Они скатились в овраг, сотник выставил охрану и разрешил отдохнуть. Ребята попадали с лошадей на роскошную и мягкую траву, чудом уцелевшую в летнюю жару. Лежали и тяжело дышали, лошади паслись, где-то вдалеке было слышно артиллерийскую канонаду. Сотник с несколькими наиболее опытными бойцами мозговал над картой. Никто не обращал внимания на труп, висевший неподалеку, уже воняющий и щедро покрытый червяками.
Когда-то в этом овраге была пасека. Вон виднелись остатки сожжённых ульев, вон зимовье, а вон, там, где стоял дом пасечника, обгорелая печь. Хорошо раньше было здесь, в овраге, скрытом от степных ветров. Хорошо на мёде и наливных яблочках, вон какой сад богатый рядом. Но ветры войны достигли и этого овражка, сожгли всё и разрушили, а самого пасечника привели в петлю. Страшно вот так умереть и висеть на солнце, гниющей тушей.
Он поднялся, похлопав ладонью коня, чтобы тот успокоился. Подошел к десятнику, который лежал неподалеку.
- Пан десятник, я лопату возьму.
- Зачем? - тот даже не взглянул, так и лежал, уткнувшись лицом в пушистую траву.
- Да похоронить надо. Православный же человек.
- Тебе больше всех надо? – зло отвечал десятник
- Так я возьму.
Не ответил десятник. Ну и не нужно. Он подошёл, взял небольшую лопату, притороченную к лошади десятника, начал копать яму. Он устал, охотно бы полежал в тени, как и другие ребята. Они почти не спали ночью, утром всё носились и маневрировали, уходя от эскадронов красных. Бросил бы к чертям эту лопати, но подумал, что вот вдруг сам погибнет и все будут проходить мимо его трупа, никто даже землицей не прикроет, неужели это хорошо?
Стал рыть могилу. Копалось легко, земля была мягкая и жирная. Иногда попадались корни от соседних деревьев, легко рубил их. Вырыл где-то на локоть. Можно было бы и дальше копать, но закружилась голова. Хватит. Подошел к дереву, на ветке которого висел труп. Дуб. Низовой дуб. Он в свое время поработал в столярной мастерской, так что разбирался в древесине. Верховой дуб, который рос на холмах, ценился больше, чем низовой, с вот таких овражков. Рубанул саблей веревку. Тело упало на землю, с неприятным звуком и брызгами разлагающейся плоти. А ещё эти червяки. Его чуть не стошнило. Потянул тело за веревку. Он знал, что это не очень хорошо, так тянуть человека, но не хотел прикасаться к смердящему телу. Тянул. Уже оставалось совсем немного, когда шея трупа порвалась, голова отлетела, а он сам упал, держа верёвку в руках. Упал как раз в могилу.
Смех, оскорбительные замечания. Его не любили в этой сотни, он же был чужой. Во-первых, городской, а все же они здесь были мужики из хуторов. Во-вторых, немного образованный, даже книги читал. В-третьих, из другой сотни и чудом спасся. Его родная сотня попала в засаду. Сначала посекли пулеметами, затем окружили пехотой. Выбралось всего несколько десятков, по ним стреляли из пушек. Взрыв сбил его с коня, полетел кувырком и потерял сознание, сильно ударившись головой. Если бы об камень, то там бы и умер, а то об землю. Так что отделался лишь синяком. Очнулся ночью, стал пробираться к своим. Карты не было, местность не очень знал, в голове кружилось, шёл наугад, держа руку на револьвере, что застрелиться, если появятся красные. Но, на удивление, вышел не на красных, которые были здесь повсюду, а на своих. На другую сотню. Оказалось, что уцелел один он. На него смотрели косо, считали, что подозрительно уцелел. Слышал шепот, что сбежал просто вовремя, потому и цел остался. Это шепот мучил его, потому что никуда он не сбегал, просто повезло! Разве он виноват, что и пули миновали его и снаряды?
Вылез из могилы. Вонь от трупа, оторванная голова, мухи и червяки, ему стало плохо. Очень плохо! Но надо закончить дело, раз уж начал. С лопатой ушёл в кусты. Нарубил веток. Потом выстругал кол. Ветки сложил возле тела, колком подвинул его, перевернул на ветки, на них потянул к могиле. Сбросил туда. И голову. Начал засыпать землей. Быстрее, быстрее, чтобы не видеть это и не слышать вонь. Кое-как забросал, потом еще лопатой нарезал дерна, выложил кое-какую могилу. Ещё бы крест поставить. Воткнул кол, веревкой привязал к нему ветку. Почти крест.
Постоял и бросился к кустам, блевать. Не выдержал. Услышал где-то внизу журчание. Там бил небольшой источник. Пошел туда, мыл руки, умывался. Потом вернулся к сотне. Ребята спрятались в тени, валялись, словно не живые. Время от времени прибегал вестовой от охраны, докладывал, что там в степи. Там были красные. Много красных, конница, пехота, артиллерия. Гоняли их несчастную сотню, как зайцев. Надо было отступать на север, может там что-то получше будет. Ходили какие-то легенды о новых армиях, о помощи из Европы. Он не верил. Просто надеяться легче, вот ребята и хватались за всякий бред, только бы не остаться наедине с мыслью, что всё зря. Вся их борьба, все их погибшие товарищи, всё не имеет смысла.
А ведь они ещё помнили, как шагали по Киеву под крики возбужденной толпы, как пели «Ще не вмерла» возле Михайловского Златоверхого. Тогда казалось, что вот-вот и Украина состоится. А теперь приходилось всё отступать и отступать, думать только о том, как бы выжить.
Запахло луком. Кто из ребят вкусно хрумал, нарезая лук толстыми ломтями. Вчера проезжали заброшенный хутор, там был целый огород лука. Кто хотел, надергали себе. Он не стал, это казалось ему похожим на мародерство. А вот теперь текли слюнки. Когда он последний раз ел? Чтобы по-настоящему, борщ или хотя бы кулеши какой-то? Уже и забыл. Хоть что-то ел аж вчера утром, когда перехватил немного хлеба. И всё. Желудок сводило, а еще этот хруст и запах лука.
Не было сил терпеть, он встал и пошел в сад. Деревья там были покрыты плодами, яблоками и грушами. Но было только начало июля, всё ещё зеленое. Он поморщился. Хотелось есть. Заставлял себя успокоиться. Он солдат, он не может дуреть от голода. Поест. Когда-нибудь поест. Вспомнил последнюю кулешу. В большой котел уместилась целая лошадиная ляшка и почти мешок крупы. Варили долго, но какое получилось объедение! И всей сотне хватило! Потом котёл захватили красные, вместе со всем обозом. И вместе с продуктами. Оставили их без ничего. Кони он могут траву пожевать, а что делать людям?
Ребята спасались от голода табаком. Но у него слабые легкие. Раз затянется и будет потом кашлять до самого вечера. Попить бы водички. Когда желудок полон водой, оно вроде немного легче. Пошёл к источнику, когда заметил грушу. Небольшую, какую-то ободранную, а на ветках несколько плодов. Таких же неказистых, как и дерево, но желтоватых. Может, спелые? Оно то и не похоже на сортовую грушу, но и не дичок. Какой-то гибрид. Он работал в экономии, занимался садом, так что немного разбирался в этом. Начал прыгать возле веток, чтобы сбить. Три груши. Но висят высоко. Не достанешь. Когда увидел одну в траве. Подобрал, понюхал. Ну, точно не зеленец. Обтёр об гимнастерку, надгрыз. На вкус терпкие, но есть и кое-какая сладость. Кушать можно. Грыз её, пережевывал, жадно глотал. Смотрел на другие груши. Полез на дерево. Залез уже довольно высоко, когда под ногой треснула ветка и он полетел кувырком вниз. Грохнулся об землю, покатился по траве. Застонал. Некоторое время лежал, потом поднялся, вертел головой, щупал себя. Вроде целый, ничего не сломано. Повезло ему, потому что летел с порядочной высоты.
Плюнул на те груши, возвратился к сотне. Ребята всё лежали, отдыхали. И сам улёгся в тени. Не слышно разговоров, все лежат молча. Потому что о чём тут говорить? Всем всё понятно. Сейчас главное пробиться из окружения, добраться до своих и отступать уже с ними. Надеяться, что когда-то и наступать будем. Он закрывает глаза, дремлет. Вспоминает, как оказался на войне. Когда в город вошли унээровские войска, он был в тюрьме. Куда его и еще несколько десятков жителей города упекли красные. В качестве заложников. Сидел в камере с уважаемыми людьми - врачами, адвокатами, банкирами, купцами. Попал в заложники случайно, просто работал в экономии. Все разбежались оттуда, а ему бежать были некуда, потому что родители давно умерли, сестра пропала неизвестно где. Поэтому жил себе в маленьком домике прислуги. Когда нагрянули красные, им был нужен руководитель экономии фон Книппен. Но старый немец давно уже сбежал, поняв, что надеяться на что-то хорошее в этой бурлящей Азии не приходиться. Фон Книппена не нашли, тогда схватили его. Красноармейцам главное было выполнить приказ по количеству заложников. Он хотел объяснить, что ошибка вышла, но ему без разговоров дали в зубы, связали руки и повезли в тюрьму.
Там просидел где-то месяц. Первые дни все ждали расстрела, дрожали от каждого звука в коридоре. А потом привыкли. Никогда не думал, что можно привыкнуть к мысли, что тебя вот-вот убьют. Оказалось, что можно. Тогда охватило такое отупение, что лежал на нарах и даже не переживал. Застрелят? Ну и пусть. Без разницы. Его не ждала семья, или спрятанные в саду червонцы, ему не надо было мстить за родных. Убьют, так убьют. Он всегда жил не шибко хорошо, так что цепляться за жизнь особо не собирался.
Когда загремели пушки, подумал, что вот сейчас уж точно расстреляют. Так бы и было, заложников начали выводить из камер, но солдаты были напуганы, враг наступал. Кто-то кинулся первым, другие за ним. Прямо на стволы и штыки. Несколько выстрелов, несколько заложников погибли, а другие перебили охрану, поднялись из подвалов в здание бывшего фабриканта, где был штаб красных, но никого из командиров не нашли. Те сбежали. А в город зашли войска УНР. И от них он впервые услышал об Украине и о свободе, о будущем, которое наконец появится у этой страны и народа. Когда его позвали с собой, то радостно пошёл, потому что держаться ему было не за что. Умел более-менее ездить верхом, неплохо стрелял, потому что в экономии охотился на зайцев, чтобы защитить саженцы в саду. Рубиться саблей научили. Так он и стал бойцом третьей кавалерийской сотни. Принял участие в нескольких боях, имел уже на счету двух убитых, сам был легко ранен, но из строя не выбыл, потому что не хотел терять боевых товарищей.
Ставших ему родными. Он же всегда был один, сирота, сколько себя помнил, жил по чужим углам, лишний рот. А еще и болезненный. Трухлые лёгкие, слабый желудок, время от времени он терял сознание. Хорошо хоть грамоте был обучен, поэтому работал больше с бумагами, следил за бухгалтерией. А работать на земле не мог. Поэтому его считали едва ли не калекой, презирали. А вот ребята из сотни, ребята признали его своим. Взяли к себе, не смотрели, что слаб. Учили и поддерживали. Говорили, что сильный, говорили, что может. И он мог. И больше всего боялся, остаться без них. Вот даже в госпиталь не поехал, хоть кровь из рубленой раны текла несколько дней. Но с ребятами ему было хорошо. Когда его сотню уничтожили, он снова остался один. Яко перст.
Вспоминал о погибших товарищах, когда почувствовал какое-то бурление в желудке. Ну да, голодный же. Вон ребята ходят со штыками, пыряют землю возле сгоревшей хаты пасечника. Надеются найти тайник с салом или хоть картошкой. А вон бежит вестовой с верха оврага. Что-то говорит сотнику, то поднимается и бежит вверх сам. Желудок начинает болеть, словно хочет в туалет. Только чем? Там же пусто, как в бедняцком сундуке. Ну, хочет, так хочет. Уходит в кусты, садится. В экономии он привык к теплому и удобному туалету, так что поначалу трудно свыкался с этими варварскими условиями, что вот уходить в кусты, подтираться листьями или соломой. Но потом привык.
Только спустил штаны, даже присесть не успел, как понеслось. Понос. Одна вода. Тьфу, зараза такая! Даже выругался. После чего понос? Одно дело, когда бывало такое на Пасху. После Великого поста, когда съешь миску студня и несколько яиц, потом ещё и кусок колбаски домашней, ну и паску сверху. Вот после этого начинает желудок шалить, приходится бегать в туалет. А сейчас то из-за чего?
Поднимается, вытирается листьями, уже собирается уходить, когда снова спазм в желудке. Снимает штаны и садится. Опять вода. Когда слышит топот лошадей. Что происходит? Хочет бежать, но как бежать, когда вода течет! Ну, быстрее, быстрее! Пытается закончить, но если течет, так течёт, не палец же вставлять. Дожидается, пока прекратиться, надевает штаны и бежит к товарищам. Выбегает из кустов, а там только его конь. Сотни уже нет. Прыгает на коня, мчит из оврага наверх. Слышит там выстрелы и крики. Вот уже выскочил из оврага и видит, как сотня смяла отряд красных, ехавший степью. Подпустили поближе и смяли неожиданной атакой. Молодец сотник, справно ударил! Он погоняет коня, мчит за ребятами, чтобы быть с ними. Но они далеко. Проклятый желудок!
Видит несколько перевернутых повозок. Рядом тела. Это был тыловой отряд красных. Везли раненых в госпиталь. Не довезли. Слышно стоны. Когда видит движение. Девушка. Медсестра, которая спряталась под одной из повозок. Ставит коня на дыбы, останавливается, смотрит на неё, испуганную и побледневшую. Должен убить её. Потому что это враг. Красные не жалеют пленных, красные - звери, которых надо убивать. Но этот взгляд напуганного ребёнка. Она совсем ещё дитя. Машет ей рукой.
- Там ярок. Беги! - скачет дальше. Не оглядывается. Он знает, что бывает с этими бедными медсестрами на войне. Видел. Если добежит до ярка и спрячется там, то у неё будет шанс спастись. А если нет, то нет. Это же война.
Мчит дальше. Начинаются попадаться трупы порубленных красных. Один, один, ещё один. Их постепенно догоняли и убивали. Вот это самое страшное, убегать и чувствовать, как смерть приближается к тебе, как холодеет спина от предчувствия последнего сабельного удара. Лучше погибнуть в атаке. Лоб в лоб, чтобы и ты рубил и тебя рубили. Он знает это, потому что слышал от старших товарищей родной сотни.
Смотрит вперёд. Вон ребята раскинулись двумя крыльями и постепенно охватывают беглецов. Нагоняет лошадь. Но этот старый одр, не слишком то спешит, тяжело стучит копытами по земле. Раньше у него был хороший конь, Рыжик, быстрый и выносливый, но Рыжика убило осколками в тот день, когда уничтожили его сотню. Спасался пешком, в новой сотне дали лошадь похуже. Лошадь, которая никому не был нужна. Хлам, а не лошадь, на мыло бы её, а не в бой.
Мчится дальше, когда снова чувствует боль в желудке. Сначала пытается сдерживаться, но не может. Боль и вот-вот потечёт в штаны. Останавливает лошадь, прыгает на землю, еле успевает снять штаны. И снова вода, проклятая вода, текущая из него, бьющая, как родник, да ещё и пенящаяся, будто сельтерская. Что с желудком? Он то болел время от времени, но привык не обращать внимание. Болит и пусть. Вот это вот что?
Вырвал шмат сухой травы, подтёрся, натянул штаны, поехал дальше. Догнал сотню, когда она уже возвращалась. С трофейными конями и другой добычей. У кого новые сапоги, у кого картуз, или часы. Оружие и боеприпасы.
- Ты где был? – заорал десятник. - Где был? Ты что, не слышал приказ в атаку?
- Я отошел...
- Дурак! К стенке поставлю! Кто тебе разрешил уходить? - кричит десятник. Бойцы едут рядом, даже не смотрят на него. Он чужой и его здесь не любят. А он даже не может сказать, что случилось. Про желудок. И так с него смеются, а то вообще будут дразнить дристуном. - Баба! - десятник гневно сплевывает и едет дальше. Он разворачивает коня и едет за сотней. Ему обидно, что так получилось. И он не боялся! Не боялся! Он ходил в атаку, на пулеметы ходил!
Едет позади сотни, сцепил зубы. Проезжают мимо телег. Ребята добивают раненых, начинают рыскать по возам. Находят несколько буханок хлеба. Все смотрят на хлеб голодными глазами. Он так пахнет и так влечёт взгляды! Сейчас поедят, хоть по ломтю. Но не вышло.
- Красные! - кричит кто-то. И действительно, вдали показался отряд. Всадники. И тачанки с ними. Прятаться в овраге поздно, потому что сотню уже заметили.
- Отходим! – командует сотник. Начинает брать правее от овражка. Там, впереди, в нескольких верстах, виднеется лес, где можно будет спрятаться. Иначе, их догонят в степи и уничтожат.
Скачут, впереди пыль и сзади тоже. Когда чувствует снова резкую боль в желудке. Не может терпеть. Морщится, ругается. Если бы ещё остановиться, скрутиться в седле и не двигаться, тогда бы может и вытерпел, а тут сумасшедшая тряска на коне. Невозможно терпеть. И остановиться он не может. Усраться? И потом мотаться целый день в собственном дерьме! Это ещё хуже. Он останавливает лошадь, прыгает на землю, стягивает штаны. И снова вода. Черт, надо было посмотреть на телегах, может там были какие лекарства для желудка! У них в экономии при поносе всегда заваривали зверобой. Или затулыгузку, такой мелкоцветковый сорняк. Только нет сейчас ни травы, ни времени, ни котелка.
Морщится, встает, натягивает штаны, прыгает на коня.
- Н-но!
Сотня уже далеко, в клубах пыли. Оглядывается. Красных позади не видно. Наверное, пошли по низу, чтобы срезать расстояние. Осматривается. Степь. Проклятая степь, где не спрятаться. Прижимается к шее коня и поддаёт ему пятками по бокам, скачет. Думает, что делать, если его окружат красные. Попытаться убить хотя бы одного, а потом застрелиться. Только не в плен. Всё равно ведь расстреляют, только ещё могут пытать. Они это умеют.
Он гонит лошадь, но сотня ничуть не приближается. Вот она скрылась за небольшим холмом. Когда он достигает того холма, то видит, что внизу уже красные. Они снимут его выстрелом, если он попытается прорваться к сотне. Если бы это была его сотня, он бы все равно помчал. Но это чужая сотня и ребята здесь совсем не патриоты Украины и не поймешь, чего они здесь воюют. Разворачивает коня и начинает ехать вдоль бугорка. Где-то вдали чернеет лес. Вот его спасение. Что будет потом - не важно. Сейчас главное добраться до леса и спрятаться там. Мчит. Но галоп его коня становится всё более неторопливым. Уморился старик. Уже и вовсе перешел на рысь. А до леса далеко. И выстрелы.
Оглядывается, видит трех всадников. Видимо, красные заметили его на холме, поняли, что он отстал и послали трёх бойцов, чтобы его убить. У них свежие лошади и они быстро приближаются. Пытается подогнать лошадь, но та выдохлась, у него нет сил и красные всё ближе. А тут еще боли в животе, режет, как ножом, снова ощущение, что вот прямо сейчас потечет в штаны. Ещё выстрелы, конь летит кувырком и он с ним. Хорошо, что конь уже едва бежал, так что падает не сильно, сразу же хватается за винтовку и стреляет. С первого раза - мимо, а со второго - сбивает одного из красных. Другие останавливаются, прыгают с коней, залегают, потому что понимают, что так он их может легко перестрелять.
Он прячется за телом лошади, ещё живой, бьёт, зараза, копытом. Снимает штаны, садится на корточки. Успел. Закрывает глаза от облегчения. Опять вода. Да сколько же в нём этой воды! Выстрел. Пуля пролетает рядом с головой, а он сидит, потому что вода всё льётся. Потому падает на землю и снова выстрел. Наверное, в этот раз пуля попала бы ему в голову. Вовремя завалился.
Натягивает штаны. Осматривается. Красные вон лежат, втроем. Одного, значит, не убил, а только ранил. Целится и стреляет по их лошадям. Попадает, одна из лошадей кричит и начинает биться на земле. А его лошадь уже умерла.
- Сдавайся, сука петлюровская! - кричат ему. Не отвечает. Он же ещё и заикается немного. Очень этого стесняется, потому что все гад этим недостатком насмехаются. Только ребята из его сотни не смеялись. Ох, какие же были ребята! Это они научили его и про Украину и про свободу и про борьбу, он же ничего этого не знал, сидел вот с бумагами в экономии, только дебит с кредитом и видел. - Сдавайся! Не уйти тебе!
Смотри патроны. В обойме осталось всего два. Еще одна обойма в кармане. А одна в сумке, притороченной к седлу. И там ещё несколько десятков патронов россыпью. Надо сумку достать. Тянется к ней дулом винтовки, выстрел. Не отвечает, бережет патроны. Видит, что один из красных, видимо, раненый, остался на месте, а двое стали перебежками обходить. Хотят окружить со всех сторон и расстрелять. Хитрые черти. Выбирает одного и ведет. Только прицелился, как боец упал в выгоревшую степную траву. Ничего, вылезет. Вон, пополз, змея. Выстрел. Крик. Попал. Теперь третьего надо. Но тот залег, как заяц, не дёргается.
Думает, что дальше. До леса далеко. Никак не успеет добежать. Надо ждать до ночи. Если к красным не придёт подмога, то будет шанс сбежать. Что там с сотней? Выстрелов не слышно, то есть пока боя не было. И зачем они напали на тот отряд, который вез раненых? Надо было пересидеть в овражке, а ночью уже отступать. А так подставились. Стреляет. Не попал. Выстрел со стороны. Это второй раненый по нему целит. Конь принял на себя пулю. Хоть какая-то польза от старой клячи.
Лежит, прячется за трупом лошади. Во рту пересохло, ведь лето, жара. Вспоминает, как читал в экономии приключенческий роман про индейцев в прериях. Так там один из героев утолял жажду кровью лошади. Он только думает об этом, как его тошнить начинает. Он боится крови. В экономии за это с него все смеялись, потому что он даже курицы не мог зарезать. Вот такой дурак! Только за бумагами сидеть, словно жидок какой. Ну, точно же жидок, потому и здоровье слабое и к земле непригоден. Любили поболтать, что мать его загуляла с каким-то жидком из города. Говорили это за спиной, но если слышал, то лез в драку. Его легко били, пока он не купил книгу о боксе, английском спорте по драке на кулаках. Выучил из этой книги несколько приёмов и положил двух противников, которые позволили себе сказать лишнее о его родителях. Он то знал, что папа был пьяницей, а мать - прачкой, тоже выпивала. Поэтому и умерли рано. А малого взяли по доброй воле госпожи Елены, жены владельца экономии, которая смилостивилась над сиротой.
Резко вылезает из-за коня, режет ножом веревку, которой привязана сумка, тянет её к себе. Выстрел. Поздно, товарищ, поздно! Улыбается, ощущает спокойствие, потому что теперь, с патронами, не возьмут легко.
- Сдавайся! Сейчас наши подойдут! - кричат красные.
Не отвечает, чтобы не стесняться заикания. Целится и подстреливает последнего коня. Всё, теперь красные - пехота. Вон как матерятся, кацапня. В его сотне никто не ругался. Он замечает позади небольшую котловину. А что если оставить на коне фуражку, словно он здесь, а самому ползти к той котловине, а потому броситься наутек в лес? Неплохой вариант. Ведь до ночи лежать здесь не хотелось. Тем более, он же сделал лужицу возле коня. Воняет, хоть вроде и одна вода была.
Пересыпал патроны из сумки в карман, вогнал в коня нож, нацепил на него фуражку. А сам пополз к ложбине. Вот уже в ней, ползёт дальше. Где-то через минуту услышал выстрел.
- Кажется, попал! – крикнул один из красных. Потом ещё выстрел.
Он полз, полз, полз, потом вскочил и побежал, стараясь пригибаться к земле. Сначала его не замечали, потом таки выстрелы. Пули пролетали рядом, он каждый раз падал на землю, потом снова бежал. Быстренько начал задыхаться, но бежал, хоть сердце чуть не выпрыгивало из груди. Оглянулся, увидел, что погони нет. У красных двое раненых, а один здоровый бежать не захотел. Ещё делают несколько выстрелов, но он уже слишком далеко. Спасся!
Только начинает радоваться, как снова спазм в желудке. Больно, словно ножом, ржавым, тупым ножом режут. Он хватается за желудок, наклоняется, морщится, ещё пытается бежать, только куда тут побежишь. Снимает штаны и садится. Опять проклятая вода. Да что ж это такое! Что с желудком? Обезумел без еды? Давно ничего не ел! Кроме той груши. Вспоминает о ней и тут же кривится. Ну и дурак! Это ж надо было додуматься, сожрать немытую грушу! Вот почему желудок разошелся! Надо же мыть! Это сельские ребята привычные ко всему, они даже почти не подтираются. Посрал и пошёл, как есть. Руки редко моют и ничего им!
Красные начали стрелять, видимо обиделись на его наглость, что сел срать на виду. Он падает на землю, уже лежит и натягивает штаны, потом подскочил и побежал. Не подтирался, потому что и некогда и нечем. Вот уже лес, забежал в него. Сначала хотел упасть за первым же деревом и отдохнуть, но вспомнил, что здесь, на юге, такие леса, что десять деревьев и дальше степь. Решил посмотреть, что за лес такой. Лес действительно оказался небольшим, скорее просто рощица. Триста шагов и заканчивался. А еще посреди него дорога шла.
Он спрятался в кустах. Сидел и тяжело дышал. Перед глазами кружилось. Хотелось пить. В желудке продолжало бурлить. Подумал, что без коня ему пропадать. Не успеет за сотней, останется здесь, попадет красным в лапы. Слышал о них. Что звери просто. Могут забить насмерть. Или пытать. Если просто расстреляют, так это, считай, повезло. Нужно найти коня. Во что бы то ни стало. С этой мыслью перешёл ближе к дороге, которая шла через рощицу. Спрятался за поваленным деревом. Здесь было много поваленных деревьев и воронок от взрывов снарядов. Бой тут был, выбивали кого-то из этого гайка, единственного островка, в котором можно было укрыться в этой степи. Где-то далеко послышались выстрелы. Там шёл бой. Видать, красные настигли сотню. Если да, то крышка ребятам. Не выстоят. Потому что красных куда больше. Где-то два эскадрона на глаз, а у наших всего шестьдесят три бойца. Шестьдесят два, если без него. А ещё тачанки с пулеметами у красных. И пехота поблизости, с пушками. Есть даже два трофейных броневика. Правда, топлива для них мало, так что таскают их лошадьми, только когда уже бой, тогда самостоятельно едут.
Опять спазм. Да сколько же можно! Поднимается, отходит в сторонку, приседает. Снова вода. Прикидывает лужицу прошлогодней листвой и возвращается к дороге. Думает, что делать дальше и не знает, что делать. Только искать своих и воевать дальше. Потому что возвращаться ему некуда. Да и не сможет он снова сидеть за бумагами, щёлкать счетами, выводить цифру к цифре. Он теперь боец. Солдат Вольной Украины. Теперь только воевать. И увидеть Вольную Украину или погибнуть за неё. Вот и всё. Больше ему ничего не остается.
Сидит, прислонившись спиной к дереву. Облизывает пересохшие губы. Хочется пить, но боится своего желудка. Сидит, понемногу начинает дремать. Давно не отдыхал, а тут тишина, тенёк, спокойствие. Начинает дремать, не замечает, что по дороге едет воз. На нём двое раненных, ещё один солдат - возница, и медсестра. Та самая, которая чудом спаслась под телегой.
- Маруся, ты куда? - спрашивает возница, потому что девушка спрыгнула и пошла в кусты.
- Да сейчас. - говорит она, заходит в кусты, перепрыгивает дерево и видит его, только что проснувшегося от разговора. Их взгляды встречаются. Узнают друг друга. Смотрят. Он даже не подумал, чтобы схватиться за винтовку и выстрелить. Она не подумала, чтобы закричать и поднять тревогу. Приложила палец к губам, показала, чтобы отвернулся. Присела, сходила по-маленькому и побежала к дороге. Села на телегу и поехала дальше.
- Ты вот в кусты не бегай так. Бог знает, кто там может быть. - учит возница. - Здесь петлюровцев полно. Ты и так чудом спаслась.
Он смотрит из кустов, как телега едет дальше. Прикладывает ладонь к сердцу, чувствует, как оно суматошно бьётся. Переволновался, что там говорить. Неожиданно же, откуда эта медсестра только и взялась! Крутит головой. Затем вскакивает и снова бежит в кусты. Там садится. Вода аж шипит из него. Ну, точно, источник какой. Он сидит, потом встаёт и лупит себя кулаком по желудку.
- Прекрати! Прекрати! - словно приказывает мятежному органу.
Возвращается на место, заставляет себя не спать, но всё равно дремлет, потому что устал. Когда выстрелы, крики. Хватается за винтовку, смотрит на дорогу. Там появляется возница, который изо всех сил бежит куда-то. За ним скачут. Всадников не видно, но слышен стук копыт. Вот выскочили двое. Один махнул шашкой и покатился возница по земле. С разрубленной головой и мертвый.
- Ребята! - он выскочил, увидев своего десятника и еще одного парня из другого десятка.
Обрадовался. Хотя и знал, что не любят его, но свои же! Живы! Бежал к ним, почти счастливый. Не хотел остаться один.
- А, вот ты где, урод! - рявкнул десятник, который был ему совсем не рад. - Убежать хотел? Дезертировать?
- Что? - он удивляется нелепости этих слов, а десятник хватает у него с плеча винтовку.
- Всю сотню почти порубили! А ты сбежать захотел? Уже раз спасся, хватит!
Слышно девичий крик, страшный, так кричат перед смертью. Он слышал подобные крики не раз. Затем появляются еще несколько ребят из сотни. Грязных, запыхавшихся, в крови, перепуганных.
- К стенке его! - приказывает десятник.
- Ребята, вы что? - кричит он, потому что тянут к дереву, ставят.
- За нарушение дисциплины и попытку измены - расстрел. - говорит десятник.
- У меня по-по-по-... - очень несвоевременное заикание, он не может произнести «понос», не может объяснить, что у него просто желудок заболел, вот почему он отстал, а не потому что хотел сбежать! Не хотел! Мог бы пересидеть в кустах, но вот же вышел к ним, к сотне! - У меня по-по-по – заикается он и не может выговорить это слово.
- Быстрее! - приказывает десятник. Он теперь главный в этом маленьком отряда, спасся только потому, что красным пришел приказ наступать дальше и они не стали преследовать. Семеро бойцов осталось. Всего семеро! Теперь что делать, куда пробиваться? Точнее прокрадываться. Это сотней ещё можно пробиваться, а всемером только ночами красться, как мышам на чердаке, чтобы кот не услышал.
Ребята поднимают винтовки, смотрят. Ну да, он чужой, из другой сотни и странный, книги всё читал, разговаривал, будто барин, теперь ещё сбежать хотел. Но как-то трудно в него стрелять. Он дрожит весь, что-то мычит, не может произнести. Подняли ружья и смотрят. А он чувствует знакомый резкий спазм в желудке. И понимает, что вот сейчас надо сбрасывать штаны и садиться. Или обосрётся. В последний момент жизни обосрётся! И все подумают, что он испугался, а он не испугался! Не испугался! Не боится умереть! Не боится! Это всё груши проклятые, груши! Он морщится и скрипит зубами, потому что чувствует, что вот сейчас будет позор. И будут потом с него все смеяться, рассказывать, что как жил дураком, так и помер. Боль в животе, сейчас потечёт. Он не выдержит! Ну, стреляйте же, чего уставились! Стреляйте! Смотрит на них, а ребята сомневаются, не решаются выстрелить, десятник тоже не спешит, тянет момент своей власти. А он уже не может держаться, не может! Проклятый желудок! И груша! Вот уже прицелились ребята, пальцы на спусковых крючках, ну жмите же, жмите! А они стоят! А он не может больше терпеть! Не может!
- Пли! – вдруг кричит он. И этот приказ звучит так резко, что ребята послушно давят на курки. Выстрелы. Он падает. Несколько пятен крови, расплываются по рубашке.
- Поехали! - кричит десятник, потому что боится, что красные таки могли выслать погоню.
- Да это, хоть похоронить надо. - говорит кто-то из ребят.
- Собаке - собачья смерть! - кричит десятник. - Поехали!
Ребята садятся на коней и рысят дорогой. Он остаётся лежать у дерева с довольным лицом. Он будто счастлив. И он действительно был счастлив, потому что вытерпел, не стратил. Брюки на нем сухие, без пятна.
27.04.10.