Посвящается Питерскому псу Бонусу
Мамкино молоко было вкусным. Новорожденный слепой кутенок, размером с ладошку, причмокивая беззубой пастью, с упоением сосал и постанывал от счастья. Рядом копошились братья и сестры. Крупная, с рыжими подпалинами овчарка лежала в гнезде и розовым языком вылизывала щенят. Она изредка вскидывала большую лобастую голову с остроконечными ушами и с мольбой смотрела на хозяина.
Мужчина в годах, плотного телосложения, с крепкими сильными руками, с укором выговаривал собаке:
– Чего зыришь, Герда? Вину чуешь? Чего делать теперь? Мать! А ты куда смотрела? Говорил, ведь, на вязку только с Графом вести! А вы чего натворили?
– Ну, что теперь, отец…Чего шумишь… Не доглядели… И где она успела, ума не приложу…
– Успела вот. По всему видать, после Графа еще кавалера себе нашла… Из всего помета два, явно, чужие – порода не видна…
– Топить будешь?
– Не знаю пока….
– Может, оставишь? Ивашовы щенка просили. Им любой подойдет. Не для выставок, для ребятишек берут…
– Поглядим….
Хозяин за шкирку взял раздувшегося от молока щенка, толстыми пальцами раскрыл пасть, помял лапки, не сильно встряхнул. Щенок молчал. Через секунду теплый пушистый комочек был возвращен в гнездо. Сильные руки щупали другого кутенка. Тот, как только оторвался от мамки, заскулил, заплакал, тоненько повизгивая и дрожа всем телом. Плакал он недолго. Много ли надо только родившемуся, чтобы отправиться в собачий рай? Немного. Хруст шейных позвонков, секунда, и обмякшее мертвое тельце уже лежит в стороне.
– Ну что, отец?
– Кобелька оставил. А «это» закопай во дворе. Да смотри, чтобы ребята не видели…
Через полтора месяца непородистого, но бойкого щенка передавали в другие руки. Новыми хозяевами оказались семилетние «братовья – близнецы». Старший, Антон, был парнишка с норовом, жестковат, груб. Младший, Ванька, что родился на полчаса позже, от брата отличался, как лед от воды. Жалостливый, мягкосердечный, ласковый парнишка. Отрада матери, стыдоба отцу. Ванька принял щенка, завернул его в драное покрывало, спеленав по шейку, и закутанного, поднес мордочкой к своему лицу. Кутька, улыбаясь во всю пасть, и показывая остренькие, как иголка, зубы, тут же ткнулся мокрым черным носом в подставленную щеку хозяина и от полноты чувств радостно облизал язычком. Хозяин Герды скупо улыбнулся в седые усы, положил крепкую руку на плечо мальчонки:
– Ишь, ты….Хозяина признал… Ну, Ванька, на тебе теперь собака. Будешь делать, как я говорил, получишь хорошего пса. Защитника.
– Дядя Егор! А он большой вырастет?
– Конечно! На мать посмотри! Герда же большая?
– Да…
– Ну и твой, когда вырастет, тоже большим будет. Корми хорошо, да гуляй больше… Ну и заниматься с ним надо, если хочешь, чтобы толк был. Понял?
– Понял.
Через полгода стало ясно: собака – урод. Подросший щенок с головой и телом взрослой овчарки, бегал на маленьких кривых лапках, крепеньким пузом чуть не касаясь земли. Антон щенка не взлюбил. При случае пинал, не жалея. С довольной улыбкой наблюдая, как взвизгивает пес от ударов и пытается укрыться в плохонькой конуре. Мог хлестнуть ремнем. Мог оставить без воды на весь день под раскаленными безжалостными лучами июльского солнца. Ванька своего верного друга защищал и пестовал, как мог. Подставлял под ремень тонкие ручонки, принимая на себя хлесткие удары. Подкармливал колбаской, тайно взятой с домашнего стола. Купал, наливая теплой воды в старое корыто. Вычесывал шерсть, выдирая намертво прицепившиеся репьи и колючки. Водил гулять на заброшенный пустырь, освобождая четвероногого друга, часа на три от опостылевшей цепи… Ванькин отец и брат собаку намеревались выгнать. Их не волновало, что маленький уродец был на редкость смышленым и понятливым псом. Яро-злобным к чужим и беспредельно ласковым с Ванькой. Ванька за друга боролся. Да только очень трудно защитить свои права, если ты пока сам совсем бесправный. Участь собаки была решена. Жестоко решена. В лютом декабре, когда за окном бушевала пурга, отец Антона и Ваньки принес в дом нового жильца.
– Вот, смотрите ребята! Чистопородный. С родословной взял. Этот уродом не будет! Вымахает, как надо! У него мать такая зверюга! Еле удержали, когда щенка забирал!
– Пап! У нас что, теперь две собаки будет? – изумленно спросил Ваня.
– Почему две? Одна. Кривоного вашего я еще утром за город вывез. На помойку. Хотел придушить сначала, а потом думаю, может бомжи словят… им нужнее…
– Ты! Ты! Как ты мог! Это же моя собака! Я тебе не разрешал! Дик хороший!!!
– Это еще что?! На родного отца голос повышаешь? Дерьмец! Я тебя, Ванька, за такие дела выпорю, неделю сидеть не сможешь! Сам подумай, на кой ляд нам страшилище твое? А тут пес чистой породы, вырастет, пойдешь с ним гулять – пацаны обзавидуются все!
– Не нужен мне этот!!! Я Дика хочу! Он хороший, он лучше!
– Мал еще, чего-то хотеть. Я как сказал, так и будет. Точка.
Весь январь и февраль, местные помоечные бомжи отбивались от вопросов худенького пацана, что со слезами на глазах, умолял сказать, где его собака. Мальчишка лазил по завалам. Не жалея горла, громко кричал: «Дик! Дик!». Оставлял мятую пятидесятирублевку с просьбой, если, мол, прибежит самая умная, самая хорошая собака по кличке «Дик», пусть они ее никому не отдают. Он ее выкупит. Ближе к марту парнишка перестал появляться. Видать отступился. Или нашел, что искал…
… Римма Степановна, завотделом по воспитательной работе, крепко сжимала микрофон в руках. Четким учительским голосом повторяла объявление по местной связи в родном техникуме.
– Ровно в 17.30 все старшие курсы собираются в актовом зале. Явка обязательна. К
неявившимся будут применяться административные меры. Повторяю…
Три подружки, одетые в ослепительно белые халаты, не смотря на запрет, спокойно покуривали в туалете. Плотный сизый дым не спеша уползал в форточку. Иногда, под порывом ветра, дымный клубок возвращался обратно. Девчонки небрежно стряхивали пепел в пивную банку и рассуждали:
– Ну что, пойдем?
– Попробуй не пойти. Слышала, что Римма сказала? Административные меры.
– И что будет, если я не пойду?
– Слушай, Наташка, ну откуда я знаю, чего Римма придумает… Но мне лучше два часа потерять, чем потом проблемы разруливать. На фига мне головная боль?
– Точно, Аленка. Нам через два месяца диплом защищать, черт знает, а вдруг аукнется? Риммочка мадам злопамятная. Лучше пойти.
– Все, уболтали. А кто знает, чего будет-то?
– Никто… ничего не …знает. После скажут. Пошли.
В большом актовом зале было шумно. Студенты и студентки перешептывались, переговаривались, махали руками опоздавшим. Гомон в зале не умолкал. Вот на лекторскую трибуну поднялась завуч. Поправила очки, постучала по микрофону, призывая к тишине, и объявила:
– Ребята! Вы представители самой гуманной профессии в мире. И эта лекция лучшее подтверждение правильности вашего выбора. Сегодня мы будем говорить о проблеме, связанной с морально-этическими нормами. Проще говоря, о поведении в обществе. Лекцию будет читать профессор, психолог Инга Борисовна Туева. Пожалуйста, прошу…
В течение двух часов дородная холеная женщина, с хорошо уложенной прической, в модном дорогом костюме, с ухоженными руками учила подростков добру и справедливости. Говорила о недопустимости жестокости ко всему живому. Призывала жалеть и сострадать. Быть милосердными. Приводила примеры из своей практики, убедительно доказывая, к каким последствиям может привести жестокость, злоба, равнодушие….
После прочитанной лекции зал вяло похлопал, потом шумной толпой студенты ринулись к раздевалке.
В широком вестибюле техникума, у батареи парового отопления пыталась согреться собака. Она все плотнее прижималась к теплым трубам, крутилась, зализывала перебитую лапу и ошпаренный бок. Печальными слезящимися глазами провожала тех, кто проходил мимо. В ее подведенном от голода животе время от времени бурчало. Собака дрожала и поскуливала. От недавно снятого ошейника еще остался след, и шерсть, не успевшая распрямиться, ровным спрессованным кольцом выделялась на шее.
– Аленка! Смотри! Собака!
– Наташка, у тебя бутерброды остались? Давай сюда. Я ее покормлю.
– Его, Аленка. Это кобель.
Собака жадно, почти не жуя, заглатывала протянутые на ладошке бутерброды. Сглотнув, она не забывала облизнуть пальцы кормилицы и опять голодными глазами смотрела на людей.
– Все, приятель, больше нет!
– Погоди, Натка, я ему колбасу отдам. Он же не наелся.
– С ума сошла! Докторской колбасой шавок кормить! Ты его еще домой возьми, то-то тетя Галя обрадуется!
– Слушай, а это идея! Правда, возьму. У него глаза умные, добрые. И несчастные. Ешь, пес, ешь! И мамке не скучно дома будет. Ешь, мой хороший… Щас пояс сниму, поводок сделаем и пойдем. Правда, пес?
Собака, словно понимая о чем речь, завиляла хвостом и негромко тявкнула. Строгий, полный возмущения голос, заставил вздрогнуть собаку. В вестибюле, гневно раздувая ноздри, стояла завотделом по воспитательной части:
– Это что за безобразие! Чья собака?! Немедленно уберите!
– Римма Степановна! Это мой пес. Мы сейчас уйдем.
– Как не стыдно врать, Волкова! Откуда собака взялась? Ты что, с ней на лекции ходила?!
И обернувшись к только подошедшей профессорше, добавила:
- Вы посмотрите только, Инга Борисовна! Животное грязное, больное, а они его в учреждение тащат! Еще лишай какой-нибудь подхватят, а мы потом отвечай! Выгоните ее немедленно!
– Римма Степановна! Это моя собака…
– Я, Волкова, с тобой потом разберусь! Отойди от собаки! Эй! Ну-ка, пошла! Пошла отсюда! Брысь!
– Что вы церемонитесь, Римма Степановна! Вот как надо!- и профессорша от слов, перешла к делу:
Холеные руки Инги Борисовны приподняли пса за холку, донесли до двери и резко выбросили на улицу, на еще крепкий мартовский мороз. Последним приветом был пинок дорогого кожаного сапога в раненый бок.
– Куда? Стойте! Отдайте, пожалуйста!
Бедный пес, ковыляя на трех лапах, плача от боли, переживая в очередной раз людскую обиду и несправедливость, убегал от каменного крыльца трехэтажного здания с красивой вывеской «Медицинский Техникум»…