Я люблю петь

               
- «Эт-ти гла-за напро-о-тив…»
- Оп-па! Так вы еще и петь умеете?
- Умел когда-то.
- А что это вас на Ободзинского-то потянуло?
- Да так…, вспомнилось.
- Что? Расскажите. Интересно же.
- Да это давно было. Я еще следователем работал. Девчонок молодых как-то взяли, из ювелирного, продавщиц, мудрили они там,  так, хрен по мелочи. Но система была выстроена грамотно.  Девкам лет по 18. Но спаяные. И молчали, как партизанки. А если и говорили что, то, как по писанному.
- Нет, не расколешь, - сказали мне.
Так я попросил их по разным камерам разбросать и свидания запретить. Что б ни договориться не смогли, ни с воли никто...
- И что?
- Что и требовалось!..
- Посадили?
- А то как же.
- И по скольку же им впаяли?
- Да по-разному: два, три, пять…
- Ай, молодца! Сломал девчонкам жизнь. Их всего-то пугнуть надо было, чтобы впредь  не повадно. Тут полстраны разворовали, и – ничего.  А их на два, три, пять! Н-ну, герой! Что, государственный заказ выполняли? Орден-то дали? За раскрытие сети расхитителей народной собственности.

И тут только догадался внимательно посмотреть. Сузившиеся глаза в упор с насмешливой безжалостностью и мерцающими льдинками в глубине. И это – после всего?! Нестерпимо засвербило достойно ответить. Но ведь…
Передумал: с ней связываться - себе дороже.
- Ну да, заказ. Молодой был… Дурак.
- Это да. А песня-то?
- А…  Да девчонки эту песню заказывали. Стоило мне только в ворота заходил, на допрос: – «…эти глаза напротив…». Радио у них там было, по заявкам.
- Ну что ж, с чувством юмора у девочек было всё в порядке.

Возможно, они даже были влюблены в их мучителя. Уж, если сейчас… требуются усилия, то тогда и вовсе. Глядя в приглушенно-синие пронзительно-внимательные глаза…  А он им –  небо в клеточку.

                *    *    *

Я люблю петь.
Нет, правда. Это смешно и грустно. Испытание не для слабонервных. Потому что нет слуха.

     - Женька! Давай ты лучше помолчишь, - смеялась моя аспирантская подруга, офигительно исполняющая романсы - и не только - под гитару, когда я начинала самозабвенно и старательно  ей подпевать,  - ведь скачешь через две тональности!

      Когда речь встала о музыкальном образовании, отдали мою сестру (вот у кого  был слух!). Но на музыку хотелось мне. Не было слуха. Всего лишь неплохое чувство ритма. Ну, и что?
Я завидовала сестре. Пела, когда оставалась дома одна. А сестра издевалась, если случалось услышать,  говорила: - Тебе медведь на ухо наступил. Нет, - добавляла с удовольствием,- на оба.
Она проучилась год или два и бросила. Я почувствовала облегчение. И все- таки… не понимала, как она могла это сделать.

      Прошло много лет. Я вышла замуж. Муж оказался меломаном. И к тридцати годам началось мое музыкальное воспитание, иже с ним образование.
 
      Музыка в доме играла всегда.

      Музыкальной памяти тоже не было. Я в сто двадцать пятый раз спрашивала мужа: - Здорово! А что это?

Муж оказался деликатным,  и в сто двадцать пятый раз терпеливо отвечал, не раздражаясь, не удивляясь и не рисуясь, разве что с едва заметной  иронией. Хотя, может, тогда он просто любил меня… Потому что со временем с деликатностью стало что-то происходить: она то вовсе исчезала, то становилась нарочито подчеркнутой, то ядовитой, то оскорбленной, а то и ядовито-оскорбленной в одном сосуде.

     Родился сын. В положенное время отдали его в музыкальную школу. У него тоже не обнаружилось слуха, только чувство ритма. Ему повезло больше – взяли. А потом внезапно прорезался  слух, и оказался абсолютным. Вот это - как?!

     Так получилось, что кроме музыки он занимался бальными танцами.  И вдруг навалилось много разных «надо». Надо делать операцию, надо   править челюсть, наблюдаться у ортодонта, заниматься с логопедом, ходить в бассейн на лечебные занятия…  В общем, надо.

    - Музыку я не брошу! - заявил сын.

     Моя душа возликовала и воспарила. Это не важно, что потом мне пришлось включить всю свою изобретательность и изворотливость, делать стойки на разных частях тела, вовсе для этого не предназначенных, и всякие иные немыслимые акробатические этюды, чтоб он эту школу закончил.

     Вначале он возненавидел фортепиано – второй инструмент. Преподавательница фортепиано ругалась матом и била по рукам. Отказаться от второго инструмента? Тогда неизбежно возникали трудности с сольфеджио. И тут она, к счастью, уехала. А сына, как одного из самых бездарных учеников, отдали новенькой. Это была редкостная, судьбоносная удача. Новая учительница оказалась нашей спасительницей и ангелом-хранителем на все музыкальные годы.

     Потому что к этому времени он люто возненавидел сольфеджио.
 
     А еще через год домру. И разбил ее (дорогущий профессиональный инструмент).

     Ребром встал вопрос о пребывании в музыкальной школе и об инструменте, как таковом. Гитарист, у которого он прозанимался к тому времени год и уже намылился перейти, взял и уволился (и еще года три ездил к нам на дом).
 
     - Я останусь на фортепиано!- безапелляционно выразил свое желание сын, внезапно воспылавший страстью к этому инструменту.  Хорошее заявление, а, главное, своевременное, учитывая, что дело происходит в конце третьего года обучения. Ну, и кто его теперь переведет на фортепианное или хотя бы на хоровое отделение - совершенно не поющего? Это я люблю петь, а он - нет.

     Мы с учительницей музыки горестно сидели друг напротив друга, подпершись ладошками, и ломали головы (при всех своих закидонах сын оказался очень музыкален,  «аристократически музыкален»  – говорила преподавательница, -  «ну какая тут может быть домра!»).

     И она придумала.

     К новому учебному году в школе открыли музыкально-эстетическое отделение, руководителем которого стала наш ангел-хранитель, и первое же заявление поступило - догадайтесь от кого. Примечательно, что отделение закрылось в день выпуска сына из музыкальной школы. Но к этому времени он уже получил все свои заслуженные, равно как и не очень, пятерки и четверки. Я смеялась: - Это был наш персональный заказ.

    Теперь у нас в доме два, ах, простите, три меломана. И у всех - своя музыка. Мы с сыном, каждый на своей территории: он – в комнате, я – на кухне, врубаем на полную мощность или, по крайней мере, стремимся к этому. Муж в гостиной, страдальчески морщась от этой стереофонической какофонии, втыкает наушники.

    Я уже узнаю произведения – двадцать лет практики не прошли даром. И даже немного научилась петь и интонировать – подготовка к урокам ненавистного сольфеджио тоже сыграла свою роль.

    В гости приехала сестра. Я возилась на кухне, гремела посудой и напевала романс, ну, вот этот: «целую ночь соловей нам насвистывал…». Сестра сидела в гостиной. Она прослушала весь концертный номер и впервые в жизни ничего не сказала. Когда я ненароком повернулась, в ее глазах стояло глубокое, тщательно замаскированное изумление. За все эти годы я не помню ее поющей.

    Я пою всегда. Говорю же, люблю петь.
    Петь мне лучше тихо, тогда не вру. Ха!  Я - то  люблю это делать  громко.
    - Нет, ты давай лучше текст, а я буду вести мелодию,- обычно говорит мне подруга.

    (Ой, слушайте, путешествуем мы по Белоруссии…  За рулем сидит подруга подруги. И в какой-то момент она говорит обреченно усталым голосом: - Б..дь ты Катя,  ничего- то ты не запоминаешь, -   когда та в очередной раз запутывается в карте, и мы поворачиваем не в ту сторону. Мы с моей подругой-одноклассницей на задних сиденьях переглядываемся, прыскаем и  затыкаем рты ладошками.  – Ладно,- отвечает покладистая Катя, - я даже спорить не буду. Приму как комплимент. В моем-то возрасте...)
     Теперь эта фраза стала присказкой, поскольку с текстами у моей подруги всегда так – ни фига не помнит. Поэтому поем вдвоем: она – мелодию, я - слова.

    Как-то после застолья, основательно расслабившись, мы с ней раскочегарились и пели долго, часа полтора. Муж потом припечатал: «ваше козлопение…»

    А еще у нас с ней есть традиция. На 9 мая, если повезет выбраться на дачу, мы идем в лес по сморчки (даже если грибов вовсе не предвидится) и там, сев на пеньки и пригорюнившись, поем  «враги сожгли родную хату…» и в два голоса ревем. И пьем по этому случаю коньяк, предусмотрительно налитый во фляжки.

    А в той же Белоруссии… 
    Моей школьной подруге надо было уезжать раньше. И весь дачный поселок наблюдал ностальгическую картину из забытого и практически похороненного соцреализма, как на железнодорожную станцию строевым шагом идут три перезрелые тетки с баулами и хором поют революционные песни. И как только заканчивается одна, кто-нибудь из них – уж поверьте, это была я - произносит: - А вот  давайте эту: «шел отряд по берегу…»  И остальные две дружно подхватывают.  До станции было километров пять-шесть, за это время мы исполнили этих песен изрядное количество.  «Дан приказ ему на запад…», «наш паровоз  вперед летит …», «и на Тихом океане свой закончили поход», «мы ехали шагом…»,  «вихри враждебные…», «эх, дороги …», - раздавалось с дороги же, и дачники выглядывали из-за заборов. 

И только совсем уже возле перрона самая строгая из нас, моя московская подруга,  сломала весь кайф, сказав: - Все. Стоп. А то сейчас подгонят бригаду и всех нас заберут в дурку. Бесплатным трансфером.  Вот где и попоем.
 
    Я была очень недовольна. Я бы и там попела. Ну, люблю я петь.