Глава 14.Власть
Оттолкнув Сергея, «оппозиционеры» ворвались в комнату для заседаний. Мы сидели втроем, я, Летун и Медведь, разбирались с бумажками, а тут они влетают.
Возглавлял их Даниэль, глава одной из Семей. С ним был еще один главный, имя которого все время вылетало у меня из головы, Стас, и рыжий Гриша. Эти четверо стояли впереди, за ними толпился еще народ, но больше глав Семей не было.
– Летун, твои бандиты в нас стреляли! – возмущенно закричал Гриша, остальные согласно загалдели, мол, как это так, что за беспредел. У меня, от хронического недосыпания, голова и так раскалывалась, а от этого ора аж в висках заломило.
– Так, ну-ка все вышли, кроме Стаса, Даниэля, Гриши, и Ури! – сказал Летун. Все его услышали, похожий на двухкамерный холодильник в упаковке, Медведь встал, и вытолкал крикунов за дверь. Сергей тоже вышел, снаружи послышался его увещевающий голос. Остались только мы, и главы Семей. Ури, вот как зовут третьего, надо запомнить.
– Мы пошли в туннель, а твои сразу стали стрелять. Чудом никого не зацепили! И даже когда они нас узнали, все равно не пустили! – загудел Гриша. Ну да, правильно, мы чего-то в этом роде ожидали, поэтому охрана туннеля была усилена, а еще ко входу в туннель мы отогнали откопанный из-под обломков дома танк.
– И правильно сделали, в туннеле идет инвентаризация. А вам там что понадобилось, товарищи? – спросил Летун.
– Ты нам зубы «товарищами» не заговаривай, Летун. Прошел почти месяц, а трофеи не поделены. Когда делить будем? Народ интересуется! – запальчиво произнес Стас. На худой шее дергался острый кадык.
– Делить ничего не будем. Все трофеи объявлены собственностью Республики, – так же спокойно, как и раньше, ответил Летун. Повисла наряженная тишина.
– Людям это не понравится, Летун, – наклонился над столом Стас, – мы эту Республику объявили, мы ее и отменим, в три счета. Ты хорошо подумал? – остальные опять загалдели.
– Гриша, можно тебя на секундочку? – я обошел стол, и, подталкивая, увел Гришу в соседнюю комнату. Там припер его к стене, и шепотом, чтобы не услышали остальные, сказал:
– Гриша, ты реши, с нами ты или нет, я тебя очень прошу!
– Я с вами, но… – Гриша только начал отвечать, но я его перебил:
– Ты что, не видишь, что они тобой прикрываются? Вот их трое, три Семьи. Сколько у ни человек? А сколько они послали нам помогать, когда мы на смертный бой шли? Знаешь? Могу список показать. А твои пришли все, и ты сам пришел. Эти в сторонке отсиделись, а теперь хотят свою долю. За твой, Гриша, счет! – по мере того, как я говорил, глаза у Гриши разгорались, – в общем, так. Ты реши для себя, но это в последний раз, с кем ты. С ними, так с ними, с нами, так с нами, но если ты с нами, чтобы этой хрени больше не было!
Я отпустил Гришу, и ушел назад. Там шел разговор на повышенных тонах. Я прошел к своему месту, и сел. Секунду спустя зашел Гриша, без колебаний обошел стол, и стал возле меня. Стас с шумом втянул воздух, хотел что-то сказать, но я опередил. Опять встал, и пошел к двери. Троица попятилась. Я стукнул в дверь, и громко сказал:
– Серега, запускай народ.
Ввалился красный как рак Серега, все это время оборонявший дверь, за ним повалил народ. Комната заполнилась. Оценив диспозицию, гришины ребята стали возле нас, остальные напротив. Троицу недовольных тут же окружили сторонники. Я вышел на середину, оперся о стол, и стал ждать, пока все заткнутся. Через минуту им надоело галдеть, все выжидательно уставились на меня.
– Значит, хотите делить? Так? – спросил я, – а как?
– По справедливости, – закричали в один голос недовольные.
– По справедливости, это как?
– На равные доли, по количеству Семей! – ответил Стас. Подпевалы тут же принялись повторять это на все лады. Мне захотелось оказаться где-то далеко отсюда, ужасно болела голова.
– Я вам скажу, как будет по справедливости, – я оперся о стол левой рукой, а правую упер в бок, – по справедливости будет так… Во-первых, все что в туннеле, военный трофей, так? Так. Значит, будет более чем справедливо, если мы разделим все добро на равные доли не по количеству семей, а по количеству участвовавших в бою. Это, если считать не только бойцов, а всех, кто внес свой вклад, сто восемьдесят четыре человека, столько же долей. Тогда тебе, Стас, тебе Даниэль, и тебе, Ури, достанется… – я вынул из кармана список добровольцев, – четыре доли. Ровно столько ваших участвовало в бою. – Стас хватал ртом воздух, лицо Ури налилось кровью, они хотели что-то возразить, я продолжил: – Во-вторых, если мы смотрим на все это как на операцию, целью которой был захват трофеев, то я бы хотел, чтобы перед разделом были возмещены наши затраты. А именно, горючее, боеприпасы, патроны, тысяча снарядов, которые мы перли в Город черт знает откуда. И все такое, включая наше время, которое мы потратили
– Вас никто не просил это делать, это ваши проблемы! – вклинился Стас.
– Наши или не наши, а свое мы не упустим, если до дележа дойдет, – спокойно ответил я. Стало намного тише, народ, а тут были люди почти из всех Семей, слушал, что я скажу. – В общем, так, народ! Если кто хочет свою долю по справедливости, пусть приходит, рассмотрим этот вопрос. Но! Это будет равнозначно выходу из Республики. Тех, кто не хочет быть с нами, мы не держим, у нас полная свобода.
– Отлично! Нафиг нам не нужна ваша Республика! – закричал Стас, – мы ее как объявили, так и отменим!
Я подошел к Стасу вплотную, и посмотрел ему в глаза. Он побледнел и попятился. За спиной раздался шорох, и крепкая рука Летуна сжала запястье моей правой руки. Я, по привычке, положил правую на пистолет. А они, небось, решили, что я его кокнуть собрался. Я повернулся ко всем.
– Еще раз говорю, мы никого не держим. Но те, кто покинет наше сообщество, потеряют все права на то, что оно дает, – я обвел взглядом присутствующих, и стал загибать пальцы. – Никакой защиты, если вас придут убивать, никто не придет на помощь, никакого бесплатного лечения, никаких общих проектов. Подумайте, выживете ли вы в одиночку! Я повернул голову к Стасу: – у тебя кончится гречка с тушняком, что будешь делать? И вот еще что, Стас, да и вы все тоже слушайте. Вы меня знаете. Я сейчас с вами разговариваю, потому что мы все на одной стороне. Мы все часть Республики. Если вы не хотите Республики, так тому и быть, я уже устал сушить себе голову вашими проблемами. Не будет Республики, разговор у меня с вами будет другой… а может, вообще разговора не будет. Решайте.
– Вы все слышали, – подвел черту Летун, – думайте. Но я вам вот что скажу. Наш Комитет не получает от своей работы никаких выгод. Решите, что мы вам не нужны, нам же легче. Мы не пропадем, точно вам говорю.
Народ разошелся, у некоторых я заметил печать думы на челе. Еще до вечера об этом узнают во всех Семьях. Я призадумался, а не пошлют ли нас, уж очень круто мы взяли.
– Большинство на нашей стороне, – успокоил меня Летун, – всем понятно, что в одиночку не выжить.
– Хорошо, если так.
Через несколько дней мы закончили проект Конституции, точнее, целых два проекта, один по моему плану, другой по плану, составленному Летуном и Вайнштейном. Состоялось всеобщее голосование. Понятное дело, что их план, по сути, повторяющий общественный уклад Союза середины прошлого века, с четким приоритетом государственного перед личным, не приняли. Приняли мой.
Вайнштейн придумал, как нам решить вопрос с деньгами, а заодно, и как использовать на благо Республики почти две тысячи «туннельных», которые уже месяц сидели в помещениях бывшего супермаркета. Надо сказать, что за этот месяц некоторые из туннельных отделились. Они нашли себе жилье, и стали жить отдельно, Семьями человек по двадцать-тридцать. Что интересно, были среди отделившихся и кацетники, и из второго туннеля, «чистые». Как я понял, многие из них были знакомы до Песца. Мы такое отделение только приветствовали, даже помогли без лишней помпы. Мужики там были очень похожи на наших, такие же дельные, привыкшие жить своим умом и ни на кого не надеяться. Эти точно будут в Республике, к гадалке не ходи. Ну а большинство так и осталось сидеть у нас на шее. Я ходил в супермаркет, смотрел, пытался понять, с кем мы имеем дело. Торговый зал очистили от стоек и стеллажей, поставили кровати. Между кроватей с опухшими от сна лицами, еле переставляя ноги, ходили вялые от безделья люди. Оживлялись они, только когда раздавали еду, выстраивались, позевывая в очередь к раздаче, а сожрав полученное, опять заваливались на койки. У многих, очевидно, была депрессия. Ну, мне до их депрессий дела никакого не было, но что я четко понял, и донес до остальных членов Комитета, это то, что этот дармоедский заповедник надо разгонять, и чем раньше, тем лучше. Но просто так этого делать было нельзя, нужен был план. Даже с идей Вайнштейна нам пришлось поломать голову над практическим исполнением.
Когда Летун, взгромоздившись на кассу, объявил в матюгальник, что со следующего месяца, то есть через две недели, прекращается выдача еды, с обитателей супермаркета мигом слетела сонная одурь. Они сбежались со всех концов супермаркета, и стали напирать на предусмотрительно выставленный нами заслон из касс. Раздались выкрики, кричали, что так нельзя, что это не по-людски, что у них ничего нет. Летуну пришлось несколько раз выстрелить в потолок, чтобы воцарилась хоть какая-то тишина.
– Значит, так! Решение о прекращении выдачи еды окончательное, и ничего вы с этим не поделаете! Мы не будем кормить дармоедов, – голос Летуна, усиленный мегафоном, летел над супермаркетом, – у нас есть работа, для тех, кто хочет работать, кто не хочет, может валить на все четыре стороны, плакать не будем. Начиная с завтрашнего дня, в соседнем здании открывается контора по трудоустройству, желающие могут приходить. Работы хватит всем. На этом все.
Летун спрыгнул с кассы, и мы быстренько ретировались. На следующий день к нам заявилась депутация. Все произошло, как планировал Летун, они весь вечер совещались , из толпы выделился десяток «активистов», и эти активисты пришли к нам на «переговоры».
Одного взгляда хватило, чтобы понять, к какой группе принадлежал каждый из пришедших. Всего их пришло десять, шестеро кацетников, и четверо из «чистой публики», обитатели второго туннеля. Даже если бы кацетники не были одеты в одинаковую одежду, пустынный имперский камуфляж, который мы им выдали вместо тех лохмотьев, что на них были, их отличала от остальных худоба, даже за месяц они не отъелись как следует, и какой-то голодный блеск в глазах. Кацетники были как кацетники, а вот четверо «чистых» все как один были той породы, которую я до Песца терпеть не мог. Интеллигенция, точнее, псевдоинтеллигенция. Жлобы, которые, прочтя пару книг, и научившись есть вилкой и ножом, по этому поводу сразу зачислили себя в столпы мира.
– С чем пожаловали? – вежливо спросил я, никак к ним не обратившись. Называть их «господами» много чести, а товарищами... какие они мне товарищи?
– Мы протестуем против вашего решения прекратить раздачу пищи, – выступил вперед благообразный старичок в жилетке. Кацетники помалкивали, опасливо на меня поглядывая, а вот старичок явно ничего не боялся, – вы не имеете права так поступать!
Он закатил речугу, видимо, заранее приготовленную. Голос у него был хорошо поставленный, он привычно оперировал такими понятиями как «общечеловеческие ценности», «права человека», «демократия», «закон и порядок». Я слушал, не перебивая. Потом заскучал, и перестал слушать, включив фильтр, который еще до Песца меня здорово выручал. Несет себе клиент чушь, ну и пусть несет, слушать не надо, надо реагировать на ключевые слова. Старичок выдохся, и закончил, выжидательно уставившись на нас. Я скосил глаза. Летун сидел с отсутствующим видом, он тоже старичка не слушал, Медведь с Райво сидели обалдевшие, точно загипнотизированные, мне показалось, что еще чуть-чуть, и у Райво закатятся глаза. Я посмотрел на старичка, и лениво бросил:
– Тяжела она, шапка мозготраха.
– Прошу прощения? – не понял старичок.
– И откуда вы только такие беретесь? Я уж думал, что всю вашу породу генерал Мороз убил, но вас, похоже, вывести труднее, чем тараканов, – неприязненно ответил я. Старичок выкатил зенки, в его представлении совсем не так мне следовало разговаривать с представителем демократической общественности.
– Вам есть, что ответить по существу сказанного? – вылез еще один, представительный мужчина с брюшком, гладко выбритый, и аккуратно, со вкусом одетый. – что вы ругаетесь?
– По существу есть чего ответить, – сказал я и сплюнул. До сверкающих начищенных ботинок представительного плевок не долетел совсем чуть-чуть. – По существу, у вас два варианта. Либо вы устраиваетесь на работу, либо идете на все четыре стороны. Вам же уже все сказали, что тут непонятного. Никого за красивые глазки мы кормить не будем. У нас дармоедов нет.
– Вы понимаете, что это произвол? Вы выгнали нас из наших домов, у нас ничего нет, вы обрекаете нас на голодную смерть! Кто вам дал такое право право? – не унимался представительный.
– Ты кто? – спросил я.
– Меня зовут Авраам Бухбут, – ответил тот.
– Не то, мне плевать, как тебя зовут. Профессия у тебя есть?
– Я инженер-строитель.
– А, это ты построил те доты? – спросил я. Представительный подтвердил, тогда я, прищурившись, бросил: – хорошие доты, от пары снарядов разлетелись.
Один из кацетников, немолодой уже мужик, хмыкнул. Представительный заметно стушевался, но все же нашел в себе силы продолжить:
– Мы считаем, что у нас есть право на часть припасов из туннеля. Выдайте нам немного, и мы уйдем.
– Понятно, вот теперь – понятно, – я откинулся в кресле, – а можно узнать, почему у вас есть право? Право не бывает просто так, его заслужить надо. Чем вы заслужили?
– Мы жили в туннеле, это был наш дом, мы вместе работали, вывозили эти припасы! – ответил он, остальные согласно закивали. Не все, тот самый, хмыкнувший мужик от кивка удержался, и двое кацетников рядом с ним тоже.
– Это надо понимать как признание? – привстал Летун, он четко уловил, куда я клоню.
– Признание в чем? – не понял представительный.
– Признание в соучастии в преступлениях Иветмана и Гельмана, – грохнул я кулаком по столу.
– Ннет, но…
– Два варианта, – я еще раз обрушил кулак на столешницу, стол жалобно застонал, – ты или жертва, или соучастник. Если соучастник, пойдешь под замок, у нас уже сидит два десятка таких. Мы их скоро повесим просушиться. Если жертва, претензий к тебе у нас нет.
Представительный побледнел, трое его приятелей сразу от него отодвинулись. Я внутренне усмехнулся, и эти туда же, права на наследство Иветмана предъявлять. Наших еще можно понять, а вот на что надеялись эти, выставляя какие-то условия, можно только гадать.
– Значит, так, – Летун встал. – Никаких прав на имущество в туннеле у вас нет. Это военные трофеи, захваченные нами в бою. Выдача еды будет прекращена через две недели, как объявлено.
– Но, как же мы будем жить? – выдавил из себя старичок.
– Вокруг тысячи брошенных домов. Заселяйтесь, живите, никто вам не мешает. Устраивайтесь на работу, мы всех обеспечим работой. Мы не звери. Через год, если будете вести себя примерно, получите гражданство Республики, – ответил ему Летун.
Немолодой кацетник кивнул, во взгляде его уже не было страха. Чувствовалось, что ему хочется уйти, что ему стыдно, что он пришел к нам с такими требованиями.
– Подумайте о детях, ведь много семей с детьми! – сделал последнюю попытку старичок.
– Пусть о детях думают их родители. Мы-то тут причем?
– Вы власть, и обязаны обеспечивать! – взвизгнул старичок. Я уже хотел послать его открытым текстом, но тут заговорил тот немолодой кацетник:
– Все ясно, мужики, пошли, нечего нам тут делать. Он прав, – сказав это, он развернулся, и вышел, за ним еще четверо кацетников, секунду поколебавшись, к ним присоединился последний оставшийся кацетник, и один из «чистых». Оставшиеся втроем делегаты еще постояли, потом, ни на кого не глядя, смотались.
Я вышел из комнаты, прошел вверх по эскалатору. Там, у ворот, курили трое кацетников в одинаковых куртках, среди них тот, немолодой. Я подошел, протянул руку:
– Коцюба, – хотя они, конечно, знали, кто я такой.
– Дорон, Дорон Амсалем, – секунду замешкавшись, представился немолодой и пожал мне руку. Представились и остальные.
– Чем занимался до Песца, Дорон? – спросил я.
– Сварщиком работал, – ответил тот.
– Сварщики нам нужны. Нам вообще нужны люди рабочих профессий, нужны толковые люди,– сказал я и повторил приглашение Летуна приходить завтра. У остальных тоже оказались рабочие специальности.
– Я смотрю, Коцюба, что вы не бандиты, – удивленно сказал Дорон, – а эти наговорили… – он махнул рукой в сторону удаляющихся спин незадачливых делегатов.
– Подумай сам, были б мы бандиты, разве стали бы мы кого-то кормить? – ответил я, – да и эти, думаешь, пошли бы к бандитам с такими требованиями? А?
– Да, – задумчиво протянул Дорон, похоже, мои слова его удивили, – об этом мы не подумали…
– Вот! – я поднял палец, – это полезно, думать. Иди к своим, и скажи, что у нас все по справедливости, никаких паразитов, никаких чмуликов.
– Чмуликов? – не понял Дорон.
– Это ты у Вайнштена при случае спроси, он расскажет! – я хлопнул Дорона по плечу, попрощался и ушел назад. Работы было выше крыши.
Идея, которую Вайншейн отрыл в своей библиотеке, меня поразила. Он не просто нашел идею, он придумал, как привязать ее к реальности, к тем ресурсам, что у нас есть. Все гениальное просто. Когда он впервые изложил мне ее, я поначалу подумал, что он бредит. Идея, что деньги могут иметь отрицательную стоимость, не укладывалась в голове, она настолько отличалась от всего, к чему я привык, что казалась дикой. Но когда Вайнштейн объяснил мне суть, механику денежного обращения, я понял, что это то, что надо.
– Понимаешь, Коцюба, – объяснял он мне, – от выбора экономики, от денег, зависит и структура общества. Идеология вторична, деньги на первом месте. Да ты и сам это знаешь, ведь это ты натолкнул меня на мысль искать в этом направлении. Получается, что, какую бы идейную базу мы ни подвели под Республику, если мы построим экономику, где властвует ссудный процент, то рано или поздно, придем к тому, с чего начали. К власти чмуликов, и принесения всего в жертву химере «экономического роста». Поэтому потерпели поражения все без исключения революции в истории. Смена элиты без смены денежной системы приводит к тому, что новая система старательно воспроизводит старую.
– Вывод? – спросил я заинтересованно. Про пагубность ссудного процента я знал, непонятно было, как без него обойтись.
– Вывод простой, надо ввести деньги, которые не будет смысла копить. И которые нельзя будет превратить в товар.
– Это как? – не понял я.
– Очень просто. Нужно ввести отрицательный процент, – Вайнштейн достал свои записи и принялся объяснять детали. Я заинтересовано слушал. Чуть позже, уже вместе, мы подготовили детальный проект и представили Комитету. Он был принят единогласно.
Уже в начале лета, сразу после штурма туннеля, мы поняли, что лето будет для наших краев необычным. Дождливым, не очень солнечным, холодным. За таким летом обязательно должна была придти зима, и никто не мог гарантировать, что она не будет такой же, как прошедшая. Надо был готовиться, времени еще было много. Все без исключения Семьи одобрили нашу программу переселения. Хоть и жаль было покидать нагретые места, но, разбросанная на большой территории Республика, была слишком уязвимой. Безопаснее было поселиться поближе друг к другу, так и выжить проще, и отбиться от врага, если что. Мы планировали переселиться в опустевший поселок, километрах в десяти от промзоны. Обитавшая там Семья была не против. Поселок находился на небольшой возвышенности, его окружали поля, место со всех сторон подходящее. Нефтезавод, до которого было не больше пятнадцати километров, меня не пугал. Если там до сих пор ничего не рвануло, значит, вряд ли рванет, да и расстояние вполне безопасное. Кроме того, у меня на нефтезавод были свои планы, но, пока мы не определились с жильем, думать об этом было преждевременно.
План состоял в том, чтобы, вместо того, чтобы кормить бывших кацетников и прочих, обменять еду на их труд. Первоначально, объявляя о прекращении выдачи еды, мы планировали набрать рабочие бригады, и задействовать их на укреплении домов в поселке. Но Вайнштейн предложил сделать по-другому, и план был слегка подкорректирован.
В заброшенной типографии нашли оборудование, позволяющее печатать трехмерные логотипы, и запас бумаги с водяными знаками. Напечатали деньги, почему-то Вайнштейн упорно называл их «шиллинги», и название прижилось. Были выпущены банкноты номиналом 1, 5, 10 и 50 шиллингов. На лицевой стороне каждой банкноты были картинки из жизни Республики, в обрамлении узоров. Картинки нам нарисовал сам Вишневецкий, и очень хорошо получилось. На купюре в один шиллинг красовалась печка, окруженная мешками, к печке была прислонена винтовка. На пятерке – стреляющие гаубицы, на десятке – стоящие у флагштока люди. Меня и Летуна было очень легко узнать. На пятидесяти шиллингах Вишневецкий нарисовал гуляющих детей, они держались за руки, и смеялись.
На обороте каждой купюры было двенадцать квадратиков. Каждый месяц купюра «усыхала» на один процент, чтобы она сохранила свой номинал, нужно было купить марку стоимостью в один процент от номинала, и наклеить на купюру. Марки назвали «гроши». Идея была в том, чтобы заплатить рабочим этими новыми деньгами, которые они могли бы отоварить в магазине, который мы открыли прямо возле туннеля, у въезда на эстакаду.
– В самом худшем случае, если идея не сработает, – пояснил Вайнштейн, – деньги просто вернутся к нам, а мы отдадим товары, которые и так бы отдали за труд. Но если все сработает как надо, появятся люди которые предпочтут оказывать услуги тем, кто работает, вместо того, чтобы работать самим. И деньги начнут ходить. А, поскольку, их стоимость будет постоянно падать, люди будут стараться от них поскорее избавиться, что стимулирует круговорот денег.
Мы договорились с более-менее адекватными Семьями об использовании этих новых денег как платежного средства. В итоге, первыми, кто получил эти деньги, были не записавшиеся на работу, а «кулацкое племя» запасливых хомячков. Чтобы нанять рабочих, им ведь тоже нужны были деньги.
За первые пять дней мы набрали больше пятисот рабочих, и, не мешкая, приступили. В Поселке было около тысячи домов, а то и все полторы, поэтому, даже когда Семьи разобрали себе понравившиеся, все равно осталось множество пустых домов. Самая большая группа рабочих занималась строительством, под руководством Медведя, оказавшегося прирожденным инженером, они утолщали стены. Вокруг каждого дома, отступив на полметра от стены, возводили новую стену, а межстеновое пространство забутовывали смесью опилок, глины, и мелких камней. Первоначально хотели забутовывать стекловатой, и в некоторых местах так и сделали, но Медведь развел пропаганду здорового образа жизни в экологических домах, и в итоге мы остановились на глине. Стена получилась почти метровой толщины. Вставляли окна, по две рамы, в каждой по два стекла, снаружи окна закрывали стальными ставнями. Надстроили новые крыши, с крутыми скатами. В наших краях, не видавших снега, были только такие. Все изменилось, даже архитектурные стандарты, например, трубы провели внутри дома, а не снаружи, как раньше. Расчистили и отладили канализацию, вывели стоки в речку-вонючку, на то она и вонючка. Пробили колодцы для воды, установили погружные электрические насосы, и обычные колонки с ручкой. Одним из приятных сюрпризов было то, что водоносные горизонты вновь наполнились водой, и воду можно было брать из-под земли. Неподалеку от поселка были пруды-водохранилища, так что воды хватало, и должно было хватить и на «сельскохозяйственный проект», так высокопарно у нас назывались обычные огороды. Пока что ни о каких огородах речь не шла, даже трава и то еле росла, все вымерзло, а вот следующей весной… В центре поселка построили Форт, окружив два дома стеной из контейнеров. Большой контейнер двенадцати метров длиной вкапывался в землю стоймя, так что на поверхности оставалось восемь метров, потом внутрь контейнера кидали металлический лом, гравий, и заливали бетоном. Поверх получившейся стены пустили колючую проволоку, по углам поставили башни. Перед главным зданием Форта в торжественной обстановке подняли флаг.
Почти сразу после начала строительства все рабочие тоже выразили желание жить в Поселке, на что мы и рассчитывали. Свободного времени у них было много. Оплата была нормальной, один человек, работая на самой низкооплачиваемой работе, мог купить достаточно продуктов, чтобы прокормить себя и еще одного человека. Мы не нанимали никого больше, чем на четыре дня в неделю, по восемь часов в день, и у людей оставалось время позаботиться о себе.
Одна за другой, семьи рабочих переселялись в Поселок, через два месяца после начала строительства переселились и мы, покинув наш гостеприимный склад. Заняли целых четыре двухэтажных дома, превратив пространство между ними во внутренний двор. Семья наша разрослась, мы объединились с Летуном и его ребятами, нас стало много. Никакого дележа власти с Летуном у нас не произошло, я спокойно доверил ему бразды правления. Это слияние вызвало кривотолки среди недоброжелателей, мол, одна Семья рулит всей Республикой, но разговоры эти быстро прекратились. Большинство было за нас. Когда ручеек желающих жить в поселке иссяк, и все Семьи, отстроившись, переехали на новые места, мы провели перепись. Население поселка приблизилось к полутора тысячам. Надо сказать, что не все бывшие обитатели туннеля переехали к нам. Многие так и оставались в супермаркете, не предпринимая никаких шагов, чтобы облегчить свое положение. Мы перестали выдавать еду, и бросили всех оставшихся там на произвол судьбы. У нас хватало своих забот, чтобы еще забивать голову судьбой людей, не желающих позаботиться о себе.
Другая группа рабочих, поменьше, продолжала начатые Иветманом раскопки в порту. Теперь, когда не было снега, работать там стало проще, и темп раскопок возрос неимоверно. Мы, решив, что хуже все равно не будет, объявили все находящееся в порту собственностью Республики, и народ на удивление спокойно это воспринял, хотя мы и были готовы, в случае возмущения дать задний ход. Оплачивалась работа на раскопках сдельно, точнее, не оплачивалась вовсе, просто часть найденного нужно было сдать на склад Республики, а остальное – твое. Работать на раскопках было тяжело, порт представлял собой огромную свалку, и найти там что-то ценное было непросто, тем более, что-то съедобное. Раз на раз не приходился, часто после целого дня раскопок, когда, из-под гор мусора и обломков зданий извлекали контейнер, обнаруживалось, что весь он забит резиновыми членами или еще какой-то бесполезной хренотенью, вроде дивиди-плееров или плазменных телеков.
Кроме раскопок, была еще одна немаловажная задача. Мы организовали группу консервации, которая занималась спасением остатков технологической цивилизации. Мы были не в состоянии ничего сделать самостоятельно, кроме самых примитивных вещей. Надо было собрать и сохранить как можно больше из того, что осталось от старого мира, пока время и погода не уничтожили это. Команда консервации моталась по всему Городу, собирая аккумуляторы, выкручивая лампочки, собирая все, что могло бы нам пригодиться. Они свозили все в промзону, там проверяли то, что нельзя было проверить на месте, складывали и каталогизировали.
Довольно серьезной проблемой для нас стала усталость, не физическая, понятное дело, а психологическая. После долгой зимы, после напряжения всех сил в подготовке к бою, после всего пережитого, люди устали. Эли наш захандрил, в работе не участвовал, целыми днями лежал на кровати, отвернувшись к стене, иногда, когда мы его буквально заставляли присоединиться к нам, выпивал пару стаканов водки, сидел, кислый как лимон, и быстро уходил. Когда я поделился этим с Медведем, оказалось, что у него та же картина – половина Семьи в депрессии, и непонятно, что с этим делать. Решили оставить все как есть – само рассосется, в конце концов, все люди взрослые.
– Привет, Коцюба! – Габи, по обыкновению, будто из-под земли вынырнул, и дернул меня за рукав, – идем, тебя Джек зачем-то зовет!
– А что ему надо? – спросил я, бросив лопату. Мы как раз расчищали двор нашего нового дома в Поселке.
– К нему дядька какой-то пришел, с ружьем. Джек говорит, разговор есть, важный!
– Какой дядька? Он сам пришел, или Джек его привел?
– Дядька добрый, – шмыгнул носом Габи, – пойдем, надо!
Я взял автомат, и направился к квадроциклу. Увидев, что Габи не идет за мной, остановился:
– Что не так, Габи?
– Идем так, я знаю короткую дорогу, – выпалил Габи и побежал куда-то по улице. Его умение всегда оказываться вовремя в правильном месте меня давно интересовало, поэтому я не стал спорить, а последовал за ним. Он побежал по улице, свернул за угол дома, я за ним, стараясь не отставать. Мы пролезли в дырку в заборе, оказавшись на пустыре. Я все окрестности излазил вдоль и поперек, но такого пустыря не помнил. Габи пошел вдоль забора, потом опять нырнул в какую-то дырку, сквозь которую я едва протиснулся, залез через окно в заброшенный дом, прогремел вниз по лестнице. Я, не отставая ни на шаг, бежал за ним. Отстать было страшно, места вокруг были какие-то… неправильные. Когда мы вышли из подъезда, я остолбенел. Прямо напротив нас был дом, где жили индиго. Они так и не переехали в Поселок.
– Габи, как мы тут оказались?
– Пришли ногами, – засмеялся Габи в ответ. В дверях подъезда показался Джек.
– Здравствуй, Коцюба, – поздоровался он, и махнул рукой, – идем в дом.
– Джек, как получилось, что мы с Габи прошли восемь километров за три минуты? И что это за места, по которым он меня вел? – мне не терпелось получить ответ на вопрос.
– Смотри, – остановился Джек прямо на лестнице. Он достал из кармана блокнот, и вырвал страницу, и поставил на листке две точки: – вот ваш поселок, вот наш дом, вот так ты едешь от одной точки к другой, – он соединил точки линией. – А можно вот так, – он сложил листок таким образом, что точки соприкоснулись. От такого объяснения я оторопел.
– Но, Джек! Пространство это же не лист бумаги, чтоб его сворачивать?
Габи, услышав это, залился смехом, вот, дескать, какие глупые бывают взрослые, и ускакал вверх по лестнице. Да уж, индиго умеют удивлять. И ведь дети еще, обычные необычные дети.
– Идем, Коцюба, я познакомлю тебя с гостем, – Джек пошел вверх по лестнице.
У него, и правда, сидел какой-то мужик. Увидев на нем синюю полицейскую куртку, я вздрогнул. Подумалось, что это кто-то из бандитов. На лице у него было много мелких шрамиков, по всему лицу, как будто он упал лицом в костер.
– Познакомьтесь, – представил нас друг другу Джек, – Виктор Коцюба, второй человек в Республике, и Лираз Данино, капитан полиции, предводитель людей на нефтезаводе.
Человек протянул мне руку, и я пожал ему руку, подумав, что с плохим человеком Джек меня знакомить бы не стал. Правда, учитывая негативный опыт с бывшими ментами, я внутренне был готов ко всему.
– Ну, рассказывайте, зачем я вам понадобился, – сел я за стол и захрустел яблоком. У индиго были свежие фрукты и овощи, к ним всегда было приятно зайти в гости.
– Мы много о вас слышали, о вашей Республике, – начал Лираз, – и хотели бы вступить в клуб.
– Мммм, – я от удивления аж поперхнулся, – а зачем?
– По двум причинам. Причина первая, мы видим, что у вас есть шанс выжить, а у нас нет. Сколько мы еще можем так сидеть? Год? Два? А потом что? Ты это знаешь, поэтому вы и объединились, так проще выжить, больше шансов.
– Это одна причина, – я справился с удивлением, и начал обдумывать слова капитана, – а вторая?
– Вторая причина… мы хотим придти к вам, не дожидаясь, пока вы придете к нам. Вы покончили с Иветманом, мы – следующие на очереди. Это же очевидно. Мы сидим на нефтеперегонном заводе, это огромное количество нефти. Нефть всем нужна, значит, вы за ней придете.
– Ага. Придем, это точно, – подтвердил я. Я, и правда, думал собрать народ, и следующей весной взять нефтезавод.
– Приятно иметь дело с умным человеком, – капитан улыбнулся уголками рта, – так мы договорились?
– Приходи к нам на заседание, сам я такие вопросы не решаю, – ответил я, – но я не сомневаюсь, что ответ будет положительным. Ты прав, нефть нужна всем. И с таким приданым мы вас примем с распростертыми объятиями. Приходи, обсудим условия.
Капитан рассказал мне свою историю. Они и правда сначала были с Иветманом, потом, увидев, какой беспредел тот творит, они от него отделились. Тогда ими еще командовал генерал. Потом, только они обосновались на нефтезаводе, у них случилась эпидемия. Эпидемия, а не утечка токсичных отходов, как сказал Сергей. Девять из десяти умерли в первые недели, в том числе, все до единого дети. Умер и генерал, оставив Лираза за старшего. Оставшиеся в живых вели жизнь полуинвалидов. Все их тело покрывали страшные нарывы и язвы, кружилась голова, болели внутренние органы. Их осталось едва ли полторы сотни человек, из которых как-то перемещаться и работать могла половина. Нефтезавод и в мирное-то время был похож на крепость, из-за боязни терактов его окружал глухой бетонный забор, стояли вышки. Наружу они не выходили, но и внутрь никого не пускали, у них было много оружия и патронов, все подходы к нефтезаводу были перекрыты пулеметчиками. Впрочем, как только стало холодно, никто к ним больше не лез. Потом, случайно перехватив радиопередачу, они узнали при каких-то индиго, которые, якобы, всех лечат. Вместо того, чтобы просто выйти на тот канал, и поговорить с людьми, попросить помощи, они решили найти индиго сами. Паранойя у них разыгралась, как я понимаю, побоялись за свою банку с нефтью. Индиго они не нашли, наоборот, потеряли несколько поисковых групп. И тогда индиго пришли к ним сами. Ни забор, ни пулеметы их не остановили, посреди завода из воздуха соткался Габи, и ни говоря ни слова, просто подошел к проходившему человеку, тот просто не поверил своим глазам, увидев посреди завода ребенка, решил, что ему мерещится, и не стал стрелять. Габи одним прикосновением снял ему боль, дальнейшее было делом техники. Индиго вылечили всех обитателей нефтезавода, в обмен попросив тех не вмешиваться в дела промзоны. Слово свое они сдержали. А теперь, прослышав о том, что творится у нас, решили к нам присоединиться. И даже выразили желание усыновить некоторое количество детей. Расстались мы в полной уверенности, что скоро встретимся снова.
Так и вышло, неделю спустя нефтезаводские в полном составе присоединились к Республике. Я ожидал, что они сформируют одну Семью, но в итоге, они разделились на семь групп, из которых пять переехало жить в Поселок, а на нефтезавод лишь наведывались, все-таки завод был не самым лучшим местом для жизни. Они усыновили много детей, спустя некоторое время, к ним ушли некоторые из освобожденных женщин, так что скоро мы уже не отличали их от наших, все перемешались. Половину готового топлива, что было на нефтезаводе, они передали в дар Республике. Понятно, что жест был символическим, топливо так и осталось в резервуарах, и контролировали его по-прежнему они, но мы и не собирались с ними ссориться. Осень того года прошла под знаком сотрудничества и дружбы. У нас все получалось, поэтому зиму, которая в тот год пришла рано, мы встретили во всеоружии.
Глава 15. Поселок
Уже в сентябре начались первые заморозки, ноябрь мы встретили по уши в снегу. И морозы начались, почти как в прошлую зиму, только и того, что залив не замерз, и это был хороший знак, это давало надежду на то, что зима будет мягче и короче предыдущей. Впервые после Песца я отдохнул, мы все отдыхали освобождаясь от напряжения последних лет. В домах было тепло, горел свет, был запас продуктов. Наконец-то мы могли с надеждой смотреть в будущее, если не далекое, то, хотя бы, близкое, на год-два вперед. Благодаря топливу с нефтезавода мы могли позволить себе не экономить. Ходили в гости, устраивали праздники. Жизнь в Поселке не замерла с наступлением холодов, а перешла на другой уровень. Новые деньги заработали, да еще и как! В Поселке появился свой ремесленный квартал, открылась парикмахерская, открыл свой кабинет зубной врач. Нашлось много людей, умеющих делать то, что нужно другим. Деньгами все с удовольствием пользовались, они настолько оживили оборот товаров и услуг, что мы диву давались, они переходили из рук в руки с неимоверной скоростью. Потребность в деньгах была настолько велика, что нам пришлось допечатывать новых.
С наступлением холодов все те, кто не присоединился к Республике, прибежали просить убежища и еды. Пришлось нам организовывать новый заповедник для паразитов, не бросать же их замерзать. Сергей отдал им торговый центр, где раньше обитал, все Семьи скинулись и завезли туда продуктов, солярки для печек, и всего, что нужно. Надо сказать, что «отщепенцы» на деле доказали свою никчемность. Мало того, что они не подготовились к холодам, не запасли продуктов. Даже получив все это на блюдечке от нас, они не сумели наладить себе быт. Лишившись прислуги, они быстро опустились. Ходили немытые, в грязной одежде, вонючие. Когда-то чистые помещения, которые Семья Сергея всегда содержала в идеальной чистоте, утопали в мусоре, до того, что пола не было видно. Идешь, а под ногами что-то противно чвякает, и воняет, само собой разумеется.
– Свиньи, – бросил возмущенно Сергей, когда увидел, во что они превратили его дом.
– Ну, а чего ты хотел? – хмыкнул я, – они за всю жизнь пальцем о палец не ударили. Деньги им платили просто за разговоры, все ж через одного профессора болтологических наук. Унитаз им чинил сантехник, мусор за ними убирала прислуга. Как сейчас помню детишек одного клиента, домой приходят, и раздеваются с порога, по пути в комнату шмотки скидывая прямо на пол. А служанка за ними бежит, и подбирает их носки. Сейчас их болтовня нафиг никому не нужна, вот тебе и результат.
– И как им самим не противно? Ведь живут же, как животные!
– Им, может быть, и противно, но иначе они не умеют. Все нормальные люди у нас. Среди наших ведь тоже хватает и бывших адвокатов, и культурологов. Кого только нет. И у них все в порядке. А эти… эти без подачек не могут, и пристроиться им у нас некуда, нет в нашем обществе экологических ниш для чмуликов.
В дальних комнатах, самых холодных, обитали самые слабые, изгои среди изгоев. Они прятались под горами одеял, спали вполвалку, не раздеваясь. Давешний старичок, что так проникновенно говорил об общечеловеческих ценностях, тоже был здесь. Я с трудом его узнал, до того он опустился. Он опасливо сверкнул на меня глазами – не обижу ли, и полез назад под вонючее засаленное одеяло.
– У них тут кто сильнее, тот и прав. Пайку друг у друга отбирают, – прокомментировал это Райво, который отвечал за поддержание порядка в этом зоопарке, – мы сначала не вмешивались, потом пришлось применить силу, не то они бы тут друг друга на тряпочки порвали.
Я брезгливо дернул плечом, и ушел. Вернувшись в Поселок, взглянул на него другими глазами, просто другой мир увидел. По расчищенным дорожкам бегают крепкие розовощекие дети в чистой одежде, играют в снежки, проходят, здороваясь, нормальные люди. Подымается из труб дым, вкусно пахнет, кто-то печет хлеб.
В марте мы устроили выборы. Перед выборами мы приняли в гражданство всех, кто присоединился к нам после штурма. Чтобы не заморачиваться, просто выставили на рассмотрение народа предложение переизбрать Комитет целиком, как он есть, без рассмотрения кандидатур. Предложение приняли большинством голосов, доверие к нам было на очень высоком уровне. Народ как-то сплотился, бывшее разделение на «старожилов», и «туннельных» практически исчезло, различия стерлись. «Туннельные» обросли барахлом, завели свои хозяйства, и после переселения в Поселок все стали выглядеть и свести себя одинаково. Понятное дело, без ссор и разборок не обходилось, но нам как-то удавалось гасить их в зародыше, все было спокойно, тишь да гладь.
Отпраздновали Мишкин день рождения, ему исполнилось пятнадцать. Он вытянулся, постоянные занятия спортом укрепили ему мускулы, так что на вид ему меньше семнадцати никто не давал. Он ходил в школу, нашлись учителя, и в Поселке открылась школа, куда ходило больше двухсот детей. В свободное от школы время он помогал нам с делами. Я ему этого не говори, но в планах у меня было подготовить из Мишки и еще десятка толковых ребят замену нашему Комитету. Не сейчас, ясное дело, в будущем. Этими планами я ни с кем не делился, никто у нас дальше, чем на год-два вперед не заглядывал, слишком много было насущных сиюминутных задач.
Мишка однажды подкатил ко мне с предложением, от котрого я не смог отказаться. До Песца он увлекался программированием, писал всякие мелкие проги для сотовых телефонов. Среди его новых приятелей нашлись еще несколько компьютерных гениев, и вместе они придумали одну очень интересную штуку. Они нашли способ заставить сортовые телефоны работать без ретрансляционных вышек и сложных центральных узлов. Идея заключалась в том, что каждый сотовый телефон был одновременно и телефоном, и ретранслятором. Сто-двести телефонов образовывали «облако», и можно было звонить с одного на другой, используя мишкину программу. Идея получила широкое распространение. Сотовых телефонов было как грязи, и вскоре каждый, заплатив небольшую абонентскую плату, имел такой телефон. В радиусе десяти километров вокруг Поселка связь была устойчивая. Это оказалось намного удобнее переносных раций, которых, к тому же, на всех не хватало. В бюджет Семьи потекли денежки, ну и в Мишкин тоже, ясное дело. Он купил с рук военную куртку с кучей карманов, оптику для своего укорота, и превратился в неиссякающий источник сладостей для мелкоты.
Зима длилась почти полгода, снег начал сходить в апреле, к концу мая все более-менее подсохло. В июне мы решили, наконец, попробовать что-то посадить. Глядя на то, что даже сорняки и те с трудом растут, и не везде, я очень сомневался в том, что что-то вырастет. Впрочем, особого выбора у нас не было. Распахали два прилегающих к Поселку поля, разделили их на участки, отмеривая на глазок, вбили столбики с номерами. А еще, один из наших предложил сделать теплицы, и мы, набрав стекол и алюминиевых уголков, начали строить каркасы для теплиц.
Еще прошлым летом мы установили контакт с окрестными поселениями, где уцелели люди. С нашим сообществом их и сравнить было нельзя, в ближайших поселениях жило не больше ста человек в каждом, но, по слухам, таких поселений дальше на север уцелели десятки, если не сотни. Уцелело много фермерских хозяйств, некоторые даже сохранили скотину. С большим трудом мы выменяли там мелкой живности – куриц, гусей, кроликов. Меняли втридорога, на оружие, рации, приборы ночного видения. За двух коров отдали джип с пулеметом, присовокупив к нему бочку горючки. Горючку фермеры брали охотно, и просили везти еще. Жаль было отдавать, но другого выхода не было. Кое-кто предлагал приехать на танке, большой бригадой, и просто взять у фермеров то, что нам нужно, но Комитет не дал. Нам еще с этими людьми рядом жить, зачем злить соседей?
Устроили скотный двор, в тепле за зиму живность расплодилась, особенно кролики, и к весне мы раздали ее по Семьям, теперь в половине семей был свой скотный двор, появились свежие яйца, стали печь свежий хлеб. Проблема была с кормом, не было свежего, подъедали старые запасы комбикорма.
На полях посеяли кукурузу, картошку, помидоры. Картошку мы нашли в туннеле, ее как перед самой зимой завезли, так она и лежала там. Большая часть либо погнила, либо проросла, но кое-что, все же, можно было попробовать посадить. К моему удивлению, у нас нашелся и специалист по сельскому хозяйству. Специалиста звали Зиан, из Семьи Ли, он у себя на родине даже какое-то учебное заведение закончил, в общем, был он то ли агроном, то ли полевод, мы так и не поняли. Многие из наших узкоглазых друзей оказались в прошлом крестьянами. Это вам не я, горожанин в четвертом поколении, еду добывающий в супермаркете.
– Не вырастет, – лаконично сказал он, – земля не родит.
– Ну, мы попробуем, – возразил я, – просто объясни, как и чего делать.
Он объяснил, мы кое-как прорастили рассаду, посеяли треть от того, что у нас было, залили все удобрениями, и стали ждать. Нечего и говорить, что через месяц ни одного зеленого ростка на полях не появилось. Народ ходил, как в воду опущенный, раздавались даже обвинения в адрес Комитета, пока, правда, вполголоса.
– Не переживай, Коцюба, следующей весной посеем, – успокаивал меня Медведь.
– А если и тогда ничего не вырастет? – с горечью ответил я, – что мы будем делать? Опять тушенку жрать? Она не вечная.
– Ну и что ты предлагаешь? Лечь и умереть? – Медведь удивился, – ты кончай хандрить, Коцюба, у нас дел невпроворот.
Выбора не было, пришлось обращаться за помощью к Джеку. Он выслушал меня, нахмурив брови, моя просьба его не привела в восторг.
– Мне бы не хотелось афишировать наши возможности. На нас и так косятся, особенно эти, из туннеля, – сказал Джек. – В его словах было немало правды. Если наши знали индиго с лучшей стороны, практически все у них лечились, ведь именно благодаря индиго за всю зиму так никто и не умер, хотя были обморожения, и воспаления легких, то для «туннельных» индиго были непонятным колдунами, а ведь людям свойственно бояться непонятного.
– Пойми, дружище, нам без вас не обойтись. Не вырастет ведь ничего, все труды пропадут! – уговаривал я его, – а недоброжелателей не бойся. Вы стольких людей спасли, у вас чуть не каждый второй в должниках по гроб жизни. Да любого, кто хоть пальцем вас тронет, на куски порвут!
– Ты плохо знаешь людей, Коцюба, – спокойно возразил Джек, – чувство благодарности им несвойственно. – Впрочем, – добавил он, – я посоветуюсь кое с кем, и дам тебе ответ.
– Со старым шаманом? – понимающе кивнул я.
– С ним, – Джек несказанно удивился, – а что, вы разве знакомы?
– Я много где побывал, – многозначительно ответил я, и ушел. Джек остался чесать в затылке.
Шаман дал положительный ответ. Намеченное мероприятие мы решили сохранить в тайне, поэтому собрались рано утром, перед рассветом. Было еще темно, но над горами вдали уже заалела полоска облаков. До рассвета оставалось немного. Подошли индиго, их было очень много, Джек привел всех, кроме самых маленьких. Они отчаянно зевали, да и меня в сон клонило.
– Что, Джек, обломал я вам сон? – решил я пошутить, но шутка не удалась, Джек сверкнул глазами, но ничего не ответил.
– Так, ребята, все в круг! – скомандовал он. Я всегда удивлялся, как Джеку удается поддерживать такую дисциплину, ведь три десятка разновозрастных детей, а слушаются его беспрекословно. Хотя, может быть, им просто интересно с ним, вот и весь секрет?
Индиго сели кружком, запустили пальцы во вспаханную землю, и замолчали. Повисла тишина, но они не просто молчали, я будто услышал отголоски диалога, но без слов. Индиго разговаривали с кем-то еще, причем не каждый индиго по отдельности, а все вместе, как будто были одним разумом, одним организмом. Я почувствовал, как у меня покалывает кончики пальцев, потом подстриженные коротко волосы стали дыбом. Над полем разливалась энергия.
– Что они делают? – шепотом спросил Вайнштейн, он тоже что-то почувствовал.
– Тссс, не мешай, – оборвал я его. На самом деле, он мешал мне смотреть, индиго он помешать бы не смог при всем желании.
Солнце уже вышло из-за гор, в небе над горизонтом горела желтая монетка, а индиго все сидели. От земли поднялся туман, Поселок вдали исчез в дымке. Я поежился, было прохладно, утренняя сырость заползла мне под куртку.
Наконец, индиго разорвали круг, и встали. Без команды, они построились в линию, и взявшись за руки, пошли по полю к Поселку. Вскоре они исчезли в тумане, были слышны только о чем-то весело переговаривающиеся звонкие детские голоса.
– Идем за ними? – спросил Вайнштейн нетерпеливо.
– Жди, – ответил ему Ли, – имей терпение. – На обычно бесстрастном лице Ли читалось удивление.
Мы стали ждать у края поля. Голоса индиго замолкли вдали, они, наверное, уже шли по улицам Поселка.
– Смотрите, земля шевелится! – изумленно проговорил Вайнштейн. Насколько хватало глаз, вспаханная земля шевелилась, будто живая. Точно волдыри, появились бугорки, а потом, из каждого бугорка проклюнулся зеленый росток, и, прямо на глазах утолщаясь, потянулся вверх. Мы смотрели на чудо, как завороженные. Позабыв наш язык, Ли что-то бормотал на своем себе под нос. Солнце катилось ввысь, и под его лучами туман таял в воздухе. Мы увидели, что все поле зеленеет ростками.
– Идем к теплицам! – возбужденно крикнул Вайнштейн, и побежал к Поселку. Мы поспешили за ним. Теплицы были в черте Поселка, за забором, мы миновали изумленного сторожа на входе, который, кажется, даже не заметил, что мы прошли, настолько его поразила увиденная картина, и забежали внутрь.
В теплицах все цвело. Раскинув широкие листья, на грядках распускались желтые цветы огурцов, торчали кусты кабачков, тянулись зеленые стебли лука. У теплиц расцветали кусты шиповника. Мертвая, убитая морозами акация, которую у нас все не доходили руки спилить, зеленела свежей листвой.
Мы покинули теплицы, и пошли по Поселку. Индиго прошли по Поселку и отправились восвояси, мы их не догнали. Кругом все зеленело, с непривычки изумрудная зелень резала глаз. Расцветали деревья, клочки земли покрылись травой, в воздухе пряно пахло какими-то цветами. Добило меня то, что в Форте, в углу, куда я несколько дней назад кинул огрызок моченого яблока, тянулся к небу ствол дерева. Из огрызка выросла яблоня.
– Охренеть! – тихо матерился возле меня Вайнштейн. Я вполне разделял его чувства. Прибежал Зиан, возбужденно залопотал что-то на своем, дергая меня за рукав.
– Чего он хочет, Ли? – спросил я.
– Хочет идти к индиго, благодарить, – ответил Ли, глаза у него были как плошки, даром что косые, – говорит, что это чудо.
Во дворе Форта собралась толпа. Новость вмиг облетела весь Поселок, и, несмотря на ранний час, люди выскакивали из домов, и бежали в поле, к теплицам, смотреть. А посмотрев, бежали к Форту, требовать объяснений, на лицах у всех смесь изумления с детским восторгом. Я взял матюгальник, и вышел на крыльцо.
– Я знаю, что вы не верите своим глазам, – произнес я, – я и сам не верю. Все, что я вам мгу сказать, что за это чудо надо благодарить индиго. Они увидели, что у нас ничего не получается, и решили помочь. Как они это сделали, я не знаю.
– Идем к индиго! Надо отблагодарить! – понеслось над толпой.
– Не надо никуда ходить! Вы их напугаете! Я сам передам нашу благодарность, – мне еле удалось отговорить собравшихся от похода.
Чудо помогло. Недовольство действиями Комитета исчезло, мы опять стаи самые лучшие и любимые. Через месяц мы сняли первый после Песца урожай, и Зиан обещал, что к осени будет и второй, в теплицах. Все росло, как на дрожжах, я никогда раньше такого цветения не видел. Растения рвались к небу, расцветая на глазах. Наш Поселок утопал в зелени, резко контрастируя с полуживыми землями вокруг. Окрыленные успехом, мы ремонтировали дома, расчищали улицы, и очень скоро Поселок стал краше, чем был до Песца. На нефтезаводе запустили какой-то генератор, не знаю, какой, в подробности я не вдавался, и в Поселок стала поступать электроэнергия, улицы были ярко освещены, в окнах домов мерцали экраны телевизоров, народ смотрел кино.
– Все это хорошо, – скептически прокомментировал иллюминацию Вайнштейн, – только не надо забывать, что мы не в состоянии сделать даже лампочку. И вряд ли сможем в ближайшие десять лет.
– Ты нас недооцениваешь. Смотри, сколько мы сделали, чего добились. Дай срок, и лампочек наделаем, людей грамотных осталось достаточно.
– Может быть может быть… Только вот зачем? – пожал плечами Вайнштейн, – будущее все равно не за нами, а за индиго. Ты же видел, на что они способны. Нет, Коцюба, мы что-то вроде динозавров. Побарахтаемся еще какое-то время, и исчезнем. А планета достанется индиго.
Я не нашелся, что ответить, тем более, что я понимал правоту Вайнштейна. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что я тоже индиго?
На второй обмен к поселенцам я решил съездить лично, посмотреть, что там и как. В прошлый свой визит Вишневецкий договорился об обмене десяти тонн солярки на двух коров и быка-производителя, и вот теперь мы везли обещанное топливо. Ехали большой колонной. Впереди шла «Жестокая», которую мы вытащили из речки-вонючки и починили, джип с пулеметом, «Сафари», где сидело два десятка отборных бойцов, грузовики, два бензовоза, тягач, на который мы тоже присобачили пулемет. В принципе, на пустых дорогах нужды в такой военной силе не было, но решили подстраховаться, мало ли что. В округе сохранились еще сарацинские поселения, черт его знает, что у них на уме. Да и прочих тоже стоило опасаться, понравятся кому-то наши машины, и пишите письма. В общем, ехали серьезно. До поселения, а это оказался тот самый Ключ, обитателей которого мы распугали у артскладов, добрались без приключений. По дороге Вишневецкий, что был у нас кем-то вроде министра иностранных дел, посвящал меня в тонкости здешних раскладов.
– Вот, смотри, – показывал он на карте расстеленной на разделяющем джип кожухе коробки передач. Кожух широкий, на нем и карте место нашлось, и подставки для стаканов ребята приварили, в общем, ехали с комфортом, – вот это, это и это наши поселения, это вот сарацинское, и вот это тоже. А вообще тут в округе их чуть ли не три десятка поселений, и еще отдельные фермерские хозяйства, кто уцелел. Они живут мирно, так только, иногда покусывают друг друга, на серьезный набег сил не хватает, да и горючки нет почти, все, что было, за две зимы спалили. Странники говорят, что поселений еще много, и на север, и в сторону центра, вплоть до вот этих мест, де были ядерные взрывы. Там начинается зараженная земля, и никто не знает, что там происходит, да никому это и не надо, туда лазить.
– А сколько там народу? – спросил я задумчиво.
– Человек по тридцать, редко где под пятьдесят. Фермеры, те живут семьями, максимум десять человек с бабами да детишками.
– У них есть что-то, что нам нужно, на обмен?
– Считай что ничего. Скотину сохранили не все, и ту, что есть, ни на что не обменяют. Расти у них ничего не растет, сидят на старых запасах комбикорма.
В поселении, встречать нас высыпали все жители, и женщины, и дети, и старики. Вишневецкого тут знали, никто нас не опасался. Среди встречающих я узнал Ави, по злобному взгляду, что он метнул в мою сторону, понял, что он меня тоже.
Вишневецкого сразу окружили мужики, по разговору я понял, что многие специально пришли из других поселений что-то сторговать. Наши, тем временем, стали на бензовозах объезжать поселок, сливая солярку в стоящие во дворе каждого дома цистерны. Поселяне привели обещанный скот, стали с матюгами загонять коров в кузов машины.
Я, тем временем, пошел по улице, стало любопытно, как они тут живут. Краем глаза заметил, что за мной тут же увязался подросток возраста Мишки. Правильно, мысленно похвалил я Ави, нечего чужих без присмотра оставлять. Я свернул за угол, и остолбенел. У домов, как это часто бывает, были вкопаны флагштоки, на них развевался бело-голубой флаг Земли Отцов, у каждого дома, а некоторых так еще и из окон торчали.
– Эй, пацан, поди-ка сюда, – я справился с удивлением, и повернулся к следующему за мной, как тень, подростку. Тот подошел, молча уставился на меня хитрыми глазами. – В честь чего флаги?
– Просто так, – шмыгнул тот носом, но по блеску глаз я понял, что тут дело нечисто.
– А подробнее, – спросил я вежливо, пацан ничего не ответил. Я секунду подумал, достал из кармана большое красное яблоко, и показал пацану: – расскажи, почему флаг висит, получишь яблоко.
Пацан заколебался, потом начал говорить. Как оказалось, никакого секрета тут не было. В поселение несколько недель тому назад приезжал какой-то дядька в офицерской форме, о чем-то долго говорил с Ави и остальными мужиками, после чего уехал. Потом мужики достали флаги и повесили на домах. О чем шла речь, пацан не знал, никого в суть дела не посвятили. Я отдал пацану яблоко, и пошел назад. Там уже поставили столы, и женщины выносили угощение. Переговоры Вишневецкого увенчались успехом, положив блокнот на капот джипа, он что-то записывал, а мужики стояли вокруг него, и диктовали, перебивая друг друга. Мы расселись вокруг стола, сначала, как водится, поговорили ни о чем, потом перешли к серьезным темам.
– Я смотрю, вас в ностальгию потянуло, мужики. Флаги вон вывесили, – начал я.
– Да то мы так, просто, – честно глядя мне в глаза, ответил Ави.
– Ну, если просто, то скажите офицеру, что приезжал, чтобы к нам тоже заглянул. Ага? – я впился взглядом в лицо Ави тот не выдержал, и отвел взгляд. Надо сказать, дураком он не был, тут же нашел взглядом моего провожатого, и погрозил ему кулаком. Потом, увидев что тот жует яблоко, выскочил из-за стола, подбежал к пацану и вырвал у него из рук огрызок. Развернулся ко мне:
– Откуда у вас свежее яблоко?!
– С яблони, откуда еще? – я прикинулся шлангом.
– А еще есть? – спросил он, тяжело дыша.
– Есть, – я достал из другого кармана, и показал ему. Он задумался, на лице его явственно отразилась борьба с жабой, потом махнул рукой, и сказал:
– Если привезешь мне саженец яблони, дам тебе весь расклад, все, что знаю, скажу.
– Давай, – согласился я, – саженец я привезу.
Ави рассказал, что к ним приехал офицер, на джипе, сказал, что дальше на север поселения объединяются, под старым флагом, уже есть выборный совет, что-то вроде парламента, идет формирование дружин для борьбы с сарацинскими бандами. Их тоже пригласили, и они согласились вступить. Через неделю офицер должен был приехать с документами, что-то там подписать. Ави дал мне список поселений, вступивших в новоявленный союз. Список меня впечатлил, в нем значилось больше тридцати поселений.
– А что, сарацины вас так достают? – спросил я задумчиво. Чем-то нехорошим пахло от этих новостей.
Ави разразился тирадой, об этих проклятых сарацинах, которые воруют у них все, что плохо лежит, и поймать их никак не получается, потому что они а лошадях, а у них в поселении лошадей нет, и силенок маловато, чтобы пойти к сарацинской деревне и проучить. Ави еще довольно долго намекал мне на то, что вот нам бы, с нашими броневиками, да пулеметами, как раз бы и ударить по сарацинам, но я вежливо послал его к черту. Еще чего не хватало, за чужие интересы свой лоб подставлять.
Мы не стали задерживаться в поселении, посидели для приличия за столом, и засобирались. Я оставил Ави бумажку, на которой написал частоту для связи, и попросил передать это тому офицеру, что приезжал, вместе с пожеланием встретиться. Только отъехали от поселения, как я, наконец, поймал за хвост ускользающую мысль, и спросил у Вишневецкого:
– Эта сарацинская деревня, где она?
– Вот, – показал он на карте. Я взялся за рацию:
– Всем машинам, смена маршрута… – я объяснил, куда ехать.
– Что мы там забыли, это же сарацинская деревня? – удивился Вишневецкий.
– Понимаешь Ави жаловался, что они на лошадях, и поселяне не могут их поймать, за конными не угнаться, – ответил я.
– Ну и что? – не понял Вишневецкий.
– Надо сторговать у них лошадей, вот что! – я давно хотел обзавестись лошадьми. Идеальное средство передвижения, по нынешним временам. Вишневецкий посмотрел на меня и кивнул, ему эта мысль тоже пришлась по душе.
Ведущий в деревню съезд с шоссе был завален бетонными блоками, так, что по дороге было не проехать. Наша колонна остановилась метров за двести перед съездом, я вылез, и рассматривал ведущую в деревню дорогу в бинокль. До деревни было километра полтора вверх, дорога сначала опускалась вниз, пересекала заросшую мертвыми деревьями лощину, заем подымалась вверх, на холм, где начинались дома.
– Возьмем ребят, и пройдемся туда? – спросил Вишневецкий.
– Зачем? Они там подумают, что мы пришли их выносить, с перепугу начнут стрелять.
– Ну, а что ты предлагаешь? Один туда пойдешь? К сарацинам?
– Не один…
Взревев мотором, разбрасывая гусеницами комья земли, «Жестокая» съехала с дороги, и пошла по полю, выбрасывая из выхлопной трубы клубы сизого дыма. На корме развевался флаг Республики. Я, наполовину высунувшись из командирского люка, наблюдал за местностью, за моей спиной водили стволами пулеметов стрелки. Объехав по широкой дуге завал, мы поехали к деревне. Выезжать на дорогу не стали, опасаясь мин, поехали по обочине. Не доезжая до первых домов, остановились, я перевшись руками, поднял ноги из люка, и спрыгнул на землю. Стрелок кинул мне палку с белым лоскутом, которую мы заранее приготовили специально для таких случаев. Я отошел от «Жестокой» на несколько шагов, и поднял палку над головой.
– Думаешь, они сейчас на тебя смотрят? – иронически спросил меня стрелок, не забывая, впрочем, сканировать местность взглядом.
– Думаю, смотрят, – ответил я, – если они, конечно, не глухие.
Я почувствовал направленное на нас внимание, еще когда мы объезжали завал. Кто-то рассматривал нас в бинокль. Сейчас этот, точнее эти «кто-то», сидели на последнем этаже дома напротив нас, и рассматривали нас в щель между жалюзи. Они думали что их не видно, но от меня им было не скрыться, я сразу их срисовал. Чтобы не затягивать сцену, я поднял с земли камешек, сильно размахнулся, и бросил. Он со стуком отскочил от жалюзи, и упал на землю.
– Эй там, выходите, разговор есть! – крикнул я. Тишина в ответ.
– Чего надо? – в доме поняли, что прятаться бесполезно, и мне ответил молодой испуганный голос.
– Я же сказал, поговорить!
– Уходи, мы с фашистами не разговариваем! – ответил все тот же отчаянный голос.
– Ты кого фашистом обозвал, ушлепок?! – я обиделся, – глаза разуй, ослотрах, че, флаг не видишь?
– Чего надо? – сидящий в доме набрался смелости, и подошел к окну.
– Так, мальчик, старших мне позови! – я не был настроен на разговоры с идиотом. Паренек осмотрел нас, глянул на виднеющуюся вдалеке колонну, и пропал из виду. Я глянул на часы. Жду полчаса, решил я, потом уезжаем. Паренек, при всей его тугодумности, обернулся быстро, не прошло и двадцати минут, как из-за угла показалось трое стариков в национальных сарацинских головных платках. Одновременно с этим я почувствовал, как в соседних домах занимают позиции сарацины, не меньше двух десятков. Старики подошли, и я, от удивления, выругался про себя. Не день, а сплошные встречи со старыми знакомыми – возглавлял стариков тот самый сарацин, что приезжал к нам тогда забирать трупы своих, с виду он ничуть не изменился.
– Что тебе здесь надо? – спросил он вместо приветствия.
– Торговать хочу, – не стал я ходить вокруг да около, – солярка вам нужна?
По изменившемуся взгляду двух других старичков я понял, что попал в точку, солярка им была нужна. И только взгляд главного сарацина не изменился, остался таким же ничего не выражающим.
– Ваши с нами не торгуют, только стреляют, и ты тоже стрелял,– бросил он, и повернулся, чтобы уйти. Но не ушел, только вид сделал.
– Те, кто в вас стрелял, не наши. Давай говорить начистоту. Все, что есть между нами, это тот случай, три года тому назад. И это касается тебя и меня, остальные ни при чем.
– Хорошо, – сказал сарацин, – что вам нужно?
Кончилось все тем, что я позвал Вишневецкого, это его стихия, и он пошел в деревню договариваться с сарацинами, а я остался с ребятами возле «Жестокой». Сарацины клятвенно обещали. Что даже волос с головы Вишневецкого не упадет, я нас слово не поверил, потребовал гарантий. Они привели троих детей, и оставили нам как заложников.
– Как бы не убили они его, – забеспокоился родин из стрелков, – это ж сарацины, им на своих детей плевать.
– Не убьют, – я сплюнул в пыль, и растер плевок каблуком, – и не из-за детей. Побоятся, что мы приедем мстить. Они же знают, кто мы такие, про нас все тут знают, и флаг наш тоже.
– Думаешь? – засомневался тот.
– Уверен, – ответил я, – вот если бы я пошел, тогда, возможно… А так, они же по натуре своей торгаши. Убив Вишневецкого, они ничего не получат, кроме геморроя.
Я оказался прав, через час Вишевецкий вернулся, довольный, как слон, церемониально попрощался с сарацинами, прикладывая руку к сердцу, полез в «Жестокую». Я задержался ко мне подошел главный сарацин.
– Ты, Коцюба, знай, что дело наше еще не закончено, – спокойным, будничным тоном произнес он, – мы с тобой еще встретимся.
– Как скажешь, дядька, как скажешь, – я посмотрел ему в глаза, и добавил: – но лучше бы нам помириться. Какой сейчас смысл в старой вражде? Мир изменился, и если вы не изменитесь вместе с ним, вам крышка.
Старик ничего не ответил, я запрыгнул на броню, взревел мотор, и мы отчалили. На дороге пересели в джип, и Вишевецкий рассказал, о чем они там договорились.
Получалось, что сарацины рассказали ему ту же самую сказку, что и поселенцы, только местами поменять поселенцев на сарацин, и вся разница. Якобы, воруют, стреляют из-за угла и все такое. Больше всего хотели оружие у нас сторговать, но Вишневецкий им сразу сказал, что оружием мы не торгуем. В итоге, договорились об обмене солярки на лошадей, Вишневецкий обещал им, что через три дня мы заедем к ним, завезем солярку, и выберем лошадей.
– Скажу тебе честно, Коцюба, не нравится мне эта идея торговать с сарацинами. Они же, как ни крути, враги нашего народа, – признался Вишневецкий.
– После Песца глупо вспоминать старые распри, я так считаю, – ответил я, подумав. – И вообще, как по мне, так наш народ, это народ Республики. А в широком смысле все, кто трудом свой хлебушек зарабатывает, будь они хоть трижды сарацины. Все эти допесцовые разборки придумали чмулики, чтобы навариться на войнах.
– Так-то оно так, но сарацины, как мне кажется, так не думают. Они нас ненавидят, Коцюба.
– Ну, так мы же к ним в друзья не лезем, они сами по себе, мы сами по себе.
Горючку мы сарацинам отвезли, в обмен нам дали лошадей, Зиан сам ездил, выбирал. Мы начали учиться ездить верхом. Лошадей, годных под седло, было всего две, тренировались по очереди.
Нашлись и постоянные наездники. Одна из лошадей досталась нашему Шимону, он дневал и ночевал в конюшне, хвостом ходил за Зиан, все выспрашивал, конспектировал. Он быстро освоился в седле, стал неплохо ездить, сидел в седле прямо, как влитой, не то, что я. У меня эта наука не пошла, я сидел в седле, скрючившись, как собака на заборе. Чтоб не выставлять себя на посмешище, я тренировался в нашем дворе. Мое напряжение передалось лошади, она взбрыкнула, и я пропахал носом землю, чуть не вывихнув плечо. За моими экзерсисами с подоконника наблюдал кот. Увидев, как я отряхиваю одежду после падения, он фыркнул, зевнул, и спрыгнул с подоконника вглубь комнаты. Я плюнул, и отвел лошадь на конюшню, однозначно решив, что верховая езда не по мне. Я и пешком как-нибудь поспею.