Никогда не говорите мне, что своих детей вы любите одинаково. Я всё равно не поверю.
Дети, они ведь разные. Характеры, личности. Желания, стремления, мысли, сомнения. И любите вы их одинаково — но по-разному, потому что они по-разному эту любовь воспринимают. По-разному понимают то, как вы любите их.
Мы с Надей тоже воспринимали её по-разному. Любовь эту.
И смерть мамину — тоже.
Мать-одиночка, воспитывающая двоих дочерей — такая обычная картинка. Все понимают, жалеют. Отдают какую-то одежду, игрушки. Достают билеты на ёлки. Дарят шоколадки.
И всё — на двоих.
«Вера, у тебя есть осенняя куртка, а у Наденьки нет. Так что это пальто мы ей отдадим».
«Вера, ты же горький шоколад не любишь? А Наде полезно, отдай ей».
«Вера, ну что ты, какие глупости. Я вас обеих люблю, и ты это прекрасно знаешь».
Я была папиной дочкой. Это папа меня так назвал, Верой. А мама мою младшую сестру назвала Надеждой.
А Любовью была она сама.
До того, как они разошлись, отец нами очень гордился. Говорил, что у него есть и Вера, и Надежда, и Любовь.
Но потом Любви почему-то не осталось, и он ушёл от нас. А у мамы остались Вера и Надежда.
Верить мама ни во что уже не верила. Да и жизнь такая — во что тут верить-то? Но Надежда у неё оставалась всегда.
На то, что будет лучше.
…
Весна — она, как водится, «вся такая внезапная».
Приходит, наступает на пятки уходящей зиме, смеётся звонко перезвоном тающих сосулек, рыжая, смешная, солнечная. И люди смотрят на неё, и не могут сдержать улыбки. И тепло на душе у каждого.
Ну или почти у каждого.
Но как бы там ни было, а сегодня донельзя благостный Герман Сергеевич Кастальский, Господин Генеральный Директор Потусторонней Компании, вышел на прогулку. Он совсем по-Кошачьи щурился на весеннее веснушчатое Солнце, и думы его были лёгкими, как облака над его головой, неспешно плывущие в голубом московском небе откуда-то с юга.
Весну директор любил. Был у него такой пунктик.
И вот, Кошкам в колл-центре отданы распоряжения о перенаправлении всех клиентов на ни о чём не подозревающего Рипли, пальто приятно обнимает за плечи, сигарета вкусно дымится во рту, Солнце печёт уставшую от шляпы макушку, и жизнь кажется прекрасной и удивительной.
А рядом — Смерть.
Радостная, довольная, сменившая привычный балахон на элегантное пальто нежного кораллового цвета, потому что «стильная и уверенная в себе женщина всегда следит за тенденциями моды и безошибочно подбирает именно ту одежду, которая наиболее выгодно и деликатно подчеркивает достоинства её фигуры», как утверждает рекламный буклет.
А может, просто захотелось чего-то новенького.
И вот, облака плывут, солнышко светит, снег тает, небо голубое, Смерть щебечет о чём-то весенне-романтичном… И в этот момент карман директора начинает предательски вибрировать. А потом и вовсе играть «Имперский марш».
Всё! Хана! Допрыгался.
Очевидно, проныра Рипли обнаружил переадресацию, испепелил взглядом парочку Кошек из колл-центра, и те, обливаясь холодным потом (со злым Алистером шутки плохи) решились позвонить ничего не подозревающему директору.
Он тяжело вздохнул (если бы у Смерти было сердце, его бы защемило от жалости) и взял трубку:
— Кастальский.
— Привет, Гермес, — голос казался знакомым, но он не сразу сообразил, что происходит, потому что ждал гневной отповеди от Рипли.
— Э-э?
— Это Каин.
— А! Ну конечно. Чем могу?
— Да как сказать… Мне просто нужно поговорить с тобой… как-нибудь. Ты не против? Это возможно?
«Да что с ним такое?»
— Конечно, Кейн, нет проблем, — директор покосился на Смерть. Та горестно вздохнула, немного грустно улыбнулась, чмокнула его в щёку и пропала. — Где встретимся?
— Да хоть тут, — раздался голос за его спиной.
Он обернулся — Каин, натянуто улыбнувшись, помахал ему рукой.
— Прости, я… Отвлёк тебя от куда более приятного времяпрепровождения…
— Ничего, — Кастальский с улыбкой пожал плечами. — В конце концов, с Хелли мы теперь видимся куда чаще… Тогда как с тобой… И я не думаю, что наши встречи могут стать более частыми, ведь так?
— Пожалуй, — согласился Каин.
— Так… Что случилось-то? Кстати, хотел тебя поблагодарить за того парнишку. Если бы не ты… Не думаю, что его матери удалось бы что-то сделать. И хотя мне не слишком ясны твои мотивы… Всё равно спасибо. И от Алистера тоже.
— Как он? — Каин старательно разглядывал талый снег, хлюпающий под их ногами.
— Нормально. Во всяком случае лучше, чем раньше.
— Вот как…
— Слушай, Кейн, — Кастальский остановился, и внимательно посмотрел на экс-Магистра Тени. — Думаю, нам стоит присесть и поговорить. А то… В ногах правды всё равно нет.
Каин кивнул.
— А вот и вполне симпатичная скамейка, — директор подошёл к скамье, устланной мокрыми газетами. — Ну или, по крайней мере… нечто более или менее пристойное.
Он дунул на газеты, и они моментально высохли, скамейка тоже.
— Так-то лучше, — он одобрительно кивнул и, присев, закурил. — Ну так что там у тебя за проблема?
— Да как тебе сказать… — Каин задумчиво поглядел на скамейку, вздохнул и тоже присел. — Понимаешь, Гермес, какое дело. Искал я, значит, смысл жизни…
…
Мне двенадцать лет, Наде девять. Мама говорит, папа ушёл. Почему, спрашиваю я. Куда, спрашивает Надя.
Мама говорит, что папа нас предал, что папа теперь с другой тётей. Но почему, не унимаюсь я. Ну и ладно, раз он такой, он нам не нужен, заявляет Надя. Спокойно, уверенно, безапелляционно.
Да, она была ребёнком, сама толком не понимала, что говорит…
Так легко поверить в это.
Мне двадцать девять, Наде двадцать шесть. У мамы случился инсульт.
Я дежурю в больнице, сижу там безвылазно. Я рассказала об этом начальству — меня заверили, что всё понимают, что я могу считать это внеочередным отпуском, за свой счёт, конечно, и всё же, всё же…
Я звоню Наде, я говорю: мама больна. Ей очень тяжело. Она парализована, врачи говорят, что не знают, сколько она протянет, особенно если случится второй инсульт.
Я говорю: приезжай.
Я говорю: ты нужна ей.
Я говорю: она же всегда тебя так любила!
Но Надя начинает мне втолковывать что-то о важном проекте, над которым она работает, о том, что она не может этот проект бросить, о том, что её могут уволить, она тараторит в трубку какие-то глупости, смысла которых я почти не улавливаю. Но это и не нужно.
Я говорю: с тобой всё ясно.
Я говорю: как хочешь.
Я говорю: если она умрёт, её смерть будет на твоей совести.
Я вешаю трубку.
А через два дня у мамы второй инсульт: она умирает сразу же, мгновенно.
Я сижу в её палате, я выгнала всех, я осталась с ней.
Её лицо — спокойное. У меня в голове вертится выражение — «гора с плеч».
— Тебе лучше, да? Мама… Почему твоя любимая Наденька не пришла проведать тебя хотя бы раз? Ты всегда носилась с ней, как с принцессой, ты оберегала её от всего — свою Надежду.
На что ты надеялась? На такой исход, да? Так ты себе это представляла?
У тебя была Вера — но ты в неё не верила. Почему, мама, почему ты не верила в меня?
Но она молчит и уже никогда, никогда не сможет мне ответить на все те вопросы, что накопились во мне за столько лет.
Я не могу даже плакать. Глаза мои сухие, как пустыня.
Сердце моё умерло вместе с тобой.
…
— …и понял, что нет там никакого смысла, одна бессмыслица. Гермес, расскажи мне, ведь ты знал Аббата. Ведь у него был Спектральный Двойник — Номан? Только у него — и у Алистера.
Кастальский вздохнул.
— Да. Всё так. Был Двойник. Сказать по правде, Кейн, я не знаю природу этого феномена. У меня ничего подобного не было; я хочу сказать, мой Двойник был обычным, даже стандартным голосом в голове, и в свой черёд был заменён Печатью Радуги. А Аббат…
— Какие у них с Номаном были отношения вообще?
— Да никаких. Они и не встречались почти. Аббат занимался организационной работой как Хозяин Пустоты, а Номан большую часть времени проводил в Мире Людей. Ему нравилось там бывать, ему нравились люди, которые, к слову, чаще всего и не понимали его. Но он как-будто бы не замечал этого. Он беседовал с ними и был искренне рад всем этим беседам. Я никогда не мог понять его…
— А потом? Почему он Ушёл?
— Кто знает. Он никому ничего не сказал. Единственное, что нам удалось выудить из него, это то, что он устал. Знаешь, как это — «я устал, я ухожу».
— Не знаю, а это откуда?
— А, — Кастальский отмахнулся. — Забудь. В общем, ничего конкретного.
— И он… Ушёл?
— Угу. Натурально. В Исток. И всё.
Каин молчал; Кастальский смотрел на него и думал, как же всё-таки изменился этот Дух. От былой элегантности не осталось и следа. Лицо изрезали морщины — как будто бы Духи стареют. Он выглядел инородным телом в этом ярком весеннем дне. Как тяжёлый пистолет в поле ромашек. Эхо Войны…
— Кейн…
— Погоди. Я просто думал… Я, наверное, должен поговорить с Рипли, так? — Каин смотрел на директора. — Я должен… Но, Гермес, я не знаю о чём говорить с ним. Я не знаю.
— Послушай, Кейн. Я понимаю, тебе непросто. Спектральный Двойник — это незавидная доля и нелёгкая ноша. Но чем, как ты думаешь, это может закончиться? Ты мне скажи — что ты хочешь? Пойми, ты и сам запутался, и мне голову морочишь. Хочешь Уйти — Уходи. Хочешь поговорить с Алистером — Радуга в помощь. Только определись, хорошо? Зачем тебе всё это?
— Гермес, — взгляд Каина тяжёл и давящ, но директора таким не пронять. — Гермес, все эти годы я искал ответ… На вопрос, которого не знаю. Я просто чувствую. Я должен что-то сделать. Я живу — это неправильно, несмотря даже на то, что это и жизнью-то назвать стыдно. Бессмыслица. Понимаешь, я ведь не стремлюсь к чему-то из ряда вон. Мне просто хочется найти своё место. Когда мы воевали, я чётко знал, что к чему и почему. У меня был враг — Орден Радуги. У меня была цель — свобода. Независимость. А потом… Потом Сияющий взял и одним махом перечеркнул всё то, ради чего я жил, отдав мне эту свободу и независимость даром, просто так. И всё обесценилось.
— Но ведь Тень в любом случае не стала бы разворачивать Третью Межмирную, не так ли? — Кастальский затушил сигарету и метнул окурок в урну. Окурок пролетел по идеальной траектории и приземлился в урне. Кастальский удовлетворённо хмыкнул.
— Не в любом. Если бы Сонни всё-таки перешёл на нашу сторону, то…
— Что «то»? Кейн, ты же понимаешь, это безумство. В любом случае.
— Понимаю! — Каин сжал кулаки. — То-то и оно! «В любом случае»! Страшные слова. Это было неотвратимо. Неотвратимая свобода и независимость, которые больше ничего не стоили. Всё рухнуло, Гермес. Всё, за что я боролся. Конечно я не мог отказаться от Реформации, — мой голос, даже мой голос, как Лорда-Магистра Тени, более не значил ничего, не имел никакого веса! Всё было кончено, и тогда я стал думать — а что же мне делать дальше? Ради чего жить? Для чего? Алли повезло, несмотря ни на что. И теперь вот ты взял его в свою Потустороннюю Компанию, он работает, делает что-то… А я? Зачем — я? Кто я теперь, в конце концов? Я больше не Магистр Тени, не предводитель, не идеолог. Я никто и ничто, Гермес. Вот ты гуляешь тут со Смертью, наслаждаешься весной. А я? Чем я хуже тебя? Скажи мне?
— Ну так и ты наслаждайся. Кто ж мешает-то? — невозмутимо спросил Кастальский.
— Ты, верно, издеваешься. Очень на тебя похоже, Военный Лорд Гермес Несокрушимый, Паладин Радуги!
— Ай, я тебя умоляю, не надо громких титулов, которым миллиард лет в обед, — директор поморщился. — Я не пойму, чего ты бесишься, Кейн? Ты жив. Ты свободен. Ты независим. Не ответственен ни перед кем, кроме самого Сияющего. Делай ты что хочешь! Открой своё дело, создай свою Компанию какую-нибудь, да хоть пивбар открой! Чего ты маешься-то? Правильно, все при деле. Вот Джин. Много пережил для своего нежного возраста, судьба непростая. Работы у него теперь, как у единственного Архангела и первого лица Престола — выше Радуги. Или вот Вертиго. Тоже дел невпроворот, а ещё недавно получил Прощение, ты представляешь? Фантастика. Никто и не думал, что такое вообще возможно, никто, включая его самого. Но, тем не менее… Или даже твой брат. У нас клиенты, он их принимает, разговаривает с ними, пытается их понять… А ты представляешь, что такое для Духа — понять человека? Ты смог бы? Вот я сомневаюсь. Хотя, с другой-то стороны, с этим мальчиком ты договориться до чего-то смог, и с его матерью тоже. Значит, можешь. Значит, и ты на что-то годишься.
— Может, дашь мне какую-нибудь работку, а? — Каин хмуро смотрел на директора.
— Какую? — изумился тот. — Выездным сотрудником, как в прошлый раз? Кейн, пойми. Если я тебя до сих пор не пригласил, значит, этому должна быть причина. Так ведь?
— Алли?
— В общем, да, — Кастальский поджал губы. — Нет, ну а что ты хочешь, скажи на милость? Ваши отношения… Да и вообще, нелепица какая-то. Так что, думаю, тебе ничего не остаётся, кроме как…
Снова заиграл телефон.
— Проклятье! То есть, слушаю!
— Кастальский, ты скотина, — прошипела трубка.
— И я рад тебя слышать, Рипли. Что скажешь? Кстати, у меня тут твой брат. Вот, болтаем, — невинно заметил директор.
Изрыгающая проклятия трубка тут же заткнулась. Кастальский довольно ухмыльнулся, подмигнув Каину.
— Что ему нужно? — поинтересовалась трубка.
— Кабы знать, — Кастальский хихикнул. — Да он и сам не знает, кажется. А ты чего звонишь-то, в сущности?
— Кастальский, у меня клиент. И я не знаю, что с ним делать.
— Что значит, не знаешь что делать? — изумился директор. — Что это ещё за глупости? Ты сотрудник Потусторонней Компании, или где?
— В таком. Случай, я бы сказал, запущенный. Прости, Герман, но, кажется, без тебя не обойтись. А то и вообще…
— Что — «вообще»?
— Потом. Короче, ты как? Будешь?
Кастальский окинул туманным взором окружающую его весну и ответил:
— Нет. Будешь ты. И клиент — тоже. Оба ко мне, короче. А заодно с братом поговоришь, а то он мне своими излияниями всю плешь проел.
— Но…
Однако возразить Алистер не успел — потому что оказался здесь, рядом со скамейкой, озадаченный, с телефонной трубкой в руке.
А рядом с ним стояла девушка, молодая, лет тридцати.
Кастальский даже удивился. Нет, обычно клиенты довольно спокойно реагировали на различные необъяснимые фокусы, но чтобы так…
Её лицо казалось эталонной маской равнодушия.
— Та-ак, — протянул директор. — Та-ак. Что тут у нас? Сдаётся мне, всё хуже, чем я предполагал. Э-э, Алексей Алексеевич, изложите суть проблемы.
— Денисова Вера Андреевна, 1980 года рождения, улица Радужная… Хех… М-да. Улица Радужная, дом 11, корпус 1, квартира… Э-ээ.. Вера Андреевна, вы вообще тут?
Женщина вздрогнула.
— Ч-что? Вы кто? Где я? — она испуганно смотрела на директора и любопытного Каина, выглядывающего из-за его плеча.
— Та-ак, — Кастальский посмотрел на Рипли (тот развёл руками: мол, я же говорил). — Да, кажется всё серьёзнее, чем я думал. Хорошо… — он задумчиво посмотрел на Каина. — Тогда так. Кейн, вы с братом уж договоритесь до чего-нибудь, хорошо? А клиентку нашу я возьму на себя, — он вздохнул. — Эх, какой выходной испортили…
И тут же исчез; девушка исчезла тоже.
Братья остались вдвоём.
— Алли…
Рипли обернулся и посмотрел ему в глаза.
— Ну здравствуй, братишка.
…
— Что ж, Вера Андреевна. Сперва… Находитесь вы в офисе Потусторонней Компании, услуги которой вам понадобились для осуществления вашей мечты, — ибо других причин быть просто не может. Мы занимаемся мечтами. Вы… Так, вы зашли на наш сайт, — кстати, как он вам показался? Ничего? Так… Почитали отзывы в гостевой книге… Дики — умница, сделал их анонимными. А то вы же понимаете, ситуации разные бывают, бывают весьма щекотливые… Так… После этого вы отправились к нам… Вас встретил Алексей Алексеевич… К слову, а что у вас с ним не срослось-то? Он, в принципе, весьма толковый специалист… Так что у вас за мечта?
За всю тираду девушка не сказала ни слова, даже ни разу не пошевелилась. Она безучастно смотрела куда-то перед собой. Русые волосы растрепались. Бледно-зелёные глаза не выражали абсолютно ничего.
— Я убила свою сестру.
Кастальский поперхнулся. Присел на корточки рядом с ней, заглянул ей в лицо.
— Расскажите поподробнее, прошу вас.
— Хорошо.
…
На похороны она явилась, всё-таки. И даже дала денег. Но мне было уже всё равно.
Я ненавидела её. Ненавидела её лицемерие, её скорбную мину на кладбище, её лживые слёзы на поминках, её слова… Всё в ней казалось мне квинтэссенцией лжи. Образ убитой горем дочки, потерявшей любимую мамочку.
О, как я ненавидела её!
И потом, когда поминки закончились и гости разошлись, а мы остались вдвоём убирать посуду и объедки, я не выдержала. Я сорвалась.
Я кричала на неё, я обвиняла её, каждое моё слово было подобно удару бича. Она пыталась защищаться, что-то говорить про свою работу, про какого-то Вадика, с которым у неё была размолвка, но я и слышать ничего не хотела. Меня обуяла ярость. Я выкрикивала ей в лицо всё то, что копилось во мне больше двадцати лет. Я называла её неблагодарной тварью, лицемерной гнидой, лживой гадиной. Я говорила, что таких, как она надо убивать, убивать ещё в колыбели. От каждого моего слова она вздрагивала и почти не возражала.
Я торжествовала. Я была Карающей Дланью Правосудия.
Всё случилось само собой.
Как в тумане я помню то, как схватила со стола кухонный нож, помню её расширившиеся от ужаса глаза, помню её крик, полный ужаса, и удар ножом в грудь.
Кровь брызнула прямо мне на лицо, будто меня окатили ледяной водой. И в этот самый момент я словно очнулась.
Я стояла над телом своей убитой младшей сестры, кровь которой заливала пол. В моей руке тяжелел кухонный нож, и кровь капала с лезвия на пол.
Прах к праху.
В тот день Надежда умерла.
…
— Скажи, ты меня ненавидишь?
— С чего бы? По-моему, тому нет причин…
— Точно?
— Слушай, Кай. Я тебе сказал. Я тебя не ненавижу, потому что у меня нет причин тебя ненавидеть. Война давно окончена. А я успел побывать Хозяином Пустоты и вернуться обратно, и теперь живу спокойно, стараюсь, по-крайней мере. Работаю. Стараюсь — потому что у Кастальского все клиенты какие-то неподъёмные. Вот ты ту вдову помнишь? Ты с ней говорил, и с её сыном. Она же мне битых два часа мозги полоскала! Если бы не Пуш-А, и если бы не ты — потому что Кошка именно о тебе мне пришла сообщить, — боюсь, я бы с собой не совладал в конце концов. Моё терпение не безгранично. Но ты, Кай, чего ты хочешь от меня?
— Я не знаю… Знаешь, тогда, в нашем детстве, всё казалось таким простым и однозначным. Радуга, Тень. Зло, добро. Такие простые категории. Я никогда не задавался вопросами. Я знал, что я делаю, и для чего я это делаю. Я с рожденья был твоей тенью — где мне было место, как не в Тени? А ты, ты был такой смешной, — Каин улыбнулся. — Такой… Неуверенный в себе, во мне, боялся Тени, жалел меня… Я не знаю, каков ты стал сейчас, но я помню, каким ты был тогда. И каким был я.
— Кай, Кай… Погоди. Да, я тоже это помню. Но к чему это всё теперь? Каждый из нас сделал свой выбор, каждый из нас пошёл своей дорогой. Я никогда не забуду то сражение, когда мы отбивали от вас Ангелов. Ты помнишь? Мы были там — по разные стороны баррикад. И я никогда не одобрял твой выбор, но всегда уважал его. Ты был для меня не просто Двойником. Ты был для меня настоящим братом, таким же Духом, как и я сам. Выбор есть выбор. А теперь баррикад больше нет, Война окончена. Мы свободны, Кай. Что ты хочешь ещё?
Каин закурил. Солнце ползло к закату.
— Мне кажется, ты не простил меня, Алли. Ведь не простил? Ты, быть может, и уважал мой выбор — но не простил того, что я, как тебе казалось, бросил тебя, предал…
— А тебе не казалось? — Алистер смотрел на тающий снег.
— Алли…
— Тебе не казалось? Ничего такого, нет? Ну конечно. Ты же не сомневался. Никогда не сомневался. Ты был горд своей причастностью к Тени, ты был горд своей борьбой… Борьбой с кем, Кай, со мной? Независимость от меня. Тебя можно понять — всё-таки, Спектральный Двойник…
— Именно. Тебе это незнакомо, Алли. Тебе не приходилось ничего отстаивать.
— Ошибаешься. Ещё как приходилось — одна «дуэль» с Кастальским чего стоит. Он-то всё разыграл как по нотам, а я же всерьёз всё принял. Я и помыслить не мог, что он просто схитрил и ушёл, потому что устал от всех нас. Я как сейчас помню лица Дика и Вертиго, как сейчас помню их слова о том, что Кастальский Ушёл. Ну правильно, его ведь все любили. А он от всех устал. И его ничего не заботило — но я не такой как он. И тогда, потом, когда ты объявился, когда Сонни, который вдруг прыгнул выше всех голов и стал преемником Аббата, Сонни, который меня терпеть не мог… и когда ты нашёл его в Мире Людей, и мне доложили об этом, и я ждал удара, ждал объявления новой Войны, чего угодно, потому что думал, что ты всё так же жаждешь добиться своей свободы. Что ж, ты её получил. Так чего же ты хочешь от меня теперь?
— Прощения.
Повисло неловкое молчание. Ветер сдувал искры с кончика сигареты.
— Прощения?..
…
— В суде меня признали невменяемой и присудили два года в психиатрической лечебнице. В общем, можно сказать, я легко отделалась… Но тогда я об этом не думала. Я жила в каком-то странном полузабытьи… Может, ещё и потому что мне кололи что-то… Я не помню. Два года прошли как дурной сон. Но в этом сне, каждый раз, постоянно, был один и тот же сюжет. То есть… Там всё время была она. Моя сестра. Я видела какие-то картины, из прошлого, словно старые фотографии, словно домашние архивы. И каждый раз воспоминания была сначала очень радостными. Детство, каким бы оно ни было, всё равно было радостным. Я видела, как мы играем вместе, как строим домик для кукол, как идём с мамой и папой по ВДНХ, едим мороженное, пьём газировку. Как катаемся на каруселях, и на качелях во дворе нашего дома. Как рисуем в альбомах, акварелью: солнышко, травку, облака. Счастливое детство. Как на восьмое марта папа приносит нам большую коробку конфет-«ассорти», и как мы рады этим конфетам. Как Надька первый раз пошла в школу, а я уже в третий класс, и она была ужасно горда тем, что её сестра — старшеклассница. Как ходили вместе домой из школы, как вместе делали уроки, и я ей помогала с арифметикой, она всегда ей тяжело давалась. И как мы обсуждали мальчишек и смеялись над ними, потому что они были глупые. Как мерили друг перед другом платья, устраивали показ мод. Кривляки… Как стащили у мамы тайком помаду и все перемазались, а когда она вернулась с работы, пришли к ней сдаваться…
Вера всхлипнула. Кастальский задумчиво перебирал в руках нефритовые чётки.
— И каждый раз эти картинки-воспоминания вдруг сменялись одной и той же страшной картиной: я на той кухне, с ножом, а она лежит на полу, и везде кровь, и с ножа… Капает… Кап-кап… Кап…
Она вдруг вскочила и бросилась к опешившему директору:
— Помогите мне! Ведь вы исполняете мечты, ведь так?! Исполните мою мечту! Пожалуйста! Я так больше не могу. Я живу как в кошмаре. У меня не осталось никого и ничего, моя жизнь — это один непрерывный кошмар, из которого не проснуться! Я потеряла всё: отца, мать, я убила родную сестру, от меня отвернулись родственники и друзья, я потеряла работу, я не хочу так жить!
— И что же вы хотите от меня? — голос Кастальского был глух.
— Я… Я хочу, чтобы всё закончилось. Я хочу умереть.
— А почему не самоубийство? — безразлично поинтересовался директор.
— А? — она глядела на него непонимающе. — Самоубийство?.. Так ведь грех же…
— Пфф! Вы убили человека, вы убили свою сестру, Вера! Это практически грех Каина… — и тут он запнулся.
«Грех Каина?..»
Он встал и заходил по кабинету из угла в угол. Она следила за ним, затаив дыхание. Наконец он остановился, и пристально взглянул ей в глаза.
— Хорошо. Я помогу вам. Но предупреждаю сразу: цена будет высока. Возможно, даже слишком высока. Но иначе ничего не получится. Вы согласны?
— Да, — быстро сказала она. — Я согласна.
— Вы уверены? Вы согласны?
— Да, да.
— В последний раз спрошу: вы согласны?
— Да, да, да, чёрт возьми! Что вы от меня хотите?!
Он улыбнулся.
— Вы согласились трижды. Назад пути нет. Минутку подождите, мне нужно кое-что сделать.
Он вышел из кабинета, оставив её наедине с недоумением и страхом.
…
— Джинни, дай мне, пожалуйста, информацию по Денисовой Вере Андреевне.
— Всю, Герман Сергеевич? — Джин заинтересованно смотрел на директора.
— Всю. Мечта. Я хочу закрыть её дело.
— То есть? — поразился Архангел.
— Позже объясню. Подготовь материалы и минут через десять будь у меня.
— Хорошо…
…
— Вертиго, мне нужна информация по Денисовой Надежде Андреевне. Она ещё в Преисподней?
— Да, хотя ей недолго осталось. А зачем тебе?
— Вертиго, вопросы излишни. Приготовь информацию, и через десять минут в моём кабинете. Выполняй.
— Слушаюсь, Господин Генеральный Директор!
— И перестань паясничать.
…
Кастальский быстро пробежался взглядом по документам.
«Вера… Надежда… Так».
— Так. Хорошо. Джин, подготовь документы для этой девушки. Вертиго, подготовь бумаги для оформления её на место сестры, но не утверждай пока.
— Что?!
— Кастальский, ты в своём уме?
— Знамо дело, не в чужом. Ну? Что стоим, кого ждём?
— Кастальский, это неслыханно! Такого прежде никто и никогда…
— Плевать. Значит, буду первым.
— Герман Сергеевич, вы уверены?
— Без паники, Джинни, ты уже взрослый Архангел, а ведёшь себя как купидончик, у которого штанишки намокли. Я сказал — значит, выполняйте.
— Нужна санкция Сияющего. Если он позволит, тогда я не против.
— Вот-вот, точно, правильно, Вертиго. Нужна санкция.
Кастальский сморщился.
— Фу-ты ну-ты, бюрократы-крючкотворы! Санкции им подавай. Ладно, будет вам санкция!
В этот же самый момент в кабинете появились ещё два Существа.
Смерть и Валентин Звезда, Мастер Иллюзий, Правая Рука Сияющего Сына Радуги.
— Валя?
— Ну, технически это несложно, — Звезда был задумчив. — Хотя, конечно, Вертиго прав: никто и никогда. Но, как ни странно, Сияющий дал добро.
— Хелли?
— Да делов-то, — Смерть пожала плечами. — Мне-то что.
— Отлично! — Кастальский удовлетворённо потёр руки. — Тогда так. Вертиго, ты, как лицо ответственное, подготовь там всё. Хелли, Джин, по своим ведомствам. Словом, всё как всегда, ничего из ряда вон.
— Но, Кастальский, она же… Ты предлагаешь её убить? Она же человек, — Вертиго никак не мог поверить в происходящее.
— А! Точно, спасибо что напомнил, — Кастальский сказал в телефонную трубку пару слов, и в кабинете появился Кот.
— Хранитель Мар-Т, Исследователь-Старший, Третья Каста, прибыл по вашему приказанию.
— Хорошо, — директор кивнул. — Хорошо. Можешь закрывать дело. Твоя подопечная переходит под мою юрисдикцию, — он быстро написал несколько строк на листе бумаги, сложил втрое, запечатал сургучом: — Вот, передашь это Матриарху Ват-У. Свободен.
— Так точно! — Кот откозырнул и пропал.
— Всё-таки я не до конца понимаю… — пробормотал Вертиго.
— А как ты думаешь, Ангел по имени Дьявол, что важнее — Надежда или Вера?
— Странные вопросы задаёте, барин, — покачал головой Сатана.
— Да ну тебя, — отмахнулся Кастальский. — Фантазии у тебя нет. Ограниченный ум. Мыслить надо шире.
— Ну-ну…
— Так, всё. Все по местам. Я лично буду её сопровождать.
И озадаченные поведением директора, они разбрелись по своим ведомствам.
— Но… Что всё это значит?
— Что? — Кастальский обернулся и увидел Веру, бледную как Смерть. — Хмм.. Так, о чём вы? А! Вам, должно быть, интересно, что я сделал, и зачем? Так вот, я вас «убил». Я закрыл все ваши дела. Сейчас соответствующие бумаги оформляются в Престоле, в Преисподней, в Колыбели, и вообще в Потусторонье. Видите ли, Вера. Никаким другим образом я не мог протащить вас в Ад. А вам туда надо. Кстати, подпишите Договор, — он кинул на стол лист гербовой бумаги. — Вам туда надо, но вы живы! Такая ерунда. И единственный способ вам туда попасть, а мне — выполнить ваше желание, это оформить вас как мертвую. И ведь какое дело. Так бы я вас отдал Смерти, а уж она бы позаботилась о том, чтобы вы умерли, и всё своим чередом. Но есть один старый запрет, из-за которого я не могу отдать ей такой приказ, а она не может забрать вашу жизнь до положенного срока. Так что я, можно сказать, пошёл в обход системы.
— Н-но зачем? — бедная девушка решительно ничего не понимала.
— Ну как же? — удивился Кастальский. — Вам нужно встретиться с сестрой.
Тут человеческое в Вере взяло верх, и она потеряла сознание.
— Я что, что-то не то сказал? — недоумённо спросил директор. — Ну да ладно. Так даже лучше.
…
— А что оно тебе даст, Кай? Прощение… Я не держу на тебя зла.
— Алли, я не знаю, что будет. Я не знаю, что оно мне даст. Но я почему-то уверен, что мне нужно именно это.
— Ну хорошо, раз нужно, я прощаю тебя, — Рипли растерянно смотрел на брата.
— Нет… Нет, не так, — Каин встал и сделал несколько шагов. — Возможно, дело в Мире, в котором мы находимся.
— А что именно не так?
— Не знаю я! Алли, — Каин неожиданно остановился. — Я понял. Нам надо обратно.
— Куда?
— К Истоку.
— Что?!
— Что слышал. Алли, я, кажется, всё понял. Я должен вернуться.
— Кай, подожди, куда ты должен вернуться??
— Обратно, — прошептал Каин. — Ведь я — твой Двойник. Печать Радуги.
— Не хочешь же ты сказать, что…
— Точно. Всё, что мне нужно — это вернуться туда, откуда я появился. Стать частью целого. Сам подумай, Алли. Тень не может существовать сама по себе. Реформация Сонни вновь уравняла нас, стёрла различия между нами. Я просто должен вернуться! Алли! Ты не представляешь, какое это необыкновенное чувство — понимать, для чего ты нужен!
— Кай… Ты уверен?
— Спрашиваешь, братишка! Конечно я уверен. А что нужно для Запечатывания?
— Не знаю…
— Чорт, и Кастальский смылся, спросить не у кого! Вот так всегда, — Каин тряхнул головой. — А, ну и ладно! Давай просто отправимся к Истоку! Уверен, там мы поймём, что делать!
Он вскочил.
— Ты идёшь, Алли?
— Да, конечно…
Рипли чувствовал… Странно. Так странно всё складывается.
«Я снова отправляюсь к Истоку…»
— Шестой Тренировочный Полигон, вот куда нам нужно. Оттуда мы с Кастальским шли к Истоку, — сказал он.
— Отлично. Идём же!
И они пропали.
На Москву опустились сумерки…
…
…Она видела, как бледная черноволосая девушка в красивом черном платье с корсетом шла к ней, на ходу доставая откуда-то словно из воздуха внушительных размеров косу. Она не успела даже испугаться — коса свистнула, и прядь её волос упала наземь.
Смерть удовлетворённо кивнула, подобрала её, аккуратно положила в белоснежный конверт и, лизнув его, запечатала.
— Поздравляю: вы официально умерли! — весело сказала она, растворяясь в воздухе.
Она не понимала, что происходит. Откуда-то сбоку вышел уже знакомый ей директор и кивнул:
— Ну что же, Вера. Я бы сказал, всё идёт хорошо.
— А где мы?
— Пока что, считайте, нигде. А вот сейчас — в Раю! — он улыбнулся.
Вокруг вдруг оказался ясный весенний день, вдалеке виднелась набережная. Аккуратные домики, брусчатка мостовой. Откуда-то доносится чуть грустная песня саксофона.
— Он говорит, мол, тут Париж середины прошлого века. Хм. Не спрашивайте меня, почему именно так. Я этого попросту не знаю, — директор пожал плечами.
…Они вдруг оказываются у самой воды, и Вера видит белокурого юношу ангельской наружности. Он будто бы виновато улыбается и протягивает ей довольно пухлую папку.
— Ну вот, у меня всё. Надеюсь, всё будет благополучно. Удачи вам, Вера.
С этими словами он слегка кланяется и пропадает, а она вдруг обнаруживает себя в ультрасовременном лифте, который быстро идёт куда-то вниз. Директор стоит рядом; она видит, как он достаёт из кармана платок и промакивает лоб.
— Скоро тут станет немного жарковато. Шучу! — он хихикает, и ей отчего-то становится жутко из-за этого хихиканья.
На деле же становится холодно. Кабина лифта на её глазах покрывается инеем. В это же время лифт начинает замедляться и вскоре останавливается.
Двери бесшумно разъезжаются в стороны. Директор выходит, подаёт ей руку. Едва она оказывается снаружи, как лифт снова уезжает вверх.
Здесь тоже Город. И где-то вдалеке мерцает призрачным светом зеркало навеки застывшей Реки. Асфальт холоден и сер, и небо отражается в нём — такое же холодное и серое.
— Ну-с, мы почти на месте.
Внезапно рядом останавливается длинный черный автомобиль. Дверца открывается; она заглядывает внутрь и видит довольно импозантной наружности юношу. Его чёрные волосы острижены в «ёжик», пепельного оттенка лицо не выражает никаких эмоций, и абсолютно шокирующе выглядят на нём небесно-голубые глаза, кажется, родом не из этого Мира.
Он смотрит на неё и говорит:
— В обычных условиях я довольствуюсь пешими прогулками, однако обстоятельства таковы, что нам лучше прокатиться сразу же до места. А то ведь Город довольно большой…
Директор помогает ей сесть, сам садится следом и прикрывает дверь; сразу же автомобиль плавно трогает с места. Шины мерно шелестят по асфальту, мимо проносятся мрачные громады небоскрёбов, где-то вдруг она не без удивления замечает «Макдональдс», а вдалеке видны трубы, очевидно, какой-то фабрики: из них под низким небом стелется чёрный дым.
Она не знает, сколько они едут, машина несколько раз поворачивает и вот, наконец, останавливается.
— Здесь всегда так тихо. Но мало кто знает, как обманчива эта тишина, — задумчиво произносит директор, а ей кажется, что у него что-то с голосом.
Она смотрит на него, и чувствует, как холодный пот стекает по её лбу, заливая глаза, горький, словно полынь.
Директор словно усох, лицо его осунулось, пергаментная кожа желтушного оттенка обтягивает лысый череп. Он достаёт из-за пазухи круглые очки и цепляет их себе на нос; улыбается, обнажая длинные жёлтые зубы:
— Ну, вот мы и приехали.
…
Шестой Тренировочный Полигон остался позади.
Они шли молча. Слов не было, да и если бы были… Они понимали, это действительно особый момент.
А там, впереди, где-то там, где плоскость Мира обрывалась вертикально вниз, и там, у самого Начала, мерцало, переливаясь всеми цветами,огромное радужное полотно без верха и низа, без начала и конца, без границ и без краёв, — Исток, Радуга, Великая Река.
Река слёз Великого Дракона, даровавшая жизнь Духам, положившая начало новому мироустройству.
— Как же всё-таки она красива… — Каин, как заворожённый, смотрел на Великую Радугу.
— Да… Но, Кай, что же ты всё-таки думаешь делать?
— Я хочу вернуться, Алли, — он улыбнулся. — Знаешь, тут так тихо… Но эта тишина, она совсем не такая, как… Знаешь, я не люблю тишину. Она напоминает мне о Войне… И о много другом. Но здесь — совсем другое! Слышишь? Словно мириады крохотных хрустальных колокольцев — и в то же время тихо. Я, знаешь, ужасно рад. Я пока не знаю, как мне сделать то, что я хочу сделать, но я чувствую, что здесь я найду ответы на все вопросы, которые только существуют.
— И всё же?
— Я хочу вернуться, Алли. Вновь стать частью тебя. Раствориться. Ведь я тебе больше не нужен, такой какой я есть. Да что там, — он рассмеялся. — Я и самому себе не нужен. Алистер, я — твой Спектральный Двойник. Я тень, которая решила, что она — живое Существо. Но мои скитания, которые начались с концом нашей вражды, дали мне возможность понять: тень не может существовать отдельно от того, что её отбрасывает. А там — видишь? — Свет.
— Кай…
— И после того, как я вновь стану тем, чем должен был стать, ты проведёшь Ритуал и заменишь то что от меня останется на Печать Радуги.
— Н-но я даже не знаю, как проводить этот ритуал! — Рипли растерянно смотрел на брата. — Что мне делать, Кай?
— Ну ладно тебе. Я ведь тоже не знаю, как мне это сделать. Но Алли, все ответы, они тут! — он указал на Радужный Поток. — Мы вернулись к основам. Мы начнём всё сначала, Алли, мы переиграем эту жизнь! Вы ведь вроде занимаетесь тем, что помогаете мечтам сбыться, так? Ну так исполни мою мечту, брат! Я устал. Я больше не могу, не хочу быть один, не хочу скитаться вечно по Мирам, неприкаяный. Я хочу обрести покой.
— Проклятье, Кай… Какой же ты всё-таки эгоист. И всегда таким был. Тень есть Тень, ничего не попишешь.
— О чём ты? — Каин удивлённо смотрел на брата, а Рипли продолжал, и голос его дрожал:
— Когда ты решил уйти, я не мог тебя остановить. Я уважал твой выбор, каким бы диким и нелепым… Не перебивай! Каким бы диким и нелепым он ни был. Я пережил Войну, — Войну против тебя! Там всем было нелегко, но немногие могут себе представить, каково было мне. Только Габриэль меня понимала, но Габриэль предпочла мне Гермеса. Ладно! Не станем об этом. Я жил как мог, как умел. А я почти и не умел! Я ненавидел Гермеса, — и он ушёл, подставив меня так, что теперь уже ненавидели меня. Они ничего не говорили мне, но я видел их обвиняющие взгляды. Ты говоришь, ты скитался и был одинок? Я был одинок всё это время! С того самого момента, как ты ушёл! И вот… Ты вернулся. И не просто вернулся — ты даже просил у меня прощения, хотя как, как, скажи мне, мог я держать на тебя зло! Я был обижен — да. Но никогда — зол. Я слушал тебя и тихо радовался твоим словам, хотя и не мог до конца поверить в происходящее. Но Кай, ты вернулся не ко мне. Я для тебя — средство. Способ вернуться в Изначальное. Если я правильно помню, Печать Радуги имеет довольно простые свойства. Она запечатывает Силу, чтобы она, твоя Сила, стала пассивна, чтобы она застыла, как жук в янтаре. Ты не вернёшься ко мне, Кай. Ты вернёшься Туда. И ты будешь счастлив, хотя и перестанешь существовать. А я, Кай, я снова останусь один. Будто ничего и не изменилось. За что ты так со мной… брат?
Каин подошёл к нему и прижался лбом к его лбу.
— Эх, ты. Много ты знаешь о Ритуале, скажи? Ты же его не проводил. Тебе никто ничего не рассказывал, — потому что не было нужно, ведь я же отделился. Но я знаю правду. Посмотри, — он показывал на что-то позади них. — Видишь?
— Что? — непонимающе нахмурился Рипли.
— Тень, — улыбнулся Каин. — Твоя тень, у тебя её нет.
И правда. Тени не было.
— Но… Почему?
— Потому что я — твоя тень. Неужели непонятно?
— И что, ты хочешь сказать…
— Ага, — Каин потрепал его по щеке. — Да-да, братишка, ты всё правильно понял. Я вновь стану твоей тенью. Так, как и должно быть. И я всегда буду с тобой. Понимаешь?
— Не совсем… А что же Печать?
— А что Печать? Сам же сказал, Печать запирает Силу. Ну и вот.
— Предположим… Но как же ты это сделаешь?
— Не я, — Каин улыбался. — Мы. Посмотри на меня, на мою тень — вот, там только тень и есть. Но самого меня нет. Меня нет, братик, понимаешь? Я — это ты.
— Я — это ты… — прошептал Рипли. — То есть… Кай, кажется… Кажется я понял! Понял, что нужно сделать!
— Ага! — он радостно кивнул. — Я знаю. Я тоже понял.
— Ну что… Тогда… Начнём?
Рипли вдруг улыбнулся.
Странное чувство. Происходящее казалось нереальным — но не это главное.
Кажется, мы и правда нашли выход.
…
— А знаете ли вы, Вера Андреевна, что есть самое страшное качество современного человека?
Директор (хотя от прежнего директора в этом жутком Существе осталось немного) неспеша шёл по аллее, усаженной скелетными деревьями, черными, словно от копоти.
— Не знаете? Так я вам скажу. Самое страшное качество современного человека — равнодушие. И ваша сестра убиенная, учитывая обстоятельства её смерти, задержалась бы тут ненадолго, — если бы не была столь равнодушна. Вами двигало вполне понятное чувство. Да-да, не смотрите на меня так. Я вас понимаю. Я вообще очень понимающий, хе-хе. Случилось то, что должно было случиться, но проблема в другом. Я понимаю вас, — а вам будет нужно понять её. А ей — вас. Если всё получится… Ну, есть такой процентик. То в таком случае всё обернётся как нельзя лучше. Если же одна из вас, или вы обе не справитесь… То вам придётся остаться здесь… чуть дольше, чем навечно, — он снова улыбнулся своей жуткой ухмылкой лошадиного черепа.
— Вам, наверное, интересно, почему я так выгляжу, да?
Она, поколебавшись, кивнула. Директор расхохотался и высунул толстый язык цвета тухлого мяса:
— А вот я вам не скажу, не скажу! Это мой маленький секретик, и о нём никто не знает. А вы разболтаете. Что тогда будет? Неприятно… Ну-с, вот мы и пришли. Вот, это здесь.
Она огляделась по сторонам, но… Ничего. Никого и ничего.
— Попробуйте её позвать, — как бы между делом посоветовал директор.
Она сглотнула.
— Надя… Ты здесь?
Сейчас же ужасный скрежет и скрип, словно крик, разрезал тишину Преисподней. Дерево, которое росло прямо перед ней, — оно будто бы повернулось к ней, и она с ужасом поняла, что у дерева есть лицо.
Лицо её сестры.
— Тыыыиии!! — скрип мела по грифельной доске по сравнению с этим казался райской музыкой.
Лицо «Нади» исказилось такой злобой, что Вера в ужасе отшатнулась.
— Стооойй!! Не сссмей уходиииить!! Это всссё тыыии!! Ссмотрии, что оониии со мной сдееелалиии!! Я крииичууу, но никто не обрасссщщает на меняя внимааанния!! Но нннииичегоо!! Теперрь ты расссделишшшь сссо мной мою учасссть!!
Обмершая от ужаса Вера вздрогнула — свистнул хлыст, и заточённая в дереве сестра страшно закричала.
— Вот тебе внимание, — с нескрываемым отвращением в голосе проговорил Хозяин черного автомобиля.
— Княсссь…
— Он самый. Послушай, — Князь повернулся к директору. — Думаешь, это может выгореть? У меня такое чувство, что ни черта из этого не выйдет.
— Ещё как выйдет, — ухмыльнулся тот. — Я ведь ещё не вручил нашей героине главный артефакт.
И с этими словами он протянул Вере нечто, завёрнутое в грубую ткань. Она развернула свёрток и зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть.
В её руках, тускло посверкивая лезвием, лежал тот самый кухонный нож, которым она когда-то убила Надю.
— Прошу вас, Вера, — директор улыбнулся. — Теперь дело за вами.
— Н-но… Что мне делать?
— Не знаю, — он пожал плечами. — Это ведь ваша сестра, не моя. Подумайте. Времени у вас… пока достаточно.
— Что значит «пока»?
— Это значит, что если вы не уложитесь в отведённый срок… то останетесь здесь навсегда. Только и всего. Подумайте. Это же ваша сестра, несмотря на её здешний облик. Вспомните, что вас связывает. Узы крови, Вера. Узы крови.
— Узы крови… — эхом отозвалась девушка.
Затем она подошла к Наде-дереву и присела рядом.
— Надька…
— За что ты меня? — проскрипело дерево. — Да, я знаю. Я была плохой дочерью и плохой сестрой. Я пробыла тут, в Аду, целую Вечность. Знаешь, когда так долго… И никому до тебя нет дела, невольно начинаешь думать о разном… Я думала… И о маме… И о тебе… Но Верка, даже если и так, — разве я заслуживала смерти?
— Твоя смерть… Многое изменила, Надька. Я провела небольшую вечность в психушке, и знаешь, там не шибко лучше, чем тут.
— Ссравниваешшь!
— Да нет, извини. Но и ты должна меня понять.
— Я никому ничего не должна! — взвизгнула Надя и тут же получила удар хлыстом.
— Слышь ты, дерево? Не визжи, — проговорил Князь. — И так голова раскалывается.
— Не трогайте её, пожалуйста! — взмолилась Вера. Князь изумлённо посмотрел на неё; директор довольно потирал сухие лапы.
— Хмм… Ладно. Тогда я вас оставлю. Идём, — он кивнул директору, тот кивнул в ответ, и они сели в машину, которая неспешно поехала вдоль по аллее.
Неожиданно руки-ветви Нади потянулись к сестре. Вера испуганно отпрянула, но Надя быстро-быстро зашептала:
— Ушли, ушли, Вера, быстрее, умоляю тебя! Ты можешь меня освободить! У тебя в руках нож!
— Ч-что?
— Ударь меня, разруби меня, Верочка, прошу тебя, я не могу здесь больше оставаться!
— Но они говорили, что тебе недолго тут осталось… — растеряно произнесла Вера.
— Не верь им, не верь, у них такая сущность, такая работа, они всегда так говорят, но на деле… Моё наказание тянется бесконечно! Я так устала, всё моё тело, изломанное и стянутое корой, оно болит, оно саднит, и нет конца и края этой боли! Пожалуйста, Верочка, я молю тебя! Ведь я когда-то была твоей сестрой! Ты обрекла меня на Ад, так помоги мне выбраться отсюда!
— Я не обрекала тебя на Ад. Я вообще думала, что убитые только в Рай попадают.
— Прости, прости! Я не это хотела сказать! А в Рай тут никто не попадает, там нет людей, там вообще наверное нет никого. Спаси меня, Верочка, спаси меня!
— Надька… — по щекам Веры текли слёзы. — Надька, я тебя спасу…
Не мешкая ни секунды, она размахнулась и что есть силы рубанула по черному стволу.
…
— Давай!
Я вытянул руки вперёд, и он коснулся их своими ладонями.
На тот краткий миг наши пальцы словно срослись; я увидел, как расширились его глаза, а потом…
Взрыв был настолько силён, что меня подняло высоко вверх, и отшвырнуло далеко назад.
Тишина разорвалась надвое, тишина ревела в моей голове ужасающим крещендо.
Последнее, что я увидел, была огромная Радужная Волна, уходящая вершиной в бесконечность.
А потом меня накрыло.
Перед глазами пронёсся калейдоскоп картин, яркие пятна прожигали мой мозг, я чувствовал, что рассыпаюсь на миллиарды крохотных осколков, мириады алистеров рипли, мириады непонятных Существ, которые едва ли существовали когда-то. Я чувствовал себя глыбой льда, тающей под лучами безжалостно-весеннего Солнца. Всё, что знал я раньше, больше не имело ни значения, ни смысла. Я падал, разбиваясь каждый раз насмерть, я сгорал, я растекался, словно прошлогодний снег…
Стены рухнули, зеркала разлетелись на тысячи кусочков, Кай больше никогда не вернётся.
Я чувствовал страшную боль, словно меня прижгли раскалённым железом, заклеймили, и теперь всё моё существо изнывало от этой боли, которой, казалось, не было конца.
Но вдруг в одночасье всё кончилось.
…
Тишина. И только мириады крохотных хрустальных колокольцев тоненько звенели, как весенняя капель, и я чувствовал это, — то, что было теперь внутри меня.
Алистер Рипли, Аластор перестал существовать. Кейн Шедоу, Каин — тоже. От них осталась пустая оболочка, которой был я сам. И то, что заполняло собой эту оболочку…
Свет.
Он был ярким, и удивительно тёплым, ласковым. Там, наверху, я видел небо.
«Небо до смешного голубое…»
Пальто промокло, в ботинках хлюпала вода.
Я не без труда встал на ноги.
Вокруг была весна.
Рядом стояла скамейка, и лежали газеты на ней.
Я посмотрел вверх, на Солнце, жмурясь с непривычки. И вдруг, будто вспомнив что-то, оглянулся.
А там, за мной, за моей спиной, в талом снегу и весенней грязной воде лежала она.
Моя тень.
И тогда я всё вспомнил.
…
Кровь брызнула прямо мне на лицо, будто меня окатили ледяной водой.
И в этот самый момент я словно очнулась.
Надя стояла, испуганно глядя на меня. На её предплечье виднелась длинная резаная рана, с которой на пол капала кровь.
— Вера… — прошептала она. — Ты что?.. Ты… Что с тобой?
Тут силы оставили меня. Я выронила нож и разрыдалась.
Она подошла ко мне и обняла меня.
— Ну что ты, Верочка, что ты… Ну не плачь… Бедная моя… Ничего, я всё понимаю… Я с тобой, Вера, правда. Ты только верь мне. Нам ведь это нужно теперь — верить и надеяться… Ведь правда? И куда больше, чем раньше. Ты надеешься?
— А ты — веришь? — спросила я сквозь слёзы.
— Да, — совершенно серьёзно ответила она. — Я верю. И надеюсь. Нам… Только так можно. Не бойся, я с тобой. А когда мы вместе, нам всё по плечу. Правда ведь?
— Правда…
Я уткнулась лицом в её блузку, как когда-то, маленькая, утыкалась в мамин живот, когда боялась чего-то.
И мама говорила мне, ну что ты, Верочка. Не надо, не плачь. Ведь я с тобой. А когда мы вместе, нам всё по плечу. Ведь правда?
— Правда! Надька!
— Ну, успокойся, — она улыбалась. — Поможешь мне руку перевязать?
— Конечно! Прости меня, сестрёнка… Я так тебя люблю, у меня ведь никого больше нет…
— А я люблю тебя. Прости меня, — она потёрлась носом о кончик моего.
Никогда за всю свою жизнь я не чувствовала себя так хорошо.
…
А где-то далеко, там, где мерцает зеркало навеки замёрзшей Реки, там, где черные, словно покрытые копотью деревья тянут руки-ветви к безразличным небесам, некто в круглых очках и потрёпанном костюме-тройке улыбнулся и сказал:
— Вот видишь. А ты сомневался.
— Н-да… — пробормотал второй, демонического вида субъект, — Ну, ты же меня знаешь… Что поделать-то.
— Ничего. Ладно, пошли. А то я уже устал от этого ландшафта.
…
А он брёл по московским улочкам, утопавшим в лужах и весне, и смотрел на Солнце.
«Знаешь, я ошибался. Я думал, что снова буду один. Но это не так.
Теперь я это понимаю. Чувствую.
Ты всегда со мной… Брат».
Дружба, 13.03.2011