Мингечаурское противочумное отделение – моё родное… в нём я начал свою трудовую деятельность в качестве врача-бактериолога, специалиста по особо опасным инфекциям.
Отделение было полностью укомплектовано кадрами из специалистов разных национальностей: азербайджанцев, армян, русских, украинцев и одного еврея – москвича Бори Рабиновича, прекрасного человека и очень квалифицированного специалиста-зоолога.
Врачи, зоологи и паразитологи составляли ведущее ядро и числились в соответствующих кадровых документах – специалисты.
В состав «кадрового ядра» входили так же лаборанты – практические помощники специалистов в лаборатории отделения,
и в полевых условиях.
В планы работ отделения входили обязательные полевые выезды в естественные природные очаги чумы и туляремии на территории Азербайджана. Эти командировки были достаточно длительными – полтора-два месяца два раза в год: весной и осенью.
Мингечаур по своему географическому положению находится в зоне, теперь печально известного Карабаха, а посему там исторически проживает много армян, которые составляют большинство населения этого края.
Армяне, почему-то, очень любят имя Артур, и половина мальчишек откликались на это имя, звучащее из окон армянских квартир. Первое время меня это очень забавляло, но потом – привык.
В отделении у нас работало два армянина; оба лаборанты, один из них был секретарём партийного бюро. Звали его. Муслим. Он сразу, обратил на меня внимание и, не сомневаясь, спросил: «Армянин?»,- «Русский»,- ответил я. «Э! Почему от своих отказываешься? Нэ хорошё!»
-А почему Вы считаете, что я армянин,- недоумевал я от такой его уверенности.
-А почему тогда Ваз называли армянским именем - Артур?
-А почему Вы считаете, что Артур - армянское имя? Это имя кельтское и переводится – Большой Медведь.
-Э! Какой кэльты-мэльты! Вы на улицу выйди и послушай - почти все армянские малчики Артуры…,- обиделся Муслим.
С тех пор он всегда смотрел на меня со скрытым недоверием.
Но, в целом, он был хороший человек и наши отношения не были натянутыми…ну, а потом, я всё-таки, был врач – элита, так сказать!
Я довольно быстро сошёлся со всеми специалистами; это были, в основном, семейные пары,…а я, хоть и был женат, приехал один, что называется, на разведку. И вообще, обстановка в отделении была семейная: тёплая, дружеская, заботливая и весёлая, поскольку никто не был старше сорока…а мне (всего!) двадцать пять.
Был апрель месяц. В конце апреля отделение должно было выставить зоологическую группу наблюдения в высокогорный район Большого Кавказского хребта, в места, где располагались санатории ЦК КПСС Азербайджана – Кахи и Закаталы.
Выезд всегда праздник, да ещё в такие райские места, в которые нам предстояло. Две грузовые машины, груженные имуществом эпидотряда, и одна легковушка – военный газик, отбыли часов в девять утра со двора отделения. Оставшиеся сотрудники провожали нас трогательно и с завистью. По великолепному шоссе Баку-Тбилисси мы направились на Запад, вглубь Алазаньской долины.
Светило жаркое субтропическое солнце, воздух был чист и прозрачен, вокруг вечнозелёный рай, впереди прекрасное времяпровождение в горных долинах, машины бегут, как застоявшиеся кони, приятно урча моторами, а мы - молоды, здоровы и веселы!
По авторадио передавали музыкальный концерт: хрипло плакала зурна и местные азербайджанские тенора на азербайджанском же языке, которого я тогда ещё не понимал, стонали от высоких сердечных мук…неинтересно. И вдруг, совершенно очаровательная песня в исполнении сестёр Лисициан заполнило всё бегущее на нас пространство и закружило своим очарованием всех, кто ехал с нами. Это была армянская песня «Ов, сирун…» (Ах, красавица!)
Когда сёстры закончили петь, наступила тишина…все находились под впечатлением этой мелодии, исполненной изумительно трогательным дуэтом. Я тихо спросил Муслима: «О чём пели Карина и Рузана? Ты сможешь перевести с армянского на русский?».
Муслим, сложил, на восточный манер, губки бантиком – «Понымаешь, дарагой, это песнь о лубви…такой карасивой, э-э!
На русский ныкак не можно пиривисты…»
Мотив этой песни настолько меня захватил, что он постоянно звучал во мне на протяжении всей командировки, рождая слова, близкие по настроению к этой великолепной мелодии.
Потом, много лет спустя, я узнал романтическую историю написания этой песни студентом-армянином Казанского Императорского Университета, который очень рано скончался от туберкулёза. А песня, оставленная им, стала народной.
Время бежало быстро. Красоты высокогорья стали уже надоедать, хотелось домой.
Ужин по поводу закрытия эпидотряда нёс в себе противоположные чувства – грусти и радости… Мне показалось, что будет уместно, если я спою, сочинённый мной русский вариант «Ов, сирун». И под гитарный аккомпанемент я, таки, её спел. Вот эти слова:
Не найти межу
Между «нет» и «да»…
Я всю ночь брожу
По твоим следам.
Отыскать бы вновь
Улетевший миг…
Ах, любовь, любовь –
Утонувший крик!
Не слышна гроза,
Если полон грёз…
Мне б твои глаза –
И не надо звёзд!
Но туман, туман
Занавесил даль,
Ревность скрытых ран
Оплела печаль…
Я тебя, скажи,
Уведу когда,
Прочь от той межи-
Между «нет» и «да»?
Ты кольцо из рук
Надо мной сплела,
Но кружат вокруг
Всё слова, слова…
Эффект восприятия моего исполнения меня просто потряс: «мои» армяне уставились на меня так, как, наверное, язычники на своего Идола…и долго-долго мрачно молчали. Что я только не передумал за это время!! Самое ужасное, если мой текст их чем-то обидел, что я, естественно, абсолютно не хотел…
В этой уже гнетущей тишине хрипло зазвучал голос Муслима:
«…и посли етага, дохтур, ви нам сытаныте говорыть,чьто ви ни арменин?»