Тишина и слова - как чёрная ночь и свет фонарей, как бескрайняя пустота вселенной и кружение хрупких галактик в ней, как мрамор вечности и фарфор мгновений… Не имея сознания и сомнений, тишина питает слова бессловесным – смыслом питает. Но так бывает – найдёт вдруг блажь: фарфор белых дней – о мрамор ночи - вдребезги, в пыль! И тут же отступит, а ты – немо, или безумно смеясь - стоишь в пыли своих слов - в тишине и беспамятстве, я не я...
*********
УАЗик мерно ревёт, расслабленно катясь через многокилометровую промзону. В цехах темно, заводы и фабрики уснули.
Тишина.
Фонари молитвенно ссутулились над ночным шоссе, рассеянно льют свет на бесконечную ленту сырого асфальта.
Лёшка всегда возвращается домой поздно - живёт он в глуши на краю Московской области, работает в Москве, а на квартиру где-то поближе к работе ещё копить и копить.
С главной дороги вырулил на грунтовую - к родному посёлку. Конечная остановка автобуса, шиферные бараки, лес стеной. УАЗик крадётся по ухабам размытой дождём грунтовки.
Магазин. Его недавно обшили свеженьким сайдингом, стоит нарядный, будто приезжий. А рядом - облупленная, необыкновенно высокая трансформаторная будка - похоже, в непостижимо далёком прошлом эта башня служила для заточения сказочной принцессы: зубчатый бордюр над крышей, готичное окошко забрано кованой решёткой, сбоку - витая лестница поднимается к маленькой арочной дверке. Сказка.
А вот шиферные двухсемейные домики выглядят совсем не сказочно - напротив, ультрареалистично отражают современность. Часто одна половина дома обложена облицовочным кирпичом и кичливо поглядывает на кривую, почти непроезжую улицу пластиковыми окнами, а другая - облезло ёжится, глумасто щерится обломками штакетин в заборе...
Лёшкин дом - типичная двухсемейка: общий двор разделён пополам, фасад - тоже; половина домика прикинулась современным коттеджем, половина - явно древний барак. Половина двора огорожена кирпичным забором с автоматическими откатными воротами, половина - пустырь, пунктирно очерченный редким штакетником.
Вот вспыхнула яркая лампа, воротина, картаво рыча, отползла в сторону. Во двор осторожно втиснулся Лёшкин УАЗ Патриот, угвазданный по самые стёкла - осень, вечное бездорожье, грязища.
Окатил машину из шланга, заботливо протёр губкой.
- Пап, привет! - сынуля.
- Привет, Димчик! Как делишки?
- Ничё!
Сынуля взрослый, двенадцать скоро. Умничка, красавчик, спортсмен.
- Лёш, привет! - супруга. Видно, устала или огорчена чем-то - вымученно улыбается, делает вид. Вообще, она красавица. Даже удивительно, что порядочная женщина может быть так неприлично хороша.
- Привет, Ларчик.
Встали на ступеньках. Глядят. Будто высматривают что-то друг у друга в глазах. Или просто соскучились.
Поцелуй. Не лубочный - горячий, живой. Не при ребёнке бы...
- Ну, пошли уже в дом, голодный как пёс...
Внутри тепло, светло и уютно, но всё равно понятно, что когда-то это был именно барак. Очень низкие потолки, очень узко и тесно везде. Стены - фанера. На кухне, в углу - АГВ. Вместо дверей между комнатами - занавески.
Лёшка с Димкой сели за стол. Круглый стол, дореволюционный. Стулья старинной работы - красивые, громоздкие и неудобные. Обивка новая, Лёшка сам перетягивал.
- Так, чем нас сегодня потчуют?
- Солянка, печёночный торт, макарошки с котлетами...
Лариса поставила на стол громадный поднос с супницей, тарелками, гигантской салатницей.
- О! Печёночный торт! Отпад! Лар, не томи, наливай солянку! А то зубы от голода выпрыгнут сейчас - сами в супницу нырнут.
- Пап, ну ты прям пиранья! Или акула!
- Я хуже!
- А тётя Лариса завтра акулу пожарить обещает!
- Лар, что - правда?
- Правда, Лёш, правда - в магазин филе акулы завезли - говорят, вкусное... Лёш, посмотришь фильтр на АГВ? Напор упал.
- Не вопрос.
Лёшка нервно дёрнулся:
- Блин, октябрь уже, а мухи всё никак не передохнут.
- Лёш, они на липучке так плачут страшно - я сняла...
- Ну...
Солянку сметали за минуту. Ложки мелькали, как лопасти вертолёта. Принялись за второе.
- Лар, а ты что не ешь?
- Я уже. Димка без тебя не садился, а я поклевала раз, поклевала другой - и сытая...
Но вот, второе условно съедено. Условно - потому что Димка к макаронам так и не притронулся. Наконец, приступили к самому вкусному: печёночный торт - это кулинарная сказка! Слои паштета из трёх разных видов печени переложены слоями обжаренных овощей, сверху - розочки из свеколки, огурчика и морковки... Объеденье! Лариса не выдержала и присоединилась-таки к мужчинам. Они с Лёшкой резко умолкли - только урчат и мяукают. Печёночный торт ревнив и не терпит болтовни.
Димка на царский деликатес поморщился. Налил себе чаю, взял конфету. Лара заметила не сразу, а как заметила - помрачнела. Обиделась.
- Ну, всё. Лёш, отдохни чуток, а потом фильтр - ладно? Димка!
- Ась?
- Спать.
- О-кэ... Спокушки, пап. Спокушки, тёть Ларис.
Посуда помыта, фильтр прочищен. Свет погашен, супруги в постели.
Ещё на кухне – а, наверное, даже и раньше, на крыльце - Лёшка почувствовал, что грядёт семейная разборка - что-то случилось или просто накопилось по мелочи, как ржавая пыль в водяном фильтре. Очередное обострение в отношениях жены и сына было налицо. Как некстати. Лёшка и так привёз неприятные новости.
Шепоток со слезой:
- Лёш, я устала. Я уже не могу - как ни зайдёшь в туалет, вечно кружок обоссан...
- Лар...
- Что Лар! Димка никогда не поднимает кружок! Он нарочно меня унижает! Что бы ни приготовила - рожу кривит, всё не то, всё не так! Ссыт мимо унитаза, чтоб я вытирала за ним - я уже готова его просто избить. Не сдержусь однажды и врежу... Лёш, он совсем не слушается. Просто внимания на меня не обращает. Я ему говорю: ботинки почисть, большой уже мальчик. А он - ноль внимания. Как со стенкой...
- Ларкин, ну, у него возраст трудный. Не взвинчивай. Он же впрямую не хамит, не дерзит. Димка нормальный пацан, с ним просто поласковее надо, а ты как солдафон.
- Я солдафон? А у меня своего самолюбия не может быть, да? Своих проблем быть - не может? Поласковее... Тут с обеих сторон что-то должно быть - а то я с ним поласковее, а он об меня ноги вытирать начнёт. Если не хуже...
- Ну, он же пацан совсем. А ты взрослая.
- Да, взрослая. Чужая, неродная тётка. Я, знаешь, как вздрагиваю от его прикосновений? И сама его приласкать боюсь - я чужая, неродная! Мало ли что он при этом почувствует - я же не мать, мои прикосновения - не материнские, просто женские - понимаешь вообще о чём я?
- Э-э-э...
- Вот тебе и э-э-э!
Слёзы.
- Ларкин, ну что ты накручиваешь! Хотя... Может, ты и права. Извини. Я чурбан...
- Как и все мужики! И вообще...
- Лар...
- Подожди...
- Лар, Ленка звонила. Её освободили. Условно-досрочно.
- Что?
- Вот так. В субботу явится.
Тишина.
- Лёш... А может, и к лучшему? Она же нормальная - стихи, говоришь, писала и вообще... Она же мать...
- Нет. Это мой сын - только мой!
Тишина.
- Только твой, говоришь?..
Лара села.
- А ты часто его видишь? Кто с ним возится, кто с ним уроки делает? Кто его рисовать учил, лепить? Кто с ним играл всегда, спать укладывал, пока он маленький был, сказки рассказывал на ночь - ты? Ты же и не знал никогда, как с ним играть, ты вообще про него ничего не знаешь!
Тишина.
- Лар, я всё понимаю. Тебе тяжело. Я слишком много взвалил на тебя. Я, действительно, мало времени провожу с Димкой. Но я люблю его, ты же знаешь. Как я могу отдать его этой твари!
- Она его мать.
- Она родила его и бросила. На суде сама попросила лишения прав материнства. То есть, не прав, конечно - обязанностей. Это животное! Ты понимаешь? Это - жи-вот-но-е!
- Она спрашивала про Димку?
- Да. Говорит, соскучилась.
- Ну, вот видишь. Не такое уж и животное. Лёш, может, ты просто хочешь ей отомстить? Может, ты... Может, ты её ещё любишь? Ты иногда во сне...
- Лар, ты что! Сбрендила? Какая, к чёрту, любовь!
- Да это я так... Извини. Конечно. Но ты же любил её когда-то - зачем быть жестоким? Плохая Ленка, не плохая, но она мать. А я...
- Лар, это всё пустое. Она будет жить через стенку - полдома принадлежит ей. Недели не пройдёт - и ты сама её возненавидишь.
- Может быть. Пока я всё больше и больше ненавижу Димку. А он - меня. Как только Ленка появится, он меня вообще за человека считать перестанет. Я буду злобной, ядовитой паучихой, которая мешает папе любить маму. Я буду домашним тираном, деспотом, а она - святой изгнанницей. Представляешь, как она начнёт его обрабатывать? Она - мать, и будет стараться вернуть его любыми способами. Вдвоём они меня изведут, вытравят, как зловредное насекомое.
- Не сгущай. Димка тебя любит. Он просто рассеянный, а еду любит лёгкую, не то что мы с тобой. Ты просто устала. У вас ведь так долго всё было в порядке...
- А какой ценой, Лёш? Ты понимаешь? Ладно, давай спать.
Димка щёлкнул калиткой, взбежал на крыльцо:
- Тёть Ларис, я пришёл!
Бегом разделся-разулся.
Лара постаралась собраться.
- Привет. Иди, мой руки, борщ только-только подоспел.
- Я не хочу. Я по дороге чебуреков налопался. Я попозже.
Димка заперся в туалете.
- Ладно. Как в школе? - крикнула из кухни.
- Нормально.
Дом - как рояль, на каждый звук отзывается. И кричать-то незачем.
- Ну ладно... Дим...
- Аюшки?
- Мама твоя звонила. Приедет скоро.
Тишина.
- Ди-им?
- Что?
- Ты слышал?
- Ага.
- Ну, ладно.
- А она что, насовсем? Она же в тюрьме?
- Уже нет.
Димка вышел. Облокотился о стену. Задумчивый.
- Тёть Ларис... А она... Это... Здесь жить будет?
- Не знаю. Наверное.
- А-а...
- У тебя во сколько тренировка?
- В четыре.
- На чебуреках-то протянешь? Может, всё-таки поешь борща?
- Не-а. Я пойду, погуляю? Пацаны ждут.
- Ну, иди...
Оделся-обулся, хлопнула дверь, прочавкали боты по слякоти под окном.
- Блин, опять кружок обоссал, ну что ты будешь делать!
Она приехала в субботу - как обещала. Красавица. А Лариса так надеялась, что тюрьма и зона поест эту красоту ржавчиной, покорёжит, скрутит в узлы... Располнела только немного - на фотографиях выглядит лучше.
Лара только на фотках Ленку и видела, хотя поженились они с Лёшкой задолго до того, как его бывшую посадили - за грабёж. По-пьяни на улице отняла у подростка телефон. Вернее, попросила дать позвонить, но телефонный разговор превратился в пьяный скандал, и когда подросток стал канючить мобилу обратно, Ленка сначала послала его к чёрту, а потом и вовсе - ударила по лицу. По-мужицки. Сломала нос. А телефон той же ночью сдала за литр самогонки. Дали пять лет - и это ещё повезло.
Лара смотрела на красавицу бывшую сквозь занавеску. Сердце неприятно вздрагивало, горло сдавило...
Лёшка сгребал опавшие листья в кучу - к Ленке спиной.
- Привет соседям! - от своей калитки крикнула бывшая.
Лёшка обернулся. Лицом ослаб, глаза тёмные.
- Здравствуй.
Подошла.
- Не рад?
- А что, есть повод?
Глянула задорно:
- Да ладно, Лёш, ты ж знаешь, я баба не злая, весёлая!
Тишина.
- Лёш, Димка-то дома?
- На тренировке.
- Я ему тут подарков понакупила. Даже не знаю. Понравятся, нет ли... Три с половиной года не виделись!
Обозлился, кажется. Раздражает она его.
- Вы и раньше, бывало, подолгу не виделись.
- Ну, зачем ты!
Тишина.
- А где твоя-то? Я и ей хотела что-нибудь... Да подумала, в рожу ведь швырнёт.
Оглянулся на окна.
- Лен, давай каждый сам по себе. Нам от тебя ничего не надо. Димку ты сейчас за две копейки купишь - дело ясное, но сама подумай - надолго тебя хватит? Второй раз он тебе предательства точно не простит. Может, не будешь вот так-то с ходу на шею бросаться?
Взъерепенилась:
- Какой рассудительный! Предательство! Не простит! Тьфу!
- Да уж не жопой думаю - головой.
- А я, значит, жопой. Ну, ладно, бывай. Родные пенаты заждались. Супруге привет.
Она прошла в калитку и скрылась на своей половине. Лара услышала, как лязгнул замок, скрипнула дверь, как бывшая протопала по квартире, скрипя, матерясь и чем-то шурша, и в голове брезгливо и зло пронеслось: "Чёрт, как всё слышно-то! Как мы жить-то будем теперь!"
Лара убежала на кухню - подальше от комнат, смежных с той, чужой половиной, и затаилась - подумать, понервничать, а там, глядишь, и поплакать.
- Ма-ам? Ты дома?
Димка топтался в прихожей, открыв дверь нараспашку, но не решаясь войти.
- Не-а. Я здесь.
Ленка вышла, включила свет в коридоре.
Димка зажмурился.
- Привет.
- Привет, Димуль. Ну и здоровяк же ты! Говорят, спортсмен?
- Ага. А почему здесь не дома?
- Красавчик... Ну-ка, дай погляжу, - она коснулась его лица руками, загородила собой от яркой лампы, заглянула в глаза, - Весь в отца!
Тишина. Димка замер - не спугнуть бы эти руки.
- Как с этой-то? С мачехой? - спросила Ленка, продолжая его разглядывать.
- Да ничего... Она добрая, солнечная...
Тонкие прохладные пальцы на пылающих висках. Неловко, не имея привычки, Ленка гладила сына по волосам, по пушистой, румяной щеке.
- Это как? - рассеянно спросила, не вдумываясь. Не до того.
- Ну...
Было видно, что и Димке сейчас не до мачехи, просто вырвалось: "солнечная" - справедливости ради. Сказать и забыть, закрыть тему.
- Мамой зовёшь?
- Нет.
- Что ж так?
- Да так...
Тишина.
- Что так долго не приходил-то? Не пускали?
- Да нет... Так уж... Я ждал, чтоб тётя Лара с папой ушли - слышно ведь всё, а я... Она и так на меня всё время обижается. Я не хочу, но так получается. И папе незачем слышать.
Встрепенулась, кинулась в комнату:
- Ой, Дим, я тебе тут...
- Не надо, мам, - Димка торопливо перебил её, взял за руку, - Я вот что спросить хотел: если я от папы к тебе попрошусь - это можно?
Тишина.
- Дим, я... Да, конечно, только вот...
- Что?
- Я пока на работу не устроилась... А тебя ж кормить на что-то надо.
- Но ты же устроишься?
Тишина.
- Мам, я с тобой хочу. Я там чужой, я им мешаю, не нужен я им! Папки вечно дома нет, а тётя Лариса меня не любит. Она и не ругается на меня даже. Я как пустое место. Она - правда! - солнечная. Но мне её не нужно. Ни злой, ни доброй - никакой.
Слёзы в глазах.
- Потерпи немножко, Дим. Я что-нибудь придумаю.
- Лёш, Димка пропал! Я уже весь посёлок оббегала. Нет нигде, и не знает никто, куда делся. У этой тихо. Я стучала - вроде, нет никого. Может, он с ней куда...
- Вот паскуда! Да стопудово - смоталась куда-нибудь и его прихватила!
Дзынь...Телефон.
- Алё... Димка, ты где? С какой ещё мамой, ну-ка дай ей трубку!.. Ты что творишь, гадина! Что? Я и не собираюсь искать - менты найдут, это их работа. Я прямо сейчас иду в отделение и пишу заявление о похищении ребёнка... Нет, он ещё ребёнок и ты не имеешь к нему никакого отношения, ты просто живёшь по соседству. Всё. Суши сухари, собирай тёплые вещи.
Тишина.
Лара подошла, обняла за плечи.
- Лёш, успокойся. У меня вот наоборот - камень с души. Не утонул, не убился, не нюхает клей где-нибудь в колодце. Она - мать. Ничего с ним плохого не случится.
- Да? А если они в притоне каком-нибудь? Кто сейчас рядом с ним, что за люди? Воры, убийцы, наркоманы, дегенераты...
- Ну почему обязательно...
- Потому что она такая. Или ты можешь представить её в кругу милых, интеллигентных людей? Очочки, пиджачочки...
- Слишком даже могу. С тобой представить могу. Без очочков и без пиджачочков. А ты? Нет?
- Да пошла ты! Совсем уже спятила от ревности своей идиотской!
Лёшка вышел, шарахнув дверью, заглянул в сарай, взял топор и лопату - кинул в багажник машины.
- Лёш, ты куда?
- В милицию.
- С топором и лопатой?
- Да нет, это я так...
И опять колдобистая долгая дорога, и опять ночной молебен фонарей и одиночество...
Даже не одиночество - хуже. Димка свернулся калачиком на заднем сиденье, делает вид, что спит.
Ленка струсила, сбежала. Сына Лёшке возвращал седой армянин, клявшийся внуками, что он в этом деле ни при чём - просто попросили, мол, за парнем приглядеть до приезда отца.
Лёшка никак не мог понять, почему Димка злится на него. Ведь это мать его в очередной раз предала, обманула, бросила! Всё это просто голове у него не укладывалось.
Остановил машину, повернулся в кресле:
- Дим, скажи, тебе плохо со мной живётся?
Тишина. Долгая, упрямая.
- Не с тобой! Тебя нет никогда! Я живу с тётей Ларой, а ты - сам по себе! Я хочу жить с мамой, понятно?!
Лёшке в голову так и шарахнуло.
- Твоя мама - пьянь и шлюха! Она от тебя отказалась! Отреклась! Она тебе - никто!
- Она не могла по-другому. Она слабая. Я ей нужнее, чем тебе.
- Но она же снова тебя бросила! Сбежала!
- Это всё ты! Это ты так сделал, чтоб она сбежала!
Тишина.
Лёшка отвернулся. Посидел пару минут, завёл машину, тронулся.
Пока Димка блаженствовал в обществе любимой мамы, Лёшка рыл ей могилу в лесу. Остервенело копал, рубил топором холодную землю - и думал: "Убью! К чёрту ментов! Просто убью и зарою здесь, как издохшую кошку. И никто никогда не найдёт..."
И тогда ведь, много лет назад - во время развода - он отнял у Ленки сына. Угрозами, уговорами, шантажом... Просто удобнее было потом вспоминать всё немного иначе и выставлять Ленку не только плохой женой, но и матерью никудышней. А она ведь тогда Лёшку ещё любила - нелепой ****ской любовью, но всё же. Да и он её, наверное, тоже - шут его знает, мужчины - странный народ.
Димка прав - это он, Лёшка во всём виноват. Ведь мог же он тогда повернуть всё иначе! Это он впустил тишину в их дом.
Иной раз вот так встанет перед тобой - мёртвая - взглянет в глаза... И ледышка в сердце вдруг треснет. И рванёт на свободу страшное, неживое, нездешнее, беспамятное...
Но это только секундная слабость, сейчас пройдёт. Он сделал всё правильно - и тогда, и сейчас. И иначе было нельзя.
Через пару недель она опять появилась. Пьяная вдрызг, но тихая. Заперлась у себя, и - ни звука.
Лёшка увидел из машины свет в её окошке и даже во двор заехать не смог - так руки затряслись от злости.
Взлетел на её крыльцо, забарабанил в дверь.
Вышла.
- В следующий раз я тебя просто убью! - прохрипел он, - Уже и яму в лесу выкопал - учти...
Запятая кривой улыбки в ответ.
- Напугал ежа голым задом!
- Что-о?! Что ты сказала?!
Ленка подошла к Лёшке вплотную и глянула в глаза так, как глядела в них каждый вечер сама тишина.
- Знаешь, как я хочу, чтоб ты меня убил! - прошептала она исступлённо, - Для меня, может, и счастья другого нет. Я на зоне часто себе представляла, как ты - меня - ножом... или молотком - так больше кайфа, хоть и не благородно. Чувствовать, как ты из меня жизнь изгоняешь... Навсегда... И так больно! А я думаю: наконец-то! Будто поп на исповеди мне грехи отпускает. Только на исповеди понарошку. А вот молотком - по-настоящему. Аж тело поёт - сквозь боль, вместе с болью, через боль, голосом её! Но нельзя. Тебя же посадят, а я не хочу. Я люблю тебя, Лёш. Очень люблю. Тебя одного. Ну, ещё Димку, конечно... Но тебя больше. Я никудышная баба. Знаешь, что со мной было, когда узнали, что "лишенка", да ещё сама от ребёнка отказалась! От скуки у людей справедливость превращается в страсть. От голода в эмоциях, чувствах, удовольствиях. Справедливость - всё, что остаётся... Лёш... Я понимаю, что жизнь тебе испоганила. Но... Ведь ты уже отомстил! Зачем тебе ещё и ещё!
И опять тишина. В голове трескучая муть.
Со своей половины на крыльцо выбежали Димка и Лара.
- Ты меня вспоминай хоть иногда без злости, - устало кивнула Ленка в сторону Лёшкиной половины, - Там, в своём светлом... Не сейчас - так хоть когда сдохну. Тогда ведь можно будет, да?
И закрыла дверь.
Лёшка понуро поплёлся к машине. Не дойдя, вдруг будто бы опомнился - громко сплюнул в лужу и крикнул через плечо:
- Актриса! Мать твою…
Это случилось в магазине - неделю спустя. Ленка покупала бутылку, уронила мелочь. Присела собрать её с пола - перед глазами стройные ноги в гламурных сапожках. Подняла глаза - Лара перед ней. Над ней. Смотрит брезгливо сверху вниз...
Ленка резко распрямилась, сверкнула глазами. Обернулась к продавщице:
- Нинок, у тебя скотч в канцтоварах есть?
- Как не быть - конечно, есть.
- Дай моток…
Лёшка был на работе, когда раздался этот звонок.
Пьяный, горький голос в трубке:
- Привет, Лёш.
- Что надо? Я занят.
- Прощаюсь, Лёш. Отмучился, считай. И я отмучилась. Не поминай...
- Не вздумай в доме повеситься, нам с Димкой и Ларой там ещё жить.
- Ага. Я в трансформаторной башне на эти хреновины кинусь, по которым ток идёт. Глядишь, и хоронить нечего будет - от хлопот избавлю...
- Хватит. Надоело. Всю жизнь трагедии разыгрываешь. Решила сдохнуть - давай. И нечего мне нервы трепать.
Пьяный смешок.
- Эта трагедия будет не то, что все прежние... А-ну... – в динамике скрип и скрежет, - Слышь, с тобой тут ещё есть кому попрощаться!
В трубке затрещало громче.
В голове мелькнуло: "Димка..."
- Лара?! - крикнулось в голос.
- Лёша, сделай что-нибудь! Она с ума спятила!..
И вновь тишина – только хрипы и шорохи.
- Слышал? Спятила! Сначала хотела уйти по-людски, а эта тварь... Сама напросилась! Я её… бутылкой по башке – того… скотчем руки скрутила, и сюда… Ага… Слышишь меня? Любовь моя стоеросовая! Вот обнимемся сейчас - две жены твоих - да и кинемся!
Лёшка нажал отбой, набрал номер сына:
- Димка! Ты уже взрослый, ты справишься, я знаю...
Димка с ломом наперевес в шесть секунд оказался у башни - в тапках, домашних трениках и футболке.
Взлетел по витой лестнице, с размаху всадил лом в щель между дверью и косяком, налёг - дерево хрустнуло, что-то звякнуло, и вот он уже внутри.
Мать сидела на сваренном из арматуры балкончике, в одной руке вяло бултыхалась недопитая литровка водки с заляпанной кровью этикеткой, в другой хрипел телефон. Глаза у неё были совершенно бессмысленные, неживые, но, увидев сына, Ленка вроде очнулась.
- Димка!
Рядом, извернувшись на шум, лежала тётя Лара - вся в крови, руки стянуты скотчем.
Димка подбежал к мачехе, распеленал ей руки, помог подняться. У матери забрал бутылку и телефон:
- Ало! Ало, пап! Слышишь? Всё в порядке, все живы, идём домой...
А что дальше? А дальше - снова жизнь, снова слова, снова хрупкие белые дни; тишина, пустота вселенной, бескрайняя чёрная ночь… И солнечный зайчик на стенке фарфоровой чашки - до следующей блажи – своей или чьей-то, ведь с кем-то у тебя навсегда, навеки, нерушимо - одна тишина на двоих.