Образы персонажей вымышлены и носят собирательный характер. Сходство с реальными людьми – случайно.
Автор
(байка-новелла)
1.
Эта байка из тех, что возникают в головах у отъявленных хохмачей. На Кавказе, где народ обожает юмор, история, о которой идёт речь, вполне реальна. Подумаешь, столица юмора – Габрово! У нас в Дагестане юмор употребляют как бы в качестве пикантной приправы к любой беседе - так же привычно, как острейший красный перец - к блюдам из баранины. Вспомните нашу команду КВН «Махачкалинские бродяги» - слава её гремела!
Острое слово к месту в стране гор всегда ценилось не меньше, чем обоюдоострый кинжал, добрая папаха или горячий конь. Но, последние атрибуты ушли в прошлое (вместо них - крутая «тачка» и куча «зелени»). Уйдет и это. Мир изменчив, а жизнь не стоит на месте! Однако юмора модные перемены не коснулись – не просто лишить народ смеха.
Если уйдет в прошлое и юмор, это будет означать, что дагестанцы, растеряв свой весёлый нрав, окончательно превратились то ли в англичан с их «английским юмором», то ли в японцев с их «харакири» (какой уж тут юмор!). В наше время повального подражания загранице такие опасения не напрасны.
2.
После уборки урожая наступает период застолий: играют свадьбы, устраивают различные торжества. А главное, это - общение, без которого и селение - не селение, и народ – не народ, а собрание каменных истуканов с острова Пасхи, только в папахах.
Как-то сложилось, что некая группа завсегдатаев, хорошо понимавших толк в выпивке и праздном времяпровождении, дружно кочевала от дома к дому, от одного щедрого стола к другому – каждый день, независимо от погоды и политической обстановки в мире. Благо, в селении, с разной степенью родства, почти все друг другу - родственники.
И вот теплая компания, возвращаясь запоздно с очередной сельской вечеринки, повадилась захаживать домой к Байраму, чересчур пользуясь его мягким характером, а также его неоспоримым гостеприимством и щедростью.
Здесь, к большому неудовольствию жены Байрама, хмельной пир продолжался.
Каждый раз, когда собутыльники, опустошив в доме запасы съестного, разбредались восвояси, выпив «больше, чем могли, но меньше, чем хотелось», то порядком захмелевший Байрам традиционно получал неизменную порцию этакой деликатной критики от своей «пилорамы». Так незлобиво величали слишком беспокойных жён.
«Опилок», сами понимаете, бывало много. Ведь, пока гости в доме, по доброму горскому обычаю жене оставалось только быстрее поворачиваться, угощая их и стараясь выдать свою кислую улыбку за выражение полного счастья. Но, вот зато потом…
Что и как высказывала жена Байраму на следующий день после дружеской попойки – это совсем иная тема, хотя и не менее интересная. Жена Байрама (впрочем, как и многие другие дагестанские женщины) тоже неплохо владела и юмором, и разящей сатирой.
Но, несмотря на эти издержки, выпадавшие на долю Байрама, через день-два, всё повторялось в точности.
Застолье, далёкое от официоза, общими стараниями всякий раз устремлялось в русло известных кавказских канонов.
Это - ещё с утра плотно вошедший в свою роль, тамада. Это - нескончаемая череда мудрёных тостов со всё более приятными, но абсолютно нереальными пожеланиями, в которые никогда не верилось и говорящему, и тем, кому тост предназначался.
Это - жаркие споры о каких-то вещах и явлениях, не стОящих и выеденного яйца, но преувеличенных сквозь призму алкоголя; или же, о материях - настолько несуразных, отвлеченных, что на следующее утро воспоминания о них вызывали специфическую головную боль, острую жажду и, на фоне несмолкаемого женского речитатива лишь одно непреодолимое желание - молча опохмелиться.
Наконец, это – солёные шутки и байки, уже выпирающие из рамок приличий, но вполне понимаемые и принимаемые сообществом, длительное время находящимся «на одной волне».
3.
Сидели обычно в незатейливой комнате Байрамова саманного дома, на первом этаже, за длинной клеенкой, расстеленной на полу. Гости восседали на подушках по периметру помещения – вдоль глинобитных, побеленных с синькой стен.
Тем, кто постарше, дополнительно предоставлялись большие подушки-валики, чтобы подложить под локоть и, таким образом, полулежать, приятно обозревая щедрое убранство стола.
Без особой натяжки я бы сказал, что это был своего рода маленький мужской рай.
Во главе клеенки тускло желтел медным боком огромный, видавший виды, тульский самовар с Николаевскими печатями. Самовар звучно сипел. Байрам неизменно располагался рядом с самоваром, то и дело, поворачивая большой узорчатый вентиль, чтобы подлить кому-нибудь крепкого чаю.
Ах, этот милый сердцу любого кавказца чай! Его пьют, когда очень жарко. Его пьют еще больше, когда холодно. Его пьют для беседы. Его пьют, когда нет собеседника. Его пьют просто для удовольствия – как чайные наркоманы.
Крепкий чай, играющий благородным глубинным цветом, через тонкое стекло стаканов-«урмуду» обжигал пальцы даже с самой огрубевшей кожей, утолял жажду, разгонял любой хмель.
Чай в Дагестане пьют до застолья, во время застолья и всякую трапезу заканчивают тоже - чаем. Перевернутый кверху дном стакан в блюдце означает - «всё! Больше не могу – взорвусь». Водка – иной разговор.
И у Байрама гости чай пили в немыслимых количествах, вприкуску с колотым, белым до синевы, сахаром и с айвовым вареньем.
Почти все беспрестанно курили, и в комнате висели клубы табачного дыма, подкапчивая мух, густо прилипших к клейким лентам-ловушкам.
Периодически в дверном проеме появлялась уставшая, но привычно-выносливая жена Байрама. Прислонившись плечом к косяку двери, и, сложив руки под передником, она окидывала горестно-ироничным взглядом присутствующих в ожидании очередных указаний Байрама по поводу пополнения закуски. Подать там свежего лаваша, или брынзы, подрезать огурцов-помидоров. Салат-малат, там, зелень – мелень.
Водке Байрам оказывал особые почести: за очередной бутылкой в комнату, которая служила кладовой, шёл лично.
В кладовке сохли длинные крепкие связки янтарного лука, мягко желтели початки кукурузы, сушилась раскинутая на полу фасоль. Навалены были в большие медные тазы пахучие яблоки, издавая густой свежий аромат; медоточили абрикосы, привлекая ос. Радуя взор хозяина, висела на гвоздях вяленая баранина, пылилась в ящиках водка и наша знаменитая касумкентская минералка «Рычал - Су» – запасы, оставшиеся после недавней свадьбы одного из многочисленных детей Байрама. Сладковато пахло пыльной мешковиной и зерном. Соления, обильно сдобренные пряностями, издавали такой щекочущий ноздри, возбуждающий запах, что тут же хотелось навернуть полную тарелку горячих голубцов из виноградных листьев – долму, обильно приправленную сметаной с чесноком.
Тут же на стенке, приятно напоминая хозяину об ушедших днях молодости, молчаливо висела в полутьме старая Байрамова зурна. Байрам в молодости слыл популярным зурначи. Всё, о чём Байрам обычно молчал, охотно рассказывала его зурна!
Когда на свадьбах под виртуозный бой - рррокот барабанов, Байрам, яблоками выдувал бритые до синевы щёки, с азартом извлекая из зурны пронзительные музыкальные рулады, то невольно в резвый пляс пытались двинуться давно угасшие ноги у столетних аксакалов.
Старики, как им и полагается, степенно восседали на гудекане со своими стариковскими палками, склонив в философской полудреме головы в папахах.
Зурна в руках Байрама казалась живой.
При игре на ней Байрам, прикрыв, будто в нирване, глаза, поводил оглушительно верещащей зурной из стороны в сторону, как бы разбрасывая граненые зерна-звуки древних мелодий: то вправо, то влево, то в сторону величественной заснеженной вершины Шалбуз-Дага, а то и вверх – прямо в небеса, Аллаху в уши.
Сверлящий звук зурны, отчаянно пытающийся вырваться из плена гулкого барабанного дриблинга, летучими волнами разносился далеко окрест.
Музыканты на свадьбах могли играть часами - почти без перерывов. Пот катился с них градом, рубашки прилипали к спинам и темнели от пота. На подносе перед зурначи росла гора денежных купюр, в азарте подбрасываемых танцующими.
Даже когда музыканты прекращали играть, всем в селении ещё долго казалось, что зурна продолжает настойчиво, будто из вчерашнего дня, тончайшим комариным писком звенеть в ушах!
Сельчане иногда даже спорили:
- Слышите? Там где-то опять зурна, кажется, играет.
- Да нет, - отвечали, - это было вчера!
Байрам, заходя один в свою кладовую, здесь всегда чуть задерживался, чтобы зажмурив глаза, вдохнуть этот сложный волнующий запах, крепко ассоциирующийся у него с уютом и достатком выстроенного собственными руками дома.
Но, здесь же в кладовке, задумавшийся Байрам, иной раз успевал получить ощутимый тумак локтем в бок - от жены. Толчок возвращал на грешную землю, недвусмысленно намекая о предстоящих «опилках» и чувстве меры, как всегда расплывчатом и ускользающем.
Однако из кладовой Байрам появлялся с невозмутимым видом радушного хозяина, в каждой руке – по бутылке. Ох уж это чувство меры: до чего же относительное понятие!
4.
Вот и в этот раз всё шло по накатанному сценарию.
Было уже довольно поздно. Байрам в пиджаке, накинутом на плечи, в неизменной кепке, сдвинутой небрежно на затылок, находился на своем коронном месте – у самовара и наливал чай. Кепку Байрам снимал, только укладываясь спать, а может быть и не снимал вообще: без кепки его никто не видел.
По крайней мере, я слышал, как кто-то под хохот собравшихся пошутил:
- Конечно же, снимает, братцы, но только тогда, когда приходит время заменить старую кепку новой!
Жена Байрама, вздыхая с особой, только ей свойственной печальной укоризной, стояла в дверях, как на посту.
Тостов сказано было много. Молчал по обыкновению только Байрам, как-то умудряясь оставаться в тени. Водка не кончалась, зато начинало иссякать красноречие. Гости банально начинали повторяться. Тосты, прокручиваясь здесь уже в течение пары недель, приняли характер «ротации», говоря языком музыкальных радиодиджеев.
Нынешний, затянувшийся, почти до утра, ужин, тоже не был исключением. Все порядком надоели не только жене Байрама, но и друг - другу.
Усатый тамада тоже сидел в чёрной кепке, и в застиранной клетчатой рубахе с закатанными рукавами. Чуть покачиваясь, он долго глядел на коричневые от сельского загара руки Байрама, на то, как журчащей струйкой бодро льется в стаканы чай, и в пол-уха слушал очередного «тостующего»:
- … и за здоровье ваших внуков и правнуков, и праправнуков! Чтобы мы гуляли на их свадьбах, и наше здоровье было бы таким, чтобы могли выпить не меньше, чем сейчас…
«Понесло старого пердуна: свадьбы праправнуков!», - с досадой подумал хмелеющий тамада, глядя на морщинистое, как грецкий орех, лицо говорившего старика, который, несмотря на свой возраст, не пропускал ни одной компании, где пили водку, - «не умер бы старик от выпитого прямо здесь, сразу после своего дурацкого тоста…»
Когда все выпили, тамада решил дать слово Байраму, хотя и знал, что скупость Байрама на слова могла войти в поговорку.
- Дорогие братья, я хочу предоставить слово нашему младшему брату Байраму, да будет всегда полон его дом! Да пребудут с ним всегда здоровье, удача и благословение Всевышнего!
- Конечно, конечно! – оживились присутствующие, - давай, брат Байрам, говори! Скажи нам пару добрых слов. Мы тебя, хозяина, вообще здесь не слышали. Так не бывает!
- Пусть говорит, пусть выскажется! Ва-а-а! Скромный, очень скромный человек - наш брат Байрам.
Байрам отнекивался:
- Дорогой брат, тамада! Спасибо за внимание к моей персоне, но я не смогу вам сказать ничего путного, - негромко сказал он.
- Как же это, брат? Почему?
- Я не умею говорить тосты, да и все здесь - старше меня, люди уважаемые, не могу занимать их внимания.
- Да нет же, дорогой Байрам! Говори, - настаивал тамада.
- Да скажи ты им, Байрам! – не выдержала жена, - скоро уже петухи запоют, всем, наверное, уже хочется спать.
- Молчи, женщина! Не морочь головы … петухам! Спать им, видишь ли, … хочется, – пресек тамада поползновение на свою «территорию».
- Серьезная компания…, достойные… мужчины, - тамада, чуть икнув, поднял вверх указательный палец, - … речь держат!
- Нет. Не могу, - вздохнул Байрам, - скажу, что не так, обидитесь. Я уже пьян.
- Да, нет же, говори, Байрам. Мы тут все - пьяные, но ещё слышим и соображаем!
Все заговорили разом.
- Кого-то я сейчас … оштрафую, - тамада постучал вилкой по стакану, - того, кто больше всех шумит!
Байрам закряхтел и с некоторым усилием встал с места со стопкой в руке. Присутствующие тоже взялись за стопки и притихли в ожидании. Байрам же, немного постояв в задумчивости, вдруг, как ни в чём не бывало, молча сел обратно, поставив при этом нетронутую стопку на место:
- Нет, не могу! – пояснил он удивленным гостям, и из-под накинутого пиджака развёл руками, - нет. Я вас слишком уважаю, - при этом Байрам невозмутимо принялся наливать себе чай.
- Не-е-т, не пойдет, Байрам! С уважаемой компанией так не поступают. Отказ от тоста станет о-о-очень большим неуважением к нам! – с трудом подбирал слова недовольный тамада.
Все в ожидании тоста не спешили отставить полные стопки.
Прислушиваясь к тамаде, Байрам опять поднялся.
- Я скажу. Но, пусть никто не обижается, если что не так. Тамада, подтверди, что не станешь меня штрафовать, и не будешь ко мне в претензии.
Тамада, пораженный такой длинной тирадой Байрама, утвердительно кивнул головой и молвил:
- Да. Пусть так и будет!
Правда или нет, но рассказывают, что Байрам, после этого ещё пару раз садился на своё место, отказываясь от тоста, под изумлённый ропот заинтригованных гостей.
- Нет, я не смогу это сделать, - утверждал он.
И только солидарная настойчивость присутствующих, клятвенные заверения, что никто не будет в обиде, принудили Байрама говорить.
5.
- Так вот, - свесив голову, задумчиво начал Байрам, - здесь мы слышали имена очень уважаемых людей. Вот ты, дорогой тамада. Уважаемый человек! Достойнейший мужчина, которым гордится наше селение, - при этих словах Байрама тамада невольно приосанился и тронул седые обвисшие усы, - ты, как известно, вышел из старинного рода. Мы все помним и твоего отца, который тоже был уважаемым человеком. Вот деда твоего, правда, не помню. Зато, нам про него рассказывал наш отец.
- Да, да! – подтвердили сидящие, - мы тоже слышали про дедушку, он был тоже весьма уважаемый человек, силы, говорят, невероятной – подковы руками гнул!
- А умер он как-то по-глупому: лошадь лягнула в голову, - вырвалось у кого-то, - говорят, что был выпивши…
- Оштрафую! – вскинулся тамада.
- Вот, - продолжал Байрам, - как я таких людей могу обойти вниманием?!
- А прадед, прадед! Ты про него забыл, брат Байрам!
- Я вовсе не забыл про него! Извините, я просто забыл его имя. Но он, вне всякого сомнения, тоже был уважаемым человеком! Конечно. Ну, конечно же, включая и его, дорогие братья…
- Спасибо, спасибо тебе, Байрам. А говоришь, мол, не умеешь говорить тосты!
- И ты, дядя! – обратился Байрам к сидевшему напротив пожилому, но ещё крепкому мужчине с седыми бровями, настолько кустистыми, что там можно было играть в прятки.
- Я думаю, ты не будешь возражать. Ведь ты не много старше меня. А водки мы с тобой в хороших компаниях выпили столько, что любой наш враг давно бы уже умер.
- Спасибо, дорогой Байрам! – заметно пошевелив своими бровями, веско сказал гость, - дай, Всевышний, и тебе, и всем нам ещё больше здоровья, а враги наши - пусть так мрут - без водки! Слишком им велика честь будет.
Все одобрительно зашумели.
- Чтобы не забыть, - продолжал Байрам, - и твоего отца, и дедушку и прадедушку…
- Спасибо, брат, спасибо!
Байрам, потратив добрых полчаса, методично уделил внимание всем присутствующим, не забывая про их родственников и предков. Никогда ещё в своей жизни Байрам так долго не говорил! Жена, подперев щёку рукой, слушала мужа, как и гости - с неподдельным изумлением.
Гости, как водится, кратко благодарили Байрама, напоминая ему о тех своих родственниках, кого Байрам не упомянул в своём слове. Он покладисто принимал все поправки.
Байрам бросил взгляд на сидевшего рядом с тамадой тщедушного старика с худой, невероятно морщинистой шеей. Его темная рубашка наглухо была застегнута на все пуговицы. Старик уже давно засыпал, поклевывая носом, но стопку держал перед собой чётко, не проливая и капли. На голове его кривовато сидела неопределенного цвета фетровая шляпа, с двумя щегольски вмятыми лет восемь тому назад ямками. Одна из ямок давно затянулась тонкой сеткой паутины, которая, видимо, хозяину никак не мешала.
Байрам обратился к старику по имени, сразу присовокупив его к сонму «уважаемых» людей, а заодно его деда и прадеда, хотя и понятия о них не имел: они были переселенцы из другого района. Но подрёмывающий старик не расслышал обращения, и все засмеялись, глядя на него и на то, как он профессионально держит стопку с водкой. Старик сразу очнулся, невозмутимо посмотрел на рюмку в своей руке и сразу громко начал говорить:
- Так вот, ребята, как дали мы им, мать их!
- Кому «дали», отец? – брови у тамады поползли вверх.
- Да немцам дали, мать их так - растак! А то вы не знаете! А прикурить дали - под Москвой! Вот та-а-к дали, - и старик энергично потряс сухоньким кулачком свободной руки, затем, явно готовясь к долгому рассказу, важно, с паузами начал, - я-а-а-а…, э-э-э, служил тогда в разведке у Плиева Иссы. Это когда меня орденом ещё хотели наградить, но так получилось, что эти штабные крысы…
Смех усилился.
- Тихо! – Повысил голос тамада. – Отец, уважаемый! Байрам-брат тост говорит, и тебя упоминал! А ты нарушаешь закон стола. Так и до штрафа недалеко, уважаемый!
Старик так же внезапно смолк, как и начал. Глаза его, как у засыпающего голубя, снова начали прикрываться веками.
- Толкните его, когда Байрам закончит тост, а то разойдемся, а он так и будет сидеть с рюмкой, - шёпотом, чтобы не услышал тамада, балагурили шутники.
Байрам продолжил:
- Уважаемые, имейте же терпение, хотя бы такое, какое имели всё это время мы - я и моя жена. Так вот, - Байрам выдержал паузу в наступившей вдруг тишине, - уважаемые, вы же обещали не обижаться! – напомнил Байрам, - я бы вас всех без исключения многократно ИМЕЛ …, - и тут он так выразился сугубо народным языком, что приличия просто не позволяют автору это озвучить.
В это время в повисшей тишине отчетливо раздался голос старика, воевавшего в разведке. Очнувшись от дрёмы, он, не слышавший скандального завершения тоста, спросил Байрама:
- А меня?! А я?! Ты, уважаемый Байрам, забыл упомянуть меня!
- Отец! – скромно ответил Байрам, - прости. Тебя тоже. Вместе со все-е-ми предками! – и Байрам молодецки, в давящей тишине выпил свою стопку.
- Спасибо, сынок-Байрам, да благословит тебя…
Сразу, подобно горному обвалу, раздался такой дружный оглушительный смех, что задрожали свисавшие с низкого потолка клейкие ленты с прилипшими мухами, и заколыхались едкие клубы табачного дыма, от которого давно морщилась жена Байрама. Теперь она, зажимая рот рукой, округлив глаза, смеялась вместе со всеми. Тамада тоже смеялся, мотая головой, и обескуражено разводил руками. Гости, тыча друг в друга обкуренными пальцами, хохотали долго, до кашля, катаясь по подушкам.
Ничего не понимал один лишь старый разведчик:
- Что это было? - спрашивал он своих соседей, которые, давясь от смеха, ничего толком не могли сказать, лишь в трансе повторяли отдельные уникальные фразы Байрама и снова смеялись.
- Выпей, дедушка, выпей, – это был тост Байрама!
Когда, немного успокоившись, все дружно выпили, тамада сказал:
- Смотрите сюда! – и, плотно поставив свою стопку на скатерть кверху дном, - поднялся, - прости нас, Байрам и спасибо тебе, дорогой, за науку. Это надо же!
***
С тех пор, нет-нет, да и случается, что хозяева застолья иногда думают: «А не пора ли сказать тост Байрама ?!»