Ножки
(или как я поверил в то, что красота может спасти мир...)
Мы стояли и курили у нашей конторы. Солнце входило в зенит, цвела сирень, в соседнем парке заливался, неизвестно откуда залетевший в наш степной городок, соловей.
Весна была везде: в воздухе, в распускающихся деревьях, в походке женщин, во взглядах мужчин.
У нас было минут пятнадцать свободного времени, оставшегося от обеда в небольшой, грязненькой столовой, располагавшейся в полуподвальном здании напротив.
Нас было четверо, мы были бесшабашно молоды, нам было хорошо.
Весна была дружная; солнце уже растопило последние льдинки, оставляя большие лужи то тут, то там. Одна такая лужа была прямо перед нами. Обойти ее было нельзя, она, по-нахальному, разлеглась между двумя зданиями, наслаждаясь своей временной властью над людьми. Люди смириться с таким безобразием не могли, и кто-то из них положил через нее узкую длинную доску, по которой то и дело перебирались торопливые прохожие.
Сережка, самый веселый из нас, как всегда «травил» анекдоты, а мы слушали его и поглядывали на молодых женщин и девушек, которые осмеливались пройти по доске, чтобы сократить путь на центральную площадь, начинавшуюся прямо за углом нашей конторы.
А смотреть было на что: сбросив свои шубки, пальто, сапожки, шапки, женщины откровенно и, с каким-то даже вызовом, демонстрировали нам свои прелести, которых у них было в избытке. У одной такой прелестью была лучезарная улыбка, у другой – стройный стан, у третьей – ножки...
Пожалуй, ничто так не привлекает мужчин во внешнем облике незнакомых женщин, как ножки. Сам великий Пушкин посвятил им немало любовных строк.
Каждый раз, когда по дощечке проходили молодые упругие ножки, мы, как по команде, провожали их оценивающим взглядом, иногда восхищенно цокая языками и комментируя.
Вскоре выяснилось, что у каждого из нас был свой «эталон» красоты ножек. Сереге нравились спортивные ноги с сильными икрами, Абаю – тонкие костистые, с небольшим «развалом», Анатолию иксообразные, мне – стройные.
Мы, шутя, спорили, горячо отстаивая каждый свою точку зрения. В одном мы все были единодушны: у русских женщин ноги были намного лучше, чем у казашек. Первым это подметил, как ни странно, Абай:
- У ваших баб ноги лучше, - заявил он без всякой дипломатии, но сразу же добавил, - зато казашки вернее.
- Может поэтому русские женщины и чаще изменяют, что у них ножки лучше? – съязвил я.
Абай подозрительно посмотрел на меня, пытаясь уловить, шучу я или хочу унизить его. Он был очень чувствителен к любым поползновениям на честь его нации. Это было характерно для местной интеллигенции того времени в национальных республиках бывшего Союза, уставшей быть меньшим братом правящей России. Если в 30-е годы и сразу после Отечественной быть русским было популярно, а гордиться своим языком и культурой – нет, да иногда и опасно, то новое поколение «нацменов», родившихся в 70-е годы, стало всё чаще и чаще задавать «неудобные» вопросы нам, русским, живущим в этих республиках, среди которых преобладало слово «почему». "Почему в Казахстане всё на русском языке, почему нужно утверждать всё и вся в Москве, почему все улицы названы в честь русских", и так далее…
В восьмидесятых годах все эти «почему» переросли сначала в наивный и несмелый национализм, а затем и в открытую ненависть ко всему русскому. Поэтому реакция Абая на мою шутку была мне понятна и, чтобы не обижать его, я улыбнулся и Абай принял моё высказывание за шутку.
Мы уже собирались уходить, время обеда заканчивалось, когда мимо нас прошла стройная девушка и аккуратно ступила на досточку, чтобы пересечь ту нахальную, жирную лужу. Мой взгляд скользнул по ней привычно, и я застыл от изумления: по дощечке шло само Совершенство! Красоту описать, в общем-то, невозможно, ее надо видеть, ибо как описать молодую, чуть смугловатую кожу, обтягивающую довольно сильные упругие икры, зиждящиеся на изящнейших ступнях, плавно переходящих в старенькие туфли на высоком каблуке, делая их как бы частью, продолжением ноги? Я не знаю, кто выдумал форму туфель, но то, что это был гений – не сомневаюсь!
Ножки в тех туфлях не были ни овальными, ни иксообразными – они были идеально ровными. Они не были спортивными с ярко выраженными мышцами, но и не были теми ровными ногами – палками, которых сейчас так полно на улицах индустриально развитых стран, где люди перестали ходить пешком, предпочитая возить себя на машинах. Те ножки были созданы самой природой, и в них не было ничего ни лишнего, ни ущербного. При каждом шаге они чуть-чуть напрягались, становились как бы длиннее; круглые сильные икры чуть касались друг друга, пружинили легко и свободно, слегка оголяя заколенные части голени, соблазнительно уходящие под легкую синюю юбку...
Мы стояли с раскрытыми ртами, взирая на это чудо женской красоты, неожиданно появившееся здесь, между обшарпанными серыми зданиями, на этой подгнившей чёрной доске, перекинутой через грязную большую лужу. Стояли и смотрели, восхищаясь этой грацией, может быть впервые в жизни по-хорошему, без всяких грязных мыслей, как, наверное, восхищался Леонардо своей Моной Лизой, отбросив кисти в сторону, забыв обо всем на свете.
Мы стояли и восхищались Совершенством, боясь пропустить хоть один миг её царской поступи. Еще шаг и девушка, легко спрыгнув с дощечки, коснулась асфальта.
- Вот это ножки! – неожиданно я услышал свой голос.
Девушка остановилась и повернулась. Я поднял глаза и невольно вздрогнул – чуть раскосое простенькое лицо казашки с любопытством смотрело на меня.
Неожиданно для себя, я густо покраснел. Я ожидал, что девушка разозлится на мою бестактность, отчитает меня, но ее лицо расплылось в улыбке, глаза потеплели, она рассмеялась звонким молодым смехом и скрылась за углом…