Сон – очень важное и физически оправданное мероприятие в жизни каждого человеческого представителя. Самое грустное, что некоторые им пренебрегают, а вот иные наоборот – злоупотребляют. В обоих случаях результат не вызывает эстетического восхищения.
Есть у меня один приятель по имени Семен Августинович Фрикадельский. Он работал дирижером в Крабинской Филармонии и, стоит сказать, пользовался определенным почетом у местных меломанов и других ценителей искусства. Однако мало кто знал, что перед каждым концертом Семен Августинович целую ночь практически не смыкал глаз. Вся неприятность заключалась в том, что он просто боялся проспать…
Заведет, бывало, будильник, ляжет в койку, а сам не спит. Держит, как говорится, ухо востро. Немного успокоившись, начинает дремать. Но сквозь дремоту все равно прислушивается, тикают ли часы. «Нет, братец, подведешь! Как пить дать!», - в конце концов Семен Августинович соскакивает с кровати, отключает будильник и направляется коротать оставшуюся часть ночи на кухню в обществе горячего кофе и сладкого печенья.
Подобным образом он и существовал. Существовал до тех пор, пока не случилось одно досадное происшествие.
Полным ходом игрался концерт, приуроченный ко Дню Смеха. Фрикадельский был как никогда изящен и грациозен – публика рукоплескала и оказывала дирижеру самые приятные комплименты. Оркестр гремел басами, и все шло в высшей степени культурно и привлекательно.
Но с какого-то момента что-то пошло не так. Движения Фрикадельского постепенно стали терять в энергичности и отточенности. Зрители, приметив данную перемену в Семене Августиновиче, начали недоуменно переглядываться и шептаться. Оркестр перенял настроение своего дирижера: духовые «зевали», струнные «скучали», а ударные бесцеремонно «клевали по барабану носом». Красивая бойкая симфония вялым взмахом дирижерской палочки превратилась в колыбельную.
Все затуманилось в глазах Фрикадельского. Он уже не мог в полной мере контролировать свой рассудок и тело. Зал, под влиянием столь убаюкивающей мелодии, погрузился в дремоту. Кое-где даже слышался храп.
«Как тут душно! Надо жаловаться!», - это были последние мысли, что посетили светлую, но несколько не выспавшуюся голову Семена Августиновича. Спустя мгновенье он рухнул на пол, свернулся калачиком и уснул сном дирижера, простите за выражение.
Отряд не заметил потери командира, что, в общем-то, не мудрено. Наполовину спящие, музыканты продолжали свою заунывную мелодию. К этому времени практически вся публика была дружно погружена в глубокий безучастный сон. Кто-то спал в кресле, другие - под креслом, а третьи ушли в фойе и комфортно устроились на мягких диванчиках. Общий храп смешивался с музыкой, создавая тем самым новое, доселе неизведанное произведение.
Но долго этому продолжаться было не суждено. Оркестр начал нести весомые потери. Музыканты один за другим переходили в стан «храпящих». Мелодия стихла. Остался лишь одинокий скрипач, который, доиграв свою партию, поклонился спящей аудитории и ушел восвояси.
На сцену выбежал взволнованный директор Филармонии Крапивкин. Схватившись за свою директорскую голову, причитал: «Что же это? Храп?! А музыка почему не пиликает? Фрикадельский, а ну – проснитесь! За что воевали, спрашивается! (Зевает). Тоже мне культурная публика! Фрикадельский, подвиньтесь!»
Долго и крепко спал концертный зал Крабинской Филармонии. Спал бы и дольше, если бы не пришла уборщица, далекая, видите ли, от искусства женщина, и всех не выгнала.