наташка

Любовь Винс
                Наташка Лобова к своим пятнадцати годам была инвалидом со стажем. Пять лет назад, глупая девчонка решила покататься с горки на санках. Горка была замечательная, природный покатый склон, в меру крутой, с удобным подходом, флюсом на щеке, выделялся из городского ровного ландшафта. Одно плохо – горка заканчивалась прямо у автобусной остановки, и много раз разъяренные водители, выскочив из кабины, бегали за ребятней, чтобы поймать и самое малое, надрать уши, правда, безуспешно. Быстроногая шустрая ребятня, успевала и от водилы удрать, и санки утащить за собой, чтобы не оправдываться перед родителями за потерю. В городской газете  не раз печатались гневные статьи с красочными фотографиями, с высказываниями жителей. Предложений, как исправить ситуацию, тоже было много. Кто предлагал поставить ограждение, один умник предлагал экскаватором холм срыть, и на освободившемся месте разбить большую цветочную клумбу, кто советовал высадить на склоне березки, приживутся,  разрастутся – не покатаешься. Руководство  Машиностроительного завода, на котором работала половина городского населения, согласилось сделать ограду. Активный, улыбчивый, толстоморденький депутат, аккурат перед выборами, клятвенно заверил, что через две недели ограда будет. Выборы прошли, заказ завис, кто-то с кем-то чего-то не согласовал, ограды как не было, так и нет. Экскаватором срыть холм было невозможно – под тонким земляным слоем, из земли выпирала каменная глыба, не хуже Гром камня, в Петербурге, на котором третий век звал народ  в Европу Петр Первый. По той же причине, из-за скального грунта, не могли высадить и березки. Наши белоствольные красавицы, хотя и очень неприхотливы, могут расти, где попало, но корням то за что держаться?  Среди предложений как- то затерялось самое дельное – молодой архитектор предлагал немного изменить маршрут автобуса, пустив его по параллельной улице. При таком раскладе, как говорится и  овцы бы остались живы, и волки сыты, и почти без особых затрат из городской казны. Предложение не прошло по банальной причине – старый городской архитектор молодого коллегу считал выскочкой, и нашел какие-то убедительные доводы для начальства, чтобы предложение не прошло. И каждую зиму, бесстрашная ребятня, бессмысленно рискуя, каталась с причинного холма,  до поры до времени без трагедий.
                В том памятном году, ставшим поворотным в Наташкиной судьбе, зима пришла рано. Уже в середине октября ударили морозы, снег, обычно на эту пору вместо пушистых невесомых хлопьев, падал рыхлыми комками, которые тут - же плотно прилегали к земле, образуя твердый скользкий наст. Матушка Зима за что-то, обидевшись на город, ежедневно щедрыми снежными пригоршнями засыпала его. К концу октября снегу навалило столько, что ему были рады только дети и нерадивые хозяйственники. Первые  катали снежных баб, строили горки и крепости, заливали катки, вторым не надо было ломать голову, как скрыть городской мусор. Белое толстое покрывало утаило все огрехи.
Во второй половине дня, вернувшись из школы и немного посидев над домашним заданием, Наташка решила прогуляться. Одной гулять было скучно, и Наташка зашла в соседний подъезд за подружкой, та к  обоюдному удовольствию, захватила санки. Вышли во двор, где взрослые мальчишки заливали каток. Немного попутавшись под ногами, получив пару подзатыльников, подружки пошли на горку, тем более она была рядом, на соседней улице.
                Наташка чудом осталась жива. Санки уже летели вниз, Наташкины ноги, выставленные вперед, для равновесия,  помешали изменить траекторию движения. Сверхскользкое накатанное полотно выплюнуло санки под колеса автобуса, подъезжавшего  к  остановке. При столкновении с машиной, Наташку развернуло боком, вышибло с санок, с раскинутыми циркулем ногами. Левая нога,  от колена и ниже, в это же мгновение, попала под сдвоенные  задние колеса переполненного под завязку автобуса. Крики ужаса, людская суета, растерянность пожилого шофера, что  до приезда «скорой» сидел рядом с Наташкой и держал ее за руку, Наташкой воспринимались через призму мутного стекла, отчего-то вставшего перед глазами. И почему-то не было острой боли, так, немного болело возле колена, это когда нечаянно заденешь им о край дивана. Полный, с синюшно-отечным лицом милиционер, брызгая слюной, тряс за грудки, несчастного шофера:
       – Сволочь! Гад! Она же теперь калека на всю жизнь! Ножка-то на одной коже висит! Не помогут доктора, отсекут, как пить дать!
       – Да не видел я ее. Только когда тряхнуло, почувствовал что-то. Да еще баба какая-то заверещала, я и тормознул, – тихо оправдывался шофер. – Бога молить буду, лишь бы живая осталась, а жить и с  одной ногой можно….
                Левую ногу по колено, действительно, ампутировали. Заслуженный врач Российской Федерации, хирург-кудесник, Шалапов, сделал  все возможное, чтобы култышка подходила под протез. Операция прошла удачно, но через три дня Наташка «выдала» температуру 39,9. Ее снова перевели в реанимацию, и долгую неделю она находилась возле тонкой черты, между жизнью и смертью. Что отогнало беззубую старуху с косой? Исскуство врачей, молитвы  матери, или сам организм, еще не отравленный алкоголем и никотином, кто скажет? Наташка осталась жить.
                В десять лет нет понимания, что в твоей жизни произошли изменения. Натка удивлялась, почему не приходят поиграть или просто поболтать школьные подружки. Почему, когда она выходила во двор, на своих, уже ставших привычными, костыликах,  у взрослых начинали подозрительно блестеть глаза,  и они начинали говорить с ней медово-елейными голосами. Хотя  пять месяцев назад, та же, дворовая сплетница тетка Дуся, обещала повыдергивать Наташке ноги, если она еще хоть раз придет к ней за старыми журналами. Сейчас Дуся, едва увидев Натку, начинала горестно вздыхать, вытирала кончиком платка сухие глаза и речитативом причитала:
           – Ой, горюшко-то, какое, беда-то злая пришла, да дом не минула. Да в судьбину горькую, жалкую, дитятю кинуло, ой, да как же ты теперь жить-то на свете будешь? Да бедная ты моя, да что тебе  теперь делать? Отцу – обуза, матери – горе?
                Сначала Наташка плакала, отчего-то после травмы, раньше дремавшее воображение, начало работать на всю катушку. И Наташке махом представлялось, как она на костыликах, с трудом идет по городу, голодная, в грязной рваной одежде, никому не нужная, всеми брошенная и собирает милостыньку. А ей никто ничего не дает, все гонят, и большие собаки злобно лают вслед. От нарисованной в мозгах картинки, Наташка приходила в ужас, плакала, забившись под одеяло. Потом, когда однажды, мама стала свидетелем Дуськиных «песен», и устроила той такой разгон, со словесным мордобитием, угрозами и проклятием, поняла – родители в обиду не дадут, не предадут, не бросят. Поняла –  любого, кто вякнет плохое, порвут на клочки как лиса курицу,  и успокоилась. Перестала обращать внимание на  сочувствующие взгляды, научилась ходить среди людей, как слепая, не видя их, пропуская через фильтры сознания. Продолжала ходить в школу, где навела свои порядки, сломав костыль о спину одноклассника, что дразнил ее калекой. Класс посмотрел, и сделал выводы – после операции у Лобовой «сорвало крышу», лучше ее не трогать, лучше с ней дружить, чем получить нехилый удар вдоль хребта. Протез изготовили только через полтора года, до этого, Натка ходила на костылях, сильно накачав плечевую  мускулатуру, отчего любой удар был далеко недетским. Снова появились подруги, новые увлечения, жизнь вошла в привычное русло, но одна – единственная заморочка выбивала Наташку из колеи.
          Раз в году нужно было проходить врачебную комиссию, подтверждающую Наташкино увечье. Так называемый – ВТЭК.
                Чтобы получить медицинское подтверждение на маленькие льготы, которые обеспечивала вторая группа инвалидности, необходимо было обойти кучу врачебных кабинетов: окулист, невропатолог, психиатр, ЛОР, гинеколог, терапевт, каждый специалист дотошно придирчиво расспрашивал Натку о болячках. Ушлая Наташка, за годы болезни, каким-то седьмым чувством, обостренным до крайности, мгновенно различала в докторах, кто как к ней относится. Кто действительно хочет помочь, и дает дельные советы, кто с  плохо запрятанной брезгливостью тонкими пальцами, еле прикасаясь, мнет культю, кому она абсолютно безразлична, просто стат-больной, и все. Почти всех специалистов  Натка проходила спокойно, кроме невропатолога и терапевта. Мало того, что к ним очень трудно было взять талончик, а без него они не принимали, возле кабинета всегда было много народу. Разный люд посещает врачебные учреждения: кто-то болеть не любитель, к доктору идет, когда приперло, в случае крайней необходимости – с такими людьми в очереди хорошо. Сидят спокойно на кушеточке, с журнальчиком в руках, спокойно читают или разгадывают кроссворды, время, от времени поглядывая на часы. Никого не трогают, не лезут с расспросами или сочувствием.  Золотые люди! Но таких мало. 80% посетителей пожилые женщины, постоянные клиенты – усталые, замотанные,  очень любопытные и (самое поганое!) все знающие. Они знают всю личную жизнь врача к кому идут на прием, они на своих болячках «собаку съели», давно бы защитили диссертацию, если бы время было, и  очень любят задавать вопросы сидящим в очередях людям. В первый год, Наташка по простоте души выложила любопытной бабульке из очереди свою историю, о чем потом горько сожалела. У бабульки, манерами походящей на дворовую Дусю, сроки перекомиссии совпадали с Наткиными, и через год они встретились у кабинета снова, и потом еще и еще. Каждый год, перед  майскими праздниками, Наташка у врачебного кабинета встречалась с «Дусей №2». Бабка не хуже  доктора задавала профессиональные вопросы, интересовалась самочувствием, и в конце разговора, тоже начинала сокрушаться о загубленной Наташкиной судьбе.
         – Деточка, милая, ой, тяжко наверно тебе. А друзья-то есть? А батька – то не ушел от вас? Помогает? А  шоферюге – то, проклятому, сколько дали? Не знаешь? А в школе как? А за протез много ли заплатили? Или тебе бесплатно, как инвалиду, дали?...... Ой, горе, горюшко! – вопросы сыпались из бабки перезрелым горохом из стручка, между прочим, вопросы из года в год, повторялись одни и те же.  Либо у бабки было плохо с памятью, либо  она говорила по своему сценарию, четко отработанному в долгих очередях. Бабка ладно, ее вопросы  Наташка со временем научилась игнорировать, просто кивала головой и помалкивала. Любой дурак знает – разговор возможен только когда на заданные вопросы получаешь ответы, если сидишь молча, это не разговор, а монолог, а его можно пропустить и мимо ушей. Хуже было другое.
                Терапевт и невропатолог, разные по внешности, были близнецами по отношению к Наташке. Отчего они ее невзлюбили, оставалось загадкой. Наташку умучивали анализами, причем, анализы дублировались. Невропатолог назначала общий анализ крови, мочи, кардиограмму, когда готовые результаты через день приносили к терапевту, та,  снова посылала Наташку сдавать кровь, мочу, кардиограмму. Ладно, если бы в анализах были какие-то отклонения, лаборантки, отдавая бланки, шутили: « тебя, девочка, можно в космос посылать! Все в норме!»  Врачихи, видимо, считали по-другому. Заходя в кабинет, Наташка кожей ощущала  недовольство и раздражение эскулапа. Кроме как «больная», к ней не обращались, хотя крупными буквами на карточке были написаны и ее имя и фамилия, и даже пока ненужное отчество.
– Больная, как самочувствие? На что жалуетесь? Улучшения есть? Больная, раздевайтесь быстрее, у меня народу много на прием. Больная, ходите много? Нельзя. А сколько времени отдыхаете? Часа четыре? Нельзя. Работу, по дому какую выполняете? Моете полы? Вы что, с ума сошли? Нельзя!!!! Она, значит, полы моет, гуляет по пол дня, да еще хочет инвалидность получить!!! Безобразие!
                Вопросы и реакция на Наташкины ответы у терапевта и невропатолога тоже были одинаковыми. Это нельзя, это категорически нельзя, а об этом забудьте навсегда! Никаких советов врачихи не давали, только осуждали, выказывая недовольство Наташкиной строптивостью и упрямством. А бедная Наталья, никак не могла взять в толк, почему  ей нельзя мыть полы, если у нее это получается, или гулять по парку два - три часа с подружками, опираясь на красивую деревянную палочку, что вырезал папа?  Почему нельзя отдыхать  на диване, почитывая книжечку, больше двух часов? По логике, тогда Наталье и ночью надо было вставать и разминаться через каждые два часа. И какое преступление она совершает, если дома, помогая маме по хозяйству, она инвалидом себя не считает, но официальные документы для  небольших  льгот, требуют на каждом шагу. Наташкины муки заканчивались в травматологическом кабинете. Тот самый Шалапов, что оперировал Наталью, в городской поликлинике  был последним звеном, при подготовке документов на городскую ВТЭК и вся завершающая  фаза беготни и нервотрепки по кабинетам компенсировалась добрым, ласковым обхождением, неподдельным сочувствием, с долей  деликатного  юмора по отношению к девочке. Наташка тайно была влюблена в Виктора Викторовича, в тринадцать лет начала поднимать голову, до этого мирно спящая, сексуальность и Натке нравились нежные осторожные, чтоб ненароком не причинить боли, прикосновения доктора, нравилось юморные разговоры, не обидные, хотя и с подколами:
– Наталья, как у тебя дела? Больше в школе никого не приласкала клюшкой своей? Смотри, какая ты у нас хорошенькая стала, ребята приставать начнут, сразу – то не дерись, пококетничай малость. Глазками постреляй,  знаешь, какие глаза у тебя красивые только грустные немного, наверно всю ночь про любовь романы читала? Да? Ну, давай, раздевайся, посмотрим, как у нас дела. Протез не натирает? Мозоль-ка хорошая, мышцы в тонусе. Ты, подруга, давай не лентяйничай, что можешь делать – делай. В твоем положении себя жалеть нельзя, будешь  только на диване лежать, пузо чесать, мышцы ослабнут, тяжелее ходить будешь. По квартире старайся ходить без палочки, на улице, если нет гололеда тоже. Только осторожно! И старайся ходить ровно, не перекашивайся! Нам тебя еще замуж выдавать!
                Из кабинета Наташка выходила с пунцовыми щеками, с необъяснимым, непривычным томлением в груди и четким убеждением – « Я такая же, как все, ничем не хуже других, а может и лучше, и все в моей жизни будет хорошо!»  Умница доктор знал, сколько еще мытарств предстоит девочке, но вкладывал в ее душу желание бороться с жизненными препятствиями, выходить из борьбы с победой, с гордо поднятой головой, а не плыть по течению, горько жалясь на отнятую долю. Тот же настрой шел и от родителей. Удачно избежав капкана жалости, сюсюканья, потаканиям капризам  больного ребенка, родители относились к Наташке как к обычному ребенку: требуя, заставляя, ругая, лишь изредка делая скидку из-за болезни. Любовь родителей, доверие, без акцента на  неполноценность дали Наташке редкую возможность – чувствовать себя обычной девочкой, у которой есть хорошее настоящее и  ждет прекрасное будущее. В большинстве случаев бывает по-другому. Потерявшие от горя  здравый рассудок, многие родители, делают одну и ту же ошибку – начиная заласкивать, баловать, потакать любой прихоти больного ребенка. Будь то родовая травма или после несчастных случаев, обрекая его на жалкое существование, не давая ему сил для борьбы, стойкости, убивая  излишней жалостью крохи мужества, так нужного  во взрослой  жизни. Забывая, что они, родители, не вечные и когда придет их срок, ребенок к тому времени ставший взрослым, не наученный  жить без опеки, не закаленный трудностями, эгоистичный, может быстро сломаться  перед любым  барьером, ставшим у него на пути. Несчастные люди, потеряв опору,  не имея ни сил, ни возможности, ни желания  вопреки всему жить и жить достойно, быстро катятся вниз, на дно пропасти – спиваются, травятся, вешаются…..
                Документы для ВТЭК были готовы, через два дня, после выходного и Дня Победы, Наташке предстояло последнее испытание. Городская врачебная комиссия должна была или продлить срок инвалидности, или снять совсем.
                В День Победы, погода радовалась вместе с людьми. Серые, тяжелые, низкие тучи, что застилали небо накануне, куда-то подевались. С высокого нежно-голубого неба  яркое солнышко улыбалось во всю, жаркими лучами лаская землю. Легкий ветерок шевелил знамена, транспаранты, играл с красными протуберанцами  вечного огня, осторожно целовал лепестки цветов у подножья памятника. Праздничная толпа, выделялась пожилыми людьми, мужчинами и женщинами, с  орденскими планками на груди, на выцветших гимнастерках, узких кителях, морских тельняшках, строгих темных платьях.  У некоторых скромные пестрые планки, заменял ряд орденов и медалей, разноцветным переливом, цеплявшим взгляд. Улыбающиеся лица, радостные восклицания, дружеские объятия, слезы счастья от  Победы и слезы в память об ушедших,  создавали на площади неповторимую празднично-торжественную обстановку, какая бывает только на  9 мая. Наташка, с мамой и папой, с букетом ранних тюльпанов в руке, медленно подходили к мемориалу Вечного огня. У Наташки в памяти еще жили воспоминания о дедушке-фронтовике с маминой стороны. Михаил Матвеевич был высоким красавцем, с  серыми глубокими глазами, с хорошим чувством юмора, что привлекало к нему внимание женщин со стороны, чем немало огорчало Раису Семеновну, Наташкину бабушку. Дед о войне рассказывал неохотно, отказывался от встреч с подрастающим поколением, хотя ему не раз поступали предложения от военкомата. Свое фронтовое прошлое не выпячивал, ордена не носил, в магазинах терпеливо стоял в очередях, никогда не показывая инвалидную книжку. Только однажды дед, после просмотра любимого фильма « На войне как на войне», выпив лишку, открыл душу. Рассказывал, как получил ранение, как его из горящего танка вытащил командир, которого убило осколком через несколько минут, на глазах у деда. Как сильно хлестала кровь из оторванного пальца, как полз, теряя силы от танка, в котором начал взрываться боезапас. Как его подобрали санитары, а потом дед, уже лежавший на носилках получил второе ранение в грудь, чуть не  убившее его. Спасло зеркальце, что франт дед носил в нагрудном кармане гимнастерки. Три осколка, похожие на полумесяцем срезанные ногти, остались возле сердца. Военврачи  в госпитале побоялись вытаскивать осколки, они находились почти вплотную к сердцу.  Так всю жизнь дед носил в себе маленькие кусочки железа, подаренные войной. Дед в обиходе  был резковат, мог завернуть по матушке, если сильно доставали, не стесняясь детей. Бабушку любил, но как-то по своему, без ласковых слов, без особой нежности. Может быть, для нее долгожданная родившаяся дочка, поэтому и стала светом в окошке, отдушиной, единственным человечком, кому она беспредельно отдавала любовь и заботу, ласку и внимание. Дед умер два года назад после второго инфаркта, при бабушке, в полном сознании, даже успел у нее попросить прощения за трудную жизнь с ним. Наташка деда не чуралась, и он был сильно привязан к ней. Особо не баловал, но Наташке с дедом было интересно. Именно дед устроил головомойку родителям, когда они привезли ее из больницы: похудевшую, желтую, с фиолетовыми синяками на руках и попе после многочисленных уколов, с бардовой культей, по низу с неровным, бугрившимся шрамом. Это дед запретил родителям сюсюкаться с ней, это дед требовал от Наташки маленьких подвигов, это дед отбирал костыли и заставлял ходить на протезе, ловя ее сильными руками, когда Натка готова была упасть. Тогда, сразу после больницы, поздно ночью, когда Натка начала крутиться на кровати от ночной боли, терзавшей  ногу, дед до утра просидел с Наташкой, рассказывая ей, всякие были и небылицы. И смешные и грустные и когда утренний рассвет начал стучаться в окно, дед советы дал, ставшие для  нее девизом в жизни.
        – Запомни, внуча. У каждого человека изъян есть. Кто хромой, кто кривой, у кого пузо выпирает, кто рыжий, кто сильно худой, кто пьяница горький. А есть люди, что только с наружи хорошие, а душа у них черная пустая с одной злобой живут. Ты свое инвалидство не пестуй, не жалься  много. Лучше думай о себе по хорошему. Научись людей понимать, слушать их научись, чтобы вовремя дельный совет дать, а чтоб советы давать, читай побольше, в книжках-то великая сила сокрыта. Постарайся людям-то нужной стать, чтоб они к тебе шли, а не ты у них милость просила. Упаси тебя, Господь, застоятся-то в жизни, запомни к светлому роднику много тропок проложено, а к гнилому болоту никто не пойдет. Жизнь-то, Наташка не всегда медом мажет, иногда и дерьмо под нос сует. Сумей от него вовремя отойти, даже если оно в красивом фантике будет. Поняла? Ну, спи, давай, родничок мой.
                Наташка с возрастом, после тесного общения с дедом, после прочитанных книг, и о Великой Отечественной Войне в том числе, к ветеранам относилась с уважением. О ней можно было с уверенностью сказать – благодарный потомок. Наташка, после смерти деда, взяла под свою опеку соседскую чету, фронтовиков Хохловых. Жили они в ее подъезде на первом этаже. Жили тихо и скромно, своих  детей у них не было, но дядя Ваня всегда находил время повозиться с ребятами во дворе. Весной показывал, как кораблики пускать малышне, кого постарше привлекал к строительству детской площадки собственными силами. Детская площадка во дворе удалась на славу, почти все ребята принимали участие в ее постройке и если, в других дворах через 2-3 месяца все, что, было построено для детей –– было сломано, искорежено, загажено, то в Наткином дворе все осталось в целости и сохранности. Никто из ребят не захотел разрушениями осквернять свой труд. Натка  приносила продукты, помогала тете Ане поливать в квартире многочисленные кактусы, по пути из школы заходила на почту, и оплачивала коммунальные услуги. Иногда просто уходила в квартиру к Хохловым, чтобы получить огромное наслаждение при выборе книг в шикарной библиотеке.
                Праздник победы завершился в доме Лобовых приятной традицией – маминым фирменным пирогом, просмотром старых фотографий, где дед и бабушка, еще молодые, приветливо улыбались, радуясь, что они полные сил, будут жить, трудиться, растить детей, потому что смогли пережить страшные годы войны. Дедовы ордена и медали лежали в серванте, на бархатной подушечке и Наташка четко знала, где, когда и за что была получена дедом та или другая награда.
                10 мая было понедельником, по Наташкиным приметам, днем неудачным, трудным, и будь ее воля, в понедельник она никуда бы не пошла. Деваться было некуда, потому что именно в понедельник была комиссия ВТЭК.
                В узком коридоре старого здания с толстыми стенами, слепыми окнами народу собралось много. Стульев, кушеток не хватало на всех и кто помоложе, подпирал стенки. Наташка резко выделялась из контингента больных. Во-первых,  возрастом, она была самой молодой в очереди, во-вторых, старалась спрятать и волнения и переживания, хотя мандраж ее бил. Очень неприятно, из года в год, показывать свое увечье, с чувством вины, что извините,  доктора, чуда не произошло – нога почему-то не выросла, не могу быть совсем здоровой и вот я в пятнадцать лет, претендую на льготы, скидки, чтобы мне сладко жилось на те жалкие пенсионные крохи, что мне выплачивает щедрое государство. Что все льготы почему-то остаются льготами только на бумаге, а при случае, еще приходиться выслушивать претензии от чиновников, что ты много просишь. Натку потрясывало от волнения и по другой причине – председателем комиссии была Светлана Николаевна – « любимый» терапевт из поликлиники. Чтобы отвлечься, Наташка принялась изучать людей, сидящих в очереди. На комиссию вызывала медсестра в алфавитном порядке, так что времени было много. Сегодня работали две комиссии – терапевтическая и травматологическая.  Грузная тетка, лет пятидесяти, с мелкой химической завивкой, одетая в мешковатый синий костюм, часто тяжело вздыхала, нервно теребила толстыми пальцами целлофановый пакет, где лежала увесистая пухлая карточка. « Эта тетя наверно к терапевту» – решила Наташка. А вот пожилой мужчина, приземистый крепыш, с блестящей лысиной – это к травматологу. Левая кисть мужчины была одета в черную перчатку, по неестественному положению, Натка поняла – протез. Зато по второй, «живой» руке, можно было с уверенностью сказать – силен! Мужчина чувствовал себя уверенно, не ерзал, не вздыхал, на лице не было выражения обреченности или страха. «Молодец дядька, хорошо держится. Наверно, ветеран. Хотя, может, и нет. На вид ему  чуть за 50, а вчера была сорок четвертая годовщина Великой Победы. Значит, если участвовал в войне, то совсем молодой, как дедушка» Мужчина повернулся, с колен упала  карточка, Наташка подняла, мельком зацепив дату рождения – 1922. « Ничего себе! Ему почти семьдесят! А какой подтянутый, моложавый! Ай, да ветеран!» – Наташка в удивлении засопела носом, чем привлекла  внимание мужчины.   Он   поднял глаза на нее, чуть прищурился, актерским, хорошо поставленным голосом спросил:
– Волнуетесь, девушка? Зря. Если у вас все по закону, группу не снимут, прав не имеют.
– А если не по закону? – полюбопытствовала Наташка.
Ветеран внимательно, пристально оглядел ее. Палочку Наталья поставила за собой в уголок, мужчина не мог ее видеть. Темные джинсы надежно скрывали протез, ботиночки на ногах были одинаковыми.
– А если по блату, девушка, все зависит от вашего покровителя.
      Наташка отчего-то смутилась, может оттого, что глаза мужчины, если вглядеться, были какие-то белесые, пустые, не излучающие света, а наоборот, равнодушно ледяные. Повисла пауза. Мужчина разглядывал Наташку, а она и без того взвинченная, взволнованная предстоящими казнями, чувствовала себя преступницей, что поймали с уликами.
– Я…Нет…У меня по закону…,  – жалкий лепет Наташки подлил масла в огонь.
– Как же, по закону! Такая молодая, а уж у государства на шее сидит. Я то вот, всю жизнь пахала, как лошадь. На двух работах, болезней-то больше чем годов заимела, а по молодости-то и на больничный не ходила, все на ногах переносила.  А тут в пятнадцать годов, чуть, где заболит, уже инвалидность просят, – влезла в разговор грузная тетка
– Испорчена молодежь, я с вами абсолютно согласен, – это подал голос сухонький старичок, в очках с большими линзами на массивном носу.
     Щеки Наташки пунцово заалели, в носу защипало, в уголках глаз заблестела предательская влага. Внутренний голос предупреждал – плакать нельзя! Ни под каким видом нельзя! Это старые больные люди, у них нервы расшатаны, их никто не любит, не обращай внимания. На Наташкино счастье из кабинета вышла медсестра за новыми направлениями. Все переключились на свои проблемы. Молоденькая медсестра, чуть старше Натки: 18-19 лет, с ярким макияжем совершенно не подходившим к ситуации, просмотрев бланки, завертела головой:
–  Лобова! Кто Лобова? Девушка, вы? Зайдете сразу после Кузякина. Кузякин, пойдемте.
                Кузякиным оказался сухонький старичок, который, услышав приглашение, отчего-то стал  дышать, словно пробежал стометровку, суетливо проверив листочки в папочке, быстро прошел в кабинет. Минуты стояли на месте, нигде, кроме очередей и на вокзале, время не тянется так медленно.
– Значит, я после вас пойду – вкрадчиво прошелестел ветеран–Макурин моя фамилия.
                Из кабинета вывалился потный, взъерошенный Кузякин. Дрожащими руками поправил галстук, вымученно улыбнувшись, кивнул головой Наташке – иди, ждут. Наташка отлепилась от стены, взяла палочку и пошла на свою голгофу. В кабинете поджидал приятный (может неприятный) сюрприз: вместо старого хирурга Петра Егоровича, имевшего с Наташкой почти приятельские отношения, сидел молодой импозантный, чисто выбритый, аж до синевы, с приятными чертами лица  врач.
– Лобова? Проходите, садитесь. Меня зовут  Александр  Сергеевич, почти как Пушкин, только фамилия другая. Ну, мадмуазель, рассказывайте как ваши дела?
– Хорошо.
– Хорошо? Замечательно! А какие нибудь жалобы есть? Нога не болит?
– На непогоду и если много похожу.
– Сколько времени проводите на ногах? Сколько отдыхаете? В школу ходим или дома занимаемся?
– В школу хожу. На ногах почти весь день, но если чувствую, что устала, ложусь отдыхать. Протез снимаю. Так у меня все в порядке, только почему-то в последнее время левая нога стала неметь и отекать.
– Немеет нога? Раздевайся, снимай протез, посмотрим, что у тебя стряслось. Ничего, если я на «ты»?
– Ничего.
                Александр Сергеевич, прежде чем подойти к Наташке, заглянул в ее карточку, пошел к раковине и вымыл руки, чего никогда не делала  терапевт, Светлана Николаевна.
– Наташенька, тебе протез стал мал, ты растешь, округляешься, приобретаешь формы взрослой девушки, а протез мы заказывали два года назад. Ножка пополнела, сумка протеза давит на сосуды, отсюда и онемение и отеки. Посмотри сюда, видишь, багровую сдавленность?  Это плохо, ножка у нас и так не имеет нормального кровообращения, а  мы ее еще и сдавливаем тесным протезом. Вот видишь,  уже есть потертости, опрелость. Ну, это ничего, пройдет. Придется тебе, дорогуша, пока не придет новый протез, походить на костылях. Знаю, что не хочешь, да никуда не денешься – этим протезом ты можешь пользоваться час-два от силы в течение  суток. Вторую группу я тебе оставлю еще на год, там видно будет. За протез не волнуйся, сейчас наши заказы быстро делают. Мама в коридоре? Нет? Одна пришла? Так ты у нас совсем молодец! Светлана Николаевна!  У Наташи еще есть отклонения?
– У Лобовой терапевтических, психосоматических, гинекологических отклонений нет. Она, у нас имея группу, по улицам гуляет, вчера на площади со своим дедушкой танцевать пыталась. Безобразие!
– Почему безобразие,  Светлана Николаевна? Молодая девочка, умница, не нюня, что же ей в этом возрасте с бабушками на скамейке сидеть, семечки лузгать? Пусть ходит, танцует, если получается. Это же хорошо.
– Что хорошего вы видите в этой ситуации, Александр Сергеевич? Если человек имеет группу инвалидности, он должен соблюдать некоторые  правила, ограничивать себя, а Лобова ведет себя так, словно она абсолютно здоровый человек! В таком случае, зачем ей группа?
                На Наташку словно вылили ушат грязи. Ласковое доброе отношение к ней  молодого доктора расслабило, и она просто забыла о недоброжелательстве терапевта. А теперь, выясняется что это недоброжелательство похоже на ненависть. За что?  По словам и, тону, каким была сказана реплика, можно было не сомневаться –  Светлана Николаевна ее осуждает, считает, что она не имеет прав на эту чертову группу, а Наташка, как наглая родственница, приперла ее к стенке, и вынуждает пенсию платить. А еще, оказывается, ей нельзя танцевать, гулять, дружить, надо сидеть в четырех стенах, чтобы никому глаза не мозолить, плакаться в подушку, ни о чем не мечтать, ни на что не рассчитывать, потому что ты – инвалид. Ты должен соблюдать правила, которые кто-то придумал для тебя, в общем-то, тебя не спросив, как тебе будет житься с этими правилами.
– Да не нужна мне ваша группа! Не давайте, я без нее проживу! А мой дедушка умер два года назад! Это просто ветеран войны попросил станцевать, сказал, что я на его радистку похожа!
– Нет, вы посмотрите на нее! Она еще и огрызается! А то, что если группу снимем, твоим родителям и протезы, и лекарства все придется за свои деньги покупать, ты подумала? А то, что без официальной инвалидности тебя ни одно учебное заведение не возьмет, а на работу, тем более! Ты про это помнишь? Разобиделась она! Будь  моя воля, я тебе даже третью группу не дала,  не говоря о второй!  Такие деньги, выплачиваются – озолотиться можно! А она – « не давайте!»
– Светлана Николаевна! Вы хоть думаете, что говорите? По-вашему, она в 15 лет должна превратиться в старуху? Вы Коптяеву помните? В 25 лет отрезало трамваем ступню, протез замечательный ей сделали, живи, радуйся и что?  Травма на ее профессии никак не отражалась – фасовщица, муж хороший, а она что учудила? Сначала спилась, ребенка забросила, теперь из психиатрической больницы не выходит. Сколько у нее суицидных попыток было? А все почему? Не могла смириться, что она стала инвалидом! А вы, по логике, Лобову как раз к смирению и призываете! Только Наташа, в отличие от Коптяевой,  действительно не считает себя инвалидом! Она пытается жить, как живут ее подружки, приятельницы, соседки, в конце концов!  Она борется с недугом, а не идет у него на поводу! Сейчас что вы ей предлагаете?  Раз ты на инвалидности, все, сиди тихо как мышь! Не высовывайся, не дерзай, не мечтай, не танцуй, не ходи в школу! Пусть танцует, если силы есть!  Пусть дерзает, мечтает! Пусть стремиться  достичь свою цель! А назначение пенсии, здесь ни причем. И,  Светлана Николаевна, вы всерьез уверены, что на эти деньги, что она получает, можно роскошно жить?
                В кабинете повисла нехорошая пауза, Наташка почему-то подумала, что ее ситуация стала продолжением какого-то давнего спора. И все же ощущение приниженности, своей ущербности, несмотря на Наткино хорохорство  не отпускало.
« Вот выучусь, получу профессию, пойду работать и пошлю, куда подальше эту инвалидность! Столько нервов  трачу, а толку чуть, одна морока» – решила  Натка. Большая часть детей, кого несчастье застигло  в детстве, взрослеют рано. Сама жизнь, сами условия, в которые они попадают, ненарочное отторжение сверстников заставляют больше читать, думать, размышлять, сопоставлять и потом делать не детские выводы. Пока сверстники  нежатся  в пушистом детстве, а их  проблемы помогают решать мамы и папы, дети – инвалиды, набивая шишки на лбу, от каждодневных  сшибок с взрослой жизнью, с черствостью и равнодушием, унижением  и предательством  становятся не по годам рассудительными, понимающими все тонкости отношений к себе, быстро учатся не делать глупостей, более серьезны. Эти дети очень ранимы, от перенесенных страданий, от ранней вынужденной взрослости, их легко обидеть – любым напоминанием о неполноценности, жестокостью  или фальшивой жалостью. К сожалению, чаще эти дети сталкиваются с понятием « человек человеку – волк», чем с наивно-мечтательным «человек человеку – друг».  Противоречивые чувства раздирали Наташкину душу: очень хотелось надерзить, нагрубить  врачихе, по сути, оскорбившей ее, и в то же время понимала – своей дерзостью она ничего не изменит, никакой лишней «доброй» извилины в мозги Светлане Николаевне не втиснет. Надерзи она сейчас – на будущий год, при подготовке документов, та отыграется на ней на всю катушку. Лучше сейчас смалодушничать, промолчать: не рады выгоды, ради спокойствия. Потому что невозможно взрослому, убежденному в свое правоте, да еще занимающему  высокий пост чиновнику без души объяснить, что он ошибается.
                Наташка ехала домой в самых расстроенных чувствах. И обида, и неловкость, стыд, пузырьками шампанского  покалывали нервы. А еще надо успеть до дома успокоится, нельзя показать маме слезы. Наташка знала, неприятный осадок от комиссии останется, но лелеять обиду она не станет, по принципу « Тупо ковано не наточишь, глупо рожено не научишь». Переучить Светлану Николаевну – невозможно. Ну и забудем про нее!
                Ура, дома никого не было! Из оставленной записки, Наташка поняла, куда все делись.  Сегодня же приезжала из санатория бабуля и мама с папой поехали ее встречать. Потом, бабуля, попав к себе в квартиру, просто так родителей не отпустит. Она выспросит до мельчайших  подробностей, как без нее драгоценные дочь, внучка и зять жили целый месяц, потом затеется с пирогами, потом, немного отдохнув, переодевшись, бабуля приедет тискать Наташку, подарит подарки, обцелует от макушки до пяток, поплачет, вспомнив деда и только поздно ночью, успокоится. Ляжет в одну кровать с Наташкой, обязательно расскажет что-нибудь из бурной молодости, немного пожалуется на одиночество, и когда Натка притворится что уснула, будет тихо плакать и гладить Наташку по голове. Мама в записке просила, если Наташка не сильно устанет, съездить к бабушкиной подруге – тете Варе, сказать, что бабушка приехала и узнать, когда тетя Варя сможет к ней приехать. Тетя Варя жила за четыре квартала от Наташкиного дома, в новостройке, пока без телефона. Идти было недалеко. Минут семь до автобусной остановки (той самой!), на автобусе минут 20-25, и через три минуты по ровной бетонной дорожке до подъезда, можно позвонить в квартиру тети Вари. Сначала Наташка решила идти на протезе с палочкой, но, взглянув на красную опухшую культю – передумала. Достала из кладовки родные костыли, переоделась в спортивный костюм, с подкатанной левой штаниной. Обулась в разношенный нескользкий кроссовок, положила в сервант ВТЭКовскую справку, попила водички на дорожку и  бодро запрыгала по ступеням.
                В  почти пустом автобусе свободных мест было много, и Наташка села слева у окна, на одинарное, чуть возвышенное сиденье, рядом с дверью. Раньше на этом сиденье ездили контролеры. Костыли пришлось поставить рядом. Через остановку, в автобус зашли Наташкины одноклассницы, галдящей стайкой, начали делиться новостями. Разговаривая с подружками о разных разностях, Натка понемногу отходила от утренних переживаний. Автобус подъезжал к заводской проходной. Наташка машинально посмотрела на часы – ровно три. Вечером, в час пик автобус заполнялся людьми, отработавшими смену. Усталыми, раздраженными и в этот час Натка предпочитала не садиться в автобус. Иногда просто сидела на остановке, дожидаясь пока схлынет людской поток. Сейчас можно было ехать спокойно, в автобусе от силы набралось человек десять.
              Открылись двери, в автобус начали заходить пассажиры. Через секунду чья-то сильная рука, схватила Наташку за шкирку, приподняла над сиденьем и швырнула в проход. Среагировать она не успела, хватанув пустоту руками и не найдя опоры, Наташка упала  на пол, сильно ударившись культей о какой-то выступ. Сквозь выступившие слезы, боль, звон в ушах, Наташка не сразу сумела подняться. Потом,  так и стояла,  на одной ноге, шатаясь, руками вцепившись в дужку сиденья.
– Да ты, что, ирод, над девчонкой изгаляешься?
–  Имею право! Я ветеран! За таких вот, соплячек кровь проливал! Они должны мне место уступать! Я по закону!
             Наташка повернула голову. Приземистый крепыш, блестящая лысина, ровный хорошо поставленный голос.  Перед ней, в другом костюме, на котором была прикреплена орденская планка, стоял Макурин. Одноклассницы, не стесняясь, прижав  Макурина, вытащили костыли, подали Наташке. Молодой парень тянул ее за рукав, показывая на свободное место. Где-то за пределами сознания, раздавались гневные голоса, что-то происходило, а Наташка молча стояла и смотрела в равнодушные, пустые, белесые глаза. Ветеран. Был на войне, как дед. Имеет право. По закону. Мы все пытаемся жить по закону. А когда мы будем жить по совести?