Ваня цыган
С голубями жизнь Егорки изменилась. Казалось, изменилась на «чуть», на два голубёнка, пищащих в цыганской голубятне. Но это «чуть» развернуло жизнь его на две половины. Как бы отчертило ему жирно на школьной доске два варианта мелом. По одну сторону Щербина с хутором, по другую он с дедом и цыганские голуби. Дед не бросал его. Остальные с картошкой, да с луком пошумев ещё день, на второй день успокоились. Пацаны опять играли в футбол, Кура шумела, Щербина лазил в лесополосе за каналом один, осень радовала последним теплом, всё было так, как всегда, только не было там Егорки. Егорка был на другой стороне, на цыганской. Цыганские голуби взяли над ним верх, пленили его, и уйти на свою сторону Егорке уже не представлялось возможным.
Не улицей первым днём, а задами вёз он картушку с луком, стеснялся хуторских своих, потому как страх быть обманутым главенствовал. От этого совестно ему было смотреть им в глаза, да в свои тоже. Как будто все знали о предстоящем обмане, как о деле обыденном, уже решённом, а он упрямый, стиснув зубы, этому не верил. И чем ближе подходили дни к тому дню решающему, тем страшнее становилось ему. Обманет ведь цыган. Обманет. Но вслух об этом он не говорил никому, даже деду. Потому, как верил, хотя и через силу, но верил и ждал.
В последующие дни он цыган не видел. Задерживался после школы надолго, бывало до темна, но они, как сгинули, одинокий амбарный замок на голубятне, прикрытая дверь в хату, да полынь по хозяйски густо обступающая дверь. И всё. Платка не было. В окне было пусто. Постояв, у двора немного Егорка уходил на зады, уходил от глаз чужих Дыдымовских и затаённо наблюдал оттуда за дверью и ждал.
А бабуля ждала его у калитки, затем выговаривала ему по первое число, он молчал, супился, тулился ближе к деду. Дед сглаживал ситуацию – защищал. Додельница, зыркала глазищами и, не говоря ни слова, убегала. Убегала на лавочку к девчатам, да и к Ромке тоже. Ромка говорил ему на днях о цыганах, говорил зло, сплёвываясь, и теперь Егорка решительно передумал с ним родниться.
Закипел Егорка среди недели. Страх обмана достиг апогея и как он ни старался, как ни прикладывал ухо от дороги к голубятне, там было тихо – ни шороха, ни писка. Его тянуло пойти по двору, подойти к голубятне поближе и прислушаться опять, но двор был обжит, он уже был цыганский. Расстроенный он шёл домой. Вспоминал первый день, когда он вёз цыганам картошку.
В тот день Егорке было хорошо: и с погодой повезло, и воскресенье было, да и хуторских он почти не встретил. Дыдымовку резанул задами и, как велел дед, рассчитался с цыганами сразу. Ваня-цыган вышел из закопченной хаты радостный. Может он радовался ему, может картошке с луком, но у Егорки дело было только до голубят. Только до них маленьких и беспомощных. Он уже не обращал внимания на взрослых голубей. Они были ему, конечно, не безразличны, но он побаивался скопцов. Хотя они и не тревожили голубей по хуторам, злорадствовали они по полям, ближе к лесу, но Егорке страшно было от мысли а «вдруг». Вдруг его маленькие осиротеют. А им ведь расти надо. Он считал их уже своими и поэтому гонять голубей, наотрез отказался.
Вдали над Прогоном над домом Васьки Пухова поднималась стая голубей. Поднималась лениво, сдержано облизывала крыши домов, боялась ветра, прижималась пугливо к земле, настырно искала голубятню. Васька Пухов гонял молодняк. Длинный шест с белой тряпкой на конце летал по всему подворью. Но, то ли день был не голубиный, то ли перекормил он их, но голуби не шли в небо, Васька с психу саданул шестом по крестовине, голуби вздрогнули в полёте.
- Смотри теперь, Егор!
Ваня преобразился. Лицо его в саже, которое он тёр машинально, как будто старался сбить на нём невидимую плёнку, сияло азартом. Засунув в рот, чёрные от копоти пальцы Ваня свистнул. Свист, гонимый ветром с Дыдымовского бугра от цыганской хаты, через Куру, над камышами пролетел резким звуком и уткнулся в Прогоновский бугор и рассыпался в небе над Васькиной голубятней. И голуби пошли. То ли от испуга, то ли от завораживающего Ваниного свиста. Но они пошли от круга к кругу набирать высоту.
Васька Пухов кинулся сразу и это спасло его молодняк. Старый лётный костяк в спешке поднятый за молодняком накрыл его, прижал к земле, а старые голуби резвясь в высоте пошли кругами в небо. Ваня улыбался.
- Ладно, щас мы у тебя старых посадим!
Ваня свистнул ртом. Белесые зависли, но не высоко, Ваня свистнул ещё - белесые по ниточке стали карабкаться в небо. Васькины голуби заметили их. Круги их стали шире, обхватнее. И как только они собирались слиться с белесыми, Ваня свистел, и белесые опять упрямо карабкались в небо. Казалось, для них нет предела высоты, Васькины голуби сдались, лишь одна пара упрямо держала высоту. Ваня свистнул в последний раз, Свистнул пальцами. Две пары смешавшись, ушли в небо. Егорка сопел, опять жар от волнения давил ему горло. Он понял всё. Белесые уводили лучших Васькиных голубей. Уводили на фантастическую для Егорки высоту. Они уже мерцали в небе. Большие Ванины глаза, кажется, поглощали всё: и голубей, и небо, и Егорку рядом. Руки его немного дрожали и сам он, вытянувшись в струнку готов, был рвануть за ними в небо.
- Егор, щас свистеть не надо.
Прошептал цыган. Егорка понял. Голубям надо налетаться. А потом фифти - фифти, кто кого первым посадить. Он видел Ваську на голубятне, шест лежал рядом, уставший молодняк, сидел уже на голубятне, старые голуби, изредка уходя против ветра в «столб»*, уверенно садились по одному на крестовину. Прогоновские пацаны, высыпав на бугор кучей, вглядывались в небо, размахивали руками в их сторону, шумели. Момент истины ещё не наступил. Наступит он по команде цыгана. По свисту его голуби пойдут на посадку. Это знали все и с напряжением ждали развязки. Куда сядет отбившаяся Васькина пара? Посадит ли её цыган в свою голубятню? Или Васька, подняв своих, успеет её перехватить. У каждого из них был свой козырь. И каждый свято в него верил.
- Как только Васькины устанут, начнут отваливаться, тогда только, Егор, своих садить будем.
Егорка опять понял цыгана. Понял сразу, как будто это было у него в крови и издавна. И движение неуверенное Васькиных голубей он почувствовал вместе с цыганом разом. Васькины голуби дрогнули, сложив крылья лодочкой, стали медленно терять высоту. Цыган засвистел. Белесые, мгновенно теряя высоту, провалились. Провалились, как в воздушную яму. И тут же выдали «столб». Васькины подхватили, две пары завертелись, закружились в голубом осеннем небе. У Егорки отпала губа. Он впервые видел такое захватывающее зрелище. На бугре уже не махали, держа руки козырьками, там любовались. Васькины голуби, устав опять лодочкой теряли высоту, цыган свистел и всё повторялось.
И всё же Васька проморгал, зевнул высоту, поднял голубей поздно. Последняя яма оказалась продолжительной. Белесые рухнули в неё, как в омут и зависли над самой цыганской голубятней. Закружились с Васькиной парой, завертелись, и губа Егоркина не успела захлопнуться, как они все сидели на крыше. Всё. Егорка вздрогнул. Пара Васькиных сизарей сменила голубятню. Сменила честно, по закону.
Прогоновские прибежали сразу, Васька отстал. Его долговязая сгорбленная фигурка только спускалась с бугра, а толпа кричала им, что это не по закону, что это не честно и таким образом можно заманить всё что угодно и скопца тоже. Насчёт скопца они, конечно, перегнули. Тот не стучится в дверь. Заходит просто и злорадствует.
- Егор ты не убежишь, если меня бить будут.
Руки у Вани уже не дрожали, он был натянуто спокоен, Егорке показалось даже, что это ему не в первой.
- Не убегу, но это не совсем честно. Ведь мы их сознательно заманили.
– Честно, Егор, кто ему мешал, вернуть свою пару. Спать не надо на крыше.
Ваня, конечно, хитрил. Пух был опытным голубятником и то, что он зевнул, виноват был не он, а цыган. Цыган знал голубей, он их чувствовал, он жил ими и то, что падение последнее будет затяжным, не знал кроме него никто и Пух тоже. И Пух зевнул, Засунув руки в карманы, такой же сгорбленный, как на бугре, глядя исподлобья в землю, он подходил виноватый. Егорка определил это сразу. Сейчас перед ним не было того заносчивого, самонадеянного, хитрого, жадного Васьки. Перед ними стоял обычный обиженный пацан.
- Что я вам должен……?
Он не договорил «за голубей». Он увидел, что у цыгана нет ещё выгула для голубей, да и крестовина, как валялась, так и валяется за сараем. И возможность быстрого захвата посаженной пары отсутствует напрочь. Вальяжно, выставив ногу, продолжил.
– Как расходится, будем?
- Да никак, ты Егору пару обещал и отказал, так мы её сами посадили.
У Егорки дрогнуло в груди. Дрогнуло и у Васьки. Он стал жалок. Пацаны советовали ему, пугнуть свою пару с голубятни – делов то. Но Пух молчал, смотрел на них, понимал, что козырь его кроется. Самим посажено голубей сколько. Почти до драки доходило. А на отдачу плох он был. Взрослые встревали, но по закону Пух прав был. Говорили долго, три рубля за пару – деньги не маленькие, пацанам от родителей потом задним местом трёшка эта обходилась. И всё же, неприязнь к цыгану, зависть к голубям его превысила часу весов над Васькиными безобразиями. Три рубля за пару с базара, были сейчас соринкой в глазу, а цыган с его непростыми голубями бельмом.
Один из пацанов свистнул. Голуби, вжав шеи, не колыхнулись. Пух молчал. Кинули камень. Васькин голубь взлетев, сел тут же.
– Всё, хватит!
Пух распрямился и впервые глядел им в глаза.
- Давайте так, если мои голуби не возвращаются до завтра - они ваши, и я отдаю вам за них любую пару из молодых.
– Если они наши, так они наши и менять их на молодых мы не будем, да Егор?
Егору стало страшно, впервые он попал в такой круговорот.
- Ваня, отдай им, они мне не нравятся. Твои намного лучше.
- Зря, Егор, пара хорошая, выгнать их, так полдня летать будут.
Егорке было не до них, он страшно стеснялся ситуации. Ему захотелось домой, к деду. Ему было жалко Пуха и он уже не обижался на него.
Толпа вставилась в него, ждала, а он молчал от нашедшего на него волнения. Потом мотнул головой: –«Нет». Цыган не оборачиваясь к голубям – свистнул. Пара Васькиных сизарей, взлетев, ушла к Прогону. Толпа ошарашено молчала.
– Егорка, приходи так, я дам тебе пару.
Потом они растопили печку. Ваня слушался Егорку и сказал, что он мастер. Сходили на Куру, притащили старую акацию на растопку. Пришла мать. Глянула, на них, не поздоровавшись. Цыганка была задумчивая, не как все, но Егорка её не испугался. Она сушила на комене сапоги из грубой дряблой кожи, внизу у подошвы раззявленные. За Ростовановкой грохотало где-то, видать там, был дождь. Потом они обедали, Ели суп и картошку жареную с луком. Цыганка, раскрасневшись от печки, устало им улыбалась.
Он уходил от них потихоньку, нехотя. Красный цыганский платок уже красовался в окне, и он на него то и дело оглядывался.
А теперь их нет. Какой день нет и спросить не у кого. Ведь они, что ветер в поле. Сегодня тут, а завтра там. Выходило ждать опять. И Егорка ждал. В школе трудно было. Нет – нет, да проскальзывало пацанячье ехидство. Но Егорка терпел. Николай Савельевич присев на корточки перед ним на физкультуре, спросил прямо.
- Мучаешься, Егор?
- Страшно, Николай Савельевич. Все говорят, обманет цыган, а я не верю.
- И правильно делаешь, Егор. Если не верить, то жить как?
Вот так и он думает.
К концу недели задуло. Ветер зло гонял лодки под бугром на водохранилище, хлопал ставнями, лез во все неприкрытые щели и к голубям под черепицу тоже. И Егорка решился. Набравшись духа, он пошёл по двору, пошёл, как по раскалённым углям. Казалось, со спины вся Дыдымовка жжет его злобными взглядами. Из-за угла мерещилась цыганка, Ваня сбоку. Вор. Ему стало страшно, как никогда до этого. Из голубятни, как бы сжалившись над ним, донёсся раскатистый голубиный рокот. Тут они. Знач, цыган не обманет. Егорка медленно попятился назад. Осторожно огляделся по сторонам. Дыдымовка была пуста. Успокоился.
В воскресенье, в назначенный день, Егорка с мамкой проснулся рано. Собаки ещё лениво брехали, скрипели калитки, тяжело ухали ворота, хутор просыпался. Ветер утих, первый лёгкий мороз посеребрил траву. Отец, гремя умывальником, мать с база удивлённо всматривались в него.
- Что случилось сынок, воскресенье ведь? Позаревал бы.
- Не, надо в Дыдымовку. Сёдня с голубями буду.
Он, почему то верил в это, а почему верил, не задумывался, ему просто легко было с этой мыслью, и он не хотел с нею расставаться.
Дыдымовка встретила его чистой травой. Изморозь оттаяла, солнце подымалось от Ростовановки, слепило глаза, когда он их вскидывал, он жмурился от него и спешил. С задов увидел Настю. Она открывала калитку с база, бабка её сзади шумела на гусей, на «иродов», ироды не спешили, с неохотой они просовывались в калитку по одному, степенно растекались по бугру, нехотя переговаривались, и лететь, как обычно, на Куру отказывались. Настя сонно улыбнулась ему. Он стоял уже давно. Ждал. Ему хотелось поговорить с ней наедине. Но «вин» перегородил дорогу, бабка шумела уже на него и Егорка сдвинулся. Настя, шугнув гусей, не оборачиваясь, пошла к дому.
– Скольки раз говорю, не кормите иродов поутру, ни, сыпнуть с постели и на работу, а тепереча ладу с ними не дашь, весь день у калитки сидеть будут. У, ироды!
Егорка улыбнулся. На самом деле бабка у Насти не злая, хорошая. Пирожками пол класса кормит. А сейчас он на неё злой был. Испортила встречу, а он о ней мечтал ночами, даже о голубях забыл, потому как радовался встрече.
Дверца в голубятню была открыта настежь, окно от платка пустовало, ноги у него стали ватные. Никого не хотелось видеть. Всё.
– Хлопчик, вчерась цыган их забрал со скарбом вместе.
Обида сзади саданула под дых, хороня последнюю надежду, Старушка, видать ждала его, она стояла сзади, но ему не хотелось оборачиваться. Он ещё раз обшарил взглядом дверку голубятни – замка не было. Не стесняясь, зашёл во двор, в хату – пусто.
Домой Егорка не шёл, а пробирался. Перешёл Куру через Прогоновскую кладку, обошёл сам хутор, чтобы не видеть Пуха, перешёл старую шоссейную дорогу по хуторам и по лесополосе за каналом добрался до хутора с другой стороны, со стороны станицы Советской. И оросительным каналом, прикрываясь камышом, да редким лаховником дошёл - таки он до хутора, до дедово виноградника незамеченным, где и нашла его додельница.
Уткнувшись, матери в подол, он готов был разрыдаться, но терпел, только шмыгал носом, как Щербина. Все молчали, жалели. Мать, не уставая, гладила его вихрастую голову.
– Ничего, сынок, всяко бывает, всяко.
Дед, молча, довязывал фатку.
– Внучек, гляди, твоя - то фатка почти готова, может ещё припустить к весне, дай Бог, взрослее будешь.
– Не, дедушка, не надо, маленькой я больше наловлю, ею, где хочешь подлезть можно.
– И то верно, да и внучка ею, когда, да подсобит.
В другое время он бы возразил и сразу, но глянув в любящие глаза сестрёнки, промолчал.
Продолжение следует.
«Столб»* - перевёртывание голубей через хвост с хлопком с одновременным набиранием высоты полёта