Часть1. РАЗГОВОРЫ СО СМЕРТЬЮ
Как это ни парадоксально, сегодня очень популярно творчество многих сотрудников самых засекреченных советских спецслужб, но почти ничего не известно о песнях наших военных советников (в афганской армии их называли мушаверами) и прикомандированных к ним переводчиков (тарждоманов). Дело не в том, что они действовали более скрытно, чем даже разведчики.
Как правило, эти люди редко встречались вместе в больших офицерских компаниях. Обычно их коллектив состоял из двух-трёх советников, прикреплённых к какому-нибудь батальону или полку афганских вооружённых сил, и одного-двух переводчиков. Вот основная аудитория, в которой звучали песни мушаверов. К этому надо добавить, что, во-первых, в полном составе, все вместе, советники могли собираться крайне редко, , а во-вторых, на долю советников, особенно батальонного и полкового звена, гораздо чаще вступавших в боевые соприкосновения с душманами, чем офицеры из подразделений советской 40-й армии, приходилось и больше всего потерь. Так, судя по воспоминаниям бывшего советника начальника Главного политуправления афганск4их вооружённых сил генерал-лейтенанта Василия Заплатина, «ещё до ввода войск в ДРА погибли 5 военных советников, а в годы войны погибли 190 военных советников и переводчиков и 664 были ранены». Поэтому не удивительно, что многие песни дошли до нас не в авторских вариантах, а в чьих-то воспоминаниях, в чужих и достаточно вольных пересказах, в каких-то отдельных фрагментах.
К счастью, военному переводчику Александру Карпенко повезло, он остался жив. В Афганистан Карпенко был направлен в августе 1981 года, сразу после окончания курсов при Московском военном Институте. Уже на второй день пребывания в Кабуле он прямо по свежим впечатлениям написал своё самое первое «афганское» стихотерпение – про «Машину времени». Девятнадцатилетнего поэта поразило: «Я взлетел в родном, двадцатом веке – грохнулся в четырнадцатый век». Эти строки можно было воспринимать как точный образ или красивую метафору, поскольку взгляд европейца действительно усматривал в улочках афганских городов какие-то, известные по историческим романам, средневековые облики, ибо Афганистан пользовался совсем другой системой летоисчисления.
В Кабуле Карпенко определили переводчиком («тарджоманом», как говорили сами афганцы, в десантную бригаду правительственных войск. Впрочем, десантной бригада считалась условно, поскольку никто из её состава не имел даже парашюта. В основном афганские десантники занимались прочёсыванием окрестностей. Непосредственно в боях «тарджоман» участвовать в принципе не должен был. Обычно во время боевых операций афганцы старались БТРы с советскими офицерами оставлять в каком-нибудь относительно безопасном месте. И, пока афганские правительственные войска осматривали подозрительные районы, , переводчик слушал по рации и переводил для нашего советника сообщения о передвижениях воинских частей, о найденных складах боеприпасов, о захвате в плен мятежников и другую информацию.
Больше всего Карпенко боялся, что может оказаться профессионально непригодным. Всё-таки одного года для изучения фарси было маловато. Как правило, афганцы говорили очень быстро, и Карпенко часто приходилось их останавливать и переспрашивать. Это не всегда нравилось афганцам. Нередко это обстоятельство раздражало и наших советников.
Самое большое удовольствие Карпенко получал, когда эфир по каким-то причинам надолго замолкал. В таких случаях он доставал их походной сумки книги. Как признавался поэт, Кабул ещё в первые дни знакомства с ним поразил его обилием хорошей литературы на русском языке. Особенно обрадовался выпускник переводческих курсов, когда, хоть за границей, смог купить томик Брюсова и роман Моэма «Луна и грош». Правда, Брюсов сразу был оставлен на кабульской квартире, серьёзные стихи – не для чтения в походных условиях. А Моэм сопровождал Карпенко во всех выездах, пока книга не сгорела в одной из операций, вновь книга «Луна и грош» попала к нему лишь несколько лет назад, подарили ветераны войны во Вьетнаме. Но временами никакое чтение не шло. Совсем другое было настроение. На ум приходили новые поэтические строки.
Слагать стихи и песни Карпенко стал ещё в школьные годы. Одно время он писал в основном о футболе. Однако поисками музыки, по его признанию, себя не утруждал. Обычно сочинял под готовые мелодии, особенно часто использовал мотивы Высоцкого. Но по мере взросления Карпенко стал обращаться и к серьёзным темам. Уже к девятнадцати годам он написал поэму о Сирано де Бержераке.
Подорвался Карпенко неожиданно, буквально через два с половиной месяца после прибытия в Афганистан. Как потом вспоминал: «…самого момента взрыва я не помню – просто провал, всё исчезло. Мы сопровождали колонну с продовольствием, и мой БТР подорвался на мине. Мы шли в колонне четвёртой машиной. В тот день я был невыспавшимся, сидел, кемарил, потом всё исчезло… Мне крупно повезло. Во-первых, сидел достаточно близко от люка, сразу за командирским сиденьем, над которым – люк. Бэтээр – вообще сложная машина, там много люков, но, если ты от него далеко… Меня всё же вытащили… А тех двоих, которые сидели за мной, дальше от люка, - не вытащили, там сплошной огонь был, невозможно было вытащить. Вначале, отчего все, кто был в машине, потеряли сознание, - сильный удар снизу, сам взрыв мины, а потом стала гореть солярка, рваться боекомплект… Уже потом, при операции на лёгких, оттуда вытащили много гари, всё это попало в лёгкие. Но меня всё же вытащили оттуда и (снова везенье!) бросили в горящей одежде в жижу рисового поля, потом завязалась перестрелка. На мне горела одежда, ботинки сгорели совсем, штаны, волосы».
И потом ещё три долгих года лучшие военные врачи боролись за жизнь Карпенко.