Там, где начинается Волга ©
(часть 1-я)
Устьев рек не бывает без их истоков.
Автор
Это место не обозначено ни на одной крупномасштабной карте, но оно существует, и мне там посчастливилось побывать. Юго-восточней деревни Волговерховье, на Валдайской возвышенности, есть маленькое блюдечко воды, родничок, а над ним сооружён домик-часовенка с перилами, с уведомлением:
«Здесь начинается великая русская река Волга». Из родничка вытекает маленький ручеёк – исток той самой водной красавицы, которая в глубокой древности носила загадочное женское имя Итиль, затем переименованное в Ра, и, наконец, – в то, что она носит теперь, о которой столько много написано и спето. Когда Людмила Зыкина пела: «Издалека долго течёт река Волга», то это как раз относилось к чистому, студёному ключику-плошечке. А попал я сюда, совершив сначала водный бросок на лодке по Березовскому плёсу от турбазы «Селигер» до деревни Залучье, а затем пешим порядком преодолел километров тридцать по следам древнего волока из Волги в озеро Ильмень, до этого самого «издалека»...
Приехав в город Осташков, сразу попадаешь под очарование окружающей тебя природы – ожерелья средней полосы России, в котором самой яркой и крупной жемчужиной сверкает озеро Селигер. На всём земном шаре не найти аналога такой красоте: простираясь по Валдаю на площади 212-ти квадратных километров, достигая местами глубины 24-х метров, имея более 160-ти островов (самый крупный из них – ХАчин, с береговой полосой в 60 километров, с несколькими своими, внутренними, озёрами), Селигер так привораживает к себе, что, приехав сюда один раз, захочется снова и снова вернуться. Не избежал этого колдовства и я – 6 раз проводил в этом райском уголке земли свои отпуска (первые два раза – по туристическим путёвкам, четырежды – с семьёй, «дикарями»)...
И дело даже не в том, что после суматошной городской жизни, особенно – московской, попадаешь в обитель тишины, в это рыбно-ягодно-грибное Эльдорадо; только здесь ощущаешь очень остро, что человек – лишь маленькая частица мироздания, только в этих местах испытываешь полное умиротворение – прощаешь тех, кто тебя по жизни обидел, здесь, как нигде, всё тебя окружающее – вода, лес, воздух, яркое летнее солнышко – с особой силой напоминает о кратковременности пребывания на земле. Но не грустит душа от этих мыслей, скорее, наоборот, – переполняет её чувство восторга от всего этого великолепия, этой толики прекрасного в безбрежном океане Вселенной...
Мне приходилось отдыхать на берегах и Чёрного, и Азовского морей, но там – всё не то, не совсем наше, русское; только с Селигера я привозил загар нежно-коричневого цвета, который не сходил с тела круглый год, и я помню восхищённо-завистливые взгляды мужиков в бане где-то среди зимы – лишь белый след от плавок окаймлял мой, тогда ещё молодой, торс; только селигерской водой, мягкой и нежной, как руки матери в далёком детстве, можно было промыть голову, почти не пользуясь мылом, – так, самую малость! Только здесь, на рассветных и закатных зорьках, расположившись с удочками в лодке, начинаешь понимать, что рыбалка – нечто бОльшее, чем добыча пищи, скорее, это – интимный момент общения с тем, кого мы называем Богом, подразумевая под ним того, кто создал вокруг тебя эту неповторимость...
Шестью крупными плёсами, не считая мелких, растеклось озеро по равнине, окаймлённых живописными смешанными лесами, а кое-где – и сосновыми борами, и каждый из них по-своему красив и привлекателен. Так, Березовский плёс пленяет своими песчаными берегами, с примыкающими берёзовыми рощами, с обязательной кромкой камышей у береговой линии – неотъемлемой частью прибрежного пейзажа, включая все острова и островочки...
Там, где начинается Волга ©
(часть 2-я)
Березовский плёс мы однажды пересекали на двухместной байдарке в неспокойную довольно-таки погоду: через него перекатывались волны с белыми хлопьями-барашками пены на гребнях – признак очень тревожный для тех, кто оказался среди них. В байдарке нас было «четверо»: я, жена, девятилетняя дочь – посередине, «четвёртый» беззаботно колыхался в утробе матери – до появления на свет под именем Сергей ему оставалось там находиться ещё семь месяцев. Будущий ветврач и экономист не ощущал той тревоги, которая всё-таки нас посетила: байдарка, загруженная ещё и вещами, стонала и поскрипывала всем своим металлически каркасом, зарываясь носом в набегающие волны. Но страха за семью я не испытывал – опыт плавания на байдарке был у меня уже солидный: мы с женой, окажись в воде, не растерялись бы – она плавала не хуже меня, а дочь уже успела подружиться с водой, да, к тому же, была подстрахована надувным жилетом...
Оставалось только строго держать нос байдарки поперёк волн – развёрнутая боком к ним, она могла опрокинуться. Но даже в перевёрнутом состоянии судёнышко сохраняло плавучесть за счёт пузыря воздуха под его резиновой оболочкой. В этом я убедился ещё годом раньше, когда мы с товарищем по работе, заядлым рыбаком, сидели в ней на одном из трёх Собенских озёр, – это всего в нескольких километрах от того места, где мы сейчас этот плёс пересекали. Сослуживец, баламут и непоседа по натуре, забыв о моём инструктаже по поведению в байдарке, стал во весь рост, чтобы сделать более точный заброс, и мы, по всем законам физики, не успев моргнуть глазом, очутились в холодной ещё, майской, воде. До сих пор вижу эту картину: байдарка, перевёрнутая вверх килем, выпученные глаза напарника; плащ, бывший на нём, вздулся пузырём, играя роль неосновного плавсредства, в дополнение к байдарке, за которую мы держались...
Но байдарку пришлось оставить, так как она стояла на двух якорях-авоськах с камнями, с кормы и с носа. До берега было метров десять, но вся неприятность состояла даже не в том, что мы вылезли из воды, словно два суслика: * из байдарки, повинуясь закону всемирного тяготения, вывалилось всё, что в ней было. Разведя костёр, мы переоделись, высушили мокрую одежду, но «водолазные работы» я решил отложить до утра – был уже поздний вечер. За байдаркой я всё же сплавал сразу, прямо в одежде, – так теплей, сняв только обувь: освободил её от верёвок к «якорям» и пригнал к берегу, не переворачивая. Воды внутри не было, но и вещей – тоже: спиннинг, удочки, подсачек, садок с рыбой, рыболовные принадлежности и банка с насадкой – живым ручейником (личинка-червячок, обитающая в трубочке из песка и ещё чего-то) покоились на дне.
Утром, с восходом солнца, натянув тренировочный костюм (для тепла), поплыл вызволять потерянное. Глубина оказалась довольно-таки приличной – около пяти метров, но вода была стеклянно-прозрачной, а дно – песчаным и без водной растительности, и на нём отчётливо просматривались следы «кораблекрушения» (блестела даже верхняя часть пинцета, воткнувшегося в песок, предмета весьма необходимого для извлечения крючка из рыбьей глотки). Всё утерянное я благополучно достал и сплавил на берег. Виновник нашего омовения на берегу принимал вещи – пловец он был так себе, хотя и жил в деревне, на берегу речки. Но одна неприятность нас здорово огорчила: погиб в банке, закрытой марлей, весь ручейник – не выдержал давления воды на смертельной для него глубине (его привычная среда обитания – мелководья у берегов и ручейки, которым он и обязан названию). Пришлось от «мясной» насадки перейти на «вегетарианскую»: на шарики из мякиша белого хлеба удалось поймать в тот день несколько крупных лещей, язей и золотистых краснопёрок; красавец-хищник окунь, хлебом явно брезговал, ни разу на него не покусившись...
* Сусликов под Раненбургом-Чаплыгиным, в Рязанской области,
я в детстве отлавливал, заливая водой их норки, откуда
они и вылезали, поэтому хорошо знал, как они в подобных
ситуациях выглядят; вырученные деньги от сдачи шкурок
в «Заготпушнину» шли на посещение кинотеатра и покупку
морса и мороженого. Десяток шкурок злостных вредителей
зерновых обеспечивал семиразовый просмотр «Чапая», вкупе
с детскими гастрономическими радостями…
Там, где начинается Волга ©
(часть 3-я)
На берегу Березовского плёса, напротив турбазы,* есть место – небольшой, поросший лесом, кусок суши, вдающийся глубоко в залив. Туристы прозвали его «Островом Любви», хотя на самом деле это – полуостров: ** на нём уединялись парочки из тех, кто был не связан брачными узами, но были, конечно, и такие, кто пользовался врЕменной свободой, чтобы от этих самых, брачных, пут отвязаться хотя бы на время отпуска; воздух, вода, солнце и отличное питание в столовой турбазы способствовали адюльтеру – супружеской неверности...
Главный корпус турбазы представляет собой приличное здание старинной постройки, принадлежавшее в своё время одному из многочисленных родовых фамилий – ТолстОму. Большинство прибывших сюда по профсоюзным путёвкам, получив необходимые продукты и снаряжение, отправлялись в многодневные походы на вёсельных лодках (среди них был и я). Маршрут и команду каждый выбирал себе сам – кому что нравилось...
Мой первый такой поход был протяжённостью около 60-ти километров – в одну сторону, до пристани Заплавье, откуда можно попасть в Сосницкий, а затем в Полновский плёсы – эти места станут впоследствии излюбленными для отдыха всей моей семьи. Сразу же за турбазой, километров через десять, ниже деревни Дубово, лодки освобождались от грузов и перетаскивались волоком через узкий песчаный перешеек мыса Коровьего полуострова, чтобы не огибать его по воде, – это прилично сокращало протяжённость маршрута...
В четырёхвёсельной шлюпке плыло по шесть человек: четверо гребли, а двое, сидящие на корме за рулём, подменяли тех, кто уставал от гребли. Состав экипажа подбирался заранее, и состоял поровну из мужчин и женщин; не умеющих плавать в походы не брали – для этого предварительно, ещё на турбазе, делали для каждого контрольные заплывы; группу возглавлял опытный инструктор, он же – капитан команды…
Преодолев волок, не успели проплыть и нескольких километров, как разразилась гроза с ливнем – пришлось спешно причаливать к берегу и становиться на вынужденную, не запланированную, стоянку с ночлегом. Хотя мы и вымокли до последней нитки и вещи кое-какие подмочили, но молодость (самому «старому» было не более 35-ти лет) взяла своё: вскоре горели костры, готовился ужин, не без горячительного, а впереди ждала ночь с песнями под гитару у огня. Угомонились далеко за полночь, когда уж и звёзды над бором стали тускнеть...
Не могу без смеха вспомнить процедуру отхода ко сну: подавляющее большинство группы разбилось на парочки, ещё сформировашиеся до похода (палатки были двухместными), а я вызвался поддерживать огонь в кострах до самого подъёма (некоторые вещи требовали продолжительной сушки), и мне назначенная напарница по ночлегу улеглась спать в одиночестве, после чего наш остряк-самоучка тут же приклеил мне прозвище «МТС» (так в советское время звучала аббревиатура «машинно-тракторных станций»), что в переводе к спальной ситуации звучало как «Может Только Сикать» – это во всеуслышание объяснил доморощенный насмешник...
За этот поход участники получили удостоверения «Турист СССР», со значком, – такой документ выдывался за прохождение маршрута протяжённостью не менее 100 километров (мы преодолели – 120). В качестве незапланированной «награды» некоторые, кто понежней, получили и мозоли, – не только на руках, но и в местах, кои покоились во время похода, точнее – ёрзали, на банках (так называются жёсткие деревянные сиденья для гребцов)...
* Турбаза «Селигер» расположена в местечке, называемом Новые
Ельцы (с ударением в последнем слове на первой гласной)
** Полуостров называется Родовель (Родовень), с намёком,
видимо, на «что-то» здесь зарождающееся
Там, где начинается Волга ©
(часть 4-я)
На живописном, возвышенном месте, именуемом Березовским городищем, под деревней Залучье, в окружении берёз, стоит приличный памятник-обелиск из гранита, с толстой стальной цепью по периметру постамента. Могила похороненного здесь пятидесятилетнего генерал-майора Ивана Павловича Шевчука вызывает особые чувства, смешанные с горечью потерь и преклонением перед теми, кому мы, оставшиеся в живых, обязаны всем и вся...
Летом 1942-го года здесь шли бои не на жизнь, а на смерть; приехавший сюда на машине генерал поднялся на вершину холма, отдышался, оглядывая местные красоты, и сказал слова, оказавшиеся через несколько часов пророческими: «Если бы пришлось умереть, хотел бы лежать на таком кургане». В тот же день он погиб у деревни Межники, в двадцати двух километрах севернее последнего своего пристанища, – то ли он накликал себе такой конец, то ли обладал высоким даром предчувствия, кто знает... О минувшей Великой войне на Селигере напоминает всё – от многочисленных памятников до стареньких теплоходиков, названных в честь речников, сложивших свои головы на этой воде: это – и «Капитан Марков», и «Капитан ХорОбрых» (какая чудесная русская фамилия, унаследовавшая геройство далёких предков наших, и так себя оправдавшая!)...
Порядки на турбазе «Селигер» были очень демократичными: те, кто не мог или не хотел пойти в походы, с удовольствием и комфортом проводили время здесь же, на турбазе, – к их услугам были спальные корпуса, приличная столовая с прекрасной кухней, лодочная станция, а по вечерам – танцы и кино. Оставшиеся составляли когорты рыбаков двух сортов; одни приехали сюда исключительно из-за увлечения рыбалкой в прямом смысле этого слова: эти, взяв лодку и снасти, проводили дни напролёт где-нибудь в тихой, укромной заводи – рыба здесь брала повсюду, даже – с лодочных причалов; вторые – тоже из породы ловцов, но особого рода: их привлекали другие способы охоты – за особями противоположного пола. Одним словом, каждый находил себе здесь то, что хотел...
Там, где начинается Волга ©
(часть 5-я)
Осташковский плёс: с него начинается знакомство с Селигером, как только теплоход отчаливает от пристани Осташков. При первом моём посещении этих мест (в начале 60-ых годов) воды озера бороздили старые теплоходики, которые несли на своих бортах имена погибших героев прошедшей войны. Один из таких судов носил имя Лизы Чайкиной, курсировавшего по маршруту Осташков – Полново, конечный пункт которого известен тем, что помногу раз переходил из рук в руки во время жестоких боёв 1942-го года. Немцы, не в силах преодолеть водное пространство из-за сильно укреплённого восточного берега озера, пытались обойти наши войска по суше, но этого им так и не удалось сделать – местный ландшафт был нашим союзником. Северо-восточнее Полново есть довольно большое озеро Шлино, с деревенькой Плав, жители которой нашли в лесу Алексея Маресьева – место это отмечено соответствующим знаком. *
Технический прогресс вскоре коснулся и водного транспорта Селигера: появились скоростные суда класса «Заря», носившие имена своих старших собратьев, – «Капитан Марков», «Капитан Хоробрых», и только теплоходик «Лиза Чайкина» дольше других ежедневно трудился на упомянутом выше маршруте. С именем Героя Советского Союза, подпольщицей в захваченном немцами Пено, сталкиваешься уже на подходе поезда к Осташкову: из окна вагона открывается завораживающий вид на одноимённое озеро, а на станции сразу бросается в глаза памятник девушке, в свои 23 года организовавшей партизанский отряд; схваченная по доносу предателя, под мучительными пытками она не выдала месторасположения отряда, и была расстреляна оккупантами...
Ещё до поездки я читал книгу о ней, видел её фотографию: на меня смотрела молодая красивая девушка с выразительными, умными глазами. Когда видишь над безбрежными водами Селигера стаю чаек, то так и чудится: одна из них – это Лиза; ощущение это настолько реально, что порой среди птичьей разноголосицы слышится и её, Лизин, печальный вскрик...
«Лиза Чайкина» четыре раза во время отпусков доставляла нашу семью до пристани Заплавье, откуда мы на байдарке ходили в сторону Полново, или же – в противоположную сторону, к речушке с поэтическим названием Княжа. Но об этом в следующем рассказе...
* Алексея Петровича Маресьева (1916-2001) мне посчастливилось
видеть и слышать в гарнизонном доме офицеров местечка
Остафьево во время срочной службы в 1958-ом году; сюда же
приезжал и его побратим по подвигу Захар Артёмович Сорокин
(1917-1978), судьба которого освещена в книге Н. К.
Чуковского «Балтийское небо», а всего же таких лётчиков
было числом восемь в истории Великой Отечественной войны…
Там, где начинается Волга ©
(часть 6-я)
Выгрузившись в Заплавье с борта «Лизы Чайкиной», тут же, у пристани, можно отовариться в магазинчике продуктами: хлебом, крупами, сахаром, сгущёнкой, мясными консервами на любой вкус, специями и всякой продовольственной мелочовкой – надо признать, местными районными властями гастрономический вопрос для туристов был продуман основательно, а отсутствующие овощи, молоко и картошка покупались в деревне у жителей по довольно низкой цене. Всё это было очень удобно, так как освобождало от транспортировки всей этой тяжести от места нашего старта, во Владимирской области. Рядом же с причалом работал прокатный пункт, в котором можно было под залог одного паспорта взять двух-, или четырёхвёсельную лодку(соответственно за 80 копеек и за один рубль в сутки), палатки, котелки и прочую походную утварь – всё задёшево, но плавсредство, байдарка, и посуда у нас были свои, а четырёхместную польскую палатку с обширной прихожей я купил перед походом на деньги, полученные за рацпредложение...
Собрав и загрузив байдарку, отчалили на север через протоку шириной метров пятьдесят-семьдесят, именуемой рекой Полоновкой, соединяющей два плёса, Кравотынский и Сосницкий. Протяжённость реки составляет километров двадцать, да и течения воды в ней не наблюдается в обе стороы, но раз на карте она обозначена именно рекой, а не протокой, то и быть посему. Через час плаванья река резко расширяется метров до четырёхсот, и мы тут же, на восточном берегу, на возвышении, становимся лагерем, разбиваем палатку, а дети сразу же принимаются за костёр, благо проблем с дровами никаких, – все берега здесь покрыты лесом, в основном – сосновым ...
До нас здесь неоднократно стояли туристы, но вокруг ни единого следа пребывания: убрал после себя – было неписаным законом для всех отдыхающих; и у нас в арсенале была маленькая сапёрная лопатка, с помощью которой в сторонке от стоянки выкапывалась в песке глубокая и широкая яма, куда и отправлялся любой мусор, вплоть до предметов сугубо интимных, а перед убытием всё это тщательно засыпалось тем же песком. О том, что здесь побывали люди, напоминали только стол и скамейки вокруг него, аккуратно сколоченные из хвойного бурелома...
Тут же, метрах в пяти от палатки, как нельзя кстати, нас ожидал шикарный подарок – наследие минувшей войны: хорошо сохранившийся ДОТ * служил нам естественным погребком и хранилищем сушняка (для розжига костра в ненастную погоду). Мог ли думать пулемётный расчёт, державший здесь, на повороте реки, сектор обстрела водной глади до противоположного вражеского берега, что спустя 30 -35 лет перед амбразурой будут сидеть мирные люди, готовить себе пищу на костре, а с наступлением темноты петь песни под гитару (в том числе – и военных лет)?..
Сразу же за дотом в лесу, в десятке метров, угадывались уже осыпавшиеся и заросшие густой травой зигзагообразные профили окопов, упиравшиеся в блиндажи с уже сгнившими и обрушенными накатами...
* ДОТ – долговременная огневая точка; на возвышении
вырывалась блиндажная яма, стены которой укреплялись
лесоматериалом, сверху клалось обычно три наката сосновых
брёвен, а купол над ними составляли валуны по нескольку
пудов каждый (их здесь ледниковый период оставил в
неимоверном количестве), скреплённые между собой цементным
раствором. Уничтожить такое сооружение не мог ни снаряд, ни
даже прямое попадание некрупной авиабомбы (раны-вкрапления
на гранитном теле виделись во множестве). На околице
близлежащей деревни Турская, уже у просторов Сосницкого
плёса, куда мы наведывались за молоком, стоял внушительных
размеров ДОТ, предназначенный для орудийного расчёта: на
склоне его зияла солидная воронка от бомбы, так и не
выведшая его из строя…
Там, где начинается Волга ©
(часть 7-я)
Вряд ли те, кто когда-то держал оборону на этом, восточном, берегу реки, сидя за пулемётом в доте, могли бы подумать, что эта огневая точка станет в мирное послевоенное время чем-то вроде дровяного склада, но именно так оно и будет –лучшего места для хранения заранее заготовленного сухого валежника трудно было себе представить. Бывшие доты здорово нас выручали, когда после ненастья или же накрапывающего продолжительно дождя приходилось разжигать костёр. Подрастал сын, и его мы тоже стали брать с собой на Селигер уже лет с пяти; ладить костёр и поддерживать в нём огонь стало его излюбленным занятием...
Есть что-то в пламени костра, особенно – ночного, такое, что как магнитом притягивает к себе: смотришь на языки пламени и испытываешь какое-то умиротворение на душе; огонь представляется тебе живым существом, а искры, летящие туда, ввысь, словно напоминают о связи всего сущего на земле с Космосом. Удивительно сложное это чувство: чудится, что ты в эти минуты общаешься на каком-то, самому тебе неясном, языке с теми, кто создал всё это – нас, сидящих у очага, лес, воду и всё, что вокруг прячется в темноте. Даже звёзды на ночном небе не кажутся такими далёкими: мнится порой, что вот также, согретые ласковым пламенем, сидят на одной из далёких планет существа – родственные нам души, и их посещают точно такие же мысли. От сознания, что мы, возможно, не единственные в этом космическом безбрежье, чувствуешь себя так уютно, хорошо, и радостно становится на душе – это и есть, наверное, тот счастливый момент, когда человек пребывает в состоянии гармонии с этим огромным миром…
Ночной огонь очищает душу от всяческой скверны, вызывает непреодолимое желание взять в руки гитару и негромко попеть под неё, и не случайное, а только то, что подходит под настроение в такие минуты. Лучшие песни наших бардов были созданы именно у ночного костра: достаточно вспомнить хотя бы одну, популярную у всех туристов, – «Милая моя, солнышко лесное...» Юрия Визбора...
На другой же день к нами выбранному месту на лодке пристала семья из трёх человек, попросив разрешения разбить палатку рядом с нашим лагерем – место им тоже понравилось с первого взгляда; мы обрадованно согласились на соседство, тем паче что новые знакомые, муж и жена, были одного с нами возраста, а их дочка тут же подружилась с нашей, оказавшись тоже ровесницей. Семья и территориально оказалась нашими земляками, из подмосковного Люблино, которое я шесть раз в неделю проезжал по дороге в московский институт. Отец семейства руководил лабораторией в МГУ, и каждый август возглавлял поход своих домочадцев именно в эти места Селигера, боры которого изобиловали брусникой; домой они увозили два ведра сваренного на кострах варенья – их любимого лакомства, как они объяснили...
Завлаб сразу же, после обустройства хозяйства поблизости от нашей палатки, спустился с возвышения вниз, к малюсенькому заливчику, поросшему камышом, отловил там гадюку довольно приличных размеров, дал нам ею, живой ещё, полюбоваться, держа ту двумя пальцами у самой головы, а затем, умертвив, освободил ловко ножом от шкурки. Мясо, по цвету напоминающее куриное, обжарил на костре, и великодушно предложил всей нашей честнОй компании отпробовать экзотический деликатес. Охотников среди нас не нашлось, включая и его жену с дочкой, после чего, «Змеелов» (такую кличку мы ему дали), присолив жаркОе, под рюмочку винца, с аппетитом съел его сам. А высушенная змеиная шкурка вскоре украшала шею гурмана в виде своеобразного галстучка, с головкой на кадыке...
Там, где начинается Волга ©
(часть 8-я)
После двухнедельной стоянки на Полоновке, в обществе приятных соседей из подмосковного Люблино, решил я с женой и дочкой навестить Заплавье, начальный пункт нашего путешествия в северной части Селигера, чтобы пополнить запасы продовольствия. На сей раз оставили байдарку соседям, взяв для прогулки их двухвёсельный ялик, и через час были уже на месте. Закупив в магазинчике всё необходимое, направились в саму деревню, с целью разжиться молоком и картошкой. Завернув за угол первого же дома, увидели множество народа на протяжённой улице: как оказалось, мы стали свидетелями празднования Дня рыбака, поскольку бОльшая часть деревенского населения работала в местном рыбхозе, о котором давал знать уже при сходе с трапа теплохода дебаркадер с большим количеством деревянных бочек под рыбу, источающих запах солёной продукции…
Промысел вёлся на самом глубоком плёсе, Кравотынском, названным далёкими предками местных жителей в память о набегах ордынцев, после которых вдоль всего побережья на выдернутых из тына * заострённых брёвнах в страшных мучениях корчились тела тех, кто оказывал кочевникам яростное сопротивление. Помимо традиционных лещей, язей, окуней и щук плёс славился угрями, только в нём обитаемых, доходящих в размерах до метра и весом в несколько килограмм; копчёный в местных цехах, этот деликатесный продукт шёл, в основном, на экспорт, давая приличный доход рыбхозу...
Мы вступили было уже в эту разухабисто-весёлую толпу, как из крайнего дома деревенской улочки выскочил в разорванной нательной рубахе парень лет двадцати, а через пяток секунд – и второй, постарше заметно, на ходу вырвал из плетня здоровенный кол, нагнал уже за калиткой первого, и спина убегающего приняла на себя удар типичного орудия сельских потасовок. Из терраски дома выбежала тут же женщина лет пятидесяти, бросилась к парням, громко причитая: «Что же ты, ирод, рОдного брата бьёшь!?.. Креста на тебе нет!..». Не знаю, чего не поделили единоутробные, но мать не успела их ещё и разнять, а уж несколько десятков подвыпивших мужиков влезли в драку, примерно поровну с каждой стороны, – близстоящие плетни тут же рухнули, лишённые вертикальных своих опор...
А на меня накатило воспоминание из послевоенных детских лет: отец взял меня с собой, усадив в кабину полуторки, в поездку за дровами в лесхоз, километрах в десяти от города Чаплыгина, Рязанской области, где мы тогда жили. В селе, перед лесхозом, праздновался какой-то летний церковный праздник, и на околице, на обширной зелёной лужайке, веселье было в самом разгаре. С грузовой машины, с откинутыми тремя бортами, бойко велась торговля традиционными горячительными напитками и закусью – районный буфет на колёсах перевыполнял свой месячный финансовый план...
За порядком следил милицейский наряд, присланный из райцентра, но вмешиваться ему пока что не приходилось – веселье не переходило за рамки плясок под срамные частушки, да умеренно поддатого гармониста, наярившего на тальянке всё, что требовали подгулявшие его односельчане...
Отец много мне до этого рассказывал о моём прадеде-кузнеце, большом любителе кулачных боёв, в царской России распространённых в сельской местности. Особым шиком считалось выйти на стенку из десяти человек одному, самому крепкому и драчливому в деревне, чем мой прадед и славился. Обладая недюжинной силой, он всегда выходил из такого мордобоя победителем, но не без потерь, разумеется, – ссадины и кровоподтёки на физиономии предка тоже присутствовали. Но в тех состязаниях в удали и силушке существовали и неукоснительные правила: нападать на супротивника разрешалось только спереди, и без всяких металлических вкладок в кулак, вроде – серебряной полтины того времени, которая значительно усиливала удар, ниже пояса бить также возбранялось...
Нечто подобное мы с отцом увидели и на этом празднике в честь какого-то святого, с той лишь разницей, что друг дружке противостояли две стенки мужичков, по десятку в каждой, в белых нательных рубашках. Подбадриваемые толпой односельчан и односельчанок, и – нарядом милиции, колхозные «гладиаторы» приступили по команде к весёлому делу - каждый начал молотить себе предназначенного из десятки. Побеждённым считался тот, кто падал после полученного удара оземь, его тут же оттаскивали с поля брани любимые жёны и подруги, а победитель, по своему уже выбору, усиливал мощь кого-то из своей команды. Борьба была довольно скоротечной, и шла с переменным успехом, но наступал и тот момент, когда, как у Лермонтова в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», оставалась только парочка самых крепких и упорных. Окончательный победитель в пускании юшки, организации скуловоротов и прочих «приятностей» кулачного боя под восторженные зрительские крики, в обнимку с бывшми соперниками, принимали на грудь уже не удары, а кое-что и покрепче, способное свалить с ног любого местного Микулу Селяниновича...
В Заплавье же, видимо, давно были утеряны старые традиции, и местному фельдшеру предстоял огромный фронт работ по оказанию медицинских услуг в части выбитых зубов, свёрнутых челюстей и прочая, и прочая (etc, etc... как говорилось в таких случаях у классиков золотого века литературы). Мы же, забыв о картошке и молоке, спешно ретировались в свой ковчег – бережёного, как утверждают те же предки, Бог бережёт...
* Тын – в старину оборонительное заграждение из врытых в землю заострённых брёвен
Там, где начинается Волга ©
(часть 9-я)
В один из летних отпусков семья наша (сын был ещё на стадии «проектирования») решила освоить для себя ещё один уголок Селигера. Прибыв, как всегда, в Заплавье теплоходиком, собрали байдарку, запаслись продуктами в этой же деревне, и поплыли на юго-восток, проливом между заплавским берегом и островом Кошелев, где в конце протяжённого залива Кравотынского плёса нас ждала встреча с речушкой поэтическиого звучания – Княжа. Длиною чуть более двух километров, с прекрасным высоким левым берегом, поросшим соснами, она, действительно, напоминала старославянскую княжну, с изумительной красоты кокошником на голове. Вытекает речушка из озера СеремО, мелководного и в большей своей части поросшего кувшинками, но рыбалка и здесь была отменной. На облегчённой байдарке, без груза, легко и быстро можно было добраться до любого его уголка; в северной его части, у деревушки Лом, впадала мелководная речушка Серемуха, несущая свои воды из большего озера, расположенного ещё северней километров на пятьдесят, и, что удивительно, с тем же названием – Серемо. Мне эти два озера представлялись этакими сиамскими близнецами, соединёнными общей пуповиной – речушкой-ручейком Серемухой...
Здесь, на Княже, я впервые опробовал в действии конструкцию для горячего копчения рыбы, сделанную по моему заказу приятелем на заводе: продолговатый ящик из миллиметрового железа, с двумя рыбинами до килограмма весом на полке-сетке внутри и с ольховыми сырыми ветками на дне, закрывался заслонкой и подвешивался над костром. Через двадцать всего минут походный стол украшало бронзовое чудо с необычайным ароматом, от которого слюнки обильно текли, но вкушать его приходилось только мне с дочкой, так как жену от этого яства подташнивало, по известной природной причине. Запивалось мною это блюдо яблочным вином местного приготовления, которое я покупал в деревне Берёзово, расположенного уже на озере Березовском, соседнем с Серемо. Это просто замечательно: турист из посёлка Берёзка с владимирщины забирается к чёрту на кулички для того только, чтобы купить здесь несколько бутылок напитка для утоления извечной мужской жажды! Поллитровая бутылка местного "бургундского", как я его окрестил, стоила всего 90 копеек – почти что задаром!..
На это место мы вернёмся семьёй в усиленном составе (сыну стукнет 5 лет); вместе с нами поехал и работник моей лаборатории, соблазнённый описаньем здешних красот. Мы оба в то время увлекались подводной охотой, для чего приобрели гидрокостюмы, ласты, маски и пистолеты подводной охоты (ППО-2), однозарядные, выстреливающие гарпун пороховыми газами охотничьего пистона «Жевело». Если добавить в пистон пороха от патрона к малокалиберной винтовке, свинцовую дробину, запыжив её, то получался пистолет не хуже тех, Лепажа, из которых стрелялись на дуэлях времён Пушкина и Лермонтова. В таком качестве мы использовали его как нелегальное гладкоствольное оружие «на всякий непредвиденный случай», в глухих местах могущий проявиться. А такой случай был мне памятен по одному из походов в лес по грибы у нас, на влладимирщине. Я был уже близок к выходу на автотрассу, когда метрах в пяти от меня появилась стая одичавших собак; успел выстрелить в вожака (самую крупную собаку), и вся свора бросилась в чащобу. И как знать, не окажись у меня подводного пистолета, эта неожиданная встреча могла закончиться трагически...
Там, где начинается Волга ©
(часть 10-я)
«Без бумажки ты – букашка, а с бумажкой – человек».
Житейская мудрость времён совковых
Поезд Москва-Осташков по какой-то причине прибыл в пункт назначения с двухчасовым опозданием, а всё расписание убытия теплоходов было увязано именно с ним. Не застав у пристани «Лизу Чайкину», отправились в местную гостиницу с надписью на фронтоне «Hotel «Seliger» – надо было перекантоваться почти сутки до следующего рейса теплохода в сторону Заплавья. На сей раз компания семейная пополнилась товарищем по работе, а посему байдарку мы оставили дома, решив взять в прокат две лодки на месте высадки. В окошке администратора «Хотела» красовалась типичная для советских времён табличка «Свободных мест нет». На уговоры товарища, что ему-де всего-то и надо одну ночку провести в каком-нибудь немудрящем номерке, женщина за стеклом была неумолима, вернув решительно предъявленный паспорт. И тут я протянул свой «серпастый, молоткастый», правда, извлечённый не из «широких штанин», а – из бокового кармана куртки, совершенно позабыв, что в паспортных корочках обретается и моё служебное удостоверение с тиснёной золотом надписью «ТАСС» и таким же гербом СССР над ней. «Служебная ксива» в поданном документе гражданина Союза, так восторженно воспетым когда-то Маяковским, произвела значительно больший эффект, чем стодолларовая купюра на гибэдэдэшника в наше, постсоветское, время: товарищу моему нашёлся сразу же отдельный номер, а нашей семье из четырёх человек был пожалован даже номер-люкс...
На следующий день, обзаведясь подробной, до мелочей, туристской схемой Селигера и примыкающих к нему районов, прибыли на место, отдали под залог свои паспорта в прокатном пункте в обмен на две двухвёсельные лодки, и отправились по маршруту, нашей семьёй уже изученному, – к реке Княже. Солнце уже клонилось на закат, когда мы достигли цели путешествия, но нас сразу же ошеломил полосатый столб с грозной надписью на щите: «Стоянка и оборудование привалов запрещены». Тут же ещё раз сверились с картой – стоянка в этом именно месте была чётко обозначена значком в виде развёрнутой палатки. Возвращаться назад не позволяли наступающие сумерки; мы основательно развернули свой «бивуак», развели костёр, поужинали и задраились в палатках на ночлег...
Ранним утром, с рассветом, меня разбудил нарастающий рокот лодочного мотора, я вылез нехотя из палатки, и тут же причалила напротив моторка с двумя пассажирами: один, рыжий, - в форме лесника, второй, довольно тучный, – в гражданской одежде, который почему-то повёл сразу же себя агрессивно, предложив нам немедленно свернуться и покинуть запретную зону, вдобавок потребовав от меня предъявить паспорт, представившись местным участковым милиционером (это – без формы-то!). Сказав, что паспорта сданы в пункте проката, предъявил ему те самые красные служебные корочки...
Любезный читатель мой, ты, конечно, помнишь рассказ Чехова «Хамелеон»: эти двое, возникшие из утреннего тумана над рекой, перещеголяли в своих эмоциях и полицейского надзирателя Очумелова, и его рыжего спутника, городового!.. Такой скорости в перемене настроения мог бы позавидовать сам венгерский композитор, пианист и дирижёр (цитирую далее по «Золотому телёнку», моих любимых Ильфа и Петрова):
«Происшедшее нарастание улыбок и чувства напоминало рукопись ...Ференца Листа, где на первой странице указано играть «быстро», на второй – «очень быстро», на третьей –«гораздо быстрее», на четвёртой – «быстро как только возможно» и всё-таки на пятой – «ещё быстрее»...
Вопрос с «немедленным убытием» был снят с повестки дня, а на прощанье мы были одарены двумя буханками чёрного и одной белого хлеба, которым мы в Заплавье не сумели запастись ввиду его отсутствия в магазинчике. На настойчивое предложение денег незнакомцы ответили решительным отказом, заявив, что не хотят нарушать законов местного гостеприимства...
За время трёхнедельного стояния на Княже нас никто больше не осчастливил своим появлением, а причина возникновения столба и щитка с устрашающей надписью прояснилась на следующей утренней зорьке, когда мы с товарищем, забравшись на лодке в камыши, предвкушали предстоящие радости от первой рыбалки: послышался скрип уключин, и метрах в двацати от нашего схрона те двое начали выбирать рыбу из сети, поставленной, видимо, накануне нашего прибытия сюда; сеть они забрали с собой, и больше мы их так и не видели...
Три недели стояния на Княже пролетели быстрыми ласточками, и, проплывая на обратном пути в Заплавье мимо того злополучного щита, мстительные дети владимирщины несколькими выстрелами из пистолетов для подводной охоты сделали надпись на одно слово короче, и она из запрещающей превратилась в указатель местного гостеприимства – «Стоянка и оборудование привалов...»
Сентябрь 2010 года