Ирина Васильевна медленно бредет вдоль застывшей реки, пытаясь отыскать полынью. Выбившиеся из-под платка седые волосы, сгорбленные плечи, все это- видят случайные прохожие, но никто, не спросил: “Что с тобой?”
За это студеное утро она прошла не одну сотню метров в поисках полыньи. Позади, там, где дымят трубы города ее ждет холодный дом, нищета обстановки, и ее сын алкоголик. В последние несколько месяцев ей все труднее тянуть лямку унылого, безрадостного существования в котором есть страшное слово-сын. Несчастье пришло полгода назад, когда ее сын Андрей почти приполз домой около полуночи и принялся трясти ее, требуя денег на выпивку. Когда она сумела ускользнуть из его рук он, нагнувшись, отвинтил ножку стула и…
Он бил ее под сердце, под которым его она тридцать лет назад выносила. Он бил ее по больным, требующим операции почкам, и приговаривал: “Ну, как сука старая…Больно? Убью, и меня не посадят…”
Не зная усталости, нанося все новые и новые удары, а ее тело уже обмякло. А позже попыталась встать на ноги сын, не мигая, уставился с выражением явного любопытства.
- Ничего. Живая… Не издохнет, а если и издохнет, не велика потеря…
Он ушел, подтягивая шитые-перешитые ею брюки, бросив мать на том же месте, на котором пинал ногами. С трудом поднявшись, увидела кровь. Все вокруг забрызгано, залито ее кровью. Взглянув на руки, она увидела, что и пальцы перепачканы кровью. Из ее рта вырывался пугающий сипящий звук.
Прошла неделя, синяки под глазами почти исчезли, и все… началось сначала. Каждую ночь он приходил пьяный, пил на ее пенсию, а она, забившись в дальний угол, прикрыв голову руками, уже не просила остановиться, она пожинала плоды своей материнской любви. Он бил, а когда надоедало, вытирая костяшки пальцев от крови, плевал в ее сторону и уходил спать. Ей было страшно, но она молчала. Она, подчиняясь только его пьяному голосу, безропотно сносила побои, а утром, если хватало сил, дрожа всем телом, готовила обед. Как незрячая бросала в кастрюлю все то, что удавалось купить на копейки, оставшиеся после очередного побоища…Молилась. Слышала свой хриплый голос:
“ Спаси, Господи”.
Полгода назад она умерла. Нет, она не умерла физически, но духовно была сломлена, тоскливо ждала свой последний день и окончания муки. Казалось, что она, устав спорить с судьбой со своей гордостью, смирилась и притерпелась. Однажды, во время прогулки вдоль реки встретилась с большим добрым псом. Они подружились. Уходя из дому, брала для него съестное. Сегодня накормив, тормоша кудлатую голову, она плакала: “Только ты меня понимаешь. Только ты…”
Утром, собравшись в дальнюю, очень дальнюю дорогу, она в последний раз взглянула на спящего сына. Его одежда была измазана непонятными грязными потеками, а лицо покрытое струпьями напоминало лицо старика. “ Пьет одеколон или какую-то гадость”, - промелькнула одинокая, но такая тоскливая мысль.
Река, манила, звала. Сейчас, всматриваясь в пустую, кажется лишенную жизни реку, она понимала, что физическая боль страшнее принятого ею решения. Она не могла себя представить…Потом- среди запорошенных снегом торосов, в тишине где нет рыбаков, где все мертво, безразлично. Страшно…
Но сомнения в правильности решения не было. Мучительно было ожидание… Чего? Голоса свыше? Ответа на свой вопрос: “А как же он? Как он без меня?” Материнское сердце, переполненное болью и обидой, нашло место и для жалости.
Помолившись, оглянулась в последний раз и бросилась вниз, туда, в ледяную пропасть, где ждала ее смерть и долгожданная свобода…
…Иван Земсковский, отработав и сдав дежурство, отправился пешком домой. Но едва его рука коснулась ручки ворот, за которыми оставалась пожарная часть, он услышал, что его зовут. Оглянувшись назад, он развел руками и произнес первое, что пришло в голову:
- И откуда, только вы, Михаил Петрович, взялись?
- Ладно тебе, Ваня, скулить. Выручай, ты ведь парень понятливый, - начальник пожарной части мог и хотел произнести еще несколько слов, но, увидев на лице Ивана решимость, не стал. Да и зачем что-то произносить, если Земсковский- это будущий офицер и кто, как не он, сможет выручить в эту минуту.
- Выручу, но только в последний раз, - произнес Иван, но сам прекрасно знал, что будут следующие многократные: выручи, а он также вздохнет и пойдет работать.
… Он увидел тело в темном пальто, погруженное в воду, и ноги, обутые в старые сапожки. Иван выскочил из кабины и, крикнул своему напарнику Васе:- Давай лестницу!
Сбросил с себя бушлат, покатился, увлекая за собой снежную пыль вниз к полынье.
Иван лег на живот, и, как его учили, полз по льду, понимая, что рискует. Он рискует своей жизнью, но та, чье тело он видит, кажется ему, ждет.
Врачи приехавшие в карете неотложки, недолго поборовшись за жизнь неизвестной женщины, произнесли свой вердикт: Поздно.
Когда до Ивана донеслись эти слова, он бросился к той, которую спас. Он не мог смириться.
- Неужели я спасал труп? Не может быть! Я же спасатель, я чувствовал в ней жизнь.
Обняв за плечи безжизненное тело, отряхивая замерзавшую воду, быстро вдыхал в нее собственную жизнь.
Раздался первый шумный выдох. Наверное, только тогда он ощутил, что в его собственном сердце разлилось тепло. Он смотрел на суетившихся медиков и улыбался. Пробежав руками по своим заиндевевшим волосам, неожиданно закричал: Спас!
Больничная серая палата. Ирина Васильевна, отошедшая от уколов, рассматривает свежепобеленый больничный потолок. Ее мысли далеко отсюда. “- Как он там? Что сейчас делает? Шоковое состояние,- это обо мне? И кто тот парень, что тряс меня и кричал: спас?”
Больничные - такие невыносимо тяжелые, бессонные ночи. Каждую ночь в ее сердце- боль, только боль, как будто за годы жизни она не видела и капли радости. Как будто ее жизнь- сплетение боли, унижения и душевных мук. Она смотрит в темноту палаты, вспоминает…
… Позже она еще долго будет вспоминать о том страшном, дне, и, вспоминая, тихо по-детски плакать. Воспоминания, как и беда всегда рядом. Они ходят за нею /или в ней живут/. Мысли уже о живом: “Что дома? Кто за это время покормил пса?”
… Его неторопливая походка, мужественный вид и букет цветов, все это, не осталось незамеченным соседями Ирины Васильевны. Ирина Васильевна, впервые в своей жизни получившая в руки букет цветов, застыла. Комок сдавил гортань. “ Что значит прожить жизнь, не увидев букета цветов? Что значит жить ради того, кто люто тебя ненавидит? Жить, чтобы может быть, пережить радость, нужно увидеть сострадание в чужих глазах. Боже!”
Она смотрит на Ивана благодарными глазами, и он чувствует, что очень рад этому взгляду старой, как он теперь понимает, одинокой женщины.
Он быстро понял: Ничто не сможет задавить чувство тоски. В душе спасенной он видит серость, обреченность ее жизни, а так же видит полный ненависти взгляд “любимого” сына. Сын. Как страшно звучит для нее это слово. Сын бросает полный лютой ненависти взгляд в сторону матери и незваного гостя. Андрей сидит на полу перед плитой, швыряет щепки, будто стремиться попасть в тех, кто ему ненавистен.
“Ну и что мне теперь? – вяло плетутся мысли, а желание выпить и забыться, кажется, скоро заставит его бросится с кулаками на мать и на мужчину рядом с нею.- Подлая душонка, пришедшая расстроить, уничтожить мою жизнь. Да, я тебя тварь. Да, я тебя на куски порву…”
Но сделать что-то, он не может. Он не способен решиться на шаг зная, что кулаки гостя, этого увальня, попортят не только его лицо.
“Молчать? Нет, старая тварь, я с тобой сегодня же разберусь”.
Его рука касается чего-то горячего. Пронзительно вскрикнув, он вскочил на ноги. Все его дальнейшие действия- всплеск глухой злобы, желание опохмелиться, а еще неприкрытой ненависти к той, кто дал ему жизнь. Вскрикнув от страха, прижав обе ладони к лицу, Ирина Васильевна сделала шаг в сторону. Она прекрасно знала, что значит сыновний, полный “любви” взгляд…
Иван Земсковский медленно бредет домой, прокручивая произошедшее. Он размышляет, ставит в укор самому себе свои же действия при этом, приводит аргументы, будто убеждает кого-то.
Дома продлился диалог с женой:
- Не могу. Понимаешь… Просто не могу оставить мать /?/ на растерзание этому выродку. Знаешь…В глазах ее сына нет ничего, что может сказать, что перед тобой- человек. Ничтожное существо, бьющее мать, забирающий последние копейки и…
Иван сел. Подперев голову обеими руками, смотрел на столешницу, пересчитывал, сколько узоров на недавно купленной скатерти.
- Ваня! Ты только не сердись, выслушай меня, - это заговорила любящая и любимая Катя. Она положила руку ему на плечо, вздохнула. - У меня никого из родителей нет, у тебя только остались тетка и дядя, может нам забрать ее к себе? Мы же с тобой- семья. Ваня!
- Кого забрать? - не понял, вскинул голову Иван. Ему казалось, что все это время молчал…
- Ну, эту женщину. Ирину Васильевну. У нас места достаточно, да и правду сказать, будет нашему Максиму бабушкой. Ты как? И будет нас четверо. Семья у нас, Ваня будет с тобой: и сын, и бабушка, и Мама нам… Понимаешь… Мама!
Спустя…
Ирина Васильевна впервые за долгие годы улыбалась. Маленький мальчик, сын Ивана, Максим, тянется к незнакомке и, дарит ей конфету, произносит нескладно:
- Бабуска. Вкусна?
“Господи! - думает она, едва успевая вытирать набежавшие слезы. - Все не так плохо. Все, чего хочет мое сердце- забыть все, что хотела совершить. Простить его, забыть его, принять этот новый мир, этого мальчугана, произнесшего такое простое, но такое ласковое слово: бабушка”.
…Андрей, достав выпивку, наливаясь желчью, осматривает убранство дома. Ничего, что можно продать, нет. Ничего нет, только обычные выкрашенные стены да усеянный его мусором пол. Его лицо напоминает смертельную маску. Чахлая грудь издает странные звуки, как сигналы sos в никуда. Он подбрасывает остатки дров в печку и хмурит брови, теша себя надеждой. Он ненавидит не только ее, лишившую его дармовой выпивки. Он ненавидит весь род человеческий, но особенно - Ивана. “ Неужели мне суждено прозябать здесь одному, без денег, а они там будут пировать?”
Его чувства не могут оставить безразличным того, кто подпитывал всю его жизнь соблазнами. Того, кто питал и будет питать злостью и ненавистью таких, как он. Но не сейчас. Безликая тень, мелькнувшая перед настежь раскрытой форточкой, с тихим скрипом затворяет ее. Ни грамма свежего воздуха. Голова тяжелеет, хочется уснуть. Печка, шипя и дымя, распространяя едкий чад из-под печных конфорок, медленно растекается, заполняя все комнаты. В одной из них, измученный собственной злобой, спит Андрей. Он спит, не зная, что его судьба предрешена, а его невидимый хозяин ждет, потирая когтистые лапы. В конце концов он и призван для того, чтобы убирать лишенные всякого значения человеческие судьбы…
2008