Опекунша

Любовь Винс
           Танька с детства страдала манией покровительства. Первой жертвой повышенного внимания стал  Васька, старый  сибирский кот с роскошной пепельно-серой шубой, с устало – безразличным  взглядом  на важной, полной достоинства, морде. Пятилетняя девчонка быстро сбила спесь и вальяжность с домашнего любимца. Началось все с бантиков, туго повязанных вокруг шеи; потом в ход пошла стрижка когтей, завтраки и обеды по расписанию, укладывание подремать в  кукольную кроватку, в тот момент, когда бедному коту отчаянно хотелось на свободу, чтобы в  огороде, под кустиками оправить естественные надобности, а потом прогуляться с соседской кошкой на предмет продолжения рода. Попытки Васьки приобрести свободу иногда заканчивались удачей, кот мгновенно удирал на улицу и не показывался дня три, приходил домой с надеждой, что маленькая хозяйка переключилась на что-то другое. Увы, опека продолжалась. Все закончилось  теплым июльским  вечером, когда семья собралась мирно поужинать. На кухню вошло существо, отдаленно напоминающее представителя кошачьих – клоками, неровно выстриженная шерсть стояла дыбом, усы и вибриссы были накрашены маминой тушью, всегда розовый нос был обильно намазан бордовой губной помадой, которую «стильный» Васька нервно слизывал, при этом кратко мявкал, видимо жаловаться во все кошачье горло, сил не осталось. Таньку отшлепали, объяснили, что нельзя мучить животных, даже во имя красоты, кота долго лечили, задабривали вкусняшками, чтобы зла не держал и отошел от  стресса, баловали, позволяя спать на диване, гладили по медленно отрастающей шерстке. Со временем  все утряслось, но кот до последних дней жизни, ни под каким соусом Таньку к себе не подпускал.
               В семь лет Танька отправилась в школу. На торжественной линейке, прячась за пышный букет, который сильно мешал, и от неловких движений тыкался в стоящих рядом одноклассников, Танька толком не рассмотрела свою пару – худенького мальчишку, с тонкой шейкой, щепкой торчащей из ворота белой рубашки, купленной явно « на вырост», с зелеными, яркими глазами, но там, внутри этих глаз, что- то пряталось; толи неловкость, то ли смущение, то ли страх…..Линейка продолжалась по заведенному сценарию, вот уже пожилая учительница, в строгом сером костюме звучным голосом предлагает пройти в класс. Танька протянула свою ладошку мальчишке, а он, отчего- то медлил, переминался на месте, крутил головой в разные стороны, словно искал  взглядом  кого - то в шумной праздничной толпе. Ровный строй грозил развалиться, сзади подталкивали ребята, очень хотевшие побыстрее пройти в здание, где от  новых впечатлений и волнений, можно воспользоваться туалетом. Танька сама,  решительным движением, вцепилась в потную холодную  руку первоклассника и как на буксире, повела за собой. Так началась дружба с Олегом Завьяловым, бессменным соседом по парте, до восьмого класса. Поначалу Таньке самой в школе было несладко: рослая, пухленькая, немного неуклюжая, с толстой каштановой косой, со своим желанием помогать, опекать, заботиться,  быстро превратилась в объект для насмешек и подначек. В школе все «сами с усами» - няньки не нужны. Только Олег безропотно принимал Танькину опеку. Он жил с отцом в старенькой развалюхе на отшибе городского района, мать погибла на дороге, сбитая пьяным водителем. Олежкин отец заботами о сыне особо себя не обременял – сыт, одет, обут и ладно. То, что одежда постепенно изнашивалась, рвалась и требовала замены, обувь была мала, парень рос быстро, а ежедневные щи, из прокисшей капусты  вызывали тошноту, отцу, до таких мелочей дела не было.  Танька приводила Олега домой, к себе, постепенно приучала не стесняться, быть своим. Кормила сытно и вкусно мамиными пирогами, салатами, пузатыми варениками с творогом, обильно политыми сладкой сметаной, малиновым борщом с молодой капусткой или на выходные приглашала на семейную лепку пельменей; когда тесто не покупное, а свое, разведенное молочком,  мясной фарш сочный, в меру поперченный, аккуратно ложился на раскатанные сочни, залепливался причудливой
загогулиной, потом отправлялся в кастрюлю с соленой водой, и через пятнадцать минут ожидания, с постоянно сглатывающейся обильной слюной, превращенный в  круглые  пухленькие пельмешки, подавался на стол, с уксусом, горчицей, майонезом, кому как любо.
            Помогала готовить уроки, часами объясняя  Олегу правописание гласных или теорему Пифагора, состав реактивов по химии, и почему Обломов дурак… Утешала  при обидах от одноклассников, приносила интересные книги из библиотеки, уводила от тоски и скуки в долгие зимние вечера... Лечила мальчишечьи царапины,  синяки.  Танькина мама иногда, тайком от детей ходила к  Виктору Игоревичу, отцу Олега, недолго разговаривала и уходила. После таких визитов у Олега появлялись новые вещи, купленные на деньги, частично данные отцом, частично вложенные родителями  Таньки. К этой дружбе постепенно привыкли все, и в  школе и на улице, и уже не задирали ребят, зычно  выкрикивая  обидные дразнилки, после которых, подросший Олег летел со сжатыми кулаками на  глупых одноклассников.
          Дружба, не успевшая стать любовью, оборвалась резко, оставив в Танькиной душе несмываемый горький осадок несбывшихся надежд и пустоту одиночества. Отец Олега женился, и, забрав сына, уехал в другой город. Сначала письма приходили часто, Танькин  друг подробно описывал новый дом, школу, новых друзей, жаловался на тоску, засыпал вопросами, в конце письма постоянно делал приписку, « жду ответа, как соловей лета». Танька подробно отвечала на письма, рассказывая о новостях в школе, о своих делах, передавала приветы от родителей, но постепенно Олеговы письма становились все суше и короче, не было в них прежней теплоты и  интереса. Спустя пять месяцев переписка прекратилась, Танька отправила пару писем, но ответа не получила, поняла, что Олег не только нашел новых друзей, но и не захотел продолжать старую дружбу, потому что в Танькиной памяти жила правда об Олеге, его положение, состояние, а он захотел жить заново, без обузы  тяжкого прошлого. Там, в другом городе жил другой Олег, счастливый, благополучный, с папой и мамой, и он не хотел, чтобы сохранялась связь с девочкой, знавшей его  бывшие проблемы и печали.
          Было ли это открытым предательством? Или каждый человек имеет право отрекаться от прошлого, и выстраивать жизнь по другому пути? Наверное, имеет, но все же, как  быть с чувством благодарности к человеку, что помог тебе в трудные минуты, не отвернулся, не прошел мимо, предоставив тебе самому пурхаться  в болоте отчаянья и ненужности? Всю жизнь помнить и чувствовать себя постоянно обязанным, стараясь отплатить добром за добро, или с досадой в душе,  тяготясь обязательством обратной отдачи, злиться, мучиться, постепенно возненавидев своего благодетеля? Нет ответа – каждый решает эту задачу по-своему, ориентируясь  на то чувство, что  безраздельно правит в его сердце, Злость или Доброта.
               Танька так бы и страдала от предательства Олега, если бы в дом, по соседству с ее домом, не заселилась новая  хозяйка, разбитная молодуха – разведенка  Ленка, с шестилетней дочуркой, любознательной, активной непоседой. Ленка работала в магазине, продавцом в овощном отделе. Домой приходила поздно, усталая, немного выпивши, с черными кругами под глазами от размазанной туши, прическа, утром  лихо закрученная  на макушке, за день под  шапочкой  расползалась, шпильки вылетали, выпуская непослушные пряди на свободу, от прически к вечеру оставалось одно воспоминание, от  тела, умученного большой физической нагрузкой, несло потом. Ленкина дочка Светка, на мать походила только глазами. Ленка -  ядреная  яркая шатенка, с широко распахнутыми, вечно будто удивленными, карими глазами, а Светка  пего – рыжая, худющая, с остреньким носиком, с тонкими, ниточкой губками. Мосластые коленки, разбитые, в ссадинах, торчали из под короткого ситцевого платьица. Светка сидела дома, в детский сад, как положено, она не ходила. То ли Ленке было некогда бегать по комиссиям, оформлять документы; то ли неохота, или жаль денег, нехватку которых, постоянно ощущали в доме, спрашивать  не хотелось. Светка была предоставлена сама себе.
          Узнали об этом случайно, Танькина мать завела пироги, а муки немного не хватило, недолго думая, отправилась к соседке, вроде по делу, заодно есть повод познакомиться поближе.
    Танькиной матери открыла дверь Светка, взяла за руку, провела в комнату, усадила на низкий диван, застеленный пестрым, немного засаленным, покрывалом и только потом начала расспрашивать, что за нужда привела ее в дом. Не пугаясь, без робости, вывалила все новости, что скопились к этому моменту. Про оторвавшуюся  голову у куклы, о пролитом компоте, о том, что немного болит горлышко, а мама забыла сделать компресс, что хочется покушать, а плитка, почему -  то не хочет включаться. Ирина Борисовна в момент одела девчушку, привела в дом, накормила, вытащила из кладовки  старые игрушки, и когда Танька вернулась из школы, в доме царила полная идиллия.  Светка, мусоля во рту шоколадную конфету, полученную в награду за хороший аппетит, укладывала  куклу в кроватку, где, когда - то давно, мучился незабвенный Васька. Светку поздно вечером забрала мать, выслушав от дитяти претензии, отнюдь, не в парламентских выражениях. Размазывая  сопли по мордашке, девчонка требовала одного, чтобы ее воспитанием занялась Танька.  Против этого, в принципе никто не возражал, у Ленки больше не болела душа, за оставленную одну дома дочь; а у Таньки появился новый объект для опеки и покровительства. Тут уж она развернулась во всю. Если с Олегом была некая дистанция, ты мальчик, я девочка, здесь интересы совпали. Что только не придумывала Танька для младшей  приобретенной сестренки:  шила платья куклам, изобретая немыслимые фасоны, почище Юдашкина. Разыгрывала спектакли по сказкам, учила читать и писать, водила гулять в  парк, когда наладилась на тепло погода,  в театр на детские постановки. Потом начались выпускные экзамены, и времени для игр со Светкой оставалось все меньше и меньше. За год девчушка подросла, избавилась от привычки ругаться матом, стала более спокойной и послушной, изменилась и Ленка. Из разбитной бабенки, плюющей на приличия из–за жизненных передряг, постепенно под влиянием Ирины Борисовны, других условий жизни, другого, более честного и строго отношения к самой себе, превратилась в ухоженную, привлекательную, молодую особу, пользующуюся вниманием со стороны противоположного пола. Разведенный сын Фроловых, сделал Ленке предложение, по части руки и сердца, она дала согласие, и в июле играли шумную свадьбу. У Лены появился муж, заботливый и внимательный, у Светки отец – добрый и ласковый. Танька опять оказалась не у дел, но не страдала, она готовилась поступать в медицинский техникум.
                Первые два года, после успешного поступления в техникум, нагрузка была такая,
что, в общем, то не хиленькая Танька, засыпала на ходу,  чуть притуляясь  к   печке, креслу, дивану, столу, что попадалось под руки. Потом попривыкла, втянулась, стала успевать и выучить лекции, и сгонять с подружками на дискотеку, и поглазеть по видаку модный фильм. Учиться нравилось сильно, ее привлекали возможности медицины, где  она могла бы проявить  свои чувства доброты и опеки без ущерба для других, и с отдачей для себя самой. К концу второго курса, когда были приобретены необходимые знания, началась практика. Студенток мотали по всему городу, из одной больницы в другую, то в терапию, где они учились делать инъекции, собирать системы для внутривенного капельного введения, ставить лечебные банки, по правилам ухаживать за тяжелобольными пациентами, измерять давление. То в хирургию, где они учились обрабатывать раны, накладывать швы, делать перевязки ожоговым больным, правильно гипсовать и бинтовать и многое другое. Были девчонки и в неврологии, и в психушке, и  в морге, где витает ничем неистребимый запах смерти, протухшей крови, разбавленный резким запахом формалина. Кто-то падал в обморок, кого-то рвало, но Танька, белая как простыня, скрипя зубами, выдержала весь урок. Были в родильном отделении, присутствуя при сложных родах на « кесаревом сечении». Умилялись при виде новорожденных, спеленатых в коконы, откуда виднелась только припухшая желтушная мордашка. Застенчиво прятали глаза, когда мамкам приносили кормить малышей. Весной, перед самыми экзаменами, Танькину группу направили на практику в Дом ребенка, как потом поняли девчонки, никаких познаний в медицине они не получили, просто были нужны дополнительные силы, чтобы немного дать отдохнуть персоналу этой богадельни.
              Танька в Дом ребенка собиралась как на праздник. Ей представлялось, как она в белом накрахмаленном халатике сядет на маленький стульчик, а ребятишки, усевшись вокруг нее, с умилением на лицах, будут слушать читаемые ею сказки. Или она будет задавать вопросы, а ребята отвечать, и за каждый правильный ответ будут получать  круглую ириску. Танька не поленилась сбегать в магазин, где дотошно изучила весь представленный ассортимент, выбрав несколько видов карамелей и ирисок. В день практики, дела не пошли с самого утра. Раскаленный утюг прожег по недосмотру, любимую кофточку, потом лопнула петелька на ремешке босоножки, и пришлось вместо празднично – выходных туфель в сменную обувь положить простые тапки. Несмотря на досадные мелочи, настроение было «на пять». Танька долго тряслась в холодном трамвае, не сумев занять сиденье,  столбом стояла у окна, без восторга взирая на пейзаж города.
              В  Доме ребенка, рыхлая полная заведующая, с небрежно наведенным макияжем, с  заусенцами  и ободранным маникюром на руках, в отдаленно белом халате не первой свежести, нудно и скучно объясняла, что должны делать практиканты.
        – Девочки, запомните, к детям никаких вольностей не допускайте. Поможете накормить, погулять, провести игру и все. Что увидите, в голову не берите, вам здесь не работать, а мне лишние неприятности не нужны. Можете идти, и еще раз, никаких эмоций!
              Группа студенток,  немного ошарашенная подобным приветствием, сникла. К Тане в голову начали закрадываться  нехорошие подозрения, так ли здесь деткам хорошо, как расписывала в интервью по местному телевизионному каналу, два месяца назад, эта же заведующая. Потом, немного подумав, решила, что тетка просто не выспалась,  или с мужем поругалась, что нередко бывает в жизни. К комнате пятилеток подходила с трепетом, нервно теребя в кармане пакетик с конфетами.
            Большая просторная комната с высокими стеллажами вдоль стен, никаких картин, панно, какие обычно бывают в детских учреждениях, с нарисованными зверюшками, персонажами из мультиков, просто серые стены. В правом углу подобие детского спорткомплекса – маленькая горка, шведская лесенка; пара колец, вместе с канатом подвешенные к потолку. Слева столики и стульчики, на которых чинно, положив ручонки на коленки, сидели дети. Десять разномастных голов повернулись к Таньке, едва она вошла.  Воспитатель группы, усталая женщина лет сорока, маленького роста.  Три объемные округлости, в районе мощной груди, широченных ягодиц сзади, и приличным пузом спереди, при тонких ножках,  создавали впечатление надутого шарика. Гладкое лицо, узкие глаза, сведенные в одну черту вялые губы.
                –  Ребята, это новая моя помощница  Танечка. Сейчас она позанимается с вами, а я ненадолго отойду. И чтобы вели себя тихо! Русаков! Это тебя касается в первую очередь!  Малышева! Если узнаю, что ты приставала к Танечке, накажу!
              И уже повернувшись к обалдевшей Таньке, добавила:
               – Ну, дерзайте!
Еще минуты три,  после ухода воспитательницы, в комнате стояла тишина. Танька с чего начинать не знала. Присмотревшись к ребятам, поняла – возраст пять- шесть, самая непредсказуемая пиратская братия, если сравнивать со Светкой. Эти, отчего- то сидели тихо. Наверное, угроза воспиталки была нешуточной. Танька прошла к единственному в комнате большому столу, где были разложены папки, папочки, с аккуратно завязанными тесемками. Сбоку лежала большого формата, красочно, ярко оформленная  детская книга « русские народные сказки». Танька вцепилась в нее, как утопающий в бревнышко, не спасет, но продержаться поможет.
– Ребята, я сейчас вам почитаю сказки, а потом мы поиграем. Хорошо?
– Тетенька Таня, почитайте, про другое,  не сказки, а то Машка опять плакать будет. – заискивающе глядя снизу вверх, попросил вихрастый русоголовый, с глазами больной собаки мальчишка.
– Почему? – глупо спросила Танька.
Ее мамка бросила, а тут все сказки про сироток, вот она и плачет. Лучше  ты другую сказку почитай, она вон там, на полке лежит.
        Таня протянула руку к небольшой полочке, косо прибитой  к стене. Эдуард Успенский. « Крокодил Гена и чебурашка».  Книжонка тоненькая, разлохмаченная по углам, с серенькими, невпечатлительными картинками. То ли самиздат, то ли неудачная копия. Увидев любимую книжку в Танькиных руках, малышня вернулась на стульчики, опять чинно, сложив ручки на коленки, приготовилась слушать. Танька читала, стараясь передать голосом все эмоции и нюансы, заложенные в гениальное произведение. Читала, а у самой мелькала мыслишка, что - то не так, что - то неправильно. Но что?  Почитав, она отложила книгу, предложила ребятам немного размяться, побегать, попрыгать по комнате, поиграть в игрушки.  Дети послушно, как солдатики, выполнили команду. Мальчики  залезли на горку, девочки взяли кукол в руки. И опять застыли. Танька не понимала, почему эти дети ведут себя, как пенсионер дядя Коля, семидесяти лет, когда выползает по весне « подышать» под теплое солнышко, на скамейку возле дома. Светка, давно бы уже здесь устроила разгром, успев в короткое время полазать по возможным и невозможным, доступным и недоступным местам, по пути, обязательно что – нибудь сломав или искорежив. Эти детки находились как  под гипнозом. Танька решила поводить хороводы. Образовав пары, запела песенку про ручеек, начала понемногу вовлекать ребят в действие. Наиболее активным давала конфеты. Таня даже не обратила внимания, что ни одна конфета не была положена в рот, а быстренько  была спрятана в карман штанов или платьица. Ребята, вовлеченные в игру, немного расшевелились. Глазенки заблестели, на щечках появился румянец. Та самая, Машенька Малышева, худенькая, с двумя тощими косицами, с огромными, в пол-лица, глазищами,  не отходила от Таньки. Прижималась к ней, ловила взгляд, хихикала, прикрываясь ладошкой, когда Танька шутила, или делала смешные рожи. Незаметно подошло время обеда. Воспитательница так и не появлялась.  Повариха или нянечка, позвала детей в другую комнату, оказавшуюся столовой. Те же маленькие столики, стульчики, и опять голые серые стены. И жидкий суп,  из склизкой перловки, и гречневую кашу с томатной подливкой, с вялым  ломтиком парникового огурца дети ели ложками. Не торопились, ели без аппетита, но к концу обеда чашки были пустые. После обеда, молча потянулись в туалет. Посидев на желтых горшках положенные пятнадцать минут, вышли навстречу Таньке, которая дожидалась их в игровой комнате.
– Тетенька Таня, а ты завтра придешь?
        Спросил один, а ответа ждали все. В глазах, надежда, замешанная на ожидании чуда. Чуда, о котором им читали сказки, чуда, что происходит в самый последний момент, когда кажется, что выхода нет, и злая Баба Яга вот – вот съест  Терешечку….И вдруг! Чудо! Спасение! И железная лапа, сграбаставшая замершее сердечко, разжимается, отпускает, и исчезает. Они ждали чуда. Танькина группа должна была завтра идти в офтальмологическое отделение, но десять пар глаз, в упор смотревших на нее, ждали чуда.
– Приду. Обязательно приду. До свидания, до завтра!
        За оставшиеся полдня, надо было договориться  в техникуме, с девчонками, чтобы подстраховали, выдали вескую причину Танькиного отсутствия. Тане  надо было срочно посоветоваться с мамой, как можно растормошить этих маленьких старичков.
        Когда сильно чего – то хочешь, все удается. Нинка Никулина, бригадир группы, прикрыть Таньку согласилась. Хотя немного помявшись, посоветовала, или предупредила:
– Зря, ты, Танька, это затеяла. Смотри, как бы хуже не было. Ну, тебе виднее, « Мать Тереза».
       На следующий день, окрыленная Танька, после разговора с матерью, который немного прояснил ситуацию, уже в девять утра была на месте. Танька, как « Отче наш» твердила для себя постулаты поведения, рекомендованные мамой: « Таня, запомни, в Дом Ребенка попадают дети, от которых отказались еще в роддоме, сразу после рождения. Или сироты. Они не знают что такое дом, семья, родители. Весь их мир – это воспитатели, нянечки, редкие гости. Это дети, отстающие в развитии, малоэмонациональные, но с обожженной душой, страстно желающие иметь только свою, персональную маму, и любое повышенное внимание дает им надежду, что так может быть. Отношение редких гостей, например, как вы практикантки, должно быть ровное, без грубости и жестокости, но пресное, без эмоций. Лишняя эмоция -  лишний лучик надежды в их замороженных душах. Веди себя спокойно, никого не выделяй, не приближай к себе. Надеюсь, ты не успела наделать глупостей?»
– Не знаю – честно ответила Танька.-  Вроде нет.
Не спеша собралась, положила в сумку конспекты, пакет со сменной обувью, маленький кулечек с карамельками. Всю дорогу до Дома ребенка настраивала себя, успокаивала, что все она, Танька, сделала правильно, никого не обидела ни приважила больше меры, но все-таки смутное чувство тревоги в душе не отпускало. В широком вестибюле надела белый халат, взяла сумку и пошла в группу.
Ребята уже ждали, хотя они по-прежнему, спокойно сидели на стульчиках, напряжение было видно невооруженным глазом. Как только Танька вошла, приветливо улыбнувшись, напряженное ожидание немного спало. Прежняя воспитательница никак не среагировала на Танькино присутствие.  Лишь сухо кивнула головой,  да сделала в сторону жест рукой, красноречиво объяснивший Тане  -  посиди в углу, потом разберемся. Сама же  вновь повернулась к детям.
– Ну, так кто скажет, откуда у вас конфеты?
 Таньку от мысли, что вчера она по глупости, натворила что – то неправильное, противоправное, приподняло на стуле. Отчаянно захотелось, как в школе, поднять руку, и опустив глаза в пол, попросить прощения. "Хотя за что? За граммульку сладостей? Или у  них у всех, повальный диатез? Вроде нет. Может, сладости запрещены министром образования? Бред какой – то." - думала Таня. Но дело не в запретах, если сейчас она  не признается, ребятам достанется, ни за что, ни про что.
– Простите, это я вчера угостила ребят конфетами. Разве этого делать нельзя? - сказала Таня привстав со стульчика.
Таньку не удостоили ответом. Воспиталка – шарик, вроде как сдулась, сникла, воинственная поза, что была первоначально, изменилась на  позу усталого землепашца. Она отошла к столу, села, обхватив голову руками.
– Можно. Но нежелательно. Вы сможете сегодня поиграть с детьми и вывести их на прогулку? Или заглянули на минуточку?- спросила Таню ровным голосом.
– Да, конечно я погуляю. У меня есть время. И поиграть смогу.
– Хорошо, тогда начинайте. У меня остались дела, я уйду на пару часов. Если что, нянечка, тетя Маша поможет. Только, пожалуйста, Таня, никаких сладостей. У них все есть.
      Во время  взрослого разговора дети сидели тихо, как мышки. Когда за воспитательницей закрылась дверь, Танька подошла к ним.
– Так, давайте познакомимся получше. Как меня зовут, вы знаете. А как зовут вас? Машеньку и Толика я уже знаю, а остальные?
Ребятишки облепили Таньку со всех сторон, как в бане листья от веника. Саша, Игорь, Андрей, Оля, Света, Тима, Наташа, Лида. Имена выкрикивались с гордостью, при этом, каждый, старался  ухватиться за Таньку покрепче. Обладая хорошей зрительной памятью, минут через десять, Танька уже различала кто – где. Оглянувшись, увидела, что  в комнате прибавилось игрушек. Быстро придумала игру – мальчики возили стройматериалы для дома,  с девочками начала играть в куклы. По ходу действия придумывала сюжет, придумывала персонажи, озвучивала их разными по тону голосами, игра развивалась. Танька была счастлива. Она даже не заметила, как за ней пристально наблюдает вернувшаяся воспитательница. В пылу игры у Машеньки расплелись ее тоненькие косицы, и Танька тут же, достав из сумки расческу, переплела косы девочке. Потом она учила детей висеть на кольцах, страховала, когда немного стеснительный, но смелый Андрей полез на канат. Водила хоровод, играла в «каравай…»
  И не обращала внимания, что Малышева не отходит от нее ни на шаг. Во время обеда, все происходило  как вчера, по заведенному, видимо раз и навсегда порядку. Покушав, ребята ушли в спальню, на послеобеденный отдых. Таньке предстояло два часа куковать в обществе воспитательницы и нянечки. Хорошо, что утром догадалась положить  в  сумку тетрадь с лекциями. Пользуясь свободной минуткой, Танька учила лекцию, но отчего- то ученье в голову не лезло. Мысли разбегались тараканами по щелям и все время переползали не на то, что нужно. « Почему они такие скованные? Какое у них прошлое? Помнит ли Машенька свою маму? А Толик – не по годам серьезный, уже пытается защитить интересы другого человека. Может пока есть время, узнать о них побольше у Нины Ивановны? Хотя зачем? Сегодня последний день, практика кончается. А вообще можно ли приходить к ним просто так?»
Из раздумий Татьяну отвлек голос воспитательницы.
– Таня, идите, пообедайте, проголодались, наверное.
– Спасибо.
         Танька поднялась со  стула, положила на  него конспект и пошла за воспитателем. Кушали молча. Танька с вопросами не лезла, хотя очень хотелось. Просто у воспитателя был очень грустный вид. Часовая стрелка по циферблату ползла медленно, словно преодолевала невидимую преграду. Наконец, нянечка прошла в спальню, и вскоре оттуда начали доноситься детские голоса. Одевшись, умывшись, дети быстро пополдничали и стали собираться на прогулку. Легкие курточки, одинаковые сапожки, простые трикотажные шапочки. « Тепло же на улице, чего они их так кутают?» – промелькнуло у Таньки. Суета, радостное возбуждение от ребятишек передалось и Таньке. Они собирались на прогулку с таким видом, будто,  там их ожидает какой – то сюрприз. На улице, в маленьком, но уютном скверике, рядом  со зданием, огражденным  ажурным заборчиком дети быстро облепили песочницу, мальчики качались на низких качелях, Толик и Маша как сели рядом с Танькой, так никуда не уходили, сидели, плотно прижимаясь к ее теплому боку. Таня, посидев немного бок о бок, с малышней, негромко попросила:
        – Машенька, Толик,  идите, поиграйте, побегайте.
        – Не, мы тут посидим – за двоих ответила Маша.
        – Ну, ладно сидите – милостиво разрешила Танька.
Машенька время от времени заглядывала  Таньке в глаза, с такой рабской преданностью, что Таньке, отчего-то поплохело, какое – то недоброе предчувствие ментоловым холодком  продрало вдоль хребта.
       – Машенька, что ты так на меня смотришь?
       –  Я тебя спросю, можно?
       – Надо говорить « спрошу», поняла?
       – Ага, я тебя спрошу – у тебя дети есть?
       – Нету. Я еще молодая, мне рано детей иметь. А почему ты спрашиваешь?
       – Почему рано? Ты не работаешь, что ли?
       – Я не работаю, я только учусь.
       – А у тебя мама есть?
       – Да. Машенька, давай поговорим, о чем нибудь другом.
       – Не хочу о другом. Я тебе понравилась ? Я красивая?
       – Конечно, понравилась, ты умница, красавица.
       – Значит, ты возьмешь меня к себе? Ты будешь моей мамой? Да? Ты моя мама! Ты просто меня потеряла, а сейчас нашла! Ты моя мама!  Я хочу к тебе!!!
          Девочка кричала все громче, ее начала бить мелкая дрожь. Личико побледнело, огромные синие глаза потускнели, заплывали слезами, превращались в темную бездонную пропасть.
      – Машенька успокойся, не плачь, успокойся…
      – Что вы сказали ребенку? Мария Ивановна! Быстро за Юлей, пусть несет аптечку! Маша! Все хорошо, пойдем ко мне на ручки, пойдем моя хорошая!- воспитательница внезапно оказалась рядом и пытаясь взять ребенка на руки, задавала вопросы.
        Мама! Мама! Я хочу к маме! Все бл….! Уйдите! Пошли! Я к маме!-Кричала Машенька.
        Девочку била нешуточная, взрослая истерика. Она плакала, кусалась, била ножками в толстый живот воспитательницы, а ручонками тянулась к Таньке и во весь голос кричала:
-   Мама! Мама! Я хочу к тебе! Я тебя люблю! Мама!
        Танька стояла столбом, ничего не видя и не слыша, кроме Машиных глаз, залитых слезами и  ее  отчаянной просьбы-мольбы: возьми меня, мама…
         Нянечка брала за руки малышей, что стояли кучкой, и  что-то ласково приговаривая, подталкивала ребят к входной двери здания. Нина Ивановна обернулась к Таньке:
– Уведите детей в группу! Быстро! Таня! Очнитесь! Детей в дом!!
       Танька как зомби, замедленно брала детей за руки, подводила к распахнутым дверям,  откуда уже бежали сотрудники Дома ребенка. Таню  окружили люди, кто – то увел детей, чья  - то властная рука привела и  усадила  её на потрепанную кушетку в холле, под нос сунули пластмассовый стаканчик с коричневой жидкостью, остро пахнущей. « Валерьянка» – автоматом поняла Танька, и почему то совсем, ни к месту, вспомнила - « Васька ее очень любил, всегда выпрашивал у мамы».
   – Мама! Мама! Я хочу к маме!
          Хриплый не детский, с подвывом голос, вжал Таньку в стену. Мимо неё, крепко прижав к себе, целуя вертящегося  ребенка, прошла воспитательница.  Следом, высоченная, выше Таньки на  две головы, в белом халате, с кожаным чемоданчиком с красным крестом на боку, врач. За ней директриса, с озабоченным выражением на лице, для Таньки не сулящего ничего хорошего. Ровным голосом директриса объявила:
 – Таня, возьмите из группы свои вещи и пройдите в мой кабинет. Прошу, к детям не подходите. Сразу ко мне.
        Танька кивнула, рывком поднялась и медленно  на пудовых ногах, пошла к группе. Она уже  начала подниматься по ступеням, как вдруг резко распахнулась дверь, ведущая в кабинет врача. Арбалетной стрелой – зареванная, растрепанная, с широко распахнутыми ручками, в одном сапожке, к Таньке летела Машенька Малышева.
 – Ты моя мама! Ты мне косы заплетала! Конфетой кормила! Ты сказала, я тебе нравлюсь!                Я умница, ты сама, сама сказала, идем домой! К тебе! К нам! Домой! Мама!!!
   Атомной вспышкой взорвалась и лопнула  вселенная. Маленький ребенок, обездоленный, горькой судьбы, бесприютный и одинокий, хотел одного – маму. Свою. Единственную. И никто и ничто сейчас, в данный миг, не могло исполнить его просьбу. Жестокий мир ломал, корежил, отбирал пунктирный лучик надежды, обрекал на слезы, втаптывал в грязь наивно – светлую мечту. На нужность, на ласку, заботу, на бескорыстную материнскую любовь.
                Танино горло свело судорогой, сердце не просто болело, оно от отчаянья, от беспомощности к происходящему, от безнадежности просто не хотело биться. Редкими ударами пульсировало в груди, сжималось, и вдруг выстреливало отравленной болезненной иглой в голову и желудок. Таньку тошнило. Трясущиеся руки блуждали по телу, ища пристанища, и  не находили. Болело все тело, выплевывая прострелы в мышцы. Таньку никто не трогал, она  сидела в кабинете директрисы,  время, от времени судорожно всхлипывая, с пересохшим горлом. Постепенно, она начала осознавать, что ее желания опекать, покровительствовать мало. Одно дело, заботиться о соседской девочке, в свое удовольствие, оказывая услугу ее маме, совсем другое – заботиться об этих малышах, сиротинках при живых матерях, бросивших их на произвол судьбы, в безвестное будущее. Чтобы отогреть этих ребятишек, вырастить людьми, честными  и добрыми, мало желания сделать для них что – то  хорошее, надо иметь в душе нечто большее, чем сочувствие и жалость...
                Сейчас Татьяна Андреевна работает медсестрой, в детской поликлинике. Замужем. Растит  сына и дочь. Она счастлива, но иногда, весенней порой, вдруг начинает грустить. Судьба Маши Малышевой, горькой сиротинки, осталась безвестной. Дом Ребенка при перестройке расформировали, детей перевели в разные интернаты, и следы ее потерялись. Кем стала эта девчушка, болезненно – остро, желавшая иметь маму? Выросла, полюбила, вышла замуж, и  рожая  детей, окружает их беспредельной любовью и лаской? Или, повзрослев, озлобившись, мстит всем, и самой себе, оставляя в роддомах ненужных ей сыновей или дочерей? Никому неведомо……