Путь дальний - к морю Белому. 2008

Анатолий ВЫЛЕГЖАНИН

ПУТЬ ДАЛЬНИЙ – К МОРЮ БЕЛОМУ
Путешествие по Русскому Северу в 2005 – 2009 годах. Год 2008.

ДО-МОЙ, ДО-МОЙ...
Начиная новую часть, пока «досуг» и не о главном, хотел бы посвятить вступительную главку тому, что обычно остается «за кадром». Тем жизненным и походным мелочам, которые  обычно упускаются при подготовке очерков газетных и даже журнальных, но которые в книгу вполне «допустимы». Потому что именно они создают часто тот микроклимат в предпоходной и походной жизни, без которого ее никогда не бывает, и которые порой вспоминаются чаще, чем события и факты описываемые, как более значимые. Пусть они тоже останутся в книге хоть и малой своей частью, но – изюминками, которые облагородят вкус былого.

Всякий раз, вернувшись с маршрута, я первым делом «отписываюсь». Собираю в кучу судовой корабельный журнал, карты, книжки, разного рода проспектики, купленные по пути в магазинах, храмах или подаренные «на память», скопившиеся бирюльки-сувенирчики, и усаживаюсь недель на несколько за очерки по свежим впечатлениям.  Как правило, это три иллюстрированные полосы в «своем» «Котельничском вестнике», и несколько статей для газет и журналов – по просьбе старых и новых знакомых. Всю осень они потихоньку публикуются, теша твое авторское самолюбие, принимаются комплименты от восторженных  читателей и читательниц (что приятнее), и начинается невидимая миру пора подготовки к будущему лету. Потому как давно замечено, что телегу надо готовить с зимы.

Как оно три года назад допускалось, но не планировалось и не ожидалось, на трех уже минувших этапах мы допустили две «тормозухи». Это когда в 2006 году сошли на берег в Красноборске, а не в Березнике, а в 2007, - в Почтовом, а не в... Архангельске. И теперь уже ясно было, что экспедиция станет точно  пятилетней. Это внесло дополнительные сложности в подготовку к будущему лету, поскольку теперь сухопутная часть сильно удлинилась. Сначала надо будет добраться до Котласа, что по «железке» уже «откатано». А потом суметь сесть на междугородный автобус и проехать на нем почти через всю, с юго-востока на северо-запад, Архангельскую область и выйти в Почтовом, который из Котельнича кажется совсем уже у моря Белого. И забота эта - «суметь сесть» - тем более с нашим огромным скарбом, «давила» потому, что на рейс «Котлас-Архангельск» народу бывает всегда много.

Не зная, есть ли это в практике, и допуская, что на том конце провода меня примут за идиота, я нашел телефоны автовокзала в Архангельске и «забронировал» пять мест на рейс «когда-то летом, примерно в июле». Принимавшая звонок старший билетный кассир Лидия Александровна Хохулина заказ приняла, попросила «когда-то летом» назвать точный день рейса и велела не беспокоиться. И говорила она при этом тоном таким спокойно-будничным, таким, послышалось мне, «понимающим», как говорят с детьми глупыми или взрослыми, но больными. Потому что договариваться в декабре на июль(!) за семь месяцев раньше (!) из Котельнича с Архангельском (!)  на пять автобусных билетов, - это очень смешной анекдот. Однако, когда через полгода, в июне, я вновь позвонил в Архангельск на автовокзал, та же Лидия Александровна Хохулина, записав дату нашего появления в Котласе, тем же спокойно-будничным тоном, в котором «понимания» вроде бы уже не слышлось, сказала:»Хорошо, я помню. Я передам водителю. Перед посадкой к нему подойдите».

Что так оно и будет, я, конечно, не поверил и «отдал» ситуацию на волю случая. Однако, немного забегая вперед, скажу, что, к немалому нашему удивлению, так оно точно все и получилось.  В воскресенье, 29 июня, в шесть утра мы снова были «дома у себя» - в Котласе и, сойдя с поезда, перешли к знакомой стоянке автобуса на привокзальной площади. К семи утра вокруг нас скопилось народу на полтора автобуса, и кое-кто довольно скептически-сочувственно косился на гору нашего скарба. Однако этот скепсис сменило выражение уважения и даже смиреного недовольства, когда дверь автобуса с лязгом распахнулась, на ступеньках появился водитель, и я через толпу крикнул:

-Прошу прощения! У нас заказ!

А водитель, - к моему все еще удивлению, но уже последнему, - заявил веско:

-Товарищи, спокойно! Это научная экспедиция. Сначала погрузим товарищей, потом всех остальных. Пропустите, пожалуйста.

Толпа расступилась, мы стали таскать свои мешки и многочисленные сумки, а водитель с напарником принялись паковать их в грузовой отсек. Когда с этим было покончено, старший водитель сказал, обращаясь к нам:

-Проходите, пожалуйста. Ваши места с первого по пятое.

И мы первыми поднялись в пустой салон, удивленно думая:»Сервис, однако!». Впрочем, жизнь полосата, и эта радость была как утешение судьбы за неприятности.

Дело в том, что каждое лето, когда к давно назначенному дню отъезда уже всё собрано и куплены билеты, каждый член команды обязан беречь собственное здоровье. Это жесткое, почти жестокое, гласное и негласное требование актуально тем более, что случись что с кем, на маршрут может не выйти вся команда. Не из солидарности, а по причине... потери управляемости судном на реке, тем более если она категорийная горная. И вообще портить праздник никому не позволяется. А тут, - ну надо же, подлянка! Буквально за два дня до отъезда я у себя на даче, будучи, как говорят, в трезвом уме и твердой памяти, оступился и скатился кубарем по лестнице с мансарды на первый этаж, разбил переносицу и оказался будто подбит на оба глаза, которые буквально «сияли» фонарями, - впервые в жизни. И чтобы жуть эту прикрыть от посторонних, пришлось надевать и надвигать на глаза широкополую соломенную шляпу и напяливать большие черные очки.

Два дня я ходил в таком виде по городу, ехал в поезде и даже спал на полке в шляпе и очках. А когда рано утром мы выгрузились в Котласе, этот прикид «избитого ковбоя» сразу привлек внимание милиции, двух лейтенантов - помоложе и постарше. На беду нашу почти вслед за нами, а выгружались мы последними, выскочила проводница и сообщила, что у неё украли одеяло. Стражи закона нашли нас уже на автоплатформе, сразу – ко мне, и один, что помоложе, вежливо и беря за локоть:

-Пройдемте в отделение.

-А в чем дело?

В отделение с такой мордой(!) мне никак было нельзя.

-Говорят, в вашем вагоне украли одеяло.

-Тогда зачем в отделение? Нас логичнее обыскать.

-Хорошо, но обыск исключительно с вашего позволения, - подстраховался тот, что постарше, мы вернулись, и я предложил ребятам развязать мешки и расстегнуть сумки. Ничего не обнаружив,  менты удалились. Пока мы этот случай «перетерли», показался автобус, и мы стали грузиться уже будучи в роли  ученых в великой экспедиции.

А потом было много часов знакомой дороги, знакомых мест и деревень, знакомых остановок на перекуры и обеды в Красноборске, Верхней Тойме, Березнике, знакомых крутояров и песков по берегам любимой уже Двины-матушки. Мы были дома, и только в эти минуты, наконец, чувствует, что ты уже в отпуске, и можно начинать отдыхать.

Напомню, что в прошлом, 2007 году, мы прошли от Красноборска до  Почтового 315 километров. До Архангельска по Двине тут всего 245. На нынешний, четвертый этап маршрута прибыли мы снова впятером. Состав, однако, изменился. Не удалось поехать на заключительный этап Александру Петрову, и пришлось даже сдавать его загодя купленный железнодорожный билет. В то же время появился новый член команды, давно нам всем знакомый котельничанин Николай Глушков, который два десятка лет назад обошел со своим другом Николаем Спицыным на моторной лодке по рекам Европейскую часть страны.

А вечером ждали нас прочие мелкие, но до сих пор памятные «изюминки».

Автобус в Почтовое пришел где-то в половине уж пятого вечера, и кто бы мог подумать, что тот мальчик Гриша... будет встречать нас?! Конечно, я писал его папе, что мы появимся сегодня вечером. Но поскольку автобус у поселка проходит каждый день в разное время, Гриша, чтобы не пропустить его, сидел у дороги несколько часов. А как увидел, что мы приехали, поздоровался со всеми радостно и побежал к папе сообщать.

Из вечерних разговоров выяснилось, что рассказ его прошлой осенью в школе о нашем летнем прошлогоднем визите произвел настоящий фурор, и Гриша наш сразу стал знаменит – знакомством с нами, великими мореходами, которые идут на яхте в море Белое, и что у них дома останавливался и ночевал писатель. И, как всегда, нашлись даже завистники, которые в этом усомнились. Тогда Гриша для поддержания реноме и сохранения «лица» принес в школу... мою книгу о путешествии по Вятке «Алый парус на синей волне», которую я подарил ему с автографом, мои письма лично ему и папе, которые зачитывали вслух всему классу, и ситуация была спасена.

И ещё удивляться было чему. Нос и каркас яхты, мачта и мешки с такелажем, дюралевые весла, насосы, шланги, новый, в рулоне, полиэтилен, подаренный в прошлом году Андрею, - всё стояло и лежало на тех же местах. Даже старые болотники, оставленные Колей Рычковым на колах забора «может, кто возьмет», - так тут год и провисели вверх «протектором». Даже палка-стойка от «Зимы», уж никакой не представляющая ценности, походя  прислоненная  прошлым летом к забору и забытая, так и торчит тут, у бани, пальцем не тронутая. А ведь год прошел!

И к этому никак нельзя привыкнуть...


НАШ ЧЕЛОВЕК НА АЛЯСКЕ
Самой, пожалуй, примечательной особенностью маршрута нынешнего года была та, что проходил он по местам, связанным с событиями и личностями масштаба не только российского, но значения прямо-таки мирового, уровня международного. И нельзя не упомянуть о них хотя бы кратно уже в силу самой идеи экспедиции. И если исходить из принципа «походно-географического», следует прежде всего назвать имя купца, а впоследствии главного правителя русских поселений на северо-западных берегах Америки, первого губернатора Аляски Александра Андреевича Баранова. И пусть родной его город Каргополь остался по левому берегу Двины заметно в стороне от нашего маршрута, в свете общей идеи экспедиции имя его принадлежит самой истории российско-американских отношений, а значит быть обойденным вниманием не может. Однако, прежде чем продолжать о Баранове, надо  сказать, как возник... «фундамент судьбы» его и всей жизни.

В 1741 году офицер русского флота, мореплаватель и руководитель Камчатской экспедиции Витус Берин и его помощник Алексей Чириков открыли северную оконечность американского континента – Аляску и примыкавшие к ней острова. За ними на новые земли хлынул поток русских промышленников, привлеченных обилием пушнины, рыбы и морского зверя. Постепенно на смену мелким пришли крупные промыслово-купеческие компании, чтобы снаряжать длительные и дальние торговые экспедиции.

И будто по иронии самой истории, через пять лет после открытия Аляски, в 1746 году в Каргополе, глубоко провинциальном городке архангельской глубинки с его множеством церквей, прославленном рыжиками, груздями и скорняжным промыслом родился Александр Андреевич Баранов. Еще в юные годы возымев намерение посвятить себя предпринимательству, он волею судеб оказался в далеком сибирском городе Иркутске в должности приказчика купца Григория Ивановича Шелихова, что и определило всю его жизнь. Дело в том, что Шелихов к тому времени как раз занимаясь вместе с другими купцами пушным и зверобойным промыслом на островах северной части Тихого океана и на Аляске, создавал в этих районах русские поселения с крепостями и школами, обучал местных жителей ремеслам и земледелию, составлял подробные карты этих мест.

Труды его по возрождению этого далекого уголка Российской империи заметила Екатерина II и приблизила его к царскому двору. К этому времени на основе мелких пушных и зверобойных компаний Шелихов начал создавать единую российско-американскую  компанию, и отбывая в Санкт-Петербург, в августе 1790 года передал свои права на участие в управлении ею Александру Андреевичу Баранову.

Через пять лет, уже после смерти Шелихова, Екатерины II и убийства Павла I Баранов, находясь уже в звании коллежского советника, стал одним из управляющих российско-американской компании. Совладельцем ее и крупнейшим пайщиком был камергер государева двора, зять Шелихова, Николай Петрович Резанов. В 1807 году он, возвращаясь в Россию из Калифорнии после выполнения торгово-дипломатической миссии, скончался в Красноярске, и Александр Андреевич Баранов стал фактически единственным правителем компании и первым губернатором Аляски.

Судьбой ему отмерено было еще двенадцать лет, и все эти годы Александр Андреевич старался быть здесь достойным представителем царствующего престола. Во время своего первого кругосветного плавания, о чем речь впереди,  русские капитаны Крузенштерн и Лисянский единодушно оценили Баранова как деятеля уровня поистине государственного, «каких нет в Петербурге». Он предстал перед ними человеком среднего роста, по годам за пятьдесят, светловолосым, с коричневой от солнца и ветра кожей лица, ровным, мнимательным, благодеятельным, без приниженности и высокомерия. В речи его чувствовался поморский говорок. Чин коллежского советника давал ему право считаться не купцом, а дворянином.

Как и предшественник его Шелихов, он очень много сделал для развития этой северо-американской окраины России. Его усилиями было создано медеплавильное производство, началась разработка угля и строительство корабельных верфей. Он заложил и построил на берегу Ситкинского залива город Ново-Архангельск, развивал главный поселок и гавань Святого Павла на соседнем острове Кадьяк, основанные тем же Шелеховым. Строил красивые здания, всячески способствовал разведению огородов и домашнего скота: коров, быков, телок, баранов, овец, свиней, коз, кур. Много сил вложил в ликвидацию усобиц между американцами и индейцами за сферы влияния, развитие торговых связей с Китаем, Калифорнией, Гавайскими островами, Китаем, крупными европейскими поселениями в Северной Америке и всегда защищал и проводил политику Русского правительства.

Он стал первым в русской истории человеком из купеческого сословия, пожалованным именной(!) золотой медалью со следующей надписью на обороте:»Каргопольскому купцу Баранову в воздаяние усердия его к заведению, утверждению и расширению в Америке российской торговли. 1799 года».

Впрочем, Правитель Русской Америки ангелом не был. В суровых условиях жизни и деятельности он был требователен, суров и, по утверждению его биографов, беспощадно эксплуатировал аборигенов – алеутов и эскимосов. Однако надо помнить, что и в «материковой» России были тогда жестокие крепостные порядки, а великие географические открытия сопровождались колонизацией «варварских» стран.

Двадцать восемь лет провел Александр Андреевич Баранов в Северной Америке, отдавая все силы освоению новых земель. Это была целая эпоха жизни Русской Америки, ознаменовавшаяся значительным расширением ее владений и торговых связей, укреплением экономического благосостояния Российско-Американской компании.

Однако наследию Баранова, плодам труда всей его жизни не суждено было остаться капиталом Российского Отечества, которому он столь ревностно служил. В 1818 году Александр Андреевич Баранов в возрасте 72 лет, очень преклонном по тому времени, ушел в отставку и в следующем году умер по пути на родину через южные моря на корабле «Кутузов», и тело его, по морскому обряду, было спущено в Индийский океан. В силу разных политических и экономических веяний ровно через полвека, в 1867 году Россия за 11 миллионов рублей продала Аляску Америке, а еще через год была ликвидирована и российско-американская компания.

Во время подготовки к этому походу, собирая материал о Баранове, я поразился, насколько он скуден и какие мы ваньки, опять родства не помнящие.  А ведь, казалось бы, - первый губернатор Аляски, самая яркая личность в ее истории! О нем должны быть написаны книги! И совершенно наобум, по старой привычке написал я письмо «на деревню дедушке» - в Каргополь, в местный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник. А вдруг земляки об Александре Андреевиче что-то более подробное знают?

И хлопоты мои возблагодарились радостью. По прошествии пары недель получаю с почты уведомление о бандероли с наложенным платежом. Тут же бегу, плачу просимые 100 рублей за тощенькую, как письмо, бандерольку, в которой оказалась ещё более тощенькая, в 32 странички, брошюрка «Правитель Русской Америки и его потомки». Издана в 1997 году. Автор-составитель старший научный сотрудник музея Маргарита Николаевна Крючкова, помимо уже к тому времени не новых для меня фактов из жизни Баранова, приводит некоторые любопытные детали.

Оказывается, и личная жизнь у Баранова была совсем не на «яркой стороне». Уезжая из «материковой» России, он оставил здесь и послал жить в Каргополь жену и двух приемных сыновей, а на Аляске жил с любовницей, дочерью индейского вождя, от которой имел сына и двух дочерей.

А еще, оказывается, для памяти о нем потомкам и в веках Америка стала для него родина-мать, а Россия – мачеха. Сейчас в Каргополе, по словам его землячки М.Н. Крючковой, именем Баранова названа... набережная реки Онеги. И всё. А в Америке он – часть ее истории, а на Аляске – личность-легенда. Имя его носит остров, река, озеро, музей на острове Кадьяк, гостиница в столице Аляски Джуно, а в одном из городов ее – Ситке (бывший Ново-Архангельск, основанный Барановым) его имя везде: улица, школа, мемориальный холм, торговая фирма, магазин. Его имя известно каждому культурному  американцу.

Кабы у нас так! Да куда!..



ПОЧЕМУ АБОРИГЕНЫ СЪЕЛИ КУКА?
Первый день похода, то есть первый полный, следующий после дня заезда, который выпал нынче на 30 июня, бывает обычно береговой. Монтаж шести гондол, сборка и спуск на воду яхты, закупка провианта, хозяйственные хлопоты. За всем этим и не заметишь, как наступит вечер.

Отошли нынче поздно, уж солнце садилось. Мальчика Гришу, друга нашего, по реке маленько прокатили. Доволен остался, с берега ручкой помахал на прощанье. Дай ему в жизни Бог удачи! Ветер был встречный, но не сильный. А поскольку все за день «натоптались», лагерем встали на 240 километре, в пяти километрах ниже Почтового. Позвонил по мобильнику домой жене, узнал новости, и звонок этот оказался последним – сел аккумулятор. Теперь до Архангельска – без связи с «базой». На ночлег устроились рано, но хоть тело и требовало отдыха, сон от обилия впечатлений не шел, и мысли роились все более о высоком, «государственном». Потому как сами места уже эти, каждая «пядь», пропитаны историей государства Российского. В этом смысле фигура первого губернатора Аляски Александра Баранова видится еще более весомой в плане освоения Русского Севера.

В годы его жизни, то есть во второй половине ХVIII  и начале века ХIХ это освоение носило, собственно, характер первооткрывания морских путей и земель по берегам Северного Ледовитого океана на Камчатку и в Америку. А также в «обратную» сторону, на запад, через Атлантику, Индийский  и Тихий океаны - в страны Востока. Являясь руководителем российско-американской компании, Баранов принял участие, организовал сам и оказал помощь в проведении целого ряда экспедиций по изучению Севера, а также первых кругосветных. А здесь что ни имя - то легенда, что ни экспедиция -  то и подвиг. И гордостью полнится сердце за славных соотечественников, когда пусть по прошествии уж немалого времени, идешь древними путями их или духом - с ними. А какие имена!

Вот устюжанин Семен Дежнев, о котором я писал в прошлом году. Ему принадлежит открытие пролива между Азией и Америкой и морского пути вокруг северо-восточной Азии. Или датчанин, офицер русского флота Витус Беринг, руководитель ряда морских экспедиций, виднейший исследователь Севера. Владимир Атласов, присоединивший к Московскому государству «целую» Камчатку. Участники знаменитой  Великой Северной Экспедиции Харитон и Дмитрий Лаптевы, исследовавшие Арктику и побережье океана, «оставившие» на карте Мира море Лаптевых.

В этой плеяде особняком стоят великие русские мореплаватели Иван Крузенштерн и Юрий Лисянский, ставшие первыми капитанами, совершившими в 1803 - 1806 годах на кораблях «Надежда» и «Нева» кругосветное путешествие. Появление их летом 1804 года в гавани Святого Павла на острове Кадьяк и в Ново-Архангельске - «вотчине» губернатора Аляски Баранова - вскоре после того, как вооруженные американскими ружьями индейцы напали на крепость, разрушили ее, сожгли город и убили всех его жителей, а также последовавшая затем зимовка позволили воочию убедиться в том, каких трудов стоило губернатору Аляски Баранову в одиночку проводить здесь, на Крайнем Севере, экономическую, военную и  государственную политику России.

Свой яркий след в истории изучения северо-восточных берегов России и западного побережья Северной Америки оставил знаменитый французский мореплаватель Жан Лаперуз, побывавший здесь, у берегов Аляски, на лучших судах своей страны «Компас» и «Астролябия». Интересно, что 7 сентября 1787 года он, оказавшись в Петропавловске, был приглашен на бал к губернатору Камчатки, где из тринадцати дам только три были русские, остальные камчадалки. Русские дамы плясали только русскую - к неописуемому удовольствю французов. Имя Лаперуза носит теперь пролив между Сахалином и японским островом Хоккайдо. А еще мы имеем возможность спеть песенку, про то, как кидаем в пролив этот камешки с нашего российского «крутого бережка».

И уж совсем за подарок писательской судьбы можно признать честь писать о втором после Христофора Колумба, открывшего Америку, великом мереплавателе англичанине Джеймсе Куке.  Совершивший три кругосветных плавания и открывший множество островов, он в 1778 году в поисках пролива через Северную Америку из Тихого океана в Атлантический, побывал в районе Камчатки и Аляски, стречался с капитаном русского корабля Яковом Сапожниковым и его командой, доставившей муку и табак для алеутов в обмен на котиковые шкуры.

О Куке написано немало книг, снято фильмов, и фигура его давно приобрела вид «легендарный» немалой частью от ужасной его смерти. Потому что кончина его была трагической. На обратном пути от Аляски, в январе 1779 года, его корабли «Решение» и «Отвага» прибыли на остров Мауи Гавайского архипелега. Гавайцы падали перед ним на колени и кричали:»Роно! Роно!» Кук не знал, почему его так принимают, и только через 60 лет долго живший на Гавайях американский исследователь Эллис нашел разгадку.

Оказывается, у гавайцев было предание, что в незапамятные времена жил у них могущественный вождь Роно. По ложному доносу он убил жену, но узнав, что она не была  виновата, помешался и с горя стал бродить по острову и убивать всех. Не насытив жажды мести, он сел в ладью и пообещал через много лет вернуться на крылатом плавучем острове, населенном людьми, собаками и свиньями. Предание сохранилось в народных песнях и священных сказаниях гавайцев. При появлении Кука на Гавайях жрецы поняли, что его можно выдать за Роно.  Им стали завидовать вожди и военачальники и ненавидеть Кука.

13 февраля на корабле украли клещи, в ночь на 14 февраля украли бот. Команда высадилась на остров «выручать» свое имущество. Завязалась потасовка со стрельбой.  Когда все побежали к лодкам, Кук оказался последним. В него кинули копье, попали в голову, он упал в воду, потом вскочил, закричал:»Помогите», но второе копье пронзило его насквозь. Наутро английские моряки стали просить у туземцев тело капитана, но им отдали только десять фунтов человеческого мяса и  голову Кука без нижней челюсти.

 Рассказываю я сейчас об этом не более чем для оживления повествования и для иллюстрации всем известной песни популярного, уж тридцать лет как покойного, но до сих  пор мною и моим поколением любимого нашего актера и барда Владимира Высоцкого. Он в этой песне будто вопросом задается:»А почему аборигены съели Кука?». И сетует:»Молчит наука». И сам же отвечает, аборигенов оправдывает:»Хотели кушать, и съели Кука»

А если серьезно, многовековая история мореплавания полна подобных ужасных трагедий.

А еще вспомнилось – из гордого чувства, что вот такой великий мореплаватель, сам Джеймс Кук, у нас в России в гостях побывал. Не знаю, как кому, а для меня – открытие.




МЕЖ ЛЬДАМИ НОВЫЙ ПУТЬ
«Завтра», которое стало «сегодня», было первым днем июля. Несмотря на начавшийся полный, уже совсем ходовой день, километров сегодня сделали мало. Немного позднее обычного проснулись да что-то долго возились с завтраком. Потом делали мачту, потом  устанавливали, центровали, - день-то за полдень и перевалил. Только, вроде, пошли, - ан вон за песками заливчик удобный. Причалили, взяли сетешку, пошли рыбки поботать.

Началась обычная походная жизнь, полная давно привычных забот. Вечером – место для лагеря найти, чтобы получше и глазу поприятнее, поровне, посуше, от воды не высоко, да дрова недалеко, да чтобы рядом не оказалось болотца комариного, да чтобы завтра проснуться на солнышке, да чтобы... да чтобы... Народ у нас быва-алый! Все – гурма-аны! На судне все время мелкие работы:подкачать гондолы, подтянуть ванты, поменять шкоты на стакселе. У меня, у повара, утром и вечером с ложкой-поварешкой пляски у костра – на природе аппетит у всех повышенный. А перед сном еще у кого-то - постирушки. Тогда - воду греть. На ходу только и отдых, как от берега отчалишь да на фарватер выйдешь, - тут уж и расслабишься. Правда, тоже – с веслом в руке, если не поветерь.

В такие часы, когда к тому же по берегам зацепиться глазу не за что, а ты один крупинка на своей скорлупке в центре необъятного голубого мира, и мысли-то всякие, тоже «необъятные» в голову лезут. Например, а чо это я сюда приперся? За каким и чего ради? Какой, то есть, мотив?

Ну, конечно, сразу обоснование этакое патриотическое лезет в башку, - мол, путем торговых предков да Петра Великого. А кому это, собственно, кроме тебя надо? Если б было надо, так нашлись бы спонсоры. А то ведь на что уж, казалось бы, могучая Вятская торгово-промышленная палата, а отказалась помочь копейкой. А уж кому бы, как ни ей – по случаю юбилея у России с Америкой? Тем более, что наш же, вятский, купец все и начал. За честь бы счесть! Ну да Бог с ней. А еще мотив – отдохнуть хочется, пусть и в отпуске, а с «идейной подкладкой». И вот эту книгу очерков оставить. О том, в какое время и на каком историческом фоне торговля наша вятская, а за ней и культура развивались, обогащались и крепли. Конечно, историки и культурологи на этом поприще уж много потрудились. Однако и нам не запрет. Тем более, что в чужую вотчину глубоко нос не суем, не компилируем, а самое занимательное и важное стяжаем. И как в межсезонье начитаешься всякого, так сейчас вот, летом, когда в фарватере болтаешься, или на берегу в делах хозяйственных топчешься,  так по другому вокруг себя смотришь. И картина представляется великая – образ зело как могуч!

Давайте вспомним хотя бы, что родился Петр Алексеевич, который Великий, император-реформатор,  30 мая 1672 года, а первая поездка, а вернее – сплав по Сухоне и Северной Двине в Архангельск у него был в 1693 году, летом, когда ему исполнился лишь 21 год. По нынешним меркам – ребенок почти, тем более для дел государственных. А по тогдашним, да для него, рано проявившегося государственника, самые на взлете годы. И что для России-то важно, - он уже к этой юной поре понял, что без флота страну его дикую к цивилизованной Европе не вытащить. А поскольку в государстве у него единственный порт в Архангельске, сюда и поехал – познакомиться и с намерением «ногою твердой стать при море». Ведь Санкт-Петербурга еще не было, а столица-Москва – сухопутная.

И тем более Архангельск повлек юного Петра, что первые лица при дворе немало напели ему в уши, что уж век как иноземные купцы, влекомые жаждой наживы, с быстротой неимоверной проникают в неведомые им ранее земли Русского Севера. И немалая часть их пустилась по студеным северным водам к нам за тысячи верст «океанского киселя хлебать» потому, что осталась не у дел в своих странах ибо вела свой бизнес бесчестно. Первыми, как я уже рассказывал ранее, еще в 1560 году появились в районе нынешних Холмогор англичане и вскоре имели здесь даже канатные фабрики. Через двадцать лет сюда, в устье Двины и далее, на Мезень, прибывало за лето уже до трех десятков кораблей с товарами и за товарами.

Еще через десяток лет их сильно потеснили голландцы, которые к концу ХVI века были ведущей западной нацией в торговле с Московией. А к концу следующего века, ХVII-го, ко времени первого появления здесь Петра, деловые связи с Россией через порты в устье Двины поддерживали уже более 1300(!) заморских купцов и их приказчиков. В первые годы ХVIII  века заморские гости везли сюда более 500 наименоватий товаров, а сезонный (летний) оборот продаж и закупок приближался к 3 миллионам рублей. А с «нашей стороны» с иностранцами деловые связи имели купцы из 80 городов и селений в тогдашней дорожной и речной доступности, немалой частью и вятские, конечно. А для порядка и из интереса давайте ассортимент поглядим.

От нас свозили и сплавляли на продажу:ссыпной хлеб, вина и водки, выделанные и невыделанные кожи крупного рогатого скота, коноплю, смолу, льняное семя, сало, воск, волжскую белужью, осетровую и другую икру, липовую, ясеневую, вязовую и ивовую очищенную золу для суконного и мыловаренного дела, медвежьи, волчьи, лисьи, беличьи, рысьи, хорьковые, куньи, собольи и другие меха, слюду, добываемую из гор по берегам Двины, тюленье масло. А за это на продажу или в обмен, в цене уговорившись, заморские купцы продавали или отдавали:шелковые ткани, бархат, парчу, сахар, шафран, соленую сельдь, мальвазию, испанские и французские вина, сукна разного рода и цвета, голландское полотно, зеркала, ножи, сабли, пистолеты, ружья, пушки, медь, свинец, олово, шелковые ткани, золотой и серебряный атлас, полотняные, бумажные и шелковые чулки, пряденое золото, жемчуг, перлы, рубины, огромное количество золотых и серебряных денег.

А еще во время тогдашней двадцатилетней Северной войны со Швецией и в основном через Архангельск Россия закупала для своей армии оружие, поскольку  своего такого не было. Так вот лишь за 10 лет с 1700 по 1710 было куплено более 114 тысяч фузей (кремневых ружей) и стволов к ним, более 88 тысяч фузейных замков, около 3 тысяч штук карабинов, почти 20 тысяч пар пистолетов, более 62 тысяч палашных и почти 142 тысячи шпажных клинков. То есть, русская армия воевала против немцев (иноземцев разных северных и западноевропейских наций) их же оружием.

Без сомнения, именно эти два приезда молодого Петра в Архангельск в 1693 и 1694 годах имели огромное значение для развития судостроения на Русском  Севере. Петр увидел большие выгоды в использовании отечественных коммерческих судов для развития торговли с заморскими странами. Постоянно общаясь в Архангельске с русскими и иностранными предпринимателями, он был поражен, узнав, что наибольшие выгоды из этого извлекали не русские, а иностранцы. Пользуясь тем, что у русских купцов не было своих судов, иностранцы диктовали русским самые низкие цены на местные товары.

С той поры борьба за обеспечение для России выходов к морям становится одной из глубоко осознанных задач внешней политики Петра 1.


ПОД ЧАСТЫМА ДОЖДЯМИ,
ПОД БУЙНЫМА ВЕТРАМИ
То ли по иронии исторической судьбы, то ли в силу объективных причин, бывших на ту пору, а только родиной российского флота, поначалу торгового, суждено было стать маленькой архангельской деревеньке Вавчуга. Да ладно бы еще жила-была при море, где-нибудь в уютной бухте-заливчике, где бы и верфи устроить удобно и корабли на воду спускать. Морская же «слава» выбрала именно её, «сухопутную», - не гляди, что от моря до нее по Двине целых восемьдесят пять километров. Именно в силу столь знатного статуса была она нынче для нашей команды самым главным местом на маршруте, миновать которое никак было нельзя. А где она на реке находится, рассказал еще в прошлом году тот самый веломан из «Гиннесса» Сергей Лыжин из деревни Плёсо. Потому как по реке мы идем только вниз, влекомые течением, и стоит лишь на полчаса зазеваться, как минуешь «точку невозврата».  А нынче точно знали, что ходу до нее от поселка Почтового, по нашим меркам и средним погодным условиям, дня четыре – пять. Оно так и получилось. И заполнены они были походной «бытовухой» с редкими изюминками или »развлечениями» - по нашему корабельному фольклору.

В первый полный день, 1 июля, из развлечений были разве что несколько высоких белых теплоходов, которые толкали вниз баржи с дровами – сосновым и березовым кругляком, и развлечением было расходиться с ними, то есть прижиматься к берегу и пропускать «старших». И штурвальные при этом приветствовали нас с капитанских мостиков гудками, которые звучали прямо-таки восторженно, а мы в ответ махали им веслами и широко улыбались в линзы их биноклей. 

Весь день погода была отличная, дул встречный левентик, но не сильный и особо ходу не мешал. Лагерем на ночь встали на левом берегу ниже деревни Липовик.

На другой день, 2 июля, около обеда причалили под деревней Часовня на правом берегу, сходили с Валерием Евсеевым в магазин за продуктами. А когда вернулись, увидели у нашего судна... гостью, как тут же оказалось, - очень нам приятную. Приятность ее заключалась в том, что Людмила Дмитриевна Мухортова, как она представилась, была старшим редактором областного радио «Поморье», отдыхала здесь во время отпуска с дочкой, и взяла у нас большое интервью на диктофон о цели экспедиции. В беседе с экипажем она немало удивлялась, как свободно мы оперируем данными по истории Поморья, фамилиями знаменитых архангельских купцов. И для нее, коренной архангелогородки, открытием даже было, что Ксенофонт Алексеевич Анфилатов, имя которого было на роджере нашей яхты, положивший начало торгово-дипломатическим отношениям России с Америкой, был купцом вовсе не архангельским, как считают здесь, в Поморье, почти все, а нашим – вятским. А в Архангельске бывал лишь по торговым делам да жил здесь немного перед кончиной.

А еще мне неудобно с ней общаться было в глубоко надвинутой на глаза шляпе и больших черных очках, поскольку переносица от падения с лестницы на даче еще не поджила и «фонари» на глазах хоть уже потускнели, но еще  «горели». Пришлось извиняться. К сожалению, интервью послушать не пришлось, но  уже в следующем году нам сказали, что оно по радио звучало.

 Остаток дня шли будто в... русской сказке. Безбрежная, как море, синяя река, над которой голубым куполом – небо и по правому высоченному, где серо-песчаному, где красно-глинистому берегу, - будто лубочных желтых, зеленых, красных, серых цветов всех полутонов – домики, хлевы, «журавли», баньки, а кое-где уже стога, - глаз не оторвать. Деревни одна за другой. Впечатление, - будто на машине времени вдруг перелетел в пору Новгородчины, веков на семь назад. И мысль:ведь вот откуда, - отсюда все мы вышли! Отсюда есть-пошли!.. Здесь – наши предки!..

 К вечеру, когда обычно уже надо подыскивать прибежище, то есть место для стоянки, по левому пологому берегу пошли огромные, многокилометровые пески. И опять ничего не оставалось как чалиться средь кос в лагунке поглубже, разгружаться, таскать  походный свой скарб куда посуше, выволакивать нос яхты на отмель до утра.

Погожее утро следующего дня, 3 июля, предвещало жару. Дул слабый ветерок, замирающий до штиля, и на течении бежим хорошо. По берегам, в основном по правому, идет пятикилометровая разметка реки – белые щиты на полосатых столбах, и очень удобно контролировать ход. Это и стало одним из развлечений, когда средь реки нечего делать, и очень это оказалось кстати. Потому что день сегодня оказался днем рекордов – побитых старых и установленных новых.

Во-первых, забегая вперед сказать, в целом за день прошли 55 километров, на 3 больше, чем в один из дней в прошлом году. И это стало новым абсолютным рекордом, который наверно останется теперь на всю будущую походную жизнь. Во-вторых, участок от 175 до 170 километра прошли всего за  45 минут, - по 9 минут на километр. Это за все 20 лет походов абсолютный рекорд для равнинных рек для нашей яхты. А поскольку других развлечений больше не было, скопирую пару страниц из корабельного журнала (упуская замеры скорости):

«-Сегодня отличный день, хорошо идем. Пьем компот из сухофруктов.
-11.20 – прошли устье Емцы.
-»Обогнали» земснаряд. Разминулись с теплоходом «Перепел».
-Отличная скорость.
-Выпили пива.
-К обеду установился штиль. Парус на мачте безжизненно обвис.
-Прошли длинный каменистый перекат. Среди реки – и такая лемёха?!
-Жарища и безветрие! Допили компот, больше полведра. Жаль.
-Попутный. Пристали к пескам, наладили парус, подкачались.
-В районе Казаковщины почти весь пятикилометровый берег застроен сплошь. То ли жилые, то ли дачные деревни.
-16.15. Река сужается и течение нарастает.
-Прошли деревню Белая гора по правому берегу.
-Провели корабельный совет с предложением идти ночью – скорость хорошая, надо ловить. Предложение эйфории не вызвало.
-17.05. Хвойный лес по берегам «не наш» - ниже и густой до полной непроходимости.
-Сочно-голубое небо, темно-зеленая стена леса, сочно-зеленые холмы, сочно-желтая полоса ближних лугов, ярко-белый каменистый берег. Все – броско, ярко, мажорно!
-Причалили к столбу с цифрой 160, вышли, сфотографировались.
-19.45. Причалили к пескам, съели по банке кильки с хлебом, попили чаю, подкачались, пошли.
-Красивые, уходящие в небо, взгорья, улепленные большими добротными домами и хозпостройками, наверно –  архангельские дачи.
-Большой ручей по правому берегу. Причалили, набрали во все емкости чистой воды.
-На ночь с севера стало заносить, и встреченные отдыхающие из Архангельска сказали, что к воскресенью обещают дожди».

Такой вот обычный кусочек обычных записей в корабельном журнале. Пусть останется на память. В 22 часа 19 минут встали на ночь на 148 километре у начала  песков по правому берегу. На левом, напротив, деревня Осередок. Здесь близко дорога на Архангельск,  и хорошо слышен по воде почти постоянный шум машин. Под него и уснули.



«У МЕНЯ ВАС МНОГО, А БАЖЕНИН – ОДИН...»
Добравшись до этого места повествования, подумал, что надо кой о чем договориться. Дело в том, что время походное и книжное – это несколько разные вещи, и лучше некоторые события в будущем предварить предысториями о них, чтобы не отвлекаться на важное в прошлом, оказавшись в настоящем.

Так вот, о Вавчуге и владельцах ее, знаменитых на всю Россию, а в их пору и на всю Европу, - купцах Бажениных.

Род их, как и всех архангельских, поисходил из Великого Новгорода. Основатель его, видный купец-мореход Симеон Баженин, спасая себя и семью от расправы Ивана Грозного над новгородской вольной республикой, еще в конце ХVI  века поселился в Холмогорах. Сын его Федор, был игуменом Архангельского монастыря. Сын Федора Кирилл - дьяком в Холмогорском Преображенском монастыре. Сын Кирилла Андрей - сначала холмогорским, а потом архангельским купцом, который при женитьбе в 1671 году получил в приданое (не даром, а за 300 рублей) родовое поместье с землями, озерами и лесопильной мельницей, то есть  - лесопилкой при  водяной мельнице, которая построена была здесь, в устье маленькой речки Вавчуги, еще в средине ХVI века.

У Андрея Кирилловича было два сына: Осип - старший, и Фёдор - младший. Оба с ранних лет отличались предприимчивостью. Осип рано стал помогать отцу в торговых делах, в связи с которыми ему, по-видимому, приходилось бывать в Голландии. Там он познакомился с конструкцией лесопильных водяных мельниц, и когда после смерти отца она досталась ему с братом в наследство, переделал ее на заграничный манер и построил такую же, двухрамную, на другом берегу.

На мельницах братья мололи зерно на муку и пилили лес на доски, которые продавали в Архангельске за границу. Однако по причине малоземелья и скудости урожаев зерна помол его был делом побочным и, говоря по-нашему, непрофильным, а переработка леса и продажа досок приносили стабильные прибыли. И когда оборот вырос настолько, что потребовал уже разрешения высочайшего, братья обратились к самому государю, и грамотой от 10 февраля 1693 года Петр I даровал Бажениным право вести и развивать свое дело на благо семье и казне.

Спустя шесть месяцев, когда юный Петр первый раз приезжал в Архангельск и, прожив здесь целое лето, в сентябре возвращался обратно, он посетил в Вавчуге «заочно знакомых» ему братьев Бажениных, ознакомился с их особенными «голландскими» водяными лесопилками и предложил Осипу Баженину основать корабельную верфь. В этом же году верфь была заложена и начато строительство первого корабля, за изготовлением которого внимательно следил Петр 1 из Москвы.

Весной следующего, 1694 года, во второй свой приезд на море Белое, Петр прежде всего посетил верфи Бажениных и пришел в полный восторг оттого, как энергично претворяют они его идею создания флота, видя сразу несколько кораблей на стапелях. Один из них с первым русским коммерческим флагом «Св. Пётр» был полностью готов как подарок государю, и Пётр сам спускал его на воду речки Вавчуги и потом отправил его в Голландию с грузом русского железа.

Через два года, в 1696-м, только благодаря поддержке флота была взята турецкая крепость «Азов» в устье Дона, и эта победа реально показала 24-летнему Петру важность его идеи. Для продолжения войны с Турцией он развертывает строительство новых кораблей и через год, в 1697, набрав мастерового люда, едет в Англию и Голландию изучать корабельное дело и сам становится отличным корабельным мастером, владеющим несколькими ремеслами.

А в это время Осип Баженин продолжал строить военные и коммерческие корабли, гукоры и галиоты. Баженинские мастера умели строить суда дешево, очень прочно, и отечественные купцы и многие иностранцы предпочитали передавать Бажениным свои заказы на посторойку транспортов, которые в студеных водах северных морей и океана Ледовитого показали отличные мореходные качества.

Когда летом 1702 года Петр уже с сыном, великим князем Алексеем, третий раз навестил в Вавчуге Бажениных, они к его приезду приготовили к спуску построенные на верфи для казны 12-пушечные фрегаты «Св. дух» и «Курьер». Это были весьма прочные корабли и имели круглые кормовые обводы, вместо обычного в то время кормового «фонаря», которые обеспечивали повышенную прочность. Круглые обводы по тем временам были необычным новшеством, опережавшим свой век.

Петр был восхищен фрегатами, присутствовал при  их спуске и сам обрубил опоры, удерживавшие корабли на стапелях. За постройку фрегатов царь присвоил Осипу Баженину звание корабельного мастера и повелел обоих братьев отнести к «именитым людям гостиной сотни». Тогда же при Петре на верфи Бажениных был заложен и третий фрегат - «Св. Илья», рядом со стапелями других судов. Так, судостроительная верфь в Вавчуге  стала колыбелью русского морского торгового флота.

За то, что Осип Баженин стал одним из первых и лучших ценителей начинаний Петра и основателем и строителем первых кораблей русского коммерческого флота, помимо званий, он получил право на беспошлинную вырубку 4000 деревьев, строить и отправлять свои корабли за море с разными товарами, держать пушки и порох для их охраны, без всякой пошлины вывозить из-за моря все материалы, нужные для кораблестроения, нанимать шкиперов и рабочих всякого звания не спрашивая согласия местных властей.

Описывая те годы русской истории, когда закладывался Российский флот, авторы обычно охотно вспоминают такой любопытный факт.

Первые два визита государя, широкие привилении и милости его настолько подняли авторитет Осипа Баженина в глазах окружающих, а сам он стал так мнить о себе, заноситься и  «пупиться», что в общении стал просто невыносим. Нрав у него и без того был тяжелый, забалованный и самоуправный, не терпевший никаких к нему препятствий. Может частью и оттого, что он был бездетен, и даже после трех жен его «веточка» на родовом древе на нем и кончилась.

Так вот, по преданиям, Осип Баженин, за восемь лет ожидания третьего визита царя проникся таким нетерпением увидеться с ним, что поехал к нему навстречу. На почтовой станции в Ваймуге ему показалось, что ямщик, сменив лошадей, медленно запрягает их и намеренно задерживает долгожданную встречу. Он вспылил, ударил ямщика, метя в ухо, а попал в висок и... убил. Между тем приехал Петр, они отправились вместе в Холмогоры, потом пировали в Вавчуге, а когда государь поехал обратно и Баженин его провожал, в той же Ваймуге собрались мужики царю пожаловаться, что Осип Баженин мужика убил. А царь им на это:

-Ну так что ж из того, что Баженин мужика убил? Больно бы худо было, если бы мужик Баженина убил. Вас, мужиков, у меня много, а  Баженин  – один.

И еще одно соображение, кажущееся мне важным.
Всякий обратившийся к биографии Петра непременно приходит к мысли, что из всех государей Руси, правивших ею до него и после, он самый  "морской». И что мы должны благодарить Провиденье, даровавшее нам государя, детские романтические увлечения которого кораблями и страсть к морскому делу оказались столь востребованы вполне серьезной государственной необходимостью создания регулярного флота для бывшей до него «сухопутной» державы. И время это пришлось на столь ранние годы жизни его, что даешься только диву. Практически вся молодость его прошла, говоря образно, на верфях, среди стапелей первых русских кораблей.

К этому времени в результате победоносной Северной войны Россия отвоевала у Швеции устье Невы и прочно укрепилась на берегах Балтийского моря. В целях обороны в мае 1703 года Петр заложил Петропавловскую крепость, под защитой которой стал строиться Петербург, а на другой год состоялась закладка большой судостроительной верфи Главного Адмиралтейства.

Именно из этого десятилетия в биографии Петра Великого и династии первых отечественных кораблестроителей Бажениных и есть-пошла Россия как морская держава.


ПРЕЗРЕВ УГРЮМЫЙ РОК
Если вы помните, по «путевому календарю», остановились мы на 148 километре поздним вечером 3 июля у начала песков против деревни Осередок. Обычно в походах ночами не дежурим, но то ли рассказов о медведях наслушались, а больше, наверное, от  близкой «населенки», что любого зверя опаснее, а только перед сном кинули жребий. С полуночи до 4 утра досталось бодрствовать Коле Глушкову, а с 4 до общего подъема – всегда смена моя. Во-первых, пожизненная привычка: дома всегда встаю в это время, во-вторых, все равно кашеварить.

Утро выдалось неприютное, хмурое. Вчерашний тусклый белесо-желтый закат обещал на сегодня дождь, и светать начало поздно. Все небо в тяжелой темной массе облаков, которые огромными рваными грядами несет ветром с океана Ледовитого. Похолодало заметно. Время от времени слышу из палатки недовольное бормотание и возню – это народ «зарывается» в тепло. Холод кажется еще более злым, потому как за три дня все тело на палящем солнце обгорело, и пробегает озноб. А поскольку погоды сегодня не предвидится, жидкая ушица будет слабовата, - приготовил пусть и дежурную гречку, но вальнул побольше мяса. И еще побольше и погуще – чая. С сахаром, печеньем и еще на счастье – обнаружилась банка сгущенки. Все пойдет!

Встали, поели, погрелись, собрались. Видимо, день сегодня не задастся. «Не все скоту– масленица!» - шутит Михаил. И впрямь. Летние ветра – межонные, непостоянные. За день, бывает, все румбы обойдут. А поскольку грести пока бессмысленно,  стали бурлачить. Занятие это – не из приятных. Трое или четверо идут по берегу и тянут яхту на длинном фале, который все время хлещет по воде,  четвертый – рядом с судном и, упершись в носовую часть шестом, держит его на минимальной глубине. Если урез воды ровный и нет зарослей и кочек, -  идешь без хлопот. А сегодня все – по закону подлости. На языке поморов - кечкар костлявый и весь в залещинах, что в переводе означает прибрежный песок, заваленный камнями и покрытый лужами. Да только от такого фольклора не легче. Устаешь быстро. Приходится то по камням прыгать, то в вязкой тине тонуть. И прежде чем всякий шаг сделать, глядишь, куда ногу поставить, и думаешь, хватит ли до вечера новых резиновых сапог?

Когда бурлачить надоело, решили Бога не гневити, людей не смешити, а перебраться на другой берег, поскольку всегда кажется, что там, где нас нет, обязательно лучше. Погрузились и долго шли левым галсом по большим волнам с передне-боковой качкой. А как на левый берег перебрались, тоже вышло - ах да руками мах. Пески, но с такими длинными, метров под двадцать, косами в реку, что меж вершинами их глубина почти до пояса, да тут еще дождь пошел, - провались!

В эти минуты, со стороны посмотреть, зрелище мы представляли — хоть в цирк. Пять мужиков, одетые «сбитнем», то есть, во все, что есть теплого, в намокших плащах и под капюшонами, как кучера на большой ямской в ненастье, но... с голыми по самое некуда ногами посреди реки в седом мареве дождя то прыгают по косам, то тонут в лагунах и тянут на фале посудину свою.

Так тащились мы больше часа, который, казалось, растянулся в вечность, а когда эти долбанные косы кончились, по урезу вод пошла такая каша из тины-глины, что при всяком шаге ноги вязли чуть не до колен — еще не легче! И ладно бы просто гидромасса, омываемая волнами, да в ней еще корни, камни да плавник. Да страшно нарваться босыми ногами на проволоку или битое стекло, и в сапогах идти нельзя – утопишь. И уж совсем до полной подлянки, - как оно вскоре оказалось, место это было «не чистым», заразным. Через несколько дней, когда мы были уже в Архангельске, у Коли Рычкова вдруг начался жар, домой мы привезли его уже больным, и он двенадцать дней отвалялся в инфекционном отделении городской больницы — подхватил в этой грязи стафилокок...

Такая или подобная плата за идею и фанатизм давно стали для нас допустимым априори. Когда за спиной полжизни путешествий и тысячи пеших и водных километров, подобные трудности, а порой и опасности воспринимаются как «турминимум». Они, конечно, не особо в радость, но и не в тягость — это уж точно. Потому как они - не от избытка дури, а из чувства пусть малой, но все же причастности к тому великому, что закладывалось и создавалось трудом и героизмом наших предков всякого звания и сословия в пору, когда была Россия молодая.

Прошли сегодня мало – лишь 20 километров. Все вымотались, вымокли. На ночевку встали на 128 километре, поставили палатку, развели костер, обсохли- обогрелись и, наскоро поужинав, забрались в свои норы и уснули под шум дождя, которому наверно не будет конца.

Утро другого дня выдалось совсем не радостным - не субботним. Хмарь, прохлада, ветер. Наскоро позавтракали, подкачались, вышли на фарватер, на крупную волну. Болтанка и моталка, так что иногда весло за бортом воду не достает. Зато кое-какая «развлекалка». Вон сверху идет и обгоняет нас прогулочный теплоход «Москва». Посторонились, пропустили «старших». На палубе – народ отдыхающий. Метров через триста теплоходик взял правее, причалил к берегу, народ потянулся по трапу на лужок, а вот уже и дымок и музычка. Не очень-то сегодня – отдыхать на лоне.

Что-то сзади шум, оглянулись – опять нас обгоняют, на сей раз - «Заря». Полная народа: в Архангельск идет. Да шустро она вниз-то! Волну подняла, пришлось для безопасности нос подворачивать, чтобы боковую качку исключить.  И вообще сегодня движение такое, будто на  Невском в погожий день! Успевай уворачиваться.

Только обошли праздную «Москву», глядь, а впереди в полукилометре – красавец какой белобокий да высокий. Тоже в берег ткнулся. А на берегу, - как поближе подошли, - целое народное празднество. На полянке под соснами – столики резные, лавочки, мангалы в дыму, шашлыки. И человек сорок, то поврозь, то группками жизнью наслаждаются. Тут уже разливают водочку, там фотографируются, сям на шампуры насаживают мясо. В сторонке под кустами музыка гремит и пацаны «колбасятся», кто во что горазд. Отдыхают. Знать, из Архангельска, Новодвинска или Холмогор. И совсем сомнения пропали, как, проплывая мимо, поближе подошли, чтоб теплоход посмотреть. И оказалось, что это... тот самый «Н.В. Гоголь», у которого в июне прошлого года, как старик Минин рассказывал, - помните? - был последний пассажирский рейс – месяцем раньше нашего появления.  Вот он – старичок-красавчик «Н.В. Гоголь»! С огромными гребными колесами по бортам. Ему ведь в прошлом году 95 лет было, и списали беднягу «на берег». Ан вот нашлась туристская фирма, выкупила ветерана северного флота, подремонтировала, должно быть, подкрасила всего, - и вон он капитаном каким бравым снова смотрится. И опять – на крутой Двинской волне. Послужим, мол, еще! Погудим басовито знакомым селам да бакенам! А то, глядишь, как в юности, и свадебку кто придумает на верхней палубе отпраздновать!

Не кум нам «Н.В. Гоголь», не сват и не брат, а что-то так приятно сердце защемило, - словно со своим любимым прошлым встретился...

Однако, денек-то совсем разгулялся! Облака разнесло почти. Небо голубое, солнце!.. Суббота, она без солнца не бывает!

Однако, гондолы сегодня сильно травят. Подо мной и Михаилом совсем просели. Заложили левый галс на пески. Нынче вообще подкачиваемся часто: не учли смену обстановки. Два десятка лет плавая по малым рекам, причаливали ко крутым ли берегам, к пескам ли, но всегда на спокойной воде. А здесь, на Двине, еще в прошлом году заметили, а нынче уже неоднократно подтвердилось, что куда ни причаль, - везде волна бьёт, и гондолы боковые о костлявый берег трет. Вот и натерло в первый же день — толщина-то «корпуса»...  двести микрон!

На песках подкачались, перекусили, и ладно сделали, потому как берег вскоре пошел гористый. Встречный ветер поднялся, веселый такой, волну поднял, синюю, красивую, - да нам прямо в нос. Выбрались, пошли по берегу бурлачить. А берег — настоящие отвесные скалы из дикого бело-грязного мрамора. Живописно, надо признать, кругом, да радости — нуль. По скалам мы еще не бурлачили! Эк ведь турминимум какой натакался!..

Когда гористый берег кончился, пошли необычайно живописные места, заливчики с плакучими березками, заросшие осокой лагунки. И луговинки выше запестрели отдыхающими. Видно, дорога тут удобная подходит, и в кустах — машины. Рядом столики, походные стулья, палатки, мангалы. Девушки, парни и постарше народ, много детей. Кто рыбачит, кто — в бадминтон. Красивые у всех, яркие костюмчики, современные пластиковые удочки и спиннинги, новые палатки, удобные столики, шезлонги, купальные костюмчики на девочках. У воды — надувные «Рафты» под «Ямахами». Всё ярко, пестро, празднично и — в глаза бросается, - очень дорого! На иную семью смотришь, - в сторонке «Форд-фокус», палатка каркасная, бивачный столовый мебельный комплект, у воды — шестиместный «Рафт» с японским «движком» «лошадей» на 130! Музыка гремит! И все это смотрится миллиона на три, а то и с этой цифры начиная! Ну что же, Архангельск - город большой, людей состоятельных немало. Значит, могут себе позволить. На нас с берега глядят с любопытством, - что это за матрац с барахлом и пять «кренделей»с веслами?  О «тумане и запаха тайги» иронизируют. А один папаша, лысоватый и крутой, с бутылочкой «Виски» меж пальцев, тоном подгулявшего хозяина жизни орет с берега, что вот он уже четвертый день отсюда в город «свалить» собирается, да все не может:»С утра освежишься после вчерашнего, и в «тачку» уже нельзя». Верно глаголешь, — не все скоту масленица.

Денек же праздничный продолжается. Вот баржа с дровами идет на Архангельск, - пришлось опять дорогу уступать. Впереди большой остров, она взяла вправо, по основному руслу, а мы — влево, по протоке. Так короче. А за баржей, - смотри-ка! - знакомый «Н.В. Гоголь», домой в родной порт побежал. Эк колесами-то как намолачивает — отрабатывает ожидания. А еще говорят — старая посудина воды не взмутит. Враки все. Старый конь, он борозды не испортит...

Однако, удачный нынче денек. Прошли 31 километр и на ночевку встали на полуострове, в виду Усть-Пинеги. Завтра — важный день!



ГДЕ ЦАРЬ ПЕТР ЯКОРЯ КОВАЛ
К Вавчуге, столь нетерпеливо ожидаемой, пропустить которую мы так боялись, подошли в воскресенье, 6 июля,  в 4 часа 20 минут дня. Накануне, вчера, то есть, вечером, Бог наш Борей смилостивился, с утра нынче тихо, тепло и даже временами выглядывало солнце. Памятуя о том, что больше мы здесь скорее всего никогда не появимся,  решил поснимать сколь можно подробнее и попросил причалить под деревней Лубянки, напротив Вавчуги. Поднявшись на взгорье к тыну на окраине, окинул взглядом необъятье горизонтов, Двину-матушку, острова.

Всю правую половину мира, открывающегося отсюда, занимала как раз она, Вавчуга – родина Российского флота. Но ничего от исторической значимости и ей бы в почесть от современников глаз не находил. Берег здесь, будто половина огромной чащи в несколько ярусов, обращенной к Двине. Внизу, в котловинке, речка, тоже Вавчуга, которая дала название деревне. Она очень короткая, всего с десяток километров, но, должно быть, из-за обилия и мощи подземных ключей, необычайно полноводная. Так что вся нижняя половина течения ее, под деревней, - это, собственно,  большой и глубокий проточный пруд, вытянутый с востока на запад, который кончается у берега Двины современной капитальной плотиной с мощным водосбросом в восемь водопадов. Именно здесь, на нижней террассе, по обе стороны запруды, в конце ХVII века, конечно, деревянной, и располагались две голландские лесопилки братьев Бажениных при водяных колесах. А восточнее запруды, по берегам глубоко озера, - стапеля, верфи и доки для кораблей. И еще в средине ХIХ века здесь был лесопильный завод. Но как бы ни хотелось, как три года назад в Ношуле, увидеть здесь хоть какие-нибудь признаки былого «корабельного бума», глаз, конечно, ни за что не цеплялся.

На средней террасе, где расположились короткими рядами, а где «расплевались» тут и там на особинку, три с небольшим, десятка домов в северном стиле, крепких, добротных – на века. Но когда пойдете вы по деревне, не ищите в ней привычных улочек с фасадами и окнами, обращенными «внутрь», как во всех российских деревнях. Потому что все фасады обращены «на полдень», то есть на восток и юг – к Двине, чтобы в горницах солнце было весь день. И улочка при этом выглядит так, что один ряд домов, допустим, правый, весь обращен к вам «лицом» с окнами в белых занавесочках и искусной резьбе. А левый ряд - к вам «задом»: огородами с картошкой и грядами, хлевами, банями, дворами, кучами навоза, разным деревянным хламом, коим так «богато» привычное крестьянское селище. Но если вы пойдете с солнечной стороны этого ниже расположенного ряда, эти дома будут также лупоглазо и радостно улыбаться вам красивыми окнами.

На самой вершине Вавчугской горы, то есть над деревней, три века назад была сельская церковь, с колокольни которой открывался чудный вид. И, по преданию, на эту колокольню всходил юный Петр, когда бывал здесь, и звонил в колокола в свое удовольствие. И однажды в порыве благодарных чувств к Осипу Баженину за то, что так яро тот взялся претворять государеву идею о российском флоте, от щедрот своих и пространств немеряных, предложил ему забрать в подарок все огромные земли, сколь охватит глаз отсюда, с колокольни,  и сколь не охватит – с деревнями и селами до самого Архангельска. Но Осип не взял, говоря, что и прежними царскими милостями много доволен и что не пристало мужику над такими же, как он, мужиками барином быть.

В 1737 году племянник Осипа Денис построил здесь новую, каменную церковь, которая до 1848 года считалась родовой церковью Бажениных.

Но самая главная достопримечательность Вавчуги, увидеть которую даже не мечтал никто из нас, - это... дом купцов Бажениных, их былое родовое гнездо. Расположен он, условно говоря, на средней террасе, на крутом каменистом  берегу над Двиной. Большой, двухэтажный, с просторной мансардой, обшитый тесом. Он прост по архитектуре и построен по образцу всех архангельских изб, но только о-очень их больше. В нем жил Осип Баженин и Фёдор с сыновьями. В нем гостил и пировал с ними царь Петр. Дому - три века, а как сохранился!

Стены дома украшают таблички с памятными текстами. Разумеется, я не поленился переписать их в судовой журнал и теперь привожу в полном виде. На одной говорится:»В селе Вавчуга с 1700 по 1732 год находилась первая в России купеческая судостроительная верфь братьев Бажениных, основанная по указу Петра I. Здесь работали талантливые кораблестроители-северяне, в том числе С.Г. Негодяев-Кочнев». На другой:»Памятник культуры. Дом купцов Бажениных. ХVII век. Охраняется лишь вашей совестью». К «вашей совести», то есть, к нашей, я вернусь несколько позднее. А вот еще одна со следующим текстом:»Морская дорога на Балтику начиналась здесь, на корабельной верфи Бажениных, в 1692 году завершением строительства фрегатов «Курьер» и «Святой Дух», участвовавших в сражении за реку Неву. Первостроителям российских кораблей от корабелов судоверфи «Звездочка». Июнь 2004 г.»

И еще об одной достопримечательности. Рядом с домом, на берегу лежит вросший в землю за три века огромный чугунный куб-наковальня, на которой сам государь, по преданию, якоря ковал для первых своих кораблей. И разве можно удержаться от того, чтобы приложить руку к великой Истории! Что и сделала команда яхты..

Имена братьев Бажениных как искусных судостроителей и экспортеров русского леса были широко известны в зарубежных странах. На судах, построенных ими на своих верфях, архангельские купцы отправляли за границу пиленый лес, пеньку, смолу, муку, другие товары. Много товаров на тех же судах привозили в Архангельск для России из Голландии, Англии, других стран.

Судостроительная верфь в Вавчуге  явилась колыбелью русского морского торгового флота, участвовала в постройке фрегатов и других судов для создававшегося Балтийского  флота. Кроме того, в 1711 году Петр произвел Федора Баженина в экипаж-мейстеры и назначил заведовать Соломбальским адмиралтейством, на верфях которого форсированно строились для того же  Балтийского флота прозванные «архангелогородскими»  линейные корабли и фрегаты. Строились и китобойные суда для промысла у берегов Шпицбергена. В 1782 году известная английская торговая фирма Эгерса заказала Бажениным сразу шесть двухпалубных транспортных судов. Плодотворная судостроительная деятельность многих поколений Бажениных продолжалась более 150 лет.

Почин Бажениных имел большое значение для развития судостроения в России. Следуя их примеру, на берегах Северной  Двины создали собствененые верфи судопромышленники Бармин, Круглов, Пругавин, Амосов, Зыков и другие. На речках Лее и Кехте возникли якорные заводы. На важнейших транспортных водных путях, в местах междуречных волоков, пунктах перегрузки судов на свои речные возникали крупные по тем временам центры судостроения. На Севере такими центрами, кроме Архангельска и Холмогор,  стали районы Вологды, Шуи, Соловецкого монастыря и Великого Устюга. В бассейне реки Камы основным центром судостроения стал наш Хлынов.

В начале ХVIII века в России было 27 только крупных и наиболее важных верфей постройки 1688 – 1725 годов, в том числе Архангельская. Всего на них за эти годы было построено 146 линейных кораблей и 958 прочих судов. Самыми крупными и производительными были:Санкт-Петербургская – 268, Казанская – 129, Воронежская – 122 и Олонецкая – 118. На Архангельской верфи за время с 1693 по 1715 годы было построено всего 14 кораблей. В Холмогорах была основана мореходная школа, впоследствии преобразованная в Архангельское мореходное училище, в котором мы... гостили в 2009 году, о чем речь впереди.


МИХАЙЛО ИЗ БОЛОТА
Гуляя по вершине Вавчугской горы, в том месте, где стояли их родовые церкви, оглядывая необъятье горизонтов, вспомнил я, как вечером вчера и утром сегодня рассматривали карту. Не трепанную рабочую, «засиженную» пометками, а более подробную «парадную». Потому что сейчас, именно сегодня, в воскресенье, 6 июля, на исходе четвертого лета путешествия, вплыли мы в самую «густонаселенную» историческими местами и преданиями область. И куда здесь ни глянь, куда ни ступи, везде взгляд твой зацепится и нога запнется за великое и единственное, прославившее Россию на весь мир.

Вот встал я на самую верхнюю точку, как местные историки и краеведы советуют, и начал глядеть строго на восток. И то, что отворяется глазу по вертикали снизу вверх, - дух зайдётся и разум взвеселится.

Сначала дома по террасам сбегают, где радами, а где будто горох. Глубоко внизу и справа, на особинку, на взгорочке, махонький отсюда дом купцов Бажениных. За ним – на полсвета разлилась-пораскинулась во всей ее красе и многочисленных протоках и островах Двина-матушка, кормившая полтора века и Бажениных, и десять уж веков – весь русский Север. Дальше – острова. И самый большой, Куростров. Прямо, а за ним, под облаками уже, километрах в пятнадцати отсюда, древнее село Холмогоры. Далеконько, конечно, но день сегодня ясный, и пусть не в деталях, но видно, что село – пестрой ниточкой среди полоски зелени по высокому тому берегу.

Визит в Холмогоры в наши планы не входил, но идти мимо Курострова хоть слева, хоть справа, и не сойти на самом Курострове для любого было бы верхом дремучести. Потому что именно этот остров и есть родина великого русского ученого-энциклопедиста Михаила Васильевича Дорофеева. И это уже кажется еще одним чудом света, чтобы здесь, на острове посреди большой реки, в безлюдье и бедности начала ХVIII века, в деревеньке из пяти дворов с «говорящим» названием Болото (она же - Денисовка, она же – Мишанинская) родилось будущее светило мировой и отечественной науки и культуры. Ведь не пропустишь?..

Была половина шестого вечера, когда мы отчалили от уже милой сердцу Вавчуги, погостив на родине русского флота 1 час 10 минут. Течение здесь по рукавам, как правило более мелким, скорее, чем в едином русле, а потому как за весла сели, так и легли на левый галс, держа на мыс у входа в широкую и нужную нам Богоявленскую протоку. Ходу до нее, если грубо по карте, километра четыре – нам меньше часа, и я успею, пожалуй, рассказать опять же кое-что из предыстории.

По преданиям, отец Михаила Васильевича Дорофеева Василий был раскольник. Но зажиточный. Потому что относился к тем немногим, кто рисковал  «обряжать покруты» на далекий Мурман ловить в океане треску,  палтусину, охотиться на морского зверя, часть которых шла потом в обмен на хлеб из «плодородной далекой страны Вятки».

Когда сын подрос до «должности» зуйка, отец стал брать его с собой. И пять годов подряд, в пору, которая у нас на Русском Севере называется летом, Мишка Дорофеев по нескольку месяцев, пока отец промышлял пропитание, оставался на берегу океана:носил воду, готовил еду, чистил посуду, обирал и чистил рыбу, обивал сети - и так почти сутками на ногах. Позднее, как подрос, стали его брать и на ловлю рыбы в Белом море и в океане Ледовитом.

 Но то было летом, а в сентябре приходили холода, начиналась долгая зима, и ничего в жизни Мишки Дорофеева не было могущего питать дущу и сердце в самую свежую и впечатлительную пору его жизни, кроме живых еще тогда преданий о Петре Великом, который неоднократно бывал в селе Вавчуга, видном за зарослями ивняка на том берегу Двины, и гостил у богатого и умного судостроителя Баженина. А ум жаждал знаний, и в свои девятнадцать Мишка Дорофеев не выдержал и с поддельным паспортом и придумав себе фамилию Ломоносов, навсегда покинул с обозом рыбы свою малую родину. А что было дальше - всякий знает еще с младых школьных лет.

Сегодня бывшая деревенька Болото - село Ломоносово, и многим отдыхающим у моря Белого (когда не по карману Черное), хотелось бы побывать здесь, да не всякий отважится. Обычно едут автобусом от Архангельска до Холмогор по левому берегу Северной Двины километров сто. Потом четыре километра пешком, потом переправа на пароме через реку Курополку и левую протоку Двины  Быстрокурку. Если паром вообще придет. А зимой - по льду. Но у нас не хухры-мухры – спецтранспорт!..

Прошло минут сорок, пока мы, забирая все влево и влево, обогнули мысок, вошли в Богоявленскую протоку и поплелись неторопко и отдыхая, высматривая место для стоянки, чтобы завтра было меньше «пешки». А тут оно и подвернулось, - за паромным причалом у деревни Лыжино, от которого в село хорошая грунтовка.


НА РОДИНЕ ЛОМОНОСОВА
Единственная ночь на родине Ломоносова выдалась ветреной и ненастной. Еще с вечера, как поставили палатку, начался дождь, тихий и нудный. Однако, то ли от обилия впечатлений, то ли от «синдрома детского сада», а перед сном завязалась болтовня, более похожая на «маниловщину». Представьте, лежат на острове среди реки и ненастья в тепле и сухости уютных спальников сытые гастролёры-отдыхающие и, друг друга перебивая и играя воображением, рисуют сказку «на местные темы». В этой сказке все архангелогородцы, а особенно их начальники в Архангельске, а в первую голову — в департаменте культуры, дураки-и-и! Набитые, прямо! Просто-таки несосветимые! Как не дураки, если собственной пользы у себя же под носом не видят.

Вот — Вавчуга. Что она такое? Деревенька сейчас, как многие, занюханная. При ее-то родословной?! Историческое место для России! Уникальное! Еще бы — родина русского флота! А в каком небрежении. Никакого почтения. А ведь как раскрутить можно! Дом Бажениных восстановить. Три века стоял, еще три простоит. Сделать из него музей о Бажениных, династии которых 150 лет! Пусть филиалом Холмогорского будет. Село-то — вон оно, на виду. На готовую запруду поставить два больших водяных колеса, оборудовать на них «голландскую лесопилку». На пруду у воды устроить две-три верфи — материала для этого надо самый минимум. Разложить тут и там каркасы кораблей в натуральную величину и в разной степени «недоделанности» - местность позволяет. Щепок навалить, досок навозить, чурок как попало накидать, - мол, отходы.  Приехали туристы в музей в Холмогоры, посадил их на катер, провез по протокам, - езды тут пять минут. Ступили они на берег родины русского флота, а тут - театр под открытым небом (музейные работники в зипуны переодетые, чо там говорить — по мордам видно) И, глянь! - водяная лесопилка работает, сосновое бревно распускают на доски, говорят, — корпуса кораблям обшивать (пять минут — туристам на погляд). На верфи вон, глянь-ка! - котлы дыдом дымят, а в них (пять минут - туристам на погляд) шпагноуты в кипящей смоле проваривают, говорят, - для долговечности. На стапеле вон, - нет, ты  гляди-ка! - у корабля (пять минут — туристам на погляд) двое топорами форштевень тешут - всамделишные щепки летят. И говорят:»Не отвлекайте. Хозяин, Осип Алексеевич, зело за качеством следят. А братец ихний младший, Федор Алексеевич, в отъезде: в Архангельске назначены Адмиралтейством командовать — по указу государя Петра Алексеевича. Вона оно как у нас!» (Ну — артисты!). Кстати, надо взять щепочку на память — с родины русского флота и от корабля настоящего! Да больше набирай — вон ее тут скоко! Раздадим на сувениры.

В на взгорье, над деревней, там где церковь Бажениных родовая была, с видом на Двину и на все четыре света, - кафешечку уютную. Пожалуйте, дорогой вы наш турист, присядьте, отдохните от впечатлений. Семужка, пожалуйте, печорская, самолучшая, пряного посола, рыжички местные, с ноготок, в сметанке, капустка квашенная с клюковкой для острости. А вот пивцо деревенское, просим. Водочка норвежская, вчера завезенная - прямым фрахтом! Что? Вам кажется дорого? Всё и очень даже? Нет,  мы не обнаглели! И вовсе не в конец! А вы как хотели, мил вы наш друг – сафьяны сапоги? Платите, господа! А вы хотели бы халявы?! За катерок платите — бензин жрет канистрами. За театр, для вас устроенный. Зипуны специально шили, топоры точили, слова учили, - ага! А водяные колеса для кого крутились? Для ва-ас. Плати-ите! Смолу кипящую нюхали? Плати-ите! А-а! Да вы и щепок у нас набрали? На сувениры! Целую сумку нагребли? Платите! Рубль штучка! Видом на  Двину любуетесь, - платите. А если вы еще в музей Бажениных собрались, ну ту-ут вообще  — по особым билетам!..

Вот ведь как все можно раскрутить! И чего это они в ихнем департаменте деньги-то живые упускают до сих пор?!

За такими разговорами под шум дождя и уснули кто за кем. А как поутру из палатки выбрались, сыро, увидели, кругом и промозгло. Однако, позавтракав наскоро, надели сапоги-свитера-штормовки и пошли в село. Впереди было пять километров грунтовки, - хоть и не «околица», но удовольствия мало. Однако, несмотря на понедельник, повезло: нагнал старенький бортовой «стотридцатый» местного совхоза. В кабине - веселый и уже пьяный водитель, в кузове – три тоже пьяных парня и телка-выбраковка: везут на забой. Тормознули, предложили «прыгать, если не западло». Так мы на этом скотовозе вместе с телкой и в навозе с «пьяным» ветерком и вцепившись в борта, чтобы не вылететь, пронеслись под хлещущим косо дождем эти пять километров «по историческим местам» и торжественно вкатили в село Ломоносово – на родину великого Михайло Васильевича.

В центре села, ничем не примечательного, похожего на множество других нынешних сел архангельской глубинки, - муниципальное учреждение культуры «Историко-мемориальный музей М.В. Ломоносова», посвященный всемирно известному земляку. Рядом со входом деревянная табличка, сообщающая, что «В этом доме построенном в 1892 году, размещалось Ломоносовское училище». Музей был открыт перед самой войной, в 1940 году. Расположен он на берегу пруда, который  ровно три века назад выкопал… отец Ломоносова. Об этом говорится на металлической табличке справа от мостков, ведущих к музею через болотинку (тут кругом болотины):»Пруд на усадьбе Ломоносовых был вырыт Василием Дорофеевичем. Это был «единственный образчик рыбного хозяйства, после того никогда и никем не наблюдавшийся».

Благодаря скотовозу, мы появились здесь, когда не было еще и девяти, и вскоре к музею подъехала на велосипеде, как оказалось, наш экскурсовод Евгения Егорушкова. Через несколько минут она обула  нас, четверых, в синие бахилочки, взяла за них, за право фотосъемки и за будущую лекцию 320 рублей (однако!) и повела на экскурсию.

В музее восемь залов с прекрасно и современно оборудованными экспозициями, рассказывающими о здешних местах, жизни, научной и просветительской деятельности Ломоносова. Научный гений его закладывался в Москве. Тогда, в тридцатые годы, здесь было сосредоточено большинство средних и высших учебных заведений России. Славяно-греко-латинская школа, в которой Ломоносов обучался пять лет (1731 – 1735), дала ему классическое образование. В эти годы он активно изучал латинский, греческий и славянские языки, знакомился с естественной научной литературой того времени.

Как и во всяком музее, посвященном знаменитости, здесь много предметов и экспонатов, связанных с его жизнью и деятельностью. Это ткацкий станок, повседневная и праздничная одежда крестьян начала ХVIII века, искусно изготовленные модели-копии (в масштабе, конечно)  рыбацких судов, на каких выходил в море на ловлю рыбы Василий Дорофеевич со своим сыном Михаилом. Есть даже модель-копия рыболовецкого гукора Ломоносова, построенного по его заказу для отца мастером Г.А. Медведевым, а свою старую сойму Василий Дорофеевич подарил Михайло-Архангельскому монастырю. Представлен большой макет химической лаборатории, в какой работал Михаил Васильевич в Петербурге, а также объемный макет типичной для Поморья крестьянской усадьбы, в какой провел детство и отрочество будущий  великий ученый. Из вещей личных сохранились две хозяйственные расписки Ломоносова, датированные 1730-м годом, написанные,  судя по неровности толщины элементом букв гусиным пером.

Радуясь столь раннему появлению столь любопытной и «не скупящейся» группы, Евгения Валентиновна с упоением рассказывала о своем знаменитом земляке. А мы, к ее удивлению, устроили Евгении Валентиновне, разумеется, бесплатную, ответную экскурсию по...  Ломоносовским местам в  Котельниче. И она впервые услышала о том, что один из любимых учеников Ломоносова, первый русский профессор медицины Константин Иванович Щепин родился в 1728 году у нас под Котельничем, и что на родине его в селе Молотниково ему установлен памятник, а в городе одна из улиц носит его имя.

О связах нашего знаменитого котельничанина с Михаилом Ломоносовым я впервые узнал из очерка другого нашего земляка, доктора биологических наук, московского профессора Геннадия Анисимовича Котельникова «Первый русский профессор медицины – сын вятского крестьянина», вошедшего в его книгу «С любовью к родине моей», составителем и редактором которой я был, издавая ее в серии «Библиотека котельничской литературы» в 2002 году. Несмотря на скудость сведений о личных  связях Щепина и Ломоносова, Геннадий Анисимович посвящяает им, однако, почти целую книжную страницу.

«Надо полагать, что знакомство между ними, - пишет автор, - началось в 1751 году (когда Ломоносову было уже 40. - А.В.) при поступлении вятчанина в Академию наук. Щепину тогда устроили экзамен. В параграфе 2 протокола по этому вопросу написано по латыни: советник Ломоносов приносит извинение за то, что не может быть на экзамене студента Щепина в гуманиорах,, философии, физике, математике и медицине, в связи с занятостью в химической лаборатории. У М.П. Мултановского по поводу перевода Щепина из Академии наук в медицинское ведомство и возмещения последнему 1060 рублей, израсходованных академией на обучение его за границей, приведены слова Ломоносова»:Продали Щепина медицинской канцелярии»... Историк медицины М.К. Кузьмин называет Щепина ближайшим учеником Ломоносова... И еще один факт:4 (15) апреля 1765 года скончался Ломоносов. Спустя четыре дня на Лазаревском кладбище при огромном скоплении народа состоялись похороны. «За гробом, - отвечает А. Морозов, - шел Константин Щепин — талантливый медик и химик... среди ученых ломоносовского племени».

Приятно, что пусть самым опосредованным образом и через такую толщу лет, оставивших столь маленькую, но ценную память, чувствовать причатность к связям нашего земляка и светила российской науки.

Поскольку  у нас не научный трактат, а книга, не претендующая даже на историко-краеведческую, позволю себе привести одну... сплетню, каковая немало лет, а может, и не один век ходила в российских околокультурных кругах снобствующих недоумков. Пусть без безусловного утверждения, но все же высказывалось, якобы, соображение, будто Михаил Ломоносов внебрачный и побочный сын... Петра Великого. Ведь юный император трижды был в Архангельске и всякий раз посещал Холмогоры, а «вскоре»(!) в пяти километрах от них, на острове среди Двины и появился на свет сей научный гений. И что великий человек (Ломоносов) в таком забытом Богом селении, как Холмогоры, мог появиться только и единственно от великого человека (Петра Великого). Это выглядит полной чушью, если сравнить годы визитов в  Холмогоры Петра (1693, 1694 и 1702) с годом рождения Ломоносова (1711). Тут даже нечего «опрокидывать».

Когда экскурсия закончилась, и мы стали снимать в прихожей бахилочки, переобуваться и переодеваться в уличное, Евгения Валентиновна принесла книгу отзывов и попросила «материализовать» наши восторги от музейных экспозиций. И пока мы «коллективным разумом» складывали слова в складные фразы, чтобы свой восторг запечатлеть, рассказали о вчерашнем посещении Вавчуги и ночных фантациях насчет возможной и нужной бы там раскрутки крупного туристического объекта. Благо брэнд-то какой – родина Русского флота. И что в одной цепочке все могло бы уложиться:Холмогоры-Ломоносово-Вавчуга, и надо-то, мол, катерок летом да «Газель» – зимой. И неожиданно, что называется, «ступили на любимую мозоль». Оказывается, у холмогорских и ломоносовских музейщиков эта идея, на которую мы вышли, - давняя голубая мечта. И чтобы хоть воробьиный шажок в сторону реализации ее получился, попросила нас Валентина Евгеньевна в отзыв свой вписать это наше пожелание, а его потом начальникам от культуры покажут. И мы сделали это с удовольствием и надеждой, что внесли вклад... И в самом деле, если по-серьезному, ведь замечательная это идея!



ХОЛМОГОРСКИЕ КОСТОРЕЗЫ
А еще в залах музея постоянно экспонируются две выставки:»Сельская картинная галерея» и «Холмогорская резная кость», в которых более 500 экспонатов. В память о посещении родины косторезного промысла, я разорился купить для домашней коллекции дорогущую брошь из бивня мамонта, изображающую златорогово оленя - символ солнца в сказках Русского Севера. Изумительная тончайшая прорезная объемная резьба по молочно-белой мамонтовой кости!  Триста рублей на брошь диаметром 4 сантиметра я при всей своей любви к фольклору Русского Севера едва ли бы выложил, не оброни Евгения Валентиновна вскользь, что мастер, изготовивший ее, и поныне живет, здравствует и творит в... той самой деревне Лыжины, в двух шагах от которой мы стоим лагерем. А поскольку задолго до этого похода, едва ли не с детства я уже знал, что места эти — родина знаменитого косторезного промысла, и немало о нем читал, разве упустишь возможность побывать у самого костореза-мастера и побольше узнать и своими глазами увидеть, как создается искусство, известное во всем мире.

Из рассказа Евгении Валентиновны Егорушковой, когда она водила нас от стенда к стенду «непрофильных» залов и показывала поистине высочайшие образцы косторезного искусства, которые никогда не будут продаваться и предназначены только воспевать талант мастеров этого народного промысла,  история возникновения его, развития, а теперь, к сожалению, упадка предстала для меня совсем в ином свете.

Холмогоры и окрестности села, которое многие везде побывавшие еще в средине ХIХ века называли беднейшим в России, не только у нас на Русском Севере, а даже в Европе и Скандинавии искусством резьбы по кости славилось всегда. По преданиям, основателем его был зять Михаила Васильевича Ломоносова Головин, учившийся этому в Петербурге. В средине ХVIII века резьба по кости для многих жителей сел и деревень Матигоры - здешней округи - стала  доходным промыслом.

Первые мастера-костяники точили из кости шкатулки, чайные ложечки, вилочки, наперстки, игольницы, игрушки в виде пары оленей, запряженных в самоедские санки, крестики и распятия, скульптурки, ювелирные украшения, предметы настольной кабинетной роскоши: ножи для разрезания бумаги, шахматы, фермуары, иконки. Продавали, разнося по домам, или на ярмарках.

В 1892 году здесь, в нынешнем селе Ломоносове, прямо, что удивительно, на острове, возникла артель, превратившаяся после революции в косторезную фабрику с числом мастеров под сотню человек, выпускавшая пусть и «поточную», но все же талантливо и вручную сработанную продукцию этого уникального народного промысла. В годы перестройки ее постигла участь предприятий, продукция которых не первой необходимости, а потому сейчас косторезы с опытом, среди которых мастера «штучные», работают и творят, кто еще хочет, по домам. И от сотни лучших фабричных мастеров таковых осталось полтора десятка.

С одним из них,  Алексеем Ивановичем  Волковым, мы и познакомились через час, когда, возвращаясь в лагерь из села, завернули в деревню к нему. У Алексея Ивановича обычный деревенский дом с полным приусадебным хозяйством. Только в отличие от других в деревне, очень уж искусно украшен прорезной деревянной резьбой. Почти три десятка лет проработав на косторезной фабрике, в мире прикладного искусства, он и быт свой повседневный стремится украсить. Пригласил к себе в мастерскую, маленькую комнатку во дворе, и мы около часа наслаждались беседой с ним в этом его мире инструментов и заготовок, станков и станочков для обработки кости и дерева.

Специализация у него - ларцы и шкатулки. Сегодня он -  самый талантливый косторез-шкатулочник в России и делает он их столь искусно, что последние несколько лет работает только по индивидуальным заказам из Архангельска и других городов. Участник многих зарубежных, в частности, в Германии, а в прошлом - в ФРГ, и Всероссийских выставок художественно-прикладного искусства. Имеет кучу дипломов и медаль «За вклад в дело дружбы» Российского центра международного научного и культурного сотрудничества при Министерстве иностранных дел РФ, действующего под патронажем первой женщины-космонавта Валентины Терешковой . Постоянно представляет свои работы на зональных выставках в Москве.

Окончили косторезную мастерскую и сыновья его, Вадим, Иван, Денис и дочь Юта и тоже работают по кости.

Однако хлеб творца-одиночки тоже, видно, круто «посолен». Трудно добыть хорошую кость - моржовый клык или бивень мамонта. Из этого сделали «наваристый» бизнес местные геологи и прочие-разные северные «землепроходимцы», у которых приходится покупать сырье. Оказывается, много мамонтовой кости привозят с острова Врангеля. А в основном используют кости ног быка, коровы, лошади, лося, оленя. Чтобы заполучить хорошее сырье, того же мамонта или тюленя (клык), приходится поддерживать «деловые связи»

У многих мастеров трудно со сбытом. Разработал, допустим, кулон, сделал партию в десять штук на пробу, увез в Архангельские магазины, - пошёл кулон. На радостях сделал вторую - штук сто - привез, а в городе этими кулонами, оказывается, уже все прилавки завалены.  Кто-то внаглую скопировал и плевал на все законы об интеллектуальной собственности. Дикие законы дикого рынка.

Мы появились у Алексея Ивановича немного не вовремя. Буквально накануне супруга его увезла в Архангельск заказчикам очередную партию ларцев, и ничего не удалось посмотреть. А чтобы купить, так и речи нет: средняя цена 20 - 25 тысяч. Потому что на ларец его уровня таланта уходит обычно месяц. Показал только медальон с портретом Петра Великого диаметром с ноготь. Резьба тончайшая - из-под микроскопа, - однако, 2 тысячи рублей. Произведения искусства не должны стоить дешево. По словам Алексея Ивановича, брошка из кости мамонта по цене может превышать такую же брошь из серебра, а люди этого не понимают.

О многих «темных» гранях обратной стороны медали, то есть косторезного промысла, как высокого прикладного искусства, рассказывала нам двумя часами раньше еще в музее экскурсовод наш Евгения Егорушкова, сама... окончившая косторезную школу в своем селе, но не пожелавшая заниматься этим рисковым делом с сомнительным заработком.

И не только это. Оказывается, косторезным промысел, по ее рассказам, не очень, так сказать, «естетичен» в пору подготовки к работе сырья и потом, во время обработки заготовок и изготовления самих вещей. Оказывается, кости перед пуском их в работу надо глубоко и долго вываривать, и жизнь мастера «наполняется» противными запахами от вывариваемых околокостных тканей и хрящей. А когда мастер, неделями и месяцами корпит над костью, как правило низко над ней наклонившись, из-под резцов и насадок-шарошей летит ему в глаза и дыхательные органы мельчайшая костяная пыль, нерастворяющаяся в легких и оседая в них «токсичным» накапливающимся слоем. Но все это было бы преодолимо или на худой конец терпимо, если бы не проблемы со сбытом, когда большинству живущих не только здесь, на Русском Севере, но и вообще в России, не до высокого искусства, а лишь бы выжить.

В память о нашей встрече Алексей Иванович подарил нам компьютерный диск с талантливо выполненными цветными фотоснимками нескольких десятков его лучших работ. Время от времени, когда досуг, я вставляю его в видеоплеер, и на  экране опять возникает Поморье и образы Севера, воспетые мастером.




ПОДАРОК СУДЬБЫ
Непогода уже порядком надоела — на макушке лета хочется солнца. Однако, приходится мириться с тем, что есть, и принимать подарки природы. Эти, как говорят синоптики, осадки в виде дождя (спасибо, без мокрого снега), ветер северный, умеренный до сильного (правда, встречный), температура воздуха — в дрожь берет и — вода сверху и снизу. А по всему по этому вышли с Курострова поскорее, не задерживаясь, чтобы хотя бы с веслом погреться, потому что в работе тепло и сухо.

После Курострова, ниже по течению — одни острова и протоки. Идем пока по нашей Богоявленке, а там посмотрим — тут дорога одна. Через час, однако, поднялась волна, идти стало труднее. А дождь все сыплет, и скажи спасибо, что это так — мелкая чить. Сзади, от Бажениных и от Ломоносова, вообще вон ливень надвигается. На всякий случай, чтобы удобнее спасаться, перебрались на правый берег, пошли бурлачить по пескам. А поскольку погода здесь, на Севере, непредсказуема, через час с небольшим кончилась морось, ливень исчез, пораскидало облака, и лохмотья голубого веселого лета несет уже по небу над тобой наполдень, к нам в Котельнич. Народ повеселел, вспомнил, что сегодня, однако еще не было обеда — прогуляли к Ломоносову, а потому причалили где пришлось, на одном из островов — нам без разницы.

Пока я копался в своем кухонном хозяйстве, готовя стол из сухомятки, ребята бродили по пескам в поисках дров, таскали плавник посуше — под чай. Потому что чай, «как у нас на зоне», - это положняк, а положняк — это закон. И не помню сейчас уже кто притащил на дрова... половину шпангоута древнего поморского рыболовецкого судна. Насколько древнего, - это только радиоизотопный анализ мог сказать. Но сразу захотелось думать, что это по крайней мере век ХIХ, а может, ХVIII, а то и...  ХVII. Словом, из той далекой поры, когда морские суда еще «шили». И это был такой подарок судьбы, о котором и мечтать никому не придет в голову. А если какому упертому морскому музею продавать, с руками оторвут и любые деньги выложат. И когда бродячий наш народ осознал, что нам судьба подкинула, побросали дела, забыли о сырости и стали с подарком фотографироваться — на долгую светлую память о Поморье.

Чтобы и вы, любезный мой читатель (или читательница, - не ровен час!), разделили с нами радость находки, скажу, что шпангоут — это часть каркаса любого корабля, который крепится на киль (продольный несущий брус по днищу) и на который в свою очередь крепится обшивка. Сказать для понятности даже для блондинок, это что, - извините, - ребра вашей грудной клетки, прикрепленные к хребту. Так вот, одно такое «ребро», непонятно, правое или левое, мы и нашли, - чтоб мне съесть жареную крысу! Не к обеду будь сказано!

Судя по размерам, а длина его около полутора метров, шпангоут был из средних по каркасу небольшого морского судна. Сделан исключительно топором и, судя по структуре древесины, из лиственницы. Потому что весь он от конца до конца в мелких трещинах и чешуйках, - что не даст ни одно другое дерево, пролежи оно в земле век или два. Делал его, - сразу видно! - мастер опытный, знающий толк в рыбацких путинах на Мурмане или океане Ледовитом. Потому как, во-первых, квадратное сечение его со стороной дюймов под шесть, да еще засечки угловые по внешнему краю под доску обшивки толщиной дюйма в два и шириной фута в полтора, плюс нахлест. Короче, как представишь, - серьезное, однако, было судно. Под любые льды - шугу-крошенину. В таких — хоть за треской в море Баренцево, хоть на Малую Землю — за тюленем.

Но самая-то прелесть этой находки и даже научная ценность ее не в этих технических «параметрах прочности», а в том, что она — от судна... шитого в самом прямом смысле слова. Когда, то есть, корпус судна не сбивают,  продольные доски гвоздями к шпангоутам не приколачивают, а пришивают, как швея иголкой, - для понятности блондинке сказать. И пришивают не нитками, понятно, и не проволокой, подверженной ржавчине, тем более в соленой морской воде, а... длинными еловыми мочеными корнями. И, в счастливое это подтверждение, мы тут же нашли на нашем шпангоуте на каждом крепежном под доску месте по два сверленых сквозных отверстия с кусочками тех самых еловых корней и палочек-клинишков, вбиваемых для прочности.

Только так – не сбивали, а шили в самом прямом и натуральном смысле поморские суда для северных морей и океана Ледовитого хоть для рыбной ловли, хоть для торговли. И именно шитыми славились они по всей Скандинавии и странам Западной Европы, омываемым Атлантикой. Причем, не столько своей прочностью «статичной», сколько «живучестью на удар», прежде всего о лед, и способностью к «мягкой деформации» при этом. И именно вот это умение шить составляло заметную часть таланта мастеров-корабелов Поморья и приносило им заслуженную славу.

После первых восторгов от находки, когда уже с ней снялись, кто как хотел, стали думать, что делать с ней дальше. Первая мысль была, конечно, взять, довезти до Архангельска и там устроить в какой-нибудь музей. Но – хлопоты! Но – тяжесть! И неизвестно было, как и где заканчивать мы будем экспедицию. Словом, пришлось сойтись на том, чтобы оставить этот шпангоут на сухой большой и задерненой кочке, чтобы с реки его было видно.  Уж местные-то знают ценность этой находки, и хочется думать что она теперь уже устроена где-нибудь в архангельском музее на радость ученым и удивление туристам.



ТРИ ТЫСЯЧИ ЧЕРТЕЙ
Это любимое «книжными» пиратами, сколько их ни есть, невинное ругательство хочется хоть раз использовать в этой беспримерной книге о беспримерном путешествии. Тем более, что пришла пора почертыхаться, но только восторженно и от счастья. Потому как именно на эти последние дни экспедиции пришлись события, которых в жизни уже не будет никогда. Или повторение которых сомнительно.

Уже далеко позади были Вавчуга, Холмогоры и Ломоносово. Двина разлилась на множество проток меж большими и малыми островами, и все труднее становилось даже на карте-километровке выбрать линию движения. Потому как, если вы её и выбрали, и корабельный совет утвердил, еще совсем не факт, что вы спокойно минуете эту протоку и войдёте в другую или в спасительное основное русло. Как оказалось, хоть до моря отсюда еще добрых полсотни миль и вы идете по реке, но уже здесь начинает чувствоваться мощное дыхание Гандвика – в фольклоре Поморья моря Белого. Этих приливов-отливов, которые неведомы были нам по прежним рекам. И в связи с этим - пикантная «шуточка».

Накануне вечером, а было это на другой день после Ломоносова, еще до поры искать место для стоянки идем на мыс очередного острова. И вечный вопрос: влево или вправо? По карте и в «натуре», конечно, лучше влево. Если признать, что сейчас мы в «натуре» и находимся вот здесь, где «проточковано» на карте. А это тоже еще совсем не факт. Левая протока во-он какая широкая, но по карте во-он какого крюка дает. Правая на карте, будто ниточка. Однако свал воды туда уверенный и по нему - пенная дорожка. И главное - срезаем-то! Часа три сэкономим и - пожалуйте в основное русло.

Идем за пеной. Она – верный навигатор, потому что всегда по свалу. Вот остался слева мыс, берега «плывут» нормально, значит, скорость вполне, и мы на верном пути. Однако… Однако, потихоньку что-то пена исчезла. Однако, что-то и течения не стало, на веслах на одних идем. А вот и под гондолами песок зашуршал. Откуда бы?! Да мель совсем, ребята! Глянули в бинокль, впереди – один песок. Вообще - перемычка. Протока кончилась! Как так? Час назад вода сюда перла вместе с пеной!

Ты-ся-ча чер-тей! Это же отлив!.. И мы — вообще в тупике полном! Второй раз за двадцать лет походов. Первый был в 2002-м в Карелии. Так же вот справа и слева — берега, прямо — не берег, не река, а  - песок... И до самого горизонта — песок! А вода все падает и уходит назад, откуда мы пришли?! Выпрыгиваем все, снимаем нашу шхуну с отмели, с трудом и долгим шумным шуршанием под гондолами проводим-проталкиваем-проволакиваем ее по отступающей воде, и когда шуршание это прекратилось, прыгаем обратно и дружно-дружно-шустро гребем-гребем обратно.

А в это время все темнает и темнает. И когда вдруг на правом берегу увидели высокую песчаную косу, решили чалиться. Уютная, между прочим, коса. Разбиваем лагерь наверху у ивняка, подальше от воды, ложимся спать без ужина. А наутро Коля Глушков, который первым вылез «понюхать погоду», будит всех воплем:

-Мужики, сщас палатку подтопит! И шхуна посреди реки болтается!

Вылазим. Три ты-ся-чи чертей! Двина в гости пришла – прилив! Вода и впрямь у самой палатки, какая-то пара метров осталась. А яхта наша и впрямь на длинном фале считай посреди реки — пошли вылавливать. Но опять подтаскивать близко нельзя. Сейчас отлив начнется, вообще на берег сядет. Давайте-ка сначала лучше грузиться — позавтракаем где-нибудь пониже. И стали таскать вещи по воде метров за тридцать!..

Воды сегодня в «нашей» протоке достаточно, вон как прет и с той же «вчерашней» пеной. А потому опять решили рискнуть, не стали возвращаться и огибать мыс, чтобы с гарантией  в левую войти, а «без гарантии», снова ломанулись туда, откуда вчера еле выбрались.

Пошли, однако. Нормально идем, воды хватает, берега назад «плывут», скорость хорошая. А как народ поуспокоился маленько, - опять «развлекалка». Снизу волна пошла, будто с моря. Невысокая, но длинная, метров под пять. На «вздохе» поднимет всю яхту вместе с вами, на «выдохе» опустит. На реке впечатление удивительное! Для меня оно было во второй раз, и я рассказал ребятам, как впервые наслаждался им в 2003-м, в Полярном, на Мурмане, когда мне доверили десять минут постоять за штурвалом настоящего морского корабля Северного флота и выводить его из створа Екатерининской гавани в море Баренцево. «Кинешь» штурвал вправо, «кинешь» влево, - такой этот морской бегемот неповоротливый!

Восторг незабываемый!



ВОЛНА ПОД ОБЛАКА
К обеду денек, однако, разгулялся. После двух ненастных дней, солнце кажется таким слепяще-ярким, ветер - радостно-свежим, и чайки над клотиком так счастливо купаются в небесной синеве и кричат испуганно. Однако, ворон считать некогда. Метров через сто протока кончается, и мы на входе в основное русло справа, из которого вышли, когда расстались с Вавчугой. Достали, развернули рабочую карту, по масштабу прикинули, - до правого берега, если даже лаптем мерять, больше двух километров. А если просто посмотреть, - повесь меня на рее, но тут все две морские мили! Да волна ещё! Место-то открытое! А берег спасительный правый — во-она где!

Чтобы предстоящая «развлекалка» не обернулась в буквальном смысле боком, то есть оверкилем, - не к месту будь вспомнено! - причалили влево, на пески на мысе, подкачались потуже, вещи все - в кучу, полиэтиленом закрыли, увязали, чтобы не смыло. Расселись, весла взяли...

Пошли.
Святый угодник, Никола Чудотворец! Иже ты еси на небеси!..
Да святится твое имя!..
Огради и помилуй!..
Вечно Бога молить!..

Как у нас на Севере говорят, - кто в море не бывал, тот Бога не маливал...

Холодный и совсем не ласковый nord-west гонит встречь течения волну. И чем дальше выгребали мы на фарватер, тем она становилась сильнее и сильнее и вскоре началась такая мощная передне-боковая качка, какой никогда еще ни на одной реке за двадцать лет походов не доводилось насладиться.

Вот спереди и слева идет на вас волна высотой метра полтора с шипящим пенным гребнем. И кажется сидящему низко - ну всё, блин, сейчас накроет и смоет всех нахрен вместе с барахлом. Потому что по-морскому это под два  балла – уже не шутки! А как накатила, - подкинула мощно под самое небо, ахнула брызгами в лицо, и тут же весь корабль вместе с вами валится  во впадину-пучину левым бортом с сильным креном. Но вот очередная накатывает, валит с сильным креном на правый, плавно-мощно опять кидает вас под облака, - и все повторяется. И только две заботы – не выпал бы кто за борт и сорок пять градусов к волне держать. Нам бы надо девяносто – прямо на тот берег, но поперек волны суда никто не ставит. По идеалу и спокойнее -  носом на волну. Но тогда будет вдоль берега. Так что сорок пять – опасный компромисс, но другого варианта нет, - и команда выкладывается по полной.

Такие минуты на маленьком кораблике опасны и чреваты, и Борис Максимов так гениально подает их по личным впечатлениям средины ХIХ века, когда в начале бури старший на карбасе орет:

-К снастям, ребятушки, к снастям, други милые, человеки земнородные! Постарайся, други, золотом озолочу и по всему свету пущу славу! Вот так, упрись! Вот эдак, серебряные, золотые!.. А чтоб тебе, старому черту, ежа против шерсти родить, что кливер-то опустил, анафема! Не задорься, крепись на руле-то, лупоглазый! Рочи живей, одер необычный! Начну вот кроить шестом-то, скажешь, которое место чешется!.. Окаянные!.. Держи ветер-от! Та-а-ак, желанные мои, та-а-ак! Спасибо на доброй подмоге! Ишь, как знатно пошло прописывать. Молодцы, ребята! Тысячи рублей за вас не деньги. Вот лихо! Вот лихо! Зна-атно! Шевелись, старик, швелись, перекидывайся, шевелись покрепче, погуще поешь!

Глядя на эту восхитительную картину со своего заднего места, видя, как палубу «колбасит»  пропеллером, как мачта с потрепанным и выцветшим на солнце российским флагом туда-сюда мотается, как на пределе «работает» рангоут и такелаж, еще раз восхищаюсь, насколько все мы продумали тогда, четыре года назад, когда к походу готовились: не пикнет нигде ничего, не скрипнет. А как на волне-то наша чаечка остойчива!

Это наслаждение полета по волнам продолжалось минут сорок, пока мы, наконец, не добрались до берега. Грести от рук отстали, а в душе - восторг от схватки со стихией и победы!



АЛЕЕТ ПАРУС ОДИНОКИЙ
После четырехлетнего плавания и двух тысяч километров за кормой приятно в знойный приполярный полдень сойти на берег, ступить на песок необъятного пляжа в Яграх. И вспомнить… юного Петра, который в свой первый приезд в Архангельск впервые в своей жизни увидел море. Причем, вероятнее всего - именно здесь, с этого берега под нынешним Северодвинском. И опять же вероятнее всего, денек тот выдался «не царский». Потому что он рассказывал потом:»Здесь все белое. Песок белый, море белое, небо белое, только морда черная – от комаров». Но то было в сентябре 1693 года, а в наш день, 10 июля 2008 года, спустя 315 лет, здесь все было, как в Сочи:нежно-золотистый песок, сочно-синее море, прозрачно-голубое небо с облачками, загорелые морды у команды и - никаких комаров.

После четырехлетнего плавания и ожидания этого дня приятно искупаться в соленой прохладе, а потом неторопливо тянуть из горла шампанское и любоваться необъятным горизонтом, за которым Ледовитый океан. Ленивая волна лениво катит под ноги вам тающие гребешки пены, и немножко грустно от мысли, что ты теперь человек «сухопутный».
Однако и впрочем, Беломорская экспедиция в том виде и полноте, как она загадывалась, сегодня отнюдь не закончилась. С одной стороны, подходя формально, мы имеем право навсегда «сойти на берег», поскольку хотели пройти по древнему торговому пути наших купцов и прошли. Он начинался в Котельниче, кончался в Архангельске, - и можно начинать почивать на лаврах...

Но с другой, совсем не формальной и не менее важной стороны, торговые связи нашего купечества с Поморьем отнюдь не ограничивались доставкой туда и вывозом оттуда «товарной массы» и делания на этом себе капиталов. Этот, по теперешнему говоря, бизнес одновременно был еще и основой и стимулятором развития связей культурных, духовных, человеческих. В частности, вместе с людом торговым, как я уже писал, каждый год по весне сюда плыло множество вятских паломников, и оставить эту часть жизни без внимания было бы решительно непростительным.

Осознавая это изначально, мы изначально и планировали продолжить наш путь после Архангельска, пройти на яхте вдоль Летнего, то есть западного берега моря Белого от Архангельска, дойти до конечного мыса Ухт-Наволок, а от него, уже морем – на Соловки. Однако в силу множества причин, перечислять которые нет необходимости, решили уж нынче вернуться домой и готовится к финалу в будущем году. Ибо все мы, члены команды, - суть жители Русского Севера, пусть и южной его части. А в сердце всякого истинно русского, пребывавшего в вере Христовой, Соловецкая святыня всегда была желаемым пределом духовного паломничества. А мы почти у цели.

А еще потому мы обязательно вернемся сюда в будущем году, что жизнь наша так многолика в проявлениях, а Россия наша так необъятна  в просторах своих, что нет сил удержать себя дома. И всяк из нас давно уже всем сердцем здесь, на Совере, влекущем и зовущем своей силой и красотой.