Жанна д Арк из рода Валуа 35

Марина Алиева
 

 
25 октября 1415 г.
А З Е Н К У Р
(Глава, которую можно не читать)


Английский король Генри Монмут стоял на коленях в дырявом шатре перед косо спиленным деревянным чурбаном и, положив на него сцепленные руки, молился.
Но молитва не шла.
Сосредоточиться мешал вопрос «Почему?», который как монотонный колокол раскачивался в голове короля весь последний месяц.
Два года он готовился.
Два года, за которые было сделано так много! И армия собрана лучше, чем когда-либо, и вооружение мощнее. И ситуация как внутри страны, так и вне неё создана максимально выгодная…

Сначала, будучи еще принцем, он раззадорил французскую междоусобицу, помогая то арманьякам, то бургиньонам, а потом, короновавшись, бросил их на произвол судьбы и послал безумному королю французов письмо крайне оскорбительное, но несомненно возвышающее короля английского в глазах его соотечественников. «Благородному принцу Шарлю, нашему кузену и противнику во Франции – Генри, божьей милостью король Англии и Франции…». Вот так вот! И дальше почти слово в слово все то, о чем говорил в парламенте, когда встал и объявил и друзьям, и недругам, что готов... нет – обязан во имя справедливости восстановить права своих предшественников-королей!
Теперь кто бы ни раскрыл рот, чтобы напомнить о незаконности прав Генри Монмута на английский престол, тот мгновенно становился изменником перед лицом всей страны.
И между прочим, за примерами для острастки тоже далеко ходить было не надо. Йорки - эти давние враги – громче всех кричали об узурпации власти, поэтому никому и в голову не пришло засомневаться, что именно они состряпали заговор против своего короля. А дальше - как по маслу: заговорщиков призвали к ответу при полном единодушном порицании их устремлений, и казнь главнейшего недруга - Ричарда, графа Кембриджа уже никого не возмутила… Зато при первом же подвернувшемся случае так великодушно и милостиво был приближен уже наказанный когда-то отцом и сильно присмиревший Эдуард Йоркский. 
А тут и герцог Бургундский порадовал: заявил королю Франции, что не намерен защищать ни его, ни страну. А следом за ним и граф Арманьякский прислал парламентеров и от имени короля предложил вместо войны брачный союз с дочерью Шарля Безумного. Так что со всех сторон выходило, что воспринимают его не просто всерьез, а очень и очень всерьез! Куда серьезнее, чем воспринимали отца…
Монмут вздохнул.
Да, пожалуй, следовало бы призадуматься уже тогда. Давно известно: коль все так хорошо - жди беды и готовься принять удар со стороны самой неожиданной.
Его высадка на французском побережье в устье Сены была почти триумфальной. Монмут не сомневался, что с налета возьмет  Арфлёр, который словно ключ откроет ему всю Нормандию. Но слабенький гарнизон Арфлёра нежданно-негаданно оказал мощное сопротивление. Монмут две недели обстреливал стены города, пытаясь одну за другой разрушить все его двадцать шесть башен, но пушки и требюше хоть и нанесли постройкам значительный урон, все же не пробили брешей, достаточных для проникновения в город.
Пришлось становиться в непредвиденную долговременную осаду.
И тут случилась первая беда! От августовской жары и осадных условий в английской армии началась эпидемия. Солдат буквально выворачивало наизнанку кровавой рвотой и поносом, и они умирали сначала десятками, а потом и сотнями, устилая могилами поле вокруг Арфлёра.
Затем предвестником еще одной беды стала попытка де Гокура – командующего осажденным гарнизоном – вырваться за пределы города. Сама по себе эта вылазка, конечно же, никого не испугала, и бравый Джон Холланд сумел загнать французских крыс обратно, едва не ворвавшись в Арфлёр следом за ними.
Но сам факт говорил о многом! Чуть раньше от перехваченных французских шпионов стало известно, что безумный король Шарль принял орифламму(1) в аббатстве Сен-Дени, а это могло означать только одно – военный вызов Генри Монмута принят, и под священную хоругвь собирается огромное войско, которое уже двинулось навстречу английскому королю, грохоча боевыми доспехами. Если это войско дойдет сюда прежде чем рухнет сопротивление Арфлёра, беды не миновать!
Правда, собственные шпионы доносили, что движется войско крайне медленно из-за разногласий между двумя командующими – Жаном ле Менгром, маршалом Бусико и коннетаблем Шарлем д’Альбре. Но это было слабым утешением для мучающейся поносом армии, поэтому на военном совете постановили восемнадцатого сентября идти на Арфлёр решительным штурмом, пока, как выразился Хэмфри Глостер, «армия не затонула в собственном говне»…
Может, именно это и следовало сделать? Или оставить проклятый город в покое и сразу двигаться на зимние квартиры в Кале?
Король Генри сжал ладони так, что побелели переплетенные пальцы.
Нет! Он пришел сюда как король и пришел завоевывать! Кто виноват, что получилось иначе? Его ли собственный рок или провидение, легкомысленное, как и французы, которым оно решило вдруг благоволить? Кто? Зачем? Почему? Чего теперь спрашивать? Даже если ответы на все вопросы загорятся сейчас перед ним, подобно огненным письменам на пиру у Валтасара, изменить все равно уже ничего нельзя. И всё случилось именно так как случилось, потому что на всё воля Божья, и иначе быть не могло…
А как хотелось, чтобы было иначе!
Тогда, после военного совета, будто подслушав его решение, Рауль де Гокур вдруг решил вступить в переговоры. С печальной свитой всего из двух всадников, бледный,  изможденный и еле держащийся на ногах, командующий арфлерским гарнизоном попросил дать ему еще четыре дня.
- У нас кончилось продовольствие, нет воды, - почти шептал де Гокур, - люди не могут больше заделывать бреши в стенах и оборонять их тоже не могут. Если за четыре дня помощь не придет, клянусь собственной честью, двадцать второго числа гарнизон откроет ворота Арфлёра без боя.
Что тут было делать? Рыцарское достоинство не позволяло Монмуту ответить отказом. Да и кто бы на его месте отказал? Идти против людей, которые сами сообщили о своей слабости? Идти, заранее зная, что победа станет легкой, и покрыть себя позором такой победы?! Последний рыцарь на провинциальном турнире не позволил бы себе поступить подобным образом. А король Англии - рыцарь не последний во всей Европе!
И соглашение было заключено.
Тут, по правде говоря, Генри Монмут мало что терял. По его подсчетам помощь Арфлёру не пришла бы и за месяц, так зачем попусту гнать собственных измученных солдат на штурм, где даже при самом слабом сопротивлении кто-то обязательно погибнет. А так - и армия сохранена, и честь, и побежденный заранее противник не лишился последней надежды.
Де Гокур слово сдержал. Двадцать второго сентября ворота Арфлёра, не спасенного собственной армией, открылись, впуская победителей.
Вошли они правда не так торжественно, как собирались, и многие выглядели ничуть не лучше изголодавшихся в осаде горожан. Но победителей еще со времен Горациев не судят – судят они сами и так, как считают нужным!
Английский король кровавой расправы еще не жаждал. Всех пленных рыцарей не самого знатного происхождения велел отпустить под обязательство не брать в руки оружия до полной выплаты назначенного им выкупа. Рыцарей знатных, в том числе и Рауля де Гокур, передал под почётное внимание своего брата герцога Бедфорда. А горожанам предложил присягнуть ему как королю - единственно законному…
И очень удивился, узнав, что желающих присягать не нашлось.
Что ж, законы военного времени в первую очередь касаются побежденных. С реверансами рыцарских турниров у них общего мало, поэтому непокорных горожан попросту изгнали, а город был объявлен новым английским форпостом, наподобие Кале.
Теперь следовало как можно скорее отступить на зимовку в Нормандию, подлечиться,  собрать новые силы и продолжить начатое.
Собственные шпионы доносили, что французская армия, узнав о сдаче Арфлёра, изменила маршрут и теперь будет пытаться отрезать путь английскому войску, взяв под контроль все броды и переправы через Сомме. Но Генри Монмут очень надеялся успеть дойти до удобного брода под Бланш-Таке раньше.
Увы… Его армия, пострадавшая от эпидемии, восстанавливалась не так скоро, как хотелось бы, разомлев после осадных бивуаков в городских жилищах. Обоз с провиантом и лекарями, который прибыл из Англии, принес некоторое воодушевление и облегчение, но и задержал изрядно. Поэтому только в начале октября, оставив в Арфлёре укрепленный гарнизон и имея за собой около тысячи тяжелых конников и пять тысяч лучников, Генри Монмут ускоренным маршем двинулся на Кале. Он рассчитывал, что доберется туда дней за восемь - не позже, потому распорядился всю артиллерию, а также удобный, но медлительный обоз за собой не тащить.
Оставил при себе только драгоценности короны, и, в первую очередь, её саму. Этот золотой венец стал уже чем-то вроде амулета и должен был увенчать его голову в славе, а тем более - в смерти. Генри Монмут и жить, и умирать жаждал только королем… Но, Господи Боже! Почему?! Почему именно умирать? Почему так скоро?! И так позорно?!
Они, конечно же, не успели. Маршал Бусико уже ждал у переправы под Бланш-Таке, забив её дно острыми кольями и заставив двигаться дальше и дальше вдоль реки, не переходя на нужный берег. А тут еще полили дожди, дорога раскисла, превращаясь местами в грязевое болото. И английское войско двигалось, как во сне, когда бежишь-бежишь к желанной цели, и она вроде бы на месте, но как ни убыстряй шаг - всё не приближается. А тут и сырость, и снова голод, потому что двигались без обоза, и неустроенность в дороге, которая значительно удлинилась, стараниями маршала Бусико… Короче, одна невзгода за другой заставили подлеченную было армию снова заболеть.
Генри Монмут видел, что его военачальники то и дело переходили от отчаяния к гневу и обратно. Он пообещал, что все захваченные по дороге города будут безжалостно истребляться, но даже такого утешения Господь им не дал. Шарль Безумный или его советники, видимо, струхнули не на шутку и разослали по своим городам воззвания, в которых обращались за помощью… к горожанам!!! Французский король умолял подданных строить оборонительные укрепления и усиливать уже построенные! И это неслыханное для любого воюющего короля унижение принесло-таки свои плоды! Измотанная, обессиленная английская армия таяла на глазах, вынужденная обходить стороной места, где могла бы отдохнуть и которые должна была бы предавать огню, чтобы хоть как-то выплеснуть свое отчаяние!
Только под Бове им повезло. Замок удалось захватить, но задерживаться в нем, а тем более оставлять какой-то гарнизон было немыслимо, поэтому воинство утешило себя единственно возможным способом: все винные запасы замка были разграблены, а рыцари и лучники напились так, что вздумай французы переправиться и напасть, навстречу им вышел бы только король. Да еще Хэмфри Глостер.
И вот теперь, оставив за собой длинный путь, усеянный могилами, они все же переправились через Сомме… Под Бетанкуром обнаружился единственный неохраняемый брод. И хотя дамба там была почти разрушена, её удалось достаточно хорошо укрепить, разобрав на бревна окрестные крестьянские дома, а затем переправиться и идти дальше.
Идти… Но зачем? Чтобы после двух недель медленного умирания под проливными осенними дождями загореться надеждой, а затем упереться носом в подошедшее, наконец, французское войско и осознать, что первое же сражение принесет быструю, но окончательную смерть…
 
Тяжелый от сырости полог шатра закачался, сдвинулся, и внутрь, пригнув голову, вошел Хэмфри Ланкастерский, герцог Глостер – младший брат английского короля.
- Молишься, Гарри? – спросил он, устало опускаясь на походный сундук.
- Пытаюсь.
- И правильно. – Глостер вздохнул, как только что, до него, вздыхал и сам Монмут. – Сегодня нам всем следует молиться.
Король поднял голову от сложенных рук.
- Что в лагере?
- Дождь перестал, - пожал плечами Глостер.
- А укрепления?
- На нашем участке все готово. Я проверил рыцарей – тех, что с тяжелым вооружением, вполне хватит на все три линии обороны. Лучников тоже достаточно, чтобы прикрыть с флангов… И все же, Гарри…
- Что у остальных? – перебил Монмут.
- Йорк еще не закончил заготавливать колья, а Камойс с Эрпингемом сейчас подойдут, доложат.
- Надо отправить их поспать, - пробормотал король. – Сегодня всем следует хорошо отдохнуть.
Глостер сутуло поник на сундуке. Может Гарри и прав, не желая разговаривать о том, как слаба их армия. Говори, не говори - людей от этого больше не станет, и пушки, оставленные в Арфлёре, на помощь не прикатятся. Пожалуй, действительно, лучшее, что они могут сделать – это хорошо выспаться и помолиться от всей души. А завтра… Что уж теперь... Как получится.
Герцог хотел лечь прямо тут, на крышке, но увидел, что часть сундука занимают королевские доспехи, а поверх них лежит золотой венец.
- Гарри, это здесь зачем? Я думал, ты все отправил с обозом в тыл.
- Нет.
Генри Монмут поднялся на ноги.
- Место английской короны на шлеме короля, которого в бою каждый воин должен видеть и воодушевляться.
Глостер отвел глаза.
- В завтрашнем бою ты недолго сможешь воодушевлять своих людей. Нам не продержаться и до полудня. Я сейчас делал обход… Все же, позволь мне сказать, Гарри! Многие рыцари так истощены, что не в силах надеть на себя всё вооружение. Корнуэлл вообще решил драться в одном полукафтанье, потому что так по крайней мере сможет дорого продать свою жизнь!
Монмут ничего не ответил. В тусклом свете чадящего факела Глостеру даже показалось, что король улыбается… Хотя, возможно, то была просто гримаса человека, которому нечего терять.
В шатер, пригнувшись, как в поклоне, вошли еще четверо. Первым - Эдуард Йоркский, командующий левым флангом, затем лорд Камойс, командующий правым, и сэр Томас Эрпингем, командующий лучниками. За спиной последнего, усталый и перепачканный, почтительно переминался с ноги на ногу его племянник Уильям Клопток.
- Приветствую, милорды, - кивнул им король. – Что скажете?
Герцог Йоркский, еще не надевавший доспехи и пришедший в одном только кожаном гобиссоне, снял с головы шишак.
- Мои укрепления готовы, сир. Осталось обтесать с десяток кольев, не больше…
- Мы тоже готовы, ваше величество, - подхватил Камойс. – Лошадей проверили, негодных нет. Рыцари духом не пали. Вооружены более-менее сносно, но на многих только панцири…
- Знаю, - оборвал король. – Я сам распорядился ехать всем налегке и не забыл об этом. Что у лучников?
Эрпингем пожал плечами.
- Многие босы, ваше величество, в одних камзолах, и не у каждого есть даже нож…  Кое-кто обтесывает тонкие колья, чтобы сделать из них что-то вроде пик, а ещё я разрешил оружейникам подогнать под себя луки умерших, и теперь они тоже готовятся занять позиции по краям флангов. Так, по крайней мере, у нас будет больше бойцов.
- Это хорошо.
- Да, хорошо, - горько усмехнулся герцог Йоркский. – Чтобы нам победить не хватает самой малости – еще тысяч десяти лучников.
Генри Монмут исподлобья посмотрел на него, и теперь уже всем показалось, что он улыбается.
- Где лорд Саффолк?
- На исповеди, - отозвался Глостер. – К священникам сегодня очереди…
- Я сам отпущу грехи своему войску, - тихо проговорил Монмут. – Идите отдыхать, милорды, а перед рассветом соберите всех… Три мессы и святое причастие утешат павших духом. Король Англии не поведет в бой людей, которых напутствовали только исповедники. Те подготовили душу к смерти, я же вселю в неё надежду…  Велите моему оруженосцу привести мне на утро пони вместо боевого коня. Я хочу проехать перед войском как святой отец, благословляющий на жизнь и на подвиг… Ступайте, милорды. Эта ночь тянется слишком долго, и вы еще успеете помолиться в одиночестве.
Военачальники с минуту смотрели на своего короля, потом молча низко поклонились.
- Моё войско состоит из солдат Бога! – услышали они, покидая шатер.

*   *   *
Сырая, нахмуренная ночь в английском лагере действительно тянулась неимоверно долго. Ни звука, ни шороха, ни света… Король строжайше велел соблюдать тишину, пообещав в наказание ослушникам-дворянам конфискацию доспехов и коня, а всем остальным – отсечение одного уха. Но он зря измышлял эти кары. В английском лагере мало кому пришла бы охота веселиться и болтать.
Люди, придавленные страхом перед наступающим днем, остаток этой ночи и без того проводили не поднимая глаз и не раскрывая ртов. Засеянное озимыми поле между двумя французскими деревушками казалось им преддверием Чистилища, через которое всем завтра придется пройти.
О плене даже не мечтали. Король Гарри, в качестве выкупа за всю армию, предложил Шарлю д’Альбре вернуть французской короне Арфлёр. И говорят, что старый коннетабль явно призадумался. Но гордые французские герцоги, одуревшие от счастья, что смогли наконец собраться в гигантский тридцатитысячный кулак, ответили презрительными плевками и оскорблениями.
- Мы отрежем каждому вашему лучнику по два пальца на правой руке, чтобы ни одна английская собака не смогла больше натянуть лук и пустить стрелу в сторону Франции! А потом сами вернём себе Арфлёр и захватим Кале впридачу!
И вот теперь, зажмурив глаза и шепча про себя и за себя молитвы, всё английское воинство, в котором только-то и осталось чуть больше восьми сотен конников и менее пяти тысяч лучников, готовилось принять смерть от тридцати тысяч французов, веселящихся по ту сторону Азенкурского поля.

*   *   *
Жан Ле Менгр, принявший по наследству от отца прозвище Бусико, стоял той же ночью перед французскими позициями и с явным недовольством косился на бесчисленные походные шатры, за разноцветными пологами которых шло разнузданное веселье.
Какой-то шутник еще днем притащил размалеванную всякими непотребствами повозку, и многие бароны и графы – представители знатнейших семейств – хороводом плясали вокруг неё, выкрикивая наперебой, в каком именно виде они завтра повезут в этой повозке пленённого английского короля!
Ле Менгру всё это не нравилось.
За свои сорок девять лет маршал прошел не одну войну. В шестнадцать он уже отличился при Росебеке, в сражении, перед которым его посвятил в рыцари старый герцог де Бурбон. Затем испанская кампания, война с турками, Венгрия, Никополис… Потом османский плен, из которого он был выкуплен вместе с Жаном Бургундским. Константинополь, Генуя, Венеция, Лангедок… Маршальский жезл Ле Менгр получил более двадцати лет назад и, перевидав на своем веку множество армий, давно понял, что всякое войско сильно не численностью, но железной дисциплиной, продуманной стратегией и выверенной тактикой.
В этом же воинстве царил полный хаос!
Они и Арфлёру на помощь не успели, и сюда двигались со скоростью улитки только из-за того, что каждый, приведший за собой более тысячи воинов, уже считал себя вправе командовать и распоряжаться наравне с маршалом и коннетаблем. Из-за этого возникли сложности и недоразумения с обозом и фуражом. И сегодня ночью далеко не все солдаты шатались от чрезмерного приема «горячительного». Иные, служившие не самым богатым господам, были попросту голодны!
Рыцари с гордыми именами ругались между собой за пленников, которых еще не захватили – каждому хотелось взять выкуп более дорогой - и сейчас, в половине этих веселящихся шатров, азартно бросали кости на Глостера, Саффолка, Йорка…
Ле Менгр вздохнул. Себя ему винить вроде не в чем: броды и переправы, вверенные его авангарду, были блокированы надежно и, если бы не разногласия с коннетаблем, англичане до сих пор так и шли бы в обход, подыхая сами по себе. Но - увы: не успели люди маршала как следует разрушить дамбу под Бетанкуром, как поступил приказ от Шарля д’Альбре – срочно идти под Азенкур для воссоединения с основными силами!
Что ж, дисциплина есть дисциплина – пришли! И что? На первом же военном совете, когда опытный маршал предложил первыми пустить в бой лучников и арбалетчиков, его чуть не подняли на смех.
- Вы хотите, чтобы вассалы шли впереди господ? – поднял брови молодой Луи Орлеанский. – Во-первых, это не по правилам, а во-вторых - имея такое численное превосходство я не могу позволить первыми идти дурно одетым крестьянам.
Он со смешком обернулся к остальным.
- Что о нас подумает противник?
И вся эта именитая молодежь, возбужденно сверкая глазами, одобрительно засмеялась.
- Нет! Мы двинемся на них, блистая не только силой, но и красотой. Слава Франции! Лучшие рыцари, сплотившиеся по первому зову своего короля! Нам ли плестись в хвосте за толпой рабов?!
Еле-еле Ле Менгру и д’Альбре удалось уговорить их хотя бы прислушаться к тому, что даже при численном превосходстве нужно иметь какую-никакую стратегию. Поле между Азенкуром и Трамкуром слишком вытянутое и узкое и хорошо простреливается с холма, на котором засели англичане… Кое-как договорились, что наступать будут тремя баталиями. Примерно восемь тысяч тяжеловооруженных пеших рыцарей и полторы тысячи конных в первой, три тысячи всадников и четыре тысячи стрелков во второй, и восемь тысяч всадников в третьей. Легкая конница поддержит с флангов, а орудия с подкреплением, которое вот-вот подойдет, разместятся сзади.
- В них не будет нужды, - легко взмахнул рукой красавец Алансон. – Мы растопчем эту жалкую армию уже первой баталией и даже не заметим, когда грязь под нашими ногами превратится в их тела!
Ох, как пожалел в ту минуту маршал Бусико, что нельзя вернуть английских герольдов, которые от имени своего короля предлагали отдать захваченный Арфлёр в обмен на беспрепятственный проход в Кале. В этом вопросе Ле Менгр с д’Альбре впервые были единодушны. Получить без боя стратегически важный город, в котором сидел теперь мощный английский гарнизон с тяжелой артиллерией, было очень и очень заманчиво. Так заманчиво, что можно было бы, пожалуй, и пропустить это хилое войско. Пусть тащатся в свой Кале, обосравшиеся и опозоренные бесславным походом!
Но… Существовала и другая сторона. И маршалу, всю жизнь воевавшему за Францию, был вполне понятен порыв графа Ришемона, который, плюнув под ноги герольду, пообещал, что заставит Генри Монмута самого принести ключи от города! На коленях, по грязи - точно так же, как английский король заставил это делать городских старшин Арфлёра! Кто бы стал после такого говорить о перемирии? Особенно, когда за спиной, в подтверждение громких слов, стоит тридцатитысячная армия?! Когда, буквально накануне, на торжественной церемонии, хоругвеносец снял обернутую вокруг его талии орифламму из Сен-Дени, и священная хоругвь была поднята над войсками!
И Ле Менгр, и д’Альбре не стали тогда даже спорить.
Но, Господь Всемогущий, почему же так тяжело на душе при виде занимающегося рассвета?! И почему старый маршал, глядя на веселый свой лагерь, заранее празднующий победу, то и дело возносит за спасение их душ одну молитву за другой, ощущая застрявший в горле ком…

*   *   *
Перед самым рассветом Генри Монмут вышел из своего шатра в золотом венце на шлеме и в мантии, расшитой лилиями и леопардами. Молчащее войско было уже построено, и король некоторое время тоже молчал, осматривая бесконечные ряды склонившихся перед ним голов.
Почему-то подумалось: если велеть всем им покрыть головы, то рыцарские шлемы покажутся каплей в море среди простых плетеных шапок…
Неужели всем им суждено сегодня погибнуть?!
Отстояв мессу и приняв причастие, король сел на подведенного оруженосцем пони и поехал объезжать позиции. Боевого коня вели сзади в поводу, и вид государя, одетого словно для победы, но взирающего на своих подданных не сверху вниз, а как равный на равных, поневоле воодушевлял и рыцарей, и простолюдинов. Их возлюбленный Гарри все так же горд и уверен в себе! Он касается своей рукой каждой протянутой к нему руки и словно приказывает – живите! Ради победы и славы, назло кичливым французам, живите и помните, что вы все вольные подданные своего короля, в отличие от тех рабов, которые, подпирая зады своих господ, пойдут на вас сегодня, как стая саранчи египетской!
- Они хвалились, что отрежут по два пальца каждому нашему лучнику, так вот им! Попробуйте, возьмите!
И в сторону французского лагеря, к светлеющему свинцовому небу взлетела королевская рука с выставленными средним и указательным пальцами.
- Пока наши руки способны натянуть лук, ни одному французскому псу не уйти от возмездия! Их много, да! Но разве славный король Эдуард не победил их при Кресси, когда англичан тоже было втрое меньше?! Разве его сын - Черный Принц - не разгромил гордеца Жана Французского при Пуатье? А ведь и тогда соотношение сил было почти таким же! Нам не впервой бить эту свору меньшим числом, и я своему воинству верю. Верю настолько, что сегодня свой золотой венец не пожалую никому другому. На французов плевать – пусть знают, что английский король от них не прячется! Главное, чтобы каждый лучник видел – слава Генри Монмута еще сияет! И померкнет она только тогда, когда падет его войско!

*   *   *
Тусклый рассвет 25-го октября застал обе армии неподвижно стоящими друг против друга.
Словно нарочно, чтобы не мешать предстоящему сражению, низкие тучи, висевшие на небе всю прошедшую неделю, разошлись, предоставив осеннему солнцу хотя бы через пелену тонких серых облаков осветить поле битвы. И вот теперь по всему этому полю отсвечивали отраженным светом свинцовые лужицы, оставленные вчерашним дождем…
Первая французская баталия в полной боевой готовности выжидающе стояла под знаменами и флажками, сердито хлещущими на ветру. Роскошные доспехи сверкали гербами, которые красноречиво свидетельствовали о том, что здесь собрался весь цвет французского рыцарства. Конница по флангам красовалась словно на турнире  перед единственными зрителями – местными крестьянами, которые с раннего утра робко выбрались из своих домов и теперь жались в отдалении, как раз на уровне второй французской баталии. Перед ней веселый и беззаботный прохаживался герцог Алансонский. Своим людям он обещал, что основной их заботой скорей всего будет нанесение завершающего удара по английскому войску да сбор пленных, что представлялось занятием особенно приятным. Третья же баталия, справедливо полагая, что до неё дело может вообще не дойти, позволила себе пока не строиться. Её командующие – Антуан Брабантский и Филипп де Невер, младшие братья Жана Бургундского, которые прибыли под Азенкур вопреки его желанию – даже не потрудились надеть доспехи. Резерв есть резерв! Ещё успеют. К тому же, вот-вот должно было подойти подкрепление - бретонская артиллерия, которая где-то досадно застряла…

Английская сторона тоже не проявляла желания нападать первой, но выжидала она не так терпеливо. Лихорадочное напряжение за три часа стояния дошло до критической точки и дольше продолжаться не могло. Генри Монмут не выдержал.
- Подтолкнем их, милорды, - сказал он своим командующим, собравшимся возле центральных укреплений. – Похоже, французов что-то смущает. Давайте смутим их еще больше.
По его команде расположившийся полумесяцем строй английских лучников сделал вид, что атакует. Тяжело вооруженные рыцари по центру двинулись вперед. Но пройдя около восьми сотен ярдов, остановились. Лучники продвинулись за ними всего на сотню ярдов, после чего рыцари вернулись в центр и восстановили строй. Весь фронт тут же снова ощетинился остроконечными кольями, молниеносно вбитыми в землю.
Маневр цели достиг.
Решив, что противник атакует, первая французская колонна и конница с флангов начали наступление.
Застоявшиеся рыцари с трудом выдергивая стальные ноги из грязи и, увязая каждым новым шагом в раскисшей земле, неуклюже двинулись вперед. Шестидесятифунтовые доспехи сковывали движения и вдавливали в поле, превратившееся вдруг в настоящее болото. Движение конницы, лихо сорвавшейся с места, тоже стало напоминать какую-то медлительную переправу через илистый брод…
И тут началось.
Словно град, припозднившийся ко вчерашнему ливню, обрушились на головы нападавших стрелы английских лучников. Закаленные четырехгранные наконечники, пущенные с расстояния в двести ярдов, легко пробивали не только лошадиные наглавники, но и доспехи всадников. При этом английские лучники стреляли и стреляли без перерыва, превратив небо над головами атакующих в стремительно летящий смертоносный рой.
Конница стала гибнуть, не добравшись до цели.
В великом смятении пригибаясь почти до седел, рыцари вразнобой, суматошно, разворачивали коней. Те сшибались то задами, то мордами, пятились, взмывали на дыбы, ржали, выгибая шеи, наконец развернулись и врезались прямиком в подошедшую первую баталию. Кто-то, пытаясь остановиться, натягивал изо всех сил поводья и заваливался вместе с конем, подсекая скачущих сзади. Другие налетали прямо на пеших, и те падали, словно столбы, увлекая за собой еще двух, трех… Жидкая грязь мгновенно просачивалась под шлемы, забивая решетки и щели так, что нечем было дышать. Если кому-то из рыцарей и удавалось извернуться на спину, то встать они все равно уже не могли. Из-за большой скученности и малого пространства тем, кто еще оставался на ногах и рвался вперед, ничего не оставалось, как шагать по телам уже павших. И рыцари буквально топили своих же товарищей в этом вязком Азенкурском поле.

Оскалив зубы, Генри Монмут следил с центральной части холма, на котором закрепилось английское воинство, за копошащимся стальным монстром, медленно ползущим к его укреплениям. Ноздри его нервно подрагивали, побелевшие от азарта глаза не пропускали ни единой мелочи в происходящем, руки нетерпеливо сжимались и разжимались на рукояти меча…
Как только остатки первой колонны подошли достаточно близко, он поднял этот меч, давая сигнал к рукопашной, и, сбросив свой расшитый плащ на руки подскочившего пажа, одним из первых бросился в атаку.
Острые колья английских укреплений раскроили и без того узкое поле на три части. Наступающие рыцари стремились прорваться к центру, которым, как водится, командовали люди именитые, способные дать за себя огромный выкуп, и где блистала золотом королевская корона. Из-за этого между центральными укреплениями образовалась такая давка, что некоторые рыцари были вдавлены в гущу боя подошедшими сзади и не имели возможности даже поднять свое оружие. В ход пошли панцербрешеры (2) и короткие секиры. Закованные в сталь кулаки, как от мух, отбивались от лучников, часть из которых, вооружившись кинжалами и заостренными кольями, присоединилась к бою. В легкой обуви, а то и вовсе босые, они без труда карабкались по грудам неповоротливых рыцарских тел и с легкостью наносили удары в самые уязвимые места на доспехах – возле шеи и на лице. Герцог Бретонский, получив такой удар сквозь щели своего шлема, рухнул, как подкошенный на захлебнувшегося грязью королевского виночерпия Жана де Краона и тут же был буквально погребен еще несколькими телами, упавшими сверху. Наверное, в эту минуту он горько пожалел о том, что, вняв уговорам герцога Бургундского, сделал всё, чтобы подкрепление, идущее через его земли, опоздало под Азенкур…
- Йорк! Йорк! Иди на меня! Выходи ко мне, Йорк! – кричал на левом фланге Шарль д’Альбре, еле перекрывая голосом визгливое ржание коней, беспрерывный зуд спускаемой тетивы, звон стали и сиплое рычание дерущихся. – Выходи и дай мне вырезать твоё поганое сердце!
Юркий английский лучник метнул в коннетабля заостренную пику, но тот, не глядя, отмахнул её мечом. И не успело еще разрубленное древко долететь до земли, как Ла Брюс, бившийся рядом, широким круговым размахом секиры перерубил и лучника, и какого-то рыцаря, поднявшего свой меч для удара.
- Моё сердце еще отобьет твои последние минуты! – прорычал герцог Йорк, прорываясь к д’Альбре.
Его оруженосец с лицом страшным от крови и грязи, следуя за своим господином, весело оскалился, и отбросил заградившего им дорогу французского рыцаря на острые колья укрепления. Рыцарь захрипел, дернулся было вперед, но тут на него упал еще один убитый, буквально нанизав первого на оструганное бревно.
Шарль д’Альбре с криком выдернул ногу из-под какого-то мертвого тела, обеими руками обхватил рукоять меча и нанес удар. Лезвие процарапало Йорку нарамник и оплечье шлема, но большого ущерба не нанесло. Герцог отклонился, замахнулся для ответного удара, и тут коннетабль, не целясь, ткнул его прямо под нижний край панциря. Меч вошел в незащищенное тело до половины, и этого оказалось достаточно. Герцог покачнулся, попытался нанести-таки свой удар, но лишь плашмя уронил меч на подставленный щит д’Альбре и повалился к ногам оруженосца…
На правом фланге маршал Бусико, с хладнокровием опытного воина бился, привалясь спиной к груде мертвых тел. Его уже несколько раз тяжело ранили, но даже истекая кровью, Бусико тянул до последнего. Только когда перед глазами всё уже стало расплываться, он, коротко глянув, заметил в отдалении неуклюже ковылявшую баталию герцога Алансонского и понял, что силы его иссякли.
- Всё! – прохрипел маршал и поднял вверх руку без меча. – Всё… Сдаюсь.
Его противник отступил на шаг. Опустив оружие, дал понять окружающим, что здесь бой закончен.
- Извольте отойти за укрепления, сударь, -  приказал он, тяжело дыша, и кое-как отсалютовал мечом. – Вы пленник Ричарда Вира…
Стянув с головы шлем, маршал пошел с поля боя. Он старался не думать ни о чем, кроме одного – как бы уйти с достоинством, не хромая, не скользя и не падая. Но зрелище, которое открылось ему в английском тылу, было так же неожиданно и страшно, как и само сражение.
Сотни пленных, израненных, искалеченных - кто привалясь к деревьям, кто просто лёжа прямо в грязи - хмуро и обреченно ожидали своей участи, стыдясь поднять друг на друга глаза. Среди них маршал увидел командира авангарда Жана де Бурбон – одного из сыновей старого герцога. Жан тоже заметил маршала. Дернулся было ему навстречу, но наступил на раненную ногу, из которой сочилась кровь, охнул и повалился на колено.
Перед глазами Бусико поплыли темные круги. Все звуки внезапно стихли, и последнее, что он увидел, прежде чем потерял сознание, был целый холм оружия, отданного пленными.

Генри Монмут бился холодно и яростно под прикрытием двух оруженосцев - герцога Глостера и Майка Ла Поля, 3-го графа Саффолка. Гора мертвых тел перед ним множилась, и король поднимался по ней, словно по лестнице, вознося свой золотой венец высоко над полем, так, чтобы видно было издалека.
Брат Хэмфри сражался рядом бесшабашно и беспощадно. Его рука не дрогнула ни на минуту даже когда наносила смертельный удар Эдуару де Бар – старшему брату епископа Лангрского, выкуп за которого мог стоить половины всех его владений. Французский герцог, яростно пробивавшийся вперед, даже охнуть не успел, как оказался лежащим на холме из тел воинов, убитых ранее. Оруженосцы Глостера завершили дело, добив беднягу булавами. Брат Эдуара Жан, с отчаянным криком запоздало бросился на помощь, но пал и сам, пробитый с одной стороны мечом Ла Поля, а с другой копьем безвестного английского лучника.
К тому моменту, когда на место боя подошла вторая баталия, перед английскими укреплениями уже не осталось свободного места. Всё пространство занимали груды человеческих тел, закованных в железо, где под слоем мертвых задыхались еще живые и лежали трупы тех, кто захлебнулся грязью, так и не вступив в сражение…
Новая баталия принесла на алтарь этого боя новые жертвы.
 
Врезавшись в самую гущу сражения, герцог Алансонский рубил себе дорогу только к одной цели – к золотому венцу Генри Монмута. Тяжелый щит был отброшен еще по дороге - себе же под ноги, чтобы не завязнуть в липкой грязи за шаг до боя - и теперь, без его прикрытия, приходилось туго. Но герцог, словно заговоренный, успевал отбивать удары сразу с нескольких сторон, не обращая внимания на мелкие уколы и случайно нанесенные раны. Да еще находил при этом силы выкрикивать оскорбления в адрес английского короля.
Оруженосцы Монмута хотели было прикрыть своего господина, но он растолкал их, прямо с ходу бросаясь на Алансона. Удар, обрушенный на голову герцога, разрубил бы стальной шлем пополам, не успей Алансон увернуться. Сам же герцог, так яростно пробивавшийся к королю, только теперь почувствовал, насколько ослабел из-за бесчисленных кровоточивших уколов. Сцепив зубы от досады на собственное бессилие, он вложил всё, что у него осталось, в последний отчаянный замах. Меч молнией сверкнул в воздухе, но в последний момент, раненная перед тем рука дрогнула, и удар получился слабее, чем ожидалось - шлем остался цел, потеряв лишь часть золотого украшения. Сам же герцог упал и на второй удар уже не поднялся.
Отчаянно закричав, он поднял вверх ослабевшую руку.
- Сдаешься? – прорычал нависая над ним Монмут.
Приставив кинжал к шлему противника, он весь трясся, готовый вбить гибкий клинок прямо в щель забрала, и герцог кое-как стянул шлем, чтобы его ответ хотя бы читался по губам в этом адском шуме. Но тут Саффолк, который видел, как Алансон замахивался, прорвался, наконец, к своему королю и в одно мгновение раскроил герцогу череп короткой секирой.


В то же самое время Хэмфри Глостер, пожелавший захватить в качестве трофея одно из французских знамен, слишком увлекся. Он оторвался от своих оруженосцев, глубоко врезался в гущу противника и, оказавшись фактически окруженным и без прикрытия, пропустил несколько ощутимых ударов. Стрела, пущенная арбалетчиком второй баталии, пробила панцирь и заставила его упасть. Глостер беспомощно взмахнул руками, понимая, что подняться ему не дадут, и что есть силы закричал. Но слабый голос утонул в шуме боя.
От немедленной смерти герцога спасала лишь гора мертвых тел, им же самим здесь и положенная, но французы напирали. Только что потерявшие своего командира, они вряд ли задумались бы о выкупе, разрывая Глостера на части.
- Руби их! – заорал Монмут, круша мечом спины смыкавшихся вокруг герцога французов. -  Глостера не отдам!!!
В один гигантский прыжок он оказался возле брата, прикрыв его, словно хищная птица, обороняющая свое гнездо. И пока к ним пробивались оруженосцы, король защищался один, отбрасывая врагов с двух рук - мечом и секирой, выдернутой из головы Алансона.
- Всех в ад..! За Глостера! И пленных не брать!!!
От кислого запаха крови, конского и человеческого пота, от скрежета оружия и давящих друг друга тел голова Монмута пошла кругом. Совершенно обезумевший, готовый зубами вырвать у Судьбы победу на этом поле, он сам, под прикрытием нескольких командиров, оттащил тело брата подальше от сражения, передал его подбежавшим слугам и собирался снова ринуться в бой.
Но тут в тылу, в заброшенном монастыре, внезапно и тревожно, забил колокол.
И от задних рядов, где часть лучников караулила пленных, по флангам, а потом и ближе, полетело перекличкой от солдата к солдату: «Король мертв!», «Наш Гарри пал!»…

*   *   *
Полутора часами раньше, видя, что дело совсем плохо, местный сеньор Исамбар д’Азенкур, с небольшой группой своих вассалов проскакал от поля боя в сторону Азенкурского замка.
- Мы не на турнире, господа! – кричал он по дороге. – Соберем рабов и обойдем Монмута с тыла! Здесь уже не до правил!
Хорошо зная эти места, он рассчитывал пробраться через лес, чтобы отбить и освободить пленных, и ради этого готов был прибегнуть даже к помощи простолюдинов.
Много времени сбор крестьян не занял. Те и без того уже вооружались чем могли, потому что прекрасно понимали, какой бедой обернется для них завтра сегодняшняя победа англичан. На телегах, а кто и просто бегом, они последовали за своим господином. И очень скоро, знакомыми тропами этот наспех собранный партизанский отряд обошел противника по флангу и выскочил прямо к заброшенному монастырю, где стоял английский обоз.
Здесь сражение было коротким. Не ожидавшая ничего подобного охрана, не успела даже схватиться за оружие…
Грабить обоз Исамбар не дал.
Взобравшись с парой своих дворян на колокольню, откуда были видны и сражающиеся, и пленники, он попытался оценить обстановку.
Увы, картина им открылась безрадостная. Пленных охраняло около двухсот лучников. Удобства ради, они загнали часть рыцарей  в тесный деревянный сарай, стоящий на отшибе, а остальных, даже тяжело раненных, поставили на колени. И в длинных вереницах коленопреклоненных понурых людей зияли теперь провалы – кое-кто упал, потеряв сознание.
- Английское быдло, - прошипел сквозь зубы д'Азенкур. – Жаль нас мало, не то посадили бы самих в этот сарай, на цепь, на колени... и вход бы забили…
- Смотрите, мессир, - воскликнул один из дворян, указывая на поле битвы, - вон там, по центру, кто-то бьется в золотом венце. Как думаете, это их король?
- Не знаю, - покачал головой д’Азенкур, - я его не видел. Может обманка?
- А рядом тоже кто-то определенно знатный… Ого, кажется упал! Неужели сражен?.. А этот, в золотом венце… Смотрите, как он бьется за того, упавшего… Точно! Не этот, а тот король! Старый трюк – они поменялись! Но, если их король сражен, тогда…
Исамбар д’Азенкур долго размышлять не стал.
- Звоните в колокол, - приказал он. – Звоните и кричите, что Монмут пал!
Дворяне удивленно посмотрели на своего господина.
- Но нас не услышат.
- Услышат пленные. Это даст им шанс…
Крики с колокольни и звон набата разнеслись далеко по округе. Было видно, как многие пленные с надеждой подняли головы. Кое-кто даже встал на ноги, крича что-то охране и указывая рукой в сторону монастыря. Те забегали, завертели головами, и, следом за колокольным звоном, понеслась к рядам сражающихся весть: «Монмут погиб!»
 
- Что это? Откуда?
Не обращая внимания на летящие стрелы, король Генри взбежал на самую высокую точку обороняемого холма. Обострившимся взором он мгновенно охватил все – и смятение в собственных рядах, и дрогнувших в безумной надежде пленных, и растерянность охраны.
Нет! Отдать так по-глупому победу, которая сама шла в руки, было никак невозможно!
- Эрпингем! – заорал он в злом отчаянии – Какого черта?!!! Я жив! Немедленно разобраться!
Запыхавшийся Эрпингем подбежал почти сразу.
- Клопток уже поспешил туда, ваше величество! Уверен, это какая-то уловка… Возможно, хотят освободить пленных. Надо бы усилить охрану, их слишком много...
- Я не могу выводить людей из боя! – рявкнул король.
Безумными от злости глазами он обвел весь фронт сражающихся. Вот она, победа! Почти победа... И сейчас никаких неожиданностей быть не должно!
- Перебейте их…
Эрпингему показалось, что он ослышался.
- Перебить? Кого?
Монмут подступил к нему почти вплотную.
- Пленных, милорд. Я не намерен держать за спиной целую армию, способную взбунтоваться. Оставьте только принцев и знать, остальных перебейте!
Побелевший командир лучников отступил на шаг.
- Ваше величество, никто из рыцарей этого не сделает.
- Тогда пусть глотки им перережут твои лучники! - снова заорал Монмут. – Это приказ, милорд! Приказ короля. Извольте выполнить!
 
Третья баталия французов вступила в бой, так толком и не собравшись. Бретонское подкрепление не подошло, зато подоспели сведения об ужасе, творящемся на поле боя, и Антуан Брабантский приказал выступать незамедлительно, своими силами.
Как был, без доспехов и знаков различия, нацепив на себя только одолженный у герольда нагрудник, молодой герцог помчался в бой, горя желанием хоть как-то исправить положение. Щит он тоже подхватил по дороге, но, к сожалению, не самый прочный – обычный дешевый «экю» - и вынужден был сбросить его при первых же ударах противника, которые легко раскололи ненадежную защиту надвое. Пришлось прямо в бою пытаться отцепить от седла палицу. Но щегольской шарф, привязанный к её основанию, обмотал цепь, запутался в кольцах и не давал возможности вооружиться. Герцог отвлекся всего-то на секунду, но этого хватило, чтобы с десяток лучников окружили его коня и стащили бедного Антуана на землю.
Нагрудник герольда сыграл злую шутку. Понимая, что за простого посыльного хороший выкуп не дадут, английский лучник просто перерезал герцогу Брабантскому горло…
Чуть позже погиб и Филипп Нэверский. Досадно упав на скользкой грязи, он сумел вскочить на ноги и даже пробежал, сражаясь, несколько шагов. Одно его плечо закрывал щит с гордым Бургундским гербом, и английская стрела угодила прямо во взметнувшегося золотого льва, навеки приколов его к телу графа. Слабеющий Филипп все же отбил несколько ударов рвущихся к нему английских рыцарей, и даже успел пронзить мечом самого Саффолка. Однако силы были неравны. Не желая ни плена, ни мук, ни бесчестья, Филипп бросился на собственный меч, когда понял, что дела его безнадежны…
Вскоре и вся третья баталия разделила участь первых двух.
А в английском тылу уже пылал гигантским костром сарай с пленными, на которых пожалели стрел. И безродные лучники спешно добивали других, пощадив лишь наиболее знатных…
Рыцарство погибло.
Монастырский колокол давно стих. Расстрелянные из луков Исамбар д’Азенкур и его вассалы лежали под колокольней грудой переломанных тел. Их крестьяне давно разбежались, даже не тронув английского обоза…
К концу дня сражение под Азенкуром было безнадежно проиграно Францией.

На закате, все еще не отошедший от боя Генри Монмут, снова объезжал свои войска.
На нем не было мантии, расшитой лилиями и леопардами, позолоченные узоры доспехов скрыла грязь, по которой рисовала новые узоры стекающая чужая кровь, но золотой венец, по-прежнему гордо сидел на шлеме, слегка примятом ударом герцога Алансонского.
Войско, уже не молчащее, не бледное и не напуганное, приветствовало своего короля громкими криками.
- Сегодня ночью я усердно молился, как и все вы, - сказал Монмут. – И Господь озарил меня пониманием. Все невзгоды, что выпали нам до сегодняшнего дня, были всего лишь испытанием веры. Веры в законность наших прав на эту землю. Сомневающийся мог погибнуть, но я не сомневался! Я был тверд до последней минуты, и верил так, как не верил еще никогда! И, видите, сама земля помогла нам сегодня!
В ответ к багровому закатному небу взмыло бесчисленное количество плетеных шапок - король Генри потерял в этом бою не более четырехсот человек.
- А вы говорили, что они плохо вооружены, больны и босы, - обратился он к своим командирам. – Французская кровь пропарила ноги моих лучников не хуже какой-нибудь микстуры в подогретой воде, и до Кале мы все теперь дойдем здоровыми…
Он спешился перед погибшими англичанами, почтительно уложенными на ткани, снятые с шатров, опустился на колено перед Йорком и Саффолком. К месту же, где стояли оставшиеся в живых знатные пленники, подъехал в последнюю очередь.
Маршал Бусико, Луи Орлеанский, умирающий Робер де Бар, Клод де Бовуар, Жан де Бурбон и многие, многие другие, раздавленные, униженные, но более всего потрясенные кровавой расправой над соратниками – все они стояли на коленях со связанными за спиной руками и молились во спасение душ своих товарищей.
Генри Монмут долго и молча смотрел на них. Потом тронул поводья своего коня…
- Желаю ужинать, - объявил он, презрительно осклабясь. – Хоть даже и сырыми овощами с окрестных огородов. Но ужинать желаю как король-победитель: за пиршественным столом и с прислугой. В моем войске прислуги нет, так пускай служат они – эти пленные. И на коленях! По грязи… Я слышал, они это любят.

_____________________________________________
1. Орифла;мма (фр. oriflamme от лат. aurum — золото, flamma — пламя) — небольшой штандарт французских королей, первоначально составлявший запрестольную хоругвь в аббатстве Сен-Дени. Орифламма была главнейшей воинской хоругвью королевских французских войск. Впервые была взята из Сен-Дени Филиппом I и употреблялась в войсках до 1415 года, когда в последний раз появилась в сражении при Азенкуре.
2. Панцербрешер (рондель - совр.) - Основные признаки ронделя, по которым ему дано название - это дисковидные гарда и навершие,расположенные перпендикулярно к плоскости клинка. Причем навершие обычно большего диаметра, чем гарда. Они являются прекрасными упорами для руки при колющем ударе.

Продолжение: http://www.proza.ru/2011/03/21/1790