, на весь салон орал, объясняя старшему, каково это - захотеть что-то. Не найдя лучшего сравнения я взвыл:
- Вот представь: ты идёшь на работу в свой ****ый горгаз, доходишь до ментовки, и тут тебе припирает посрать! Живот так сводит, что ты боишься сдвинуться с места. А работа, вот она, за перекрёстком, и там есть сортир, но ты знаешь, что не дойдёшь! Что будешь делать?
   В «Минске» встретили Слайвера с Кипером. Подшибякину «белая» не пошла, и я, желая угодить другу, решил сбегать ему за пивом, но на старте за что-то зацепился и упал. Через час стоял на коленях не только я, но и Кипер - выясняли отношения.
   Размытые картинки Тракторозаводского района, пьяного, гружёного Лёхи, обмякшего ДНК.

    Святой выручал всегда и во всём. Бывало, начну звереть, и к нему:
   - Лёха, ёбни меня!
А он, сволочь, выдержи паузу, я уж расслаблюсь, и тут как саданёт по печени!

   - Вокал, Слайвер, вставайте! Хозяин приехал. Валите к Святому!- выталкивал нас Рус по утру.
   Десятый сон мы досматривали в 86-ой.
Подшибякин души в Святом не чаял. Как-то в мае (отмечать с «бородатым» майские праздники - плохая привычка, и ни к чему хорошему она не приведёт) пригласил я Слайвера в свои пенаты. На ночь я остался у Руса. Утром в 85-ю ввалился довольный Слайвер, громко рыгнул и потребовал продолжение банкета. Я обратил внимание на подозрительно раздувшейся живот лидера «Возрождения», и судьба Котовского сала стала очевидной.
   Но не только кухня понравилась Подшибякину. «Совмещённый санузел тоже ничего»,- наверное, думал он, оправляя нужду. Долго думал, усердно, а потому заснул, да не просто так, а на два с лишним часа. Искали Слайвера всем миром, пока кто-то не догадался заглянуть в туалет.
   С подачи Святого я воочию убедился в существовании Интернета, полчаса просидев в каком-то чате для готов. Ещё он всячески помогал в разных пользовательских программах типа «Ворд» и «Эксель».
      Святой на дух не переносил философию, но меня не покидал, терпел. Это с его телефона я сыпал Машке sms, его свитер служил мне подушкой, на его кулаки я надеялся, когда наехали приблатнённые малолетки.
   Где-то в середине мая, в четверг (по четвергам мне отчаянно везло, пятничное же утро кривило губы в язвительной усмешке праведного трезвенника) в «Остапе» выступал Саня Паршиков. Рус к тому времени уже дважды успел побывать на его концертах, а Святой немного прибалдел, но ровно настолько, чтобы по окончании вместе с нами в едином порыве пропить деньги на проезд. Перспектива тащиться пешком с площади Советской до СХИ тогда пугала мало. Лично я больше боялся остаться трезвым наедине с чувствами, пробуждёнными Саней.
   Факультет механизации сельского хозяйства без сожаления расстался с Белоусовым Алексеем Владимировичем, зоофак отказался принять его в свои ряды. Так Святой оказался дома, в Котово, откуда недавно звонил. Он всё так же сдержанно смеётся, отрывисто что-нибудь рассказывает и жалуется на отсутствие родственных душ. А ещё он продал телефон и купил «косуху».
   Эх, святой, когда-нибудь мы так зажжём, что Хэллоуин покажется детским утренником!



    Глава 5      
                Пять писем

   Это сейчас легко спрятаться в дебрях воспоминаний, подавить похоть и смиренно ожидать заветный телефонный звонок. А тогда прятаться было некуда, и я с отчаянием стареющего джентльмена кидал изучающие, едва ли не просящие взоры на пионерок, нимфеток, хиппушек и прочих представительниц прекрасного пола, в известной мере озабоченных поиском нового бойфренда.
   Помните, как Rammstein вписалась в 85-ю? Рано утром она отбыла на допрос к следователю (уж не знаю, чего она там натворила), а я снова оказался в центре, где нашёл Слайвера. И снова 85-я распростёрла объятия. Следующее утро мы потратили на общество «Жигулёвки», оставшейся с ночи, и поиски денег, дабы выкупить мой студенческий билет, оставленный в залог в близлежащем ночном ларьке. Ха-ха, начало второго курса ознаменовалось таким же событием. Круг замкнулся, пришла пора собираться домой.
   Народ на «квадрате» оживился. Кипер почему-то скооперировался с Бондом, Слайвер пёр на Кипера, бонд на Слайвера, а я - на всех подряд.
  Ближе к обеду Слайвера повязали мусора. Все деньги были у меня, а потому я оперативно спрыгнул. Взял пива, пирожок и присел в компании того же Кипера. Слайвер говорил, что надо пополнить баланс лицевого счёта на мобиле жены. Я подсчитал сбережения и, вздохнув, отложил полтинник для столь благородного дела. «Облагородиться» мне не дали. Появился бородатый, начал возмущаться, но оттаял, когда я протянул ему «Жигули».
   Замки Rammstein высились, мои – напротив - рушились. Мечты имеют странную особенность из ниоткуда возникать, расти на бесплодных почвах и способны заставить планету вращаться в другую сторону.
   Она из кожи вон лезла, чтобы обратить на себя внимание. В детских выходках Rammstein была заметна симпатия. Она поила меня квасом, снабжала сигаретами и тайком ото всех покупала мне пиво.
   Было холодно, мерзко, одиноко. Мы обнимались, а потом я залез к ней под балахон. Полное ничтожество, я мало что соображал, но ощущение, что в твоих руках молодое, девичье тело… Она убежала. Не сделай она этого, я бы её трахнул.
   На следующий день я нашёл Rammstein в «Минске» в обществе бодунныхТалалая, Кипера и кого-то ещё. Они потягивали пиво и кутались в свитера. Здорово похолодало, а на мне только драные джинсы и рубашка, которая вскоре пошла на перевязку - Rammstein в очередной раз приспичило резать вены. Вечером исчезла и она.
   Дрожа и шатаясь, я впёрся к Ярославу и попросил что-нибудь тёплое. Шерстяной свитер с дырами на локтях оказался впору. В него-то я и кутался в ночь со 2-го на 3-е июля, пока не встретил Дракона и его баяниста, пьющего только «Мадеру».
   Я искупался, побрился, привёл одежду в относительный порядок и приготовился прощаться то ли с Волгоградом, то ли с жизнью. Хотелось ещё раз увидеть Машу. «Нааскать» на проезд до Котово не получилось - пришёл Кипер и сообщил, что меня объявили в Федеральный розыск. Трёхнедельный кошмар закончился.
   - Ты будешь звонить?- спросила Маша, проводив меня к машине крёстного. Он, тётка и отец стояли чуть поодаль и критически осматривали мою Маруську с ног до головы. Отец как всегда скептически, зло и надменно ухмылялся. Должно быть, так ухмылялся Ирод, слыша смертные вопли младенцев.
    А она смотрела на меня большущими глазами, из которых некогда катились сцелованные мною слёзы…
    

                Первое письмо.
   Говорят, что писать письма - целая наука. Если так, то в ней я явно не преуспел, поэтому заранее извиняюсь за сумбурное изложение мыслей.
   Прошло всего десять дней, а кажется, что вечность, благо память хранит солёные слёзы, дурачество на «Замке» под «Опиум для никого», отчёт перед супервайзером, пиво и трамвай № 4, «цивильная Маша» в сарафане, купание в Волге…
   Ухожу в себя, абстрагируюсь от окружающего мира, тупо загружаюсь бессмысленной работой.
   Вчера пришлось до двух ночи кататься по полям в поисках подходящего места для пасеки, попутно подкармливая комаров своей разгорячённой кровью.
Около полуночи взошла крупная красная луна, и только спустя некоторое время она приобрела свой обычный желтовато-серебристый цвет. Так и хотелось завыть от одиночества.
   Пишу эссе, плавно перетекающее в «несколько недель из жизни», где тебе, красавица, отведена роль если не всеопределяющей, то уж роковой девушки точно. Вплотную подошёл к описанию нашего знакомства.
   Полжизни отдал бы за то, чтобы сорваться сейчас, глубоко за полночь, и посмотреть на тебя, на размётанные по подушке волосы, послушать ровное дыхание…
                13-14 июля
                Серафимович.
    
                Второе письмо.
Машка, привет!
Банально? Тогда так: привет, дерзкая, вредная, красивая, нежная (я закрываю глаза, и твоя ладонь вновь скользит по моей щеке, и кажется, что вот-вот наши губы соприкоснутся) и самая любимая.
   Пытаюсь достучаться до тебя - безрезультатно: астральная связь на профилактике. МАША, ТУК-ТУК, ТЫ ГДЕ? Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ.
   Тишина.
   Так, теперь о панках, коли обещал. Начнём с пога - танца, которым он и не является, несмотря на попытки прогрессивных деятелей узреть в этих выплесках энергии что-то высокое.
   Считается, что всякая музыка с присутствием барабанов,- от дьявола. Военные походы также сопровождались разными бум-бум и тра-та-та-та, что способствовало достижению в рядах бойцов некой эйфории.
   Драные джинсы, ирокезы - сродни детской беспомощности, дух бунтарства и жизнь не по законам (писанным и не писанным) - юность, а стремление преобразить мир - зрелость.
   Анархия может зародиться, но не сможет существовать, ведь ей оппонирует теория общественного договора.
   Вообще, в каждом панке сидит комплекс неполноценности, и пафосная экстраординарность тому подтверждение.
И пусть мне приснится моя радость. Радость моя, я люблю тебя и безумно счастлив, что ты появилась в моей жизни, что своим сиянием затмила солнце, что вторглась в мои владения и похитила сердце, что купаюсь в твоём голосе, что тону в твоих глазах!               
19 сентября 0:40
Серафимович

                Третье письмо.
   Где-то в 18.00 ты вышла из «Блюз-рока». Мы поговорили, потом села батарейка, оставив меня наедине с не очень-то весёлыми мыслями, главная из которых - ты. Машка, что случилось? Многое, что происходит с тобой, было и моим достоянием тоже, а тут молчание…
   А ещё я хочу феньку. И письмо, хотя бы короткое-прекороткое, рыжие волны огня, два зелёных озера, маленькие мягкие губы. Чтобы сгореть в тебе, утонуть в тебе, быть тобою съеденным.
   Я с именем твоим на устах проваливаюсь в сон, встречаю утро нового дня, сердце моё стучит по-другому, если слышу его, произнесённое кем-то или прочитанное. Тысячи тетрадных листов исписаны им, и мелькает мыслишка наделать из них самолётиков и пустить тебе. Авось один и долетит…
   Я люблю тебя, я хочу тебя! С катушек слетаю, а тут ещё осознание того, что ты лучше, чем кто бы то ни был, понимаешь меня!
                14.10.06 г.
                Серафимович
               
                Четвёртое письмо.
  Привет, Маруська!
  К твоим услугам ещё один non-stop поток бреда от Вокалиstа. Дозвониться нелегко, а потому буду терроризировать тебя с помощью почтового ящика.
   Прошла неделя, как мои ноги опустились с подножки автобуса на родную землю. Да, поездка не удалась, это точно. Ладно, всё произошедшее будем считать за очередной твой каприз, несколько жестокий и эгоистичный, но ведь на то он и каприз, не так ли?
   - Почему?
   - Во-первых, тебя здесь нет.
   Хороший аргумент, мне он нравится больше других. Получается неплохой коктейль, капли которого, сбегая по рифленым стенкам моей души, оставляют причудливые разводы твой психики.
   Что, пора уже лечиться? Я тоже так думаю, но хочу успеть записать дебютный альбом «Opistotonusа», выпустить в свет книгу о рождении большой, чистой, искренней любви, нацепить, сплетённую тобой феньку, а в День рождения непременно нахуяриться (на этот раз в полном одиночестве). Вернуться в Волгоград с гордо поднятой головой, возвышаясь над ухмыляющейся толпой: да, я ломаю себе жизнь, но я так же строю, а что за пазухой у вас, статисты?
   Другое тысячелетие - другая мораль, и, возможно, моя суета смешна, но верю - придёт новая эра, когда каждому имени суждено будет либо умолкнуть навеки, либо завсегда эхом бродить даже по скрытым и далёким ущельям человеческих душ!
   Мир, агрессивный и жестокий, по-хамски сладострастный и мертвенно холодный, лживый и чересчур правдивый, взывающий к жизни и сам эту жизнь убивающий, населённый Киркоровым и лишённый Высоцкого, агонизирующий в лихорадке морали и кровоточащий в хаосе революций (от «бархатных» и «оранжевых» до сексуальной). Панорама контрастов, длиною в жизнь, и без тебя…
                Ночь с 13 на 14 ноября 2006 года
                Серафимович

                Пятое письмо.
   Все мы, конечно, редиски, но стоит ли доводить до крайней черты? Я к тому, что можно было поздравить меня с лебедями (собственно, число 22 хочется сравнивать с величественными птицами Ницше, но, боюсь, я всё-таки раб иллюзий).
   Не искать с тобой встречи и не звонить оказалось легче, чем я думал, но это отнюдь не означает…
   Маша, я по-прежнему тебя люблю, и, засыпая, спрашиваю высшие сферы: «Как там у неё дела?»
   Тишина спящего дома да утренний крик петуха отвечают мне…

За шумом дождя, за шорохом листьев
Мой спрячется плач по несбыточным снам.
Поблекнет гуашь в недописанных письмах,
Размоет слеза вопросительный знак.

Зажгу от свечи бесполезные мысли,
Подсяду к окну в ожиданьи грозы.
Я с ней растворюсь в мерцающей выси,
И ветра порыв опрокинет часы.

Рассыплю по стёклам пригорошни капель,
Закутав тебя в полуночную шаль.
Сорвавшись с карниза, ударюсь о камни
И, мир отражая, останусь дрожать.

Подвинутся стрелки. Уже на рассвете,
Как только проснется последний петух,
Коснувшись зари, я исчезну бесследно,
И больше нигде не раздастся мой стук.
   
  Слушай, резус-отрицательная, а может, махнём на какой-нибудь остров, как герой Сомерсета Моэма? Хрен с ней, со свадьбой, а детей, как Анджелина Джоли, будем усыновлять (удочерять - на случай мысли о половой дискриминации). Есть ещё Хемингуэй и «Париж - это праздник, который всегда с тобой».
   Маша, проклятие моё, поздравляю тебя с Наступающим, и пусть в Новом году на твою душу прольётся тот же неземной свет, что озарил меня в День Независимости!
   Даст Бог, утону ещё не раз в омуте твоих глаз…
Окончил ровно в полночь 18 декабря 2006 года    
Серафимович

   Письма очень помогали противостоять одиночеству и порывам ответить на удар по самолюбию. Скопище комбинированных и разрозненных чувств на бумаге поддерживали меня на плаву, и я в который раз убедился в спасительной силе письма.
Спасибо и Машке, ведь на протяжении четырёх месяцев я был занят только ей, что способствовало безболезненной акклиматизации дома в условиях подлого психологического прессинга отца, даже несмотря на единичные срывы.
  27 сентября случился очередной кризис. Я слушал «Игру с огнём», отстукивал триольный ритм на подлокотниках кресла, пил не то шестую, не то седьмую чашку кофе и думал о чём угодно, только не о причине внезапно напавшей меланхолии.
   Господи, да я всю жизнь холериком был! Сознание раз за разом устремлялось на штурм новой мысли, и как бы жертва не сопротивлялась, она оказывалась погребённой в осколках ей подобных.
   Музыкальный центр щёлкал механизмом реверса, телевизор работал с выключенным звуком. Сердце, развороченное алкоголем и сигаретами, спокойно восприняло такую дозу кофеина, не сдавался и сам мозг. Всё началось с пустяка, мысли, которую никогда не удостоил бы вниманием, но здесь, как назло, зацепило…
   «Господи, за что же это такое?!»
   И тут же паника вырвалась в подкорку. Сердце стало, а потом будто камень ударил в грудь. Там заколотило, заклокотало, дёрнулось и снова замерло. Я попытался думать о Машке, но в голове вертелось только: «Она тебя не любит и не полюбит никогда!»   Давление на миокард усилилось.
   Как всегда в критических моментах мозг забился внутри черепной коробки в поисках противоядия, но не найдя ничего жизнеутверждающего в хаосе материй, мрачно ворчал о надежде и вере в любовь. Помню, почувствовал рядом затаившегося хищника, выжидающего момент для прыжка, разящего рывка челюсти.

   Холодный восточный ветер позднего октября распахнул полы старой затёртой кожаной куртки. «Сколько ей лет? Девятый класс… Это какой же год? Неужели 99-й? Да, 7 лет прошло…
Бр-р-р, противно-то как. Небо всё в тучах. А на западе? То же самое. Ой, бля, не хватало ещё растянуться в этой луже! Один север манит меня то огромными, тёмными, таинственными глыбами, то насыщенной небесной лазурью с разбросанными золотистыми прядями солнца. Нет, это даже не север, а северо-запад.
   Так, а юго-восток что скажет? Ничего, только мерзким колючим снегом в лицо. А за что? И на снег-то не похоже, так бутафорщина: падает на землю и тут же тает, кормит лужу. А ей всё мало - вон уже к ногам подбирается, того и гляди сожрёт. Ну и ладно. Вот промокнут ноги, подхвачу пневмонию и сдохну. Ей Богу сдохну, раз я даже небу не нужен!
   Да что ж за ветер такой? Чёртовы калоши… Здравствуй лужа!
   Просто неслыханно! Я тут размазываю грязь по лицу, а он свистит в ушах и смеётся. Снова и снова. Только уже не холодный, а тёплый и родной - несёт её поцелуй…»




  Глава 6               
                Почти ницшеанская любовь.
   
   Жалкое зрелище - человек, прикованный к постели крепче, нежели даже самая ужасная болезнь могла бы сделать это. С пылающим взором и румянцем на щеках, но вовсе не из-за лихорадки, мечущийся в ограниченном пространстве, он, как впервые попавший в «обезьянник» малец, гордо носящий герб «золотой молодёжи». И в то же время - монах, добровольно заточивший себя в крохотную келью, задавшись целью побороть дьявола в себе, однако ни святая вода, ни «отче наш» не могут утолить жажду любви, вырвать сердце из лап тоски и печали, затмить простые, очевидные и потому ненавистные истины.
   Вот что я представлял в ночь с 29 на 30 октября 2006 года. Её голос, колышущийся в трубке, усиливал эффект седативных препаратов, и хотя абстрактные суждения ещё мелькали в наших диалогах, всё явственнее чувствовался недостаток чего-то необъяснимого, незримо присутствовавшего … да месяц назад!
   Помилуйте, как можно оставаться спокойным, когда тебе даже не звонят, а на вопрос «Почему?» отвечают: «Не знаю». Кощунство (весь день вспоминал это слово), верх измывательства над человеческими чувствами! Но я готов быть справедливым (читай - слепым) и следовать за Ницше по пути отрицания морали. Ты прав, человечный, всякая мораль, навязываемая веками и обществом,- сущий обман в процессе поиска смысла бытия, истинного Я. Долой непреложные правила взаимоотношений между полами! Оставить звёзды и признания как воздух и воду - физиологически неотъемлемые части существования, - а остальное сделать драгоценным.
   Обычно часам к двум ночи подкрадывалась (почему-то из-за спины) подлая мысль бросить сей труд, а заодно и остальные оды Светлому и Большому в огонь, напиться до положения  и оттрахать какую-нибудь из неподмытых шлюшек, про коих любит распространяться Олег.
   - Если ты сожжёшь, я с тобой разговаривать не буду,- стучало в висках Её предупреждение.
   - Ну и пусть,- витал демонический душок.- Всё равно не звонит.
   Я искал успокоения в суицидальных мотивах «Tiamat», в чарующем вокале Тарии Турунен, в упоительной скрипке «Tristania». Подвернувшийся под руку соборный Гюго оставил после себя непонятное чувство утраты и скорби. В Эсмеральде я видел Машу, а сам вбирал что-то от Квазимодо, что-то от архидиакона Фролло. Кротость ягнёнка и бушующий пожар ревности, бесконечная преданность и бурлящая ярость отверженного. «Но так ли это на самом деле? Она и раньше пропадала на несколько дней, что не помешало тебе задохнуться от первого поцелуя, а ей испугаться зарождавшихся чувств».
   Чтобы вернуть самообладание, я призвал на помощь Ницше (на той же полке Король построил свои войска, а из одного фолианта - «Нужные вещи» - торчал краешек запасённого почтового конверта). Летом, когда клеймо изгоя жгло мне душу, я упивался им, особенно увлекаясь идеей о сверхчеловеке. Но однажды ночью я оттолкнул том «фашистского» философа, и тот грохнулся на пол. Теперь я уже не муравей, я кладезь мудрости, сгусток энергии, луч света, философия жизни, волшебное перо Дамбо - всё, что угодно. Слишком неудобоваримая идея (будь я материей, то давно затерялся бы в хаосе зомбированных приматов), и вот я оказался на обочине, в стороне от основного потока, брошенный, ненужный, но отнюдь не бесполезный. Так ребёнок теряет интерес к новой, но сложной и структурированной игре. Не верите? Тогда почему среди игрушек чёткая возрастная иерархия?
   А если в качестве этой всеобъемлющей силы, низвергнувшей меня с маленького, но собственного и обозначенного Олимпа, выступила вовсе не толпа, не глупый и жестокий мир? Допустим, антагонист, не желающий смены ролей? Или же это, подобно паразиту, высосало из меня все соки и отбросило в скотомогильник?
   В конце концов, в древесных рассуждениях немца нет определённости, и апофеоз мыслей не больше, чем нарисованный очаг в каморке папы Карло.
   Отрицание морали вообще порождает отрицание морали самого философа - змея, кусающая собственный хвост. Таким образом, если только Ницше нее замаскировал так тщательно идею о праве на жизнь в удовольствие, то всю его демагогию можно озаглавить последним треком с «арийского» «Кровь за кровь»…
   5 ноября она сказала, что стала встречаться со своим давним знакомым. За меня ответила одинокая роза, тщетно пытаясь спрятать свои лепестки от холодного порывистого ветра.
  Было плохо. Внешне это не проявлялось (по крайней мере, я так думал), но постоянные мышечные спазмы, аритмия вызывали опасение за состояние организма. Хотя как раз с плотью всё было нормально: аппетит не пропал, скорее наоборот, и я увеличил нагрузки на разминке перед волейболом, в котором нашёл не то, чтобы спасение, но игра определённо помогала.
   Я всё так же тщательно брился, наматывал в день по пятнадцать километров, но и упоения особого не было: ни спортивной злости, как и какой- либо другой, ни выпячивания характера, ни тщеславия. По большому счёту мне было наплевать, переваливает ли моё брюхо через ремень или же мышцы пресса упорядоченными прямоугольниками расположились на плоскости живота. Как было наплевать на запах, источаемый заношенными носками, вонь немытых яиц и на многое-многое другое.
   Вообще, отсутствие особых, болезненных переживаний и радовало, и пугало одновременно. Я практически смирился с мыслью, что наши дороги с ней разойдутся, а голос на заднем плане действительно был голосом надежды, но не истерикой утопающего. Чем больше я думал о причине моего спокойствия, тем сильнее убеждался в незрелости некоторых взглядов на жизнь, что в свою очередь определяло существование третьей силы - она врачевала и тащила меня.
   Творческие амбиции ещё наполняли мою душу, но и они чаще теряли эмоциональную окраску. И это было плохо. Тогда действительно ничего не имело значения. Взрослый мир требовал взрослых, взвешенных решений и поступков, а я клал на его претензии! Я словно попал в июнь 2006-го, но только в зеркальном отображении. И там, и там я на всех парах мчался к последней станции, с той лишь разницей, что локомотивы тоже были из диаметрально противоположных миров: летом шабаш устроил машинист-идеалист, сенсуализм которого донельзя раскалил нутро организма, в ноябре материи несли меня прочь…
   Оказалось, я мог жит без неё. Мог, но не хотел, не доводя, однако, свои желания до навязчивой идеи.
   Ломаясь и крошась, я помнил только то, что когда-то пролился на конверты пятью значками анархии…

Так сходят с ума. Одиноко в несчастьи,
А ты бы могла помочь мне отчасти
Не взглядом своим, что жалостью бесит,
Не криком «Сгоришь!», не подлостью лести.
Но просто понять, поклясться, что тоже…
На что ты способна? Ведь что-то ты можешь!
Так пишут, дрожа, записки-прощанья,
Но спят сторожа, мы дохнем в отчаяньи.
Последний из нас толкнёт табурет
Не в силах бороться с парадом планет.
Но просто понять, что хочется тоже
За жизнь свою взять как можно дороже!
 
Интересно, а что скажет на это бодунный

                Паршиков?
Что нет никакого джа? И почему бодунный? Да потому что мне случалось наблюдать внешне обманчивый каламбур, отнюдь не наигранный и оттого более пугающий, в исполнении Александра Геннадьевича, мучащегося похмельем, во времена моего героического сражения в стенах ВолГУ. 2007-й год должен был стать годом выхода из стен Университета молодого журналиста, призванного поднять российские СМИ на качественно новый уровень. Меня отчислили после третьего семестра в марте 2004-го. Отчасти в силу своей влюблённой в мистику натуры, отчасти ради маломальского утешения, но всё же убеждён, что попытка получить филологическое образование не было слепой ошибкой. Тем не менее, вместо диплома я приобрёл Саню Паршикова и Слайвера, пребывающего в то время в абсолютно хорошем настроении.
   В августе 2002-го Паршиков был длинноволосым, безропотно таскал университетский инвентарь, добросовестно выполняя обязанности практиканта, а в день прохождения медкомиссии спас от голодной смерти, притащив из общаги пару пакетиков «Анакома» и помидор. До кабинета врача мы добрались часам к пяти, и мой желудок жалобно подвывал в знак солидарности заднице, в которую вонзил иглу под благовидным предлогом привить меня от какой-то опасной заразы. Где-то в ноябре Саня коротко постригся, чем вызвал немалое удивление в наших рядах.
   Помню его слова:
   - Сашка, ты даже не представляешь, как легко стало, но по утрам ещё кидаюсь за расчёской.
   Господи, ради таких дивидендов от памяти стоит жить!
   Что я о нём знал тогда? То, что бриджи с «Offspring» он сменил на кожаные штаны? Или что он музыкант, лидер Котовского «Солнцеворота», и знаком с «Ashen light»?
   Ницшеанство в Сане не уживалось с его душой. Боюсь, что не смогу более точно дать определение, но утром, после какой-нибудь гулянки, он напоминал мне учёного-орнитолога, пытающегося разгадать тайну величественного полёта орла. Каждый раз его догадки и домыслы наталкивались на непреодолимую преграду, и он уходил в полной уверенности, что вернётся. Обычно это выражалось некоторой растерянности, обрывках предложений или в приступах истерического смеха, неизменном жесте - он всегда подносил ладонь к подбородку - и фразе, которая вполне конкурентно способна с таким грандом, как «Аминь»:
   - Да ладно, фигня всё это,- катилось по университетским коридорам.
   - Всё это, всё это,- стонут закоулки памяти, и непонятно: тоскливо оттого, что я только это и запомнил, или же оттого, что я запомнил это.
   Во время сдачи летних «хвостов» Паршиков укатил в Котово, прихватив с собой мою зачётную книжку, часы, ключи от квартиры и мобильник. Дня через четыре это всё мне вернули на «Эскападе», столь памятной вовсе не из-за торжественного возвращения пропажи законному владельцу, не из-за выступления «Возрождения» в количестве трёх человек, но последующим банкетом, похмелом 1-го сентября в кафешке подле универа и провалом в сознании. Придя в себя часа через четыре, я понял, что мне здорово досталось. В памяти возникли образы наглецов, сильно смахивающих на гопников, которые порвали мне верхнюю губу, подарили сотрясение мозга и сломали нос.
   Жизнь била Саню всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Он совершенно неожиданно мог снискать ненависть профессора или молоденькой сучки-ассистентки и тяготиться потом необходимостью быть учтивым и корректным, посещая очередную «пересдачу».
   Я почему-то вспомнил, как он в самом начале работы над курсовым проектом мастерски раскритиковал материал старпёра в «Отчем крае», вдоволь поиздевавшись над стереотипом мотивации советских солдат в годы Великой Отечественной.
   Его друзья спивались, садились на иглу, их убивали, но самым подлым и жестоким ударом судьбы стала смерть его матери.
   О реалии жизни разбивались мечты его, но незыблемой осталась его вера, дух, поистине «так говорящий», мажорной нотой, высоким слогом впивающийся в мозг, тяжёлым молотом ударяющий по сердцу. Что Диоген со своей бочкой или гвоздь стоицизма - спина Рахметова?
   Концерты Александра Паршикова?
   Что будут стоить тысячи слов?
   Скажу одно: тем, кто не воздействует на сознание алкоголем или иными веществами, его выступления грозят необратимыми последствиями реструктуризации мозга. Однако, если ты дуболом или же заморенный геморроем материалист… Впрочем, вряд ли в таком случае стоит предпринимать подобную вылазку.
   Саня, позволь сказать тебе: «Спасибо». Не от имени скорбящих за нацию, не «покорителю» Олимпийского, но как другу.
Вести с тобой разговоры о вечном - истинное удовольствие, и я надеюсь, ты побалуешь меня некоторыми соображениями по поводу книги, о значении судьбы и её проявлениях, о существовании Бога (кстати, тебя ещё задевает формулировка «раб божий»?) и, конечно, любви.
   Можно было бы ещё долго распространяться о его пафосе и самооценке, но, чёрт побери, он претендует на большее, чем каждый из нас, музыкант или сочувствующий, и он отстаивает право на притязание…
   
А я всё дальше уходил в себя, туда, где до сих пор бегают босоногие пацаны, где «поздний закат летнего дня», где железная дева чует ветер перемен, где рано поутру Кипелов орёт «Возьми моё сердце», а на кухне из старого приёмника «Урал-авто 2» вылетает «Беспечный ангел».


Монолог второго Я.

Да что такое?! Не могу
Со словом совладать.
Хотя бы вымучить строку
Да душу залатать.

Ты здесь сегодня? Не спеши -
Слегка забыл тропу.
Каких ещё достиг вершин?
Угодно ли к попу?


Ну, ладно, всё не горячись.
Сам знаю: перебрал.
Каким событием лечить?
У нас такой аврал…

С двумя нулями? Хорошо…
Так-так, нашёл апрель.
Как летний ливень он прошёл,
Не вижу даже дверь.

А может раньше что? Вот здесь
Нам по 13 лет.
Она?... Конечно, так и есть!
Она сказала… «нет!»

Вот тополь старый. Ты смотри!
Шуршит ещё листвой!
Всё так же здесь горят костры,
Сгорает наша боль.

Туман над Доном. Тихий плёс.
Далёкий лай собак.
Десятки тысяч детских слёз -
Разит коварный враг.

Возьми с собой их. Может быть
Ты больше не придёшь.
А где и как ты будешь жить…               

   Но вот появился
                Ярослав
и смахнул своей метлой остатки былой романтики.
Май 2006-го выдался тёплым, солнечным, свежим. Утро 17-го вообще стоило запечатлеть на фото и поместить в словарь рядом с понятием «Весна»: одуванчики, кузнечики, густая, насыщенного зелёного цвета трава. Даже менты в тот день были дружелюбно настроены, не иначе как зарплату выдали.
   - Ярослав, выходи! - орал Кипер, задирая вверх голову.
   - Выходи, мудень! - вторил я, развалившись на лавочке и разглядывая бескрайние просторы голубого неба. «Интересно, таким его видел Болконский над Аустерлицем?»
Я представил Льва Николаевича, лежащего рядом. Кипер ещё раз набрал номер квартиры Ярослава, но домофон продолжал монотонное «Ту-ту-ту», и вдруг Толстой заговорил:
   - Знаешь, Вокалиst, я ведь лучше всех. У меня есть всемирная слава, свой кусок неба над Европой и … борода.
   Рядом на скамейку опустился Кипер, прикурил. Не затушенная спичка упала аккурат на бороду великого русского писателя.
   - Эх, молодёжь,- заворчал Толстой голосом проходящей мимо старушки и исчез.
   Часам к десяти Ярослав соизволил-таки явиться народу. Он приветливо махал нам с балкона на третьем этаже и отчего-то напомнил мне Фиделя Кастро.
   «Не хватает главного «бородача»,- подумал я, представляя, как из арки выскакивает Слайвер.
   - Ярослав, возьми пожрать чего-нибудь…- опомнился я, когда тот исчез в недрах квартиры. Немного хлеба нам действительно перепало.
   - Так, сегодня День рождения Цоя, я вот тут подготовился, - суетился дворник детского сада, окончивший в своё время Педагогический Университет имени А.С. Серафимовича. Он закрепил песенник к барабану гитары и продекламировал, - Играем «Кино».
   Мы с Кипером переглянулись и промолчали.
   Нарисовался Саня Паршиков, и мы битый час терзали тему потерянного, умершего детства. Он шёл в «Горького», а моя курсовая билась в агонии дешёвых дискет и дешёвого пива.
   - Ярослав, а чё ты Цоя одного гоняешь?- спросил Саня.
   - Так сегодня же День рождения…
   - А, по-моему, у него в июне. Ладно, я ещё загляну,- и Паршиков ушёл. Как всегда по-английски.
   - Правда, что ль в июне?- спросил Ярослав, поглаживая живот.- Ну-у, а мы… репетируем!
   До знакомства с Ярославом я представлял его высоким, с продолговатым лицом и длинным кудрявым хаером соломенного цвета. Этакий витязь времён Олега или Владимира Мономаха.
   - Ну, извини,- рассмеялся лидер «АХН», когда я ему это сказал при первой же встрече.
   Вообще, то был самый мерзкий день ноября, и со стен Ярославской квартиры на меня мрачно взирали члены политбюро времён то ли Брежнева, то ли Андропова. Меня и так трясло с бодуна, а ещё эти каменные рожи, Гапонов в магнитофоне и чай с мятой, любезно приготовленный хозяином.
   Иногда, я думаю, как всё-таки неплохо он устроился: диплом получил, с голоду не пухнет, масса свободного времени. Но потом остёгиваю себя: «Уж не хочешь ли ты, Вокалиst, попробовать заснуть с полной запазухой «Конфеток»?» Не хочу, своего мёда хватает.
   Он по-прежнему подметает дворик, по которому носятся маленькие человечки, ограждённые от нападок злого и огромного мира цветным резным заборчиком (Че-то какие-то ассоциации с Селинджером), и, казалось бы, не к месту сыпет хипповскими темами, типа: «Быть добру!» *



* Из уст Ярослава этот слоган звучит совсем по-хипповски.
               
                Эпилог.
   Сентябрь 1998-го года. Одиннадцатилетняя девчонка в полосатых шортах и синей футболке волчком крутилась над проносящимися внизу кустами ежевики, опавшими листьями, журчащим ручьём. Руками она вцепилась в палку, от середины которой вверх устремился видавший виды канат. По сути то было обыкновенной «тарзанкой», но мы называли её «качели» - так повелось у старших братьев и сестёр, не заражённых вирусом Голливуда и не подозревавших о существовании королевского стриптизёра.
Эта девчонка, трансформируясь в моём искажённом, извращённом сознании, через пять лет станет прототипом героини рассказа «Пойдём, я покажу тебе этот мир». Её я опишу в самом начале зависшего сценария фильма, которому так, наверно, и не удастся познать вкус киноплёнки. Исполненный неизъяснимой тоски по ушедшим дням, в январе 2002-го напишу «Мокрый асфальт», который станет своего рода квинтэссенцией моих к ней чувств. Она будет первой девушкой, которой я подарю цветы: букет прячется за спиной, мы обмениваемся парой ничего не значащих фраз и… Па-ба!!!
   Как сейчас вижу её улыбку. Озарённый сиянием, я не могу пошевелиться, не могу дышать. Я тону!
   Она польщена, это очевидно, и ни йоты скепсиса, раздражения, непонимания! То есть благодарность и обалделость, кайф. И я тоже ловлю кайф, потому что она улыбается МНЕ.
   В этот момент мне кажется, что непреступная Бастилия, наконец, пала, но потребуется ещё семь месяцев, чтобы окончательно развеять этот миф и убедиться в собственной наивности.

Иногда (обычно глубокой ночью) ассоциативные связи запускают щупальца достаточно далеко, приоткрывая двери в другие измерения, но действующие лица разыгранной трагедии больше походят на манекенов. Я подолгу брожу по этому кладбищу надежд среди каменных истуканов в ожидании разглядеть за пеленой дождя девочку в синей футболке. Но как только я нахожу её, синий сменяется красным, выглянувшее солнце озаряет серебряные листья тополя. Образ начинает движение, скрывается в сгущающихся тенях, оставляя меня тлеть вместе с закатом…
               
                Май 2006-февраль 2007 гг.
                Волгоград-Серафимович-Волгоград


   Keeper about Вокалиst.
   На часах 2.07 ночи. Именно в это время так приятно оставаться в одиночестве. Сидишь себе, пьёшь горячий чай, а вокруг ни души, и ты весь такой откровенный, открытый, что даже страшно становиться: вдруг, кто да услышит.
Вокалиst? Да, великий человек. Почему? Ну, зовут его вон как, а во-вторых, ему удалось расшевелить одну из самых мёртвых в последнее время групп, устроив им концерт. Расскажу об одном (!) дне, проведённым с ним, и вы поймёте всё о сущности Воронкина Александра Викторовича.*
   Буквально на днях я в очередной раз разошёлся со своей скво, было плохо, хотелось изо всех сил кричать или нажраться до беспамятства, и - вот чёрт! - он нашёл-таки меня, разбудив поздним звонком:
   - Ты где?
   - Дома.
   - А почему?
   - Не знаю. А ты где? В центре?
   - Да, с Ярославом вот набрался…
   - Подходи к памятнику.
   О, это святое место памятник Владимиру Ильичу на одноимённой площади! Мало того, что Ленин прямо в моё окно кажет бронзовый кулак, так ещё за его спиной есть замечательный дворик, в котором чего только не творилось…

 *   Становится страшно после таких заявлений: что же это, вся моя сущность сводится к бухлу, разгулу, маниакальной идее любить Машу и убиваться из-за отсутствия взаимности? Редактируя сей опус, я немного облагородил его, причесал грамматику и синтаксис, выкидывая некоторые строчки, но эту не смог. Пусть, ежели ТАКИМ меня видит Кипер.


Подошёл Вокал. Точнее подбежал. Замыленный, он уселся на холодный гранит и, немного отдышавшись, позвал меня потусоваться.  Ну, думаю, пива попьём, пообщаемся, развеемся. Однако он так не думал и потащил меня к Маше, которую давно не видел. Переться за тридевять земель я не хотел, но ещё меньше хотел остаться в одиночестве.
   Разговор с ней его добил, и мы решили заквасить с горя. Как назло у обоих сели батарейки и пришлось долго и нудно реанимировать наши мобилы. Кое-как дозвонились и забронировали «вписку».
   В маршрутке пассажиры прошли краткий курс по технике телефонных переговоров и их этике. Приехали на место, всполошили чуть ли не весь район: к одним - за гитарой, к другим - на вписку, где в паузах между бухлом мутили подобие квартирника. Утром Вокалиst совершил ещё один подвиг: он променял тёплый и сухой институт на меня, пиво и дождь. Вот…