Вот набросок к небольшому (кажется?) рассказу, который валялся в старых бумагах более тридцати лет. Закончить его нет никакой возможности, потому что я совершенно забыл сюжет:-)))
На автовокзале к нему подошла цыганка.
- Эй, молодой-красивый, только тебе одному погадаю. Погоди! Не маши рукой! Спасибо скажешь, если рубля не пожалеешь.
- Отойди, лоскутница. Мне про себя знать ничего не хочется.
- Постой, красавец, не зарекайся. Вся жизнь у тебя впереди, а если меня не послушаешь – мимо счастья пройдешь – не заметишь. Потом долго будешь каятся-маятся, да уже ничего не изменишь.
Он совсем уж было решился шагнуть в сторону, но что-то остановило, задержало на миг и он сказал раздраженно, глядя в бездонные колодцы черных глаз женщины:
- Ты себе бы сначала счастья нагадала, а то вон маешься всю жизнь по вокзалам… А я уж как-нибудь сам…
- Ай, какой молодой, какой умный, какой хороший! – Вдруг в голосе её он почувствовал необъяснимую ничем уверенность, словно бы действительно в этой затрапезного вида женщине существовало помимо её воли некое знание, скрытое от всех и доступное таинственными путями только ей одной. – Всё понимаешь, да не всё знаешь. Про моё счастье, красавец, не кручинься. Я своё счастье с собой ношу, а ты своё сегодня встретишь. Рядом будет оно, да ты бы мимо не прошел… Достань из правого кармана папироски, две выброси, третью порви – там бумажка, на ней «бык» написано. Если совру – вот кольцо, - она быстрым движением поднесла руку к его лицу. Золото кольца блеснуло перед глазами тускло, завораживающе, - с пальца сниму, тебе отдам.
Он машинально, словно загипнотизированный её взглядом и этим кольцом на смуглом, давно не видевшем мыла пальце цыганки, вытащил из кармана мятую пачку «Беломора», достал одну за другой две папиросы, бросил себе под ноги… Третью сломал, размял на ладони… В табаке действительно оказался маленький клочок газетной бумажки, - мало ли всякого мусора встречается в наших дешевых табаках… Разгладил клочок… На оборвыше действительно было слово «…бык…». Оно начиналось и заканчивалось рваными краями и когда-то, видимо, было словом «обыкновенный», «необыкновенный», или что-то в этом роде, но теперь…
- Ишь ты! – невольно вырвалось у него.
- Теперь поверишь?! – одновременно вопросительно и утверждающе произнесла цыганка, в упор глядя на него бездонным омутом чёрных глаз.
- Ну… - он смешался растерянно.
- Не лошадку погоняешь – три рубля давай, если хочешь тайну свою узнать!
Теперь Василий уже точно был смущен и заворожен цыганкой, её пронзительным взглядом и этим фокусом с папиросой. Не раздумывая достал кошелёк, выкрутил из нескольких бумажек трёхрублёвку, отдал цыганке. Купюра тотчас исчезла в складках её одежд, а сама она заговорила вкрадчивым, заговорщицким тоном. Говорила торопливо, но вместе с тем отчётливо, выразительно и внимательно, будто разом проверяя, как доходят до него её слова.
- Сегодня поедешь на машине. Будешь сидеть на скамейке. Справа сядет дед – шапка на нем зимняя, старая, вата будет торчать из дырки. Слева другой человек сядет, сумку даст тебе подержать. Ты на него посмотри, на того человека. Девушка это. Женой тебе будет. Хорошей женой. Детей у вас трое будет. Меня вспомнишь – спасибо скажешь.
- Ну, мать моя, наплела ты мне с три короба! – усмехнувшись и тряхнув головой, словно освобождаясь от чар насквозь пронзающего взгляда цыганки, проговорил Василий.
- Иди, красавец, иди. Спасибо скажешь… - Цыганка взглянула куда-то выше его головы, и Василию показалось, что она, уже забыв про него, выискивает в толпе новую жертву для своих «пророчеств». Тут же, повернувшись, она быстро растворилась в толпе, будто и не было никогда ни её, ни этого странного наваждения.
Автобус в тот день действительно сломался, и подали грузотакси. Так назывались тогда крытые брезентом грузовики с рядами лавок в кузове, специально приспособленные для перевозки пассажиров.
По откидной лесенке он помогал забираться наверх пожилым женщинам с мешками и котомками, подавал малых ребятишек в протянутые руки матерей, подсаживал троих стариков, почему-то с излишней внимательностью приглядываясь к ним… Потом, когда уже все забрались и расселись, а стоявший внизу водитель захлопнул лёгкую дверку в заднем борту, Василий притулился на крайней скамейке. Справа от него, как и обещала цыганка, оказался старик. Правда, был он без шапки…
Поехали.
Грузотакси, подвывая двигателем, долго крутилось по городским переулкам, пока, наконец, не выбралось на последнюю прямую улицу, идущую на выход из города, и водитель поддал газу. Грузовик заплясал на колдобинах неровной дороги, а по кузову стали гулять сквозняки, врываясь сквозь щели там и сям драного брезента. Старик завертелся, на скамейке, поглядывая на щели, заворчал недовольно:
- Ишь, попёр! Только дяржися! А сарай-то наш ня штопаный давно. Прахватить, идриттвою в дышло! – И он полез в свою кошелку, долго копался там, достал старенький треух и напялил на не по годам густую шевелюру седоватых, с будто прокуренной желтизной волос.
Василий невольно пригляделся к шапке старика – одно ухо её было с дыркой, и из неё торчала вата!
«Ну, прям всё, как цыганка сказала! - невольно подумалось ему. - Только девушки-то нет! От, собака, надо же, как развела дурачка!»
И ещё подумал: «Поллитру «Московской» лахудре подарил! Как псу под хвост!»
И тут вдруг грузовик замер на месте, резко визгнув тормозами...