Ранней весной, утром, в субботу, мы с коллегой по университету ELTE (Университет имени Этвеш Лоранда) ехали на его машине к нему на дачу, чтобы в тишине, вдали от городской суеты, разобраться, что же мы получили из эксперимента. Вот уже несколько дней, о чем бы мы ни начинали говорить, заканчивали разговор обычно обсуждением полученных результатов. Человек, далёкий от физики, послушав нас, мог бы решить, что мы открыли такую частицу, из которой вытекают как все вещи, так и все проблемы на этом свете. На первый взгляд, всё выглядело просто, а мы никак не могли понять того «пустяка», который открыл бы нам суть явления. Казалось, что ещё совсем немного, и мы сможем понять и объяснить наши результаты по сверхпроводимости, но…
Мы впервые решили работать вместе. И впервые ехали на его дачу. Я не обращал внимания на дорогу до тех пор, пока мы не въехали в лес. Дорога, извивавшаяся крутым серпантином среди сосен и других высоких деревьев, начала отвлекать мое внимание от обсуждения результатов опыта. Меня это почему-то не раздражало. Даже наоборот – как-то спокойно стало на душе.
– Миклош, ты бывал в Боржомском ущелье? – спросил я коллегу.
– Нет, а что? – удивлённо посмотрев на меня, ответил Миклош вопросом на вопрос.
– Да так, ничего, – сказал я, – просто эта дорога напомнила мне родные места.
– Когда всё зацветет, будет ещё лучше… Так вот, я говорил, что…– Миклош продолжал развивать свою мысль, следить за которой мне становилось всё труднее.
Когда мы выехали на большую шоссейную дорогу, иллюзии исчезли: все встало на свое место. Вскоре мы подъехали к его даче – небольшому дому, напоминающему скворечник, который стоял в саду.
– Пусть моя нога принесёт этому дому счастье, – сказал я, вылезая из машины, и, почувствовав внимание Миклоша, добавил, – так у нас говорят, когда впервые входят в дом.
– Хороший обычай, – медленно проговорил Миклош, - если только пожелание искреннее.
– Для чего же входить в чужой дом, если думаешь иначе? – удивился я.
– Может, ты и прав, – сказал Миклош, направляясь к дому.
Я пошел за ним через сад с голыми деревьями и сохранившимися кое-где островками талого снега, и, подойдя к дому, увидел на веранде, под самым потолком, гнездо, которое сразу напомнило мне детство. Шла война, все жили тяжело, впроголодь. А мои воспоминания о том времени были светлыми и чистыми. В тот год ласточки свили два гнезда по углам нашей веранды и все лето неугомонно щебетали. Сначала они строили гнезда. Затем самки сидели на яйцах, а самцы подкармливали их. Я и сейчас ясно вижу, с какой радостью самки встречали самцов, а вылупившиеся потом птенцы – своих родителей. Я так часто наблюдал за ними, что мог безошибочно отличить наших ласточек от чужих. Меня всё время поражала и восхищала их неутомимость, как мне казалось, вызванная заботой о ближнем, и чувство собственного достоинства. Я никогда не видел ласточек сидящими на деревьях или на перилах нашей веранды. Они всегда парили в небесах и никогда не подбирали крохи со стола, как это делали воробьи. Я плохо знаю мир пернатых, но к ласточкам питаю особое чувство.
– На что ты загляделся? Право, у нас, кажется, нет ничего, на что стоило бы смотреть, – сказал Миклош. – Вот у соседа, продавца овощей и фруктов – другое дело.
– У вас ласточки свили гнездо.
– Хорошо, что напомнил, – сказал Миклош и направился к небольшому сараю, что-то бурча себе под нос.
Вышел он из сарая с лопатой. Одно мгновенье длился жуткий звук, скрежет железа по камню, и гнезда не стало. Остался только след на стене, в форме сердца, будто взлетевшего к потолку от радости. В детстве я рисовал такие сердца на стенах, когда влюблялся.
От волнения я присел на корточки. Миклош спросил меня, что со мной. Я ответил, что заболела голова, очевидно, из-за резкой перемены воздуха. «Возможно, у нас что-либо найдется от головной боли. У жены здесь часто болит голова», – пробормотал он, направляясь в дом.
По общему признанию, мы написали хорошую статью. Вскоре она вышла в одном престижном журнале, но у меня к ней никогда не лежала душа.
Больше мы никогда не работали вместе.