Помнится, когда в десятом классе школы учительница истории спросила нас, что бы мы делали на месте Николая II в недоброй памяти день 9-го января 1905 года, я ответил: «Да нельзя их было к Нарвским воротам подпускать! Памятник же. На подступах – артухой долбать надо было!»
В классе состоялась небольшая дискуссия на тему результативности навесной стрельбы по леммингам, о потребных артиллерийских ресурсах, о возможности привлечения Балтфлота, но учительница вернула нас к реальности: «Дети, не забывайте, где в тот исторический момент находились почти все крупные корабли!»
Увы, на Балтике тогда действительно почти не осталось броненосцев и крейсеров. Питерские рабочие учинили свою выходку как раз тогда, когда Вторая Тихоокеанская эскадра стояла на Мадагаскаре, ожидая усиления. Порт-Артур уже пал, буквально две недели назад. Но его ещё можно было отбить, переломив ход войны в Маньчжурии и завладев господством на море. Во всяком случае, в январе ещё можно было на это надеяться. Неудача армии Куропаткина под Мукденом случилась в феврале, а цусимское избиение русского флота – только в мае.
Понятно, что творилось на душе у военно-политической российской верхушки после потери Порт-Артура и гибели Первой Тихоокеанской эскадры. И когда не очень задавалось мочить японцев – хотелось замочить хоть кого-нибудь. Особенно – каких-то крамольных уродов, мутящих воду и срывающих мобилизационные усилия.
Но вместе с тем, я бы не сказал, что всецело одобряю образ действия Николая и полиции в те непростые дни.
Во-первых, забастовки начались раньше Кровавого Воскресенья. И забастовщики не просто сачковали работу, но и терроризировали мелкие мастерские, требуя, чтобы те тоже закрылись. Что, конечно, полиция должна была пресекать в самой жёсткой форме, пользуясь случаем, чтобы ликвидировать конкретных бандитов и агрессоров в момент нападения.
Во-вторых, полиция и за сутки до шествия точно знала, где скрывается Гапон, но не рискнула его арестовать, опасаясь чрезмерных жертв. Ведь при нём находилось, извольте видеть, до двухсот решительно настроенных мордоворотов, готовых оказать сопротивление. Хотя, казалось бы, ну и радоваться надо, что представляется шанс накрыть такое скопище отморозков одним махом. И ведь ручные гранаты – давно уже были изобретены.
В-третьих, следовало бы всё-таки уделять большее внимание обратной связи с общественностью и получше донести мысль, что в городе объявляется особое положение, поскольку война, как-никак, идёт, и любые подозрительные шествия, во избежание провокаций, будут тупо расстреливаться. И это серьёзно.
Ну и главное, раз уж фигурирует некая петиция от лица трудящихся на имя царя – стоило, наверное, дать заверения, что она будет принята и рассмотрена. Только ходить никуда не надо. Особенно – к Зимнему дворцу. Не то натопчут ещё – а там ковры дорогие.
Я бы на месте Николая даже ответил на эту петицию, по пунктам. Что, впрочем, и сейчас могу сделать. Благо, сто лет прошло, а скулежа на тяготы народные – меньше не стало.
«Государь!
Мы, рабочие города С.-Петербурга, наши жены, дети и беспомощные старцы-родители пришли к тебе, государь, искать правды и защиты».
А.Ф.: Весьма неприлично заводить детей, когда от вас не имеют помощи даже старцы-родители. Ну да то – дело моральное и ваше семейное.
«Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся, как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать».
А.Ф.: Поди, ещё цепями к станкам приковывают? Чего-то не бросается в глаза.
«Мы и терпели, но нас толкают все дальше и дальше в омут нищеты, бесправия и невежества; нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь! Настал предел терпению!»
А.Ф.: Ничо так, патетичненько, но кое-где стилистику можно б и подправить.
«Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук».
А.Ф.: Ну дык! Когда реально лучше – Нева широкая, на всех хватит. И вы знаете, что делать. Бедная Лиза – знала.
«И вот мы бросили работу и заявили нашим хозяевам, что не начнем работать, пока они не исполнят наших требований. Мы немногого просили: мы желаем только того, без чего жизнь — не жизнь, а каторга, вечная мука».
А.Ф.: Думаю, ваши хозяева вправе удержать с вас компенсацию за простой мощностей, когда по вашей вине он приключился. Думаю, они также вправе вам напомнить, как вы приползали на брюхе из своих убогих деревень и умоляли взять хоть на какую-то работу. Впрочем, и то – частное дело вас и ваших хозяев. Я-то здесь с какого боку? Кабинет, что ли, попутали?
«Первая наша просьба была, чтобы наши хозяева вместе с нами обсуждали наши нужды, — но и в этом нам отказали; нам отказали в праве говорить о наших нуждах, находя, что такого права за нами не признает закон».
А.Ф.: Вы, что, нанимаясь на фабрику, не спрашивали, каков оклад и каковы условия труда? Дураки, когда так. Если ж нет – о каких ещё ваших нуждах кто-то должен с вами говорить, и причём тут закон? Закон – только соблюдение контрактов гарантирует, не более того. Впрочем, вы и просто врёте. Говорили с вами акционерные собрания, и готовы были удовлетворить почти любые ваши прихоти.
«Незаконными оказались также наши просьбы: уменьшить число рабочих часов до восьми в день»
А.Ф.: Вот эту прихоть акционеры-капиталисты действительно удовлетворить отказались. И я их понимаю. Вы ведь за те же деньги сокращённый день себе хотите, а не за меньшие? Так с какого бы? Да и то: дашь вам столько лишнего досуга – всё едино будете в рабочих кружках своих зады отсиживать да глупейшего Карла Маркса почитывать.
«…устанавливать цены на наши работы вместе с нами и с нашего согласия»
А.Ф.: Толковое что скажете – может, к вам и прислушаются. Если хозяин разумный. Ищите таких, уходите от самодуров. Продавайтесь тем, кому приятно продаваться… Мойте руки перед едой… Избегайте чрезмерного холестерола в пище… Чего ещё вам посоветовать? А! «Не садитесь в мотор к незнакомым дядям!»
«…рассматривать наши недоразумения с низшей администрацией завода»,
А.Ф.: Ну правильно, для того хозяин и держит низшую администрацию, чтоб непременно самому во все самые мелочные дрязги вникать! Если ж как-то особо недовольны каким-то мастером-плутом – скажите хозяину. Мне-то чего мозги парить?
«увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до одного рубля в день»
А.Ф.: Рубль – это двадцать кило картохи. У ваших чернорабочих – ничего не треснет? Да и соображать надо: чем больше гастерам отвалят – тем меньше вам, квалифицированным рабочим останется. Хотя, какое там, «квалифицированные»? Такие – по площадям с петициями не шарятся, такие – с хозяином напрямки договариваются, никого о посредничестве не просят.
«отменить сверхурочные работы, лечить нас внимательно и без оскорблений, устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега».
А.Ф.: Ну вы вообще оборзели: мало, что вас лечат задарма, так ещё чтоб без оскорблений? Да может тому фельдшеру первейший кейф в жизни, обматерить симулянта? С тем – и согласился пойти на фабричный медпункт. Или – вам самим платить придётся за вежливого да внимательного дохтура высшей категории. В целом же: работайте так, чтоб хозяин вами дорожил, - тогда и заботиться будет. Иначе – неволить его, что ль, я стану, чтоб он чересчур вас берёг, себе в убыток? Так то ж его фабрика, не моя.
«Все оказалось, по мнению наших хозяев, противозаконно, всякая наша просьба — преступление, а наше желание улучшить наше положение — дерзость, оскорбительная для наших хозяев».
А.Ф.: Розгами вам, часом, не секут за «дерзость»? Вообще, кстати, идея: не ограничивать частных работодателей и в такой приписке к контракту. И то: пусть сами вас учат, чтоб вы мне тут мозг не выносили!
«Государь! Нас здесь больше трехсот тысяч — и все это люди только по виду, только по наружности; в действительности же за нами не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать наши нужды, принимать меры к улучшению нашего положения».
А.Ф.: Честно скажу вам: и по наружности – стадо какое-то плаксивое, а не люди. Люди – они сперва доказывают, что кому-то полезны, и тогда только ставят условия.
«Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту интересов рабочего класса, — бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть рабочего, забитого, бесправного, измученного человека — значит совершить тяжкое преступление!»
А.Ф.: «Доброе сердце», «отзывчивая душа», «жалость к рабочему человеку» - это, типа, бомбу в моего дедулю бросить? Или министров моих отстреливать? Или лавку заводскую спалить? За такие кунштюки – уж не обессудьте, каторга (когда не петля). А если кто статейки строчит – так это на здоровьичко. Только б не слишком брехал, сукин сын.
«Государь! Разве это согласно с божескими законами, милостью которых ты царствуешь? И разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть, — умереть всем нам, трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты и чиновники-казнокрады, грабители русского народа».
А.Ф.: Экая ж навязчивая у вас мания смерти! Ну, лучше – так лучше. Умирайте. И какие вы, к чёрту, трудящиеся, когда работу свою бросили?
«Вот что стоит пред нами, государь! И это-то нас и собрало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения. Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук; к нам оно не доходит, — мы получаем только горе и унижение!»
А.Ф.: Нет-нет-нет! Вы не понимаете концепции. Вы находитесь в плену стереотипического заблуждения: «добрый царь – злые бояре». Но на самом деле – я тоже «злой». И ваше счастье – мне до фонаря. Честно, впрочем, скажу: от всяких чиновников, которые призваны как-то ваше счастье обеспечивать за казённый счёт, я бы отказался с лёгкой душой. Довольно и капиталистов будет, с ними договаривайтесь. Ну а кто нарушит договор – на того и суд, и расправа будет.
«Взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы: они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, государь! Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения. Россия слишком велика, нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо, чтобы сам народ помогал себе: ведь ему только и известны истинные его нужды».
А.Ф.: О, вродь-ка, элегантная подводка к политическим требованиям? Дык я ж не против, чтоб народ сам себе помогал. Вот только довольно странно обсуждать это здесь, в петиции царю, не правда ли?
«Не отталкивай же его помощи, прими ее! Повели немедленно, сейчас же, призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, — пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, а для этого повели, чтобы выборы в учредительное собрание происходили при условии всеобщей, прямой, тайной и равной подачи голосов. Это самая главная наша просьба; в ней и на ней зиждится все. Это главный и единственный пластырь для наших больных ран, без которого эти раны вечно будут сочиться и быстро двигать нас к смерти».
А.Ф.: Ага. Всеобщее равное избирательное право. Чтоб, значит, и капиталист-мильонщик, и батрак голоштанный – равно могли влиять на судьбы узаконений? Быть может, в каких глупейших странах Европы такой бред и проскочит в основы политического устройства, ну да то – их печаль будет. Но мы-то, как есть Третий Рим, помним, от чего прежние великие нации рушились, в древние времена. От того, что право над властью получали те, кто эту власть не содержит. И это, господа пролетарии, чистейший абсурд.
«Но одна мера все же не может излечить всех наших ран. Необходимы еще и другие, и мы прямо и открыто, как отцу, говорим тебе, государь, о них.
Необходимы:
I. Меры против невежества и бесправия русского народа:
1) Свобода и неприкосновенность личности, свобода слова, печати, свобода собраний, свобода совести в деле религии.
А.Ф.: Тут – никаких возражений. Habeas corpus, Билль о правах – это всё почтенные штуки. Хоть прямо в октябре – да и подмахну.
2) Общее и обязательное народное образование на государственный счет.
А.Ф.: Вот тут – двоякое моё отношение. Когда инженеров выучить надо иль докторов – весьма даже возможно поспособствовать из бюджета. С тем, чтоб потом оно отдалось. Под контракт. Ну и грамоте всех обучить – тож дело государственное. Чтоб хоть законы читали и знали, чего нельзя творить. А дальше, когда грамоту разумеют, - и сами могут книжки в себя впитывать, буде желание.
Да только оно ведь давно существует, такая-то система. И приходские школы, и земские, и реальные училища, и гимназии давно открыты для детишек всякого происхождения. Буде желание да умишко какое-никакое – всегда пожалуйста. Но когда ни желания, ни мозга нет – увольте меня, олигофренов ваших насильничать на предмет просвещения.
«3) Ответственность министров перед народом и гарантии законности управления»
А.Ф.: Сам над этим работаю. Но только не перед народом, конечно, ответственность, а – перед налогоплательщиками.
«4) Равенство пред законом всех без исключения».
А.Ф.: А чего, феодальные привилегии какие-то сохранились? Перед законом – все и так равны. И всякий имеет право нанять адвоката Александрова для своего процесса. Были б деньги. Но по деньгам – люди не равны. И по физической силе – не равны. И по длине грешного уда – тоже не равны. И ничего ты тут не поделаешь (хотя деньги, конечно, можно заработать, если не бастовать и по площадям не шляться).
«5) Немедленное возвращение всех пострадавших за убеждения».
А.Ф.: А Софью Перовскую вам воскресить не надо?
«II. Меры против нищеты народа:
1) Отмена косвенных налогов и замена их прямым, прогрессивным и подоходным налогом»
А.Ф.: С первой частью согласен, но вторая – извините! Если человек много заработал – это хорошо для всех. Весьма глупо его за это наказывать и обирать.
«2) Отмена выкупных платежей, дешевый кредит и постепенная передача земли народу».
А.Ф.: Блин, сорок с лихом лет прошло с дедулиного Манифеста! Да кто хотел земли и кто мог на ней работать, получая прибыль, - давно уже расплевался с копеечными этими выкупными платежами! Ну а кто нет, для кого это по-прежнему трудность, - что ж это за аграрии такие? А то, вот Столыпин тут подсказывает, в Сибири земля вообще дармовая. Бери – да возделывай, да стриги купоны.
Что до дешёвого кредита – старая песня. Но кредитная ставка – рынком определяется. Если правительство начнёт безоглядно раздавать абы кому дешёвые кредиты, когда те же деньги можно было пристроить под лучший интерес, – это казнокрадство будет, а не финансовая политика.
«III. Меры против гнета капитала над трудом:
1) Охрана труда законом».
А.Ф.: Ещё раз: закон – охраняет соблюдение добровольно заключённых контрактов, не более того.
«2) Свобода потребительно-производительных и профессиональных рабочих союзов».
А.Ф.: Да ради бога, организуйте какие угодно союзы. Но если хозяин говорит, что не потерпит у себя тред-юниона – его право. Это ж его фабрика!
«3) 8-часовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ».
А.Ф.: Отвечено уже было.
«4) Свобода борьбы труда с капиталом».
А.Ф.: Ага. И ещё – свобода борьбы детства с материнством.
«5) Участие представителей рабочих в выработке законопроекта о государственном страховании рабочих».
А.Ф.: Ну пусть и поучаствуют. Только семечки – с собой приносить, лузгу на пол не сплёвывать… Хотя, подумав немного, решил: да ну его, законы такие принимать! Довольно и того, что частные страховые общества есть – у них и страхуярьтесь, как то выгодно сторонам будет.
«6) Нормальная заработная плата».
А.Ф.: Не ко мне. С хозяином разбирайтесь, что там для вас и для него «нормальная» плата.
«Вот, государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к тебе! Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию счастливой и славной, а имя свое запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена».
А.Ф.: Да нифига подобного! Не то что потомки, но и сами вы не будете благодарны уже через полгода, как бы ни потакать вашим капризам. Вы будете предъявлять всё новые требования. И это нормально. Но нужно сразу оговориться: вы предъявляете их своему работодателю, а не мне, не власти. Я – только делаю «инфорсмент» по частным контрактам. Ну и безопасность обеспечиваю. А ваши экономические тяготы, равно как и любого из банкротящихся капиталистов, мне до лампочки Эдисона!
«А не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, — мы умрем здесь, на этой площади, пред твоим дворцом. Нам некуда больше итти и незачем! У нас только два пути: — или к свободе и счастью, или в могилу. Укажи, государь, любой из них, мы пойдем по нему беспрекословно, хотя бы это и был путь к смерти. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России! Нам не жалко этой жертвы, мы охотно приносим ее!»
А.Ф.: Опять всё та же суицидальная шантажистская чушь. У меня это слезу, что ли, вышибить должно? Да мрите себе на здоровье, если ни на что лучшее не годны! Но только – вас за язык никто не тянул, окей? И если я скажу вам: «Сдохните, пожалуйста» - то вы сдохнете, как обещали? Правда?
Конечно же, нет. Конечно, вся эта петиция, при всех здравых её пунктах, была чистой воды провокацией. Как и всё это истерическое массовое мероприятие, организованное Гапоном и Ко.
Реально, тогда не было кризиса, не было обнищания трудящихся по сравнению с прежними годами. Напротив, был подъём промышленности. Не в последнюю очередь – благодаря войне с Японией, когда наращивание индустрии становилось первейшим правительственным интересом.
Но именно этот факт, потребность государства в развитии военно значимой индустрии, – был воспринят некоторыми кругами как хороший повод для шантажа (и я уж не беру тут причастность некоторых иных государств, которые вовсе не желали России победы над Японией).
Как отреагировал Николай на такой вызов? В целом, наверное, можно было справиться с ситуацией и получше. Ему следовало действовать на упреждение, самому забить стрелку где-нибудь на пустыре, чтобы там принять петицию и высказаться (раз уж телевизора не было).
Впрочем, он, так или иначе, высказался. Число жертв Кровавого Воскресенья, на самом деле, вышло ничтожным (что-то менее трёхсот убитых), но посыл был дан: не берите моду таскаться в Эрмитаж по каждому своему дурацкому экономическому вопросу. И когда говорите, что вам лучше умереть, чем так жить, - окей, вас убьют, если проблемы станете создавать.
К сожалению, многие рабочие этого мессаджа не поняли. Вернее, оказались лживыми тварями, когда обещали, что сдохнут, если царь так прикажет, а вместо этого – баррикады стали громоздить.
Но, так или иначе, те волнения российская власть достаточно эффективно подавила. При этом, царь не отринул те здравые зёрна, что были в Петиции (благо, всем было и без Гапона понятно, что это насущная потребность, постепенное приведение Самодержавия к конституционной форме). Октябрьский Манифест – хороший шаг вперёд был, наметивший движение в ту сторону, чтобы государство контролировалось налогоплательщиками, буржуазией, а не родовой аристократией или самопровозглашёнными вожачками «трудового народа».
После этих событий, когда удалось совладать с бунтом, – был ещё более нехилый экономический подъём с ростом благосостояния трудящихся. Которого, конечно, они не оценили ни в России, ни в Европе, и всё продолжали скулить да бухтеть, подталкивая правительства к заманчивой мысли: «А может, устроить меж собой реально большую войну, чтоб стравить свои демографические излишки?»
Не сказать, чтоб эта затея, при всей её привлекательности на первый взгляд, вышла безусловно выигрышной для правительств. Но всем желающим потребовать у государства заботы о своём экономическом благополучии – следует иметь в виду: такая постановка вопроса, когда не вы платите правительству за услуги в сфере безопасности, а желаете от него получать некие материальные подачки, неизбежно подталкивает государство к сомнениям в том, что вы ему нужны (а если и нужны – то не более, чем в качестве расходного материала для войн).
Возвращаясь же конкретно к Кровавому Воскресенью, должен сказать, что во всей этой истории самым удивительным мне всегда представлялась не наглость провокаторов и не умеренно свирепая реакция властей, а то, как многотысячные массы людей, занятых в частном секторе, всерьёз увлеклись идеей идти к царю и требовать для себя «нормальной зарплаты».
Казалось бы, чем успел себя так скомпрометировать этот августейший парень, чтобы выдвигать к нему такие требования, не боясь получить по морде?
Но если разобраться – успел. Необдуманными в своём альтруизме мерами борьбы с голодом в девяностые и начале нулевых. Продовольственными ссудами, на которых правительство не только не получило никакой выгоды, но и согласилось потерпеть убыток, вовсе простив долги.
Эта чересчур щедрая помощь в голодные годы – несомненно, стала важнейшим фактором растления нации. Она породила иллюзию, будто бы правительству ценны жизни подданных сами по себе. В том числе – и таких подданных, как крестьяне, которые не могут прокормить даже себя, и рабочие, которые бросают работу, чтобы мотаться по улицам и ябедничать царю на своих нанимателей.
Николай Александрович Романов – действительно успел зарекомендовать себя как филантроп, добрый волшебник, которому можно плакаться о всех своих жизненных невзгодах, реальных или мнимых, и он непременно посочувствует и посодействует. То открытие, что на сей раз царь оказался не таким уж добрым волшебником, что и его терпение имеет пределы, – конечно, стало суровым диссонансом для прежнего, «благолепного» восприятия действительности.
Между тем, ситуация, когда власть изображает безмерную материальную заботу о нуждах народа, не могла не кончиться тем, что народ оборзеет окончательно и начнёт требовать уже совершенно невозможных вещей. А значит, рано или поздно – придётся задействовать силовой ресурс.
Эта мысль вполне актуальна и для нынешнего состояния многих развитых стран, решивших поиграть с чернью в благотворительность за счёт налогоплательщиков, снимая «социальную напряжённость». Естественно, это примерно то же самое, что попытки умиротворить волчью стаю, выкладывая для неё мясо на опушке, мол, так они не будут заинтересованы в нападении на молочное стадо. Проблема в том, что имея обильную пищу, – волки будут размножаться. До тех пор, покуда их содержание не сделается слишком затратным для владельца стада, и ему всё равно придётся взять в руки ружьё. Только голодных волков может оказаться слишком много.
Прошу понять правильно: я люблю волков. И нахожу их образ даже чересчур лестным для уподобления вечно ноющих оборванцев этим прекрасным хищникам. Но в действительности, я и оборванцев не так уж ненавижу, как может показаться. Просто, единственная разумная альтернатива неизбежному отстрелу тех, кто рано или поздно ляжет слишком тяжким грузом на хозяйство, будь то голодные волки в лесу или голодные босяки в фавеллах, - приручить их и сделать полезными для хозяйства. Дать возможность отрабатывать свой хлеб и мясо, к выгоде общества. Но когда, получив такую возможность, они зарываются и начинают скалить зубы, требуя больше, чем представляют из себя ценности, - приходится и постреливать.
Ко счастию, в наши дни правительства располагают многими средствами достаточно жёсткого, но не летального вразумления «трудящихся», которые не желают трудиться. Однако же, мы не имеем права слишком строго судить царский режим, у которого не было ни слезогонки, ни резиновых пуль.
Да и если честно, оглядываясь назад с высоты наших дней и зная, к чему привело в России заигрывание с «угнетёнными трудовыми массами», – хочется пожалеть, что тогда впрямь не использовали артиллерийские орудия, для большей убедительности. Но это - на эмоциональном уровне, конечно. На рациональном - я всё-таки убеждён, что людей следует убивать лишь в случаях крайней неизбежности, поскольку при умелом употреблении всякий человек имеет ценность, и даже за неграмотного негра в Низовьях Реки давали до тысячи долларов.