Я шла по кипящей артерии города в любимую кофейню, выбивая каблуками ритм: пам-пам... пам-пам.
И тут на мою голову обрушилось понимание того, что я необъяснимым образом исчезаю – моё тело уносит ветром, словно осенний лист. Осознать, остановить, проконтролировать это движение я не способна.
Замолчали каблуки. Перестал развеваться шарф. Пропало отражение в витринах. Меня не стало.
Дотронулась до волос... пошевелила туфлей... Hakuna matata! Я продолжала быть! Но всё, что окружало меня – испарилось.
И как воткнутый в почву Луны одинокий флаг, застряла я в центре проглотившей меня тьмы.
Это был салон неимоверно роскошного, но страшного авто, похожий на глотку с прохладными деснами в виде диванов.
Я прильнула к стеклянной челюсти, отгораживающей меня от водителя. Ни-че-го.
Кричать? Кому? "Ээээй, бо-о-о-огиииии"! Боги в такие минуты всегда заняты.
Я рванула ворот пальто, распутала шарф. Я еду. Куда-то еду в чёртовом автомобиле.
Моя жизнь никогда не текла так медленно, как в этой сумасшедшей поездке.
"Я – заложница!" - промелькнула догадка. Чёрта с два! Кому нужна балерина на пенсии?
Звук тормозов. Скрежет ручки. Без мыслей и чувств заворожено смотрю на дверцу. Она открывается...
За "бортом" ночь. Я на другом конце света?
"Самоубийца!" – подумалось, но тело уже исполняло команду, и я, ступив на землю, почувствовала, как она уходит из-под ног.
Щупальце страха сузило кольцо вокруг горла.
Передо мной выросли две тени в длинных плащах.
– Кто вы? – еле промолвил мой одичавший мозг.
Вместо ответа на глаза легла повязка. Руки мне придержали.
– Не бойтесь. Просто идите с нами.
Почему это случилось со мной?!
Шаги конвоя были спокойными и неторопливыми, будто мы продвигались по ковровой дорожке в церкви. Я услышала, как отворились двери, ощутила тепло и запах.
– Вам не причинят зла. Думаю, вы даже напишете об этом сказку, – прозвучал тот же завораживающий голос.
– Сказку? – нашла в себе силы повторить я. – Чудесно. Можно ли узнать сценарий?
– Наберитесь терпения, мадам.
Волна гнева захлестнула меня. Захотелось рыкнуть, топнуть ногой, завопить, заскрипеть зубами! Но я только сглотнула слюну – последнюю в пересыхающем горле.
С меня сняли пальто и шарф.
– Вы в бывшем поместье графа Шентона.
– О!
– Вас переоденут. Мы уверены, наш подарок придётся вам по вкусу.
– ... Может, вы мне объясните хоть что-нибудь? Или снимете маску?
– Когда придёт время.
Чьи-то руки аккуратно избавили меня от туфель, чулок, костюма... Я вцепилась в бельё, но меня лишили последнего, что было на теле. В обмен на изъятый наряд облачили в прохладную, нежную ткань.
Затем посадили в кресло и надели обувь. Странным образом всё пришлось очень кстати, будто модельеры заведомо подгоняли платье и туфли под все мои изгибы, косточки и ямки. По прикосновениям рук и лёгкому шепоту я поняла, что мной занимаются женщины. Две или три.
Ужасно хотелось пить, но просить нельзя. Здесь всему своё время.
Женщины вывели меня из комнаты, передавая кому-то из рук в руки.
Ни на секунду мои запястья не оставались на свободе. Их всегда кто-то сжимал в кольцах ладоней.
– Идёмте со мной, – оглушил новый голос.
Я так вздрогнула, что зазвенели в ушах серьги, старательно надетые прислуживающими дамами.
Отчаяние подкатывало к самым ресницам, но я послушно следовала за человеком, опираясь на его руку.
Мы вошли в огромный холл. Это я поняла по эху.
– Пить... Хочу пить...
Человек смилостивился:
– Хорошо. В обмен на напиток вы окажете мне услугу.
Я оцепенела:
– Какую же?
– Доверьтесь мне.
Ухмыльнулась:
– А кто вы, можно узнать?
– Джентльмен. Это все, что вы пока должны знать. Подайте нам вина!
Кто-то приблизился, к моим губам прильнула железная чаша.
Вино было тёплым, как кровь... Хотелось осушить кубок до дна, но мне не позволили прикоснуться к нему, а поили из рук.
– Достаточно! – остановил джентльмен моё блаженство и увлёк вперед.
Носок туфельки уткнулся во что-то твёрдое, но живое, как показалось.
Спутник настаивал, и я... взошла на живую твердь. Сделала шаг, утопая каблуками в чем-то вязком, дышащем.
– Что... что это? – едва промолвила.
– Прах людской, – ответил голос.
Мы шли долго. Казалось, ковёр из людского праха никогда не закончится. Иногда я проваливалась, соскальзывая с неровностей жуткого настила.
Наконец ноги снова ступили на ровную плитку. В это же мгновение ковёр загудел множеством голосов.
Я вскрикнула. Рука невидимого спутника легла на моё плечо.
– Не бойтесь.
Ковёр исполнял какую-то дикую, неведомую мне молитву. И я поняла, что это люди, по спинам которых я пересекла пространство зала.
Джентльмен пожимал мою руку, а я покорно ждала развязки, не отвечая на прикосновения чужой ладони.
– Этому обществу более семи лет, – вдруг влился в меня тёплый шёпот.
Лицо человека было в дюйме от моего, и меня передёрнуло.
– Мы поклоняемся Иштар. Вам известно о ней, не так ли?
– Более чем, – сухо ответила я. – И что же?
Шёпот проникал в мою ушную раковину, как вода:
– Никто не сможет исполнить эту роль лучше, чем вы.
Кривая улыбка тронула мои губы:
– Я больше не танцую. Странное дело – в европейском городе поклоняться аккадской богине.
– В каждой избушке свои погремушки.
Голос человека раздражал мягкостью и учтивостью.
– Богиня войны и любви... Что же я должна делать?
– Войны не будет. Как и танца, – коротко констатировал мой спутник.
– А вы – Энке? - я повернула лицо в сторону невидимки, хотя это не спасло меня от слепоты.
– Да, мадам, я – Энке, – мягко, но с достоинством заявил человек.
Я облизала пересохшие губы. Смысл ритуала начал проникать в мой мозг, как чернила сквозь промокашку.
– Вы... будете любить меня на глазах у толпы?
Вместо ответа грянула музыка. Даже в таком удручающем положении я не могла не заметить её красоты. Это была та самая «Иштар» Кирано Соффа, которая опускала меня перед зрителем на колено – изможденную, но счастливую балерину.
Джентльмен, ни на секунду не выпускающий мою ладонь, сжал её сильнее.
– Мы ждали вас, Иштар. Теперь вы принадлежите нам, – громко, чтобы слышали все, произнёс он волевым тоном.
– Мы ждали вас, Иштар! – вторила толпа. – Мы ждали вас!
Дрожь, как свинцовые микропули, изрешетила моё тело при первом же реве "людского праха". Я поняла, что если сейчас же не избавлюсь от повязки, то упаду, расстрелянная собственным ознобом.
Человек, именуемый себя богом, успел перехватить мою свободную руку, не позволив сорвать маску.
– У меня кружится голова! – нервно огрызнулась я.
– Потерпите немного.
Этот спокойный, непоколебимый голос разъедал стенки моего мозга, как известь – руки неопытного маляра.
– У меня кружится голова! – гневно крикнула я.
- Мы ждали вас! Мы ждали вас, Иштар! – ревела толпа.
Боже, сколько их тут? Кто они? Откуда?
– У меня кружится голова! – последний мой крик слился с воплем людской массы.
И тут на мои губы легла влажная печать, запрещающая издать даже вздох. Тёплая, трепетная печать чьих-то губ.
Я пошатнулась, но рука Энке обхватила меня и вернула в прежнее положение.
– Я не готова прелюбодействовать в угоду толпе!
Мужчина горячо шепнул мне в лицо:
– А на что вы готовы?
Его вопрос сковал мой язык. Я потеряла дар речи, а вместе с ним – способность мыслить.
– Танец! Танец! – вдруг потребовали люди.
– Она не будет танцевать! – укротил толпу Энке и снова обратился ко мне. – С чего вы взяли, что я склоняю вас к прелюбодеянию? Вы замужем?
– …Нет…
– …Выходите за меня, Иштар. Сегодня. Сейчас.
– Что?!! – брезгливо скривила я рот.
– Будете прелестной невестой. Прозрачное платье вам к лицу.
– П…прозрачное?
– А разве истинной Иштар требуются ложные покровы?
– Истинная Иштар! – фыркнула припёртая к стене "кошка". – Нельзя ли поскорей покончить с этим спектаклем?!
– Иштар! – повысил голос джентльмен. – Я прошу вашей руки, обещая служить вам и повелевать вами до конца жизни!
Внутреннее землетрясение нарастало во мне со страшной силой.
– Мы ждали вас, Иштар! – снова подхватила толпа.
– Молчите, люди, когда говорят боги! – приказал Энке.
– Вы снимаете фильм? Или программу «Розыгрыш»? – осенило меня.
– Нет, Иштар. Это наша с тобой реальность, – перешел бог на «ты».
Он встал за моей спиной и, положив руки на лопатки, поцеловал в затылок.
Новая волна землетрясения пошатнула меня.
– «Помните: погибла Помпея, когда раздразнили Везувий»! – во всем великолепии своего нелепого положения процитировала я.
– Хм… ты тоже любишь Маяковского? – улыбнулся Энке. – Давай как-нибудь сходим в музей на Лубянке? Разумеется, если ты согласишься стать моей женой.
– Вы предлагаете мне идти замуж с завязанными глазами? – усмехнулась я невесело.
– Ты можешь отказаться. Но на правах человека-бога советую рискнуть. Маэстро! Остановите музыку! – приказал повелитель людского праха.
Я поняла, что сейчас же расплачусь – от безысходности, переутомления и несуразности всего происходящего.
Лже-Энке тоже это понял и поспешил подхватить меня на руки.
Я почувствовала, как мы опускаемся. Видимо, мужчина сел в кресло, положив меня поперек – мои плечи и ноги оказались на подлокотниках, а очумевшая голова - в божественной ладони.
– Так легче?
Мне не хотелось отвечать. Я услышала, как толпа рухнула на пол.
Это означало, что мы с Энке остались наедине, как жених и невеста в опочивальне, за дверями которой притаились родственники.
Невидимый бог провел рукой вдоль моего тела, скользя по ткани, как по льду. Мне же его ладонь казалась раскалённым утюгом.
– Дотронься до меня, – попросил он.
Любопытство давно распирало меня, как закупоренное в бутыль дрожжевое тесто.
Рука коснулась пиджака из велюра или бархата. Нащупала ворот рубахи и галстук-платок, повязанный на дворянский манер.
Волнение овладевало мной, как жених стеснительной новобрачной, побуждая продолжать исследование.
Я коснулась щеки с едва пробивающейся щетиной, повторила контур бородки, минуя губы. Но мужчина перехватил мою руку и поцеловал ладонь, прожигая её горячим острием языка.
– Тело твоё
я буду беречь и любить,
как солдат,
обрубленный войною,
ненужный,
ничей,
бережет свою единственную ногу.
Он не шутил, а произносил слова, как заклинание. Только Маяковский звучал здесь более, чем странно.
И всё же я немела от воздействия лже-Энке: его сердце было живым и телеграфировало, как подводная лодка, затерявшаяся в Марианской впадине.
– А хочешь – буду безукоризненно нежный, не мужчина, а – облако в штанах?!
Я не выдержала и рассмеялась. Слишком чуднЫм представлялся повелитель праха в образе пушистого жениха.
Мужчина тоже рассмеялся, и этот неожиданный смех ослабил кандалы моего страха.
Я ждала, что вот-вот объявят: «Вас снимала скрытая камера!», но зал по-прежнему отдавал гробовой тишиной, не спеша разоблачать представление.
– Страх покинул тебя, Иштар, – произнёс Энке, запечатлевая на моём лбу поцелуй.
– Самое время снять повязку, – с надеждой проговорила я.
– Не-е-ет, богиня. Ты ещё не дала ответ!
Неугомонный жених помолчал и добавил, будто положил на весы гирю:
– Не спеши отказываться.
Затем поднялся, взяв меня на руки. И я обняла его, чтобы не свисать с божественных рук, словно мокрая тина.
Энке уложил меня на какую-то гладкую поверхность и разул.
Я услышала, как туфли стукнулись об половицы. И вдруг слух уловил ещё какой-то ужасающий шорох, будто сотни змей закишели вокруг.
– Что это? – едва промолвила я.
– Прах людской, – ответил Энке.
Мысль о том, что люди заползли в комнату на животах, как твари, чуть не вывернула мой желудок.
– Отпусти их, – взмолилась я.
– Уйдите! – повелел Энке.
И тут же жуткий шорох исчез за дверью, как хвост скользкого чудовища.
«Скорей бы пришел всему этому конец…» – мысленно молилась я, хотя внутри…
что-то звенело серебряной побрякушкой: «Он начинает тебе нравиться… Признайся же…»
Звук фортепиано раздался из-под моего тела, сотрясая помутившееся сознание.
«Я лежу на рояле!» – пронеслось в голове.
Энке играл, вместе с клавишами перебирая мои растрёпанные нервы.
– Выходи за меня, Иштар! Я заберу тебя в свой дом, и ты больше не будешь пить кофе от тоски. Но мне необходима твоя верность! – пальцы Энке продолжали высекать искры звуков. – Клянусь, что никогда не изменю тебе и не оставлю на твоей душе царапины, оберегая её ещё больше, чем твою кожу. Скажи мне «да», Иштар!
Гигантские плоскогубцы сдавили мои виски. Сейчас мозг вытечет на крышку рояля...
***
– Она умерла!
– Наконец-то!
– Поздравляю, граф! Вам это удалось!
– Что ж, я счастлив. Приготовьте мне свадебный костюм! Она согласна!
Я слышала каждое слово, но не могла пошевелить даже ресницами.
Сознание возвращалось ко мне, но возгласы «Она мертва!» не прекращались.
С каким-то пьяным счастьем я ощутила, что на глазах отсутствует повязка, хотя кромешная тьма по-прежнему заволакивала взгляд. С раздирающей душу радостью я провела рукой по лицу.
– Поздравляю, дорогая. Теперь мы никогда не расстанемся.
Я тщетно всматривалась в густую тьму.
– Я… ослепла?
– Да, милая! – почему-то весело, даже истерично воскликнул бог.
– Скажите, что это розыгрыш!.. – застонала я.
Энке навис надо мной чёрной бесформенной глыбой и пригвоздил к издевательски нежной крышке рояля.
– Твоя прежняя жизнь была розыгрышем, Иштар! Теперь ты – настоящая! Вставай!
К превеликому удивлению я без труда подняла тело. Темнота настойчиво выедала глаза, но я уже шла. Сама!
Передо мной то и дело открывались двери, и я, покидая один зал, переходила в другой, не натыкаясь на мебель и людей, чьи голоса беспрестанно гудели вокруг:
– Вы мертвы! Как это прелестно!
Наконец последняя дверь с грохотом закрылась за мной. И тут тонкий, неоновый, как меч джидая, луч рассёк тьму…
***
Не поверив в занавеску и за ней - застенчивую орхидею, я глотала взглядом окружающие предметы. «Дома… Какое счастье»...
Руки безжизненно покоились на одеяле, как две гипсовые заготовки к скульптуре. В правом кулаке была зажата бумага.
Я попыталась поднять руку, и она, на удивление, повиновалась, водружая перед глазами какой-то глянцевый документ.
Я закричала. Это был брачный контракт с неким Андрэ Кобенголу, потомком графа Шентона.
Внизу стояла его подпись. Рядом - моё имя.
Как убегающий от санитаров псих, рванула я в угол комнаты, лихорадочно вспорола брюхо ноут-буку и выдавила из него информацию: «Андрэ Кобенголу».
Есть! «Андрэ Кобенголу… потомок графа Шентона… 1793 год… славился как маг и авантюрист…» Что за…
«... вы напишете об этом сказку» – пронеслось в памяти. Чёрт! Чёрт! Чёрт!..
Вызвать Скорую с психиатром. Немедленно. Я погибаю...
Звонок в дверь. "Скорая?" Уже?
– Вам письмо.
Как бешеная собака, рванула я бумажный пакет.
«Ты – самое лучшее, что случилось со мной за последние двести лет».
А бонусом к письму из конверта выглядывали два билета в музей на Лубянке…