На что надеешься, чего ты ждёшь?
Мечту о чём вынашиваешь втайне?
Весны не будет! Казанова-дождь под утро - белым снегом станет.
Очертит линии пустых дворов, покроет латками сиротские газоны, на мирно спящие автО – по самые глаза – накинет капюшоны.
И белым отчеркнет углы - домов и крыш, дорог и судеб,
и нАскоро, чтоб скрасить вдовий век тоски, – тряпицей горку мусора прикроет.
И после частой дроби об окно [ночное светопредставленье, где соло на ударных отработал дождь, а на подпевках выли ночь и ветер], -
мир воцарится, тишина прибудет.
Запомнить! Сохранить! Зарисовать!
Взять грифель и перенести на лист - ВСЁ УТРО: от подножья сквера - до загрустивших крыш,
и выше – до пустующих небес;
Проступят чёрным на стерильной белизне:
акация [невзрачная, когда в листве; чей, разве, аромат сладчайший славен],
теперь, во влажной чуть прикрытой наготе – измученной красавицей предстанет;
Берёза… Что ж, и так белА,
стройна, неприхотлива, несерьёзна,
и в инфантильности своей – легка : хоть шаль накинет снежную, спасаясь от мороза, хоть выставит стыдливо налитЫе почки, или - без лишних уговоров, разденется, когда придётся;
И даже, если вденет серьги в мочки – окажется не дамой, не матроной, -
всё той же легкомысленной девчонкой
обернется.
И лягут грифеля следы: где тонкой, порванною нитью,
там – плавную продлят дугу, капризной ломаной составлены - в углу;
а ближе - пачкают штрихом с нажимом.
Так незатейливо и просто:
отрепье снега на сырой Земле, сомкнувшей тело с тусклым горизонтом,
деревья в белой летаргии – строем: как на подбор, стволы - с лампасом белым на бугристом чёрном; и тишина
мертвецкая почти.
Весны не будет! Да и к чему?! Любви не жду.
Вот это утро – ЭТУ красоту - почти что неземную, - в холодном сердце сохраню,
запомню,
зарисую.