7. Чужая. Признание

   
    Северный ветер полдня злобно рыскал между домами, срывал с деревьев остатки покореженных листьев, властно гудел над крышами, разметая плотную облачную толщу, которая уже неделю висела над городком и без устали поливала его дождями. Утолив свое честолюбие грохотом дверей и звоном разбитых в подъездах оконных стекол, развороченной у магазина грудой пустых ящиков, нелестными словами бегущего за фуражкой зеваки, оборванными у штаба проводами и победой над самим небом, которое все больше и больше перед ним бледнело, властелин воздушных потоков успокоился, затих.

    Ленка все-таки выклянчила себе прогулку. Подумав, Лариса отпустила ее, заставив тепло одеться и строго-настрого наказав, что если они с Петькой снова пойдут на пруд, то не видать ей улицы, как своих ушей. И так из-за ангины неделю не ходила в школу!
Сергея Лариса увидела из окна кухни. Он шел мимо магазина необычно быстро, широко расставляя ноги, какой-то пьяной походкой, будто земля под ним качалась, и он боялся упасть. Пнул ногой валявшийся на дороге ящик. Лариса прыснула. Неужели, все-таки, «нарушили». Наверное, «замочили» с Володькой Сережкин рапорт в академию.

    Она с улыбкой наблюдала за приближающимся к подъезду мужем. Смешной! Давненько не видала она его таким. Теперь он будет без умолку болтать о своих Кольцовых-Ивановых, да какие они у него молодцы, да как он их любит. Но сегодня она будет молча его слушать, подкладывать ему в тарелку котлеты, которые она сама и только сама теперь делает, не надеясь на фарш из кулинарии, подливать ему его любимый сметанный соус.
 
    Рановато он возвращается сегодня со службы, но это хорошо! Ужин готов, так что, наоборот, вовремя, горяченького, с плиты поест. Раньше аппетит у Сергея после мальчишников был зверский. Действительно, подумаешь, ну выпили чуть-чуть после службы, не просто так же. Тем более, что теперь Сергей не позволяет себе ничего лишнего.
    — Тьфу-тьфу! — чтоб не сглазить! — Лариса пошевелила губами и усмехнулась. Вот тебе и «тьфу-тьфу!» — идет, тепленький.

    Наверное, не столько сам Сергей, сколько она радовалась, что ему разрешили поступать в академию. Для него на дневное — это последняя возможность. Всего около месяца назад, тридцатого октября исполнился Сереже тридцать один год. Возраст! Как время летит! Ей самой скоро будет тридцать. Старуха! Хоть бы он поступил, хоть бы! Три года пожить в приличном городе, не знать проблем с молоком и мясом, да что там продукты, с мужем пожить нормально, в театр сходить, на концерт, а то солдатская самодеятельность уже надцать лет как перестала быть новинкой. Кто же не мечтает об этих трех годах жизни. Кто? Лариса не знает таких...

    Сергей был не пьян. Он остановился на пороге открытых дверей, тяжело дыша, бледный, зрачки расширены, из глаз почти исчезла голубизна. И Лариса, выскочив ему навстречу с самой любимой им улыбкой на лице и рванувшись привычно поцеловать в щеку, не смогла поднять вмиг отяжелевшие руки. Выдавила:
    — Что случилось, Сережа?

    Он долго, не мигая, смотрел на нее. И она не отводила глаз, тоже молчала, ждала. Сергей вошел в прихожую, медленно закрыл дверь, обернулся, глянул на нее исподлобья, измерил взглядом с головы до ног, нагнулся над тумбочкой трюмо, сгреб лежавшее на ней в одну сторону, сел. И, глядя ей в ноги, прохрипел:
    — Это — правда?
    — Сережа, что — правда? Что произошло? Ты о чем?.. — она поняла все, сразу, еще только увидев его глаза. «Все! Никаких тебе ни три года, ни театров, ни, вообще, — ничего!» — пронеслось в мозгу у нее, и она, отступая в кухню и все больше бледнея, еле слышно переспросила:
    — Что?.. Правда?...

    — Все, что было у тебя там! С этим, с капитаном! — выкрикнул он неестественно тонким голосом и поднял на нее страдальчески искривленное лицо. — Что здесь мы благодаря твоим стараниям?!
    — Что ты говоришь? Каким стараниям? Кого ты наслушался, Сереженька? Я не понимаю, что «здесь», как «здесь»? — она подошла, присела, потянулась к нему. Но Сергей встал и тихо спросил:
    — А почему ты думаешь, что я кого-то слушал?
    Врать? Изворачиваться? Нет, у Ларисы не было на это сил…
        ***
    За прошедший месяц она только раза два вспоминала о своих глупых переживаниях, — когда получила письмо от Татьяны и когда писала ей ответ. Костецкий был в отпуске, и от противных встреч с ним на улице с неизменным его: «Здрас-сте, Лариса Николавна!..» — хоть на какое-то время она была избавлена. Значит, приехал, значит, что-то сказал Сергею, но почему? Что она плохого сделала ему? А почему — она? Сергей писал рапорт в академию тогда, когда Костецкий уже уехал в Сухуми, один, кстати, оставив свою Розочку скучать здесь.

    Как это она сразу не догадалась? Здесь же все понятно...
    Неделю назад жена Костецкого сама подошла к ней, хотя были они почти не знакомы. Так, здоровались на улице, перебрасывались парой незначащих фраз в магазине, если выпадало стоять рядом в очереди. А чтобы о чем-то говорить...

    Приехала она сюда недавно. Оказывается, Костецкий женился всего лишь год назад — никто и не знал об этом — как-то тихо, в отпуске. И когда Розалия — как она представилась — в августе приехала в Новый городок, даже приятели Костецкого были немало удивлены: «Надо же, закоренелый холостяк и свободолюбец — и попал в женские сети!» — шутили офицеры. А буфетчица военторговской столовой Валя перестала с ним здороваться. Костецкий же — будто и не захаживал «на чай» в ее однокомнатную квартирку в доме по соседству с офицерским общежитием — только ухмылялся вслед, когда та проходила мимо него, обиженно поджав свои полные губы.

    «Одесситка», как ее быстро окрестили женщины в городке, никогда и ни к кому не набивалась в подружки. Но в тот день, стоя в очереди позади Ларисы, что-то разговорились:
    — Знаете, устроилась на работу, а спрашивается — зачем? Могла бы подождать до отпуска Валерия. Теперь он там где-то скучает, а я тут. У нас в Одессе еще тепло, и Валерий к маме должен заехать на несколько дней, надо было бы и мне поехать...

    С работой в городке для женщин не так уж и густо, а освободившуюся должность библиотекаря в солдатском клубе никто бы не держал, охотниц своих здесь хватало. Просто Костецкий оказался проворнее других — жену устроил, а сам в отпуск укатил.

    ...Лариса участливо улыбнулась. Но тут подошла ее очередь. Хоть бы хватило молока. Дома с опухшим горлом лежала Леночка. Вздумалось Петьке позвать ее на пруд испытывать подводную лодку. Выкупались оба, а заболела одна Лена. Петька так — хоть бы хны! Вон по улице носится.

    Она растерянно кивала Костецкой и, взяв свою норму — пять пакетов — извинилась, попрощалась и вышла из магазина.
Но возле дома Костецкая нагнала ее.
    — Ой, забыла как-то спросить. Вы в академию поступаете, слышала я? — не то спросила, не то одобрила. Лариса посмотрела на ее прищуренные часто-часто мигающие близорукие глаза, на весь в конопушках острый с горбинкой нос. «А ей бы пошли большие очки. Почему не носит?» — подумала почему-то. Пожала плечами:
    —  Как получится...
    — Мы тоже хотели с Валерием изменить обстановку. Служит он здесь давно, а вот не везет что-то. То с должностью, то с академией. А ваш уже написал рапорт?

    Ах, вот оно что! Снова Сергей перешел дорогу Костецкому...
    — Не знаю, не спрашивала, — соврала Лариса и заторопилась, — извините, у меня дочь болеет, побегу.
    — Да-да, до свиданья. Заходите к нам, поговорим, вы как-то располагаете к себе, а у меня тут знакомых никого нет.
    — Спасибо, как-нибудь зайду, до свиданья! — и, оставив у подъезда свою навязчивую собеседницу, поспешила домой.

    ...Значит, Костецкий! Как это низко! Как подло! И вдруг что-то ее взбесило. Плаксивый голос Сергея, его слезящиеся глаза, скорбное — не гневное, не злое, а как зубной болью искривленное лицо — все в нем показалось ей жалким до противного.
Больше молчать она не могла. И не хотела. Ее будто прорвало:
    — Да! Да! Да! Мне надоело мотаться по вокзалам. Мне надоело видеть родителей один раз в году! Мне надоело сидеть в глуши. А ты — со своим характером — сидел бы там еще десять лет! Ты — служишь «де-елу». А я — тебе? Что я, что мы, вместе, — что мы там видели?.. Ты вечно печешься только о других, а о себе, о нас — ты когда-нибудь думал? Я любила тебя и люблю, даже за этот твой... характер. Но я не могла устоять перед возможностью... Разве ты можешь понять, какой стыд сжигает, мучает меня с тех пор. И даже переезд сюда не украсил мою жизнь. Думаешь, мне легко на сердце от своего поступка... Я не уличная девка, я — человек, я... — схватив полотенце, она закрыла им лицо и зарыдала.

    Сергей, как оглушенный, стоял у двери и ему казалось, что кто-то сильный отрывает его от пола, поднимает вверх и сейчас со страшной силой бросит на стену, и его голова лопнет, разлетится на части только от одного к ней прикосновения...
    — Но когда... когда я видела твое радостное лицо, счастливые глаза после прихода со службы, мне становилось легче. Ты снова ожил, на тебя невозможно было без улыбки смотреть, каким ты стал... человеком. Рядом с тобой — друг, твой лучший друг... Ты снова занимаешься любимым делом...
    —  Ты перестала в меня верить? — глухо обронил Сергей.
    — Там — да! Я не знала, что ты можешь быть таким одухотворенным, как здесь, — с надрывом выкрикнула Лариса. — Почему? Почему ты не мог работать там так? Может быть и ты, как Володя Макаров...
    — Как ты могла?

    И тут Лариса спохватилась. Что она наговорила? Что наделала? Кто ее тянул за язык...
    — Что могла? Что могла? А что? Что я такого сделала? У нас ничего не было, мы просто посидели пару раз у Татьяны, ну, выпили. Мы просто так, поговорили, а Танькин знакомый хвастал, что они могут помочь даже. Ничего же не было, Сереж, ничего. Ты не слушай меня, не слушай. Это я потом уже, сейчас поняла, как это гадко, пошло. А тогда, тогда я была злая на тебя, думала так, уйду, отомщу тебе за пощечину. И вот... Но ничего же тогда не было, а я тебе не говорила, потому что ты всегда был занят, а я одна... — Она подбежала к Сергею и, пытаясь поднять его опущенную голову, целовала его волосы, лоб и уже не кричала, а шептала:
    — Что ты подумал? Что тебе сказали? Это неправда!

    «Это неправда!» — отзывались у нее в сознании не ею, кем-то другим, чужим, сказанные слова. «Неправда, все, что было — неправда!» — убеждал ее кто-то, и она верила. Действительно, все — неправда, она не выдумала, она вычеркнула это все, что было когда-то, а потому — ничего не было. Не было!
    — Не было! — вдруг выкрикнула Лариса так, что Сергей вздрогнул и широко открытыми глазами уставился на нее. И она сама, испуганная своим невольно вырвавшимся криком, глядя в его растерянное лицо, замерла...

    — Все это ложь, И что тебе наговорили, и что я тут болтала. Все — ложь! Сам набросился на меня, сам и виноват. Ты же знаешь, что от злости я могу и не такое ляпнуть, — Лариса, расхаживая по кухне, переставляла с места на место посуду, открывала и закрывала кран, что-то мыла, споласкивала, взялась поливать цветы. Сергей молча наблюдал за ней из прихожей.

    В коридоре послышался какой-то топот, будто кто-то отряхивал обувь, дзинькнул звонок, и открывающаяся дверь толкнула Сергея в бок.
    — Разрешите, друзья-приятели? — в обнажившемся проеме показалась голова Макарова. — Жив-здоров? А я к тебе. Вижу из окна — идешь каким-то несвежим шагом. Думаю, схожу проведаю — не заболел ли. Телефон-то не работает.
    — Не заболел. Проходи.
    — Привет, Лора! О! Так я прямо к ужину — прекрасно! Моя — точно еще не приготовила. Пережду тогда у вас паузу, не буду портить настроение ранним приходом. Непривычное всегда настораживает. А приучать жену к этому нельзя. Правильно, Ларис? Вы же народ такой — избалуетесь. Давай вам каждый день — пораньше, а где набрать этих ранних дней? — Макаров, не обращая внимания на напряженные лица своих друзей, разделся, сбросил сапоги, подцепил ногой гостевые тапочки, торчавшие один в одном под трюмо, всунул в них свои широкие ножищи.

    — Разговор есть, Серега, — будто не замечая, что тот стоит в шинели, он хлопнул его по плечу, — еще один претендент объявился на поступление в академию — Костецкий. Вот шельма — не успел приехать — сразу к командиру. Да, ладно, пойдем, поговорим, — и он направился в комнату.

    Сергей вошел, плотно закрыв за собой дверь, посмотрел на Макарова, который уже сидел в кресле и увлеченно листал какой-то учебник, взятый с его рабочей книжной полки, хотел что-то сказать, но лишь вздохнул и грузно сел на запевший всеми пружинами диван.
    — Готовишься? Правильно. Там не до того будет, солдатскую молодость могут напомнить, опять-таки — нервы, психоз конкурса, — Макаров отложил книгу и внимательно посмотрел на друга. — Чего ты молчишь? Я что, каждый день к тебе прихожу?

    — Мне, Володя, впору не в академию поступать, а из армии уходить, а ты мне... — Сергей подошел к окну, задернул штору и обернулся.
    — Не могу... Не могу тебе не сказать. Вот ты — заместитель командира полка, мой друг, — тихо начал он и вдруг заорал. — А ты знаешь, друг, каким образом я оказался у тебя! Ты знаешь, за какие такие заслуги меня перевели из Дальнего в этот городок? Не просто, а на повышение! — лицо Сергея побагровело.
    — Чего тут не знать, мы с тобой уже давно об этом говорили-переговорили...
    — Говорили, говорили! Я слепец! Дурак! Самонадеянный индюк, — голос Сергея задрожал, и в нем послышались нотки рыдания. Он обхватил голову руками. — Что мне делать, как мне дальше жить?
    — Успокойся ты и объясни, наконец, что случилось? — Макаров с невозмутимым видом откинулся в кресле.

    Ему самому стоило немалых душевных сил сохранить спокойствие. Он хорошо знал Сергея, его уравновешенный характер, но таким подавленным не видел его еще никогда.
    — Ты это должен знать, — прошептал Сергей и по-петушиному тонко выкрикнул:
    — Это ее заслуга!
    — Чего?! Ты не спятил? — резко сказал Макаров. — Какая такая «заслуга», что ты мелешь?
    — Володька, не трави душу, все ты знаешь! По тебе вижу. Что? Не знаешь, что она спуталась там с каким-то проверяющим? Что он и устроил мне перевод из той глухомани? Благоде-етель! А я-то, дурак... Ну, что ты притворяешься ничего не понимающим? — он остановился и, стараясь заглянуть другу в глаза, спросил:
    — Ты что, совсем не понимаешь, как это может быть?
    — А что, действительно, может быть? Кто это тебя, такого дурака, просветил?

    — Какая разница, — Сергей махнул рукой, — она сама мне сейчас призналась. — А я живу себе, радуюсь — ах, какой молодец! — и ничего не знаю. Да с меня не только Костецкий, весь городок смеется...
    — Ах, Костецкий! Городок смеется! — Макарова, наконец, разобрала злость. — Это Костецкий, которого ты увидел только вчера, который из самых добрых побуждений, от которого так и прет добродетельностью... Ты думаешь, что говоришь?! Ты что, забыл училище? Забыл, что было перед распределением? Ты кому веришь? К жене — посмотрите на него — выяснять побежал. Дожил мужик. Серега, не знаю, что тебе Лариса наговорила, но тебя я не узнаю. Ты что — перестал думать?
    — Она сама...
    — Сама-сама, — передразнил его Макаров. — Стыдно! Я не знаю, говорю тебе, что она сама, а насчет твоего перевода растолкую. — Он поднялся, прошелся по комнате, механически дернул на себя ручку двери, прикрывая ее поплотнее. Но после его рывка дверь, наоборот, приоткрылась. Макаров, не заметив этого, вернулся на облюбованное кресло.

    — Неужели ты... ладно. Расписываю в деталях. Когда у нас стала намечаться вакансия, Костецкий еще не знал об этом. Да и мы с командиром не знали, что Ольшевского забирают в штаб округа, не отпустили бы. Но все было сделано без нас. Ты же знаешь Ольшевского, грубоват, высокомерен — было от чего заноситься — папа в верхах, но что умеет организовать, знает дело, — ничего не окажешь, офицером толковым стал. Год прослужил на дивизионе — отличным сделал, не боялся потому что никого, как хотел, так и проводил занятия, на позициях только лязг да шорох стояли. Со временем не считался. Ругался с ним командир часто, но и любил за порядок, дисциплину, отпускать не хотел. Обещали кадровики не хуже парня дать, а хотите, говорят, сами подыщите — уступим. Этим парнем ты оказался.
   
    Предложил тебя командиру я сам, потому что знаю тебя, слышал от твоего бывшего комполка, как служишь, еще когда после академии сюда попал, встречались мы с ним в округе, и привет тебе он тогда передавал, от меня, ты сам говорил. Только было это, дорогой Серега, еще до твоей отличной проверки. Не веришь — спроси в кадрах: когда проект приказа был. Не хотел я о своем участии в твоем переводе ни тогда писать, ни сейчас говорить, только не ожидал от тебя, что ты спишешь свою службу на сплетню, а дружбу — на удачливый случай.

    Макаров помолчал, шумно вздохнул, помял пальцами, как боксер перед боем, свой крупный нос. Его светлые брови сдвинулись, обозначив две крупные складки на переносице. Этот монолог он произнес ровно, как заранее приготовленную речь. Молчание Сергея его не смущало. И он, глянув прищуренными глазами на друга, так же спокойно продолжал:
    — Тебя что, совесть мучает, что помешал Костецкому? Ты ему дорогу не переходишь — идешь своей. А он и должность, и академию — все хочет получить «за рюмкой чая», как любит сам говорить, а не службой. Что подонок, так ты еще раз в этом убедился. И никто не смеется над тобой, потому что за такие вещи можно и привлечь, а тебя сбить с толку - он пробует. Так что, думай, а не молоти по-пустому. — Макаров поднялся, положил на стол книгу. — Будь здоров, я пошел. Шел к тебе о пустяках поболтать, а нарвался на твою дурь. Можешь обижаться - не обижаться. Вот о чем думай, — и он ткнул пальцем в учебник, — а глупости из головы выброси.