Тот самый форт Уильм в Калькутте (фото из Яндекса)
*****
Калькутта, 1748 г.
Свое пятидесятилетие Роджер Присли встретил все в той же Калькутте, где он начинал свою карьеру военного и в которой провел большую часть жизни, дослужившись до чина генерал-майора. В Британию ему возвращаться было незачем – все его имущество забрали за долги, жена умерла от лихорадки, которую он сам когда-то привез. Перед смертью она так и не захотела с ним увидеться. Да и Роджер не поехал бы к ней в Ольстер – уж больно не хотел выслушивать от своих родственников упреки в загубленной жизни своей и жены. В отместку жена завещала свои земли, которые Роджер не успел промотать, детям своей сестры - к ним она была привязана, как к собственным.
Итак, к пятидесяти годам Роджер Присли был разорен, проклят родными и очень болен. За годы службы в Ост-Индии он потерял левую руку, переболел малярией, лихорадкой и Бог еще знает чем. В последнее время дала о себе знать дурная болезнь, от которой его тело покрывалось незаживающими язвами. Роджер Присли даже не помнил, где заразился этой напастью. От былого красавца-аристократа не осталось и тени. Теперь он стал развалиной, инвалидом, с которым не хотела иметь дело даже самая дешевая шлюха. Роджер запивал свою пропащую жизнь виски и местным пойлом, пристрастился к гашишу и ждал, когда же, наконец, подохнет.
Одним душным вечером, так похожем на тысячи других, Роджер Присли за столиком в своих апартаментах пил виски с молодым холеным офицером, Полом Новалем. Он был похож на самого Роджера лет тридцать назад, только был чуть расчетливее и хладнокровнее. Да и той утонченностью, что когда-то была присуща Роджеру Присли, он не обладал.
Слуга-индус принес блюдо с фруктами и еще виски.
- Что нового болтают в городе? – лениво спросил Присли. Он часто узнавал от слуги последние городские сплетни.
Слуга, обученный английскому, с неизменной улыбкой на смуглом, почти черном, лице, рассказал обо всем, чем жил большой город: где случился пожар, кто из первых людей города умер, а кто собирается сыграть свадьбу своему сыну, либо дочери. И о том, что сын Манну Гопала, местного богача, чудесным образом излечился от проказы. Новаль брезгливо поморщился. О том, что старший сын и наследник Манну Гопала болел проказой, знали все, и каждый, мельком столкнувшись с Манну, либо пройдя мимо его лавки, спешил мыть руки. Жаркий влажный климат в многонаселенной Калькутте и так кишил разными болезнями, потому общаться с родственником прокаженного никому не хотелось.
Тонкий луч пробивался сквозь выгоревшие портьеры, выхватывая из полумрака мощную фигуру Новаля, до неприличия безупречную в недавно сшитом мундире. Когда он протягивал руку, чтобы взять еще винограда, причудливые блики скользили по его жестким чертам лица, едва тронутым гримасой надменности.
- Манну Гопал бессовестно врет, - сказал Новаль, вальяжно разглядывая игру света в гранях опустошенного бокала. – Таких чудес не бывает.
- Сахиб, я сам видел его сына, абсолютно здорового, – с непроницаемой важностью заверил индус. - Пропали даже следы болезни. Говорят, его вылечил странствующий сидху, который недавно появился в городе. Этот сидху духовными деяниями и аскетизмом достиг умений вершить чудесные вещи.
Еще один волшебник! Также как по югу Европы в то время кочевали цыгане и бродячие артисты, вся Индия была наводнена факирами, фокусниками, йогами и отшельниками, по сути, теми же циркачами. Из них большинство оказывалось шарлатанами, хотя, иногда, встречались одержимые фанатики.
- Об этом сидху болтает весь город, – продолжал слуга, раздосадованный недоверием сахибов. - Даже та маленькая нищенка, что постоянно сидит у рынка, всем рассказывает о нем. Помните, ту девочку в лохмотьях, - у которой была трясучая болезнь? Госпожа Дрейк на нее не может смотреть без жалости и постоянно передает ей через служанку щедрую милостыню. Сидху излечил и эту девочку. Она до сих пор сидит у рынка, но теперь ей подают гораздо меньше.
Новаль расхохотался и отпустил пару сальных шуток по поводу местных суеверий. Роджер Присли тоже не был склонен верить в чудеса. Тем не менее, на следующий день, с утра, они оба в сопровождении того же слуги-индуса, пришли на рыночную площадь, чтобы посмотреть на исцеленную девочку. Она, на вид, не старше шести лет, не смуглая, почти белокожая, с живыми карими глазенками, сидела на земле, в пыли, на своем обычном месте и грязными ручонками перебирала камешки. Ее тощее тельце прикрывали какие-то рваные лохмотья неопределенного цвета. Роджер Присли показал девочке мелкую монету и сделал знак приблизиться. Девочка тотчас же поднялась с земли, подбежала к сахибам и остановилась настороженно, чуть поодаль. Голодные глазенки жадно засверкали при виде монеты. Ранее эта нищенка не могла не то что бегать, но и ходила с трудом на своих странно вывернутых худеньких ножках. Роджер Присли, который за долгие годы службы в Калькутте уже прекрасно говорил на местном наречии, попросил девочку рассказать о том, кто ее вылечил. Маленькая нищенка с опаской заглянула в лицо Присли и смущенно отвела взгляд. Еще пара монет – и девочка заговорила. Своим звонким голоском она восторженно и долго рассказывала о том, как два дня назад к ней подошел добрый безбородый сидху – такой же нищий, как и она сама. Он дал ей немного денег и спросил, хочет ли она, чтобы ее ноги были здоровыми, чтобы она могла бегать, как и другие ребятишки. Конечно же, она хотела этого! Прямо тут, на рыночной площади, сидху опустился перед ней на колени и долго массировал ее ноги, шепча себе под нос какие-то непонятные мантры. Под его напевы девочка незаметно для себя уснула и проспала очень долго. Когда проснулась, то никого рядом уже не было, а ноги ее стали слушаться. Поначалу она боялась ходить, потом падала, никак не свыкнувшись с тем, что теперь она здорова. Но через два дня уже бегала так же, как и любой другой ребенок. Роджер Присли недоверчиво спросил у девочки, не притворялась ли она ранее, имитируя болезнь. За признание хотел заплатить целую рупию. Девочка жадно посмотрела на монету, но потом обиженно сказала, что болела с рождения.
- А не лечит ли этот сидху англичан? – спросил Присли то ли у девочки, то ли у себя.
Девочка звонко тараторила о том, что этот сидху очень добрый, и к нему стоит обратиться даже белым сахибам.
- Черт возьми, Пол, нам следовало бы отыскать этого чудесного сидху! – решил Присли, отгоняя назойливых мух от своих кровоточащих шанкров.
Новаль согласился. Он и сам хотел бы подлечить свое больное после ранения колено.
Они еще долго выясняли у маленькой нищенки, где можно встретить этого сидху. Девочка много тараторила, но ничего, интересовавшего англичан, так и не сказала. В форте, за стаканом хереса, Новаль предложил найти того самого Манну Гопала. Их разговор не ускользнул от Макгира, который служил инженером, сухонького язвительного старикашки, помешанного на математике и древних учениях. В гарнизоне шутили, что Макгир сделался идолопоклонником, а в церковь ходит только для видимости. А Макгир лишь вздыхал о том, что во всей Ост-Индии не найдется ни единого действительно грамотного человека, кроме него, разумеется. Не с кем даже пофилософствовать.
- Ерунда! – бесцеремонно вмешался Макгир в их разговор. – Этот псевдосвятой заплатил девочке и Манну Гопалу. Я на своем веку повидал немало, но с чудесами пока не сталкивался. А вы надеетесь, что какой-то грязный шарлатан способен делать то, что под силу только святым?.. – старик еще долго надоедал своим скептицизмом, пока не вернулся к своим привычным жалобам на подагру и больной желудок. А потом потребовал, чтобы ему показали того удивительного сидху, дабы он сам уличил его в мошенничестве.
Манну Гопал, дом которого они отыскали среди узких улочек Калькутты, оказался грузным, невысоким, но довольно приятным и смышленым индусом. Обещание замолвить за него слово перед губернатором при закупке хлопка сразу сделало поначалу молчаливого бенгальца любезным и понятливым. Скоро англичане сидели на парчовых подушках перед маленьким столиком из красного дерева, инкрустированном слоновой костью. За чаем с восточными сладостями Манну рассказал о чудесном сидху гораздо больше, нежели нищая девочка. Он сразу подозвал своего недавно исцеленного сына Раджичондро, пухленького юношу лет шестнадцати. Тот прибежал, одетый в одно лишь дхоти да с брахманским шнуром, обмотанным вокруг уха. Макгир скептически разглядывал голого по пояс мальчика и не верил, что такое чудесное исцеление возможно. Кое-где еще были заметны следы от болезни, но выглядел мальчик вполне здоровым. Манну с явным удовлетворением на эбеново-черном бородатом лице заверил, что его сын уже совсем поправился, и с каждым днем его кожа очищается. На рынке, где он держит лавку, его старуха - мать увидела почти голого юношу, не похожего ни на мусульманина, ни на индуиста. Из одежды на нем была лишь повязка из шкуры животного, как у отшельников, однако на лесного старца он тоже не походил. Старуха признала в нем святого, который приходил в город много лет назад и вылечил кого-то от лихорадки. Манну только посмеялся над доверчивостью матери, ведь в то время этот человек, у которого еще растительность на лице не пробилась, должно быть, еще не родился. Но старуха ничего не хотела слушать и бросилась перед юнцом ниц, умоляя исцелить ее больного внука. К удивлению Манну, юноша согласился. Предупредил только, что лечение может быть тяжелым. Старуха повела его в дом, а немного позже, закончив дела в лавке, подошел и Манну. Причитания и стоны женщин в комнате сына заставили его ворваться туда. Странный юноша, совсем не боясь заразится, руками трогал пораженное проказой тело несчастного Раджичондро, а тот, неподвижный и бледный, как покойник, с одержимостью смотрел куда-то вверх, не мигая. У порога стояли женщины – старуха-мать, обе жены, прислуга из высших каст, - и причитали над несчастным мальчиком. Манну собрался было спросить, что происходит, но сидху посмотрел на него таким взглядом, от которого душа едва навсегда не покинула его тело, и приказал выйти. Ману не посмел ослушаться. Раджичондро потом рассказывал, что прикосновения сидху обжигали сильнее огня, но он не мог пошевелить и пальцем, а крики застревали в горле, даже стонать не получалось. Несчастный Раджичондро только молился о том, чтобы спокойно умереть. После долгих пыток, когда он едва не сошел с ума от боли, сидху оставил его и ушел. Только тогда Раджичондро смог двигаться. Но его сильно тошнило, и продолжалось это до следующего прихода сидху. Уже на следующее утро стало заметно, что болезнь оставляет юношу, и он, сцепив зубы, решил терпеть ту боль, которую ему доставляли прикосновения сидху. Тот приходил три дня подряд, а потом сказал, что мальчику необходимо немного отдохнуть, иначе он не выдержит лечения. Через восемь дней сидху продолжил. Раджичондро к тому времени заметно поправился, и его кожа с каждым днем становилась все глаже. Сидху еще три дня лечил мальчика своими жгучими прикосновениями, пока не понял, что болезнь оставила его тело. Манну щедро отблагодарил отшельника, просил оставаться в его доме, сколько тот пожелает, но странный юноша улыбнулся и сказал, что гостит в другом месте.
Присли спросил, не знает ли Манну, где можно найти этого сидху. Об этом можно узнать в храме Кали, что на окраине города, - предположил Манну. Там обитает старый подвижник, известный своей святостью, и он наверняка что-то знает об этом сидху. Раджичондро, с разрешения отца, отправился сопровождать англичан в храм Кали. Он и должен был распознать чудесного сидху среди прихожан.
В храм компания офицеров прибыла в сопровождении десятка солдат, и не впустить их не посмели. Среди множества блаженных и нищих, кормящихся при храме, нужного сидху не оказалось. Убеленный сединами, высушенный старый подвижник, который там жил, сказал, что знает этого сидху. Это очень святой человек, и пришел к нему с самих Гималаев, где жил в последнее время у своего знакомого, такого же святого, как он сам. Когда-то, когда старик еще не стал на путь саньяси, он возвращался издалека от своих родственников и из жалости подобрал на обочине израненного полуживого юношу. Но это был вовсе не юноша, а сидху, который долго жил в отшельничестве, избегая людского общества, и лет ему было больше, нежели самому старику. Он рассказал, что пришел издалека, и увидел, что мир изменился, но жестокости в нем не убавилось. Учение свое сидху не проповедовал, но был настолько мудр, что любой человек пред ним становился прозрачнее капли утренней росы. Старик, который похоронил к тому времени свою единственную жену, и отдал всех своих дочерей замуж, просился прислуживать ему, чтобы черпать от него высшее знание. Сидху отказал ему - его путь слишком тяжел. Очень быстро, в течении нескольких дней, затянулись его страшные раны, и сидху покинул дом старика. А старик уже не мог жить, как прежде, оставил дом, нажитое добро и стал на путь подвижничества.
- Сейчас сидху медитирует на берегу реки, - пояснил старый отшельник. - Его нельзя отвлекать.
- Как долго он будет медитировать? – нетерпеливо спросил Присли.
- Это зависит от его святости, - Макгир не сдержал подленький смешок. – Может, сутки, а, может, и год. Такие люди могут бесконечно долго пребывать в трансе.
Никто не был согласен ждать столь долго. От старика-отшельника потребовали, чтобы он немедленно вел их к сидху, и тот, нехотя, под угрозами, подчинился. Привел англичан туда, где Хугли среди поросших буйной зеленью берегов лениво катила свои желтые воды, обмелевшие от засухи, в часе ходьбы от города. В сизой дымке испарений, что поднимались от реки, среди зарослей, на валуне, в позе лотоса восседал человек того возраста, когда еще не успевают огрубеть юношеские черты на мужающем лице. Не местный, - было понятно по его коже, не столь смуглой, как у бенгальцев, едва темнее, чем у опаленного солнцем европейца. Человек был совершенно нагим, только истертая набедренная повязка из звериной шкуры слегка прикрывала его бедра, оставляя для обозрения тело греческого божества – крепкое, но достаточно изящно сложенное, дабы обладать звериной гибкостью. Длинные густые волосы были собраны у него на макушке, стянуты шнуром и заплетены в тугую косу, которая змеилась по его спине и заканчивалась где-то ниже бедер. Ни на теле, ни на лбу юноши не было никаких знаков, которые позволили бы понять его принадлежность к какой-либо касте. Он сидел с закрытыми глазами, обратив свое бесстрастное лицо в сторону солнца, которое уже клонилось к закату. Черты лица тонкие и мужественные, какие встречаются редко и только среди азиатов. Казалось, юноша спит, не замечая ничего вокруг. Когда англичане, чертыхаясь, что им приходится пробираться к нему сквозь колючие заросли, столпились вокруг, он даже не шелохнулся.
Роджер Присли взглянул в лицо этого юноши. Не может быть, - душа его похолодела. Сознание отказывалось принять за истину то, что он увидел. Перед ним сидел тот самый индус, которого он жестоко пытал, убил и выбросил его тело в джунгли на съедение диким зверям двадцать семь лет назад.
Тогда Присли, молодому офицеру, только приехавшему из Британии, было приказано набрать людей из местных, чтобы расчистить площадку перед фортом для стрельбищ. Среди прочих выделялся один рослый молодой туземец, которого солдаты, не сумев привлечь скудной платой, привели насильно. Он был сложен так, что мог бы работать, как десяток истощенных голодом бенгальцев. Присли посмотрел на крепыша, на котором из одежды был лишь кусок истлевшей материи, а космы черных волос, казалось, никогда не знали гребня, и предложил хорошее питание, одежду и деньги, какие он платит троим. Индус бросил на Присли тяжелый взгляд, который мог бы пробуравить человека насквозь, улыбнулся, поблагодарил на английском с ужасным акцентом и отказался – он зарабатывает на пропитание другим способом. Местные говорят, что он -святой человек, - пояснил Роджеру Присли старый капрал, - он занимается предсказаниями и лекарством. На этот раз придется поработать руками, - решил Присли, а чтобы принудить, приказал не жалеть палок.
В этот же день сообщили, что индуса забили едва ли не до полусмерти, но работать так и не смогли заставить. В подземельях форта три дня истязали упрямца. Присли лично его высек. На каждый удар странный индус отвечал улыбкой. Ни разу не издал ни стона, только говорил… Его упрямство и пронизывающий взгляд, так непохожий на хитренький прищур, либо выпученные в горячке экстаза глаза других аборигенов, выдающих себя за святых, заставляли Присли вновь и вновь приходить к пленнику, и с жестокостью, граничащей с мукой и удовольствием, доказывать свое превосходство – не ему, а себе. Уже похожий не на человека, а на окровавленный кусок мяса, индус говорил много и спокойно, будто не чувствуя боли. Его мягкий голос проникал глубоко, в те потаенные уголки души, о которых сам Присли не знал или давно забыл. Одно лишь слово, которое Присли ощущал телом, как нечто материальное, осязаемое, давало успокоение, подобное прохладе, либо ввергало в раскаяние, такое же мучительное, как если бы человека живьем вывернули наизнанку. Но это лишь распаляло в Присли палача. Слова не о милости Божьей и воздаянии в следующем перерождении, а о жизни человеческой, о сущем, о будущем, которые Присли понимать не хотел, еще долго тяжким грузом давили его душу, но он заливал свои зарождающиеся сомнения виски. А по ночам вскакивал, когда ему снились черные проницательные глаза на изуродованном от побоев лице.
Новаль изорвал в колючем кустарнике свой почти новый офицерский камзол и был зол. Не особо церемонясь, он несколько раз щелкнул пальцами перед самим лицом сидху и громко прокричал ему в ухо, чтобы тот заканчивал свои занятия. Но это оказалось бесполезным.
- Может, его штыком ткнуть? – предложил тогда Новаль и взял у солдата штыковую винтовку. Но Раджичондро с криком ужаса преградил ему дорогу и умолял не трогать могущественного отшельника, который может испепелить одним взглядом.
- Чепуха! – отмахнулся молодой офицер и приказал убрать мальчишку.
Сидху, не дожидаясь, на что еще может хватить фантазии непрошенных гостей, сам открыл глаза и внимательно обвел всепроникающим взглядом каждого. Раджичондро и слуга – индус упали ниц, а по коже англичан пробежал жуткий холодок.
«У него глаза не человека, а дьявола» - прошептал Макгир. Кровь отхлынула от конечностей Присли, а лоб покрылся холодной испариной. Он стоял, как вкопанный, не в силах пошевелиться. Слабо надеялся, что сильно изменился за эти годы, и сидху его не узнает. Тогда, много лет назад, они казались почти ровесниками. Сидху и сейчас остался таким же юным, как и был двадцать семь лет назад, а Присли превратился в заживо гниющую развалину.
Все случилось, как сидху тогда и говорил. Но все же в нем за эти годы что-то изменилось. Совершеннее он стал, что ли, будто в оболочке из плоти и крови не человеческая душа заключена, а воплощение чего-то непознанного. Присли ощущал это кожей, отчего волоски на теле ставали дыбом.
Первым нашелся Макгир. На местном диалекте, с заметным акцентом, иногда теряясь в словах, он поприветствовал мудрейшего отшельника, своими духовными подвигами достигшего совершенства, равного божественному, и слава о чьих заслугах, словно полноводный Ганг, разлилась от одного конца мира до другого.
Сидху неспешно поднялся с камня и подошел ближе. Он был на голову выше каждого, за исключением рослого красавца Новаля. Черная коса извивалась по крепкой смуглой спине, усиливая впечатление нереальности. А Макгир, все не прерывал поток своего восточного красноречия. Солдаты едва сдерживали смешок, Новаль совсем раскраснелся и отвернулся в сторону, а сидху все не таял от его похвал.
- Добрый вечер, господа, - произнес, наконец, сидху столь чистом английском, что можно было подумать, будто бы он родился и жил в Британии. От его акцента, который был двадцать семь лет назад, не осталось и следа. – Я рад видеть вас всех. Даже вас, сэр Присли.
- Мы приветствуем вас сэр…- сказал Новаль. – Как вас называть, сэр?..
- Сингх, - просто сказал сидху. Непривычно коротко для отшельника. Обычно такие люди называют себя мудрейшими, просветленными и другими лестными прозвищами. А этот просто назвал имя, довольно распространенное в здешних местах и ни о чем не говорящее. – А тот чудной человек, - он кивнул в сторону Макгира, - пусть продолжает. У него получается довольно смешно. Я первый раз слышу подобную чепуху.
Новаль рассмеялся, захохотали и солдаты, а Макгир, не в состоянии выплеснуть скопившуюся желчь, сначала покраснел, а потом его лицо приняло синюшный оттенок.
- Мы слышали, что вы, сэр Сингх, способны творить чудеса и лечить людей, - продолжал Новаль. - Это правда?
Сидху улыбнулся доброй, открытой улыбкой, но в его черных глазах и на кончиках губ застыла насмешка, полная боли и грусти.
- Как говорите вы, христиане, все в руках Божьих, - произнес его голос, тихий и завораживающий.
- А вы лишь орудие в его руках? – Новаль даже не постарался скрыть издевку и сомнение, которые звучали в его интонациях, исполненных превосходства.
Сидху не ответил.
- Ты тогда, двадцать семь лет назад, говорил об этом? - спросил, наконец, осмелевший Присли, указывая на свои сочащиеся раны. – Ты уже тогда знал, что я буду умирать в мучениях от этой страшной болезни?
Сидху бросил на него быстрый испепеляющий взгляд, и, как приговор, прозвучали его слова:
- Я знал, что ты придешь к этому. Ты сам проторил себе этот путь.
Присли, этот старый головорез, который когда-то без колебаний лишил жизни не одну сотню людей, едва сдержался, чтобы не разрыдаться, словно младенец. Одним лишь словом и торопливо брошенным взглядом сидху сумел ввергнуть его в смертельное отчаяние, будто рукой неосторожно провел по незажившим ранам.
- Ты был прав тогда, и прав сейчас. Ты видишь – я пришел к тебе, - Присли опустил глаза, боясь встретиться с дьявольским взглядом сидху, и лишь протягивал ему обе руки, - здоровую и зарубцевавшийся обрубок. – Я знаю, ты мудр и не прогонишь меня.
- Так вы занимаетесь лекарской практикой, сэр Сингх? – допытывался Новаль. Он не забивал себе голову излишними размышлениями и видел в сидху всего лишь нищего туземца, с которым не стоит церемониться.
- Нет.
- А как же тогда люди, которые утверждают обратное? - запротестовал Макгир, ехидно усмехаясь в предвкушении того, что он сейчас уличит сидху во лжи. С видом победителя он рукой указал в сторону Раджичондро, что неподалеку сидел на корточках и наблюдал за происходящим. – С нами мальчик, которого вы излечили от страшной болезни!
Сидху подошел к Раджичондро, и тот невольно вздрогнул всем телом, едва сидху прикоснулся к его плечу. Но в этот раз сидху лишь посмотрел, как восстанавливается его кожа.
- Я не занимаюсь вашими, людскими проблемами. Лишь изредка я могу исправить несправедливости слепой судьбы, - пояснил сидху англичанам мягко, как непонимающему ребенку.
Британцы еще долго убеждали сидху показать свое лекарское умение. Присли, все еще пребывая в таком состоянии, будто он увидел ожившего мертвеца, тихо, словно в бреду, умолял его о помощи и обещал отдать, все, что у него есть.
- У тебя ничего нет, - бросил сидху насмешливо. – Ты все промотал.
Да и какие вещественные блага могли заинтересовать голого отшельника, для которого золото было не ценнее праха? – пробивалась сквозь западный скептицизм жестокая истина. - Дорогие одежды, изысканная еда, женщины, раболепствующие слуги – зачем это все нелюдимому сидху, чье тело даже в жалком клочке кожи было совершенным, и оставалось таким уже не одну человеческую жизнь? Зачем нужны ценности этого мира тому, кто давно уже покинул его?
- У меня есть титул, - вспомнил Присли. – И разрушенный родовой замок.
Сидху лишь улыбнулся.
- Надеюсь, вы понимаете, что мы вас можем доставить в форт силой, - предупредил Новаль.
- Вы также силой заставите меня вас лечить? – улыбнулся сидху не по-доброму. – А вы понимаете, что мой дар не только возвращает людям здоровье, но и способен навредить?
- Причинить кому-то вред вы не сможете, - заметил Макгир. - Вам не позволит это сделать ваша религия. Вы же верите в реинкарнацию?
Сидху заглянул в глаза Макгиру. Тот побледнел, лихорадочно задергался кадык на его дряблой тонкой шее - на миг ему показалось, что сидху заглянул в его душу.
- Я избавился от всяких нравственных предрассудков еще много лет назад, - сказал сидху тихо. – В этом есть и ваша немалая заслуга, сэр Присли.
Макгир еще долго доказывал упрямому сидху, что его чудный дар должен помогать людям, что убийство есть не только прямое насильственное действие, но и всякое невмешательство, когда можно предотвратить страдания. И любое, как прямое, так и косвенное убийство обрекает душу виновного на муки. Об этом же говорит индуизм.
- Так почему же вы, англичане, считающие себя столь образованными людьми и изрекающие такие истины, поступаете иначе? – спросил сидху. – Если вы действительно покажите пример милосердия, а не того лицемерия, с которым вы пришли, тогда, быть может, я задумаюсь, стоит ли вам помогать. Хотя, зачем помогать тому, кто и без этого слишком умен?
В конце концов, англичане ушли от него ни с чем. Но весть о чудодейственных возможностях сидху быстро распространилась среди обитателей форта. И каким-то чудом миссис Дрейк, молодой супруге коменданта, удалось уговорить сидху отобедать у нее. Служанка ее, хорошенькая пышногрудая девица, рассказывала, что миссис Дрейк целый день провела на берегу Хугли, дожидаясь, когда сидху закончит свою медитацию и уделит ей внимание. Естественно, на обед, что она устраивала, напросился Присли, как человек, который давно знаком с этим сидху, Макгир, как знаток восточной мудрости, полковой священник, который не должен дать бесовским речам завлекать умы верующих, и Новаль, просто как любопытный. Были приглашены также подруги миссис Дрейк и друзья ее мужа. В назначенный час в столовой у миссис Дрейк собралась добрая часть обитателей форта, которая, в ожидании появления сидху, обсудила, где он мог так хорошо выучить английский язык, его манеру ходить голышом, а также непростительную наглость смеяться над религиозными устоями и говорить вслух о том, о чем и так всем известно, но все деликатно помалкивают, дабы не нарушить сложившиеся порядки.
Появился сидху, как и было назначено, к полудню. На этот раз он был одет в мусульманские брюки, коротковатые для него, и рубаху из грубого полотна. Обуви он не носил. За руку привел с собой маленькую девочку, совсем крошечную, едва выше его колена. На ней было ярко-розовое сари и европейские туфельки, которые девочка сняла и аккуратно поставила у входа в столовую. Люди не сразу узнали в этом милом ребенке ту маленькую нищенку, которую сидху недавно исцелил. Мистер Дрейк, завидев сидху в бедняцком одеянии, незлобно нахмурился – накануне он давал этому человеку денег, чтобы он купил себе приличный наряд и не смущал своим видом дам, для которых лицезреть обнаженное мужское тело было диковиной. Но сидху, видимо, все деньги истратил на малышку.
Девочка присела в реверансе и на ломаном английском пожелала всем доброго дня. Миссис Дрейк побледнела и с трудом выдавила из себя слова приветствия. Сидху поступил слишком жестоко, приведя с собой ребенка. О ее горе говорило все женское население форта. Ей уже исполнилось тридцать, а о детях она лишь мечтала и с завистью смотрела на ребятишек миссис Доуни, с которой была подругами, да и на всех других детей в форте. А при виде младенца, она едва могла сдержать дрожь во всем теле.
- Как тебя зовут, малышка? – приветливо улыбнулась миссис Дрейк.
Девочка захлопала длинными ресницами и ничего не ответила. Сидху спросил у девочки то же самое на бенгальском.
- Лакшми, - смущаясь, ответила девочка.
- Это ваш ребенок? – спросила хозяйка.
- Она сирота, - мягкий голос сидху, казалось, говорил только для одной миссис Дрейк. – У нее нет родных.
Девочке принесли прибор и усадили рядом с сидху, как раз напротив хозяйки.
- Вы, молодой человек, вегитарианец? – поинтересовался комендант Дрейк, грузный пожилой мужчина.
- Нет, - сказал сидху.
Он был немногословен, но приятно улыбался и, если бы не его одежда и черная коса, свисавшая с макушки, производил бы впечатление стеснительного, хорошо воспитанного молодого англичанина. Время от времени он что-то говорил девочке на бенгальском и показывал, как следует пользоваться ножом и вилкой. Миссис Дрейк старалась не смотреть в их сторону, но ее взгляд постоянно останавливался на девочке.
- Это правда, что вы сидху? – спрашивали гости. – Вы еще слишком молоды, чтобы быть им.
- Меня так называют люди, - сказал тот тихим приятным голосом.
Присли выпил несколько стаканов вина, и, подпирая щетинистый подбородок ладонью, забавлялся, наблюдая за тем, как сидху выдает себя за юношу с европейскими манерами. «Да этому молодому человеку лет больше, чем каждому из вас!» - побурчал он, но его слова остались без внимания. А сидху прекрасно справлялся со своей ролью, мило улыбался, учтиво отвечал на вопросы, благодарил хозяйку за удивительно вкусный обед. Когда у него спросили, где он был научен манерам, он сказал, что с каждым ведет себя так, как тот привык, и говорит на понятном каждому языке.
- Вы, случайно, не христианин? Похоже, вы привыкли к приличному обществу. – заметил кто-то.
Местный пастор охотно согласился его крестить, если он еще не сделал этого.
- Да он даже не индуист! – громко выкрикнул из-за стола Присли, и всеобщее внимание переключилось на него.
- Он и вправду не идолопоклонник, - подтвердил Макгир. - Он говорил вещи, не свойственные для индуиста.
- Какой религии вы придерживаетесь? – под рыжими щетинистыми бровями пастора мелькнул располагающий взгляд с огоньком надежды.
- Я не придерживаюсь культов, созданных людьми, - сказал сидху мягко, со смущением на лице, будто не хотел говорить об этом. – Хотя они все достойны уважения.
- Вы верите в единого Бога?
- Да, но не в такого, каким его представляете вы, христиане.
- Так чем же ваш Бог отличается от христианского?
- Это даже не бог, - сидху отставил стакан с вином, который все не мог допить до дна, посмотрел куда-то сквозь грузную сутулую фигуру пастора, мрачно восседавшую немного поодаль хозяйки, и по залу разлился его негромкий всепроникающий голос. Казалось, он слышен был не только ушами, но все тело, как губка, впитывало каждое его слово. – Это скорее среда, бесконечная, всесильная, подчиняющаяся законам, многие из которых для нас непостижимы. Но эта среда в своем обычном состоянии неодушевленна, лишена разума. Человечество также является ее частью, и мы можем воздействовать на эту вселенскую среду, но в небольших, местных масштабах, не нарушая ее равновесия в целом. Иначе она ответит со свойственной ей слепотой и немедленно устранит причину возмущения. Вы, святой отец, называете это воздаянием. Иногда вселенская среда из недр своих порождает разумную силу. Но это явление не может быть долгим и масштабным, и носит разовый характер. Наверное, эти проявления и принято называть богами.
- Вы полагаете, молодой человек, что этот мир, и людей, и все сущее создала слепая сила? – от возмущения пастор выронил вилку, и его мясистое лицо густо покраснело.
- Да. Разум такое бы не сотворил, - скромно улыбнулся сидху.
Гости рассмеялись, лишь священник мрачно промолчал. Минуту его лицо отражало тяжелую борьбу человека, который привык быть правым, с собственным гневом, а потом, справившись с собой, он заметил:
- Но это невозможно. Такое разнообразие всего сущего мог сотворить лишь высший разум.
- Это возможно лишь потому, что наш мир бесконечно мал во вселенских масштабах, - возразил сидху.
- Но Земля является центром мироздания! – произнес пастор тоном, не терпящим возражений.
- И покоится на трех слонах, – с наглой улыбкой продолжал сидху. - Ведь так у вас было приято считать до недавнего времени?
По залу пробежал шепот, прерываемый чьим-то сдавленным смешком.
- Допустим, вы правы, - лицо пастора стало багровым, но он все еще сохранял спокойствие - Но эту вашу вселенскую среду кто-то создал! Для сотворения сущего нужен творец.
- Вселенская среда не имеет начала и не имеет конца. Она вечна. Вы разделяете материнскую среду и первопричину, хотя и утверждаете, что Бог - един. Если первопричина существует вне среды, то она ни в коем случае не уникальна, и это приводит к неутешительным выводам о том, что такой Творец вовсе не является единственным, а, значит, и совершенным. Тогда он - такое же смертное существо, только живущее на ином, высшем уровне. Но мы-то говорим обо всем сущем во всем его многообразии, о бесконечности. Святой отец, любой Бог - лишь одна из ее бесконечных эманаций.
- То есть, Бог – смертен?! – вскрикнул пастор. Мужчины зароптали. Некоторые дамы собрались лишиться чувств.
Сидху обвел присутствующих парализующим взглядом, тяжесть которого чувствовалась нутром, отчего холодок пробежал по спинам англичан. Дамы падать в обморок не посмели.
- Зачем вы меня обо всем расспрашиваете, если вас пугают даже законы той иллюзии, что вас окружает, святой отец? - Произнес сидху, все так же тихо, и в его жестком взгляде мелькнуло что-то, похожее на жалость. – А ведь вы ведете за собой других. Вы не можете представить себе, что мир живет по иным законам, чем те, что приняты в людском обществе. Вы видите смерть там, где происходит смена дня и ночи. Меняется форма, меняется ее наполнение, но жизнь, как также как истина, остается вечной. Вы наделяете своего Бога человеческими чувствами, только увеличенными до бесконечности - всеблагостью, всепрощением, величайшей любовью. Но разве это не свойственно той среде, которая способна из ничего породить все? Может, вы говорите об этом Боге, только слишком очеловечиваете его, представляя его мудрым вождем, патриархом? Так легче понимать. Это похоже на зеркало – вы видите себя и маленький кусочек мира вокруг, но вы не смотрите в бесконечность. Я не хотел заводить этот разговор, совершенно вам не нужный, господа…
Макгир, сидящий где-то в конце стола, не сводил с сидху внимательного взгляда с искорками восторга, но губы его привычно скривились в ехидной усмешке.
- Я не могу вас понять, молодой человек. Вы верите в реинкарнацию или в вечную жизнь после смерти?
- Я не противопоставляю эти понятия, - на юном лице сидху отразилась обреченность, и он тяжело вздохнул, прежде чем продолжил объяснять свои абстракции, из всех собравшихся понятные разве что Макгиру. Остальные желали всего лишь чуда, а не рассказов о том, как оно работает. – Это похоже на сад, где садовник удобряет саженцы перегнившими частями старых растений. Как вы разделите, какой из ростков поглотил прах какого растения и что они черпали из земли? Когда вырастает новый росток, вы будете утверждать, что в нем возродилось прошлогоднее растение, либо это новая жизнь, не имеющая ничего общего с тем, что тут росло ранее? А из одеревеневшего ствола человек может сделать что-либо, и тогда часть растения избавится от перерождений на бесконечно долгое время, но не навечно. Миг в глазах божества для мотылька равен множеству жизней.
- У вас довольно любопытный взгляд на мир, - довольно ухмыльнулся Макгир, вытягивая свою тощую шею. – Вы пытаетесь избавиться от этих перерождений?
- Я не стремлюсь к этому, - ответил сидху. – Человек столь мал в этом мире, что может избавить себя от такого круговорота лишь на ограниченном участке пространства и времени. О вечности я не могу говорить. Даже боги поглощаются бесконечностью. А когда душа приобретает способность оставаться неизменной, она становится иной, стремления ее утихают, и сливается она с мертвой, обезличенной бесконечностью, становясь ею.
- Если бы все думали, подобно вам, никто не боялся бы кары господней и не стремился бы вести благочестивую жизнь, - раздраженно сказал пастор. – И мир бы тогда погрузился в хаос.
- Вы правы, святой отец, - согласился сидху. – Людские культы являются одним из инструментов для управления народом.
Пастор назвал сидху святотатцем, и сказал, что он будет гореть в геене огненной. Он был раздражен вовсе не тем, что ему не удалось доказать сидху преимущества христианской веры – одной овцой меньше, одной больше – какая разница? - а тем, что этот юнец своими негромкими вкрадчивыми речами, мог посеять в душах его паствы сомнения. Сидху в ответ на проклятия лишь улыбнулся своей обворожительной улыбкой с привкусом горечи.
- А в ад и рай вы верите? – Макгир с любопытством первооткрывателя уставился на сидху. – После смерти наши грехи будут учтены?
- Не только грехи, но и все, чем вы стали. От этого зависит, сколь долго и сколь полно вы будете оставаться собой. То, что вы называете душой – вовсе не та человеческая личность, к которой вы привыкли. Чем далее от тела, тем меньше в душе остается былого. И когда она, под сладким дурманом слияния со вселенской средой, из которой и возникла, растворяется в ней, это вы, наверное, называете раем. Но бывает иначе. Если душа нарушает всеобщий баланс, она подлежит быстрому и безжалостному уничтожению, когда от нее не остается и части того, что было когда-то цельным. И она испытывает муки, страшнее, чем любая боль на Земле. Обычно же мозаика перестраивается не столь болезненно, но и блаженства в этом тоже немного…
- А как вы прожили со времени нашей встречи двадцать семь лет и ни на год не постарели, сэр Сингх?! – язвительно выкрикнул Присли, прервав его на полуслове, и осмотрелся вокруг в ожидании поддержки. Но все решили, что Присли сегодня слишком пьян.
- Это правда? – спросил Макгир. – Тот старый подвижник, что живет при храме, рассказывал о вас то же самое.
Гости вопросительно посмотрели на сидху. Он смущенно улыбнулся и сказал, что любой факир может рассказать о себе гораздо более интересные истории.
По окончании обеда люди потребовали главного, зачем странный сидху был приглашен – исцеления. Первой к нему подошла хозяйка и долго мялась, стесняясь признаться в своей проблеме молодому мужчине.
- Я знаю, чего вы хотите попросить, - сказал ей сидху тихо, так, чтобы не слышали окружающие. – Вы ждете от меня чуда, не так ли? Скажите, вы готовы принять его?
- Да, - произнесла миссис Дрейк, с мольбой и смущением глядя ему в лицо. Если бы она общалась сейчас со стариком, она не стыдилась бы своего естественного женского желания иметь ребенка. Но, оказавшись на расстоянии шага от сидху, она почувствовала, что он напрочь лишен мужского обаяния и холоден, будто ожившая статуя. Говорить с ним о своих проблемах было легко, словно перед ликом святого.
- Миссис Дрейк, я могу вас долго лечить от бесплодия, и это лечение вряд ли принесет результаты. Вы потеряете много сил и разуверитесь, что когда-нибудь сможете стать матерью. То чудо, которого вы ждете, вы должны совершить сами, - и сидху едва заметным жестом указал в сторону Лакшми, которая неуклюже пыталась справиться с вилкой и наколоть на нее непослушный кусочек. – Она так же, как и вы, ждет этого чуда.
Миссис Дрейк утерла внезапно появившуюся слезу.
- Но она ведь индийская девочка…
- Она – чистый лист. Ей всего пять лет, и через полгода она забудет о том, что она не ваша дочь. Вы вложите в нее все, что сами посчитаете нужным. Она очень смышленая девочка. Сегодня с утра она выучила несколько английских слов и научилась пользоваться столовыми приборами. Она даже немного похожа на вас, - сидху подозвал девочку, и когда она подошла, вручил ее в руки миссис Дрейк, и та, не в силах сдержать чувств, ласково погладила ее по голове. Девочка действительно немного походила на миссис Дрейк, которая была темноволосой женщиной. – Вы оденете ее в европейское платье, увезете в Британию, и никто даже не усомнится в том, что ее родили вы. Вашему мужу не составит труда оформить необходимые бумаги о ее рождении. Тут, в форте, вы ее крестите и попросите священника записать это задним числом, пятью годами ранее.
- Я не пойду на такой подлог, - возмутился пастор, который следил за тем, чтобы сидху своими речами не вводил христиан в соблазны.
Сидху бросил на пастора лишь один взгляд, от которого побледнело его багровое лицо, и он тихо сказал:
- Хорошо, я сделаю, если это дело угодно Богу.
Девочка ласково прижималась к женщине, чувствуя в ней ту нерастраченную любовь, которой она никогда не знала. И миссис Дрейк уже не в силах была оторвать от себя малышку.
Макгир, наблюдая за всем этим, сказал после, обращаясь то ли к охмелевшему Присли, то ли в никуда:
- Вы видите, этот сидху безо всяких чудес сегодня сделал счастливыми двух человек. Может, в этом и есть чудо – раскрыть людям то, что раньше они не замечали? Нет, все же счастливы трое – еще и пастор. Он будет рад окрестить еще одну заблудшую языческую душу. Вы знаете, сэр, я, кажется, понял, на какое зеркальце мы купим этого дикаря, - Макгир похлопал задремавшего Присли по плечу. Тот уставился на него с немым вопросом на лице. - Так вы уверены, что двадцать семь лет назад убили именно этого человека, а не его родственника? Я вам верю. Поверил в тот самый момент, когда этот дикарь заглянул мне в глаза. Никогда не переживал ничего подобного. Скажите, сэр, чем вы готовы заплатить этому дикарю за исцеление? Он ведь прав - у вас ничего не осталось, кроме, разве что, титула. Вы его сыном собираетесь объявить?
- Объявлю! - Присли заговорчески оскалил свой рот с редкими зубами. – Хороший выйдет из него сыночек, который присмотрит за мной на склоне лет. Собственных детей у меня нет, но хотел бы я видеть лица этих снобов, моих племянников, когда я привезу его в Ольстер. Надеюсь, там его не сразу спалят на костре за колдовство и дьявольские речи.
Макгир огляделся вокруг и направился к выходу.
- Где же этот Новаль подевался? Уже пора действовать.
Присли встрепенулся и пошел прямиком за Макгиром, расталкивая гостей. Новаля обнаружили за дверью столовой, где он тискал пышногрудую служанку миссис Дрейк.
- Она говорит, что этот сидху не похож на мужчину, - объяснялся Новаль. Девица согласно кивнула, спешно поправляя сбившуюся косынку на конопатой груди. – Даже когда она склонилась, чтобы долить сидху вина, он лишь мельком глянул в ее сторону. Ну кто сможет остаться равнодушным к такой прелестнице? – Новаль привлек девицу к себе и ущипнул, отчего она тихо вскрикнула и с деланным негодованием топнула ножкой.
Сидху почти на голову возвышался над окружившей его толпой, которая состояла, в основном, из дам и стариков.
- Я не волшебник, - отвечал он на многочисленные просьбы. – Я не умею творить чудеса.
- Этот человек занимается философией, но не лекарством, - заявил Макгир, пробираясь к сидху вслед за Присли, который без стеснения расталкивал всех локтями. – Молодой человек, ваши взгляды в чем-то перекликаются с Платоном и этим безумцем … Локком. Вы знакомы с их трудами?
- К сожалению, нет. Но я слышал…
- У меня есть труды Аристотеля, «Диалоги» Платона и много других удивительных вещей. Не хотите ли с ними познакомиться? Давайте пройдем ко мне. Это недалеко.
Сидху еще не успел ничего ответить, как Макгир с Присли и подоспевшим Новалем взяли его под руки и повели к выходу. Макгир при этом не переставал рассказывать о Декарте, Лукреции Каре, не давая сидху вставить ни слова.
В своих апартаментах Макгир не без гордости продемонстрировал ему свою библиотеку, которую в форте мало кто мог оценить по достоинству.
- Вы же обучены английской письменности, не так ли, сэр Сингх?
- Да…
Макгир приставил к массивному шкафу маленькую скамеечку, водрузил на нос пенсне, и скоро извлек с верхней полки Кеплеровскую «Новую астрономию» в кожаном переплете, с металлическими уголками и с пожелтевшими от времени страницами.
- Тут рассказывается о небесном устройстве, о звездах и планетах, рассчитываются орбиты небесных тел. Вы когда-нибудь видели что-либо подобное? Хотите почитать? – и Макгир с трепетом протянул сидху тяжелый фолиант. Порывшись еще немного, он добыл из своей сокровищницы книгу, украшенную золотым тиснением на обложке, «Хронологию древних царств» Ньютона, а потом еще и «Анализ» Эйлера, в котором бурые от времени бумажные листы были попорчены жучком. Никому еще не удавалось заполучить из этого шкафа ни одного из его бесчисленных сокровищ, многие из которых стоили целое состояние и к которым Макгир относился ревностнее, чем иные - к молодой жене-прелестнице. В глазах сидху вспыхнули искорки любопытства, но уже через мгновение он овладел собой. Немного полистав книги, бережно, стараясь не повредить тронутые временем страницы, сидху с мягкой улыбкой вернул их назад.
- Я не буду вас лечить, господа. Я не вмешиваюсь в естественное течение жизни.
- А девочку, которую сегодня привели к миссис Дрейк, вы исцелили, - Макгир впервые за долгое время говорил без привычной желчи и сомнений. - Потом, вы, наверное, поняли, что нарушили этим самым естественное течение жизни, и причинили девочке больше вреда, нежели пользы. Ведь, когда девочка стала здоровой, ей стали подавать меньше милостыни, и она оказалась на грани выживания. И на обед к миссис Дрейк вы пришли только затем, чтобы устроить судьбу девочки и снять с себя ответственность за ее беды. Не так ли, сэр Сингх?
Сидху лишь улыбнулся, совсем, как смущенный юноша.
Присли, который до этого игнорировал его скучную беседу с Макгиром, заслышав об исцелении, набросился на сидху, здоровой рукой схватил его за рубашку и стал умолять о милости.
– Я знаю, что ты можешь мне помочь. Я же видел, что ты сотворил с больной девочкой и с прокаженным юношей, - и Присли рухнул перед сидху, хватаясь за его одежду и сотрясая перед ним культей левой руки.- Я знаю, ты не можешь мне простить то, что я с тобой тогда сделал. Но посмотри, вот, я, потомственный лорд, становлюсь перед тобой на колени. Я еще никогда ни перед кем не опускался на колени.
- Я тебя простил, - сказал сидху тихо, глядя Присли прямо в глаза.
- Тогда помоги…
- Не могу, - сидху попятился от жилистой руки, которую Присли протягивал к его лицу.
- Вы действительно были знакомы с Роджером Присли, когда он был молод? – спросил Макгир. – Скажите, как вам удалось за эти годы столь хорошо сохраниться?
Сидху обернулся и бросил на Макгира один лишь взгляд, тяжелый, под которым он не мог даже вздохнуть. Этот сидху одним лишь взглядом может воскресить, либо лишить жизни, - понял Макгир, и когда сидху переключил свое внимание на теребящего его за руки Присли, с жадностью стал хватать ртом воздух.
- Я живу иначе, чем вы, - сказал, наконец, сидху голосом тихим и бесстрастным, с едва различимым оттенком грусти, столь глубокой, что ее не может вместить людское сердце. – Я живу там, где нет грани между живым и неживым.
Макгир глубоко и ритмично дышал, не в силах произнести ни слова. Лишь Присли с монотонным упрямством, иногда всхлипывая, продолжал молить сидху об исцелении:
- Я отдам тебе все, что у меня осталось, я назову тебя своим сыном…
Но сидху отстранился от невменяемого и пьяного Присли, почуявшего надежду.
- Вы же разумный человек, сэр Сингх, - вмешался, наконец, Макгир. Он только пришел в себя и вовсе не пытался унять волнения и дрожи в голосе. – Вы можете отправиться в Лондон и изучать там науки. Будет непростительной ошибкой, если вы откажетесь от такой возможности. Для этого вам стоит всего лишь вылечить пару безобидных стариков.
- Да, я отвезу тебя в Лондон, - подхватил Присли. – Я дам тебе свое имя. И пусть этим родственникам, которые давно забыли обо мне, после моей смерти ничего не достанется. Я перед всеми объявлю тебя своим сыном.
- Мы с вами совсем не похожи, - смутился сидху. – Вам не поверят.
Новаль, который до сих пор, скрестив на груди руки, стоял в дверях, бросил на сидху оценивающий взгляд и сказал, что с ним можно попытаться что-либо сделать, дабы придать ему вид джентельмена. Макгир тотчас же отослал Новаля за его старым костюмом – к счастью, он с сидху был одной комплекции. Сам же Макгир нашел у себя совершенно новые армейские сапоги. Скоро сидху был наряжен в английское платье и поставлен перед зеркалом. Правда, ему очень не понравились сапоги, но снять их ему не позволили.
- Его надо подстричь, - предложил Новаль, скептически оглядывая сидху.
Макгир вынул из сундука ножницы, а Присли выхватил их у него и трясущейся рукой попытался срезать у сидху косу у самого основания. Но сидху молниеносно скрутил наглеца и, удерживая его руки за спиной, прижал его к стене и отобрал ножницы. Все произошло настолько быстро, что Макгир с Новалем не сразу поняли, что случилось.
- Вы, сэр Сингх, вероятно, считаете, что в волосах заключена какая-то сила? – осторожно спросил Макгир.
Сидху отпустил Присли, который, то ли от случившегося, то ли от количества спиртного уже едва стоял на ногах.
- Я не суеверен. Но и не дам себя изуродовать. Посмотрите: мистер Присли слишком пьян. У него же руки трясутся.
Новаль захохотал и похлопал сидху по плечу, как делают это с добрым другом, а вовсе не грязным дикарем, к которому нельзя притронуться без брезгливости.
- Вы правы, мистер Сингх. Я тоже не отдал бы себя в руки такому пропойце. Но мне вы можете довериться. Поверьте, вы – не первый, кого мне доводилось стричь.
Макгир согласно закивал головой – Новаль был любителем облагородить гривы гарнизонным лошадям. Сидху усадили на стул посреди комнаты, и Новаль сам остриг его длинные волосы по тогдашней моде, чуть выше подбородка. Теперь сидху немного походил на слишком загорелого европейца. Макгир вертел его и рассматривал со всех сторон, весьма довольный результатом.
- Он похож на Фредерика, того франта, что служил в форте в прошлом году, - заметил Новаль. – Правда, сэр Сингх слишком темнокож. Но в чертах лица что-то общее есть.
- А сейчас? – спросил сидху, и на глазах изумленных зрителей его кожа посветлела, волосы из черных стали темно-коричневыми, а глаза – карими. – Так достаточно?
Никто не вымолвил ни слова, лишь Присли что-то промычал. А волосы и кожа сидху продолжали светлеть до тех пор, пока он не превратился в голубоглазого блондина с бледной фарфоровой кожей и бесцветными ресницами. Его точеные черты лица не менее привлекательно смотрелись при такой осветленной внешности, нежели в привычном виде. Новаль потрогал его волосы.
- Чудеса!... – произнес Макгир.
Сидху же, вдоволь насмотревшись на себя в таком обличьи в зеркало, встряхнул головой и вновь стал смуглым черноглазым юношей.
- Я так не привык, - пояснил он.
- Ну теперь-то вы полечите несчастных стариков? – спросил Макгир.
Присли сидел на полу на корточках и с мольбой потягивал к сидху обе руки – здоровую и обрубок левой.
- Я не смогу восстановить вашу руку, - сказал сидху, глядя на то, что осталось от потомственного лорда. – Разве только… Нет, для этого не хватит вашей жизни. Что же касается вашей дурной болезни, то она поразила вас столь глубоко, что вы можете не выдержать лечения. Вы можете сойти с ума, либо умереть от боли.
- Лечи, - умолял Присли. – Пусть я сдохну, но так я жить не могу, - на коленях он подполз к сидху и уткнулся лицом ему в живот.
- Боль будет очень сильной, - предупредил сидху.
- Дайте мне спирту и привяжите меня к кровати, – потребовал Присли.
- Не надо, - мягко возразил сидху. - Я вас обездвижу.
Присли подполз к дивану, что стоял в углу комнаты и забрался на него с обескровленным лицом человека, готового принять смерть.
- Подождите! – Макгир заслонил собою слегка протрезвевшего Присли. – Мы же разумные люди. Если вы способны изгнать заразу из его тела, то вам не составит труда сделать сэра Присли нечувствительным к боли. Или ввести его в бессознательное состояние.
- Вы хотите, чтобы он даже не ощутил, как та грязь, в которую он превратил свою жизнь, покидает его тело? – сидху бросил на Макгира гневный взгляд, такой, что даже Новаль вздрогнул. Его безупречная фигура в английском костюме, лицо в обрамлении черных волос и парализующий взгляд вовсе не европейских глаз, производили жуткое впечатление. Казалось, жаркий воздух комнаты наэлектризовался до предела – еще немного и откроется другая реальность, и оживут многорукие боги, которых люди в этих краях украшают гирляндами и умащают топленым маслом. - Тогда я не вижу смысла восстанавливать его гнилую плоть.
*****
Потом, много лет спустя, когда Фредерик Присли вернулся в Лондон из своего имения в Вексхеме, где спасался от смога и вони большого города, он был приглашен в дом одного влиятельного джентельмена. Юная жена хозяина дома, Бэтти, прекрасная и свежая, как розовый бутон, исполнила несколько модных мелодий на фортепиано. Мужчины невольно любовались ее прелестным личиком в обрамлении черных волос и едва золотистой, будто светящейся изнутри атласной кожей.
- Хороша! - кто-то шепнул Фредерику.
А Бэтти весь вечер смущенно поглядывала в его сторону и краснела. Потом ее личико вновь приобретало восторженное и мечтательное выражение. Фредерик ответил ей почтительным кивком головы, и остаток вечера провел в мужской компании, обсуждая политику Джона Вилкса и акции ост-Индийской компании. И вспомнил своего друга Пола Новаля, который погиб во время штурма форта Уильяма войсками наместника Бенгалии Сираджа–ибн-Даула. А незамужние кузины Ребекки, ради которых и был организован ужин, скоро разочаровались и оставили всякую мысль заполучить в мужья старого холостяка Фредерика Присли.
Когда Фредерик уже собирался уходить, Бэтти догнала его.
- Сэр, - она с надеждой и трепетом заглянула прямо ему в глаза и покраснела. – Это же были вы, сэр? Ведь это все – Калькутта, форт, индийский волшебник, что вылечил маленькую нищенку, - не было сном? Все это было правдой, сэр Присли? Вас тогда звали иначе, одеты вы были по-другому, но я запомнила ваше лицо. Оно ничуть не изменилось, хотя уже столько лет прошло… Скажите, это вы были там, в Калькутте?
Фредерик растеряно улыбнулся и легонько прикоснулся губами к пальцам Ребекки.
- Это было слишком давно. Вы не можете помнить. Правду вы перемешали со своими детскими фантазиями, Лакшми.- Его голос был тихим, потому Ребекка не сразу поняла смысл всего сказанного. А потом, когда все стало складываться в единую картину – и громадные черные глаза Фредерика, и ее детские воспоминания, и кошмары, которые она считала вымыслом и которые до сих пор мучают ее по ночам. Более ни в чем не сомневаясь, Ребекка выбежала на улицу, в прохладный лондонский вечер, освещенный тусклым светом газовых фонарей. Но увидела лишь как растворяется в густом тумане одинокий экипаж.
А потом узнала, что Фредерик покинул Англию и пару лет спустя умер где-то на чужбине. Но она-то была уверена, что чудесный сидху, который вылечил ее когда-то от страшной болезни и устроил ее судьбу, на самом деле умереть не может.
Предыдущие главы:
1 http://www.proza.ru/2011/02/15/769
2 http://www.proza.ru/2011/02/19/1322
3 http://www.proza.ru/2011/03/06/391
4 http://www.proza.ru/2011/03/07/2052
5 http://www.proza.ru/2011/03/08/1141
6 http://www.proza.ru/2011/03/11/1936
Следующая глава: http://www.proza.ru/2011/07/22/1425