Начало:
http://www.proza.ru/2011/01/19/1143
и
http://www.proza.ru/2011/01/30/384
****** ****** ***** ************
Единственное яркое и неумирающее в моей памяти воспоминание об отце - это бахрома, сквозь которую я видела его ноги, тяжело ступающие по направлению к столу.
Мне было четыре года, потом пять. Более ранних воспоминаний я не сохранила.
Меня доставляли в Ташкент летом, когда мама (я же не знала тогда ничего) была в длинном учительском отпуске, и я даже не задавалась вопросом, почему мы с ней спали на веранде огромного каменного дома.
На старом диване, вдвоём.
Ни разу у меня не возник вопрос - кто по отношению друг к другу мои родители.
Я знала слова папа и мама. А дома, в Запорожье, у меня были Бабушка и Дедушка.
В Ташкенте были Дяди, Тёти, Борис.
Который каким -то непостижимым для моего детского сознания оказывался моим братом,
хотя был старше мамы. Бориса следовало бояться - это я чувствовала подсознательно. Он никак меня не называл, вообще со мной не говорил и не замечал. Хотя я была в комнатах.
В гостиной был Стол.
Необъятных размеров и покрытый бархарной роскошной скатертью - цветов королевского пурпура, тёмно- багряных роз , с ляписными райскими птицами.
Красота этой скатерти завораживала меня каждый раз.
Я смотрела благолепно и боялась тронуть бархат руками, хотя у меня всегда были чистые руки.
Края скатерти были отягощены волшебной бахромой - витые шёлковые нити с кисточками на конце каждой. Даже кисточки выглядели волшебными колокольчиками. И их было очень много.
Моей чеырёхлетней отваги хватало как раз перебирать эти нити, как струны арфы, и держать в ладонях сами колокольцы. Они были тёплые и манили к себе.
И вот я забиралась под стол, присаживалась на корточки и начинала играть бахромой. Других игрушек в доме Отца не было. В последний наш визит перед его смертью он, после робкой маминой просьбы, купил мне чёрного плюшевого мишку.
Этот мишка сейчас в Запорожье. Весь такой ветхий от моих детских пальцев.
Ещё в Запорожье стоит пианино "Украина ", которое отец купил мне в день моего рождения, прислав деньги и приказ, чтобы я училась музыке. Брат отца был выдающимся композитором, Членом Союза, и я была обязана поддерживать традицию славы их большой и успешной во всех отношениях семьи.
Все ташкентские Тёти и Дяди принимали нас с мамой странно.
Я не помню никаких угощений или вообще атмосферы праздника.
Запорожская Бабушкина родня всегда создавала жуткий радостный шум, их квартирки были тесными от мебели, фотографий, столы были нормальных размеров, и на них всегда была куча самых вкусных вещей на свете с названиями, заканчивающимися на "лех" или "эле".
Мне не было никакой разницы, со мной игрались внуки и дети, в меня запихивали лучшие куски, и это было естественным, как воздух.
Ташкент был суровым и холодным. Оценивающие взгляды , какое-то непонятное раздражение, и мне казалось, что они ждали чего-то нехорошего от нас с мамой .
Мне и в голову не приходило спросить, в чём дело. Я принимала это как воздух.
Там, в Запорожье - такой воздух, здесь в Ташкенте - другой. Я дышала обоими.
Мы с мамой сидели на красивых диванах в больших комнатах с невиданной вычурной мебелью. У всех были огромные пианино, которые, как оказалось, назывались роялями.
И ни разу на моей памяти с нами не было Отца.
Визиты были недолгими, но очень утомительными.
Возвратившись в дом Отца, я сразу шла к бахроме.
Я вращалась под столом, пытаясь пересчитать волшебные шёлковые сталактиты и осторожно касалась кокольчика. Я слышала сначала такое бархатное - "доннннннн", а потом шаги.
Я с восторгом затаивала дыхание - это было Игрой. Для меня, но я была уверена, что для Отца тоже.
Он почему-то так медленно подхватывал мои прятки.
Он обходил этот стол вечно !
И я начинала покашливать. Потом попискивать. Наконец , после невыносимых мук, его ноги останавливались как раз рядом с моим местом , и он , раздвигая бахрому, но не наклоняясь, говорил :
- " Опять ты там прячешься ".
И я была так счастлива !
Ещё я помню арык . Отец почему-то водил меня к нему часто. Арык мне совсем не нравился , вода была мутной , по краям было много всякого мусора и плохо пахло . Отец, кажется, говорил , как опасно наклоняться над арыком.
Мне было забавно - зачем бы я стала наклоняться над такой гадостью ?
Позже, гораздо позже, я узнала, что первая жена отца, мать Бориса, пришла к этому арыку .... Пьяная в стельку. И одна из её бриллиантовых серёг выпала из уха. Женщина стала доставать серьгу, не удержала равновесия и Борис остался без матери.
Что, видимо, привело к массе безобразных событий в жизни Бориса и Отца, но расплачивалась за это моя родная Мамочка. Которую Отец привёл в дом. Которая стала служанкой,ненавистной мачехой, Кроткой страдалицей при жизни.
Рикошетом,натурально, это стрельнуло по мне и маме.
Но я же не знала ничего. Мне были просто непонятны многие вещи.
Мало ли непонятного происходило на свете ?
Во дворе отцовского дома рос урюк. Его было так много ! В Запорожье наша абрикосина на Зелёном рожала мало и не каждый год. Но оранжевые фрукты были громадными , тяжёлыми, бархатистыми и одуренно пахнущими бомбами. Дедушка говорил - Софийка, это настоящая калировка. И вишня у нас росла шпанка.
Урюк был мелкий, обильный , он падал на землю бесполезным жёлтым дождём - для меня это было дикостью !
Бабушка никогда не давала пропасть ни ягодке, ни травиночке из нашего сада. Летом она делала заготовки .
Все знали : летняя пора - это кипящие тазы, столы с банками , кастрюли с крышками и София отойди немедленно ! Кипяток .
Но ташкентское лето без завалящего абрикоса ?
Я поднимала спелые урючины и ела их. За этим преступным занятием меня застал Отец и очень сердился, говоря, что от переедания урюка бывает понос и как тебя лечить потом.
Мне надоедали дыни, и, к ужасу, я даже не помню, были ли дыни на столе у Отца.
Зато гораздо позже, когда я уже была замужем и заканчивала училище, в дверь квариры на Малом позвонили и я открыла.
На пороге стоял незнакомый мне смуглый человек с неестественной улыбкой . В руке у него была плетёнка с азиатской дыней.
Память - чудовищная вещь.
Я сказала :
- " Борис ".
Он, кажется, меня обнял и ушёл на кухню. Бабушки уже не было в живых. Он долго говорил с Дедушкой и ушёл. Я не помню, попрощался ли он со мной.
Позже, гораздо позже, мне сказали, что он прилетел из Ташкента специально - на дознание. Кто-то из оставшихся там Тёть ему сообщила, что Отец в последний приезд в Запорожье спрятал Облигации Золотого Займа где-то на чердаке домишки на Зелёном Яру.
Мой святой Дедушка сказал, что продал пол-дома без обыска. Ибо ему никогда бы в голову пришло такое.
Борис не поверил.
Дедушка был расстроен до слёз тем, что его заподозрили.
Из детской памяти ....
В марте 1963 года я сидела за маленьким столом в детском саду на кольце Зелёный Яр и давилась манной кашей , которую нам давали на полдник .
О чудесное избавление в виде воспитательницы . Она тихо сказала :
- " Можешь не кушать. За тобой пришли раньше. "
Это был Дедушка ! Ура !
Он взял меня за руку и повёл домой, по знакомой пыльной тропе, через трамвайную линию, к нашей остановке улица Шевченко.
Он молчал, а я трещала, как мы пели песню " Эх, дороги " и я так расплакалась, Дедушка, потому что на словах "Мой дружок в бурьяне" мне привиделся ты, Дедушка, и я так плакала !
Уже подойдя к дому, Дедушка выдавил из себя :
- " Софиечка ... там пришла телеграмма из Ташкента .. Александр
Викторович.....С ним что-то случилось ... Только ты не бойся . "
А я и не боялась ничуть.
Дома Бабушка подала мне телеграмму с наклееными словами :
" Александр Викторович скончался . Похороны ... марта " .
Без подписи. Я не помню точно числа.
Я попыталась заплакать изо всех сил и у меня не получилось - мне было 6 лет.
Бабушка сразу улетела в Ташкент .
Дом был абсолютно пуст - ни мебели,ни ковров, ни скатери. Борис спрятал всё от нежеланной наследницы .
Гараж был пустым тоже. "Волга" исчезла.
Бабушку встретили, как врага народа.
Похоронили Отца, не дождавшись её прилёта.
После бегства сюда, в Америку, когда я жила без документов, ожидала депортации и работала уборщицей, я получила письмо из Ташкента.
Борис писал :
" Сестренка, выручай. Здесь жить невозможно. Оформи спонсорство на мою семью. Всё же родная кровь ."
Я не знаю, как он узнал адрес моего подвала. После этого я долго получала письма от его дочери, с описанием ужасов жизни в Узбекистане.
Я отвечала ей честно и подробно.
Через месяц мне позвонила одна из Тёть, благополучно выехавшая в Калифорнию, и долго обвиняла меня в неисполнении фамильного долга.
В мой последний визит мама отдала мне письма отца, написанные им в последние дни.
Жуткий почерк, жалобы на одиночество, депрессию, болезни, Бориса, пусть Анна Аароновна или ты, Рая, или Ася приедут .
Целуй доченьку. Шура.
И я не знаю - это много или мало, но это всё о моём Отце.