Глава Двадцать шестая. УДАР
Как ни бился Беллерман, как ни тщился осилить непроницаемую броню, укрывающую от взоров потаённую обитель, ничего у него не получалось. Овладев с помощью приборов многими секретами яснослышания, украденными у двух феноменов-уродцев Гийома Делагюза и Александра Тацитовича Каботяна, Владислав Янович научился извлекать из невидимого эфира миллионы мыслеформ. Он почти вплотную приблизился к тайне тайн – к прямой телепатии. Казалось, сделай ещё только маленький шаг, и заветная тайна будет раскрыта. Но именно этот шаг оставался непреодолимым препятствием на пути к полному контролю за мыслями человеческими. Послушные безликие инженеры секретных лабораторий в тысячный раз перепаивали микросхемы, яйцеголовые программисты переписывали программы, денно и нощно велись наблюдения и эксперименты. Результат оставался нулевым. По всем выкладкам выходило, что никакого монастыря, где прятались загадочный Владыка Василий, исчезнувшие Долины, целая рота ходоков из Сергиева Воинства и ещё несколько десятков всевозможных «калик перехожих», невесть откуда объявившихся в терзаемой грабительскими реформами стране, в природе не существует. Но Беллерман точно знал, что тайный монастырь есть. Его не могло не быть! И даже местоположение этой обители еретиков примерно было очерчено. Квадрат пространства в тысячу квадратных километров – не Бог весть что. Но поди ж ты, проникни туда! Запрашивать власти сопредельного государства, на чьей территории находился искомый объект, было бы возможным. Но тогда пришлось бы перед ушлыми эстонцами раскрывать многие карты, а этого делать никак нельзя. Оказалось, что договариваться с эстонцами – самое безнадёжное дело. Никому не ведомый мелкий народец, заблудившийся в медвежьем углу Европы, оказался самым упрямым, своенравным и несговорчивым. Ни под каким предлогом ведомство не могло получить официального разрешения на поиски на территории Эстонской Республики. А, видя активность интереса, напротив, эстонские полицаи сами предприняли дурацкую попытку проведения инспекции на своей территории. Как и всё, что делалось эстонскими спецслужбами, эта операция была исполнена аккуратно и топорно одновременно, никакого результата не получила, зато на столе у Беллермана лежал отчёт, написанный в вежливой, но жёсткой форме, из которого следовало, что все притязания «российской стороны» беспочвенны и неосновательны. Раздосадованный Беллерман предпринял попытки зайти, что называется, с тыла. Одну – через Русскую Православную Церковь, благо происходящий родом из Эстонии Патриарх, был человеком неглупым и понимал, что церкви не с руки перечить сильным мира сего в вопросах, напрямую не угрожающим церковной жизни. Однако, по странному стечению обстоятельств, дело пошло в другом направлении. Вместо того, чтобы сконцентрировать усилия на розыске окопавшихся еретиков, церковники стали налаживать отношения с русскоязычной паствой в Эстонии и оказались не там, куда их мягко направляли люди Беллермана, а рядом, километрах в двухстах от цели – в знаменитом Пюхтицком Монастыре, куда сам Патриарх нанёс официальный пасторский визит. Разумеется, после такого продолжать обрабатывать церковь было бессмысленно. Тогда Владислав Янович предпринял вторую попытку – через спецслужбы Запада. Здесь он рассчитывал на то, что стремительно интегрирующаяся в европейские структуры Эстония будет не просто гостеприимна перед ними, но и услужлива. Единственное, за чем следовало следить, так это за тем, чтобы западники не перехватили ценную информацию в свои руки. Пришлось задействовать рычаги Ордена Дракона, что означало неизбежную утрату монополии на информацию. Как ни крути, а среди братьев по Ордену сплошь потенциальные или действительные конкуренты. Несколько дней ушло на разработку такого текста запроса, из которого бы даже самые ушлые не смогли вытащить информации сверх той, которую Беллерман мог рассекретить. Результатом этой работы стал неожиданный для всех выездной саммит IPA – Международной Полицейской Ассоциации, проведённый в первых числах мая 1996 года в Тарту. Мероприятие слишком публичное, чтобы быть полезным для достижения целей профессора. Разумеется, они и не были достигнуты. Зато сам Беллерман получил приглашение к координатору Ордена, который в достаточно жёсткой форме раскритиковал работу «брата Владислава» по основным направлениям деятельности, упрекнув во внимании к отвлекающим мелочам. Беллерман едва удержался, чтобы не сдать свой секрет. В конце концов, на кону стояла вся его карьера, и кто знает, может, пожертвуй он тайной своих последних изысканий, сохранит большее, включая даже саму жизнь.
Дело осложнялось тем, что в «этой стране», где он был призван исполнять свои обязанности, происходили весьма бурные события, также требовавшие оперативного участия как по линии Ордена, так и по линии ФСБ. Марафон с выборами Президента едва не завершился полным фиаско команды, с которой у ведомства было заключено множество соглашений и договорённостей. До последнего момента было не ясно, качнётся чаша весов в пользу Ельцина или в пользу Зюганова. Пришлось даже прибегнуть к прямому нажиму на упёртого коммуниста, с чем блестяще справился «заклятый товарищ» Беллермана Целебровский. Зюганов, фактически одержавший победу в голосовании, от неё отказался, навсегда запятнав себя как трус. С этого момента им как фигурой можно было уже пренебрегать. Но путь к этому моменту был непрост и стоил нервов, времени и средств. А главное, общий политический итог был опять не в пользу Беллермана, а в пользу Целебровского. Получалось, что единственный козырь, которым обладает профессор, таков, что он не может им воспользоваться в полной мере, а его конкурент, тем временем, лишь укрепляет свои позиции как внутри ведомства, так и вовне. Необходимо было срочно что-то предпринимать.
В первых числах июня Беллерман под именем и с документами на некоего Лепо Убалехта в составе группы якобы коммерсантов из шести человек официально пересёк границы суверенного прибалтийского государства на микроавтобусе «Фольксваген» в районе Печор и, за полтора часа преодолев половину пути до Тарту, свернул на просёлок неподалёку от Пылва, взяв направление на север, в заветный квадрат. Просёлок уже через несколько километров превратился в малопроходимую тропку, и далее следовать автотранспортом было затруднительно. А впереди было ещё почти 20 километров до места слияния рек Ахья и Эмайыги, неподалёку от которого, по расчётам Беллермана, и находился заброшенный монастырь.
Разумеется, вояж группы Беллермана, не самого молодого уже человека, был шагом отчаянным, даже несмотря на завидную физическую форму и хорошую подготовленность к экспедиции. Но, пожалуй, впервые за долгие годы у профессора просто сдали нервы. Цепочка неудач сделала своё дело. Он решил самолично найти сбежавшего «Испытуемого» со всем его семейством и их непобедимого покровителя, чтобы в прямом столкновении либо выйти победителем, либо раз и навсегда покинуть поле боя. Ставки были сделаны. Ставок больше нет. Поэтому, когда «Фольксваген» окончательно увяз в раскисшем от паводка торфянике, рискуя погрузиться по самые оси, профессор принял волевое решение высаживаться и всей группой десантироваться далее пешком. Сопровождавшие его безропотные офицеры 13-го корпуса не выказали ни малейшего сопротивления, покорно выгрузили переносное оборудование, рюкзаки с провизией, планшеты с топографическими картами и компасами, средства спутниковой связи, приборы ночного видения, недоступное для просвечивания пластиковое оружие, которое они легко провезли через границу, и изготовились к марш-броску. Беллерман среди них был самым старшим, как по положению, так и по возрасту. Однако, одержимый азартом преследователя на финишной прямой, был бодрее и резвее остальных. Бросив машину там, где она увязла, они проделали по топкому бездорожью первые шесть километров всего за два часа, не сделав ни привала, ни остановки, и он возглавлял растянувшуюся по лесу цепочку.
Первый привал устроили на относительно сухой опушке, поросшей изумрудным мхом, выдающим неглубоко залегающую песчаную подстилку надоевшего уже изрядно болота. И в самом деле, когда после часового привала снова тронулись в путь, вскоре хляби под ногами сменились сухим шуршанием, и идти стало легче. Однако появилась новая напасть. Даже часто бывающие в лесу охотники или туристы мало найдут на земле мест, где в таком изобилии водились бы всевозможные ползучие гады. Хорошо экипированная на случай пешего марш-броска группа Беллермана, тем не менее, держалась настороже, что заметно повлияло на скорость продвижения. Буквально на каждом шагу из-под ног выскальзывали целые клубки гадюк и ужей, ящериц и прочих пресмыкающихся, а над головами закружилось невесть откуда взявшееся вороньё. Птицы покамест помалкивали, но самый вид этих извечных падальщиков навевал тревогу. Когда же одна ползучая тварь была обнаружена не на земле, а на ветке дерева прямо на уровне лица одного из спутников профессора, напряжение достигло апогея. Офицер непроизвольно отпрянул в сторону и выхватил пистолет. Профессор прикрикнул на него, но было уже поздно. Сухой щелчок выстрела, поразившего змею, эхом раскатился по лесу, и тотчас в небесах разлился такой отчаянный грай, что на мгновение показалось, будто издали приближается вертолёт. Несомненно, если кто-то охраняет монастырь на дальних подступах, то о приближении группы с этого момента он уже знает наверняка.
– Чёртов растяпа! – выругался профессор, поправил рюкзак на плечах и скомандовал: – Вперёд. Скоро начнёт темнеть.
Группа ускорила шаг, но теперь в её движении появилась нескрываемая нервозность, подчёркиваемая немолчным криком ворон, кружащих над головами.
Примерно через час змеиное царство осталось позади, зато перед спутниками выросла новая преграда в виде густых зарослей молодой крапивы выше человеческого роста, сквозь гущу которой кое-где красовались опасные шапки ядовитого борщевика. Зная, что ни при каких обстоятельствах с этим растением нельзя соприкасаться, а прокладывать себе путь придётся практически наощупь, группа была вынуждена настолько сбавить шаг, что следующий километр преодолевала чуть ли не три часа, и когда опасная «плантация» осталась за спиной, все были в изнеможении, и Беллерману ничего не оставалось, как объявить новый привал. В июньском вечернем лесу становилось уже зябко. Солнце явно вот-вот должно было лечь в свой дрейф вдоль северного горизонта, поэтически именуемый белыми ночами, но для дальнейшего перемещения эта «поэзия» была мало пригодна. Значит, объявленный привал должен превратиться в ночную стоянку, а с рассветом – снова в путь. Всё одно: те, кому надо, их уже наверняка засекли и к визиту готовятся. Беллерман скомандовал ставить палатку и готовить ужин. А сам развернул приборы, надел наушники и уставился в монитор. Во всей группе, кроме него, не было никого, кто знал бы секрет чтения мыслей по приборам. А, учитывая, что вышколенные офицеры чётко знали каждый своё место, профессор не стал уединяться в стороне, а повёл сканирование окружающего пространства на глазах у остальных. Они, как им было и положено, не проявляли к действиям шефа никакого повышенного интереса, занимаясь своим делом. Один разводил бездымный огонь в походном примусе, двое других разворачивали палатку, ещё один занял пост боевого охранения, а проштрафившийся выстрелом молодой человек отправился за ключевой водой. Вскоре был готов ужин. Беллерман махнул подчинённым рукой, мол, ешьте без меня, а сам внимательно вглядывался в монитор и вслушивался в звуки в наушниках. Ничего! Несколько разрозненных обрывков мыслей членов своей команды. В основном – о еде, поглощением которой в данный момент она занималась. Несколько отдалённых мыслей кого-то из местных хуторян. Что-то про сенокос, про засуху, про цены на бензин… Это не то… Ещё какие-то житейские разговоры. Вот мама общается с дочкой. Та ей дерзит, требует, чтобы мать, наконец, отстала от неё: ей уже пятнадцатый год, и она будет встречаться с теми мальчиками, которые ей нравятся, покуривать травку и выпивать… Глупости!.. Потом внимание ненадолго привлекли коллективные молитвы молящихся. Это уже теплее! Правда, вслушиваться в них стоило напряжения. Всякая мысль о Боге вызывала неприятную дрожь в руках и коленях, а тут коллективная молитва… Прослушав её с пару минут, Беллерман убедился, что доносится она издалека, очевидно, с вечерней литургии где-нибудь в Печорском монастыре или в какой-то другой церкви. Ничего интересного.
Снова долгое блуждание по эфиру. Сосредоточенное и бесплодное. Отряд уже поужинал. Офицеры прибирались и готовились к ночи по распорядку. И вдруг профессор явственно услышал голос, заставивший его вздрогнуть так, что это не ускользнуло от подчинённых.
– Ты ищешь встречи со мной, кощей, сын кощеев? На что она тебе? Или ты думаешь, что настал час твоего могущества? Так окстись, окаянный! Гордыня твоя приведёт тебя к погибели. Откажись от замысла своего, пока не поздно. Зде несть пути бесу и ворогу, бо едина твердыня сердца человеческаго непобедима еси. Отринь искушение бесовское и поверни вспять, тако обретешь надежду на спасение…
– Тебя ли слышу, Василий Соколов? – послал мысленный импульс очнувшийся, наконец, от оцепенения Беллерман и получил в ответ:
– Нету ныне сего имени на земли. Сам ведаешь, постригаемый уходит из мира, с новым именем новую суть обретая.
– Но ты же остался Василием! – не унимался профессор.
– Да, искусен ты во многом, – прозвучало в самой сердцевине черепной коробки ответное слово Владыки, – но того не ведаешь, Чьим Словом, Чьею силою, по какому праву именуют меня Бесов Изгоняющим. А ежели ведаешь, но упорствуешь, тем хуже для нас обоих. Отвечай же мне, зачем пожаловал, почто взалкал ты встречи со мной?
От этого грозного возгласа, ни с каким из слышанных профессором прежде в самых разных местах земли не сходного, мороз пробежал по коже. Даже сделалось на миг невероятно хорошо. Впервые, может быть, за всю жизнь соприкасается он – путь даже так, заочно – с соперником, какого не зазорно счесть равным себе по силе. Ярый азарт предстоящей схватки возбудил в недрах застывшей души Владислава Беллермана что-то забытое человеческое, идущее от древнейших мужских инстинктов. Так по осени сохатые самцы сходятся на поляне в предвкушении боя до первой крови. Так вскипает в груди матёрого волка холодная ярость при виде соперника, привлекающего внимание его волчицы. Так выходят на смертельное для многих из них токовище упоённые своею песнью глухари, в минуты токования становящиеся полностью и добровольно уязвимыми. Но великая и всемогущая Мать природа хранит их от полного исчезновения, удерживая даже лисицу от последнего прыжка, потому что древняя мужская сила в этот миг настолько овладевает слабой на вид птицей, что неизвестно ещё, каким окажется исход поединка. Сжав двумя пальцами ручку настройки эфира так, что, кажется, вот-вот что-нибудь хрустнет в чутком приборе, профессор ощутил подкатывающую снизу горячую волну, придавшую ему сил, и ответил голосу:
– Я должен получить Книгу и своё творение Андрея Александровича Долина.
– Эко ты, бес, возгордился! Да кто ты еси называть образ и подобие Бога своим творением? Какая сила вложила сии безумные мысли в несчастную голову? Ты думал, путая и сбивая с пути человека, можно поработить его душу? Ты, наивный, считал, что не несть бо на земле сил, могущих протянуть руку заблудшему и вывести его к свету? Как мог ты, муж учёный, наделённый Создателем умом изрядным и вкусивший многие знания, уверовать в такую глупость? Вкупе с присными ныне вы насилуете и сбиваете с пути целый народ. До чего ж слепы вы! Всей совокупной силы вашей не хватит стереть этот народ с лица земли. Вы несколько сот тысяч душ ввели в соблазн и запутали, ещё несколько десятков тысяч душ погубили безвозвратно, вы несколько миллионов жизней унесли на тот свет, ещё несколько миллионов ждут той же участи. Но сие не токмо не весь народ, а и не ядро его! Как вы не уразумеете? Сколько ещё жертв возжаждали вы принесть на алтарь чернобожий, наивно зря в том залог своей окончательной победы! Но знай, лукавый, не будет её. Ибо, задумайся только, едва только такая победа окажется возможной хотя бы на миг, вселенная прекратит существование, ибо утеряется смысл оного!
– Кликушествуешь, Василий, – нашёл в себе силы возразить Беллерман, – Наоборот, все прежние смыслы уже утрачены. Тысячелетия ведомое вашими пастырями человечество подошло к краю, за которым ничто, пустота. Не ваш ли Спаситель, пришедший с мечом в этот мир, поверг все народы в века противостояний и невежества? Не Его ли именем на земле пролито много крат больше крови, чем за две последние мировые войны? О чём вообще может говорить со мною человек, молящийся давным-давно мёртвому богу? А мы, пришедшие вам на смену, наоборот, несём человечеству полное избавление от иллюзий, его очищение и просветление в разуме и силе. С нами космические технологии, с нами бионика, с нами генетика, с нами экологическое развитие, с нами грядущая полная гармония, в которой скоро не останется места для пустых конфликтов между обманутыми вами и вашими предшественниками людьми!!!
– Лжёшь ты, нечестивец, и сам ведаешь, что лжёшь! – спокойно возразил Отец Василий Бесов Изгоняющий, – Ведомо тебе, что именно твои предшественники, такие же одержимые бесами гордецы, лжецы и стяжатели благ земных исказили и извратили Слово. Зане их потомки ныне с ног сбиваются, абы отовсюду изъять крупицы изначального знания, в Слове запечатленного. Вы взалкали сделать так, чтобы, кроме вас, никто на земле не имел вести о единстве неба и земли. Вы взалкали полной власти над стадами человеческими, средь коих ни едина душа живая не смела и посягнуть на знание. Сие ваша единственная цель. Оттого и принесло тебя сюда, несчастный. Ты и сам не ведаешь, какие силы гонят тебя. Ты думаешь, что действуешь по собственной воле, но именно воли нет у тебя. Ты лишён её, как лишён раб. Такие же кощеи и стяжатели, как ты, проникли в лоно церкви и заставляют всякого прихожанина чувствовать себя рабом. Именно они заставили паству выучивать молитвы, в коих через каждое слово повторяется «раб Божий». Стоит только заменить привычному ко внутреннему рабству человеку одно слово, и на месте Творца нашего уже вы, ваше ведомство. Он и не заметит, как вместо «раб Божий» станет заученно повторять «раб ваш». Истинно, сие суть ваших подмен. Но вам не совратить всей паствы, как не победить всего человечества. Ваши грёзы о мировом господстве, из века в век выкликаемые на разные лады, пребудут грёзами. Ибо вы безумцы, вы одержимые. Не может господствовать в мире сем никто, кроме Бога. Но и Его господство в свободной воле созданий. А этого вы и не можете понять, жалкие слуги Прародителя зла!
– Оно, конечно, речь твоя горяча. Я понимаю, отчего за тобою идут сотни людей, – не сразу мысленно начал выстраивать возражение Беллерман, а у самого словно улыбка засияла на губах. Но нет, лицо его оставалось каменным. Никто из сопровождающих его не должен был догадываться о том, что именно сейчас происходит. Весь этот диалог был для спутников профессора незрим. Они даже близко не имели представления о том, что за приборы развёрнуты их шефом и что он делает посредством их, – Ты отличный проповедник. Если бы ты только захотел, то, объединившись, мы могли бы такие горы свернуть. Ты и не представляешь, сколь ничтожны многие из тех, кто окружает меня. Не догадываешься, как претит мне служить их жалким интересам. Интересам, которые не простираются дальше того, чтобы вкусно поесть, сладко поспать и как можно многочисленнее размножиться. Я вижу много больше и много шире. Мне абсолютно безразличны суетные устремления мелких людишек, дорвавшихся до тайной власти. Я такой же аскет, как и ты. Абсолютно такой же. Я понятно говорю?
– Смешно. Ты мне говоришь, что я де не знаю тебя и тебе подобных! Ты мне говоришь о своей исключительности! Да как же невдомёк тебе, гордец, что каждый человек исключителен? Слышишь ты, каааж-дый! И нет ничего особенного именно в твоей исключительности, как нет в моей или чьей-нибудь ещё. Но, притом, исключительность каждого делает ничтожным любое притязание кого-то одного на исключительность пред всеми. Не сие ли возвещал бесноватый Наполеон Бонапарт? Не к сему ли призывал бесноватый Фридрих Ницше? Не за то ли гнал миллионы людей на смерть бесноватый фюрер Гитлер? Всё уже было. И всяк раз, ежели кто-то где-то говорит об исключительности, тотчас готов новый Майданек или Хиросима. И миллионы невинных жертв гордыни обязательно призывают к ответу возгордившуюся душу. Или ты хочешь сказать, что ты вечен, как библейский Агасфер, и не устрашаешься Суда Высшего?
Беллерман на миг смутился, но тут же совладал с собой и ответил:
– Возможно, на моём веку нам ещё не удастся воплотить мечту о физическом бессмертии, хотя мы уже в пол-шаге от него. Но я абсолютно не страшусь смерти. Я и сам становился причиной и проводником стольких смертей, что перестал воспринимать её как нечто из ряда вон выходящее. Смерть всего лишь переход от стадии активного бытия к вечному небытию. И что же тогда опасаться её?
– Знал бы ты, кощей, как ты заблуждаешься! Живая материя бессмертна, понеже бессмертны движущие силы воплощения ея. Всяка живая душа, нисходящая в этот мир из другого, частичка общей жизни, вибрирующей в бесконечной вселенной. Приходя на время, дабы озарить сотворённый из хаоса мир отсветом этой общей жизни, она по смерти в этом мире возвращается туда, откуда пришла. И отвечает пред высшими силами мироздания за то, что и как успела она в этот мир принести. Ты скажешь, что сие отвлечённо и вопрос слепой веры. Но сие вопрос знания. В математике есть способ доказательства от противного. Так построй такое доказательство, и ты придёшь к тому же, о чём я говорю тебе. Всякое иное предположение лишает бытие мира смысла…
– Вот именно, Василий Соколов, вот именно! Допусти же и ты, хотя бы на миг, что бытие бессмысленно! Допусти же и ты, что только наделённые частичкой огня демиурга устремлённые к этому огню личности вносят осмысление в бессмыслицу этого мира. И именно они, то есть, мы, по сути, подлинные творцы этого мира. Нам вменяется в обязанность переустройство этого мира на началах глубоко рациональных, в рамках целесообразности и разумной достаточности. Мы пришли в этот мир подарить человечеству абсолютное счастье обретения смысла именно самой жизни, а не отвлечённых рассуждений о последующих воздаяниях. Ваши религии веками уводят человека разумного от насущной необходимости самому становиться тем богом, которого в тёмные времена он когда-то придумал и поставил над собой! Неужели же ты, столь умный и талантливый человек, этого не понимаешь???
Ночь уже сгустила белизну июньского неба, наполнив его мелким гнусом и сыростью. Спутники профессора, не слова ни говоря, распределились согласно предписаниям – кто патрулировать стоянку, кто отдыхать в палатке. Только Беллерман застыл изваянием над приборной доской с монитором и еле заметно беззвучно шевелил губами. Время как будто остановилось для него. Он был настолько погружён в беседу и увлечён ею, что не испытывал ни холода, ни голода, ни усталости, словно и не было многочасового перехода по лесной глуши практически в полной выкладке. Он ощущал, что впервые подобрался к главному. Сейчас протекала самая важная дискуссия в его жизни, и оттого, как она завершится, зависит не только его дальнейшая судьба и карьера, но и, возможно, судьбы всего человечества. Сейчас в споре двух интеллектуалов он видел не столкновение просто двух мировоззрений, не поединок конкретного Владислава Беллермана с Василием Рюриковым-Соколовым, а боестолкновение двух огромных армий, ведущих решающую схватку в великой войне. Он ощущал себя рыцарем этой войны, облачённым в сияющие блеском доспехи и восседающим на чёрном коне истории, что вот-вот подойдёт к своей финальной точке. А там, за этой точкой воссияет лучезарность инобытия, в котором человек обретёт такую степень могущества над временем, пространством, энергией и материей, что в нём навсегда исчезнет самая потребность в каком-то божестве. Человек станет богом – это ли не цель, в достижении которой хороши любые средства?
– Есть немало болезней, – доносился до него тем временем голос старца, – приводящих к состоянию изменённого сознания. Главной особенностью этого состояния является то, что человек не может различить целое и его часть. Он одновременно ощущает весь мир частью себя и себя частью мира. Он теряет контроль над своими членами, и тщится изогнуться в припадке так, чтобы коснуться пяткой своего темени, а пальцы рук скрестить вокруг лампочки, висящей под потолком над его больной головой. В сем состоянии в человеке бродит вселившийся в него бес. Нечистый дух вносит искажения во всё, а главное – в меру вещей. Человек не осознаёт соразмерности пространств, не ощущает тока времени и последовательности событий. Ему кажется всё одновременным и лишённым размера. Так и ты, несчастный. Утверждаешь возможность человеку уподобиться Тому, Кто есть вся совокупность мер и возможностей. Ты уверовал в Боговоплощение в самом извращённом виде – как в право и возможность избранных сотен тысяч или, может, миллионов человек сподобиться Творцу, обретя безмерность и бессмертие. Но это же противоречит даже законам элементарной логики! Подумай сам, не может часть быть больше целого. И ежели часть вознамеривается стать целым, зачем ей остальные части? Вас же сотни тысяч этих частей, а то и миллионы. Всяк из вас, претендующих на исключительность целого, с неизбежностью принуждён будет объявить войну на изничтожение остальных себе подобных, чтобы до конца оправдать свою исключительную цельность. Если так пойдёт, из вас, одержимых этой войной, останется в конечном счёте только один. И, о да, он не будет уже человеком. Ибо человек не может быть один. Но и Богом он не станет. Напротив, он станет воплощённым вызовом Создателю, посягателем на цельность мира. И этот несчастный не остановится перед тем, чтобы в пароксизме последнего самоутверждения уничтожить весь мир. Только в этом самоубийственном акте он сможет вполне раскрыть свою исключительность. К этому ли стремишься ты, объявляющий себя сверхчеловеком?
– С чего ты взял, святоша, что обязательно должен остаться только один? – не сразу начал выстраивать попытку возражения Беллерман, чувствуя, как земля медленно уплывает из-под ног и начинает кружиться голова. Наверное, всё-таки от напряжения затянувшегося сеанса телепатической связи.
– А с того, несчастный, что иное не может вытекать из всей логики твоих построений. Если Бог един, то Он и один…
– Но разве не ваши же церковники свидетельствуют о богоподобии человека? Разве не вся история человечества учит тому, о чём гласит восточная мудрость «Бог многолик и много у него имён»?
– Путаник! Имена одно, сущность другое. И что человеческая история? Лишь раскрытие промыслительного предначертания. Многоликость Творца в частностях человеческого взгляда. Вспомни и другую притчу про трёх слепцов, к коим подвели слона и дали пощупать часть животного. Человеческое сознание не способно вместить в себя космос. Оно лишь отражает часть его, обращенную к нему в сей миг. Признание себя частью целого только и способно подарить душе покой и счастье. Мания величия – путь в пропасть самоуничтожения. С нею в мир приходят зависть и предательство, братоубийство и ненасытная алчность. Прозри же, умник! Ты именуешь себя аскетом. Но твоя страсть ещё хуже слепой страсти пылкого юноши, совокупляющегося со всем, что движется. Твоя страсть холодна и проистекает от одержимости ума. Сие мозговая горячка. Остановись! Ты на грани самоуничтожения. Сделай ты один шаг туда, куда стремишься, и для тебя въяви бытие прекратится. Ибо вместе с продвижением к запретному извращению Боговоплощения ты по частичке утрачиваешь душу. И так на ней уже столько грехов и преступлений, что её ждут суровые испытания по смерти. Но эти испытания ничто в сравнении с развоплощением души. А именно сия участь уготована тебе, коли не остановишься. Ты думал, что тебя ждут подвиги? Нет, всеобщее ничто непроявленного хаоса. Вечная стынь навьей тьмы, о коей ты и представления не имеешь. Всякой душе, даже самой грешной, дана возможность искупительного перевоплощения. Даже вечные страдания души лучше развоплощения. Понеже оно обессмысливает всякое начало. Остановись! Ты в опасности!
– Довольно, старик! – почти в голос воскликнул Беллерман; его взбесил поворот дискуссии, за которым, как становилось уже ясно, невозможно установление никакого согласия, – Я не стану более слушать тебя. Как говорят, утро вечера мудренее. Я устал. Да и ты тоже. Завтра нам предстоит встреча. И будь любезен, приготовь мне Книгу и моего «Испытуемого». Я не привык делиться своим имуществом просто так. Всё. Отключаюсь…
Наутро после странной ночёвки, полной тревожных шорохов и внезапных движений стылого воздуха, словно так и не сбросившего хрустальное очарование зимой даже во время майских гроз, спецотряд во главе с профессором Беллерманом продолжил свой путь по лесу к невидимой цели. Продираясь через завалы бурелома, отметившие места, где недавно разыгрывались небесные битвы с участием сталкивающихся встречных воздушных потоков, группа заметно потеряла в скорости. Проделав всего пару километров, она вынуждена была стать на незапланированный привал, чтобы перевести дух. Владислав Янович после ночного сеанса, хоть и выспался как следует, ощущал быстро накапливающуюся усталость, и уже начинал жалеть, что предпринял этот отчаянный марш-бросок, ни с кем не посоветовавшись, не испросив вертолётного подкрепления или не использовав вездеход. Всё-таки, как ни пестовали своё физическое тело братья в Ордене Дракона, а возраст давал о себе знать. Но горькая решимость поставить окончательную точку в многолетнем противостоянии, поставить её самостоятельно и сейчас гнала его вперёд и не давала хладнокровно всё как следует обдумать. Слишком многое оказалось поставленным для него на кон. Либо он одерживает окончательную и неоспоримую победу, повергая противящихся его злой воле людишек, возомнивших себя вправе становиться на пути заданного вершителями судеб земных прогресса, либо ему самому следует сходить со сцены театра военных действий, уступая молодым и более решительным. Мерзавец Целебровский слишком многое выхватил у него из рук, слишком на многое посягнул, и проиграть сейчас означало бы проиграть перед ним окончательно. В конкуренции между возглавляемым Целебровским отделом психотроники и возглавляемым Беллерманом отделом гипноза, парапсихологии и магии не может быть достигнуто компромисса! И вовсе не потому, что психотроника Целебровского не нужна или заблуждение. Напротив, всё что наработано людьми Валентина Давыдовича за последние годы, представляло огромный интерес, было отмечено блеском подлинного везения и выдавало мощную интеллектуальную и техническую базу работающих под его началом людей. Но, во-первых, какого чёрта этот змей полез в поиски Чёрной Книги? Кто дал ему право перебегать дорожку коллеге, который уж наверное больше него понимает в древних языках, ритуалах и культах? А, во-вторых, всё то, чем профессионально занимаются его лаборатории и центры по всему бывшему СССР, вполне увязывается и с наработками Беллермана. Профессор умнее его, профессионально подкованнее, гораздо более начитан и информирован. Так отчего ж психотроникой занимается этот наглый выскочка из спецслужб, этот абсолютно никчёмный в научном плане человек, а не он – доктор наук, профессор, лауреат множества премий Владислав Беллерман???
Солнце уже перевалило далеко за полдень, когда шествовавший во главе отряда молодой офицер подал остальным знак рукой: «Внимание!». Группа в этот момент вышла на край обширной поляны, поросшей изумрудной луговой травой, кое-где слегка уже выцветшей на солнце, хотя до настоящего зноя лето ещё не дошло. Посреди этой проплешины в лесном массиве возвышалось раскидистое дерево – то ли дуб, то ли липа, издали не разобрать. Оно образовывало собою естественный ориентир, по которому достаточно легко свериться, куда двигаться дальше. Но самое главное было то, что с противоположной стороны поляны, от густых зарослей низкорослого кустарника, окаймлявшего её ровной, точно искусственно высаженной линией, к живому раскидистому визиру двигалась человеческая фигура. Вскинув к глазам бинокль, Беллерман отчётливо разглядел долгие полы чёрного одеяния, скрывающие шаг идущего, опирающегося на посох, и развевающиеся по ветру седые космы и бороду. «Монах, – явственно осознал профессор и резко оторвал прибор от глаз».
– Стоим, ждём, – скомандовал он, – этот идёт к нам.
– Он тот, кого мы ищем? – осторожно осведомился один из офицеров.
– Возможно, – допустил профессор. Он ещё не был уверен. Но предательское сердце уже выстукивало учащённый ритм. Пытаясь совладать с пульсом, Беллерман одними губами прошептал: «Сейчас или никогда!»
Монах шествовал неспешно, уверенной поступью и по-своему очень красиво. Как и подобает лицу его сословия. Однако неспешность эта оказалась обманчивее. Поначалу остановившиеся в его ожидании полагали, что минут десять он будет приближаться к дереву посреди поляны и ещё столько же двигаться до них. Ну, никак не меньше! Однако уже через пять минут он возник совсем близко, ненадолго перед тем потерявшись в густой траве. Словно за эти несколько мгновений выпавший из поля зрения мгновенно телепортировался ближе. Отгоняя наваждение, наблюдавшие за ним люди Беллермана и сам профессор одномоментно подумали: «Июньская жара. Оптический обман…»
Когда монах оказался так близко, что были слышны его шаги и дыхание, один из офицеров нашарил в кармане рукоятку пластикового оружия и мягко положил палец на спусковой крючок. Мало ли что! Безопасность превыше всего!
– Ты всё-таки пришёл, – вместо приветствия молвил высокий старец, приблизившись к незваным гостям на расстояние в десять шагов и остановившись, – Вели своему человеку освободить руку от оружия.
– О чём ты, старче? – стараясь придать своему голосу как можно больше мёда, переспросил Беллерман и воздел бровь домиком над никелированной оправой. А тот, кого касались произнесённые слова, вздрогнул: ну, не мог старик разглядеть скрываемое движение руки в кармане, да ещё с десяти шагов!
– Он знает, – отвечал монах и бросил взгляд в упор на офицера, у которого руку в кармане точно судорогой свело, – Так ты, что же, хочешь взять у меня то, что тебе не принадлежит?
– Ты ведь, говорят, Василий Бесов Изгоняющий? – вместо ответа проговорил Беллерман.
– Люди разное говорят, – усмехнулся в бороду старик, – Но ты мне не ответил.
– Хочешь сказать, что тебе принадлежат реликвии, место которым в государственных музеях?
– Лукавишь, как всегда. Где ты видел государство? Жалкий обрубок земли русской, управляемый, а точнее, раздираемый взбесившейся сворой одноразовых стяжателей без души и без ума, ты называешь государством? Где воинство этого государства? Где честные мытари, взыскующие десятину на нужды праведные? Где действующие справедливые законы? Где единая воля, собирающая земли и полки? Где князь, единым видом способный привесть души зрящих его в ликование? Уж не хочешь ли ты нарицать княжьим званием горького пропойцу и обманщика Бориску, по случаю угодившего в царский терем и не знающего сегодня, что он будет делать завтра?
– Это всё лирика, – оборвал Беллерман, – Абсолютно не важно, кто сидит в Кремле. Власть сосредоточена в другом месте. И тебе это хорошо известно. Я пришёл по праву силы, и ты подчинишься ей.
– Что ж, изволь, – старец слегка взмахнул посохом, и из травы, словно по мановению волшебной палочки, возникли сотни, а может, и тысячи фигур в монашеском одеянии, заполнив пространство поляны, докуда достигал взор. Спутники профессора начали переглядываться. Руки машинально нащупывали спрятанные в карманах стволы, но никто не решался сделать ни одного резкого движения. Да и оно, скорей всего, было бы бесполезным в этой ситуации. Силы были более чем неравные. Беллерман оглядел нескольких ближе других стоящих мужчин и криво ухмыльнулся. Игривый лучик блеснул в его очках.
– Довольно развлекать нас своими фокусами, старина, – бросил он, – ведь это оптическая игра. Здесь нет никого, кроме тебя и нас.
– А ты проверь, попробуй, – отвечал старец, и при этих словах от толпы безмолвно стоящих монахов отделилось трое и пошли навстречу Беллерману. Это был рослый молодой мужчина, статная женщина и совсем маленький ребёнок. Владислав Янович вгляделся в приближающиеся фигуры и пошатнулся. Это были они – его самая чудовищная неудача, его первое сокрушительное поражение, его «Испытуемый», мерзавка Машка и, судя по всему, их отпрыск. Ах, если бы возможно было прямо сейчас положить их в траву, скосив автоматной очередью! Чтобы навсегда кровью умылись те, кто посмел посягнуть на его величие!.. Но нет, не за тем проделал он столь долгий и трудный путь.
– Андрей Алексаныч! – с деланным добродушием воскликнул Беллерман и протянул руку к очкам. Сейчас он снимет колдовские стёкла и оголит перед взбунтовавшимся мальчишкой свой колючий взгляд. И вот если «Испытуемый А.» его встретит, тогда посмотрим, чья, в самом деле, здесь власть. Сколько лет тренировок, развивающих заложенные поколениями предков древние способности, сколько прочитанных книг, проведённых с самыми выдающимися мастерами гипноза и чёрной магии бесед, сколько поглощённых за годы специально разработанных химических и биологических препаратов стоит за искусством его взгляда! Сейчас он покажет себя в полную силу, и пусть эти черноризцы и чернокнижники убедятся, что вся их хвалёная стать и молитвы – ничто в сравнении с подлинными чудесами науки и техники!
Семья, облачённая, как и все вокруг в чёрное, приблизилась вплотную, не то чтобы, не подымая глаз, но глядя как-то не так, не в глаза, а словно сквозь. Белобрысый малыш забавно перебирал ножками, ничуть не смущаясь присутствием большого количества взрослых, странно застывших друг против друга, и совершенно ничего не боялся. Беллерман повторил приветствие:
– Андрей Александрович, я так чувствую, Вы мне совсем не рады? Однако я рад Вам. Здравствуйте! Что-то Вы забросили своих старых друзей. Вы меня видите?
– Отчего ж не видеть, – совершенно ровным голосом ответствовал тот, кто был когда-то беллермановским «испытуемым», – Да вот не знаю, Владислав Янович, видите ли Вы меня.
– Ну, дорогой! – попробовал рассмеяться профессор, но получилась какое-то сухое щёлканье, – Совсем ты стал загадочный. Здорово же тут тебе головку-то задурили. Обратно к людям не хочешь ли?
– Так-таки к людям? – усмехнулся Андрей, продолжая глядеть сквозь профессора.
– А то куда же! Столько интересного сейчас творится в обновлённой России! Локтев руководит крупной партией. Закладываются основы крупных капиталов. Куётся новое будущее. А сколько всего происходит в науке! Мобильная связь, цифровое управление, генная инженерия. Андрей Александрович, абсолютно не понимаю, как можно умному человеку сейчас стоять в стороне? Время-то какое! Революционное время!
– А кто Вам сказал, что я стою в стороне? – невозмутимо отвечал бывший «испытуемый», – И с чего Вы взяли, что мне интересны капиталы, говорящие железки или искусственно выращенные уродцы? А уж прохиндей Локтев мне и вовсе безразличен.
– Да, ты изменился… Здорово тебе задурили голову, – повторил Беллерман. Он продолжал держать очки в правой руке и буравить собеседника взглядом, ещё отказываясь верить, что взгляд этот мог полностью утратить свою чудовищную силу, по крайней мере, для этого человека. Впрочем, нет! Не только для него. Ведь вот же рядом совсем бестолковый малыш, стоит себе, не смущаясь, хлопает глазёнками прямо на него, и не хватит его родимчик! А рядом женщина, которую природа создала вообще исключительно для мужских необходимостей, и она-то никак не может, ну, не должна, по крайней мере, противостоять ему. Ан нет, поди ж ты! Противостоит. Глядит себе прямо на него и даже не покраснеет, не то, чтобы в обморок грохаться… Да что же это происходит-то?
– Вы, профессор, напрасно утруждались, – взяла слово она, – Сами утомились в пути, людей притомили. Вон еле стоят. Очочки-то свои наденьте, чай глазам может больно стать на свет глядеть.
Голос её был грудной, тёплый, обволакивающий. Пока текла речь её, Беллерман всё явственнее видел, что перед ним стоят совсем не те люди, которых он знал, над конструкцией которых так долго трудился. Эти нимало не зависят от него. Они другие, новые. Или хитроумный старец снова в игры с ним играет, морока напускает? Бешенство овладело профессором. Он резко водрузил очки на их привычное место, едва не поломав тонкую оправу и не поцарапав нос, и закричал:
– Да вы тут все Ваньку-то передо мной валяете! Может, хватит? Не пора ли поговорить по-серьёзному? Я абсолютно не за тем пожаловал, чтоб на спектакли ваши глазеть! Я понятно говорю?
Налетел свежий ветерок. Мурава на поляне всколыхнулась и посерела. Стремительно набежавшая тучка за какие-то несколько секунд полностью закрыла полнеба и пригасила солнечный свет. В воздухе отчётливо запахло озоном. Собиралась гроза. Обыкновенная летняя гроза. В такую пору все нормальные люди стараются уйти с открытых мест. Но эти стоят себе, как вкопанные. Беллерман перевёл взгляд на старца Василия, молча стоявшего прямо перед ним. Тот негромко произнёс:
– Чего ж непонятного, да ты ведь всю жизнь театры устраивал на них же и глазел. Разве не так?
– Нет, не так, – прошипел профессор и оглянулся на своих офицеров. Ему на мгновение показалось, что их нет за спиной. Но они были, стояли каждый в прежней позе, точно каменные изваяния. Чепуха! Бред! Нормальные живые люди. Только вышколены так, чтобы без команды не шелохнуться, – Я пришёл за Книгой и за своим Долинным.
– И как же ты намереваешься взять то, за чем пришёл?
– Абсолютно обыкновенно. Ведь ты, Василий, сам мне отдашь всё, что я прошу. И заметь, абсолютно добровольно. Потому что ты понимаешь, что если не отдашь, с твоим монастырём может случиться неприятность. И об этой неприятности появится лишь несколько строчек в эстонских газетах. Ведь для всех эти места незаселённые, и стихийные бедствия здесь всего лишь игра природы, не так ли?
– Грозишь мне стихией, бес! – впервые возвысил голос Отец Василий Бесов Изгоняющий, – А кто тебе дал власть над нею? Науки? Совокупные усилия людей? Что в них!
– Разве этого мало! Тысячелетия человеческой истории накапливались и множились знания. Тысячелетия оттачивались и развивались методики. Тысячелетия совершенствовались формы управления. И я один из тех, кто пришёл в этот мир на излёте этих тысячелетий, чтобы воплотить накопленное в конкретное дело и разрушить иллюзии, которыми живы были поколения предков, – запальчиво прокричал профессор. Ответом на его слова был отдалённый раскат грома, произведший лёгкое движение в рядах его спутников и никак не впечатливший толпу в чёрном. А белобрысый малыш, державший за руку свою мать, засмеялся и прошепелявил по-детски:
– Шмишной дядька! Шмишной дядька! Он грозу кличет?
Маша перехватила сынишку в другую руку и с улыбкой проговорила:
– Вы, профессор, хотели забрать своего Долина. А, знаете ли, нет здесь таких. Вы просто ошиблись.
– Послушай, Мария Ивановна! Что ты брешешь? – теряя самообладание, взвизгнул Беллерман, и тотчас небо озарилось беззвучным всполохом, а через миг резко потемнело.
– Псы брешут, – за неё ответил старец, – Те, кого ты видишь, и именем другие, и власти твоей над ними нет. Да у тебя уж поди ни над кем власти нет.
Профессора при этих словах прямо перекосило от вскипевшей в груди злобы. Но он совладал с нею и процедил сквозь зубы:
– А вот это мы сейчас посмотрим… Отря-а-ад! – скомандовал он, и все его спутники во мановение ока вышли из оцепенения, напружинились, точно готовые к прыжку, и повернули головы к своему вожаку, – К бою!
Едва шестёрка опытнейших бойцов, натасканных на самые различные экстремальные ситуации, рассыпалась кубарем по траве, побросав лишнее в этом случае снаряжение, а сам профессор обратился в сущего невидимку, используя все усилия в исполнении секретного упражнения под названием «отвод глаз», почерневшие небеса раскололись яркой серебристо-розовой вспышкой, одновременно с которой раздался сначала сухой треск, будто великан рывком раздирает надвое свою холщовую куртку, а через миг земля сотряслась от удара колоссальной силы, и уши заложил одновременный орудийный залп незримой батареи. Одинокое дерево в центре поляны вспыхнуло факелом, а по траве в радиусе сотни метров от него покатились разноцветные переливающиеся шарики. Глаза на несколько мгновений потеряли способность видеть что-нибудь ещё, кроме этой симфонии небесного огня, а когда вновь обрели нормальное зрение, оказалось, что поляна пуста. Не было на ней ни тысячи монашеского воинства, ни семейной четы с малышом, ни Владыки Василия, ни спецотряда офицеров ведомства с их амуницией, аппаратурой и прочими причиндалами. Не было никого. Только одинокий профессор Беллерман, на лице которого запечатлелась идиотская улыбка, странным образом гармонирующая с трещинкой, пробежавшей тонкой ломаной линией по левому стеклу его очков. Профессор огляделся, ещё не вполне понимая, что случилось. Когда же мало-помалу до его сознания стали доходить смешавшиеся в кашу кусочки реальности, им начал овладевать ужас вперемежку с яростью. Удар молнии, пришедшийся на открытое место, разветвился по нескольким сотням точек заземления. Одною из них было горящее поодаль дерево, а остальными, очевидно, были люди, чьи головы возвышались из травы. Оттого вместо них кое-где виднелись стремительно разносимые порывами ветра кучки пепла. Впрочем, нет же! Их было никак не меньше тысячи. Не могло же поразить всех!!! А сам он? Почему остался цел? И почему нет его спутников? Они по команде залегли в траву, и молния никак не могла поразить их… Если только… Ах, чёрт! Ведь у них у всех прорезиненная обувь, способная выдержать колоссальный удар тока. Но он скомандовал, и они легли. Значит, шаговый заряд, полученный поверхностью земли, поразил их, и они… Глупость какая! Не могли они от этого разом обратиться в прах!!! Должны быть тела. А может, кто-то жив?
Пошатываясь, Беллерман побрёл по поляне, сначала негромко, а затем всё громче выкликая имена исчезнувших офицеров. В ответ тишина. Даже раскатов грома не было. Словно налившаяся грозовой силой туча, израсходовала всю свою мощь в одном единственном разряде, после которого и дождя-то не способна была произвести…
Пять суток спустя в маленьком посёлке Ряпина на реке Выхонду подобрали странного человека в треснувших очках, утверждавшего, что он заблудившийся русский турист. Никаких документов при нём не обнаружили, однако сдавать чужака в полицию не стали, а втихаря на лодке переправили на русскую сторону, где и отпустили на все четыре стороны. Тому немало способствовало то, что незнакомец представился эстонским именем Лепо и неплохо говорил по-эстонски, а также то, что с властями у многих жителей Ряпино, испокон веку промышлявших мелкой контрабандой и браконьерством, всегда особо не ладилось, и они вполне разумно рассудили, что лучше самим сплавить чужака, чем потом объясняться с полицией. Мало ли что…
Ещё спустя неделю профессор Беллерман появился в 13-м корпусе Клиники на Берёзовой. Вид у него был подавленный, что не ускользнуло от внимания всех, кто его видел в этот день. Он поспешил к себе в кабинет, откуда до вечера не показывался. И мало кто мог догадаться, что в очень скором времени весь коллектив ждут большие перемены.
Перемены начались буквально через день с неожиданного визита Помощника Заместителя Министров России. Ранним душным утром кортеж из трёх машин с мигалками стремительно проследовал по территории «Дурки» прямо к 13-му корпусу. Телефонные доклады охранников у шлагбаумов, перед которыми кортеж всё же останавливался, предупредили Беллермана и дежурных о визите. Так что, когда размашистым шагом в корпус входила процессия из трёх человек, столько в белых халатах же уже встречали гостей в рекреации первого этажа.
Переговоры визитёров с хозяевами были недолгими. Уже через полтора часа машины покидали территорию клиники, а Владислав Янович вызвал весь свободный от неотложных процедур персонал клиники в конференц-зал. Когда люди собрались, шеф вышел к трибуне и негромким говорков объявил:
– Господа, хочу поблагодарить всех вас за безукоризненную службу. Я покидаю вас. Сегодня к вечеру придёт телекс с новым назначением. Есть ли у вас ко мне вопросы?
Ответом была тишина. Профессор обвёл собравшихся медленным взглядом, странно усмехнулся и быстро сошёл с трибуны. Гробовое молчание провожало его в спину, пока он пересекал конференц-зал к выходу, покидал собрание, прикрыв за собою дверь, и не прервалось даже тогда, когда он уже шёл по коридору к своему кабинету. Иначе, как шок, охарактеризовать состояние коллектива было невозможно. И дело было вовсе не в том, что кто-нибудь особенно симпатизировал шефу, и даже не в том, что к нему привыкли. Само существование спецклиники, томящегося в ней спецконтингента и каждодневная деятельность всех спецов неразрывно связывалась с именем Беллермана, и никто не мог себе представить одно отдельно от другого. Всем было ясно, что такая внезапная отставка могла означать только одно: грядут непредсказуемые перемены, и они коснутся каждого.
Профессор покидал место службы пешком. На душе у него было пусто. Он уже несколько дней готовился к чему-то подобному. Уходя с рабочего места, он забрал с собой заветную тетрадь в клеёнчатом переплёте, хранящую самые заветные мысли и выкладки, несколько статистических таблиц, зашифровано сохраняющих некоторые данные по клинике и портативную копию прибора, при помощи которого он проводил телепатические сеансы. Никто его не досматривал, он мог бы вынести всё, что захотел бы. Охранник у внешнего шлагбаума даже козырнул, когда профессор проходил мимо него. Владислав Янович остановился против него, улыбнулся и сказал:
– Прощайте, доброй Вам службы!
Потом резко развернулся и направился прочь. В голове у него созрел окончательный план дальнейших действий. Совершенно очевидно, что всё происшедшее инспирировано Целебровским и проведено с ведома Ордена. Совершенно ясно, что на этом поприще дальнейшая карьера Беллермана оказалась навсегда перечёркнутой. Едва ли кому-нибудь в голову придёт его ликвидировать. Всё-таки он слишком ценный кадр для такой глупой выходки, от кого бы она ни исходила. Скорей всего, подлец Валентин предложит ему работать на него, и из вечного конкурента Беллерман превратится в его подчинённого. Быть может, со временем, профессору удастся подсидеть своего шефа, и тогда он однозначно займёт его место, прибрав к рукам и те наработки, какими располагает контора «заклятого приятеля». Что ж, быть может, это и не самый плохой расклад. Во всяком случае, нужно извлекать максимум пользы даже из поражений. О том, что теперь будет с «Дуркой», равно как и о недавних эстонских событиях Беллерман думать себе запретил. Одно только вынашивал в планах: пока новое назначение не настигло его, и есть, судя по всему, как минимум, несколько дней передышки, срочно выдвигаться пройденным маршрутом – вызволять брошенный в лесу «Фольксваген». Там в багажнике в разобранном виде должны находиться несколько блоков от главного детища Беллермана – прибора, обкатку которого он проводил на своих «испытуемых», после чего совершенствовал, доводил до ума и вновь испытывал, пока не создал в окончательном виде. Пси-декодер, тайной которого владел на всей земле один человек, Владислав Беллерман, по существу, является настоящим ключом к власти. Ни один, даже самый технически продвинутый инженер-электронщик, наткнувшись на разрозненные части прибора, ни за что не догадается о его истинном предназначении. Поэтому Беллерман был спокоен: даже попади случайная лесная находка в чужие руки, тайна прибора останется неразгаданной. Можно было бы и плюнуть на брошенную в лесу машину, построить прибор заново. Ведь всю информацию о нём профессор заблаговременно перекачал на свои дискеты и вывел за пределы клиники, а ключевую информацию, оставляемую на прежнем месте работы, покидая свой кабинет, на компьютере затёр. И теперь любой новый человек, посаженный в его кресло, затратит ещё очень и очень много времени, пока сможет запустить прибор вновь. По давно разработанной им же инструкции, после всякого сеанса использования, экземпляры пси-декодера, находящиеся в 13-м корпусе стационарно, подлежали разбору на составляющие блоки, доступ к главным из которых был только у него, равно как и схема сборки-разборки. Разумеется, до таких тонкостей в Министерстве, откуда пришёл приказ об увольнении, додуматься не могли. Сказали просто сдать дела, и всё. Так он их и сдал! Загодя, ещё не дожидаясь приказа.
Нет, списывать Беллермана со счетов преждевременно! Он ещё повоюет. И если Василий Соколов оказался пока ему не по силам, то и пускай! Пусть себе коптит небеса в своём никому не нужном монастырьке! Есть ещё и другие, чьими судьбами надлежит заняться в ближайшее время. Во-первых, Локтев. Кажется, ему слишком много воли дал его доктор. Пора бы уже и к рукам прибрать. Во-вторых, этот неприятный громила украинского происхождения. Тоже мне, бегемот – где ни пройдёт, везде натопает. Хорошо бы этому Косте Кийко ручонки-то укоротить, чтобы никогда не лез не в свои дела. А то ведь сам-то никто и звать никак, а туда же – помогая девчонке своего пасынка, в самую гущу полез! Ничего-ничего, укоротим!.. Ну, и конечно же, этот, его приёмыш Гриша. Вот ведь тоже заноза. Откуда только берутся такие никчёмности, как этот музыкантишко? Ни черта не смыслит ни в чём, кроме своей музыки, а умудряется навредить почти в каждой комбинации! Да ещё и лезет то в бизнес, то в политику, то в магию… Наверняка же через художника своего получил кое-что! А может, и впрямь никакой Книги в монастыре нет? Может, перехитрили они его, и Книга находится там, где и искать-то никому в голову не придёт – у этого самого музыкантишки?
От внезапной догадки Беллерману так похорошело, что он даже ускорил шаг и пошёл вприпрыжку. Со стороны выглядело странным: солидный мужчина с портфельчиком шёл-шёл и вдруг поскакал, как двенадцатилетний. А ему и вправду было хорошо: ведь если всё обстоит именно так, как он подумал, то на проведение изъятия в доме Берга не потребуется никаких особенных усилий, спецтехники, помощников. Один справится. Против этого-то…
...Но сначала срочно в Эстонию – забрать оставленное имущество. Благо запасной паспорт на имя Лепо Убалехта у него имелся.