Из цикла "Билеты встреч и разлук"
ДВА ЛИЦА... ОДИН БИЛЕТ
От повествователя: «В багажном отсеке вот этого купе одно время пылился проездной билет. На нём - чёткие записи отправления-назначения, а с тылу - неровные росчерки от руки».
***
- Здравствуйте. Я ваш попутчик. И это судьба.
Я говорю эту пошлость, потому что надо что-то говорить и говорить весело. Никто не заставляет говорить весело (да и весело ли? - ещё вопрос) - мужчине не пристало выглядеть скучным. Есть, правда, и оборотная сторона. Навязываясь с, как тебе кажется, шутками, рискуешь остаться занудой. Но в такие детали вдаются единицы. Я из них.
Накрученный задор моих слов никак не подкреплён решительностью взгляда. Прямо и долго смотреть на женщин не могу. Кажется, что оскорблю, да и если долго - обязательно расплывусь от уха до уха.
Но не смотреть прямо - не значит не видеть. Мой взгляд остёр и прихватчив. И я вижу: на приветствие не ответила. Впрочем, вру: эту ракетную бирюзовую искось - а у неё ТАКИЕ глаза - уловил не столько я, сколько кто-то очень чуткий внутри. Подсознательный пеленгатор. Значит, не совсем без интереса?
- Переодевайтесь, пожалуйста.
И мягко прикрыла дверь.
Познакомились…
Сквознячок взвихряет лёгкий шлейф незнакомых, но чудных духов. После пятисекундной заминки сосредотачиваюсь и начинаю распаковывать чемодан. Так. Трико, майка... А тапочки? А тапочки в другом углу. А голос, кстати, приятен и текуч, можно сказать, обволакивает. Или знаком? Потому и приятен, что знаком? Нет, разумеется, я её не знаю, просто голос… определенной категории. Все женские голоса делятся на категории (мужские - на классы). Раньше всех себя выдают хищные и истеричные. Этот не из хищных. Но даже те, из этой категории, какие знал, не так приятны. Плюс фигура с чарующим изгибом. Хороша!
Я делал всё, что положено не наглому мужчине, по природе, скорее, застенчивому, но блюдущему репутацию пола. Движения нарочито замедленны, хотя внутренний ритм просто сумасшедший. Но гидротурбина работала подпольно. Подытоживающий взгляд в зеркало, вздёрг чуба, невесть для чего приглаженная пальцем кожа на месте будущей складки... И я готов.
Приглашение войти повторил дважды. Первый раз всё съела нежданная охрипь.
Она не замедлила ждать. И дуновение в открытую дверь освежило кубометры тоски.
Вот села на диван, открыла толстую книгу. До того, как положила её на столик, успел выхватить фамилию. Шолом-Алейхем. И уже где-то посерёдке. Разлом проложен фантиком. «Белочка».
Ага. Мы любим читать. Прекрасно. Нам же проще. Думаю почти с облегчением: похоже, не надо разыгрывать трепача. Это меня всегда радовало: не сердцеед, даже, наоборот: внутренне безжалостный критик этого циничного сословия. Но почему-то и не радовало. В этот раз. Что такое? Задета струна самолюбия? Мужского! Как же: ни интереса, ни внимания. Ни капли! Опять не верно. Капля была - косая, но жгучая и увесистая - при знакомстве, - она впиталась, куда надо. Случайным такой взгляд не назовёшь. В нём есть нечто...
Молчание затянулось. Всё-таки лучше хоть какой-нибудь интерес, пусть бы он потом и угас по вине моего занудства... Брр, ненавижу в себе вот это мелкое петушиное чванство. Хромосомы самца, и никуда не деться. Ну, вот и дань лженауке. А ведь до войны посещал курс Вавилова.
Заглянувший проводник посулил чаю. Но как-то излишне сурово. Свысока даже.
«Будем», - одновременно и единогласно. Рассмешило обоих. Она отложила «еврейскую трагедию». Я не преминул прокомментировать:
- Какое счастье, что мы не тогда, а их горести останутся в книгах.
- По-вашему, правильно доверяться книгам? Жизнь сложнее, а зло проще и оттого сильнее. Не верно зарекаться от чего-то.
Во выдала! Голос живой, красивый, играющий. У «барышень», пропаренных Кратким Курсом, таких ноток не уловишь. Но как она неосторожна. Знавал я одну... да, вот - с тем же, вспомнил, голосом. Тем же, да не тем. На 180 градусов не тем. Как всё-таки много значит интонация. А ещё больше - искренность. У неё - от души, а не от напускного энтузиазма. Нет, я люблю и Партию, и нашу Советскую Родину. Не люблю горнистов: ни в постели, ни за столом. Хотя сам из таких.
Я как все. У каждого где-то на донышке запекается маленькое эхо от горна и дремлет, затянутое ряской. Прорезается наш трубач в самый неподходящий момент. Худо, когда голос высмеивает эхо. Ещё подлее, если голос обвиняет, а потом судит эхо. И уж полная дрянь, когда голос сажает эхо. Но от этого никуда: за голос отвечает эхо.
Проводник вернулся с чаем в тяжеленных дореволюционных подстаканниках. В этом поезде всё старое, как в музее, даже атмосфера. Такие люди меня смущают, а при напоре - раздражают. Высок, грузен, чуть потаскан, мешки под глазами. Но во всем - холёность, непрогибаемость. Говорит едко, но совершенно без выражения. Точно - из бывших.
Как, впрочем, и ты. Ты же захватил первый класс самарской гимназии. И с отцом повезло. Офицер, георгиевский кавалер, в 1918-м перешёл на сторону Советской власти. Голову сложил в Туркестане. Как угадал...
Смутное детство. Учёбу заканчивал в нашей уже школе. В нашей, потому как был и остаюсь советским человеком. При этом не верю в вину Вавилова. Но и не кричу об этом. Как и о многом другом. Весь крик души выплеснул в последней штыковой атаке - в 1945-м, под Бреслау. Там контузило. Фашистский штык был точен – в сердце, спас блокнот...
Я хочу ей сделать комплимент. Но как? Она однозначно показала, что банальности не пройдут. И мы обойдёмся без Безыменского. И будем начеку. Женщину можно оскорбить самой пылкой похвалой. Скажи русской «Красивая дама», но по-чешски: «Пани урода».
Пришла на помощь сама:
- Могу отдать свой сахар.
- Согласен. В обмен на конфеты.
Достаю коробку шоколадных «мишек». И тут по глазам её вижу: это женщина. Конфеты - одна из самых сильных её... слабостей.
- Вы победили. Я сдаюсь. Мои любимые. Даже в блокаду их делали, - затрепетавшие пальцы приходят на помощь побеждённым глазам. - Всё так просто и сложно.
Вот и всё: женщина поборола декабристку. А кто помог? «Мишка на Севере» - хозяин тайги. Впрочем, я был «за».
Беседа налаживалась, входя в русло простодушного приятельства. «Сергею» откликнулась «Людмила». Строго и чинно я достал цимлянское и крабов. Она - сыр и булку. Поочерёдно и без сговора. Остальное было проще, чем и радовало: картошка, капуста, огурцы, сальце.
Никогда я не говорил с посторонней женщиной так легко и про всё. Не касался только войны. Зато про юность, школу, вуз «раз по паре» прихвастнул. Это простительно, потому что не ложь. Ложь - это когда неправда во всём. Обман – правда не во всём. Ложь непростительна. Обман бывает благим, особенно если утешаешь и, тем более, когда правда способна убить.
Она говорила меньше, но здорово и с большим достоинством. Я не мог наслушаться. Ручеёк был мелодичен, в меру серьёзен, и в этой серьёзности угадывалось самородное остроумие. Эта распевная редкость придавала каждому её слову весомости и очарованья. Разговор мне уже казался драгоценностью, которую разбить страшно и очень легко. Достаточно первой же неловкости.
Точность и поэтичность её сравнений свидетельствовала о филологическом кругозоре и немалом житейском опыте. Сколько ей? Если верить возрасту не травленной табаком речи - немногим меньше, чем тебе. А с виду не более тридцати. Здесь всё: ум, мудрость и самое редкое - терпимость. Она понимала всё, но ничего не навязывала. Иногда смеялась, и это было самое восхитительное - хрустальный колокольчик звенел с искристой вершины королевской ёлки.
- Видишь, как всё просто и сложно, - сказала она.
И он заметил, что ты давно не косишься, а смотришь прямо и тепло. И локти твои - на столе. Как у гимназистки Люсиль - дочери профессора Ларецкого. Но он не чувствовал себя учителем. В этой ученической позе было что-то трогательное, располагающее к доверию и... Насчёт большего угадывать боялся. И не столько от волнительного предвкушения... Боялся того сильного и большого, что может прийти к обоим, во всяком случае, к нему. Когда закончилось вино, он предложил продолжить в вагоне-ресторане...
Её благосклонность сводила с ума притом, что не было в ней ничего жеманного, завлекающего. Естественно и не усложняя, она говорила «да», которому ничто не мешало в любой миг сойти на нет. Тут как на минном поле. И я старался изо всех сил соответствовать, блюдя такт и меру, «которых» искренне чтил. Себе же на пользу. Женщины, как известно, пол слабый, но прекрасный. При этом каждая из них является зеркалом своего мужчины. И не всякому дано уменье не обезобразить это зеркало.
Оказывается, бывают и такие женщины. Почему их встречаешь так поздно? В молодости таких не было. Это он знал точно. Он увлекался. И не раз. До свадьбы не дошло ни разу. Но помнилась почему-то только та самая Люсиль - героиня первого романа. Они встречались, если без антрактов, два года - последние два класса и на первом курсе. Потом он не выдержал. Люсьена была настоящая барышня-недотрога. Зазнайка! Сейчас, вспоминая её капризы, её нетерпимость, он поражался собственному долготерпенью. Теперь его выдержки не хватило бы и на час общения с Люсиль. Нет, она была весьма недурна, упражнялась в балетной студии, одевалась со вкусом, но всё в ней было - чопорность и перехлёст. Собачились по поводу и без. Мирились поцелуями. На первых порах она ему нравилась. У них было то, что в этом возрасте прикидывается «любовью». Но после двух с половиной лет кабалы он её почти возненавидел.
С тех пор ты с Люси не виделся. Да и где? После разгона генетиков ты тихо защитил диплом и убыл в Комсомольск-на-Амуре. И скоро забыл всё. Строящемуся городу с сотнями молодожёнов требовались учителя. В итоге, к твоим химии с биологией приплели развесистый букет гуманитарных предметов...
Потом война... Она сопровождала его все годы, но не тут, не рядом, а близко, по соседству.
...Вагон-ресторан был пуст, лишь у буфета мерно качалась парочка. Она выделяла электричество. Искр ещё не было, но ток предупредительно потрескивал. Не успели сделать заказ, как началось. Поставив нам коньяк и фрукты, официант на обратном пути выразил восхищение:
- До чего красивая девушка! Восточный разрез глаз. И имя, наверное, восточное. Гульнары или Гюльджан...
- Гюрза. - Мягко поправил парень, дрессированно закрывая грудь меню.
«Гюрза» прищурилась и твёрдым, как алмазный нож, взглядом взрезала «змеелова» от переносицы до пупка. Губы её при этом вымяукивали: «Мау-у». Следующий такт был молниеносным. На лоб парня обрушилась тарелка. Папка-меню оказалось проворней.
- Я же говорил. - Кротко улыбнулся он, ссыпая осколки, и резко пальнул из перечницы.
Боевые действия активизировались. Стратегические предпочтения «гюрзы» составляла пустая форма: стакан, тарелка, графин. Лишнее доказательство, что даже внутри амазонки прячется прачка. Сильный пол, напротив, орудовал содержательным элементом: перец, соль, уксус. Мужской выбор объяснялся проще: жирных блюд заказать не успели. Заключительным аккордом битвы стал обоюдный рывок к середине стола, где губы судорожно слились.
- Видишь, как всё просто и сложно. - Одними глазами улыбнулась Людмила. И уже не вслух: "НЕ УЗНАЁШЬ?"…
После этого пить и есть не получалось. Во-первых, от смеха, а во-вторых, от страха, как бы за этот смех не поплатиться. В итоге, уговорили официанта завернуть заказ в кулёк.
Дотрапезничали в купе.
Но вечер зрел. А с ним и сон. Перед сном был поцелуй - долгий и сладкий...
Всё поменялось… я – ты. Ты – я. Та…
Он заснул не сразу. Весёлой дробью распалялась плоть. Романтика овладевала мыслью, ища затерянный экстаз. В содружестве с хмелем ей это удалось без боя. Засыпал счастливый и влюблённый. И уже не видел, как долго и нежно я наблюдаю за тобой - спящим, вздрагивающим и беспомощным, Серёжа.
Шматком строганины угрюмился месяц, а бирюза влажно сверкала из темноты, и губы грустно повторяли всё те же два коротких слова…
...Разбудил дикий крик. Сначала не понял. Потом различил очертания. Дошло: купе. Память быстро доклеила остальное.
Она прижалась к стене: затравленный зверёк. В глазах стыл лунный ужас. Видимо, тоже только-только начала ориентироваться.
Я выразил сопереживание: «Что-то страшное приснилось»?
Её тело выгнулось в зябкой вибрации.
«Напали, да? Кто: вампиры, бандиты»?
«Белки напали»!
Категорически серьёзный, неприступно трагический тон Людмилы не допускал и мысли, что кто-то в природе способен сравниться с кошмаром по имени «белки».
Тишь ночи расконопатил долгий гогот. Чуть позднее присоединилась она - серебристая трель клавикорда. Прижавшись, мы сидели на её диване...
...Утром едва не проспали станцию. Её.
Сборы в темпе «полундра». Он всё время ластился, норовил поцеловать. И требовал адрес. Достала карандаш, впопыхах начеркала каракули на… Оказалась изнанка билета. Его.
Неужели так и не узнал? Он прав. Ты была такой идиоткой. Как бы напоминанием (о той) не спугнуть снова...
Твоя станция? Прощальный поцелуй… Он не сразу разневолил путь на перрон.
Всё так просто и сложно!
Моя - следующая.
Долго не мог унять дрожи. Я влюбился?! А как же адрес, спохватился вдруг, но, увидев билет, успокоился. Что там она накарябала? Ну, и почерк! Такие каракули я видел только в школе. Была, понимаешь, одна Люсьена, самарская соученица. Для неё всё сложное было просто. А для этой... всё наоборот.
«Здравствуй...».
Это мы разобрали, дальше... закорючки то ли адреса, то ли телефона, а, может, и то и то. А внизу подпись: «Лю... си».
ЛЮСИ? Ещё одно совпадение? Сердце обожгло. И оно выпрыгивает из проруби. Срочно хлопнуть стакан. Хотя бы пива. Остальное разберу после.
Выпив в ресторане прохладного «жигулевского», вернулся в купе.
Вот и Куйбышев. Где билет? Вот. Кладём его в портмоне. Теперь пора - за чемодан.
Из открытого окна дует. Рывками. Портмоне приоткрывается, и что-то взмывает.
Второпях он хватает и, спиною к сквозняку, заглядывает между жёлто-коричневых корок. Вроде всё на месте. Ну, с Богом. На выход. Прощай, вагон.
...Билет метался по багажному отсеку, постреливая единственно внятным словом «Здравствуй»...
***
«Этот билет и оказался запавшим в багажный отдел, где прилип и коптился, покуда его не отодрал проводник»...
2007 г.
Опубликовано в журнале «Проза», № 4 за 2008;
литературно-художественном альманахе «Русское эхо», № 4 за 2008;
литературно-музыкальном альманахе "Ковчег", Тула, 2017.
Продолжение в цикле "Билеты встреч и разлук":
http://proza.ru/avtor/plotsam1963&book=1#1