Трамвай обходите спереди, автобус - сзади...

Борис Кудрявцев
  Трамвай был очень старым. Прожив пять трамвайных веков, он, наверное, был и очень мудрым. Однако он упрямо цеплялся за провода и продолжал работать на линии, хотя гораздо мудрее было бы устроиться в трамвайный музей – экспонатом – как ему несколько раз предлагали… Конечно, он был старомодным, и в своих пятидесяти слоях краски скорей был похож на пряничный домик, чем на современные металло-стеклянные аквариумы, именуемые трамваями. Зато у него были свои пассажиры, которые, если время и погода позволяли, ждали на остановках именно его. Любезностями они не обменивались, хотя трамваю иногда этого и хотелось. Но он был трамваем старой, добротной выучки, знал свое место и первым разговор не затевал. Он вез своих и случайных пассажиров со всей галантностью, на которую были способны его рессоры, мужественно сдерживал дрожь в оконных стеклах и, как мог, глушил холостые хлопки старого коллектора.

Только в парке, сдав смену, он долго и осторожно покряхтывал и постанывал, замолкая смущенно, когда вдруг с тихим шелестом отлетал кусочек краски где-нибудь сбоку. Последнее время он почти не спал, боясь пропустить утреннюю смену, а лишь настороженно подремывал, предаваясь давним воспоминаниям. А вспоминать было что, и было кого… Появившись давно, в нем с десятилетиями крепла любовь к пассажирам. По ночам трамвай искал истоки этой любви, ее причины, и - не находил. Каждый раз его железная логика ставила его перед фактом неразумности этой любви. Любви к существам, не только слабым по своей природе, но и суетным по характеру, алогичным по поведению, вздорным в общении… Людское самомнение не знало границ. События их жизни – сиюминутные, преходящие – казались им самыми главными в мире. О, трамвай многое мог бы им рассказать! Ибо проходит день, месяц, год – и события меняются, горе меняется на радость, отчаяние – на триумф, довольство – на отчаяние… Не менялось только отношение людей к себе и своим проблемам. Трамвай удивлялся этой способности людей не замечать, не понимать, что все проходит. И преклонялся перед их непреходящим духом неуспокоенности. Он знал, что влюбленные ссорятся, но мирятся, знал, что за неудачей шествует Фортуна, за одиночеством – полное одиночество… На его веку сто раз менялись названия улиц, переносились с места на место остановки, маршруты пролагались самым головоломным образом, и - все возвращалось на круги своя. Не менялись только пассажиры. Их завидное и досадное, их прекрасное и странное умение жить ежедневно – одним днем – оно не менялось. Четвертое поколение пассажиров, точно так же как в свое время их деды и прадеды, страдали и смеялись, плакали и сплетничали, грустили и любили – нимало не стесняясь трамвая.

Об этом думал трамвай по ночам, когда чутко караулил утро, ощущая во всех колесах усталость и нетерпение, об этом думал он днем в пустом парке, когда на линию его не пускали. Таких дней становилось все больше и больше, и трамваю казалось, что вот еще немного и он сумеет ухватить самую суть своего противоречивого чувства к пассажирам. Но чем больше он простаивал, тем сильнее росла в нем тревога за линию. За маршрут, за пассажиров. Тем реальней казалась угроза, что тупичок, куда трамвай обижающе-ласково запихивали все чаще, может оказаться его последней остановкой. Но… все проходит. И трамвай снова неторопливо катился по линии, позволяя даже велосипедистам себя обгонять. Да и куда ему торопиться, если тормоза уже давно просят ремонта? А, с другой стороны, зачем ему тормоза, если некуда торопиться? Вот так, железной логикой  заслонясь от призрака техосмотра, трамвай аккуратно отсчитывал остановки, принимал и провожал пассажиров, и слушал, слушал, слушал…  Он слышал и понимал всех и каждого, ловил себя на этом, вздрагивал и снова слушал…  Он катил по рельсам, и его догоняла Весна, и – перегоняла, согревало старые кости – Лето, отрезвляла и осыпала красными листьями  - Осень, поджидала на всех остановках сразу  - Зима…

      Однажды, когда ранний вечер, жадно облизывая фонари, уже умирал под натиском молоденькой метели, трамвай завершал смену. Оставалось семь остановок до развилки в парк, но трамвай не торопился ни на одной из них: метель, холод – кому из пассажиров хочется мерзнуть? Слушая, как пассажиры ругают погоду, трамвай не сразу обратил внимание на парочку, вошедшую недавно. Парень и девушка были в ссоре и молчали, как сфинксы на набережной. Трамвай знал, что через день-другой они опять будут влюбленной парой, знал, что поссорятся еще не раз и вновь заживут в мире. Трамвай знал это и не удивился, когда эти двое от холодного молчания перешли к горячему, словно последнему в жизни, спору. Он мог бы подсказать наперед все слова и жесты каждому из влюбленных, поэтому не столько слушал, сколько проверял себя…

Но метель – молодая и от того верящая в себя – куражилась в городе, но молодые и верящие в слова друг друга ссорились в трамвае…. И кто бы мог предположить, что старый трамвай – мудрец и фаталист – тоже поверит девушке, когда та крикнет зло и окончательно своему парню: «Я тебя ненавижу! Навсегда! Не ходи за мной – не смей!». Девушка выскочила из трамвая на ближайшей остановке, а парень остался стоять у заднего окна, и не было в нем сил, так велико было его горе, и у трамвая не было за всю его жизнь такого странного чувства, какое он испытывал сейчас, так остро и некстати. Он понял, что эти двое могут больше никогда не встретиться, если им не объяснить, если не вмешаться…

Трамвай рванул с места, скользнул фарами вдоль рельсов, тающих в метели, и повернул, нырнул, покатил  за девушкой в переулок, бросив рельсы и провод…. Он почти нагнал ее, но вдруг почему-то ослабел, мотор умолк, рессоры подогнулись,  колеса заскрипели на асфальте, забуксовали в снегу и….

Трамвай еще видел, как бежала к нему, нет, - к своему парню – девушка, как влюбленные обнимались через стекло, видел их счастливые глаза, глядевшие сквозь него и мимо него… Трамвай резко выдохнул, открыл настежь двери и затих. Можно было подумать, что он задремал: он кряхтел и постанывал, как всегда после долгой работы… Но некому было думать о нем в ту минуту. Редкие пассажиры, взволнованно кудахтая, спешили по домам, влюбленная парочка, обнявшись и воркуя, застыла у водосточной трубы….

О трамвае позаботились только утром – свои, из парка.  Его поставили на рельсы, отбуксировали в парк, потом списали, и отправили в переплавку…