Того, что произошло с тобой накануне, за двое суток до Дня Предчувствия, тебе, решил кто-то, было недостаточно. Не потому ли, что довольно длительное время – не одно, возможно, десятилетие – ты жил без ощущения всякого предчувствия? Или – нежелания его ощущать? Но в тот день Предчувствие само овладело тобой и с самого утра.
Ты по дороге на работу решил зайти в сберкассу и заплатить штраф за нарушение ПДД твоей Дочей. Проходя мимо детского сада, в который три года ходил твой старший внук, ты глянул сквозь двор школы, которую почти восемнадцать лет назад окончил твой сын, и высмотрел за дальним школьным забором двухэтажное ДЭЗовское здание. Оно ждало тебя ещё вчера – даже позавчера! О чём ты, оказывается, в среднем весеннем месяце забыл напрочь: ты же до 25-го должен был занести в ДЭЗ квитанцию с показаниями счётчиков воды! А этот, как впоследствии оказалось, необыкновенный в твоей жизни день, был уже 26-ым! Поэтому, не дойдя до сбербанка, как теперь называется то, что раньше было сберкассой, не раздумывая, ты развернулся и, также степенно, как шёл в сбербанк, зашагал обратно домой – за квитком.
Заодно, раз уж вернулся, решил прихватить с собой и сберкнижку – снять денег «на жисть». Они, деньги, в твоём кошельке заканчивались, в нём оставалось около трёх тысяч рублей, а тебе ещё до зарплаты и пенсии что-то надо будет покупать, наверное, и, возможно, крупное. Именно в этот день… Нет, ты и сейчас не знаешь, кто тебе «зателепировал»-заказал деньги, и по чьему велению и для кого ты их снимал со счёта? Предчувствие не очень это делать советовало, но – «…если я решил чего – выпью обязательно!» Ты положил в карман пиджака паспорт и сберкнижку, заполнил квитанцию показаниями счётчиков расхода горячей и холодной воды, снова оделся в куртку поверх костюма – одежда, в которой ты намеревался ехать после сберкассы на работу.
Правда, в ДЭЗе твои планы почти резко изменились. Хотя тут тебе Предчувствие не перечило: оно привыкло к тому, что ты, периодически, идя на работу, находишь неотложные бытовые дела, которые мешают тебе поехать или с утра, или в этот день вообще, – на работу! А тут сама судьба в лице дежурной по ДЭЗу тебя перенаправила. Ты же – законопослушный гражданин! Коль не вбросил в почтового типа ящик, висевший на улице возле входной двери и предназначенный для этих квитанций, показания до 25-го, а уж 26-го-то и подавно, то зашёл и спросил у дежурного диспетчера, что она посоветует делать виноватому, но не по своей вине, а производственной нужде, человеку, ездившему в командировку и не смогшему своевременно принести квиток с показаниями… Или – в другой месяц перенести и сразу за два сдать и, соответственно, заплатить?
Тебе в ответ: а чего она, квитанция, типа, тут будет валяться, потеряется ненароком! Мы, ваще-та, и не должны… Чё делать-чё делать! – несите в расчётный центр, ЕИРЦ называется...
А что? Мысль! Заодно, решим ругательный вопрос о зряшной плате за радиоточку, за отключение которой заплатил деньги ещё полгода назад! Оборванный-то в стене провод, который надо отключать из-за его неиспользования, и то место, где он проходил, давно уже замурованы, заштукатурены и обоями заклеены во время совершённого, наконец-то, когда-то ремонта. Всё ж, не зря сходишь…
Значит, с работой – отклад! Звяк шефу – с придыханием в голосе от возмущения «жэкэхашной» жизнью, которая не позволяет быть сегодня, но впереди есть до выходных два дня, удлинив рабочее время которых, можно будет восполнить пропущенный «рабдень», – всё решил. Шеф был отнюдь не против, тем более, что ты сдал ему только вчера работу, от которой он в восторге… А на обратном пути из РЦ зайдёшь в местный «мобилацентр» за дубль-«симкой», которая для тебя почила вместе с мобильником за двое суток до Дня Предчувствия…
Всё складывалось по рождаемому на ходу плану и, как ты сейчас глубоко понимаешь, вопреки Предчувствию, которое, не взирая на хорошую в этот день погоду, говорило тебе твоими мыслями, что сегодня, непонятно почему, но – не твой день! И если бы только мыслями, но всем твоим – холодком в груди сопровождаемым – состоянием. Да, как ты уже не первый раз себя самокритично характеризуешь: не «казларогом» бы ты был, если бы прислушался к собственному Предчувствию, даже если бы оно заговорило во всю мощь твоего внутреннего голоса!
С чего начинать, куда продолжать и что делать, в сознании сложилось чётко. Двигаешься по дороге уже проложенного тобой мысленно маршрута: из ДЭЗовской двухэтажки – в сберкассу. Там – оплата штрафа и изъятие из пенсионного накопления части денег. Оттуда – в ЕИРЦ, то есть, в единый информационно-расчётный центр! Там – сдать квиток и поругаться за зряшно оплачиваемую радиовещательную услугу, которой не пользуешься. На обратном пути – в офис мобильной связи и… Там – видно будет.
В сберкассу зашёл в весьма благоприятное время – посетителей-клиентов немного. У них в виде тумбочки – тебе попалось на глаза, пока ты ждал своей очереди, – в полунаклоне установлено что-то типа часового циферблата с жёлто-зелено-красными спектрами, показывающими плотность клиентуры в определённые часы рабочего дня. Ты попал в зелёный – с десяти до одиннадцати. Терминал тебе выдал талон под номером 101, а на табло светился 95-й обслуживаемый клиент. Шесть человек через три или даже четыре окна! За шесть секунд пропустят… И деньги получишь, и штраф оплатишь, не успев понервничать.
Табло над крайней справа кассой запросило 99-го посетителя, и ты уже спокойно посматривал на соседние окошечки, готовясь шагнуть к тому, которое пригласит тебя…
Сизо-седовласый, с взлохмаченной макушкой головы, окружённой резиночной тесёмкой, беспотерянно держащей видавшие виды очки в пластмассовой оправе с потёртыми и потому полупрозрачными линзами, старостью наморщиненный мужичок в куцем пиджаке и с перевязанной свежим бинтом кистью левой руки всунул своё лицо в проём окошка той кассы, над которой зеленели цифры 99. Всунул рядом с лицом женщины, обслуживание которой оператор-кассир ещё не закончила.
– Что вы хотите? – спросила его через окошко кассирша. – Видите, я занята…
– Меня ограбили! – глухо ответил ей старик. – Меня ограбили! – добавил он громче и обернулся к залу, сообщая всем:
– Меня ограбили! Сволочи! Они сволочи! Изверги! – и отступил от облюбованной для начала изливания своего горя кассы. К окну соседней, неработающей кассы по ту, за стеклом, сторону поспешно подошла, видимо, старшая смены банковских служащих и через динамик спросила:
– Кто вас ограбил? Мы?
– Нет! Там! – старик неопределённо махнул рукой.
– Почему же вы здесь кричите? Не шумите, пожалуйста! Обратитесь в опорный пункт, вот он – рядом! – она кивнула в сторону окна. За небольшой огороженной сеткой рабицей автостоянкой в доме, прямо напротив сбербанка, действительно, находился и опорный пункт общественного порядка, и кабинет приёма граждан участковым инспектором. Три разномастных таблички о том свидетельствовали. – Мы тут – причём?
– Бесполезно! Там такие же… Сволочи! Подонки… Ограбили… – уже тише проговорил старик. Выкрикнув, напоследок, какое-то ругательство, он развернулся и направился к выходу. Произнесённая мужичком брань почему-то не зафиксировалась в твоём сознании, но что прозвучало что-то площадное, ты помнишь, потому одна из женщин, стоявшая возле тебя с неугомонным лет двух с половиной-трёх внуком, воспитывать которого ей было не под силу, решила невостребованность своего педагогического мастерства направить на обезумевшего от содеянного с ним кем-то, где-то, когда-то старика:
– Не ругайтесь! Здесь – дети! – тренированным делать замечания голосом через весь зал засовестила она сизо-седовласого. Это сработало капсюлем в терпении многих, кого огорчала эта сотворённая мужичком шумная сцена. В тебе, кстати, тоже! И, само-собой, в главном герое финального скандала. Старика развернул ударивший в спину окрик, и он клокочущее-хриплым взвизгом пояснил его ещё не понявшим:
– Меня ограбили! Огра-аби-или! Подо-онки! И-изверги…
Какая-то женщина громко одёрнула сделавшую замечание, типа, зачем трогаете! Та хотела сказать ещё что-то, да тут внук стал выкручиваться из её рук. Но включились ещё две женщины, заголосившие о присутствующих детях. Вот тут-то и ты не промолчал:
– Женщины, прекратите перебранку! Больному нельзя делать замечаний! Он сам быстро успокоится, если его не провоцировать… – выпалил ты баритонисто-резко. Благо, старик уже посчитал себя здесь выговорившимся и, открыв очередным матерным словом дверь, вышел. А ты, пока успокаивал зал и молотом забухавшее в груди сердце, пропустил свою 101-ую очередь. Над кассами издевательски мигало 103! Ты бросился к тому, на которое надеялся, окошку:
– Девушка! Я – что, пока устранял шум, свою 101-ую очередь проворонил?
– Видите, я уже пригласила очередного клиента. Вы подождите, я вас обслужу…
В систолически-аритмическом всплеске твоего мотора холодок в груди не растворился. Потому ли, что старик в сознании твоём был жалок – он не относился к тем, кого жалеть не надо, не стоит. Он, всё-таки, наверное, говорил правду… Или потому, что твоё поведение в этот день не соответствовало твоей обыденности, и ты делал всё не по своему усмотрению, а по кем-то вложенной в тебя программе. Предчувствие тебе что-то говорило всем, тебя окружающим, но ты не мог расшифровать и не мог даже попытаться это сделать, потому что не понимал символики того дня ни в себе, ни вне себя…
Но как только ты получил своих восемь заказанных кассиру тысяч рублей и оплатил триста за «шумахерство» своей любимой Дочи, сердцебиения уже не слышал. О мужичке не вспоминалось, и лишь выйдя на улицу, ты обозрел смотрящую на сбербанк неподъездную часть жилого семнадцатиэтажного дома, на первом этаже которого безкрылечно красовались широкие двухстворчатые обшитые металлом двери в участково-опорный пункт твоего микрорайона.
Вход в известный всем местным жителям пункт существовал в этой стене всегда, все двадцать пять микрорайоновских лет. Тебе самому не приходилось бывать в нём, лишь однажды узбекские мастера, которые делали у тебя в квартире ремонт, носили туда твои три тысячи рублей участковому, чтобы забрать-выкупить у него свои документы. Так получилось, что ты отошёл в хозмаг за шурупами и краской, а мастера мощной дрелью проделывали в стене на кухне канавку под электропроводку и углубления для розеток.
Сосед, который сам недавно долбил евроремонтом весь подъезд, так за полгода отвык от строительного шума, что не выдержал получасовой пытки и вызвал участкового, чтобы тот помог средь бела дня утихомирить в какой-то квартире ремонтников. По неведению, старший из мастеров открыл дверь звонящему, а им оказался участковый – тогда ещё – милиционер. Вот и пришлось тебе, благодаря истрёпанным на собственном ремонте нервам соседа, оплачивать «прокол» стеснительного узбека. Потому что не догадался тот посидеть тихо до твоего приезда и не открывать «ни козам, ни волкам» двери. А ты уже послал бы куда-нибудь того, кого имеешь право послать, извинился бы перед тем, перед кем стоило – за хоть и кратковременный, но чрезмерный «штробито-шум».
Тебе никакой пункт не нужен был в этот момент, и ты потопал совершенно в противоположную сторону, к метро, чтобы, проехав всего один перегон, выйти на следующей станции, от которой до ЕИРЦ рукой подать, или пять-восемь минут ходьбы.
Всё понятно: если день не твой, то мог ли ты прийти туда и уйти довольный своим туда приходом? Наивно так полагать. Естественно, в журнале регистрации о получении от тебя то ли в январе, то ли ещё в декабре квитанции об оплате отключения радиоточки на сумму 60 руб.00 коп. ни записи, ни какой-либо другой пометки не нашли. Соответственно, и спрашивать – непонятно за что, а у кого – сказали: в бухгалтерию с бумажкой, свидетельствующей об оплате, и идите… Этот квиток ты, конечно, прихватить с собой не удосужился. Хорошо, что вспомнил о другом, а вернее, первом квитке. Вбросил его в прозрачный, как для пожертвований, короб для таких же, как у тебя, квитанций о расходе воды.
В офисе мобильной связи запасную – вместо утерянной – «симку» получил в считанные минуты. Легче стало, но – не веселее. Мобильник с базой данных и видеозаписями встречи с одноклассниками остался у счастливчика, его нашедшего.
Прекрасный весенний день лучился солнцем и радовал теплом. Куртку на очередной выход из дому за растворителем и краской для автоукрытия, проще – гаража, ты надевать не стал. Хотя, Предчувствие советовало тебе вообще переодеться в одежду местного населения, а не дефилировать «белым воротничком» из центра столицы между сбербанками и хозмагами родного микрорайона. Но тебе «хоть кол на голове теши», как когда-то говорила и про тебя твоя бабушка Надя…
Что-то намекало тебе и про деньги: мол, не таскай все, уж, – больше десяти тысяч – с собой! Оставь, положи туда же, куда паспорт убрал вместе со сберкнижкой… Ку-уда там! Ну, не жил же ты раньше и не ходил никогда с этим противным чувством состоятельного при таком тонком кошельке! Как будто тебе не приходилось в былые времена маскировать толстый свой кошель в сумку, почти привязанную к руке ремнём и носимую в таких случаях на весу и только перед собой… Именно оно, это раздрипанное временем чувство, как ты сейчас понимаешь, подсознательно куражило тебя комплексом хорошо одетости и возможности что-нибудь купить – при внезапно возникшем желании – сразу аж на – ужас, сколько! – тысяч рублей! Что? Тебе ни в тот, ни в сегодняшний день, даже для восполнения утерянного, покупать ничего не требовалось!
Всё же Предчувствие сумело пробудить в твоём сознании какую-то мелкую предосторожность, что «не твой день» на сюрпризы только начал разгораться. Ты, на всякий случай, если краски в магазине-вагончике «Всё для дома» не будет, прихватил с собой пустой из-под артезианской воды баллончик для воды дистиллированной, которой литров несколько намеревался купить в аптеке. «На всякий случай» себя оправдал. И ты, попросив только три литра, потом плюнул на боли в позвонках:
– Наливайте полный! Донесу потихонечку. – И принёс, потихонечку, домой из соседствующей с хозмагазинчиком аптеки все пять литров «дистиллировки» для намеченного суточного голодания ради перспективы похудения.
Хозяйственными делами наполняемый день не мог завершиться покупкой только пузырька растворителя в хозмаге и баллона воды в аптеке. Уходящее за дома солнышко звало за собой. В той стороне находился продовольственный магазин, в котором – и единственном – продавался любимый твоей семьёй черный хлеб. А по пути к нему можно было заглянуть в парочку хозмагазинчиков, плюс на рынок, где ты мог неожиданно найти нужную тебе нашу, «советскую», как иногда ты ещё любишь пошутить с продавцами, серую по ржавчине краску.
И опять уже говорило тебе Предчувствие, а не просто – намекало: в прод-хоз-маг идёшь, а не на вечер встречи с однокурсниками, – переоденься, хотя бы! Если не хочешь расставаться с деньгами... Но ты даже не соизволил проверить: на месте ли, в кармане ли кошелёк после того, как пришёл из аптеки. Повесил в прихожей пиджак на плечики, а, поев, снова накинул его уже на свои плечи и, как капустный кочан в полной зрелости, выкатился из подъезда.
Не связанный обязательством даже перед самим собой куда-то спешить, ты наслаждался медленной прогулкой по обновлённому в некоторых местах бульварному тротуару, лежащему между, с одной стороны, прудами и, с другой стороны, кинотеатром, длинным зданием семнадцатиэтажного дома и «замороженной» стройкой какого-то учреждения. Первый хозмаг, в который ты намеревался заглянуть, принадлежал теперь уже хорошо тебе после ремонтных забегов знакомому парню. Он находился на первом этаже протяжённого двухэтажного строения, в котором когда-то был «Дом быта». Теперь стандартное по прошлым временам здание было занято кафешно-ресторанно-магазинно-ремонтно-бытовым наполнением объединенных лишь одной крышей фирм.
Ещё на подходе к «бытовому» дому ты увидел, что дверь магазина укрылась решёткой. Значит, закрыт. Жаль, у тебя была бы необходимость достать портмоне… Ты вспомнил, что второй, подвальный, магазинчик тоже работает до девятнадцати часов и вовсе замедлил свой шаг: в продовольственный ты успевал ещё часа три. И погружённый в созерцание зреющей весны, ты шёл, не спеша, хмельной от бесцельности в сию минуту своего путешествия и нахлынувшей на тебя и так давно не посещавшей твою млеющую душу свободности…
Как ни странно, но из тебя даже выветрилось пятиминутной давности недоумение, рождённое коротким общением то ли с глухонемым, то ли с психически нездоровым, больным человеком. Настроение этот несколько секундный эпизод тебе, в общем-то, не испортил. Довольно-таки приличный, одетый в светлый костюм мужчина выскочил из подъехавшей за бульварным палисадником легковушки и, пробежав мимо тебя, остановился, огляделся и поспешил обратно, потому что кроме, как у тебя, в радиусе метров пятидесяти что-то узнать ему было не у кого.
Нервно подёргивая головой и безостановочно озираясь вокруг, он пытался что-то у тебя спросить: улицу, дом, магазин, – но кроме мычания ты так ничего от него и не услышал. Видя, что ты не понимаешь ни его жестикуляции, ни похлопываний по плечам, ни, тем более, его нечленораздельной речи, тот огорчённо махнул рукой, вернулся к машине, сел рядом с водителем и уехал. До утра следующего дня об этой встрече ты больше ни разу не вспомнил.
Вывеска над магазином в подвале почтового отделения подтвердила, что он тоже уже закрыт. Закрывался и рынок, а продавцы хозяйственной утвари, упаковывавшие свой товар на ночь, вместо серой стали навязчиво предлагать тебе чёрную краску, от которой ты с благодарностью категорически отказался. Но в продовольственном магазине тебе, всё-таки, повезло: две последних буханки любимого тонко нарезанного ароматного чёрного хлеба достались тебе! И в торговом зале было немноголюдно, в обе работающие кассы по одному человеку – красота! Пакет для хлеба ты предусмотрительно прихватил из дому и, положив две упаковки с хлебом на предкассовую ленту, вынул его из заднего кармана.
Хорошо, что ты успел предупредить девушку-кассира не пробивать чек на твой драгоценный товар! Кошелька в правом нагрудном кармане пиджака не было. Не было его и в карманах брюк…
– Девушка, отложите, пожалуйста, хлеб! Это две последние буханки! Кошелёк забыл… Я быстренько сбегаю домой… – Ты будто для убедительности ещё раз прощупал-осмотрел все свои карманы – нет, пусто. Портмоне нигде не было.
Сомнений в том, что ты оставил его дома, и кошелёк лежит на полке в прихожей или на сложенном столе-книге, куда ты выкладываешь содержимое всех своих карманов всегда, как только входишь в квартиру, у тебя не было. И ничего в том удивительного. В этот наполненный бытовыми заботами день ты несколько раз приходил домой и мог чисто механически, автоматически, по привычке вынуть кошелёк, а взять – забыл, как и мобильник, который тоже оставил – не попался на глаза, когда выходил. Блокнот свой для записи гениальных мыслей, приходящих в самый неподходящий момент, тоже не положил в левый – для него предназначенный – карман пиджака…
Так уже бывало, что, придя специально за своим хлебом, ты его не находил – разобрали! Упускать шанс ты не намеревался и готов был домой и обратно даже сбегать. Поэтому, выскочив из магазина, обрадовался подошедшему очень кстати автобусу – остановку в направлении дома можно проехать…
Дома свой драгоценный – в тот момент денег у тебя больше не было нигде – кошелёк-портмоне ты не нашёл. О каком хлебе могла быть речь? Значит, кошелёк ты потерял. Но где ты его мог выронить? В аптеке он ещё был при тебе. Больше, до самого момента, когда ты обнаружил его отсутствие, ты его не вынимал и даже не прощупывал предназначенный для него карман.
Хождение в аптеку: «Девушки, у вас тут около часа назад никто не находил портмоне?» – Ничего не дало.
Шаря глазами по тротуару и обочинам, ты вернулся домой и осмотрел ещё раз все места, куда мог по отработанной привычке положить свой пропавший кошелёк. Ни в одном из возможных для него мест он не лежал. Скорее всего, он давно уже грел чей-то карман и радовал его нашедшего огромной для любого местного жителя суммой!
Жена, придя с работы и моментально выяснив причину твоего растерянно-грустного вида, своё мнение по этому поводу высказала довольно-таки для неё коротко:
– У тебя, Папаня, его в магазине вытащили, потому что ты ходишь всегда расстёгнутый на все пуговицы… – Она и другими словами охарактеризовала тебя, как профессионального лоха, но на отражение сути Дня Предчувствия в данных мемуарах её, естественно, несправедливые слова никак не влияют и имеют право быть для истории не воспроизведёнными...
Как и многим на белом свете, тебе в этой жизни приходилось терять и больше, и большее. Но такая полоса невезения, как у жителей «проклятого острова», тебя огорчила глубоко.
– Это тебе, Папаня, наказание за то, что ты веселился накануне Пасхи… – утром следующего дня безапелляционно заявила тебе жена.
– Так Небеса меня уже наказали за этот грех: выронил в такси мобильник, потерял любимые офисные очки…
– Значит, недостаточно, не осознал, не покаялся… – гнула она свою линию. – Сколько раз говорила я тебе… – Хорошо, что её рабочий день начинается раньше твоего. Провожая её до лифта, чтобы она не теряла времени на закрытие за собой коридорной двери, ты даже поцеловал её на дорожку в щёку...
Ты понял и расшифровал всё, что не открывалось тебе ещё сутки назад, совершенно неожиданно. Почему старик не пошёл ни к участковому, ни в опорный пункт, не стал звонить в мили… в полицию? Он пришёл в сбербанк, в котором в тот момент находился и ты, и подошёл к тому окну, из которого, вероятно, получил деньги, но возле которого стоял и ты. Он сообщил об ограблении той девушке-кассиру, которая выдавала ему деньги, но чтобы об этом слышал и ты!... Возможно, девушка помнила сколько она выдала старику денег и могла понять, какое его постигло горе. Но она, занятая ответственной операцией не могла отреагировать так, как это виделось старику! В зале его тоже не поняли. Как, собственно, и ты. Никто не подошёл не спросил: где? когда? кто? как? Послали и – обругали! А он даже не слышал своих слов, он не понимал, что говорит не те слова, которые надо говорить при детях. Он и не думал, что его могут услышать дети. Его боль ограбленности ослепляла и не позволяла видеть тех, кто его не слышал… И как ему после этого жить? Он просто не верил в то, что произошло…
Он был оглушён, он ничего не мог сделать, он даже не был болен, как определил его ты… Просто, он был в безысходности, в бессилии. Он даже не спрашивал: за что? Потому что не знал за собой греха, за который его можно было так изуверски наказать… Об этом спросил себя ты, когда понял, что это обернулось и с тобой… Тебе тоже было больно, но ты живёшь, стоишь, существуешь, находишься на другой социальной ступени, хотя, ты это уже понял, ты – «профессиональный лох»! Но тебе не скажут – нет, тебе тоже сказали, соответственно твоему социальному положению, только не – «Дурачина ты простофиля!…», от чего хочется повеситься…
Оказывается, Предчувствие тебя весь день предупреждало: «Будь внимателен и осторожен! Смотри, что бывает с теми, кто доверчив и мягок!» Мог ли ты предположить, что именно встреча с глухонемым, как ты понял, якобы… Нет! К инвалидам и калекам ты всегда относился с состраданием. Твои родители когда-то работали в доме престарелых и инвалидов, и твоё детство прошло в постоянном общении с его обитателями, среди которых были безногие и безрукие, глухонемые и слепые, покалеченные войной и природой, несчастными случаями и ущербными людьми… Ты не допускал и мысли, что от самого такого человека может исходить зло! Поэтому, вспоминая, где ты ходил и где мог обронить свой кошелёк, ты даже на подсознательном уровне не допускал, что карман твоего пиджака облегчил мычавший и дёргавший за рукава и плечи приличный, но и странный человек…
Вот что холодно-идеально заполняло твою душу в тот прекрасный уже с утра день… Но что это относилось именно к тебе, ты осознал только на утро следующего, когда шёл на работу. Прямо возле издательства, не доходя шагов восьмидесяти до – остававшейся ещё на полтора-два часа родной – редакции, как просветление, ты вспомнил сцену несостоявшегося общения с глухонемым и неожиданно понял, куда из твоего нагрудного кармана перекочевало дарёное тебе женой восемь лет назад к 23-му февраля портмоне.
Странно, что в пути на работу ты не испытывал никакого волнения и тревожности. В уставшей от прошедшего дня душе было ни жарко, ни холодно. Зато, уезжая из редакции через два часа после прихода, ты испытывал такую легкость и весёлость, которыми она – твоя неуемная душа – не пела уже несколько лет! С первого числа последнего месяца весны ты в редакции уже не работаешь!...
Значит, это нужно было не кому-то, это нужно было – тебе!
01.05.2011 05:36