Э.Мальц
СОЛОВЬИ И НАРЦИССЫ
После захода солнца безлюдная аллея курортного парка стала совсем темной. Было тихо, и только где-то наверху в листве деревьев заливались соловьи.
Опять начало покалывать сердце, и он присел на скамью. Рядом на клумбе цвели нарциссы, которых было так много, что весь воздух вокруг казался пропитанным их резким обволакивающим запахом.
Говорят, что запахи и звуки способны пробуждать яркие воспоминанья. Наверно, это правда.
…Тогда тоже пахло нарциссами, и пели соловьи.
Тогда… – Тогда он был моложе лет на двадцать, был здоров и полон сил. Ему, способному и везучему, всегда все легко удавалось. Родители тогда были живы, никто из близких не болел, и жизнь, не омраченная горем, не отягченная тревогой беспокойств и повседневными заботами, жизнь, озаряемая вспышками удач, была нескончаемым праздником, в котором каждый новый день дарил только радость. И, вероятно, поэтому ему казалось, что и все люди кругом должны быть такими же счастливыми, как он. А то, что в этом прекрасном мире кому-то может быть больно или плохо, он понимал только теоретически: умом, но не сердцем.
Был конец мая. Московская командировка успешно завершилась, а вечером ему посчастливилось попасть в Большой Театр, и в гостиницу он возвращался в прекрасном настроении.
Он доехал на метро до Измайловского парка, откуда уже на автобусе надо было добираться до расположенной где-то далеко квартиры, игравшей роль ведомственной гостиницы при учреждении, в которое он был командирован.
В Измайловском парке пели соловьи, и для него – горожанина– это было неожиданностью.
На автобусной остановке спиной к нему стояла женщина, державшая за руку девочку. В другой руке у девочки был букет огромных желтых нарциссов
–Мамочка,– говорила девочка,– как хорошо, что ты мне купила эти нарциссы! Ведь я очень-очень люблю нарциссы! Я так давно мечтала, чтобы у меня были нарциссы!
Около него остановились двое мужчин, и он обернулся в их сторону. Им было лет по тридцать. Один из них, широкоплечий и коренастый , с щеголеватой светлой бородкой, что-то оживленно рассказывал своему спутнику, возбужденно жестикулируя. Внезапно он, осекшись на полуслове, тихо присвистнул и вполголоса сказал:
–Эх, хороша баба! Жаль, что мне сегодня ночью лететь, а то бы…– и они оба уставились куда-то через его плечо.
Проследив их взгляд, он обернулся: теперь женщина стояла к нему лицом и с грустной улыбкой смотрела на девочку, которая, крепко сжав обеими руками букет нарциссов, старательно прыгала на одной ножке по полустертым «классикам», нарисованным кем-то на асфальте. Женщина и впрямь была удивительно, необыкновенно хороша. Он не мог оторвать от нее глаз. И, чем дольше он смотрел на нее, тем более неповторимо прекрасной она ему казалась. «Какие они обе счастливые,– подумал он.– и как, однако. повезло их папаше: такая красивая жена и такая очаровательная дочка, – да я бы им обеим каждый день покупал нарциссы».
–Ой, мамочка, у меня ремешок на сандалике порвался,– внезапно остановившись, сказала девочка.
–Позвольте,– он поспешно шагнул к ним, еще даже не представляя, что он будет говорить и делать в следующий момент. – Можно, я попробую помочь девочке? – Не дожидаясь ответа, он нагнулся, и девочка доверчиво оперлась на его плечо. Вынув из кармана перочинный нож, он провертел новую дырочку в оставшемся куске ремешка и застегнул сандалик.
–Спасибо,– сказала девочка – Немножко жмет, но это совсем не больно. Хорошо, что у вас с собой ножик оказался,– как у моего папы.
Женщина погладила девочку по голове и что-то сказала ему. Он смотрел в ее огромные серые глаза и куда-то проваливался, тонул в них, не понимая, что именно ему говорят. Наверно, почувствовав это, женщина улыбнулась и повторила:
–Спасибо вам. Мы весь день ходили по Москве. Дочка устала, а нам там от автобуса еще надо будет идти пешком.
–Да, конечно,– пробормотал он невпопад.
Женщина, предположив, наверно, в его словах какой-то скрытый смысл, добавила извиняющимся тоном:
–Да, наверно, я безобразница – уже так поздно, и ребенку давно пора спать, но мы, понимаете, приехали сюда издалека и в первый раз. Остановиться пришлось у дальних родственников, а мне и надоедать им днем неохота, да и хочется, чтоб дочка отвлеклась от всего и набралась побольше впечатлений.
– А мы сегодня были в Зоопарке,– сказала девочка,– и видели настоящего тигра. Он совсем, как киска, только большущий – пребольшущий. Сидит и жмурится. Мама говорит: «Смотри, Инга, какой страшный». – а мне совсем и не страшно – у него такая добрая-добрая мордочка. Инга – это меня так зовут. Правда, ведь, красивое имя? У нас во дворе ни у кого такого нет.
–Очень красивое.
– А у вас тоже красивое имя? Как вас зовут?
–Виктор.
–Да, тоже красивое имя. У нас во дворе есть только один мальчик по имени Витя. Но он еще совсем маленький. Я уже скоро в школу пойду, а он– только в ясельки.
Потом она вздохнула и добавила:
–И у папы у моего такое же имя. Я сразу так и подумала, что вас зовут, как папу, потому что у вас и голос на папин очень похож.
–Инга, ты лучше расскажи дяде Виктору о Зоопарке,–поспешно вмешалась мать.
–Хорошо, мам, но, правда ведь, голос очень похож?
–Инга! – одернула ее женщина.
–А папа тоже приехал с вами в Москву?– спросил Виктор и тут же по лицу женщины понял, что он сказал что-то не то.
–Нет,– ответила Инга и, насупившись, отошла в сторону.
– Виктор, ради Бога,– прошептала женщина, схватив его за руку.– Не надо ни о чем расспрашивать, и, прижав дочку к себе, она отошла от Виктора в сторону.
–Мамочка! Наш автобус идет! Ой, какой полный – я боюсь, что мои нарциссики могут поломаться!
Женщина, прижав девочку к себе, сделала неуверенный шаг в сторону, видимо, надеясь, что ей сейчас уступят очередь. Но освободившееся перед ней пространство мгновенно заполнилось другими людьми, и она оказалась еще дальше от площадки автобуса, который остановился перед ними, нетерпеливо пофыркивая мотором. Народу в нем, действительно, было много.
–Дядя Витя, вы ведь поможете нам с мамой? – спросила девочка, и Виктор, не дожидаясь согласия ее мамы, подхватил девочку на руки и, подсадив с передней площадки женщину, втиснулся вслед за ней в автобус сам. Двое мужчин – попутчиков, энергично работая локтями, ухитрились забраться в автобус вслед за ним, а потом дверь закрылась, и автобус тронулся.
Девочка старательно поднимала вверх свои нарциссы, чтоб их никто нечаянно не задел, и Виктор не стал опускать ее на пол, а продолжал держать на руках.
На следующей остановке несколько человек сошли с автобуса, и стало капельку свободнее.
–Давай-ка, сядем, – сказал Виктор,– вон целых два места освободились.
–Мамочка,– забеспокоилась Инга,– ты садись к окошку, чтоб смотреть,– ты же говорила утром, что здесь дома красивые. А мы с дядей Виктором сядем с краешку и будем разговаривать.
Женщина грустно улыбнулась и послушно пробралась к окошку. Виктор сел рядом с ней, посадив Ингу к себе на колени.
–Перебирайся ко мне, доченька, а то ты дядю Виктора совсем замучила.
–Нет, нет, что вы,– запротестовал Виктор , удерживая Ингу.– Сиди у меня, а мама пусть отдыхает. Расскажи, кого ты еще видела в Зоопарке.
–Еще там был бегемот. Он большой, толстый и ленивый – все время спал. А еще была зебра. знаете, такая полосатая-полосатая лошадка: одна полоска черная, другая – белая. И даже на мордочке черная полоска.– Так смешно!
–А какая она по-твоему, эта зебра: черная в белую полоску или белая в черную полоску?
Инга на минутку задумалась, потом убежденно сказала:
–Это, наверно, очень страшно и очень грустно – быть черной. А зебра ведь веселая и добрая, правда? Нет, ну конечно, у нее нарядная белая шкурка, и только потом, сверху на ней нарисованы черные полоски.
Виктор удивленно покачал головой и подумал, что после такого объяснения рассказывать что-либо о защитной окраске в животном мире – просто неуместно.
–Вот, смотри и учись,– сказал кто-то за спиной Виктора, – лихо парень работает, грамотно. Сейчас он охмуряет девчонку, а дальше – знаешь, как говорят: «путь к сердцу мужчины идет через его желудок, а к сердцу женщины – через ее ребенка.».
Эту пошленькую пословицу Виктору случалось слышать и раньше, но сейчас она его буквально взорвала, потому что приобрела конкретный и гнусный смысл: дескать, обмани доверчивую Ингу, воспользуйся тем, что в ее семье явно произошло какое-то, пока еще неизвестное ему несчастье, притворись, что тебе нужна она, а на самом деле – плюнь ребенку в душу, потому что нужна-то она тебе просто в качестве ступеньки на пути к благосклонности ее красавицы –матери.
Виктор резко обернулся. Сзади него сидели те двое мужчин, которые садились в автобус вместе с ним. Тот, что с бородкой, посмотрел на него с веселой ухмылкой и заговорщически ему подмигнул. «Эх, треснуть бы по этой откормленной физиономии,– подумал Виктор,– а, впрочем, что толку? Что поймет он, самец, путь ко всем чувствам которого лежит через его желудок? Вот, если бы можно было его с недельку не кормить, вот тогда…».
Автобус, равнодушно урча мотором, полз по ночной Москве, время от времени останавливаясь, чтоб выпустить наружу одних людей и подобрать других. Улица за окном была совсем незнакома, и Виктор понял, что свою остановку он проехал уже давно. Инга сидела, положив голову на грудь Виктору и закрыв глаза; казалось, она заснула. Ее мать отвернулась к окну и упорно прятала от Виктора свое лицо, делая вид, что рассматривает встречные машины.
–Спишь?– спросил шепотом Виктор. Девочка не ответила, и вдруг Виктор неожиданно для самого себя прижался щекой к ее затылку.
–Я не сплю,– тихо-тихо проговорила ему в ухо Инга.– Знаете, дядя Витя, у вас, правда, голос очень похож на папин, Но на самом деле вы на моего папу совсем не похожи. Когда папа приходил домой, он всегда был какой-то страшный, всклокоченный. От него пахло водкой, он ругался на нас с мамой и иногда даже дрался. И он никогда, никогда не брал меня на колени. А мне так хотелось,– она говорила все громче и громче, и казалось, что на последних словах ее голос уже зазвенел на весь автобус.– Я бы тогда вот так вот закрыла бы глаза, крепко-крепко прижалась бы к нему и сказала бы: «папа мой, папочка!».
–Инга!, – женщина вскрикнула, как от удара. Она широко раскрытыми глазами смотрела то на дочь, то на Виктора. Лицо ее было мокрым от слез. Она попыталась что-то сказать, но так и не смогла. Ее губы дрожали, и, закрыв лицо руками, она судорожно отвернулась к окну.
–Мамочка, ты не волнуйся, это я рассказываю дяде Вите, как Буратино встретился с папой-Карло и очень обрадовался,– неожиданно нашлась Инга.
«Ничего себе, сообразительная девчушка!» – подумал Виктор, но все же ему стало не по себе.
– Простите,– запинаясь, выговорила женщина через несколько секунд и уже шепотом повторила:– Простите!
Виктор не знал, что ему делать. Желая как-нибудь успокоить женщину, он потянулся, было, чтоб погладить ее локоть, но тут же, вспомнив слова бородатого, отдернул свою руку, как от огня.
– Я буду вам дальше рассказывать про Буратино, про папу-Карло и про Карабаса-Барабаса,– нарочито громко сказала Инга и тихо зашептала ему на ухо:
– Сейчас мамочку не надо утешать , она теперь часто плачет. И сегодня всю дорогу проплакала у окошка – вы же видели– я ее потому и попросила у окошка сесть, и она думает, что никто не видит, как она плачет. А когда придем домой, и никого чужих рядом не будет, тогда она совсем расплачется, и я буду сама ее утешать. Нет, вы не думайте, я умею.
–А знаете, дядя Витя,– и она стала шептать совсем тихо,– я вам скажу один секрет, только вы никому-никому не говорите. Мама всем людям говорит, что папа умер. И мне тоже так говорит. А я знаю, что на самом деле он вовсе не умер, а просто ушел от нас. Вы только мамочке не говорите, что я знаю. У нас во дворе у одной девочки папа тоже ушел. Это ведь бывает– взял и ушел к другой тете. Ну, а наш папа ушел к дяде.
–К какому дяде?– оторопело переспросил Виктор.
–К начальнику. Который шьет.
– Инга, милая, что ты такое непонятное говоришь? Может, ты мне лучше расскажешь что-нибудь о Зоопарке?
– Да нет же, дядя Витя, все очень даже понятно. Это в последнее воскресенье было. Уже стемнело, а папа все не приходил, и мама послала меня спать, потому что папа, когда приходит поздно, то уже совсем пьяный. Я, было, заснула, а потом проснулась и увидела, что к нам пришел какой-то дядя. Он был очень серьезный и даже чай пить отказался, сказал, что будет ждать папу. Я не стала говорить. что я проснулась, чтоб маму не огорчать. А потом пришел папа, и дядя сразу вышел из-за стола, пошел ему навстречу и что-то тихо ему сказал. А папа ему ответил: «я понял, начальник, что ты мне дело шить будешь» потом они о чем-то тихо говорили, и я поняла, что шьет этот дядя плохо, потому что папа все уговаривал его не шить. А потом дядя сказал, что им идти надо, а папа ответил, что идти по мокрому не хочет, и это было странно потому что погода-то была совсем сухая. Потом папа спросил, не дадут ли ему вышку, а дядя начальник ответил, что это решает не он. А зачем папе вышка, я не поняла – ведь папа никогда ни с каких вышек не прыгал. Когда они пошли, папа в дверях обернулся и сказал: «Все, Мария, кончилась твоя семейная жизнь», – и обозвал ее страшными словами. Они пошли, а мама так плакала, а ему ее и жалко не было. Я тогда перестала уже притворяться, что сплю, встала и пошла ее утешать. А она мне сказала, что папа умер. Я не стала ей говорить, что я все знаю, а только гладила ее по головке и утешала, утешала. Потом мы так вместе с ней и заснули.
Девочка вздохнула и замолчала. Виктор отер холодную испарину, выступившую на лбу, хотел что-то сказать и не смог.
–Конечная остановка! Приехали, товарищи пассажиры, – раздалось над ухом. Виктор вздрогнул и обернулся. Автобус стоял. Было тихо, все пассажиры, кроме них троих, уже вышли. Женщина сидела неподвижно, по-прежнему отвернувшись к окну. Виктор осторожно дотронулся до ее руки, она кивнула головой и молча встала. Потом они еще шли по каким-то переулкам; Виктор нес Ингу на руках, и она, обняв его за шею и держа около его лица пахучие нарциссы, доверчиво прижималась к нему, но все уговаривала спустить ее на землю, потому что она большая и тяжелая, и он устанет. А потом прошептала ему на ухо:
– Спасибо. Я так люблю на руках но я теперь уже ведь большая…
Наконец, они вышли на какой-то бульвар или аллею. Здесь тоже пели соловьи. Указав на небольшой двухэтажный дом, Инга сказала:
–Вот мы и пришли. Дядя Витя, пойдемте к нам в гости.
–Спасибо, но уже поздновато для гостей,– смущенно пробормотал он.
–Извините, Виктор,– вмешалась женщина,– не только поздно, но нам, к сожалению, и некуда вас пригласить – ведь мы сами в гостях. Простите меня и спасибо вам за все. – Ну. пойдем? Всего вам доброго, хороший вы человек.
Нехотя попрощавшись с ними, он прошел уже шагов тридцать по аллее, как вдруг услышал голос Инги:
–Дядя Витя! Постойте минуточку! Запыхавшись, она подбежала к нему и протянула свой букет.
–Дядя Витя, возьмите от меня на память мои нарциссы. Нет, вы не бойтесь, я у мамы спросила, и она сказала, что не обидится за то, что ее подарок я отдам вам. Возьмите – я хочу, чтобы вы помнили меня долго-долго.
Он хотел, было, отказаться от этого очень щедрого для девочки дара, но почувствовал, что своим отказом очень обидит ее. Нагнувшись к ней, он взял нарциссы и поцеловал Ингу в висок. Она на мгновение крепко прижалась к нему, а потом рванулась и без оглядки побежала назад к матери. Добежав, она обернулась и обе они, помахав Виктору, скрылись в подъезде.
В гостиницу он вернулся поздно. Заблудившись сначала, он не сразу сумел выйти к кольцу автобуса, а, когда, наконец, он это кольцо нашел, автобусы уже не ходили.
Наутро он, конечно, чуть-чуть проспал, но к своему ленинградскому поезду все-таки успел.
Больше он их никогда не встречал, но девочка с нарциссами на всю жизнь осталась в его памяти, а запах этих цветов всякий раз делал воспоминания о ней такими яркими, как будто все это было только вчера.
И так трудно было сейчас представить себе, что Инге, наверно, теперь столько же лет. сколько было ее матери тогда…
…Боль в сердце, как будто, утихла. Виктор поднялся со скамьи и медленно пошел по направлению к зданию санатория.
____________ ******* __________
Первоначальный вариант –1986 год, переделка –март-- апрель 2011г.
Небольшие комментарии для очень сегодняшнего читателя:
Начальник – принятая (блатная) форма обращения осужденных и подсудимых к любому официальному лицу;
Шить дело – на блатном языке –предъявлять обвинение, собирать обвинительный материал;
Мокрое (мокрое дело) – убийство;
Вышка– высшая мер наказания, то есть ( в 60-х годах) – расстрел, – наказание, к которому, как правило, приговаривали в те годы за убийство.