В трагедии АС Пушкина «Борис Годунов» Монах Пимен записал: «Ещё одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя». Вот и мне пора бы закругляться, но...
Служба закончилась, запись в военнике осталась, но туркестанские хождения продолжились. Домой хотелось, хотя что-то пока держало. И это «что-то» не ошиблось!
Гаврин увольнял тактически: брал дембелей, вывозил в штаб мобгруппы, смотрел, не прихватили ли тюка и, прости устав, дембельского альбома. Кои рвал, едва узрев. Выдавал предписание и отправлял на ж-д вокзал за билетами на поезд. Штампы в военнике ставил после того как билеты привозились в подтверждение – хитро?
Но солдата не перехитришь! Тёртые мы, калачи!
29 октября командир тактировал в отношении меня и Сборщикова Серёги, штампанул военные билеты за час до отправления. Миру – мир, солдату – дембель! Как бы...
Серёгу я усадил в вагон, обнял на посошок и всплакнул в муслиновый платочек. Пустил слезу, махая невыжатой тряпочкой вслед. В Ашхабаде ничего его не держало, а мне пожитки надо собрать, абы не с пустыми руками...
Билет пропал, но цена несопоставима с тем, что могло сгинуть в небытие с отъездом. К дембелю у меня были прикуплены шмотки, спрятанные в каптёрке, на Ключике терпел неволю дембельский альбом, так же ожидали отъезда тестер и кое-какое обмундирование, кое сгодится и в мирской жизни. Для охоты, рыбалки и грибалки – панама, бушлат, сапоги или весьма удобные шнурованные полусапожки сгодятся всегда. Одно прихватизировано, другое честно выменяно, третье было безвозмездно подарено.
Тот же пресловутый тестер, например...
Пробавлялся на вольных хлебах недели две, ночуя в каптёрке ремвзвода – Шурик Семишкуров с ночёвками не отказывал, или на Ключике, когда ездил за барахлом. А то у Попова Валентина Филипповича, отставного погранца, с которым меня познакомил Шульц. Перед отъездом домой Андрей тоже гостевался у него длительное время.
На память приходит байка Валентина Филипповича, как погранцы развели местных ГАИшников на гульбище с туркменским пловом и вином погребного хранения.
Итак, случилась на заставе внештатка с обнаружением на контрольно-следовой полосе следов копыт. Научен-ные инструкциями погранцы понимали, что лошадь могла оказаться не животным вовсе, поэтому застава была поднята в ружьё. Двое суток искали нарушителя. В горах Копетдага столько глухих расщелин и проходных ущелий, что ищи годами, никого не найдёшь, но погранцы вышли на старую клячу, кандыбавшую от персов с запредельной стороны и нагло щипавшую нашу советскую, тем больше, что скудную в тех окрестностях растительность.
Сверили копыта со следами на КСП – она. Кобылку вернули на радость хозяев, успешный исход дела решили отпировать междусобоем. Собрались вчетвером с офицерами сослуживцами в ашхабадской квартире прапорщика. Слово под рюмку, рюмка за словом, не особенная закусь, в ночь ушли в неможах и вповалку. Неожиданная застолица переросла в попойку и, что называется, удалась!
Чуть забрезжил рассвет – стук в дверь. Посыльный в тревоге: «Немедленно прибыть на заставу, во дворе стоит ГАЗ-66!» Офицера могут поставить на ноги только жена и волшебное слово «тревога!» Очнувшиеся погранцы перегрузили не проспавшихся в кузов ландолета и отбыли.
Отъехали пару кварталов, прапор с одним из офицеров спохватились – пистолеты дома забыли. Стоп машина, они назад за оружием. Догонят своим ходом, не ждите.
У Валентина Филипповича во дворе дома стоял его Запорожец. Забрав оружие, погранцы пустились вдогонку. А Запорожец это такая дикая техника, которую пришпорь посильнее и диву дашься, как быстро она может бегать.
В общем, летят, выжимая из горбатого все соки. Уже за городом, за Березенги на дорогу выскакивает ГАИшник и полосатой палкой требует приземления. Когда Родина в опасности, погранцам ГАИ не указ – пролетели, как не видели. Гаишник с напарником в мотоциклетку и в погоню. «Проблем нажили!» – обернувшись, выдохнул прапорщик. «Не баись, наше дело правое!» – успокоил офицер.
Погоня вышла в горный серпантин. Подлетели к погранпункту на запретную зону, а Запорожец был местным пограничникам хорошо знаком, офицер кивнул дежурному, чтобы наряд не тормозил преследователей, и рванули на всех парах вперёд. За пару вёрст до заставы Запорожец нагнал ландолетку ГАЗ-66 с сослуживцами. Остановились, стоят, ждут стражей дорог. Валентин Филиппович в своём Запорожце, сослуживцы притаились в ландолете поодаль.
Через пару минут подлетают ГАИшники с предъявой к водителю Запорожца. Так и так, права конфискуются за игнорирование требований госавтоинспектора. Валентин Филиппович: «Какие права? Вы чего, менты – оглянитесь, где находитесь?» Офицеры-пограничники окружили мотоциклетку: «Кто такие и на каком основании проникли в приграничную зону? Предъявите ваши документы!»
ГАИшники на попятную, погранцы прошуршали коляску, нашли кусачки, прочие инструменты, и продолжили накат: «Ну, вот и средства для преодоления проволочных ограждений в наличии?!» Сделали вид, что оформляют бумаги. ГАИшники поникли, офицеры нагнетают: «Что делать будем? В КГБ вас сдать?» «Или поляну накроете?» – своевременно подал голос прапорщик. Тем же вечером погранцы пьянствовали снова, но пышнее прежнего.
Были у военпеса дети: падчерица Наталья и пасынок Андрей, кликавшийся прозвищем «Ношпа». Скорешились с Андреем, я был приглашён на пикник в горах. «Пусть он в связке одной с тобой... Там поймёшь, кто такой!» Ношпа увлекался здравым досугом, облазил Копетдаг от Каспия до Кушки, и вместо празднования «Дня 7-го Ноября, красного дня календаря!», решил приобщить к туризму меня.
Горы манили с первых дней службы – а кто я такой, чтобы перечить мирозданию? Будучи в Туркмении, да не полазить по горам – это не оправдывалось ничем!..
Собрались в дорогу вдвоём. Ношпа прогнозировал к ночи на стоянке мамаево нашествие, но сползаются туда каждый тропой-секреткой. Принадлежностей набрали на два рюкзака средних размеров, значит, был нагружен и я.
В горы нас доставил пучеглазый ЛАЗ, курсирующий до местечка Фирюза. Посреди пути автобус высадил путников на обочину, вытоптанностью и завалявшейся в пыли табличкой выдававшей, что автобусная остановка регламентом предусмотрена. Спустились с трассы, витиеватой стёжкой пропетляли безразмерные валуны, свернули в проходное ущелье. Перевалив невзрачный поперечный отрог, вошли в распадок. Не сказать, что это направление исхожено одними только ношпиными ногами – этой торной тропой аки сорок сороков крестный ход свершало!
А лясы точил, будто секреткой пойдём?..
Бесчисленными перевалами, минуя узкие проймы, осыпи гравия и курумы, мы неудержимо шлёпали вперёд. Украдкой Ношпа подсматривал, когда начну стонать, но с теми красотами, ощущениями свобод и пьянящим воздухом гор – я бы и его на горбу тащил... не стеная!
Сделали привал возле одинокой арчи; её свилеватый ствол как толстый канат был скручен невероятной силой, крона зонтом виснет на бок. Летом хорошо под нею солнце претерпевать. В паре метров увидел шляпку моховика. Не поверил бы глазам, но поблизости ещё два гриба.
Грибной сезон в Туркмении длится с осени до конца весны, пока осадки. Летнюю сушь грибницы пережидают спячкой. Ношпа грибник никакой, сказал, но в начале мая шёл с Душака и на спуске к шалашу набрёл на россыпь солонух. Хватал подряд, ниже наткнулся на поляну и понял, даже багажника машины будет мало. Отсыпал собранные, набрал молодых да чистых, нашпиговал ёмкости. Стащил с себя шаровары, штанины понизу затянул узлами и тоже набил. Повесил на шею; спускался трудно, проклял к чертям все грибы. Сделал вязанку из одеяла, перекинул через плечо. В город доставил случайной попуткой...
Через пару дней совратил друга заверить местечко: притащили на ванну под смеситель. Мама чистила грибы всю ночь и слезилась, не одно блюдо раздала соседям...
Нижее, говорит, почвы песчаные, собирают сморчки. Целенаправленно за грибами никто не ходит, но есть среди его друзей знатоки, которые ведают и умеют находить трюфеля. Места, мол, секретные расположены в Дашгала, неподалёку от Каракалы (будто я должен знать) – набирают до пяти кило на руки. Его угощали – понравилось не особенно... Твёрдые, хрустят как недоваренная бульба...
Ношпа вёл на некие «родники», сболтнув: «Обогнём морковку, выйдем к Чули, а там рукой подать!» Оказалось, «родников» на маршруте три. Два покажет, до третьего не дойдём. Далеко и «нет у нас планов на Душак переться!» А «Морковка» – гребень Копетдага, пролегающий от Чулинского к Фирюзинскому ущелью, представляющий единую гору Маркоу. «Змеиная гора» – с фарси. Такие горообразования отслеживаются за многие километры, являясь ориентирами туристических маршрутов и опорными геодезическими пунктами для триангуляции местности. Душак – с фарси «два рога». С древности обитатели долин отмечали своеобразную форму вершин горы, схоже рогам диких животных, часто встречаемых на склонах хребта. К сожалению, но сегодня мне Душак не посмотреть.
Ощупав Морковку взглядами, гид высчитал направление к Чули. В посёлок не пошли: пионерлагеря одни – и зачем шастать? Обошли протоптышами, вышли на окраину к источнику Козолух. Горный ручей Ношпа окрестил:
– Нулевой родник, исток Чулинки, полпути позади!
Ополоснули лица. Перекололи орехи, собранные под одиноко растущим на террассе царским древом. Вошли в ущелье, прошагали совсем ничего, как Ношпа замер:
– Стоп, увидишь что-нибудь знакомое?
– Что может быть знакомо? – оборачиваюсь: крутые обрывы, накат гравия под ногами, пара огромных каменных глыб задаёт изгиб тропы, – Я тут первый раз!..
– Посмотри отсюда: представь, оттуда выскакивает банда басмачей, под этим камнем пулемёт – помнишь?
– Офицеры! Место, где наши засаду устроили?
– Правильно, смотри какой смекалистый...
– Любимый фильм. Жаль, нет фотика под рукой...
Не заметил, как снова взошли на серпантин вровень гор. Красоты пленительные! Полосатые хребты, распадки, останцы, пики, справа-слева контрастная растительность ложбины. Идём, вдруг обрыв, зияет гигантский каньон – глубоченная борозда, острым изгибом к ногам подошедшая и вспять в непознанные недра уводящая...
Тропа «пожарка» свела в ущелье Глубокое, как означено на картах, а в народе «глубинка». А кто-то называет его и Барсово. Понизу ущелье выглажено доисторической рекой, со склонов ниспадают лианы папоротника, кое-где поросли самшита, багульник, эргуан – багряник – иудино дерево, на каком повесился Иуда Искариот. В расщелинах вперекор всему произрастает дагдан. За прочность древесины эти дерева зовут железными, переклад просто патетика – «берущий силу из горы». Скалы местами сужаются, не раскинуть рук, и почти на всём протяжении высотой в небо. Голову не заломить, синевой полюбоваться, не обронив панамы. Через завал лезешь в опаске поломаться...
В изножье занебесной скалы «первый родник». Нош-па не уставал тараторить, предложив заночевать здесь, но сбегать до «больших колдобин» – хочешь, мол, глянуть?
А как нет? По ущелью прошли ко «второму роднику» – некто кличет его «барсова щель», спустились ниже. Добрались до огромных белёсых окатышей, свалились в отдых. Пока били орехи, огляделся, чая узреть «колдобины» всем колдобинам колдобины, а тут массивы гладких камней с углублениями, в которых круглый год стоят лужи чистой воды. Чудо природы... Дальше – лазать по камням семь вёрст до небес, потому желательно снаряжение.
Вернулись на шикарный бивак с позывным «первый родник». Отвесная скала расколота поперечной каверной, под стоянку вытоптан покатый, не страшащий крутизной уступ. Летом место оттеняют каркасы, от ветра и осадков накрывает каменный козырёк в два человеческих роста – хоть в спальнике ложись, или же палатки лагерем ставь. Посреди стоянки кострище с образующими первобытный очаг булыжниками. Близ каверны выбоина, со скал сочит природный ключ, наполняя пресной водой каменную чашу объёма банной купели. Воды с лихвой хватит умыться, и для питья, если дорога выжала соки до сухости гланд.
В обе стороны раскинуты богатые растительностью склоны. Для наваристого бульона здесь можно подловить зазевавшегося кеклика, на костёр наломать коряжек арчи или другого сухостоя, если обуяла лень спуститься дальше в расселину за жарко сгорающим саксаулом.
Засветло бивак собрал человек двадцать путников, а на закате бренчала гитара, трещал костёр, искры сыпал, в кундюке вода закипала, тунча заварку томила и в котелке каша поднялась. Хмельного не было. Все опьянели от осознания того, что вырвались сюда из низменных будней.
В компанию свободою пьянённых втиснулся и я. Как случаем заблудший с далёкой России лакомый агнец, оказавшийся в лапах пресыщенных здешней стихией волков. Под треск горящих сучьев завязал беседу. Чтобы не жрали вопросами, рассказал о керженских лесах и разномастных стрежнях Волги и Оки. Представьте, говорю: голубоватые днями и иссиня-чёрные в пасмурную погоду плёсы Волги прививаются зеленелыми водами Оки, очищают их и уносят с собой. Это слияние миров просматривается на месте слияния двух могучих русских рек, называемом Стрелка! Полоса разграничения различима с гребешка волжского откоса и тянется течением на сотни метров за излучину...
Новые знакомые бравировали жемчужинами Чули и Фирюза, «вратами ада» в Дарвазе, пещерами в Бахардене. Ворошили фантазию норами дэвов, кущами, где обитает вещая птица справедливости и счастья Симург. Пылевыми бурями, налетающими на Ашхабад, занося его песком – я в ответ сыпал сахар в соль, описывая пушистые снега до крыш, выпадающие в моих краях почти ли ни ежегодно. Весенние паводки подключал, как в половодье в гости на лодках ходят, пацанва на льдинах катается – они пустыню, на первый взгляд, бесцветную, каждой капле радующуюся, всеми цветами радуги раскрашивали. Возносили чувства, какие прослеживали, какие тому эмоции являли – говорили и слушали, восторгались и завидовали...
Пожалуй, самой трогательной была история собаки. Возле одного ашхабадского кладбища, оставлен памятник овчарке. В момент землетрясения 1948 года, случившегося глубокой ночью, собака с грохотом распахнула дверь, проскочила в дом, выхватила из люльки грудного ребёнка и потащила на улицу. Хозяева времянки всполошились не на шутку. Впопыхах додумывая, что псина пребывает в припадке бешенства, хозяин схватил ружьё и выбежал за псом. Жена следом. Спустя секунды случился первый разрушительный толчок, жилище практически сразу рухнуло. Таким образом, собака спасла всю семью и соседей, выбежавших на шум. Курган много лет спустя умершего спасителя хозяин достойно отметил памятником.
После дегустации зелёного чая, миловидная путешественница вспомнила о ледяных накатках на тротуарах. Как нравилось на них скользить и на ногах удерживаться. Видимо когда-то гостила в северных широтах и не смогла накататься вдосталь. Тут меня было не остановить – я не только о ледянках поведал, которые на каждом шагу даже в самую тёплую зиму, но про бесчисленные катки рассказал, и лесные лыжные трассы, и озёрные санные горки.
До призыва в армию я грыз науки в СПТУ № 40 города Горького, и за три года освоил профессию монтажника и слесаря-сборщика радиоаппаратуры и приборов. Группа насчитывала душ тридцать, состояла только из девчонок, но скоро так же приютила и нескольких парней. От четверых сначала и до семи под конец обучения – то есть набиралось как раз на футбольную мини команду, хотя играть нам приходилось почему-то только между собой.
Делились поровну и на перемене, либо вместо урока футболили всё, что попадалось под ноги – круглых форм, квадратных, цилиндрических и прочих... Спортинвентарь доводили до убийственного состояния и ног не жалели... Гонялись в некую реплику футбола, поскольку положенный в основу названия ball применялся нами гораздо реже заурядных жестяных или полиэтиленовых банок, которые ровно на ногу при желании не ложатся и улетают после удара, куда случай укажет, а не куда посылают...
Играли и зимой, замечу, по льду елозя не в коньках! На территории училища стояла добротная хоккейная коробка, каждую зиму заливавшаяся к наморозке льда. Лёд получался чистый, крепкий, разметками не испорченный, плюсом настоящие ворота. Не знаю, кто и в каких целях площадку заливал – не вспомню ни единого случая, чтобы на ней играли настоящий хоккей. Пользовались ею только охламоны 35-36 группы радиомонтажников!
– Видели коров на льду? – интриговал своих удивлённых слушателей, – Мы были подстать вначале, но со временем натренировались к постоянному скольжению, и равных по зимним футбанкам нам вряд ли бы нашлось даже на всём спорткомплексе «Торпедо!»
Туристы слушали с разинутыми ртами. Мой вскоре тоже раскрылся, когда пошли байки о турмаршруте через гору Душак и пресловутых кяризах, которые я был приглашён повидать на десерт, если не сорвусь домой...
В предгорьях Копетдага с давних веков существуют подземные криницы, сплетённые сквозными тоннелями, многие столетия поставлявшими в города пресную воду. Водные запасы в Каракумах по большей части грунтовые, глубина залегания доходит сотен метров. Население рыло штольни, чтобы копившейся в горах влаге просочиться на подгорные низменности, но вымученные углы уклона позволяли собирать дождевую воду, в том числе. Подземные лабиринты на глубинах глиняных слоёв обложены камнем и арчевой древесиной, чем защищены от внешнего воздействия и чрезмерного испарения.
Кяризов в окраинах пустыни рассыпано множество, а один такой кяриз в среднем заменяет десятки колодцев. Скважины вручную бурили в подгорьях Копетдага более двух тысячелетий лет назад, в Бахардене они предстают и сейчас якобы в первозданном состоянии.
Хотелось бы посмотреть чудо света, а не сложилось. К тому времени наличностью я поиздержался, нахлебничество не в моём характере. На последние грошики купил билет – на четырнадцатое ноября, кстати, и без пышных проводов отбыл в родные края. Ровно семьсот тридцать дней пролетело со дня призыва – 14.11.1986 г. вышел из дома юнцом жизнью не целованным, 14.11.1988 г. выехал домой ею в нужные места покусанным. Хоть не до кровей, но со шрамами и множеством попутных заметок...
В дороге домой произошла со мною беда, достойная огорчения. В поезде в районе Гурьева похитили у вашего дембеля баул со шмотками и непроявленными фотоплёнками. Перед отъездом я экспонировал, что хотелось оставить в памяти, и запрятывал плёнки, не проявляя. Думал, обработаю дома и напечатаю на качественном материале. В общем числе были спрятаны три цветных кассеты и пара для слайдов. Скарб, заложенный под нижнее сиденье плацкарта, остался нетронутым, сохранилась только пара катушек из давнишних. Пропавший баул с фотоплёнками из последних отснятых я неразумно запихнул на третью полку под потолок плацкарта – вот его и уволокли вездесущие прохиндеи. Ехал в армию – шапку на ходу содрали, вертаюсь домой – целый баул увели из-под носа.
Не возжелала Средняя Азия отпускать, не напоминая старую русскую пословицу: вор да мор довеку не переведутся! Не единожды уколола меня сторона южная, но отборными выражениями вспоминаю только воришек.
В Москве встретил военный патруль. Всполошился, что дембельского альбома лишусь, но начальник патруля узнал, что перед ним дембель, не сказал ни слова, проверил документы и отпустил без придирок. Опасался я, что патруль захочет проверить дембельскую поклажу. Придраться было к чему, было бы желание, но к моей радости пронесло на безупречную авось. Свобода вроде, а припало внепланово дриснуть в очередной который раз. Опять же, не снимая штанов... Когда всё кончится?..
Кончилось на закате дня 18-го ноября. Проводница скорого поезда Москва-Горький откинула подножку тамбура на конечной станции Горький-Московский, я вышел на перрон, последний раз отглянцевал сапоги бархоткой, оглянулся вокруг, вдохнул-выдохнул: ничего не изменилось! Ни-че-го! Залежный асфальт перрона, сто лет назад белёные стены снаружи вокзала, истоптанный мрамор внутри – держала память эти приметы, так не обманула. Советский образ жизни вяло относился к кардинальным переменам и новшествам, два года моего отсутствия вокзал держался без рукоприкладства. Видимо, чтобы не шокировать так ненадолго, по космическим меркам жизни, отъезжавших путешественников типа меня.
Прямо из вокзала спустился в тоннель – без изменений и тут. Под ногой до соплей знакомая осенняя полуслякоть... или полуубранность, тот же приглушённый фон постоянного человеческого присутствия и неистребимая вонь со стороны бесплатного общественного туалета.
Метро порадовало: его целых три года как пустили, а оно ещё чистое, блестящее и свежей побелкой пахнущее.
Утром двадцатого ноября восемьдесят пятого, помню как сейчас, ехал в училище. Не как обычно пошлёпал к дальней автобусной остановке Стройплощадки. Называли так жилой микрорайончик возле транспортной развязки, около которой по плану развития приткнули и станцию метрополитена «Пролетарская». Ожидаю Икарус, обычно «гармошку» бесконечного 46-го маршрута, в сладостном полусне шмыгаю соплями, вдруг наблюдаю бабулю, волокущую по пандусу подземного перехода увесистую сумку на колёсиках. Сумка прыгает между полозьев, на каждом третьем шаге возвращается на ступеньку. Остановившись на промежуточной площадке, бабуля кряхтит, призывает в помощь Бога, разгинается, словно получив новых сил, и уже бодрячком волочёт дальше. Спускаюсь к ней:
– Давай помогу, бабка! Тяжело, небось?
– Господи Иисусе, содействуй, внучок. Хорошо стало ездить, из глубока только подыматься тяжело, мо;чи нет!
Узнав об открытии аттракциона, понял – пропускать грех. Столько лет ждали и вот оно... случилось!
Не помню, сколько времени провёл в метро, потому что катался на поездах – выходил на каждой остановке и рассматривал диковинный дизайн станций. Пусть было их всего шесть, но в училище в тот день так и не попал.
Первый день, народу – никого!.. И такого больше никогда не случалось. Со следующего дня по этим шести станциям стали шнырять толпы не только городских зевак, но со всей области. Как же – такая диковинка! Не надо в Москву ехать! Электропоезда заполнялась под завязку, особенно в вечернее время, люди ходили семьями, компаниями, чуть ли не экскурсиями и глазели, катались и снова глазели. Как я двадцатого с утра...
Вечером по телевизору в местных новостях слышал, как трубит о столь важном достижении градоначальник: фанфары, дифирамбы, вспышки фотоаппаратов и полтора журналиста с микрофонами. «Третий в РСФСР!», «поезда последних разработок!», «скоро пустим дополнительные две станции, через скоро ещё две!» – праздник у людей! Что сказать... тоска по-доброму...
Доехал до своей станции с пролетарским названием Двигатель Революции, вышел на проспект. Враз прошибла слеза... Не от первого зазимка и встречных снежинок, тающих на лице, и не от ряда знакомых многоэтажек, заканчивающихся тремя родными четырнадцатиэтажными свечками, до которых осталось пройти последние пятьсот метров, а оттого что наконец-то дома! Сколько дорог перехожено, но лучшая – это дорога домой...
Иду: два девятиэтажных пенала, за ними фанерный киоск «Мороженое». Далее «Спорт», называемый с раннего детства «спортик» – магазин, украсивший унылый жилой массив высоченными, изнутри подсвеченными стеклянными витринами. Потом в упятье двенадцатиэтажка, первый этаж занимает «Кулинария». И вот мои «свечки»... Остановился возле телефонных будок, смотрю окна родной квартиры: на кухне горит свет – мои дома!
Только намерился сделать шаг, слева грохотнул колёсами трамвай маршрута №11 и вдруг, на четырнадцатом этаже вспыхнуло всеми цветами радуги кухонное окно дяди Лёши Баринова. Вот и я фанфар дождался! Каких ни есть... Совпало так, но старый радиолюбитель устроил долгожданную праздничную встречу, включив известную району цветомузыку именно в момент, когда до дома мне осталась последняя стометровка препятствий.
Прошмыгнул сквозь безлюдный вестибюль, удивился тамбуру, отгороженному отцом, пока я служил в армии, втянул запахи преддверья и ткнул кнопку звонка. Дальше секундная сцена в переглядках с отцом и бросок на шею.
«Моя туркестанская рать» закончилась крепчайшими объятиями родителей и вскоре подоспевшей сестры! Долгожданная разгульная жизнь началась сбором друзей и поприездным фуршетом, центром внимания которого стал вновь испечённый гражданский человек с литровой пузатой бутылкой, инкрустированной соцветьем крашеных стекляшек взамен драгоценных камней.
Знаменитый Туркменский Коньяк был прихвачен из Ашхабада специально для главного семейного застолья...
Начало тут --- http://www.proza.ru/2010/06/03/841 > До-оФормление