Мы лежали на старых телегах,
подложив под головы седла.
Старик-хозяин смотрел в прохладное
вечернее небо. И будто говорил
самому себе, уставшему за день от суеты:
«Уши даны для того, чтобы слышать.
И только.
Глаза даны для того, чтобы видеть.
И только, хотя слезы - туман и алмаза там не увидеть.
Но рты не только для того, чтобы кушать.
Может быть, поэтому столько неразберихи?
Как все странно устроено...»
Все сильнее разгорался пожар заката,
Но, вспыхнув ярко, начал тускнеть и гаснуть.
И старик задремал, как заигравшийся ребенок.
Целый день он слушал ссору невесток из-за детей.
Сын его пригнал шумную отару овец.
В сумерках овцы катились по степи живыми валами,
И над ними клубились пыльные туманы.
Разошлись по своим домам и другие сыновья старика.
Угомонились их крикливые жены и дети.
Днем зарезали овцу,
И мы ели нашу жертву -
кровь, печень, сердце, почки, жирное мясо.
Было жарко, жирно - сытно.
Мозги отдыхали,
А в желудках плавилась усталость.
Сонная тяжесть давила
к унавоженной земле.
Тепло исходило от шубной отары,
И мошкара не давала спать.
Пахло перепревшим навозом, парным молоком,
сухой травой. По телу разливалась леность.
Медленно засыпала знойная степь,
навевая библейские сюжеты и запахи веков.
Что мы делаем здесь, праздные
и ничего не знающие бездельники,
Корреспонденты ненужных
никому и никогда газет?
Ах, как ярко горит
Золотой кол, вращая звезды,
планеты - и нашу Землю,
где мы спим на телегах,
вросших в муравейник.
Как сладко, должно быть, спят
муравьи после трудов своих.
1997 г.